С любовью, Лара Джин Хан Дженни
– Лара Джин, ты пойдешь со мной на выпускной? Господи, какая ты капризная…
Я протягиваю ему мишку.
– Пойду, но сначала поцелуй Говарда.
– Кави, нет. Ну пожалуйста.
– Пожалуйста, да! – Я умоляюще смотрю на него. – Как в фильме.
Он ворчит, но подчиняется у всех на глазах, и так я понимаю, что он целиком и полностью мой.
В автобусе на пути в отель в Нью-Джерси Питер шепчет:
– Хочешь после отбоя сбежать и вернуться в город?
По большей части это шутка. Он знает меня: я не из тех, кто сбегает в город в школьных поездках. И поэтому у него распахиваются глаза, когда я отвечаю:
– Как мы доберемся до города? Из Нью-Джерси в Нью-Йорк ходит такси?
Поверить не могу, что думаю об этом. Это совсем на меня непохоже. Я торопливо говорю:
– Нет, нет, глупости. Так нельзя. Мы заблудимся или нас ограбят, придется ехать домой раньше времени, и мы не попадем в Центральный парк…
Питер скептически смотрит на меня:
– Ты правда веришь, что Джайн и Дейвенпорт отправят нас домой?
– Может, и нет, но могут в наказание оставить нас на весь день в отеле, что еще хуже. Не будем рисковать… А что бы мы там делали?
Я просто хочу фантазировать, но Питер мне подыгрывает.
– Можно было бы сходить послушать музыку или посмотреть выступление юмористов. Может, нам бы удалось попасть на какого-нибудь знаменитого комика.
– Хотела бы я сходить на «Гамильтона»[12].
Когда мы проезжали Таймс-сквер, мы с Лукасом чуть шею не сломали, пытаясь разглядеть вывеску «Гамильтона», но не получилось.
– Завтра я хочу купить нью-йоркский бейгл и сравнить с «Бодос». – Бейглы «Бодос» в Шарлотсвилле – легенда, мы ими очень гордимся.
Я опускаю голову ему на плечо, зеваю и говорю:
– Я бы хотела пойти в пекарню «Левайн» и попробовать их печенье с шоколадной крошкой. Говорят, что оно ни на что не похоже. И еще хочу попасть в магазин шоколада Жака Торреса. Его печенье с шоколадной крошкой – лучшее, просто легендарное…
У меня закрываются глаза, и Питер гладит меня по голове. Я уже засыпаю, когда понимаю, что он распутывает косы, которые Китти заколола мне вокруг головы. У меня распахиваются глаза.
– Питер!
– Ш-ш-ш, не просыпайся. Я хочу попробовать…
– Ты не сможешь их уложить так, как было.
– Дай мне попробовать, – говорит он, собирая шпильки в ладонь.
Но когда мы добираемся до отеля, несмотря на все его старания, косы у меня неровные, слишком свободно заплетены и отказываются держаться на голове.
– Я отправлю фотографию Китти, чтобы она оценила, какой у нее плохой ученик, – говорю я, собирая вещи.
– Не надо! – торопливо говорит Питер, и я улыбаюсь.
Следующий день выдается удивительно теплым для марта. Солнце светит, только-только распускаются первые цветы. Как в фильме «Вам письмо», когда Кейтлин Келли идет на встречу с Джо Фоксом в Риверсайт-парке. Я бы хотела увидеть тот самый сад, в котором они целуются в конце фильма, но вместо этого экскурсовод приводит нас в Центральный парк. Мы с Крис фотографируем мозаику «Вообрази» на Клубничных полях, когда я понимаю, что не вижу Питера. Я спрашиваю у Гейба и Дэррила, где он, но они его тоже не видели. Я отправляю ему эсэмэску, но он не отвечает. Мы вот-вот перейдем на Овечью лужайку, где будет пикник, и я начинаю паниковать: что если мистер Джайн или мисс Дейвенпорт заметят, что его нет?
Питер бегом догоняет нас, когда мы уже почти уходим. У него даже дыхание не сбилось, и то, что мы его чуть не потеряли, его ни капли не заботит.
– Где ты был? – восклицаю я. – Мы чуть не ушли без тебя!
Он торжествующе протягивает мне коричневый бумажный пакет.
– Открой и посмотри.
Я забираю пакет и заглядываю внутрь. Это печенье с шоколадной крошкой от «Левайн», все еще теплое.
– О господи, Питер! Ты такой заботливый!
Я поднимаюсь на цыпочки и обнимаю его, а потом оборачиваюсь к Крис.
– Правда, он заботливый, Крис?
Питер милый, но обычно не настолько. Он сделал два романтичных жеста подряд, и похвалить его надо как следует, потому что мальчики хорошо реагируют на поощрение.
Она уже сунула руку в пакет и засовывает кусок печенья в рот.
– Очень заботливый. – Она тянется за вторым куском, но Питер отбирает у нее пакет.
– Черт, Крис! Дай Кави попробовать, прежде чем все съешь!
– А почему ты купил всего одно?
– Потому что оно огромное! И стоит пять баксов за штуку.
– Не могу поверить, что ты сбегал и купил мне печенье, – говорю я. – Ты не боялся, что потеряешься?
– Нет, – с гордостью отвечает он. – Я просто посмотрел по гугл-картам. Немного поплутал, когда вернулся обратно в парк, но мне подсказали. Люди в Нью-Йорке очень дружелюбные. То, что они грубые, – наверное, вранье.
– Да, все, кого мы встречали, очень милые. Кроме леди, которая на тебя накричала за то, что ты смотрел в телефон на ходу, – говорит Крис и хихикает, а Питер хмурится в ответ. Я откусываю большой кусок печенья. Оно больше похоже на лепешку, плотное и с заметным вкусом теста. И тяжелое. Действительно не похоже ни на одно печенье с шоколадной крошкой, которое я пробовала.
– Ну что? – спрашивает Питер. – Каков вердикт?
– Оно уникальное. Отдельная категория.
Я откусываю еще кусок. Мисс Дейвенпорт подходит к нам и торопит, косясь на печенье у меня в руках.
У нашего экскурсовода указка в форме факела статуи Свободы, и он поднимает его в воздух, ведя нас через парк. Волосы у него собраны в хвост, он в жилетке цвета хаки. По-моему, он немного слащавый, но, похоже, мисс Дейвенпорт нравится. Я бы хотела гулять и осматривать город самостоятельно. Но нет. После Центрального парка мы едем на метро в центр и переходим Бруклинский мост пешком. Пока все стоят в очереди за мороженым в «Бруклин айс-крим фактори», мы с Питером сбегаем в магазин шоколада Жака Торреса. Это идея Питера. Конечно, я сначала спрашиваю разрешения у мисс Дейвенпорт. Она занята разговором с экскурсоводом и только машет рукой, разрешая. Я чувствую себя такой взрослой, когда иду одна по улицам Нью-Йорка.
В магазине меня охватывает восторг. Наконец я смогу попробовать знаменитое печенье Жака! Я его откусываю: оно плоское, тягучее, плотное. Шоколад собрался наверху и затвердел! Масло и сахар на вкус почти карамелизированные. Райское наслаждение.
– Твои вкуснее, – говорит Питер с набитым ртом, а я шикаю на него и оглядываюсь, проверяя, что девушка у кассы не услышала.
– Не ври, – говорю я.
– Я не вру!
Врет, конечно.
– Я не понимаю, почему мое печенье не такое, – говорю я.
– Наверное, потому, что они готовят в индустриальных печах.
Видимо, мне придется принять то, что мое печенье неидеально.
Выходя на улицу, я замечаю через дорогу пекарню «Алмондин», а на другом углу – «Печенье одной девушки». Нью-Йорк и правда город выпечки.
Мы с Питером возвращаемся к магазину с мороженым, держась за руки. Все спустились на пирс, сидят на лавочках, едят мороженое и делают селфи с видом на Манхэттен. Нью-Йорк не перестает удивлять своей красотой.
Наверное, Питер думает о том же, потому что сжимает мою руку и говорит:
– Потрясающий город.
– Потрясающий.
Я крепко сплю, когда раздается стук в дверь. Вздрогнув, я просыпаюсь. За окном еще темно. Крис в соседней кровати не шевелится.
С другой стороны двери раздается голос Питера:
– Кави, это я. Хочешь пойти смотреть рассвет на крыше?
Я выбираюсь из постели и открываю дверь. Питер стоит на пороге в толстовке университета Вирджинии с двумя стаканчиками: в одном кофе, из другого свисает чайный пакетик.
– Сколько времени?
– Полшестого. Скорее бери куртку.
– Сейчас, две минуты! – шепчу я, бегу в ванную почистить зубы и в темноте пытаюсь нащупать куртку. – Не могу ее найти!
– Можешь надеть мою толстовку, – предлагает Питер с порога.
Крис рычит из-под одеяла:
– Если вы двое не заткнетесь, я вам устрою.
– Извини, – шепчу я. – Хочешь пойти смотреть на рассвет с нами?
Питер дуется, но Крис не высовывается из-под одеяла и не видит этого.
– Нет. Валите отсюда!
– Прости, сейчас! – говорю я и выбегаю за дверь.
Мы поднимаемся на лифте на крышу. Снаружи все еще темно, но начинает светать. Город только-только просыпается. Питер сразу снимает толстовку, я поднимаю руки, и он надевает ее на меня. Она теплая и пахнет стиральным порошком, который использует его мама.
Питер наклоняется над парапетом и смотрит через реку на город.
– Представь, что мы живем здесь после колледжа. Может, в небоскребе со швейцаром и спортзалом.
– Я не хочу жить в небоскребе. Я хочу жить в браунстоуне[13] в Вест-Виллидж, рядом с книжным магазином.
– Придумаем что-нибудь, – говорит он.
Я тоже перегибаюсь через край. Я никогда не думала о жизни в Нью-Йорке. До приезда сюда он меня немного пугал. Я представляла, что это город для крепких духом людей, которые не боятся ругаться с другими в метро, или для мужчин в костюмах, работающих на Уолл-стрит, или для художников, живущих в лофтах в Сохо. Но теперь, когда я здесь, все не так страшно. Да и Питер со мной рядом. Я украдкой смотрю на него. Значит, вот как это бывает? Когда влюбляешься, то тебя ничто уже не пугает по-настоящему и жизнь кажется морем возможностей!
Глава 7
ДОРОГА ОБРАТНО В ВИРДЖИНИЮ занимает шесть часов, и большую часть этого времени я сплю. Автобус подъезжает к школе уже затемно. Я вижу припаркованную у ворот папину машину. У нас у всех давно есть собственные машины, мы ездим по городу сами, но когда вот так видишь родителей, которые нас ждут, кажется, что мы снова в начальной школе и приехали с экскурсии. Приятное чувство. По пути домой мы покупаем пиццу. Мисс Ротшильд приходит в гости, и мы с ней, папой и Китти едим перед телевизором.
Потом я разбираю вещи, доделываю оставшиеся уроки, звоню Питеру, а когда ложусь в кровать, ворочаюсь целую вечность. Может, я выспалась в автобусе или дело в том, что в любой момент мне могут написать из университета Вирджинии. У меня не получается заснуть, поэтому я спускаюсь вниз и открываю кухонные шкафчики.
Что можно испечь посреди ночи, чтобы не пришлось ждать, пока масло станет мягким? Неизменный вопрос в моей жизни. Мисс Ротшильд говорит, что нужно просто оставлять масло на столе под крышкой, как делает она; но в нашей семье так не принято, мы убираем масло в холодильник. К тому же слишком мягкое масло не подходит для выпечки, а в Вирджинии весной и летом оно тает быстро.
Наверное, можно наконец попробовать испечь рулеты-брауни с корицей, про которые я давно думала. Рецепт брауни от Кэтрин Хэпберн с щепоткой корицы и завитком мягкого сыра сверху.
Я растапливаю шоколад в пароварке и уже жалею, что взялась за это в такой поздний час, когда в кухню спускается папа. На нем халат из тартана, подаренный Марго на прошлое Рождество.
– Тебе тоже не спится? – говорит он.
– Я пробую новый рецепт. Назову это браулетами с корицей или грехом с корицей.
– Посмотрим, как ты встанешь утром, – говорит папа, потирая затылок.
Я зеваю.
– Знаешь, я подумала: может, ты завтра позвонишь в школу и отпросишь меня, а я высплюсь, и потом мы с тобой неторопливо и расслабленно позавтракаем вдвоем, как отец и дочь. Я приготовлю омлет с грибами.
Папа смеется:
– Хорошая попытка. – Он подталкивает меня к лестнице. – Я доделаю твои брулеты или как там они называются. А ты иди в постель.
Я снова зеваю.
– Ты справишься с сырным кремом? – Папа выглядит встревоженно. – Забудь. Я закончу тесто, а печь буду завтра.
– Я помогу, – предлагает он.
– Я уже почти закончила.
– Ну и пусть.
– Ну ладно. Можешь отмерить четверть чашки муки?
Папа кивает и достает мерную чашку.
– Эта для отмеривания жидкости. Нужна та, которая для сухих веществ, чтобы муку можно было выровнять.
Он возвращается к шкафчику и меняет чашки. Я наблюдаю за тем, как он зачерпывает муку и аккуратно проводит по верху ножом для масла.
– Очень хорошо.
– У меня хороший учитель, – говорит он.
Я наклоняю голову.
– Почему ты не спишь, папа?
– А… у меня просто слишком много мыслей в голове. – Он закрывает муку и колеблется, прежде чем спросить. – Как ты относишься к Трине? Она же тебе нравится?
Я снимаю ковшик с шоколадом с огня.
– Очень нравится. Я ее почти люблю. А ты ее любишь?
В этот раз папа не колеблется.
– Люблю.
– Очень хорошо, – говорю я. – Я рада.
У него на лице написано облегчение.
– Хорошо, – отвечает он и повторяет: – Хорошо.
Наверное, у них все серьезно, раз он задает такие вопросы. Может, он хочет предложить мисс Ротшильд жить вместе? Но, прежде чем я успеваю спросить, он говорит:
– Никто никогда не займет место твоей мамы. Ты ведь это знаешь?
– Конечно, знаю.
Я пробую кончиком языка шоколад на ложке. Пока еще слишком горячо. Хорошо, что папа снова полюбил. Он так долго был один, что это казалось естественным, но так лучше. И он счастлив, это сразу видно. Теперь я уже не могу представить его без мисс Ротшильд.
– Я за тебя рада, папа.
Глава 8
ВСЕ УТРО Я ПРОВЕРЯЮ ТЕЛЕФОН, как делают остальные одноклассники целую неделю. Сегодня четверг, и все еще тишина. Приемная комиссия университета Вирджинии всегда рассылает сообщения о зачислении до первого апреля, и в прошлом году они были отправлены в третью неделю марта, так что мое письмо может прийти в любой момент. Обычно они сообщают в социальных сетях, что пора проверить свой личный профиль, ты залогиниваешься в систему и узнаешь свою судьбу.
Когда-то университеты рассылали письма обычной почтой. Миссис Дюваль рассказывала, что родители звонили в школу, когда приходил почтальон, и дети прыгали по машинам и мчались по домам. Есть что-то романтичное в ожидании письма по почте, конверта с твоей судьбой.
Я сижу на уроке французского, сегодня он последний, когда кто-то восклицает:
– Университет Вирджинии пишет в «Твиттере», что решения о приеме разосланы!
Мадам Хант говорит: Calmez-vous, calmez-vous[14], – но все встают и хватаются за телефоны, не обращая на нее внимания.
Наступил момент истины. Дрожащими руками я ввожу логин и пароль; пока страница загружается, сердце у меня бьется со скоростью миллион миль в минуту.
В этом году университет Вирджинии получил более 30 000 заявок. Приемная комиссия рассмотрела вашу заявку и тщательно оценила академические и личные достижения и внеклассную деятельность. Хотя у вас очень сильная заявка, мы с сожалением вынуждены сообщить…
Не может быть. Это кошмарный сон, и я вот-вот проснусь. Просыпайся, просыпайся же…
Я слышу голоса людей вокруг как сквозь вату. Из коридора доносится радостный крик. Потом звенит звонок, и все выпрыгивают из-за парт и выбегают за дверь. Мадам Хант бормочет: «Обычно они не рассылают подтверждения до конца уроков». Я поднимаю голову. Она смотрит на меня с грустью и сочувствием, по-матерински. И этот взгляд меня ломает.
Все испорчено. В груди у меня болит, трудно дышать. Все мои планы, все, на что я рассчитывала, уже не воплотить. Я не буду приезжать домой на воскресный ужин, не смогу заниматься стиркой вместе с Китти по выходным, Питер не будет провожать меня на занятия, я не буду читать вечера напролет в библиотеке Клемонс. Все кончено.
Все наши планы рухнули.
Я смотрю на телефон и снова читаю слова «с сожалением вынуждены сообщить…». У меня плывет перед глазами. Но я читаю письмо снова и снова. Меня даже не внесли в список ожидания. Даже этого я не заслужила.
Я встаю, беру сумку и выхожу из класса. Внутри у меня все замерло, но в то же время я чувствую, как бьется у меня сердце, как пульсирует кровь в ушах. Как будто все части тела двигаются и продолжают функционировать, как и должны, но я сама совершенно онемела. Меня не приняли. Я не попала в университет Вирджинии. Я им не подошла.
Я иду к своему шкафчику все еще как в тумане и едва не налетаю на Питера, выходящего из-за угла. Он хватает меня за плечи.
– Ну что? – У него глаза горят в предвкушении.
Мой голос звучит как будто издалека.
– Меня не приняли.
Он раскрывает рот.
– Что?
В горле застрял комок.
– Ага.
– И даже в список ожидания не внесли?
Я мотаю головой.
– Бли-и-ин, – протяжно выдыхает он.
Питер шокирован. Он разжимает руки и явно не знает, что сказать.
– Мне нужно идти, – говорю я, отворачиваясь.
– Постой, я пойду с тобой!
– Нет, не надо. Сегодня у тебя игра на чужом стадионе. Нельзя ее пропускать.
– Кави, мне плевать на игру…
– Нет, не нужно. Просто… я тебе потом позвоню.
Питер тянется ко мне, но я отступаю и торопливо ухожу по коридору. Он зовет меня, но я не останавливаюсь. Мне просто нужно добраться до машины, и там я смогу расплакаться. Но пока нельзя. Еще сто шагов, и потом еще сто…
Я успеваю добраться до парковки. Всю дорогу домой я рыдаю так сильно, что едва вижу дорогу. Приходится свернуть на стоянку возле «Макдоналдса» и поплакать там. Я начинаю осознавать, что это не кошмарный сон, а реальность, и осенью я не пойду в университет Вирджинии с Питером. Все будут так разочарованы. Они все ждали, что меня возьмут. Мы все ожидали, что так и будет. Не надо было всем рассказывать, как сильно я хочу попасть в этот университет. Стоило держать это при себе. Теперь все будут за меня переживать, это в сто раз хуже, чем грустные материнские взгляды мадам Хант.
Дома я беру телефон и иду к себе в комнату. Снимаю одежду, в которой ходила в школу, надеваю пижаму и забираюсь в кровать. Смотрю на экран. Я пропустила звонки от папы, Марго и Питера. Я захожу в «Инстаграм»: там куча постов людей, которые пишут о том, что их приняли в университет Вирджинии. Мою кузину Хэйвен приняли, и она выложила снимок сообщения. Однако она туда не пойдет. Она пойдет в университет Веллесли, он первый в ее предпочтениях. Ей не нужен университет Вирджинии, она подала туда документы на всякий случай. Уверена, что она изобразит сочувствие, когда узнает, что меня не приняли, но в душе будет довольна собой. Эмили Нассбаум приняли. Она выложила фотографию в толстовке университета и кепке. Господи, что, всех приняли? Я думала, что у меня оценки лучше, чем у нее. Наверное, нет.
Через некоторое время я слышу, как открывается дверь, шаги Китти, взбегающей по лестнице. Она распахивает дверь спальни, но я лежу на боку с закрытыми глазами и притворяюсь, что сплю.
– Лара Джин, – шепотом зовет она.
Я не отвечаю. Мне нужно время, прежде чем я смогу посмотреть в лицо ей и папе и сказать, что не справилась. Я заставляю себя дышать глубоко и естественно и слышу, как Китти отступает и тихонько закрывает за собой дверь. Вскоре я засыпаю по-настоящему.
Когда я просыпаюсь, на улице темно. Всегда так тяжело, когда засыпаешь засветло и просыпаешься в темноте. Глаза у меня опухли и болят. Я слышу, как в кухне льется вода и звенит посуда. Я спускаюсь по лестнице и сажусь на ступеньки.
– Меня не взяли в университет Вирджинии, – говорю я.
Папа оборачивается: у него закатаны рукава, руки в пене и взгляд еще печальнее, чем у мадам Хант. Отеческий взгляд. Он выключает воду и подходит к лестнице, поднимает меня на ноги и сжимает в объятиях. Руки у него все еще мокрые.
– Мне так жаль, милая, – говорит он. Мы почти одного роста, потому что я стою на ступеньках. Я стараюсь не расплакаться, но, выпустив из объятий, он берет меня под подбородок и с тревогой всматривается в лицо. У меня уходят все силы, чтобы не сорваться. – Я знаю, как ты этого хотела…
Я сглатываю снова и снова, чтобы сдержать слезы.
– До сих пор кажется, что это неправда.
Он отводит волосы у меня с лица.
– Все будет хорошо, обещаю.
– Просто я… так не хотела уезжать от всех вас, – выговариваю я и не могу сдержаться, по лицу катятся слезы. Папа стирает их с моих щек. Лицо у него такое, словно он сам вот-вот расплачется, и от этого мне только хуже, потому что я собиралась держать лицо, но не получилось.
Обнимая меня, он признается:
– Я бы эгоистично радовался тому, что ты рядом с домом. Но ты все равно пойдешь в отличный университет, Лара Джин.
– Но не в университет Вирджинии… – шепчу я.
Папа прижимает меня к себе.
– Мне так жаль, – снова говорит он.
Он садится на лестницу рядом со мной, по-прежнему обнимая меня. Китти возвращается с улицы, где выгуливала Джейми Фокс-Пикла. Она переводит взгляд с меня на папу и выпускает поводок.
– Тебя не приняли?
Я вытираю лицо и пытаюсь пожать плечами.
– Нет. Не суждено, наверное.
– Мне очень жаль, – говорит она едва слышно, с полным печали взглядом.
– Иди хотя бы обними меня, – отвечаю я. Она так и делает. Мы долго сидим втроем на лестнице. Папа обнимает меня за плечи, рука Китти лежит у меня на колене.
Папа делает мне сэндвич с индейкой, я съедаю его, возвращаюсь к себе в комнату, снова сажусь на кровать и смотрю в телефон. Тут раздается стук в окно. Это Питер, пока еще одетый в спортивную форму. Я вскакиваю открыть окно. Он забирается внутрь, всматривается в мое лицо и говорит:
– Привет, крольчонок.
Так он зовет меня, когда я плачу. Меня это смешит. Я тянусь его обнять, но он предупреждает:
– Сейчас не стоит, я не успел принять душ после игры. Сразу поехал сюда.
Я все равно его обнимаю. Пахнет он совсем не плохо.
– Почему ты не позвонил в дверь? – спрашиваю я, обхватив его за талию и глядя снизу вверх.
– Думал, что твоему папе не понравится, что я так поздно пришел. Ты в порядке?
– Вроде того. – Я отпускаю его и сажусь на кровать, а он садится за стол. – Не особенно.
– Я тоже… – Долгая пауза, а потом Питер говорит: – Мне кажется, что днем я сказал тебе что-то не то. Я был не в себе. Просто поверить не мог.
Я не отрываю глаз от покрывала на кровати.
– Знаю. Я тоже.
– Это так тупо! Оценки у тебя куда лучше, чем у меня. Кэри приняли, а ты лучше него!
– Ну я же не играю в лакросс или гольф.
Я пытаюсь не выдать обиду, но это трудно. В сознание прокрадывается предательская мыслишка: несправедливо, что Питера приняли, а меня – нет. Я это больше заслужила. Я больше работала. У меня лучше оценки, выше результат квалификационного экзамена.
– К черту их всех.
– Питер.
– Извини. Ну их всех. – Он протяжно выдыхает. – Ерунда какая-то.
Я автоматически говорю:
– Нет, это понятно. В университет Вирджинии очень большой конкурс. Я на них не сержусь. Просто жалею, что не буду там учиться.
Читать бесплатно другие книги:
