Магнус Чейз и боги Асгарда. Книга 3. Корабль мертвецов Риордан Рик
Алекс смеялась долго и надрывно:
– Ну уж нет. В том сером ящике должна быть струна для глины.
Ти Джей надулся и побрел копаться в ящике.
– А ты, – обернулась ко мне Алекс, – будешь делать из глины колбаски.
– Колбаски.
– Я уверена, ты сумеешь скатать колбаску из глины. Это как змейка из пластилина.
Неужели она знает про мой тайный порок? В детстве мне нравилось лепить из пластилина (в детстве – то есть лет примерно до одиннадцати). Поэтому скрепя сердце я признал, что катание колбасок входит в число моих талантов. И поинтересовался:
– А ты что будешь делать?
– Самое трудное – работать на гончарном круге, – пояснила она. – Для начала нам нужен хороший промин.
Прозвучало это немного угрожающе, но я догадывался, что проминать она собирается глину, а не кого-то еще. Хотя с Алекс никогда точно не знаешь.
– Ну что же, мальчики, – объявила она. – За работу!
После нескольких часов скатывания колбасок плечи у меня ныли, а рубашка прилипла к телу. Едва я закрывал глаза, как перед ними начинали вихляться глиняные змейки.
Единственным спасением было радио. В студии имелся маленький радиоприемник, и я время от времени вставал, чтобы переключить каналы, потому что то Алекс, то Ти Джею не нравился какой-нибудь очередной трек. Ти Джей предпочитал военные марши. Но с военными оркестрами на английском радио, как выяснилось, напряженка. Алекс любила песни из японских мультиков – такого на местных волнах тоже водилось негусто. В итоге, к моему удивлению, они сошлись на «Дюран Дюран»[42].
Еще время от времени я притаскивал Алекс прохладительные напитки из здешнего холодильника. Особенно ей пришелся по вкусу «Тайзер», вишневая газировка со всякими вкусовыми добавками. Я не проникся, но Алекс мигом подсела. Губы у нее сделались ярко-красными, как у вампира, и это с одной стороны меня как-то коробило, а с другой вроде даже и восхищало.
Ти Джей носился между своей нарезкой из глины и печью, которую готовил для самого эпичного в истории обжига. Больше всего ему нравилось прокалывать в глине небольшие дырочки диаметром с карандаш – чтобы в печи глина не потрескалась. Все это он проделывал, напевая, дюрандюрановский хит «Голодный как волк». Я-то, понятное дело, не поклонник этой песни из-за некоторых фактов моей биографии. Ти Джей выглядел довольно бодрым для парня, которому с утра пораньше предстоит схватиться с двадцатифутовым громилой. Я решил не напоминать ему, что если он погибнет тут, то придется ему навеки упокоиться среди приветливых англичан.
Свой стол я придвинул поближе к кругу Алекс, чтобы поговорить. Обычно я дожидался, пока она начнет отцентровывать обеими руками очередной глиняный ломоть, и только тогда задавал вопрос. Когда у Алекс обе руки заняты, меньше шансов получить по шее.
– Ты раньше уже такое делала? – спросил я. – Ваяла глиняного мужика?
Она посмотрела куда-то вбок. Лицо у нее было усеяно белыми точечками глины.
– Пробовала несколько раз. Правда, не такого большого. Но моя семья… – Она склонилась над кругом, вытягивая из глины конус, похожий на пчелиный улей. – Как выразился Хрунгнир, мы этому делу обучены.
– Твоя семья, – эхом откликнулся я. А сам попытался представить себе Локи, сидящего за столом и катающего глиняные колбаски.
– Семья Фьерро. – Алекс подозрительно покосилась на меня. – Ты серьезно? Никогда не слышал о керамике Фьерро?
– Ну-у-у… А должен был?
Она улыбнулась, будто мое невежество немного подняло ей настроение.
– Наверное. А может, и нет. Ты же не особо разбираешься в готовке или в обустройстве дома. Лет десять назад это был дико популярный бренд. Я не про то промышленное барахло, которое выпускает мой отец. Я про дедушкино искусство. Он открыл свое дело, когда эмигрировал из Тлатилько.
– Тлатилько. – Я лихорадочно соображал, где это может быть. – Это же где-то в стороне от трассы I-95?[43]
Алекс расхохоталась:
– Понятно, откуда тебе знать? Так, местечко в Мексике. Сейчас уже часть Мехико[44]. Дедушка рассказывал, что наша семья занималась гончарным промыслом еще до ацтеков. Тлатилько – очаг супердревней культуры[45]. – Алекс вдавила большие пальцы в середину глиняного конуса, обозначив края будущей посудины.
Мне ее действия казались чистой магией. Тут всего и дел-то: приложить усилие и использовать вращение. И при этом она умудряется получить такой тонкий и идеально симметричный сосуд. Я-то несколько раз пытался сесть за круг. Чуть пальцы не переломал. Изваял из ломтя глины чуть более кривой ломоть глины.
– Кто знает, может, это все выдумки, – продолжила Алекс. – Просто семейные истории. Легенды. Но мой абуэло[46] относился к ним серьезно. Переехав в Бостон, он все сохранил, все традиции. Делал вещи на старинный манер. Самую простенькую чашку или тарелку он изготавливал вручную, с любовью, с гордостью и следил за каждой мелочью.
– Блитцену бы понравилось.
Алекс выпрямилась, разглядывая свое изделие:
– Ага, из дедушки вышел бы отличный гном. Но потом дело перешло к отцу, и тот решил все переиначить на коммерческий лад. Он все загубил. Поставил производство на поток, продавал целые серии керамической посуды, заключал сделки со всякими интерьерными и мебельными сетями. Заработал миллионы, и только потом до народа понемногу начало доходить, что качество керамики Фьерро уже не то.
Я вспомнил, с какой горечью ее отец сказал в моем сне: «У тебя ведь были такие дарования. У тебя есть склонность к ремеслу, почти как у твоего деда».
– Отец хотел, чтобы ты унаследовала семейное дело.
Она пристально посмотрела на меня, явно недоумевая, как это я догадался. Я чуть было не рассказал ей про свой сон, но Алекс ведь терпеть не может, когда у нее копаются в голове. Пусть даже непреднамеренно. А я терпеть не могу, когда на меня орут.
– Мой отец совсем тупой, – наконец произнесла она. – Вообще не понимает, как можно любить гончарное ремесло и не любить на нем зарабатывать. Он не одобрял, что я слушаю все эти дедушкины бредни.
– Что еще за бредни?
Ти Джей на своем столе дырявил глину деревянным стеком, выписывая на ней звездочки и спиральки.
– А это прикольно, – признался он. – Очень терапевтично.
Алекс улыбнулась тайзерово-багровыми губами:
– Абуэло делал керамику, чтобы зарабатывать на хлеб. Но по-настоящему его интересовали древние скульптуры наших предков. Он хотел разгадать тайну их духовности. А это ведь непросто. Ну, я имею в виду… столько было всяких наслоений: и ольмеки, и ацтеки, и испанцы, и мексиканцы. Попробуй тут разберись, где твое наследие. Да и вообще: что правда, что вымысел? И как это все возродить?
Я так понял, что вопросы эти риторические и ответа Алекс не ждет. Что было весьма кстати: мне все же трудновато было сосредоточиться рядом с Ти Джеем, который выводил смайлики на глине, распевая «Рио»[47].
– Но у твоего дедушки все получилось, да? – предположил я.
– Он сам так думал. – Алекс снова запустила круг, смочив бока своей посудины. – И я так думала. А отец… – Она как-то сникла. – Он считал, что я такая… ну, из-за Локи. Он ничуть не жаждал признавать меня своим ребенком.
Мозги у меня сделались совсем как руки – словно по ним раскатали ком глины, высосав из них всю влагу.
– Погоди, я что-то не догоняю. А волшебные глиняные воины тут при чем?
– Потом поймешь. Слушай, будь другом, достань у меня из штанов телефон, набери Сэм. Расскажи ей, что и как. А потом помолчи – мне нужно сосредоточиться.
Вытаскивая – пусть даже по ее приказу – из кармана ее джинсов телефон в тот момент, когда джинсы были на ней, я рисковал головой.
Всего парочка кротких панических атак, и я извлек телефон на свет божий. И обнаружил, что Алекс озаботилась даже международным тарифом. Не иначе, она это устроила, пока совершала свой мультивалютный грабеж.
Я отправил Самире эсэмэску со всеми шокирующими подробностями.
Через несколько минут телефон загудел. Самира отвечала: «Н. ВКВ. Деремся. ГГП»
Я задумался над ГГП. То ли это «Гундерсон гнобит подружку», то ли «гребем где-то понемногу», то ли «грабят, гонят, пытают». Я решил выбрать наиболее оптимистичный первый вариант.
Ближе к вечеру столы в кладовке оказались завалены обожженными фарфоровыми плитками, похожими на плашки из доспехов. Алекс научила меня, как из колбасок слепить цилиндры, которые пойдут потом на руки и ноги. Сама она на гончарном кругу изваяла кисти, ступни и голову. Все они имели форму горшков, дотошно изукрашенных скандинавскими рунами.
Несколько часов Алекс провозилась с лицами. Их было два, и располагались они рядом, щека к щеке. Как у той самой скульптуры, которую отец Алекс разбил в моем сне. У левого лица были тяжелые веки, подозрительный взгляд, закрученные усы, как у мультяшного злодея, и огромный перекошенный рот. А правое лицо представляло собой ухмыляющийся череп с пустыми глазницами и высунутым языком. И почему-то, глядя на эти две физиономии, я думал о разных глазах Алекс.
Под вечер мы разложили все части нашего воина на большом столе. Получился у нас восьмифутовый монстр Франкенштейна, только еще не собранный.
– Убедительно. – Ти Джей вытер пот со лба. – С такими рожами можно лезть на рожон.
– Точно, – согласился я. – И, кстати, о рожах. Почему…
– Это маска двуединства, – пояснила Алекс. – Мои предки из Тлатилько часто лепили двуликие фигурки. Или с разделенными надвое лицами. И никто не знает, почему. Дедушка говорил, это отражает две души в одном теле.
– Как мой приятель индеец-ленапе по прозванию Мама Уильям! – кивнул Ти Джей. – Выходит, в индейских культурах тоже есть аргры! То есть все эти трансгендерные ребята, – быстро поправился он.
«Аргр» – это скандинавское слово, обозначающее человека с изменчивым гендером. Алекс этого словечка не выносит, потому что оно переводится как «немужественный».
Я разглядывал маску.
– Знаешь, неудивительно, что вся эта двуликая культура тебе близка. Твой дедушка… он догадался, кто ты.
– Он догадался, – подтвердила Алекс. – И он уважал это во мне. Но, когда дедушки не стало, отец начал из кожи вон лезть, чтобы оплевать все его дела и мысли. А из меня вырастить хорошенькую бизнес-особу. Но как бы не так.
Алекс потерла татуировку на шее – наверное, неосознанно, просто, чтобы коснуться восьмерки из переплетенных змей. Она не стала отказываться от оборотничества. Она присвоила этот дар и не позволила Локи направить его против себя. И точно так же она поступила с гончарным искусством, хотя папочка и расстарался, чтобы ее с души воротило от семейного бизнеса.
– Алекс, – сказал я, – чем больше я о тебе узнаю, тем больше тобой восхищаюсь.
Алекс посмотрела на меня со смесью умиления и досады. Словно я был милашкой-щеночком, который только что напустил лужицу на ковре.
– Ты погоди. Вот поставим эту образину на ноги, тогда и восхищайся сколько влезет, о Сладкоречивый. Фокус-то весь в этом. А пока что давайте-ка развеемся немного. – И она кинула мне в руки еще пачку купюр. – Идем, поищем, где поесть. Ты угощаешь.
Глава XIX
Оказывается, у зомби все неплохо с пропагандой
Ужинали мы рыбой с жареной картошкой в заведении под названием «Мистер Рыбник». Ти Джей решил, что название дико уморительное. Пока мы ели, он то и дело провозглашал громким бодрым голосом:
– Мистер Рыбник!
Судя по всему, парня у кассы это нехило раздражало.
Покончив с едой, мы вернулись в студию на ночлег. Ти Джей предложил пойти на корабль и ночевать с ребятами, но Алекс сказала, что ей надо приглядывать за своим глиняным воином.
Она отправила Сэм эсэмэску с последними новостями.
Сэм ответила: «НП. Все норм. Деремся с водяными лошадьми».
Причем «деремся с водяными лошадьми» было изображено смайликами: кулак, волна, лошадь. Наверное, Сэм уже столько этих лошадей завалила, что писать словами у нее не было сил.
– А ей ты международный тариф подключила? – поинтересовался я.
– Ну, а как иначе? – хмыкнула Алекс. – Мне же надо общаться с сестрой.
Я хотел было спросить, почему она обо мне не поду-мала. Но тут же вспомнил, что у меня нет телефона. Эйнхерии обычно с телефонами не заморачиваются. Во-первых, завести номер и оплачивать счета – слишком много возни для мертвого. Во-вторых, найди еще такой тариф, чтобы действовал во всех Девяти Мирах. Ну, и к тому же в «Вальгалле» связь хуже некуда. Наверное, это из-за золотых щитов на крыше. Но при всех этих неудобствах Алекс предпочла не отказываться от телефона. Уж не знаю, как ей это удается. Может, Самира подключила ей особый тариф «Все свои: живые&мертвые».
В студии Алекс сразу кинулась проверять свое детище. Детище пока что не ожило, и я даже не знал, то ли горевать по этому поводу, то ли втайне радоваться.
– Проверю еще через несколько часов, – объявила она. – А сейчас…
Она проковыляла к ближайшему кожаному креслу – довольно роскошному и удобному, хоть и заляпанному глиной, – плюхнулась в него и, мгновенно отключившись, захрапела. Ой, мамочки, она, оказывается, храпит! Мы с Ти Джеем решили расположиться в кладовке, подальше от стонов умирающей газонокосилки. В смысле, от храпа Алекс.
Там мы соорудили себе из брезента что-то вроде тюфяков.
Ти Джей занялся чисткой винтовки и затачиванием штыка – у него такой ежевечерний ритуал.
Я улегся и стал смотреть на дождь, который барабанил по стеклянной крыше. Крыша немного подтекала, и вода просачивалась внутрь, капала на металлические стеллажи, отчего в кладовке стоял запах влажной пыли. Но мне все это даже нравилось. Пускай себе барабанит, так спокойнее.
– И что будет завтра? – спросил я Ти Джея. – Если поконкретнее?
Ти Джей рассмеялся:
– Поконкретнее? Я сражаюсь с двадцатифутовым великаном, пока один из нас не убьет противника или не выведет его из строя. Тем временем великаний глиняный воин сражается с Алексовым глиняным воином, пока кто-то из них не разобьется. Алекс… ну, не знаю, всяко подбадривает свое пугало. А ты лечишь меня, если можешь.
– А это разрешается?
Ти Джей пожал плечами:
– Насколько я знаю, разрешается все, только вам с Алекс нельзя вступать в бой.
– А ничего, что твой противник на пятнадцать футов выше тебя?
Ти Джей расправил плечи:
– Это ты загнул. Не такой уж я коротышка. Во мне почти шесть футов!
– Почему ты так спокоен?
Ти Джей изучал лезвие штыка, держа его вертикально перед глазами. И от этого его лицо казалось располовиненным, как маска двуединства.
– Я столько раз принимал неравный бой, Магнус. Ну, вот на острове Джеймс, в Северной Каролине. Мы стоим плечом к плечу с моим другом Джо Уилсоном, и тут снайпер мятежников… – Ти Джей нажал воображаемый спусковой крючок. – Это мог быть и я. Мог быть любой из нас. Я упал наземь, перекатился и стал глядеть на небо. Тут-то меня и накрыло покоем. Я перестал бояться.
– Ага. Обычно это называется шок.
Он помотал головой:
– Не-а, я ведь тогда увидел валькирий, Магнус. Всадниц, круживших в небесах над нашим полком. И я наконец поверил, тому, что мне все время внушала мама: что мой отец – бог Тюр. И во все эти сказки про скандинавских богов в Бостоне. И тогда я решил… В общем, что будет, то и будет. Мой отец – бог храбрости, так пускай он мной гордится.
Случись со мной такое, я бы, наверное, решил что-то другое. Мой отец гордится мной за то, что я исцеляю раненых, люблю природу и терплю говорящий меч. И это меня устраивает.
– А ты с отцом встречался? – спросил я. – Он ведь тебе подарил твой штык, да?
Ти Джей бережно укутал штык в замшевый лоскут – словно в колыбельку уложил.
– Штык меня ждал, когда я заселился в «Вальгаллу». Я никогда не видел Тюра воочию. – Ти Джей пожал плечами. – Но каждый раз, принимая вызов, я будто делаюсь к нему ближе. Чем опаснее, тем ближе.
– Сейчас-то ты к нему, наверное, совсем вплотную, – предположил я.
– Ага. – Ти Джей ухмыльнулся. – Славное времечко.
За сто пятьдесят лет этот бог даже не пожелал взглянуть на сына. А ведь такого храбреца, как Ти Джей, еще поискать. И все же Ти Джей не чувствовал себя брошенным. Я знаю многих эйнхериев, которые в глаза не видели своих родителей. Все эти скандинавские божества не особо рвутся проводить время с детьми. Может, оттого, что детей у них сотни, а то и тысячи. Или оттого, что они, эти божества, – порядочные придурки.
Ти Джей вытянулся на брезентовом тюфяке:
– А сейчас мне надо придумать, как победить великана. Боюсь, лобовой штурм тут может не прокатить.
Для рядового Гражданской войны на редкость творческий подход.
– И какой у тебя план? – поинтересовался я.
– Да никакого! – Он натянул на глаза козырек фуражки. – Может, во сне что привидится. Спокойной ночи, Магнус.
И Ти Джей захрапел почти так же громко, как Алекс.
А мне вот что-то не храпелось.
Я лежал без сна и гадал, как там Сэм, Хафборн и Мэллори. Я беспокоился за Блитцена с Хэртстоуном. От них уже пять дней ни слуху ни духу. И что это за точило такое, если они столько с ним возятся? Ньёрд ведь обещал, что я увижу их до того, как начнется самая жесть. Надо было заставить его поклясться ножками мирового стандарта.
А потом в голову полезли мысли о моем грядущем поединке с Локи. Состязаться в оскорблениях с самым красноречивым божеством! Взбредет же такое в голову! Да будь этот мед Квасира хоть трижды волшебным – где гарантия, что я побью Локи на его поле?
Нет, никакого напряга, правда. Ну, подумаешь, я умалюсь до жалкой тени и низринусь в Хельхейм, все мои друзья поумирают, а Рагнарок погубит все Девять Миров. Поискать, что ли, сборник викингских ругательств в местной сувенирной лавке?
Ти Джей похрапывал. Вот это, я понимаю, мужество и оптимизм. Мне бы хоть десятую долю и того и другого, когда я сойдусь в поединке с Локи.
Но что-то мне подсказывало, что даже на десятую долю рассчитывать не приходится. И отчего-то у меня вдруг случился отчаянный насморк.
Спасибо дождю: он меня убаюкал, и я наконец заснул. Правда, сон не принес мне ни отдыха, ни облегчения.
Я стоял на палубе Нагльфара, корабля мертвецов. Вокруг так и толпились драугры, в лохмотьях и полусгнивших доспехах. Заржавленные копья и топоры смахивали на обгоревшие спички. В костлявых грудных клетках теплился воинский дух – угасающее синее пламя едва цеплялось за остатки головешек.
Тысячи и тысячи драугров тащились по палубе к носу корабля, увешанному знаменами. И еще больше знамен колыхалось под стылым ветром на реях. На знаменах было от руки начертано: ЗАПЕВАЙ! ДРАУГР, ШИРЕ ШАГ! ДАЕШЬ РАГНАРОК! И другие кошмарные лозунги, которые сочинить в состоянии только бесчестные мертвые.
Локи не показывался. Зато у штурвала на возвышении, склепанном из обрезков ногтей, стоял великан. Такой старый, что мне он тоже сначала показался зомби. Я никогда его прежде не видел, но слышал о нем немало. Хрюм, капитан Нагльфара[48]. Само его имя означает «дряхлый». Голые руки выглядели совсем иссохшими. С обтянутого кожей черепа свисали клочья белых волос. Прямо доисторический человек, которого нашли в тающем леднике, – я таких видел на фотографиях. Запрелый белый мех прикрывал его изможденное тело.
Но бледно-голубые глаза, напротив, казались очень даже живыми. Не такой уж он, видно, доходяга, как можно подумать. Хрюм потрясал топором размером с меня. В другой руке он держал щит, видимо, сделанный из грудинной клетки какой-то большущей зверюги. Пустоты между ребрами зверюги при производстве залили металлом и утыкали шипами.
– Воины Хельхейма! – взревел великан. – Узрите!
Он сделал жест рукой в сторону серой воды. На другом конце бухты по-прежнему отламывались от берега ледяные утесы – только теперь они это делали еще быстрее. Лед трескался, и глыбины соскальзывали в море, издавая звук, похожий на отдаленный артиллерийский залп.
– Скоро путь будет свободен! – проорал великан. – И мы устремимся в битву! Смерть богам!
Вокруг меня поднялся крик – унылые, злобные голоса мертвецов подхватили: «Смерть богам!»
Тут, к счастью, сон изменился. Теперь я угодил на свежевспаханное пшеничное поле. Стоял солнечный летний денек. Вдалеке маячили склоны холмов, заросшие полевыми цветами. А надо всем этим с уступов живописных гор низвергались молочно-белые водопады.
«Ох, ну наконец приятный сон, – подумал я, не веря своей удаче. – Наверное, я в рекламе органического цельнозернового хлеба!»
Навстречу мне, прихрамывая, шел старик в синем плаще. Одежда у него была потрепанная и перепачканная, словно он много времени провел в пути. Лицо скрывала широкополая шляпа; из-под нее виднелись только седеющая борода да загадочная улыбочка.
Он приблизился и посмотрел вверх, демонстрируя единственный глаз, который лучился недобрым смехом. А вместо второго глаза на лице зияла пустая глазница.
– Я Бёльверк, – представился он, хотя я и так сто раз успел догадаться, что передо мной Один. Во-первых, замаскировался он так себе. А во-вторых, если вы когда-нибудь слышали приветственную речь Одина на показательных выступлениях берсерков, то вам вовеки этот голос не забыть. – Я здесь, чтобы предложить самую грандиозную сделку в твоей жизни.
Из складок плаща он извлек какой-то круглый, завернутый в тряпицу предмет размером с небольшую головку сыра. Я было испугался, что сейчас он мне подсунет коллекцию CD-дисков с мотивационными презентациями. Но Один развернул тряпицу, и оказалось, что это точило из серого кварца. Совсем как асфальтовый боек Хрунгнировой самодельной кувалды из столба. Только маленький и без кувалды.
Вот его-то Один-Бёльверк и протягивал мне:
– Готов ли ты заплатить за него?
Внезапно Один пропал. Теперь надо мной нависла какая-то морда, такая огромная, что я даже не мог ее толком разглядеть: сверкающие зеленые глаза, вертикальные полоски вместо зрачков, кожистые ноздри, сочащиеся слизью. Легкие мне обожгло кислотным смрадом и запахом тухлятины. Чудище раззявило пасть. В ней обнаружились ряды щербатых треугольных зубов, которые вот-вот примутся меня терзать… И тут я с воплем подскочил и уселся на брезентовой постели.
Через стеклянную крышу пробивался тусклый серый свет. Дождь перестал. Напротив сидел Ти Джей и уминал бублик с начинкой. На носу у него красовались нелепейшие очки. У каждой линзы имелся четкий центр, окруженный кольцом из стекла янтарного цвета. Как будто Ти Джей обзавелся второй парой радужных оболочек.
– Наконец-то! – провозгласил Ти Джей. – Что, кошмары замучили?
– Что… что вообще творится? – спросил я. – Что это за очки?
В дверях возникла Алекс Фьерро.
– Так визжит только Магнус. Ну, хорошо. Значит, ты проснулся. – Она кинула мне бумажный пакет, пахнущий чесноком. – Давай, погнали. Время не ждет.
Мы вслед за ней прошли в студию. Глиняный двуликий мужик все так же лежал в разобранном виде на столе. Алекс обошла стол кругом, проверяя что-то и удовлетворенно кивая. Хотя, по мне, так со вчерашнего дня мужик не изменился.
– Отлично. Да. Мы молодцы!
Я раскрыл пакет и насупился:
– А мне вы чесночный бублик оставили?
– Кто успел, тот и съел, – глубокомысленно изрекла Алекс.
– Но от меня же вонять будет ужасно!
– Ты хотел сказать «еще ужаснее», – поправила Алекс. – Ну и ладно. Мне с тобой не целоваться. А ты с ним будешь целоваться, Ти Джей?
– Да вроде не собирался. – Ти Джей закинул в рот остатки своего бублика и расплылся в улыбке.
– При чем тут… – промямлил я. – Я вообще не о том… – По моему лицу словно прошагало войско кусачих красных муравьев. – Ладно, Ти Джей, лучше скажи, что это за очки?
Я большой мастер незаметно сменить тему разговора в случае конфуза. Такой вот у меня редкий дар.
Ти Джей поправил на носу свой новый аксессуар:
– Ты мне помог расшевелить память, Магнус. Хорошо, что я вспомнил про того снайпера! А потом я уснул и во сне видел Хрунгнира и эти его чудные янтарные глаза. И еще я видел себя: как я смеюсь, и стреляю в него, и убиваю. И, проснувшись, я вспомнил, что у меня в ранце завалялись эти очки. А я-то про них и думать забыл!
Кажется, у Ти Джея сны были поприятнее моих. Что, впрочем, неудивительно.
– Это снайперские очки, – пояснил он. – Мы такими пользовались вместо оптического прицела. Я эту пару в Вальгалле купил, лет сто назад. Они наверняка волшебные. Скорее бы их испробовать!
Как-то сомнительно, что Хрунгнир будет стоять на месте и ждать, пока Ти Джей подстрелит его с безопасного расстояния. И та часть Ти Джеева сна, где он смеется, тоже какая-то неубедительная. Но я решил не портить ему боевой настрой.
Я обернулся к глиняному воину:
– А как там наша крафтовая керамика? Почему она все еще в разобранном виде?
– Крафтовая?.. Точно, Крафт-Керамика! – просияла Алекс. – Отличное имя! Только не надо моему творению гендер навязывать.
– Э-э-э… ну ладно.
– Пожелайте мне удачи. – Алекс набрала в легкие побольше воздуха и пробежала пальцами по лицам глиняного воина.
Глиняные части тела брякнули и слетелись вместе, будто намагниченные. Творение по имени Крафт-Керамика уселось и поглядело на Алекс. Лица так и остались глиняными, застывшими, но две ухмылки вдруг сделались злее, ненасытнее. В глазницах правого лица вспыхнули золотые огоньки.
– Получилось! – Алекс выдохнула с облегчением. – Крафт-Керамика – небинарная личность[49], как я и предполагала. Предпочтительные местоимения – «они» и «их». И они готовы к битве.
Крафт-Керамика спрыгнули со стола. Их ступни проскребли по цементному полу как два камня. Росту в Крафт-Керамике было футов восемь, что для меня выглядело достаточно устрашающе. Но вот вопрос: выстоит ли КК против Хрунгнирова глиняного детища?
Крафт-Керамика почуяли, что я в них усомнился. Они развернулись ко мне обоими лицами и занесли правый кулак – тяжеленный глиняный сосуд в кровавой глазури.
– Стоп! – скомандовала Алекс. – Он не враг!
Крафт-Керамика посмотрели на Алекс, всем своим видом говоря: «А ты уверена?»
– Может, им не нравится чеснок, – предположила Алекс. – Магнус, доедай живее свой бублик и давайте уже выдвигаться. А то враг заждался!
Глава XX
Твейрвиги – это точно не для меня
Мы шли по улицам рассветного Йорка, я дожевывал свой несчастный бублик и попутно пересказывал друзьям свои сны. Наш новый приятель Крафт-Керамика погромыхивали следом за нами и ловили на себе неприязненные взгляды сонных йоркцев: «Совсем ополоумели эти туристы!»
Хорошо хоть моя история отвлекла внимание Ти Джея и он не тряс благодарно руку каждому прохожему.
– М-да, – задумчиво потянул он, выслушав мой рассказ. – Хотел бы я знать, зачем нам это точило. Наверняка Один описал случай с Бёльверком в какой-то из своих книг. Может, в «Асах на пути к успеху»? Или в «Искусстве выкрасть»? Но я не помню подробностей. Говоришь, здоровая тварь с зелеными глазами?
– И кучей зубов, – уточнил я, пытаясь прогнатьжуткое видение. – Может, Один убил этого зверя, чтобы добыть точило? Или, может, он врезал зверю по морде точилом и так добыл мед?
Ти Джей свел брови и пристроил новые очки на козырьке фуражки.
– Нет, все не то. Не помню никакого чудовища. Один украл мед у великанов.
Я припомнил мой прошлый сон про Фьялара, Гьялара и цепную пилу.
– Но Квасира-то убили гномы, так? Как мед попал к великанам?
Ти Джей пожал плечами:
– Обычная история: те напали на этих, всех перебили, добро отняли. Примерно так.
Иногда прямо гордость распирает от того, что ты викинг.
– Ладно, у нас все равно нет времени, чтобы все выяснить. Льды тают очень быстро. До летнего солнцестояния осталось двенадцать дней, но мне кажется, корабль Локи отчалит задолго до срока.
– Слушайте, ребята, – вмешалась Алекс. – Давайте сперва разберемся с великаном, а потом поговорим о других невыполнимых задачах.
Вполне разумно. Хотя, по-моему, Алекс просто хотела меня заткнуть, чтобы я не дышал на нее чесноком.
– Кто-нибудь, кстати, знает, куда мы идем? – спросил я. – Конунгсгурта – это что?
– Это значит «королевский двор», – ответил Ти Джей.
– В путеводителе написано?
– Нет. На курсах древнескандинавского для начинающих выучил. Ты на них не ходил?
– Везде не поспеть, – пробурчал я.
– Мы сейчас в Англии. Здесь где-то должен быть король и его двор.
Алекс встала на перекрестке и махнула рукой на указатель:
– А Королевская площадь годится? Как считаете?
Крафт-Керамика, похоже, были согласны на Королевскую площадь. Они развернули оба лица и затопали, куда указывала стрелка. Мы двинулись следом. Не оставлять же восьмифутовую громадину на улице без присмотра.
Мы нашли это место. Ура-ура.
Королевская площадь, вообще-то, не являлась площадью и вид имела не особо королевский. Просто две улицы разбегались рогаткой, а между рогами разбили треугольный сквер с дорожками из серого камня, чахлыми деревцами и парочкой садовых скамеек.
Вокруг темнели дома с зашторенными витринами. Единственной живой душой на площади был великан Хрунгнир. Он стоял, расставив ноги, и между его башмаками как раз умещалась аптека под названием «Бутс»[50]. На великане была та же заплатанная одежда, с косматой известняковой бороды только что сошла свежая лавина, а в янтарных глазах горел характерный такой блеск из серии «скорее-бы-вас-убить».
Завидев нас, Хрунгнир расплылся в улыбке, которая повергла бы в трепет любого каменщика и строителя.
– Славно, славно! Вы, значит, явились! А я-то уж было подумал, что сбежали. – Он свел каменистые брови. – Почти все люди сбегают. До чего досадно.
– И почему они так делают? – съязвил я.
Читать бесплатно другие книги:
