Ночь перед Рождеством Гоголь Николай

1

Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом [сладострастно] нагнувшийся над землею, кажется, заснул, потонувши в неге [заснул в неге] и сжавши [обнявши] прекрасную в воздушных объятиях своих. На нем ни облака. В поле ни шуму, ни речи. [Вместо «На нем ~ речи»: Ни шуму. Ни речи. ] Всё как будто умерло. В верху только [Только в верху] в небесной глубине, дрожит жавронок, и серебряные песни по воздушным степям летят на землю [Вместо «песни ~ землю»: песни летят на влюбленную землю] или [да] изредка крик чайки или звонкий раскат перепела [гром перепела звонким раскатом] отдается в степи. Лениво и бездумно, будто без цели гуляющие, растут на поле деревья, и ослепительные удары солнца, кажется, зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на других темную как ночь тень, на которой только при сильном колебании листьев ветром прыщет золото [Вместо «Лениво ~ золото»: Лениво и бездумно, как рассеянно остановившиеся гуляющие без цели, стали деревья, листок не шелохнется и стремительные удары солнца ослепительных лучей, кажется, исторгающие из темнозеленой гущи их живописные массы листьев, накидывая на других темную как ночь тень, на которой только при ветре] Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми [Далее начато: под<солнечниками?>] огородами, осеняем<ыми> гордыми подсолнечными. Серые скирды сена и золотые снопы хлеба [Далее начато: в целых] станом располагаются [расположились] в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов [Далее было: ветви] широкие ветви яблонь, груш, небо, его чистое зеркало — река в зеленых, гордо поднятых рамах [в зеленых ~ рамах вписано. ] … как полно сладострастия и неги малороссийское лето.

Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот, восемьсот… да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога на десять <верст> до местечка [от местечка] Сорочинец кипела народом, поспешавшим [Далее начато: на я<рмарку>] со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки [чумацкие возы] с солью и рыбою. Горы горшков, закутанные в сено, высоко подымали с воза гигантское чело свое и, кажется, скучали темнотой [своею неизвестностью]; местами [изредка] только какая-нибудь расписанная миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного плетня и привлекала умиленные [завистливые] взгляды поклонников роскоши. Много прохожих и проезжих поглядывало с завистью на высокого [степенного] гончара, [Далее начато: который] владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел [следовал] за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих кокеток и щеголей ненавистным для них сеном.

Одиноко тащился [брел] на истомленных волах воз, наваленный мешками, пенькою [льном] и разною поклажею; толстый [низенькой] небольшого росту мужик, уже с поседевшею [с поседевшими <усами?>] головою, с усами [с напудренными усами] напудренными тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице, и к уроду, и насильно пудрит с незапамятных времен весь род человеческий. За возом шла привязанная [Далее было: сзади] кобыла. [«За возом шла привязанная кобыла» — вписано. ] Много встречных, и особливо [особенно] молодых парубок, брались за шапку, поровнявшись [встреч<ая>] с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляла это делать. Стоило только поднять глаза [взглянуть] немного вверх, чтобы увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с упоительно рдевшим личиком, с черными бровями, ровною дугою [ровными дугами] поднявшимися над огненными карыми глазками, с беспечно улыбавшими<ся> розовыми губками, с повязанными на голове голубыми и желтыми лентами, которые, вместе с длинными, обходившими два раза вокруг всей головы русыми [чер<ными>] косами и полевыми цветами, богатою короною покоилися на ее [Далее было: головке] очаровательной головке. [Вместо «которые ~ головке»: а. которые ~ полевыми цветами, составляли прекрасную корону б. составлявшими, вместе с ~ цветами, прекрасную корону] Всё, казалось, занимало ее, всё было ей чудно, ново, и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного [от одного] предмета на другой. Как не рассеяться! В первый раз на ярмарке! [Далее начато: Каких] Девушка в восемнадцать лет в первый раз на ярмарке! Но ни один из прохожих и проезжих не знал, [Далее было: чего] может быть, чего стоило ей упросить отца [батька] взять и ее с собою, который и душою [может, всею душою] рад бы был это сделать гораздо прежде, если бы не злая мачиха, выучившаяся держать его в руках своих так же ловко, как цыган возжи коренной своей лошади. Но за дочкою совершенно мы позабыли, [Вместо «Но ~ позабыли»: Но мы и позабыли] что и она сидела тут же на высоте воза в нарядной шерстяной кофте зеленого цвета, по которой будто [с красными будто] по горностаевому меху нашиты были хвостики красного цвета, в богатой плахте, пестревшей как шахматная доска, в ситцевом цветном очипке, нимало, однако ж не скрасившем плоского красного лица, по которому проскальзывало что-то [какое-то] такое неприятное, такое дикое, что каждый [всякий] тотчас спешил перенести встревоженный глаз свой на веселенькое личико дочки.

Глазам наших [нашего <путешественника?>] путешественников начал уже открываться Псел. Издали уже веяло прохладою. Сквозь темно- и светло-зеленые листья [Далее начато: деревь<ев>] небрежно раскиданных по лугу дерев [деревьев] засверкали серебром и огненные, одетые холодом искры, и река-красавица обнажила серебряную [открыла [свою] блестящую] грудь, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы [минуты] когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, [Вместо «ее ~ чело»: а. гордые, [божественные, ] прекрасные ее черты с обнажен<?> б. полное гордости ~ ее чело] лилейные плечи, мраморную, осененную темною, упавшею с русой <головы> волною, шею, [Далее было: меняет] с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца <нет>. Чудесная река каждый год переменяет свои окрестности [украшения] луга и деревья и пролагает новый путь.

Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мочно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пасажирами взъехал в это время на мост, и река во всей широте и величии, как цельное стекло, разостлалась перед ними. Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы, всё опрокинулось, и стояло, и ходило верх ногами, не падая в голубую, прекрасную бездну. Красавица наша, сидя на возу, задумалась на роскошь открывшего<ся> перед ней вида [Вместо «задумалась ~ вида»: задумалась, глядя на роскошь вида, открывшего<ся> перед ней] и позабыла даже лузать свой подсолнечник, которым исправно занималася во всё время пути своего. Как вдруг слова: «ай, да гарна девчина!» поразили слух <ее>. Оглянувшись, увидела <она> стоявших на мосту нескольких [четырех] парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке [юпке, повязанный красным поясом] в серой решетиловских смушек шапке [в серой решетиловской смушке] стоял подпершись в боки и молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и огненных очей, жаждавших видеть ее насквозь, и потупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежат произнесенные слова. «Славная девушка!» продолжал парубок в белой свитке, не сводя с нее глаз. «Я бы отдал всё свое хозяйство [а. всю свою худобу б. всё свое доб<ро>] чтобы только поцеловать <ее>. А вот впереди [впереди ее] и дьявол сидит!» Хохот поднялся со всех сторон, но разряженной [почтенной] сожительнице нашего медленного мужика не слишком показалось такое приветствие: [Далее было: щеки] красные щеки ее вспыхнули и обратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на головы [«головы» вписано. ] разгульных парубков: «Ах, ты негодный сорванец, нечистая сила, нелегкая позабирала бы всю родню твою!»

«Ах, ты старая ведьма!»

«Ах, ты сатанинское [нечистое] отродье! Вишь, молокосос какой-нибудь, дрянь»… Тут воз начинал спускаться с мосту. [«Тут ~ с мосту» вписано. ] Последние слова едва были слышны [было слышно] но разгульный парубок наш не хотел этим кончить [не хотел кончить так] и потому, схвативши комок грязи, швырнул вслед за нею. Удар был удачнее [так удачен] нежели мог он думать: весь новый ситцевый очипок [очипок [старухи] шег<олихи>] был забрызган грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силою, к несказанной досаде пожилой щеголихи [нашей ста<рухи>] Воз отъехал в это время уже довольно далеко, и месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, будучи привычен издавна к подобным явлениям, сохранял упорное [при<вычное>] молчание, хладнокровно принимая мятежные речи разгневанной супруги до тех пор, покаместь не въехали они в пригородье [в город] на загроможденный двор [на двор] к одному козаку [к куму тамошнему] куму и старому знакомому нашим путешественникам, которым всего нужнее дать отдых после такой дальней дороги.

2

Що, боже ты мiй господы, чого нема на тiй ярмарци! Колеса, скло, дьоготь, тютюн, ремень, цыбуля… так що хоть бы в кишени було рублив и с тридцять, то на вси б стало закупить краму.[1]

Из малор. комедии.

Случалось ли вам слышать иногда [когда] где-то валящийся отдаленный водопад, когда вам издали уже чудятся неясные звуки? [«Случалось ли ~ звуки?» вписано.]

Кто не видал и не был когда-нибудь в вихре шумной ярмарки, когда весь народ с своим товаром срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем корпусом [«и шевелится всем корпусом» вписано. ] на площади и по тесным улицам, шумит, гогочет, гремит. Шум, треск, брань, [Далее было: мычание] блеянье, мычанье, рев, — всё сливается в один нестройный говор, как будто бы валится где-то отдаленный водопад [как будто бы где-нибудь отдаленный водопад валится] и встревоженная [испуганная] окрестность полна гула. Напрасны будут старания что-нибудь расслушать, узнать, о чем идут речи. Ничего вы не услышите, ничего не узнаете. Одни только продавец и покупщик понимают друг друга. Громкое хлопанье по рукам и распиванье могорыча одни только дадут знать вам, <что> сделка или покупка совершены [об успехе посольства. ] Приезжий наш мужик с чернобровою дочкою своею давно уже толкался в народе, узнавал и примерялся к ценам. Все его мысли вертелись около одной точки: около 10 мешков пшеницы, привезенных им на ярмарок, и старой кобылы, и потому весьма естественно, что он [Далее было: безвыходно [к великой досаде нашей красавицы, [«к великой ~ красавицы» вписано. ] терся почти возле одних только возов с мукой и пшеницею и еще с дегтем, которого хотелось забрать на барыши; между тем как ее так и дергала непонятная сила под ятки к крамаркам, где развешаны были самые яркие ленты, перстни, серьги, монисты [и монисты] Впрочем, она и тут много находила предметов себе для наблюдения: ее до чрезвычайности смешило, как цыган и мужик один били друг друга со всей силы по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя [Дать киселя значит ударить кого-нибудь сзади ног. (Прим. Н. В. Гоголя.)]; как поссорившиеся перекупки кидались раками, приправляя по-бранками… Тут почувствовала она, что кто<-то> дернул ее за рукав сорочки. Оглянулась, и парубок в белой свитке с огненно-яркими очами стоял перед нею. Жилки ее вздрогнули и сердце забилось так, как еще никогда ни при какой радости, ни при каком горе: и чудно, и любо ей показалось, и сама не могла растолковать, что делалось с нею. «Не бойся, серденько, не бойся», говорил он ей вполголоса, взявши ее руку: «убей меня гром на этом месте, если держу на уме что худое против тебя». «Верно это лукавый», думала про себя красавица [девушка сама и чу<вствовала>]; «сама, кажется, знаешь, что не годится так… а чувствуешь, что силы не достает взять от него руку». Мужик оглянулся и хотел что-то сказать дочке, но в стороне послышалось ему слово: пшеница. Это магическое слово заставило его обратиться, оставивши всё, и он в ту же минуту приближился [Вместо «Это ~ приближился»: я он, оставивши всё, приближился] к двум жарко разговаривавшим негоциантам, позабыв всё на свете, [Далее начато: Разговор пошел] устремив всё внимание на любимый предмет свой.

3

Чи бачыш, вин якый парныще?

На свити трохи[2] есть таких.

Сывуху так, як[3] брагу хлыще!

Котляревский.

«Так ты думаешь, земляк, что плохо пойдет наша пшеница?» говорил один [Далее было: с ви<да>] человек с вида [Вместо «с вида»: видом] похожий весьма на заезжего мещанина, обитателя какого-нибудь местечка, в пестревых, запятнанных дегтем и засаленных шароварах, другому с широким носом и огромною [и широкою] на нем шишкою.

«Да думать нечего тут: [Далее было: что плохо] я готов кинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед Рождеством на хате, если мы продадим хоть одну мерку».

«Кого ты, земляк, морочишь? привозу ведь [а. да вот привозу б. продолжал] кроме нашего, нет вовсе» [никакого <написано: ниго>] продолжал говорить [говорил] человек в пестревых [в сер<ых>] шароварах.

«То-то и есть [и диво] что если где замешается чертовщина, то будет столько прока, сколько от барана молока», значительно отвечал человек с шишкою на носу.

«Как чертовщина?» подхватил человек в пестревых шароварах.

«Слышил ты, что поговаривают в народе?» говорил человек с шишкой.

«Ну!»

«Ну, то-то ну! Комиссар, чтобы ему чихалось так после каждой пучки табаку, как после горячей воды, [Далее было: говорит] отвел для ярмарки проклятое [такое проклятое] место, на котором хоть тресни, ни зерна не спустишь. Видишь ли ты тот старый развалившийся сарай, что вон-вон стоит под горою?..» Тут дородный [наш дородный] отец нашей красавицы подсунулся еще ближе и весь превратился во внимание. «В том сарае то и дела, что водятся чертовские шашни, и ни одна ярмарка на этом месте не проходила без беды. Вчера волостной писарь проходил поздно вечером, только в слуховое окно выставилось свининое рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал по коже. Тоже жди, что опять покажется кармазинная [красная] свитка».

«Что ж это за красная свитка?»

Тут у нашего слушателя поднялись дыбом седые волосы. Со страхом оборотился он назад и увидел, что дочка и парубок в свитке стояли обнявшись и напевая друг другу какие-то любовные сказки и позабыв про все свитки, находящиеся в свете. Это разогнало немного его страх и возвратило его к прежней беспечности [ему веселость]

«Эге, ге, ге! Да ты мастер, как вижу, обниматься. Чорт меня возьми, если я не на четвертый только день после свадьбы [„после свадьбы“ вписано. ] выучился обнимать мою [свою] покойную Хвеську. Да и то, спасибо куму, [Далее было: который] бывши дружком, выучил уже [меня]».

Парубок заметил тотчас, что отец его любезной не слишком [не совсем] дальнее и в мыслях решился попытаться склонить его в свою пользу. [Далее начато: Вер<но>] «Ты, верно, человек добрый, не знаешь [не узнаешь] меня, а я тебя тотчас узнал».

«Может, и узнал».

«Если хочешь, так и имя скажу, и прозвище, и всяку всячину: тебя зовут Солопий Черевик».

«Так, Солопий Черевик» [Вместо «Так, Солопий Черевик»: Может и скажешь]

«А вглядись-ка хорошенько, а не узнаешь ли меня?»

«Нет, не познаю. Не в гнев будь сказано: на веку столька довелось навидеться рож всяких, что чорт сам припомнит всех». [Далее начато: Голо<пупенкив сын?>]

«Жаль, что ты не припомнишь Голопупенкова сына».

«А ты разве Охримов сын?»

«Да, не кто другой, конечно».

Тут пошли обнимания, и наш Голопупенкив сын, [Вместо «наш Голопупенкив сын»: пару<бок>] не желая терять напрасно времени, тотчас и осадил нового своего знакомца. «Ну, Солопий, вот, как видишь, я и дочка полюбили один одного так, что хоть бы и на веки жить вместе».

«Что, Параска?» [дочко] оборотился Черевик, смеясь, к нашей красавице: [«оборотился ~ красавице» вписано. ] «не в самом ли деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того… чтоб и паслись на одной траве! Что? по рукам! А ну-ка, новобранный зять, давай-ка могорычу!» И все трое очутились в известной ярмарочной ресторации [«в известной ярмарочной ресторации» вписано. ] под яткою у жидовки, в которой [Далее было: с низу до верха] весь стол был усеян фляшками, сулеями, бутылями всех возрастов. «Эх, хват [молодец] за это люблю!» говорил Черевик [Солопий] немного подгулявши, глядя, как его нареченный зять налил кружку величиной с полкварты и, нимало [неско<лько>] поморщившись, выпил до дна, обратив ее потом в дребезги. «Что [Что же] скажешь, Параска? [Какого, Параска, я [тебе] жениха даю] Какого я тебе жениха даю, а! Смотри, смотри, как он тянет молодецки пенную». И смеясь, и немного покачиваясь, побрел [а. и побрел б. отправился] с нашей красавицею [с сво<ей дочкою?>] к своему возу. А наш парубок отправился по рядам с красными товарами, в которых находились купцы даже из Гадяча и Миргорода, двух знаменитых уездных городов в Полтавской губернии, выглядывать получшую деревянную люльку в медной щегольской оправе, [Далее было: и] цветистый по красному полю платок и шапку для гостинцев свадебных тестю и другим всем, кому следует.

4

Хоть чоловикам не онее,

Да колы жинци, бачыш, тее,

Так треба угодити[4]

Котляревский.

«Ну, жинко! а я нашел жениха дочке!» «Вот-на! как раз до того теперь, что женихов отыскивать! Вот уже дурень! [Далее начато: ты на <?>] Сказано, тебе, верно, и на роду написано таким остаться! Где ж таки ты видел, где ж таки слышал, чтобы добрый человек стал гоняться [бегать] теперь за женихами? Ты б подумал лучше, как пшеницу сбыть. Хорош уже там жених должен быть! Я думаю, оборваннейший из всех голодрабцов».

«Э, как бы не так! Посмотрела бы ты, что там за парубок. Одна свитка больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху славно дует!.. Чорт меня возьми вместе с тобою, если я видел еще на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты, не поморщившись!»

«Ну, так, ему если пьяница да бродяга, так это с его руку. Бьюсь об заклад, если это не тот самый сорванец, который увязался за нами на мосту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы ему дала себя знать».

«Что ж, Хивря, хоть бы и тот самый: чем же он сорванец?» [Далее начато: «Слышишь»]

«Э, чем же он сорванец! Ах, ты, безмозглая башка! Слышишь! чем же он сорванец! Куда [Где] же ты запрятал дурацкие глаза свои, [свои дурацкие глаза] когда проезжали мы мельницы? Ему, хоть бы тут, перед его, запачканным в тютюне, [„запачканным в тютюне“ вписано. ] носом нанесли жинке бесчестье, ему бы и нужды не было».

«Да всё же однако я не вижу в нем ничего худого. Парень хоть куда! Только разве что заклеил твою образину на время навозом».

«Эге, да ты, как я вижу, слова не дашь мне выговорить. А что это значит? Когда это бывало с тобою? Ты, верно, успел [изволил] хлеснуть уже, не продавши еще ничего?»

Тут Черевик наш заметил и сам, что разговорился чересчур [чересчур уже] и закрыл в одно мгновение голову свою обеими руками, предполагая, без сомнения, что разгневанная сожительница не замедлит вцепиться в его волосы своими супружескими [острыми] кохтями.

«Туда к чорту! вот тебе и свадьба!» думал он про себя, уклоняясь от сильно наступившей супруги. «Придется отказать доброму человеку ни за что, ни про что. [Далее начато: о боже] Господи боже мой! За что такая напасть на нас, грешных! И так много всякой дряни на земле, а ты еще и жинок наплодил!»

5

Рассеянно глядел парубок наш в белой свитке, сидя у своего воза, на глухо шумевший [Далее было: на горе] со всех сторон народ. Усталое солнце уходило от мира, и спокойно пылавший в полдень и утро день, и пленительно, и грустно, и ярко румянился, как щеки прекрасной жертвы неумолимого недуга в торжественную минуту ее отлета на небо. Ослепительно блистали верхи [белые верхи] белых шатров и яток, осененные каким-то едва приметным, тонким, огненно-розовым светом. Стекла наваленных кучей оконниц горели; зеленые фляшки и чарки на столах у шинкарок превратились в огненные; горы дынь, арбузов и тыкв казались вылитыми из золота и темной меди. Говор приметно утишался, и усталые языки перекупок, жидов и цыган ленивей и медленнее поворачивались. Где-где начинал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился по утихавшим улицам. «О чем загорюнился, Грицко?» вскричал высокий загоревший цыган, ударив по плечу нашего парубка. «Что ж, отдавай волы за тридцять!»

«Тебе бы всё волы да волы. Вашему племени всё бы корысть только; поддеть да обмануть доброго человека».

«Тфу [Экая] дьявол! Да [что э<то>] ты не на шутку раскапрызничался. Уж не с досады ли, что сам навязал себе невесту».

«Нет, это не по-моему. [„это не по-моему“ вписано. ] Я держу свое слово, что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на пол шелега. Сказал да и назад. [„Сказал да и назад“ вписано. ] Ну, да его и винить нечего. Он деревянный чурбан, и больше ничего [да и только] Тут всему вина старая ведьма, которую мы сегодня ругнули с хлопцами на все боки! Эх, если бы я был царь [царем] или пан великой, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам и ходят [и ездить] у них в оглоблях вместо кобыл».

«А отдашь [продашь] за тридцять волов, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?»

«Не за тридцать, а за двадцать отдам, если не соврешь только».

«Смотри ж, не забывай: за двадцать. Вот тебе и пара синиц в задаток».

«Ну, а если солжешь?»

«Солгу — задаток твой!»

«Ладно! Ну, давай же порукам!» — «Давай!»

6

Ох мени лыхо: Роман оттепер, як раз надсадыть мени бебекив, да и вам, пане Хомо, не без лыха буде.

Из малоросс. комедии.[5]

«Суда, Афанасий Иванович! Вот тут частокол [а. тын б. забор] пониже, поднимайте ногу, да не бойтесь: дурень мой отправился на всю ночь с кумом и дочкою под возы, что<б> не украл кто-нибудь чего» [чего кто-нибудь] Так грозная сожительница Черевика [Далее начато: крича<ла>] ласково ободряла трусливо лепившего<ся> около забора поповича, которой поднялся наконец на частокол [на забор] и как будто длинное страшное привидение долго стоял в недоумении, измеривая оком, куда бы лучше спрыгнуть, и наконец с шумом обрушился в бурьян.

«Вот беда! Не ушиблись ли вы, не сломили <ли> еще, боже оборони, шеи», лепетала заботливая Хивря.

«Тс! ничего, ничего, любезнейшая Хавронья Никифоровна! [Осиповна]» боязненно и шопотно произнес попович, подымаясь на ноги: «выключая только уязвления со стороны крапивы, сего песьеподобного зелия, по выражению покойного нашего протопопа».

«Пойдемте ж в хату. Теперь никого нет. А я думала было уже, Афанасий Иванович, что к вам болячка или сонешница пристала: нет, да нет. Как же вы теперь поживаете? Я слышала, что пан-отцю перепало теперь не мало всякой всячины».

«Сущая безделица, Хавронья Никифоровна! Батюшка всего получил за весь пост, за все<?> труды свои <7 нрзб.>, мешков шесть ярового, проса мешка два, кнышей с сотню. А кур всего, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук; яйцы немалою частию протухлые. Но воистину сладостные приношения, примерно сказать, нашему брату предстоит только от вас получить, Хавронья Трофимовна!» [Вместо «Но воистину ~ Трофимовна!»: Приношения, примерно сказать, со стороны вашей, Хавронья Трофимовна] продолжал попович, умильно поглядывая на полные ее груди и подсовываясь к ней поближе.

«Вот вам и приношения, Афанасий Иванович!» приговорила она, ставя на стол две миски и жеманно застегивая свою как будто бы нечаянно расстегнувшую<ся> [невольно расстегнутую] кофту: «варнички, галшечки пшенчненьки, пампшечки, товченички — кушайте на здоровье!»

«Всякое даяние благо и всяк дар совершенен! Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от вас кушанья [еще кушанья от ваc] послаще всех пампушечек и галушечек».

«Вот я уже и не знаю, какого вам еще кушанья хочется, Афанасий Иванович!» отвечала отжившая свой <век> прелестница, стыдливо потупив в землю глаза свои.

«Разумеется, любви вашей, любезная, несравненная Хавронья Никифоровна!» вскричал попович, держа в одной руке вареник, а другою обнимая полный [дородный] стан Хавроньин [Хиврин. Далее начато: Вы]

«Бог знает, что вы выдумываете, Афанасий Иванович», молвила она с прежней стыдливостью, не стараясь, однако ж, освободиться от объятий поповича. [«не стараясь ~ поповича» вписано. ] «Я вас просила так только посидеть»…

Тут послышались на дворе [Далее было: стук] говор и стук в ворота. Хивря поспешно выбежала и с бледностью и дрожащими губами [выбежала и вся побледневши] возвратилась. «Ну, Афанасий Иванович, нас застукали: кум с возами и дурнем моим дожидается под воротами и, как кажется [и еще] не без гостей», [Далее начато: Что] При этом слове вареник остановился в горле поповича, глаза его выпучились [остановились, как будто хотели вон, он трясся и судорожно хватался за [накладенные] сваленные под потолком комнаты] как будто какой-нибудь выходец с того света только что сделал перед тем ему визит свой. «Что делать, полезайте-ка суда, Афанасий Иванович!» кричала испуганная Хивря, указывая на положенные почти под самым потолком, на двух перекладинах, доски, на которых была навалена [Далее начато: покл<ажа>] домашняя поклажа. Опасность придала духу поповичу. [нашему поповичу и заставила его опамято<ваться>] Опамятовавшись немного, вскочил он на ноги, залез на лежанку [стал он на ноги, залез на лежанку и потом залез <?>] и полез оттуда осторожно на доски, а Хивря побежала немедленно к воротам.

7

От таке чертовщины завелося.

Из малоросс. комедии.[6]

На ярмарке случилось удивительное происшествие: всё наполнилось слухом, что где-то, между товаром, показалась красная свитка. [Далее начато: Происшествие, виденное] Старухе, продававшей бублики, почудился сатана в костюме ужасной свиньи, который беспрестанно наклонялся как бы ища чего. Это быстро разнеслось по всем углам уже утихавшего табора, и все считали преступлением не верить этому, несмотря на то, что продавица бубликов [бублица] которой открытая лавка была рядом с яткою [Далее начато: с] шинкарки, едва держалась на ногах. К этому присоединились еще увеличенные вести о чуде, виденном волостным писарем в развалившемся сарае, так что в вечеру теснее жались друг к другу, спокойствие разрушилось, и страх мешал всякому сомкнуть глаза свои. Другие совсем поубрались, и к числу последних принадлежал и наш Черевик с кумом и дочкою, которые, вместе с просившимися к ним в хату гостями, и произвели тот сильный стук, перепугавший так [который так <перепугал>] нашу страстную Хиврю. Кума уже немного [до<вольно?>] поразобрало. Это можно было видеть из того, что он два раза объехал с своим возом [Далее было: хату] по двору, покаместь нашел хату. Гости тоже были все в веселом расположении духа и без церемонии вошли в хату прежде самого хозяина. [Далее начато: а. Что б. Су<пруга?>] Дородная супруга нашего Черевика сидела [была как] как на иголках, видя как гости принялись шарить по всем углам. «Что, кума!» вскричал вошедший [входящий] кум: «тебя всё еще трясет лихорадка?» — «Да, нездоровится», отвечала Хивря, беспокойно поглядывая на наваленные под потолком доски. «А ну, жена, достань-ка там в возу баклажек», говорил кум к приехавшей с ним же жене: «мы черкнем с добрыми людьми, а то проклятые бабы так понапугали [пере<пугали?>] нас, что и сказать стыдно… Ведь мы, ей богу, по пустякам, братцы, приехали сюда», говорил он, прихлебывая из глиняной кружки. «Я [Вот я] тут же ставлю новую шапку свою, если бабам не вздумалось посмеяться над нами. [Далее начато: И вот явись] Да хоть бы и в самом деле сатана, что сатана? Плюйте ему на голову. Хоть бы сию минуту вздумалось ему стать вот здесь [посреди] например, передо мною: будь я собачий сын, если не поднес бы ему кукиш под самый нос». «Эге, ге, ге! Отчего ты вдруг побледнел весь?» — «Я? я?.. Господь с вами! приснилось, что ли? мне только так… Нужно бы сходить за нуждою, да пускай уже, [Далее начато: нем<ного?>] погодя немного». Гости усмехнулись. Баклажек прокатился по всему столу [вокруг всего стола] и гости сделались еще веселее прежнего. Тут наш Черевик [Далее начато: приступил к ку<му>] которого любопытство дергало ужасно как [которому ужасно как хотелось разведать про красную свитку] приступил к куму. «Скажи, будь ласков, кум. Вот прошусь, да и не допрошусь историю про эту проклятую свитку».

«Эх, кум! Оно бы не годилось рассказывать на ночь, да разве [так] уже для того, чтобы [Далее было: позабавить гостей] угодить тебе и гостям нашим, которым, я примечаю, страх хочется узнать про эту диковинку. Ну, быть так. Слушайте ж, что говорят люди. Раз, уже за какую вину, и не знаю [не знаю уже и за что] только выгнали одного чорта из пекла»…

«Вот, кум!» прервал Черевик: «как же могло это статься, чтобы чорта выгнали из пекла?»

«Что ж делать, кум! Выгнали, да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть на него нашла блажь сделать какое-нибудь доброе дело, ну, и указали двери. Вот черту [Далее начато: по <пеклу>] бедному так стало скучно, так скучно по пекле, что хоть до петли. Что делать? Давай с горя пьянствовать. [Далее начато: И чорт стал такой гуляка. Поселился] Угнездился в том самом сарае, который, видел, развалился под горою и мимо [близ] которого ни один добрый человек не пройдет теперь, не [не пер<екрестившись?>] оградя себя крестом святым. И стал чорт такой гуляка, какого теперь не сыщешь между всеми парубками нашими. С утра до вечера то и дела, что сидит в шинке».

Тут опять строгий Черевик [Черевик наш] прервал нашего рассказчика. «Бог знает, что говоришь ты, кум! как таки можно, чтобы чорта впустил кто-нибудь в шинок? Ведь у него же есть и когти на лапах и рожки на голове».

«Вот то-то и штука, что на нем была всегда шапка и рукавицы. Кто его познает! [Далее было: деньги в карманах, так и лукавый станет ангелом] Ну гулял, гулял, наконец, пришлось до того, что пропил всё, что имел [только имел] с собою. Шинкарь долго верил, наконец перестал. [Далее начато: а. Что пр<икажешь?> б. Нечего делать] Пришлось чорту заложить красную свитку чуть ли не в треть цены жиду [одному жиду] который шинковал тогда на Сорочинской ярмарке. Заложил и говорит ему: „Смотри, жид, я прийду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!“ и куды делся после того сам, ни один поп не знает. Жид рассмотрел хорошенько свитку: сукно такое, что и в Миргороде не достанешь! А красный цвет горит, как огонь, так что не нагляделся бы! [смотре<ть больно?>] Вот жиду показалось скучно дожидаться срока. [Далее начато: а. Спустя б. Сод<рал>] Почесал себе песики, да и содрал с какого-то приезжего пана мало не двадцать червонцев. О сроке жид и позабыл совсем. Как вот, под вечерок [тоже так под вечерок] приходит какой-то человек: „Ну, жид, отдавай-ка свитку мою“. Жид сначала было и не распознал, а после, как разглядел, так прикинулся, будто и в глаза его не видал [не видел]: „Какую свитку? У меня нет никакой свитки. Я знать, не знаю твоей свитки“. Тот, ничего, ушел; только вечеру, как жид, заперши свою кануру на замок, пересчитавши по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по-жидовски молиться богу, слышит шорох [Вместо „как жид ~ шорох“: как <жид>, пересчитавши по сундукам своим деньги, напялил на себя простыню и начал по-жидовски молиться богу, слышит в окнах шорох. ] Глядь, во всех окнах повыставлялись свиньиные рыла»…

Тут послышался какой<-то> неясный звук, похожий весьма на хрюканье свиньи. Все побледнели [Рассказчик побледнел и все гости] Пот выступил на лице [на лбу] рассказчика.

«Что?» произнес в испуге Черевик.

«Ничего!..» отвечал кум, дрожа всем телом.

«Ась!..» отозвался один из гостей.

«Ты сказал?..»

«Нет!»

«Кто ж это хрюкнул!»

«Бог знает, чего мы [вы] переполошились! Никого нет!» Все боязливо стали [начали] обсматриваться вокруг и начали шарить по углам, а Хивря была ни жива, ни мертва. «Эх, вы, бабы, бабы!» произнесла она громко: «вам ли козаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да посадить за гребень! Один кто-нибудь, может, прости господи, угрешился, а все и метнулись как полуумные». Это привело [заст<авило>] в стыд наших храбрецов и заставило их ободриться. Кум хлебнул из кружки и начал [стал] рассказывать далее. «Жид обмер. Однако ж [Только] свиньиные чудища повылезали и мигом оживили его плетеными тройчатками, заставивши танцевать повыше вот этого сволока. Жид в ноги и признался во всем. Только свитки нельзя было уже воротить скоро. Пана обокрал на дороге какой-то цыган и продал свитку какой-то перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но уже никто не стал ничего почти покупать у нее с того времени. [Далее было: как показалась] Перекупка долго дивилась [дивилась, дивилась] наконец смекнула [подум<ала>]: верно, это виною всему красная свитка; недаром всегда, когда вздумывалось [а. возьмешь ее в руки, чувствовала б. надевала в. вздумалось] ей надевать, чувствовала [чувствовала она] что ее всё давит [а. давит что-то б. всё что-то давит. Далее было: Вот, в одно утро, когда затопила] Тот же час, ни мало не медля, бросила [кинула] ее в огонь — не горит бесовская одежда! Перекупка умудрилась, подсунула [подкинула ее] в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только, масла никто и спрашивать не хочет. „Эх, недобрые руки подкинули свитку!“ Схватил топор, изрубил ее в куски. Глядь [Смо<трит?>] и лезет один кусок к другому, и снова целая свитка. Перекрестил секиру, хватил в другой раз, куски [и куски] разбросал по всему месту [телу] и уехал. Только с тех пор каждый год и как раз во время ярмарки чорт с свининою мордою ходит по всей площади и собирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. [Далее начато: С тех <пор?>] Вот уже будет лет с десяток, как не было на этом месте ярмарки. Да нелегкая дернула теперь комисара… от …» Другая половина слова замерла на устах рассказчика. [«Другая ~ рассказчика» вписано.]

Окно брякнуло с шумом, стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиньиная рожа выставилась [выглянула] поводя очами, как будто спрашивая: «Что вы тут делаете, добрые люди?»

8

Цур тоби! пек тоби! Сатанинске навожденiе!

Ужас оковал всех, находившихся в хате. Кум, с разинутым ртом [разинув рот] превратился в камень. Глаза его выпучились, как будто хотели выстрелить. Разверстые пальцы остановились в судорожной недвижности на воздухе [в воздухе] Один из гостей, превышавший всех прочих целою головою и казавшийся [бывший] <храбрее?> всех прочих, в непобедимом ужасе подскочил [соскочил] с места и ударил головою об перекладину под потолком. Доски посунулись, и попович с громом и треском полетел на землю. «Ай, ай, ай!» кричал один [он] повалившись на лавке, болтая в ужасе руками и ногами. «Спасайте!» голосил [кричал] другой, закрываясь [навалившись] тулупом. Кум [Далее начато: полез<?>] выведенный из своего окаменения вторичным испугом, спрятался в судорогах [полез] под подол своей супруги. Высокий храбрец полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул себя ослоном. А Черевик, как будто облитый кипятком схвативши и над<евши?> горшок <1 нрзб.> вместо шапки, бросился к дверям и как полуумный бежал по улицам, не видя земли под собою [Вместо «схвативши ~ под собой»: бросился, схвативши горшок <1 нрзб.> вместо шапки, бежать и как полуумный очутился посреди улицы] Усталость заставила его, однако ж, уменьшить немного скорость своего бега. Сердце его колотилось как мельничная ступа; пот лил градом. В изнеможении готов он уже был упасть на землю, как вдруг послышалось ему, что сзади кто-то гонится за ним. [Далее было: а. Чорт б. Дыхание зажалось в. ч<орт>] Дух у него занялся. «Чорт! чорт!» кричал он, утроив [удвоив] силы и удирая [бежа] без памяти, и через минуту растянулся бессильно на земле. «Чорт! чорт!» кричало <за ним> и он слышал [чувствовал] только, как что-то с громом повалилось на него. Тут память от него улетела, и он, как страшный жилец [оби<татель>] тесного гроба, остался [лежал] нем и недвижим посереди дороги.

9

«Слышишь, Влас!» говорил, приподнявшись, один цыган из толпы других: «возле нас кто-то помянул чорта!» — «Мне какое дело?» проворчал, потягиваясь, лежавший возле него сосед: «хоть бы и не одного, а всех своих родичей помянул». [Далее начато: Мало ли чего не соврет] — «Но, ведь, так закричал кто-то, как будто душат его!» — «Мало ли чего не соврет человек!» — «Воля твоя, хоть посмотреть нужно. А выруби-ка огня!» Другой цыган, ворча про себя, поднялся на ноги, два раза осветил [Начато исправление: смуглое лицо] вокруг себя искрами, будто молниями, раздул [и раздул] губами зажегшийся трут и с каганцем [с светильнею в руках отправились] — обыкновенною малороссийскою светильнею, состоящею из [из черепка] разбитого черепка, налитого овечьим жиром, отправились, освещая. «Здесь [Тут] лежит что-то», сказал один цыган: «а посвети-ка сюда!» Тут пристало к ним еще несколько человек. «Да что лежит, Влас?» — «Да так, как будто два человека: один на верху, другой на низу; который из них чорт, уже я и не распознаю!»

«А кто на верху?»

«Баба!»

«Ну, вот, это то [это ж] и есть чорт».

Всеобщий хохот и шум разбудили наших мертвецов, которые, полные прошедшего испуга, долго стояли выпучивши глаза, глядя в ужасе на загорелые смуглые лица цыган, которые, озарившись местами [которые, будучи озарены местами] неверно [бледно] и трепетно горевшим огнем и отененные черными всклокоченными волнами, казались диким сонмищем гномов, окруженных [Далее было: а. мраком непробудной б. густым] тяжелым подземным паром и облаками мрака [и мраком] непробудной ночи.

10

Цур тоби, пек тоби, сатанинске навожденiе!

Свежесть утра веяла над пробудившимися Сорочинцами. [Далее начато: Приятный холод] Клубы дыма [дыму] со всех труб понеслись навстречу показавшемуся солнцу. Ярмарка зашумела. Овцы заблеяли, лошади заржали, [Далее начато: гуси заго<готали>] крик гусей и перекупок, шум и говор [Вместо «Овцы ~ говор»: [блеянье] ржание, блеянье, крик, рев, шум] понеслись снова по всему табору, и [Далее начато: народ] страшные слухи [Далее начато: так] про красную свитку, наведшие [а. так много напугавшие б. сильно поде<йствовавшие> в. произведшие] такой страх на народ в таинственные часы сумерек, казалось, исчезнул вместе с осветившим мир утром. Зевая и потягиваясь, лежал Черевик [Черевик под] у кума под крытым соломою сараем вместе с конями и мешками муки и пшеницы, и даже, кажется, вовсе не имел желания [кажется не хотел долго] расстаться с своими грезами, как вдруг услышал голосок, так же знакомый, как убежище лени [«убежище лени» вписано. ] благословенная печь его хаты или шинок его дальней родички, находившийся в десяти шагах от родного порога [Вместо «находившийся ~ порога»: к которому было не больше десяти шагов от порога его хаты.]

«Вставай, вставай!» трещала на ухо [ему на ухо] нежная супруга, дергая его со всей силы за руку. Солопий, вместо ответа, надул щеки и начал болтать руками, подражая барабанному бою. «Сумашедший!» закричала она, уклонясь от замашки руки его, которою чуть-чуть не задел он ее по лицу. Черевик подвелся, протер немного глаза и посмотрел вокруг. «Враг меня возьми, если мне не представилась твоя рожа барабаном, на котором меня, словно [как будто] москаля, заставили выбивать зорю те самые свиньиные рожи, от чьих кнутафьев, [а. от которых кнутафьев так б. от кнутафьев которых] как рассказывал кум, так легко [лихо] плясалось жиду». — «Полно тебе чепуху молоть! Ступай, веди кобылу скорей на продажу. Стыд, приехали на ярмарку, и хоть бы горсть пеньки продали!» [Вместо «приехали ~ продали»: до сих пор не продали еще ничего] — «Ты ж видишь, что я еще не умывался», продолжал Черевик, зевая [почесы<вая>] и почесывая спину, и стараясь между прочим выиграть время для своей лени. «Вот некстати пришла блажь [захотелось бы<ть>] быть чистоплотным! Когда это за тобою водилось? Ступай! ступай! вот рушник, оботри свою рожу [Написано: можу]». Тут она схватила что-то свернутое в комок и с ужасом бросила на землю [а. наза<д> б. прочь]; это был красный обшлаг из свитки. «Ступай, делай свое дело», повторила она, собравшись с духом, своему покорному супругу, [Вместо «покорному супругу»: сожителю] которого волосы поднялись дыбом и зубы колотились [бились] один о другой. «Будет продажа теперь!» ворчал он сам себе, отвязывая [а. прово<жая> б. ведя] кобылу и ведя ее на площадь. «Недаром [Далее начато: у меня на] когда я собирался на эту ярмарку, огниво попало под колесо и волы два раза поворачивали сами домой. [Вместо „сами домой“: домой] Неугомонен [Неугомонный] и чорт проклятый: носил бы уже свитку без одного рукава; так нет, нужно же добрым людям не давать покою. Будь я чорт, чего боже оборони, стал ли бы я таскаться ночью за проклятыми лоскутьями?» Тут философствование нашего Черевика прервано было толстым и резким голосом: «А что продаешь, добрый человек?» Перед ним стоял [Далее было: высокий] знакомый нам высокий цыган. Продавец наш помолчал, посмотрел на него с ног до головы [Далее начато: а. я не выпуская узды б. и не выпуская из рук узды [и сказал с спокойным видом, не останавливаясь <?> и не выпуская из рук узды:

«Сам видишь, что продаю».

«Ремешки?» спросил цыган, поглядывая на находившуюся в руках его узду.

«Да, ремешки. Если только кобыла похожа на ремешки». [Далее начато: Ты ее]

«Однако ж, чорт возьми, земляк, ты, видно, ее соломою кормишь!»

«Соломою?» Тут Черевик хотел было потянуть узду, чтобы провесть свою кобылу и обличить во лжи бесстыдного [«и обличить во лжи бесстыдного» вписано. ] но рука его с необыкновенною легкостью чуть не ударилась в подбородок: вместо кобылы одна перерезанная узда в ней и к ней привязан был [Вместо «чуть ~ привязан был»: чуть было не ударила его по затылку: одна перерезанная узда оставалась и к ней привязан] … Волосы его поднялись дыбом! — кусок красного рукава! Три раза плюнув [Плюнув три раза] крестясь и махая руками, [Написано: рукавами] побежал он опрометью от нежданного подарка и быстрее парубка пропал в толпе.

11

За мое ж жито, та мене и побыто.

Пословица.

«Лови! лови его!» кричало несколько хлопцев в тесном конце улицы, и Черевик [Далее было: вдруг] наш вдруг почувствовал себя схваченным дюжими руками. «Вязать его! Это тот самый, который украл у доброго человека [Черевика] кобылу!» — «Господь [Бог] с вами, за что вы меня вяжете?» — «Он же и спрашивает! А за что ты украл кобылу у заезжего мужика Черевика?» — «С ума спятили вы, хлопцы! [Бог знает что] Где таки видано, чтобы человек сам у себя крал что-нибудь?» — «Старая штука! Зачем бежал ты во весь дух, как будто бы сам сатана за тобою по пятам гнался?» — «Поневоле побежишь, когда сатанинская одежда…» — «Э, голубчик, [Далее начато: проведи] не до пенька прыскочив! Обманывай других этим. Будет еще тебе от комисара за то, чтоб не пугал чертовщиною людей…»

«Лови! Лови его!» послышался крик на другом конце улицы. «Вот еще один беглец! Держите его, братцы, покрепче». Тут глазам нашего Черевика представился кум в самом жалком положении, ведомый, с закрученными назад руками, несколькими хлопцами.

«Тут чудеса завелись!» говорил один из них: «послушали б вы, что говорит этот мошенник, на которого глянь только, угадаешь [так узнаешь] что вор. Когда стали спрашивать: от чего бежал он, как полоумный? — „полез“, говорит [„хотел“, говорит] „в карман табаку понюхать, только вместо тавлинки, глядь, вытащился кусок чертовой [красной] свитки, от которой вспыхнул красный огонь“, и он давай бог ноги!» — «Эге, ге! Да это из одного гнезда оба. Вязать их обеих вместе!»

12

Чим, люди добрые, я винен перед вами?

За що глузуете вы надо мною так?

За що, за що? тай попустыв патiоки,

Патiоки гирких слиз, узявшися за боки.

«Может быть, ты в самом деле, кум, подцепил что-нибудь?» спросил Черевик, лежа связанный вместе с кумом под соломенною яткою [на соломе] «И ты туда же, кум! чтобы мне отсохнули руки и ноги, если я когда-либо [когда-нибудь] крал что-нибудь, кроме пирога с вареной капустой, когда мне было десять лет еще от роду». «За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего, тебя винят еще, по крайней мере, за то, что украл у другого; за что же мне, непорабку [<небораку?>] недобрый поклеп, будто бы у самого себя стянул кобылу? [Вместо „недобрый ~ кобылу“: кто видал на свете поклеп, да еще будто бы украл у самого себя кобылу. ] Видно, нам, кум, на роду уже написано быть горемыками». — «Горе [Далее было: сиротам] бедным нам, сиротам!» Тут оба кума принялись всхлипывать навзрыд, рассуждая о суете мира сего. [Далее было: Как вдруг, вошедший в это время потихоньку Грицько помешал излиянию горести] «Что это с тобою, Солопий?» сказал вошедший в это время Грицько. «Кто это так связал тебя?» — «А, здорово, Охримов сын!» вскричал Солопий, обрадовавшись. «Слава богу, хоть тебя удалось мне видеть. Вот, как видишь, наказал бог, видно, за то, что провинился пред тобою. Прости, добрый человек! Ей богу, рад бы был сделать. Что прикажешь. В старухе моей дьявол сидит…» [Далее было: «Что ж», прервал его другой узник] — «Полно, Солопий, говорить об этом. Что было, было [то про<шло>]», говорил парубок: «не злюсь я. Ты можешь снова свести дело на лад… свадьбу [сегодня свадьбу] да и попируем так, чтобы и дальние люди знали!» — «Славно, ай [ей] славно!» сказал Черевик, ударив <руками?>: «чорт возьми, если мне не так же стало весело, как когда бы [как будто] мою старуху [ведьму] москали увезли! Да что смотреть, годится или негодится так! Сегодня свадьба да и концы в воду!» — «Смотри ж, Солопий: через час я буду к тебе, а теперь ступай, там ожидают тебя покупщики твоей пшеницы и кобылы».

«Как! Разве кобыла нашлась?»

«Нашлась!»

Черевик от радости остался неподвижен, глядя вслед уходившему Грицьку.

«Что, Грицько, худо мы сделали свое дело?» сказал высокий цыган спешившему парубку: «Волы мои теперь?»

«Твои! твои!»

13

Не бiйся, матинко, не бiйся,

В червоные чобитки обуйся,

Топчи вороги

Пид ноги,

Щоб твои пидкивки

Брязчалы,

Щоб твои вороги

Мовчалы.

Свадебная песня.

Подперши локтем хорошенький подбородок свой, задумалась Параска перед столом, в хате [а. Подперши локтем хорошенькую головку, сидела Параска за столом в хате б. Призадумалась] Много грез обвивалось около русой головы [«Много ~ головы» вписано. ] Иногда вдруг легкая улыбка трогала [подымала] ее алые губки, и какое-то радостное чувство подымало темные ее брови, то снова облако задумчивости опускалось на ее карые светлые очи. «Ну, что, если не сбудется то, что говорил он?» шептала она с каким-то выражением сомнения на лице своем. «Ну, что, если меня не выдадут? [Далее было: да и только] Ну, что если… Нет, нет, этого не будет [никогда не будет]! Мачиха делает всё, что только ей вздумается: разве и я [и я не женщина, разве] не могу сделать того, что мне вздумается? [Далее было: Вот какие еще новости] Упрямства-то и у меня достанет. Как же он хорош! Как чудно горят его черные очи! Всё бы смотрела на него [в глаза]! Как идет к нему белая свитка! Жаль, что у него не слишком яркой пояс; ну, да я ему вытку после из шленской шерсти [шерст<яной?>] а может быть даже из гарусу», возбученясь продолжала, вынимая из-за пазухи маленькое зеркало, обклеенное красною бумагою [Вместо «маленькое ~ бумагою»: карманное зеркало] и глядясь в него с тайным удовольствием: «когда я встречусь тогда с ней, я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Нет, мачиха, полно [полно бить] тогда бить тебе свою падчерицу. Скорее [Далее было: после дождя зацветет] на камне песок взойдет и дуб будет [а. будет б. станет в. голо<вою?>] гнуться в воду, чем [нежели] я тебе кивну головою. Да, [Далее начато: вот тебе] я и позабыла примерить к себе очипок, посмотреть, как то он идет ко мне?» Тут встала она и, держа в руках зеркальце и наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, [Далее начато: видя под собою] как будто бы опасаясь [опасаясь беспрестанно] упасть, видя под собою, вместо полу, потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся попович, и полки, уставленные горшками. «Что я, в самом деле, как будто дитя маленькое» [маленькое дитя] вскричала она, смеясь: «боюсь ступить ногою!» И начала притопывать ногами, всё чем далее, смелее, смелее, наконец, левая рука ее опустилась и уперлась в бок, и она пошла танцовать, держа [всё же держа] перед собою зеркало, напевая любимую свою песню:

Черевик заглянул в это время в дверь и, нашед свою дочь танцующею перед маленьким зеркалом, остановился, смеясь [и смея<лся?>] невиданному капризу девушки, которая, задумавшись, казалось, не примечала [не могла <приметить?>] ничего; но когда он услышал знакомые звуки песни, все жилки зашевелились в нем: гордо подбоченившись, выступил он вперед и пустился в присядку, позабыв и зачем пришел [пришел он] и все дела свои.

Тут громкий хохот кума заставил обоих [их] вздрогнуть. «Ладно! [Эх, чудеса, хорошо!] Батько с дочкой затеяли [заране от<плясывают?>] сами свадьбу. Ступай же скорее: жених пришел!» [Далее начато: Солопий наш вспомнил] Параска, при последнем слове [«при последнем слове» вписано. ] вспыхнула ярче алой ленты, повязывавшей ее голову, а простодушный ее отец вспомнил, зачем пришел. «Ну, дочка, пойдем [спе<шим?>] скорее! Хивря, [Далее начато: тебя] от радости, что я продал кобылу, побежала как лисица, помахивая хвостом, закупать себе плахт [вся<ких> плахт] и дерюг всяких, так нужно [Начато: пре<жде] до приходу ее всё кончить». Не успела она выступить из порога хаты, как почувствовала себя в объятиях парубка в белой свитке с черными очами, который давно уже стоял на улице, окруженный танцующими [«который ~ танцующими» вписано. ] «Боже благослови!» сказал отец, складывая их руки: «Пусть их живут, как венки вьют!» [Обыкновенное приветствие у малороссиян новобрачным. (Прим. Н. В. Гоголя.)] Шум послышался в народе. «Я скорее тресну, нежели допущу до этого!» кричала сожительница нашего Черевика, которую с хохотом не допускала шумная толпа в середину. «Не бесись, не бесись, жинка!» говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих цыган овладела ее руками: «что сделано, то сделано; я переменять уж не люблю…» — «Нет, нет!» кричала Хивря: «этого-то не будет!» Но никто не слушал. Несколько пар [Толпа] обступило новую [мо<лодую?>] пару и составляло непроницаемую танцующую стенку около нее. Странное чувство овладевало душею зрителя, когда [видя] от одного удара смычка деревенского музыканта, всё обратилось, волею и неволею, к единству и превратилось в согласие. Угрюмые лица, на которых, казалось, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Всё неслось, всё танцовало. [Далее вписано: но, казалось, не лишены были чувства] Но страннее всего было видеть старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие моги<лы>, между новым, смеющимся, беспечным! Даже без детской радости, без искры живого, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставил делать [показа<ть>] что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами и плелись, подтанцывая за веселившимся народом, не обращая даже глаз на молодую чету. И на развалине и на гробе зеленеет и лепится мох, как будто бы самое разрушение может улыбаться. [Вместо «самое разрушение может улыбаться» начато: а. самое разрушение показыва<ет?> б. улыбается самое разрушение] Толпа вереницей шумно передвигалась и уходила, как тени волшебного фонаря. Шум, гром, хохот, песни [Далее начато: казалось] слышились тише и тише. Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. [Далее начато: Нако<нец>] Еще слышилось где-то топанье и что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро всё стало пусто и глухо. Не так ли и радость, прекрасная [быстрая, не<постоянная?>] и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье. В собственном эхе слышит уже он грусть [печаль] и пустыню и дико внемлет ему [и с ужасом ему внемлет] Не так ли резвые други бурной и вольной юности, по одиночке, один за одним, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело [жалко] и грустно сердцу, и нечем помочь ему.

ГАННА

Звонкая песня лилась рекою по улицам села ***. Было то время, когда утомленные от дневных трудов и забот парубки и девушки шумно собирались в кружок, [Далее начато: выливать свое] в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки, всегда неразлучные с уныньем. И вечер, вечно задумавшийся, мечтательно обнимал синее небо, преобращая [и, казалось, превращал] всё в неопределенность и даль. Уже и сумерки; а песни всё не утихали. С бандурою в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского головы [сын сельского головы Левко Макогон. ] На козаке решетиловская шапка. Козак идет по улице, бренчит рукою по струнам и подтанцывает. Вот он тихо остановился перед дверью одной хаты. Чья же это хата? [Что это за хата?] Чья это дверь? После минутного молчания тихо заиграл он и запел:

«Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица», сказал козак и приближился к окну [поближе к окну] «Галю, Галю! ты спишь? Ты не хочешь выйти ко мне? [Далее было: Не бойся, никого нет на [дворе] улице, вечер тепел] ты боишься, верно, чтобы нас не увидал кто, или не хочешь [ты боишься] показать белое личико на холод? Не бойся: никого нет; вечер тепел. А естли бы и показался кто [был кто] прикрою тебя своею свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя, и никто нас не увидит. А бы и холодом повеяло [и ветер поднялся] я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце мое! Рыбка моя! Ожерелье! Выгляни на минут, просунь сквозь окошечко хоть белую ручку свою… нет, ты не спишь, гордая дивчина!» проговорил [сказал] он громче и [и как будто] таким голосом, каким выражается устыдившийся мгновенного унижения [а. выражает речь свою доведенный до унижения б. выражает себя устыдившийся своего мгновенного унижения]: «Тебе любо издеваться надо мною; прощай!» Тут он отворотился [обернулся] насунул на бакрень свою шапку и гордо отошел от окошка, тихо перебирая струны бандуры [Далее было: Дверь заскрыпела] В это время деревянная ручка у двери зашевелилась [а. стала шевелиться б. завер<телась>] Дверь распахнулась со скрыпом, и девушка на поре семнадцатой весны, обвитая [Далее начато: а. су<мерками> б. мечтательны<мя>] сумерками, [Далее начато: оглядыва<ясь>] робко оглядываясь и не выпуская из руки деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке [Сквозь полуясный мрак] горели приветно, будто две звездочки, светлые очи, блистало красное кораловое монисто, [Далее было: а. и лице рделось и пылало как мак б. но на лице, верно бы, никто не приметил] и от [для] орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щеках ее.

«Какой же нетерпеливый», говорила [а. шопотом говорила б. шопотом проговорила] она ему в полголоса: «уже и рассердился… Зачем непременно так хочется тебе [„Зачем ~ тебе“ вписано. ] Толпа народу шатается то и дела по улицам [на <улицах?>] … Я вся дрожу»…

«О, не дрожи, моя красная калиночка, прижмись ко мне покрепче», говорил парубок, обнимая ее и садясь вместе с нею на присьбе у дверей хаты, выпустив из рук бандуру, которая висела на ремне у него на шее [«выпустив ~ на шее» вписано. ] «Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько».

«Знаешь ли, что я думаю?» [Только мне кажется] сказала девушка, задумчиво потопив в него свои очи. «Мне всё [Далее было: чудит<cя>] что-то как будто на ухо твердит, что не видаться нам так часто [Вместо „не видаться ~ часто“: а. нельзя будет так часто видеться б. нельзя будет нам вперед так часто видеться] Не добрые у вас люди: девушки все [все девушки] глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры [с недавнего врем<ени>] стала суровее строже] приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было». Какое-то трогательное движение тоски выразилось на лице ее при последних словах.

«Только два месяца в стороне родной, и уже прискучила! Может, и я тебе надоел уже [уже надоел уже надоел]?..»

«О, ты мне не наскучил», молвила она усмехнувшись. «Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю [люблю тебя] что у тебя карые очи и как поглядишь [выведешь] ты ими на меня, у меня как будто на душе усмехается, и весело, и чудно ей, что [что так] приветливо моргаешь ты черным усом своим, что ты идешь по улице, поешь, играешь на бандуре, и любо [люблю] слушать тебя».

«О, моя милая девушка!» вскрикнул парубок [козак] с огнем радости в глазах [«с огнем радости в глазах» вписано. ] целуя и прижимая сильнее ее к груди своей.

«Постой, полно [Полно, постой] Левко! Скажи наперед, говорил ли ты c отцом своим?»

«Что?.. Да [Да, говорил, говор<ил>]», сказал он, будто проснувшись. «Да, что я хочу жениться на тебе, а ты выйти за меня замуж [„Да что я ~ замуж“ вписано. ] Говорил, говорил», но как-то унывно зазвучало в устах его это слово: говорил. [а. как <1 нрзб.> б. но какое-то унывное ударение отразилось на этом слове]

«Что же?»

«Что станешь делать с ним! притворился, старый хрен, по своему обыкновению, глухим, ничего не слышит и еще бранит [Вместо „ничего ~ бранит“: да бранит] что таскаюсь бог знает где, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам [„повесничаю ~ по улицам“ вписано. ] Но не тужи, моя Галю [Галя ясная]! Вот слово козацкое, что я уломаю его [Что бы ни было, я его уломаю]».

«Я верю [Не верю] тебе, Левко. Тебя всякой послушает [Тебя, верно, всякой послушается, что ты не скажешь] Я по себе это знаю. Иной раз, кажется, не послушала бы тебя, а скажешь слово — невольно делаю то [делается] что тебе угодно. Посмотри, посмотри!» продолжала она, [Далее начато: указывая] положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное [немного завешенное] снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ним вишен. «Посмотри, вон-вон [вон далеко] далеко мельканула звездочка одна, другая, третия, четвертая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе [свои окошки на небе] и глядят на нас [и глядят на нас мерцая <?>]? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Как широко, как раздольно там вверху! Что бы, если [если бы] у людей были крылья, как у птиц, туда бы полететь высоко, высоко. Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба, а, говорят, однако же, есть где-то в какой-то далекой земле такое дерево, которое уходит вершиною в самое небо, и бог сходит по нем на землю ночью перед самым светлым праздником…»

«Нет, Галю, у бога есть длинная лестница от неба до самой земли, и ставят ее перед воскресением святые архангелы, и как только бог ступит на первую ступеньку [ступень] и все нечистые духи стремглав полетят от земли и кучами попадают в пекло, и от того на воскресение христово [на светлое воскресение христово] ни одного черта не бывает на земле».

«Как [Но как] тихо колышется вода [а. стоит пруд б. дрожит вода] как будто дитя в люльке», продолжала Ганна, указывая [указывая р<укою?>] на пруд, угрюмо обставленный темным кленовым лесом, вербами [оплакиваемый жалобными <вербами>] потопившими в нем <7 нрзб.> жалобные свои ветви. [Далее начато: я заключаемый] Как бессильный старец держал в холодных объятиях своих далекое, темное небо, обсыпая ледяными поцелуями огненные звезды, которые тускло реяли середи теплого океана ночного воздуха, предчувствуя появление блистательного [нового] царя ночи. Возле леса, на пригорке дремал с закрытыми ставнями старый деревянный дом; кудрявые яблони разрослись перед его окнами: лес, обнимая его своею тенью, бросал на него печальную мрачность. [а. лес захватывал его тенью б. лес обхватывал его своею тенью и чрез то усаливал его мрачность] Ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась к пруду. [«Ореховая ~ к пруду» вписано.]

«Я помню, как будто сквозь сон», сказала Ганна, не спуская глаз с пруда: «Давно, давно, когда я еще была маленькой [маленькая] и жила у матери. Что-то страшное рассказывали про дом этот. Левко, ты, верно, знаешь, расскажи…»

«Бог с ним, моя красавица! Мало ли чего не расскажут [навр<ут>] бабы и народ глупый. Ты себя только потревожишь, [Далее было: и не заснешь покойно] станешь бояться, и не заснется тебе покойно».

«Расскажи, расскажи, милый, чернобровый мой парубок» говорила Ганна, прижимаясь лицом своим к щеке его и обнимая его. «Нет, ты, видно, не любишь меня, у тебя есть другая девушка. Расскажи, мой милый! Нет, я не буду бояться, я буду спокойно спать ночь. Теперь то я не засну уже, если не скажешь. Я буду мучиться да думать [Я всё буду думать и дог<адываться?>] Расскажи».

«Видно, правду [справедливо] говорят люди, что у девушек нечистый дух сидит, который подстрекает их знать то, чего не следует».

«Давно [Давно уже] мое серденько, жил [жил сот<ник>] в этом доме сотник. У сотника была дочка, ясная панночка, белая, как снег, как твое личико. Сотникова жена давно уже умерла. Задумал сотник жениться на другой. „Будешь ли ты нежить [любить] меня по старому, батеньку [батенько] как возьмешь другую жену?“ говорила панночка. Буду, моя дочка [доню]! Еще крепче прежнего стану прижимать к сердцу! Буду, моя до<чка>, еще ярче стану дарить серьги и мониста!» Привез сотник жену в новый дом свой. Хороша была молодая жена. Румяна и бела собою была молодая жена [«Румяна ~ жена» вписано. ] Только так страшно взглянула на ее, на свою падчерицу, что та вскрикнула [Вместо «на свою падчерицу, что та вскрикнула»: что вскрикнула бедная падчерица] ее увидевши. И хоть бы слово во весь день сказала суровая мачиха. Настала ночь. Ушел сотник с молодою женою в свою спальню. Заперлась и белая панночка в своей светлице и стала плакать. Смотрит: крадется к ней черная кошка, шерсть на ней горит и стучат по полу железные кохти. В испуге вскочила панночка в минуту на лавку, кошка за нею. Перескочила на лежанку, кошка и туда, кинулась на шею и стала давить ее за горло [Вместо «и туда ~ за горло»: за нею, вспрыгнула и стала давить ее за шею] Собравши все силы, оторвала она ее и бросила [кинула] на пол, и схватила висевшую на стене отцовскую саблю, ударила по ней со всего размаху, сабля развалилась, лапа с железными кохтями отскочила, и кошка с визгом пропала в темном углу. Целый день не выходила [Не выходила целый день] из своей светлицы молодая жена. [Далее было: Сурово [погл<ядывал>] глядел на свою дочку сотник] На третий день вышла с завязанною рукою. Догадалась бедная панночка, взглянувши на нее [Как взглянула, догадалась бедная панночка] что мачиха ее ведьма, и [и она] что она ей отрубила руку. Приказал сотник своей дочке носить воду, мести [выме<тать>] хату [хату, и не показываться в] как простой мужичке, и не показываться в панские покои. Тяжко было бедняжке, да нечего делать: стала выполнять отцовскую волю. На четвертый день выгнал сотник свою дочку босую из дому [дочку совсем из дому] и куска хлеба не дал на дорогу. Тогда [Тут] только зарыдала панночка, закрывши руками белое личико свое. «Погубил ты, батьку, родную дочку свою! Погубила ведьма душу [греш<ную> душу] твою! Прости тебя бог, а мне, несчастной, видно, не велит судьба жить [Вместо „не велит судьба жить“: не жить] на этом; свете [„погубил ~ свете“ зачеркнуто. Далее начато: Заела ты, злая]». «И вот, видишь ли ты», оборотился парубок к Ганне, указывая пальцем на дом [«оборотился ~ на дом» вписано. ]: «гляди сюда: вон подалее от дома самый высокий <1нрзб.> берег. С этого самого берега кинулась панночка в воду, и с той поры не стало ее на свете…»

«А ведьма?» боязливо прервала Ганна, устремив на него с какою-то дикостию очи.

«Ведьма [Что ведьма?]? Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы выходили в лунную ночь в панский сад греться на месяце, и сотникова дочь сделалась над ними главною. В одну ночь увидела она мачиху свою возле пруда, с криком напала на ее и утащила в воду. Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под водою в одну из утоплениц и через то ускользнула от тройчатки из зеленого тростника, которою [от розг, которыми] хотели сечь ее утопленицы. Верь бабам: рассказывают еще, что панночка собирает каждую ночь утоплениц и заглядывает по одиночке каждой в лицо, стараясь узнать, которая из них ведьма; но до сих пор еще не узнала [а. не может узнать б. этого еще не узнала] И если попадет из людей кого [попадется из людей кто] тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде. Вот, моя Галю, как рассказывают старые люди… Теперешний пан хочет на том месте строить винокурню и прислал нарочно для того винокура [нарочно уже и винокура] сюда. Но [Но ты дрожишь, Галю?] я слышу говор. Это наши ворочаются с песен. Прощай, Галю! Спи спокойно, да не думай об этих бабских выдумках!» Сказавши [Тут] он обнял ее крепче, поцеловал и ушел.

«Прощай, Левко!» говорила Ганна, задумчиво вперив очи на темный лес. Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из земли. Еще половина была под землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. [Далее начато: и небо] По пруду вертелись [а. мельк<нули> б. блеснули] где-где искры. Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени. «Прощай, Ганно!» раздалось позади ее слово, сопровождаемое поцелуем. «Ты воротился!» сказала она, оглянувшись, но увидела перед собою незнакомого парубка, отворотилась от него в сторону [«отворотилась от него в сторону» вписано. ] «Прощай, Ганна!» и снова поцеловал ее кто-то в щеку. «Вот принесла нелегкая и другого!» проговорила [отвечала] она с сердцем. «Прощай, милая Ганна!» [Вместо «милая Ганна»: Ганна] — «Еще и третий!» — «Прощай, прощай, прощай, Ганна!» [Далее начато: «Да т<ут>] и поцелуи засыпали ее со всех сторон. „Да тут их целая ватага!“ кричала Ганна, вырываясь из кучи [от кучи] парубков, которые наперерыв спешили обнимать ее. „Как им не надоест, проклятым, беспрестанно целоваться! Скоро, ей богу, нельзя будет показаться на улице!“ Это были последние слова ее. Дверь со скрипом захлопнулась вслед за нею, и слышно [слышен] только было, как с визгом засунулся извнутри железный засов.

ГОЛОВА

Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Вглядитесь в нее [Глядите]: с середины неба смотрит месяц, необъятный небесный свод раздвинулся еще необъятнее [раздался во все стороны] Горит и дышет он. [Далее начато: Серебряный свет] Земля вся в серебряном свете, и чудный воздух [Далее было: и упоительно холоден] и душен, и полон неги, и движет целый океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно вдохновенно стали [стал <лес?>] леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. [Далее было: на [ровные] раздольные долины зелени] Как тих, как покоен этот пруд. [Далее начато: Как] Холод и мрак вод его как будто угрюмо заключен в темно-зеленые стены [Вместо „угрюмо ~ стены“: а. теряются в садах, обнимающих их темными объятьями своими б. теряются в садах, обнимающих со всех сторон его стенами своими [.Девственные корни черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердятся [как выговаривают] и шумят<?> упреками, когда [как] прекрасный ветренник — ночной ветер — продравшись мгновенно целует. [Далее было: и движет] Весь ландшафт спит. А вверху всё дышет, всё дивно, всё торжественно. А на душе и [всё] необъятно, и [всё] чудно, [Далее начато: а она] и толпы серебряных видений [Далее было: проходят] стройно и величественно проходят в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг всё ожило, и леса, и пруды, и поле, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья. [Далее было: Звуки его раздаются, горят, блещут] И чудится, что и месяц заслушался посереди неба. Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце [на месяце] толпы хат, еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие стены. Песни умолкли. [Далее начато: За<молкли?>] Всё тихо… Благочестивые люди уже спят [Вместо „Благочестивые ~ спят“: Люди спят. ] Где-где только блещут в огне узенькие окна. Перед порогом иных только хат [Перед иными только хатами] запоздалые семьи, усевшись около горшка, совершают свои ужины. Заливается лай собак.

„Да гопак не так танцуется. То-то я смотрю… Всё не выхо<дит>. Что ж это говорит кум? А, ну: гоп трала, гоп трала, гоп, гоп, гоп“. Так разговаривал сам с собою [Далее было: мужик] подгулявший мужик средних лет, танцуя по улице [а. идя б. качаясь по улице и приседая в. по<качиваясь?>] „Ей богу, не так танцуется гопак [не так танцует]! Что [Что бы] мне лгать? Ей богу, не так! А, ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп!“

„Вот одурел человек! добро бы еще хлопец [малый хлопец] какой, [Далее было: нет, старый кабан] детям на смех, танцует ночью по улице!“ вскричала проходящая пожилая женщина, неся в руке солому. „Ступай в хату свою! Пора спать давно!“

„Я пойду!“ сказал [вскричал] остановившись, мужик. „Я пойду! Я не посмотрю на какого-нибудь голову, что он думает, дидько б утысся его батькови [враг бы убыв<його батька?> Далее было: Что он думает] что он голова, что он [он может <обливать?>] обливает людей холодною водою на морозе, так и нос поднял! Ну, голова, голова. Я сам себе голова. Вот, убей меня бог, бог меня убей, я сам себе голова, вот что! [Далее начато: про<должал?>] а не то что…“ продолжал он, подходя к первой попавшейся хате, и остановился вместо дверей перед окошком, скользя пальцами по окну и стараясь найти деревянную ручку. „Баба! отворяй! баба, живей, говорят тебе, отвори! Козаку спать пора!“

„Как ты, Каленик, [Далее ошибочно повторено: ты] в чужую хату попал?“ закричали, смеясь, позади его девушки, ворочавшиеся с веселых песней [поздно ворочавшиеся с песней] „Показать тебе хату твою?“

„Покажите, любезные молодушки!“