Конец сказки Рудазов Александр
– Ладно, не работает так и не работает, – пожал плечами Яромир. – Угостишь?
– Нарезай себе, бритоус. А я пока жертву богам приготовлю. Гадать буду! – важно поднял палец волхв.
Бык явно подозревал, что его ждет, и успел с этим смириться. Был он комол и немолод – князь, понятно, выделил на такое дело не лучшую скотину. Наточив нож, Всегнев Радонежич подступил к животному, сыпанул на темя муки с солью и быстрым, заученным взмахом полоснул по шее.
Воевода Самсон аж присвистнул – настолько умело волхв это сделал. Словно каждый день по быку забивал, да еще каменным ножом. Огромный зверь умер почти мгновенно и сразу завалился набок, изливая кровь на траву.
Впрочем, волхв сразу же подставил под нее посудину. Потом слегка надрезал кожу в нескольких местах, вытер нож о собственную рубаху и принялся гадать.
– Сейчас узнаем, что нам судьба-то сулит, – пробубнил он, подбрасывая три дощечки. – Всем нам. Узнаем сейчас, узнаем…
Одна сторона у каждой дощечки была черной, другая – белой. И сейчас все три упали черными сторонами вверх.
– Ну… случайность, – поспешно сказал Всегнев, тут же подбрасывая их снова.
Дощечки снова упали черными сторонами вверх. Снова все три.
– Темна вода во облацех… – пробормотал волхв. – Не сулит это хорошего…
– Может, еще разок попробуешь? – предложил Глеб. – Говорят же, что третий раз – самый верный.
– Нет уж, княже, незачем попусту богов допытывать, – отказался Всегнев. – Не любят они слишком назойливых. Если в третий раз спросить – могут еще и от себя мзды добавить. Так что прости, княже – больше помочь не могу.
Глеб невнятно что-то проворчал, окидывая капище недовольным взглядом. Его взяло сомнение, так ли уж стоило ради сего ругаться с архиереем.
– Слышь, Филин, а бык-то тебе зачем был? – вполголоса спросил Яромир, подойдя ближе.
– Дурак, что ли? – так же тихо ответил Всегнев, косясь на князя. – Не знаешь, зачем говядина человеку? Бог духовное тело жертвы призреет, а жрец плоть бренную пожрет, так спокон веку было. Я вам и с собой дам, поснедаете.
– За то благодарствую, но нам без нужды, у нас скатерть-самобранка есть.
– Иди ты, – завистливо прищурился волхв. – Тоже на Буяне добыл?
– Не, это человека доброго подарочек. Ты нам лучше еще водицы живой дай, коли не жалко.
– Да дам, дам, куда ж я денусь… – проворчал Всегнев. – Всю отдам, сколько осталось, вам в дороге-то куда ж без нее… Всю забирай, хитник…
– Наш тебе за то поклон низкий… о, поздорову, бабусь! Мы тебя уж заждались!
К капищу подходила изба на куриных ногах. На крылечке сидела крохотная старушонка в собачьей яге. Рядом пристроился толстый черный кот.
– Аюшки, касатики мои!.. – махнула рукой Овдотья Кузьминишна. – Успела, не опоздала?.. Ох, я аж перепугалась – думала, не дождетесь, без меня уйдете!
– Да куда ж мы без тебя уйдем, бабка? – хмыкнул Яромир. – Мы ж дороги-то не знаем.
– И то верно, – успокоилась баба-яга. – Ну, котики мои, не серчайте, что дожидать пришлось. Я, старая, расстаралась зато для милых дружков. Вот вам, голуби, клубочек зачарованный, с волосом сестрицы моей старшей вплетенным. Покатится он прямиком к ней, самой верной дорожкой – а вы следом ступайте. Так и сыщете ее.
– Ишь, какая волшба! – поразился Иван. – Бабушка Овдотья, а это так любого человека можно сыскать?!
– А то, – подмигнула ему старушка. – Ты, к слову, Ванюш, дай-ка мне и своих волосьев на всякий случай. Мало, вдруг да потеряетесь, подмогу вам отправлять придется?
Волосами княжич поделился. Чего жалеть? Вон их сколько, полная голова. Вырвал целую прядь, на добрую память.
– Вот и правильно, вот и молодец, – прибрала прядку баба-яга. – Вот тебе за это, Ванюша, отвар особенный, из адамовой головы сваренный. Он от нечистой силы убережет. А еще воткните-ка в пояски вот эти булавочки – они железные, на свече заветной закаленные. Пока они с вами, Кащей вас сыскать не сможет. А то в его-то царстве вы как на ладони будете – а колдовать мертвый царь не разучился покуда…
– Вот за это особенная благодарность, – поклонился Яромир. – Золотая ты бабуся.
– И-и-и, скажешь тоже! – отмахнулась зардевшаяся старушка. – До речи, я вам тут еще и покушать в дорожку-то собрала. Возьмите уж, не побрезгуйте.
– Бабусь, да у нас же скатерть-самобранка есть, – напомнил Яромир.
– И-и-и, милай!.. – всплеснула руками Овдотья Кузьминишна. – Да кто ж его знает, что она вам там настряпает? Тряпка – она тряпка и есть, у нее все небось неправильное, наколдованное. Магия сплошная. А тут домашнее, своими руками готовила. Из природных плодов.
– Ну ладно, бабусь, благодарствуем, – согласился Яромир. – Что там у тебя за харчи?
– Да вот же, вот, – захлопотала баба-яга, снимая скатерку с чугунка. – Щей вам похлебать, да пирог с грибами.
Иван с интересом заглянул внутрь и невольно скривился. Пирог-то был с виду хорош, но вот щи – явно не первой свежести.
– Я-то уж выбрасывать хотела, – радостно сказала бабка. – Третью седмицу стоят, дух уже тяжелый пошел. А вы-то молодые, небось стрескаете.
– Тут не дух тяжелый, тут плесень уже, – заметил Яромир.
– А ну-ка, не перечь бабушке, – строго сказала Овдотья Кузьминишна. – Ешьте молча.
Было проще взять харчи, чем спорить. Баба-яга сразу успокоилась и мелко перекрестила Ивана с Яромиром. Старая ворожея не служила ни старым богам, ни новым, но и враждовать ни с кем из них не враждовала. Применяла все, в чем пользу замечала.
– Может, заодно и подвезти мне вас немного? – предложила она, забираясь на крыльцо. – Избушка у меня не молодая уже, конечно, но до Кащеева-то Царства доковыляет как-нибудь…
– Не, бабусь, благодарствую, мы своим ходом, – отказался Яромир.
– Кстати, а кони-то у вас где? – вдруг спохватился Глеб. – Вы пешком идете, что ли? Вы с глузду-то не съехали часом? Ванька, где твой конь?
– Да не пешком, не пешком, – ухмыльнулся Яромир. – Я коней еще ночесь в лесок отвел, княже, дожидают они нас там. Чтобы поменьше внимания к нам сегодня, сам понимаешь.
– А, тогда ладно. Правильно надумал, хитро. А вот почему ты босой опять, дружка?! Ты куда мой подарок девал?!
– Бабусь, а как так вообще вышло, что у тебя с сестрами избушки самоходные? – поспешно переменил тему Яромир. – Вы где их такие раздобыли?
– Да оно известно как, яхонтовый, – ответила Овдотья Кузьминишна. – Подати-то в нашем царстве-государстве собираются с дыма. Сиречь – с жилья. Это еще с Олега-князя пошло – державу объезжать, да полюдьем дань собирать. Ну а моя избушка – она хоть и с дымом, да только не жилье, а средство передвижения. Телега под крышей.
– Это ты так сборщикам подати говоришь? – хмыкнул оборотень. – И что, верят?
– А и не знаю, верят или не верят, а только податей я, убогая, в жизни не платила, – подмигнула баба-яга.
– Правда? – нахмурился Глеб. – Вообще ни разу?
– Здорово, правда? – ухмыльнулась старуха. – Только ты уж, Глебушка, смотри, не трепись об этом. Я ж тебе по секрету сказала, как родному.
Князь нахмурился еще сильней, но смолчал. Какие уж там подати с дремучей старухи.
– Ладно, самобрат меньшой, – стиснул он плечо Ивана. – Ступай. И уж не оплошай там – весь Тиборск на тебя полагается. А я за тебя дни и ночи бога молить буду.
– Да я!.. Да у меня!.. – аж прослезился княжич. – Глебка, я…
– Ну-ну, нечего тут рассусоливать! – посуровел князь. – Ступай, сказано! Борзо, пребуйно!..
И отвесив напоследок отеческий подзатыльник, Глеб проводил брата в путь-дорогу.
Глава 13
Тихо было в лесу. Огромный волк неслышно бежал по лесной тропке, и на спине у него привычно восседал младой княжич. Иван снял шапку, подставив ветру златые кудри. Снег еще сошел не везде, но воздух уже дышал весной, уже был только свеж, а отнюдь не морозен.
– Эх, хорошо-то как!.. – простодушно воскликнул Иван. – Вот доедем до верховной бабы-яги, расколем яйцо злосчастное – да и снова заживем счастливо! Ты, Яромир, чем займешься, когда Кащей сгинет?
– А вот когда сгинет – тогда и думать буду, – сказал оборотень. – Но уж найду чем.
– А я вот сызнова в странствия пущусь! – поделился Иван. – Как Илья Иваныч – весь белый свет объеду! Только не на восход двину, а на закат, в земли немецкие и грецкие. Город тот повидаю фряжский, на воде стоящий… как его… Вонеция?..
– Венеция, – поправил Яромир. – Дело хорошее, конечно. Я в закатных землях бывал, там есть на что поглядеть. На санях поедешь, аль верхом?
– А это уж как выйдет. Может, вообще пешком двину! – заявил Иван. – Что мне, добру молодцу? Вон и сапожки у меня теперь новые… а чертовы лапти я выкинул. Наконец-то избавился.
– Сапоги новые купил? – скосил глаза Яромир. – А я и не заметил. И что, хороши?
– Куда как хороши!.. – расплылся в улыбке Иван. – Червленые, с носами позолоченными! Вон какие – подлинно княжеские! Не то что лапти эти поганые. Пускай их смерды носят.
Яромир бежал уже третьи сутки. В первый день они с Иваном миновали город Ярый и пересекли реку Сухону. На второй – достигли Кладеня, самого полуночного из городов русских. А сегодня оставили позади последнюю из тиборских весей и вступили в земли чудинов.
Но до старшей бабы-яги еще очень далеко. Волшебный клубочек все катился и катился, петляя меж елок и сосен. Возле бесчисленных в этих краях речек останавливался и подпрыгивал, пока его не перевозили на другую сторону. Иногда находил брод и перебирался по камням.
Слишком далеко не укатывался. Когда Иван с Яромиром вставали на привал или ночлег – замирал и терпеливо ждал. Вообще, походил ведьмин клубок на игривого жизнерадостного щенка, что так и скачет вокруг хозяина.
Ночи были еще холодные. Да и забирались путники все полуночнее. С заходом солнца Яромир обращался человеком, с Ивановой помощью разводил костер и сидел до утра, прислушиваясь к ночным шорохам.
Места стали уже недобрые, неспокойные. Еще не Кащеево Царство, но совсем рядом.
– Завтра в царстве Кащея будем, – сказал Яромир, пока Иван расстилал скатерть-самобранку. – С утра через Двину переберемся, а там уже… сам понимаешь. Так что брюхо плотней набивай.
– Угу, – кивнул Иван, жадно потирая руки.
Оборотень мог бы этого и не говорить. Что-что, а пожрать княжич был точно не дурак. Уписывал за обе щеки все, что перед ним ставили. И подаренной Финистом скатерти-самобранке он радовался как бы не сильнее, чем мечу-кладенцу.
От харчей бабы-яги ничего не осталось в первый же день. Щи, понятно, Иван и Яромир есть не стали – выплеснули, едва за небозем отъехали. А вот пирог разделили, вкусный оказался.
Но что там было того пирога, на двоих-то здоровых мужиков?
Самобранка подала им сегодня свежайшую краснорыбицу с сарацинским пшеном и тертым хреном. И огромный толстый блин, покрытый растаявшим сыром и диковинной великанской клюквой. И куски жареной курицы, обвалянной в муке, да с хрустящей золотистой репкой.
Хмельного вот только не подавала она почему-то. И купить негде – лес кругом да болота. От селений Глеб строго-настрого наказал держаться подальше. Так что Иван только и вздыхал каждый раз:
– Эх, а вот сейчас бы медовухи испить, али зелена вина!..
Ну зато еды хватало. Хотя и дивной порой, причудливой. Если курица и блин сразу пришлись Ивану по душе, то краснорыбицу он долго нюхал, пробовал на язык. Та почему-то была нарезана меленькими кусочками и лежала на таких же мелких шматках сарацинского пшена.
И еще к ней шла какая-то неведомая подлива. Черная, как сердце ростовщика, и соленая, как морские воды. Иван лизнул ее на пробу, скривился и вылил.
– Жижа какая-то бесовская! – посетовал он. – И откуда самобранка берет этакие кушанья?
– Да поди знай, – пожал плечами Яромир. – Финисту ее Мороз-Студенец подарил, а где тот взял – одному ему и ведомо.
Попивая луковый квас, Иван разглядывал каменное яйцо. Крутил его в руках, пощелкивал пальцем, подносил к уху.
Иногда княжичу казалось, что Кащеева смерть тихо шепчет. Бормочет слова какие-то. То ли сделать что-то уговаривает, то ли просто обзывает матерно. Перед сном Иван часто его слушал, пытался хоть что-нибудь разобрать.
– Зря ты это, – сказал ему Яромир. – Убери от греха. Мало ли что там еще Кащей мог наколдовать.
– Да ладно, не будет ничего, – отмахнулся Иван. – Ты лучше сам послушай. У тебя ухи-то волчьи.
Яромир неохотно поднес яйцо к уху, но услышал только сопение Ивана. Под каменной скорлупой было тихо.
– Нет там ничего, – сказал волколак. – Спрячь лучше поглубже и не доставай без нужды.
Спали этой ночью чутко, бдительно. Иван, перепивший квасу и взвару, то и дело вскакивал до ветру. Яромир каждый раз приоткрывал один глаз, косился на орошающего елку княжича.
Мало ли что. Тут еще не Кащея власть, но уже и не русских. Тут чудь живет, дивный народ. Старые люди. Они и волхвовать покамест умеют, и христианского бога не приняли до сих пор.
Даже странно, что еще не у Кащея под рукой.
Впрочем, осталось их тоже немного, настоящих-то. По чащобам и берлогам хоронятся, от нового мира спасаются. Придет время – и тоже уйдут либо смирятся.
Грустно было Яромиру от таких мыслей.
Проснулся он ни свет ни заря. Растолкал храпящего с раззявленным ртом Ивана, поснедал остатками вчерашних даров самобранки, подобрал клубочек и хотел уже переметнуться в волка.
Да не успел. Из-за деревьев показалась бегущая фигура. Статная и рослая, но легкая, красивая. Неслась она на своих двоих, но точно на крыльях летела. По снегу скользили деревянные рты – один короткий, другой длинный.
Иван аж засмотрелся. Сам он на ртах ходить не умел, а вот братец Игорь любил, покуда жив был. Как наступала зима, так сразу надевал эти деревяшки, брал палки в руки – и в лес, кататься. Нравилось ему.
Но, понятно, сейчас сюда бежал не Игорь. Раскрасневшись, запыхавшись, сюда мчалась девица-богатырка. Прекрасный ее лик был искажен от гнева, а изо рта рвалось:
– А ну, стой, тать ночной!!! Сто-о-ой!!!
– Е-ма-а!.. – протянул изумленно Яромир. – Синеглазка!
Да, то была царица поляниц. Невесть каким образом разыскав наконец своего суженого, она подбежала к нему, сорвала рты с ног – и принялась ими же Ивана дубасить!
– Ты что же это, поганец, обесчестил невинную девушку, спер зеркальце волшебное, и в кусты?! – верещала она. – На тебе, на, на, на, получай!..
При первой встрече Иван справился с Синеглазкой за девять ударов. Но тогда-то он не знал, что она баба! Дрался, как с мужиком – и отлупил, как мужика.
А бить женщину витязю позорно.
Так что Иван не сопротивлялся и только втягивал голову в плечи. Тоскливо ойкал при особо удачных тумаках.
К счастью, Синеглазка всю ночь шла на ртах и ужасно утомилась. Выдохлась она быстро. Отбросила деревяшки, схватила Ивана за грудки и рявкнула:
– И больше чтоб удирать не смел! Неча от невесты своей бегать, дурак!
– И то, – хмыкнул Яромир, с удовольствием на это взирая. – Ты что же в бега-то подался, Иван? Тебе сейчас к алтарю идти, свадьбу с красой-девицей играть.
– Да не собираюсь я на ней жениться! – проныл Иван.
– Возьми свои слова обратно! – затрясла его Синеглазка. – Возьми свои слова обратно!
– Злая ты какая-то, – задумчиво произнес Яромир. – Вы, поляницы, все такие злые?
– Уж подобрей вас, мужское племя! – сверкнула глазами царица.
– Ну не скажи, не скажи, – возразил оборотень. – Вот если мужчина вдруг в баню зайдет, когда там женщины парятся – так они же недобро его встретят. Орать будут. Кипятком плеснуть даже могут. А если женщина зайдет, когда там мужчины? Ей все там очень рады будут. Поздороваются вежественно, в гости пригласят. Считаю, верное доказательство: мужчины добрее женщин.
Синеглазка вскинулась, шумно задышала, стала подыскивать нужные слова – да не успела. Из-за деревьев донесся шорох – и Яромир поднял руку.
– Тихо всем, – негромко сказал он.
Поляница и сама сразу смолкла, напряглась. В руке ее объявилась сабля. Иван выдвинул из ножен Самосек.
Яромир потянул носом. В человечьем облике нюх его и близко не равнялся с волчьим, но обычных людей все же оставлял позади. И сейчас он учуял прогорклый жир, недавно пролитую кровь и гнилостное дыхание. Да такое сильное, что хоть ноздри затыкай.
– Самоядь, – промолвил оборотень.
Иван вздрогнул. Про этих жутких тварей он слыхал. А вот Синеглазка только нахмурилась недоуменно. Поляницы кочуют гораздо полуденнее, дивьи народы им неведомы.
И когда на поляну выступили шесть нескладных фигур, она едва удержалась от крика.
Много всяких созданий служит Кащею. Отребье разбойное, сила нечистая, чудища лесные и болотные. Но самоядины – самые нелепые уроды изо всех.
Вроде и похожи на людей. Руки, ноги, головы. Кожа очень бледная, правда, да телеса рыхлые, как у моржей. Блестят аж от жира – самоядь им себя смазывает вместо одежи. А для красоты еще и кровью раскрашиваются, узорами красными.
Но это ладно. А вот головы их… совсем не людские лица. Ни ртов, ни носов – ровно блин ноздреватый, плохо пропеченный. Пара глаз с него таращится – без век, без ресниц, точно пара круглях слюдяных.
И темя. Все темя самоядина – сплошной рот. Без зубов, без языка – этакий зев о четырех лепестках. Распахивается и снова смыкается, причмокивает, воздух втягивает.
Никто никогда не видел, чтоб самоядь в этот теменной рот еду клала. Оттого и назвали их так. Сами-то они себя, ясно, иначе как-то прозывают – да опять же неведомо как. Не говорят они по-человечески, мычат только.
– Страсть-то какая, Яромир!.. – ахнул Иван. – Мужики, вы как вообще живете такими калечными?!
Самоядины не ответили. Молча двинулись к людям, вздымая свое оружие – огромные костяные крюки, кривые рыбацкие остроги. Были те тоже покрыты запекшейся кровью, и сразу понималось – не говяжьи туши ими кромсали.
– По-хорошему-то разойтись не выйдет, да? – задумчиво протянул Яромир, кувыркаясь через голову.
Поднялся он полным волколаком – и Синеглазка невольно вскрикнула. Не будь здесь самоядинов, не лети уже в ее шею страшный крюк – пожалуй, напала бы на Яромира.
А так она едва успела отскочить, да отвести удар сабелькой. С воплем тут же ударила в ответ – и рассекла самоядину плечо. Из раны выступила кровь, показалось мясо – бледное, словно рыбье.
– Откуда ж вы такие взялись?! – возопил с другой стороны Иван, рубясь сразу с двоими.
Яромиру приходилось и того тяжелей – на него насели трое. Видно было, что эти самоядины – отнюдь не великие богатыри… но и не случайные прохожие. Вои бывалые, опытные. Крюками они орудовали ловко, а силушка в их рыхлых телесах таилась недюжинная.
Впрочем, где им было совладать с оборотнем. Яромир вьюжил лохматым вихрем, каждый раз увертывался, пригибался, полосовал когтями. Вот он оскалился, взревел – и распорол самоядину брюхо. Кишки оттуда повалили тоже совсем не людские.
Тем временем кладенец разрубил один из костяных крюков и тут же вошел владельцу в грудь. Легко пронзил насквозь, хоть и с закругленным кончиком. Княжич резко его выдернул, развернулся – и едва не отсек голову Синеглазке. Поляница расправилась со своим самоядином и как раз ринулась на помощь Ивану.
– Осторожней!.. – крикнули они одновременно. – Глаза повылазили?!
– Хорошая пара будет, – буркнул себе под нос Яромир, сбивая самоядина с ног и разрывая выю.
Тот не сдох. Только забулькал как-то странно, зачвакал теменным зевом. И лишь когда волколак оторвал ему голову совсем, нелюдь затих.
Еще через малое время все стало кончено. Шесть самоядинов лежали мертвы, а Иван с Синеглазкой вытирали клинки о снег. Яромир снова кувыркнулся через голову и поднялся человеком.
Поляница уставилась на него с опаскою, настороженно. Подняла саблю, прищурилась. Кажется, примеривалась – не пырнуть ли и его следующим?
– Ты ковырялку-то убери лучше, – криво усмехнулся оборотень. – Серебра там нет, а красное железо меня не убьет.
– Зато отрубить что-нибудь – отрубит, – сказала Синеглазка, глядя на руку Яромира. С той капала кровь – один из самоядинов таки зацепил крюком.
– Пустое – заживет, – ответил Яромир. – На мне быстро заживает.
– Как на собаке! – радостно заулыбался Иван.
– Ага, точно, – кивнул Яромир, внимательно глядя на княжича. – Как на собаке. Или на волке.
– Ты… ты оборотень, – моргнула Синеглазка. – Ты ведь оборотень.
– Экая догадливая баба, – хмыкнул Яромир. – И повезет же кому-то за себя такую взять.
Уговорив наконец поляницу убрать саблю, ей рассказали всю историю. Чего уж теперь скрывать-то?
Что Кащею она не служит – то уже ясно.
– Ты нас как нашла-то? – спросил кстати Яромир.
– Мне бабушка Овдотья клубочек заветный дала, – показала оный Синеглазка.
– Ну бабка… – цокнул языком оборотень. – И нашим, и вашим… А булавку заветную тоже дала?
– Да, велела носить, – указала на пояс Синеглазка. – А… у вас они чего ржавые такие?
Иван с Яромиром глянули на свои булавки. Те и впрямь заржавели уже почти до середины. А ведь всего-то три дни назад новенькие были, блестящие!
– Кащей нас разыскивает, – мрачно сказал Яромир. – Высматривает колдовством своим. Еще немного, и пересилит, сдохнут булавки бабкины…
Ни закапывать, ни сжигать мертвых нелюдей не стали. Птицы расклюют, звери обглодают. Места тут глухие, до ближайшего жилья поприщ десять.
– Скверное это дело, – задумчиво произнес Яромир. – Самояди тут отродясь не видывали. Видать, Кащей уже рассылает воев-то потихоньку.
– Да ну, кому тут их видать-то было? – пожал плечами Иван. – Глухомань же. Может, они тут сто лет уж живут… жили… а мы не знали просто. А если кто сюда забредал, да их встречал, того они… того…
– Всякое может быть, конечно… Но что-то сомнительно. И уж точно не сто лет – лет пять назад я сюда заглядывал по делам, не было никого.
– А какие у тебя тут дела-то были? – удивился Иван. – Мухоморы собирал, что ли?
– А то не твоего ума дело, – наставительно сказал оборотень. – Да и довольно нам уж тут лясы точить. Поспешать надо. Если передовые дружины Кащея уже тут – он скоро и с большой силой явится.
Кувыркнувшись через голову, он обернулся волком. Синеглазка вздрогнула – в этом облике она Яромира еще не видала. И то – волком-то он становился не обычным, а огромным, с коня ростом.
Иван привычно запрыгнул ему на спину и растерянно глянул на поляницу. У той не было коня. Были рты – но угонится ли она на них за оборотнем?
Хотя нагнала ведь. С самого Тиборска за ними бежала, три дня и три ночи. Спать толком не спала, есть толком не ела.
Вот уж верно задор-баба.
– Может, домой вернешься? – для порядку предложил Иван.
– Еще чего, – фыркнула Синеглазка. – Чтоб ты второй раз от меня сбежал? Или, хуже того, сгинул где-нибудь мне назло? Нет уж, не выйдет.
– Да ты за нами не поспеешь… – промямлил Иван.
– Поспею! – застегнула на ногах рты Синеглазка. – Еще и позади вас оставлю!
Яромир только оскалился насмешливо. Не видала эта девка галопирующего волколака. Ну да ничего, пусть потягается какое-то время. Устанет – Яромир ее тоже на спину возьмет, не переломится.
– И кстати-то!.. – ударила Ивана по лодыжке Синеглазка. – Это ты ведь мое зеркальце скрал, хитник?! Верни немедля!
Иван неохотно вернул.
Глава 14
В селе Ершово проживали одни смерды. Лежало оно полуденнее Ратича, на изгибе великой реки. По другую сторону покрытых еще льдом вод виднелись Кащеевы земли, но по эту всегда было спокойно. Землепашцы мирно ковырялись с сохой, а рыбари ставили сети, надежно оберегаемые дружиной князя Игоря. За что исправно платили подати, а в тяжкие годины – несли и воинскую повинность.
По здешним понятиям село было большим. Сто с лихвой изб, свой кузнец, корчма даже. Церковь была, и со звонницей. Попик собственный имелся.
И жило-то село неплохо. До Тиборска стольного далече, да и Ратич не слишком близко. Редко кто беспокоил. О прошлом годе единожды всего князь Игорь и наезжал – когда невесту свою возил свадебным поездом, Василису свет Патрикеевну.
Да и как наезжал? Мимо просто возки проходили – с песнями, плясками, со звоном бубенцов. Все село высыпало смотреть, старики каравай поднесли в виде двух лебедей.
Кто ж тогда знал, что месяца не пройдет – сгинут и княгиня младая, и муж ее любящий, да и сам город Ратич. Всю осень и зиму ершовцы в страхе сидели, на тот берег глядеть не уставали. Все ждали, что и к ним Змей Горыныч прилетит. Иные предлагали избы бросить, на закат подаваться, к великому князю Глебу поближе.
Но прошла осень, минула и зима. Тихо все оставалось по ту сторону реки. И страх тоже ослаб потихоньку. Когда ничего плохого долго не случается, то кажется, что и не случится никогда.
Может, Кащей от старости помер? Не на самом же деле он бессмертный.
И сегодня – Авсень, первый день весны. И первый день нового года. Начинается 6715 год от Рождения Адама. Или 1207 – от Рождения Христа.
Праздновали приход весны шумно, радостно. Все село гуляло. Уже не чаяли ведь и дождаться – такая в этот раз выпала лютая зима. Холодная, студеная. За порог иной раз не выйти было. Несколько человек померли, просто упав в пургу и замерзнув раньше, чем нашли.
А уж скота сколько околело – страшно и представить.
Но все позади, все за плечами осталось. Просинец и лютень ушли восвояси – березень начался.
Кончилась зима!
И все плохое словно бы с ней кончилось. Лютень-то, впрочем, уже и не лютый был совсем – мягкий даже. Но все-таки холодный. А теперь вот первый день весны – и уже проталины, уже почки на деревьях кое-где. Удивительно рано, необычно.
Все радовались. Только дед Харчок не радовался. Зажившийся на свете старик вечно ковылял из дома в дом, совал во все нос и сулил беды-злосчастья. Сегодня вот опять проснулся ни свет ни заря, спустил ноги с печи и принялся костерить сноху. И кулёма она, мол, и руки не из того места растут, и вообще зря сын его жену взял из Еловых Горочек, там бабы издревле никчемные.
Молодуха, давно к этому привычная, даже не повернула головы. Спокойно достала из горнила чугунок, что протомился там всю ночь, да брякнула на стол.
– Пожалте завтракать, батюшка, – вежественно молвила она. – Кашка нам, да Авсеню.
Едва она сняла крышку, как каша вылезла из горшка, хлынула по краям. Взопрела очень уж, поднялась сильно.
– Плохая примета, – коршуном уставился на это Харчок. – Беду сулит.
– Брехня, – вошел в дом его сын. – Бабкины сказки. Не будет ничего. Ты, тятя, на двор-то выйди – солнце светит, птицы щебечут!
В двери уже стучались. Явились ряженые: один в венке из колосьев, другой – в соломенном. Один богато одет, другой – в рубище.
– Здравствуй, Весна! – радушно произнесла сноха Харчка. – Добро пожаловать, Авсень!
Кроме каши ряженых угостили авсенем – праздничным кушаньем из отварного языка и мозгов. Молодая хозяйка уж расстаралась, не пожалела чеснока и печеных яблок.
Весь день ряженые обходили село, ели кашу и пироги, запивали медовухой. Хозяйки пекли жаворонков из сладкого теста. Дети бегали с ними по дворам, подбрасывали и кричали:
– Жаворонки, жаворонки, прилетите – с собой весну принесите!
И весна-то уже начиналась. В одночасье смерды повеселели, плечи распрямили. Девки словно расцвели, принялись в парней глазками сверкать. И даже дед Харчок в конце концов двинулся на обход своих берез – надрубать кору, ставить желобки.
Покуда почки не распустились, сок в березах сладкий – как раз время его собирать. Потом в бочку – и пусть там бродит. Славная к осени поспеет березовица – крепкая, душистая.
Мало кто ее сейчас варит – в иных краях, говорят, и вовсе разучились. Молодежь-то нынче подлинно русские напитки уж и не пьет. Все бы им этот квас подавай новодельный. Напридумывали всякой дряни, никакого почтения к традициям.
И вообще все неправильно. Все не так, как во времена юности Харчка. Тогда-то было… ух!.. все было лучше. Вон там даже капище еще было. Волхв иногда по бережку бродил, в воду уши совал зачем-то. Харчок тогда малой совсем был, толком не помнил ничего, но это вот засело в памяти.
Вечером Харчок все так же мрачно сидел у большого костра. Все плясали и пили медовуху, молодцы бегали за девками – а он был насуплен и сердит. Думал о том, какие худые времена настали.
Зато наутро он, кряхтя и сопя, проснулся самым первым. Опять спустил с печи босые ноги, пожевал вчерашней каши окостеневшими деснами и пошел в сени.