Грех с ароматом полыни Романова Галина

Глава 3

Он никогда не болел. Не простывал в принципе. Не знал, как может болеть горло или слезиться глаза. Он все свои тридцать пять лет был здоров. И с радостью согласился на участие в спартакиаде, которую устраивал в воскресенье спортивный комитет их микрорайона. Всегда наблюдал только со стороны, а тут согласился. И в пятницу вечером слег с жесточайшей простудой.

– Твою же мать! – простонал Егор, вытаскивая градусник и поднося его к свету. – Только не это!

Градусник безжалостно показывал все те же тридцать восемь и семь. Не помог остро пахнувший порошок, который он тщательно растворил в горячей воде и затем выпил. Не помог мед, которого он перед сном съел граммов двести.

Егор откинулся на подушку, глубоко вздохнул, покосился на телефон на тумбочке.

Позвонить Еве или нет? Позвонить или нет?

Она была мастером по восстановлению в кратчайшие сроки. Что-то раздавит в ложке, водички капнет, выпьет, поморщится. И через пару часов как новая. Может, и его на ноги поставила бы? И он бы не подвел команду. И принял участие в эстафете. Пусть бы и не выиграл, но не подвел.

А вот Еву он подвел. Не встал на ее защиту. Поступил приказ сверху, вести себя тихо, и он…

Нет, какое-то время он еще делал вид, что плевать он хотел на все приказы, они не имеют к нему никакого отношения, потому что Ева ему не безразлична как женщина. Но после того как она его обругала и не пустила на порог своей квартиры, он сдался.

– Зачем тебе, Егорка, эта опальная женщина? – недоуменно таращила глазенки его младшая сестра Алла. – Поняла бы, была бы у вас любовь. А так… Она же не любит тебя. Она тебя выгнала. А ты за нее на костер! Очнись! Такое самопожертвование сейчас не в тренде.

Алла много еще чего говорила, убеждала, уговаривала. И он как-то понемногу успокоился. Но предателем себя все равно чувствовал. До сих пор. И разве имел он теперь право звонить Еве и просить ее о помощи? Нет.

Хотя…

С другой стороны, это был бы шикарный предлог затащить ее в гости. Он болен, он слаб. Она бы не смогла его не выслушать. И тогда он бы покаялся. И, может быть, даже встал перед ней на колени.

С этими мыслями он и уснул.

Проснувшись, обнаружил у себя все те же тридцать восемь и семь. К температуре добавились сопли, слезившиеся глаза и сухой кашель.

Еле дотащившись до ванной и взглянув на себя в зеркало над раковиной, он ужаснулся. Таким уродливым он себе еще ни разу не казался.

Еве звонить передумал. Любоваться тут было нечем. И голос отвратительный – гнусавый, чужой.

По-стариковски шаркая подошвами тапок, он пошел в кухню. Поставил чайник на плиту, полез в холодильник. Кроме пакета кефира и пяти яиц ничего не было. Он по субботам обычно делал вылазки в магазин и закупался на неделю. Сегодня была суббота. А он заболел. Буквально слег!

Егору сделалось себя так жалко, что он сморщился. Больной, голодный, никому не нужный. Можно было бы, конечно, позвонить Аллочке, но от нее суеты больше, чем пользы.

Ева! Только Ева могла его спасти. Но ее он звать на помощь точно не станет.

Егор доедал отвратительную по вкусу яичницу, хрустевшую скорлупой, когда в дверь позвонили.

Кого принесло, он не имел понятия. Это могла быть сестра, которой срочно понадобились деньги или его машина. Это могли быть представители из спортивного комитета их района, которые до него не дозвонились, потому что он спал, как убитый. Это могли быть…

Это была Ева!

Градус его тела, кажется, тут же подскочил еще выше, стоило ему открыть дверь и увидеть ее. Виски сдавило так, что он на мгновение ослеп. И видел ее только по памяти: высокую, худую, невероятно красивую, загорелую.

Может, у него галлюцинации? Может, он уже сходит с ума от своей страшной простуды? Ева не могла приехать. Она его прогнала. И сказала, что не любит, что не хочет и что исправить уже ничего нельзя. В ней к нему уже ничего никогда не поменяется.

Зрение вернулось. Ева стояла перед ним и рассматривала его безо всякого выражения, так она смотрела на всех, всегда. Она стала еще красивее. Ей очень шел загар. В узких светлых джинсах и широком свитере черного цвета с высоким горлом, обнимающим ее длинную стройную шею. Стрижка все та же: под мальчика.

– Здорово, Минаков, – первой произнесла она, потому что он стоял и как дурак молчал. – Пустишь?

– Привет, Звонарева, – проскрипел он, отступая в сторону. – Пущу.

Она хмыкнула на звук его скрипучего голоса. Вошла. Швырнула сумочку на пол под вешалкой. Оставила у порога кроссовки, по-особенному выйдя из них.

Егор всегда поражался тому, как она разувается. Она не снимала обувь, не сбрасывала, она выходила из нее – грациозно, плавно, как в танце.

– Болеешь? – спросила она, сразу проходя босой в кухню.

Оглядела его тарелку с остатками отвратительной яичницы, которая подгорела и сверкала чешуйками скорлупок.

– Жрешь всякую гадость. Что так? Поухаживать некому?

Она обернулась на него, оглядела с головы до ног. Хмыкнула со словами:

– Небось еще себя и жалеешь.

– Ничего я не жалею, – проворчал Егор, сел на свое место перед тарелкой с остывшим завтраком. – Чай будешь?

– Нет.

– А кофе?

– И кофе не буду, Минаков. Потому что кофе у тебя дрянной. Ты же знаешь.

Ее зеленые глазищи, всегда сводившие его с ума, уставились на него, странно блеснули.

Ева отвернулась к окну, за которым бесился рыжий сентябрь. Постучала пальцами по подоконнику. И тут же потерла пальцы друг о друга, подоконник был пыльным.

И произнесла, не обернувшись:

– Вообще-то я к тебе по делу, Минаков.

Мог бы поострить, ляпнуть какую-нибудь ерунду, типа: надеялся, что она соскучилась. Но он не рискнул.

– Слушаю тебя, – скрипнул он простуженным голосом, подавив желание шутить и быть остроумным.

– Мне нужна твоя помощь.

И снова захотелось затянуть: «Да ладно! Чего вдруг понадобился?»

А еще три месяца назад…

Вернее, два месяца и двадцать один день назад ни помощь не нужна была, ни он сам. И велено было близко не подходить. И не звонить. И не писать противных глупых сообщений.

Не затянул. Просто сказал:

– Всегда готов.

– Вот и славно, – выдохнула Ева с облегчением.

Повернулась к нему с полуулыбкой, оглядела стол.

– Тогда стану тебе, что ли, родной матерью. Сгоняю в магазин и в аптеку. Накормлю и вылечу.

И она вышла прочь с кухни. Так же грациозно влезла в обувь, подняла с пола сумочку, взялась за дверную ручку. И он не выдержал:

– А если бы отказался помочь тебе, не стала бы меня кормить и лечить?

– Не-а, – ответила Ева, мотнув головой.

– Даже такого хворого, беспомощного?

– Не-а, – повторила она.

Прошлась взглядом по его вытянутым на коленках спортивным штанам, по потной застиранной футболке и сердито пробубнила:

– Я бы тебя тогда просто добила. Пока ты беспомощный.

И она ушла. На целый час. Он уже даже стал подумывать, что она снова вернулась в свою новую жизнь, куда ему не было хода. В которой они не виделись, не созванивались и не переписывались. В которой его душу выжимало так, что выть хотелось.

Ева вернулась. В каждой руке по два туго набитых пакета с едой, с лекарствами. Она тут же принялась их смешивать с водой, что-то капала ему в нос, втирала в затылок и виски. Он чихал, морщился от горького вкуса, жмурился от растирки, которая лезла в глаза. Но уже через час чувствовал себя много бодрее. А может, это случилось от того, что Ева сновала по его кухне, готовила еду и все что-то говорила и говорила. Про увольнение, про статьи в журналах и газетах, про странные слова, которых никто не мог слышать.

– Понимаешь, этого никто не мог знать. Никто, кроме меня и еще одного человека, – повторила она в десятый раз, разливая суп-пюре по глубоким тарелкам.

Тут же поставила перед ним ту, где было в три раза больше. Приказала:

– Ешь!

Он послушно взялся за ложку.

– Это были особенные слова, Егор. Мы так общались с одним человеком в моей прошлой жизни. Там, где из меня воспитали то, что получилось. – Ева странно пила суп-пюре через край тарелки. – Общались, чтобы нас никто не понял. Это было нам нужно.

– Зачем?

– Для особых моментов.

– Для каких моментов?

Он ел неаппетитно выглядевший суп и находил, что никогда не ел ничего вкуснее.

– Для всяких… – Она поставила пустую тарелку на стол, отодвинула чистую ложку, она ею так и не воспользовалась. – Когда надо было ночью сбежать куда-нибудь. Когда еды надо было добыть. А для этого надо было усыпить старшего, он отвечал за кухню и продовольственные запасы. И тогда мы с моим братом выходили на дело.

– На дело? На какое дело? Зачем?

– Чтобы просто пожрать! – Она резко вскочила с места, наклонилась над ним, сузила глаза. Дышала тяжело, с присвистом. – Ты хоть можешь себе представить, столичный мальчик, как бывает страшно, когда дико хочется есть, а тебе не дают?! А тебе всего шесть лет! И ты не понимаешь, почему тебе не дают хлеба. Просто не принимает детский ум, зачем нужно кого-то бить, чтобы получить стакан чая с сахаром.

– Ты… – Он поперхнулся, откинулся на спинку стула, уставился на нее диким взглядом, под лопатками заныло. – Ты голодала?!

– Да, – ответила Ева коротко и вернулась на место.

Сцепила пальцы в замок и постучала ими по столу.

– Мне нужно найти того, кто написал эти статьи, Егор.

– Ну… Если это так важно, я постараюсь что-то сделать.

– Не что-то, а ты найдешь его! Найдешь! – выкрикнула Ева, зажмуриваясь.

Он смотрел на нее и будто видел впервые. Ее безупречная выдержка и хладнокровие затрещали по швам, выворачивая наизнанку что-то нежное, уязвимое, пульсирующее острой болью. Ему даже стало казаться, что он видит капли крови, которыми сочится ее душа. Его захлестнула такая жалость, что он тут же совершил ошибку. Он произнес:

– Бедная… Бедная моя! Как же тебе…

Договорить не вышло.

– Не надо меня жалеть, понял! – заорала Ева, поднимая на него прежний пустой взгляд, и еще раз с силой пристукнула сцепленными в замок пальцами по столу. – Жалеть меня не надо! Мне просто надо найти этого человека.

– С которым ты воровала еду?

– Который написал статьи обо мне.

– А разве это не один и тот же человек? Ты ведь сказала, что эти слова были известны только тебе и твоему брату. И если в статьях упоминались именно эти слова, то это значит…

– Это ничего не значит, Минаков. – Ева холодно улыбнулась. – Моего так называемого брата давно нет в живых.

– Нет в живых?

– Что ты, как попугай! – снова взорвалась она, вскакивая. – Повторяешь за мной по слову! Нет в живых. Нет! Он умер, погиб.

– Погиб? – повторил он.

И тут же прикусил язык, потому что Ева в беспомощной ярости закатила глаза и принялась беззвучно ругаться.

– А как он погиб? – зачем-то спросил он.

Может, за тем, чтобы не повторять за ней попугаем ее же фразы. Может, чтобы отвлечь ее. Ему совершенно точно не была интересна судьба давно погибшего мальчишки. Во всяком случае, до тех пор, пока Ева ему не соврала.

Она точно соврала! Он не мог ошибаться. Он знал ее достаточно хорошо, и еще лучше чувствовал. Как бы она ни пыталась отгородиться от внешнего мира, всегда оставаясь вежливой и безучастной, каким бы пугающе пустым ни был ее взгляд, Егор всегда ее чувствовал. И совершенно точно понял, что она соврала, когда ответила:

– Тимур погиб в результате несчастного случая.

Глава 4

– Даниил Игоревич, надо что-то срочно предпринять, иначе к концу четвертого квартала мы окажемся в минусе!

Левая щека его главного бухгалтера нервно дергалась. Лицо женщины и без того было непривлекательным, и даже страшным, а тут еще этот ее нервный тик.

Хотелось закрыть глаза и гнать ее прочь. Чтобы не видеть дурацких кривляний ее некрасивой рожи. Чтобы не морщиться от отвращения. Чтобы не запивать его потом непозволительно ранней порцией скотча.

И зачем он ее терпит? Уже двадцать лет терпит. Специалист хороший? Так их много сейчас. Потому что не ворует? Тут тоже вопрос спорный. Он сам проверить не мог. Поскольку был совершенно безграмотен в бухгалтерских вопросах. Конечно, нанимал аудиторов, те подтверждали порядок во всех отчетностях. Но сам он ни черта в этом деле не смыслил. А с аудиторами она могла и договориться.

Он пытался. Много раз пытался освоить эту науку. Приходили преподаватели, читали ему на дому лекции, устраивали зачеты. Кого-то он выгонял, кто-то ухитрялся дочитать ему курс лекций до конца. Те, кто молча терпел его похрапывания во время занятий.

Ну, не давалась ему бухгалтерия с экономикой, хоть убей. Да, да, он не был конченым дебилом и знал, конечно, что, если в одном месте прибыло, в другом непременно убудет.

Он умел считать деньги. У него получалось их удачно вкладывать. И прибыль подсчитывать он тоже умел. И даже дружил с двойной бухгалтерий. Не сам. Помогали. Но вот всякие там счета, субсчета и банковские проводки он не понимал и даже ненавидел.

Как ненавидел сейчас своего главного бухгалтера Марину Степановну Гровец. Мало того что она была старой, страшной, так еще и явилась к нему с раннего утра с гадкими новостями.

Они, видите ли, могут оказаться банкротами! С какой это стати?! Отчеты прошлого месяца были великолепными, что могло случиться за две недели?

Не иначе старая дрянь ворует! Пора от нее избавляться. Посадить в ее кресло опытного бухгалтера лет тридцати пяти, с достаточным опытом и позитивным настроем. Еще лучше, если она окажется с красивой мордашкой, длинными ногами и крохотной грудью. Большую грудь Даниил не терпел. И большие задницы у баб не терпел тоже. Всем этим в достатке обладала Марина Степановна Гровец, и за это была ему ненавистна особенно.

Надо будет дать указание отделу по персоналу, пусть подыскивают кандидатуру. Хватит уже, насмотрелся на эту страшилу.

– Ваши предложения, Марина Степановна, – буркнул он, лениво шевельнувшись в удобном кресле с высокой спинкой. – Я готов их выслушать.

– А…

Она заткнулась так внезапно, что ее рот остался открытым. Отвратительный тонкогубый рот с дергающимся левым углом.

Его чуть не стошнило, стоило представить, как из ее рта сейчас потечет тонкая струя слюны.

– Что – а?! – повысил он голос. – У вас нет предложений?!

– Пока… Пока нет. Я не готова.

Ее редкая шевелюра с торчащими в разные стороны нелепыми кудряшками задергалась, как от порыва ветра. Огромные сиськи, которые он ненавидел, заходили вверх-вниз. Она тяжело задышала. Видимо, так его главный бухгалтер пыталась справиться с замешательством – дышать, как загнанная лошадь, и ворочать громадной грудью.

Тьфу, мать ее…

Все! Хватит! Если он сейчас ее не уволит, он ее просто убьет. Прямо в своем кабинете. И его личному охраннику придется потом отмывать пятна крови с пола и мебели. Потому что убить ее ему хотелось изощренно.

– Ступайте, – скрипнул он зубами, зажмуриваясь.

– Что? – Ее здоровенный зад оторвался от стула сантиметров на пять и повис. – Вы что-то сказали, Даниил Игоревич?

– Ступайте к себе. Я вас вызову, – произнес он не своим голосом.

Свой беззвучно надрывался в мерзких матах глубоко внутри его. Он оскорблял, унижал, втаптывал в грязь эту старую трясущуюся тетку.

– Я поняла.

Марина Степановна сползла со стула и затрусила к выходу. Вышла и плотно закрыла за собой обе двери. И не слышала, как в одну из них тут же полетел калькулятор и новенький смартфон. Как оба предмета разлетелись с хрустом на мелкие части и как вторил этим звукам утробный рык хозяина.

Она этого ничего не слышала. Она вышла из приемной, спустилась этажом ниже и заперлась у себя в кабинете. Телефон, о котором никто из ее коллег не знал, она достала со дна своей огромной кожаной сумки. Тут же набрала номер и негромко пожаловалась:

– Он ничего не хочет слышать, сынок.

– В смысле? – ответил ей сын.

– Я докладываю ему о проблемах на фирме, а он дремлет. Он не понимает, что все скоро рухнет. Что, если ничего не предпринять, мы можем оказаться банкротами.

– И пусть. Тебе что за дела? – удивленно отозвался ее мальчик.

– Но как же…

Она растерянно осмотрела просторный кабинет с сейфом вполстены, огромной зеленой пальмой и уютным бархатным диванчиком, на котором она нет-нет да и уснет в обеденный перерыв.

– Все здесь моими силами создавалось и…

– Ма, это не твой бизнес. Не твой, поняла?

– Да, но…

– Нет, и не может быть никаких «но»! – повысил голос ее сын. – Уходи оттуда, пока не поздно. Пока к вам Следственный комитет не нагрянул.

– Минуточку! – Ее голос тоже окреп и повысился сразу на две октавы. – У нас все честно и прозрачно! Фирма работает честно!

– Это ты, мать, работаешь честно, – хмыкнул сын. – А что там творится на самом деле, ты не знаешь и знать не можешь. Уходи! Уходи прямо сейчас! Я все сказал…

Марина Степановна с силой вдавила кнопку на телефоне, о котором никто в коллективе не знал. Ее взгляд еще раз поплыл по кабинету, который она считала своим вторым домом.

Сейф вполстены, где она хранила даже те документы, которые давно следовало сдать в архив. Пальма, которую ей подарили полтора десятка лет назад по случаю женского праздника и которая переселялась вместе с ней из кабинета в кабинет. Росла в должности Марина Степановна, росла в кадке пальма. Уже больше пятнадцати лет они вместе.

Как можно? Как можно взять и все бросить? Это же неправильно. И ее сын, занимающий пост в силовых структурах, не имеет права подозревать ее хозяина в чем-то неправомерном. У них все прозрачно. Все честно. А ее мальчику только дай волю, он всех под статью подведет. Так говорит ее брат Станислав, с которым у ее сына почему-то не сложились отношения.

– Был бы человек, а статью ему подыщут, Мариночка, – добавлял он и улыбался. – Работай пока. Деньги хорошие платят.

Пока платили. Но ситуация неожиданно ухудшилась. Упали продажи. Упали очень резко и настолько, что следующий квартал может стать убыточным. И тогда неизвестно, как ей придется крутиться, чтобы выкроить средства на выплату зарплат сотрудникам. Почему, непонятно, но она считала себя ответственной перед ними. Не Даниил Игоревич, а она несла личную ответственность за благополучие их семей. И ей просто необходимо было что-то придумать. Не потому, что он велел, а потому что так нужно. И для начала она проверит всю отчетность предыдущих месяцев. С самого начала года…

Даниил Игоревич исподлобья глянул в сторону приоткрывшейся двери.

На пороге застыл его личный телохранитель Паша Камодов – ударение на первом слоге. Паша все время на этом настаивал, но никто, разумеется, таких тонкостей не соблюдал. И с годами Паша стал просто Комодом с традиционным ударением на втором слоге. Но только для своих! Попробовал бы кто со стороны назвать его так.

– Ты чего? – уставился на него с неудовольствием Даниил.

Он только-только открыл сайт знакомств, где уже пару недель переписывался с симпатичной студенточкой. И тут Паша. Он его не звал!

– Даниил Игоревич, есть новости.

Взгляд в пол, значит, какое-то дерьмо собрался сообщить.

– Ну! – Даниил с треском захлопнул ноутбук. – Что еще?

– Всплыла кое-какая информация о Марине.

– О Марине?! – Он вытаращился на Пашу. – О какой? О нашей, что ли, Марине? О главном бухгалтере?

Паша молча кивнул. Он редко бывал многословен. Не любил и не умел красиво говорить. Людей наказывать красиво у него получалось. Физически. Если Паша принимался за дело, Даниил глаз не мог оторвать. Не наказание – песня!

– Что не так с ней?

Даниил прищурил глаза. Мысли, как тараканы после травли, принялись метаться в голове.

Не просто так у этой сволочи морда тряслась. Не просто. Что-то затеяла за его спиной жирная корова. Проблемы, говорит, грядут. Большие проблемы. В минусе, говорит, можем оказаться. Тварь! Тварь из бездны! Уволить! Уволить к чертям собачьим!

– Ворует? Конкурентам сдает? Копает под нас? – забросал он тут же Пашу вопросами.

– Не, – сделал Паша большие глаза. – Вроде ничего из этого. Типа, ничё такого не замечено.

– Тьфу ты! Комод, ты можешь внятно объяснить, нет?!

– Сынок-то у нее, оказывается, следак. Да такой, сволочь, неподкупный. Правильный! – произнес последнее слово Паша как ругательство. – И я тут подумал, что, если она что пронюхает, сольет ему, сто пудов. И нам тогда…

Пашина ладонь прошлась по его горлу. Взгляд сделался тоскливым.

– Следа-а-ак?! – выговорил на выдохе Даниил и замер с застывшим взглядом.

Молчал, сидя так – глаза в одну точку – минут пять. Потом встрепенулся. Поднял на Пашу гадкий взгляд.

– А как так, Паша? Как могло так получиться, что у моего главного бухгалтера сыночек следователь? У нее есть, а я об этом ничего не знаю?

– И я не знал. Родство не афишируется. Фамилии у них разные. Она после развода взяла свою девичью фамилию. Живут давно врозь. Он взрослый.

– Как вышли на информацию?

– Звонить она часто стала из кабинета по телефону, который прячет ото всех. Устроили обыск в ее отсутствие. Нашли в сумке телефон. Пробили по номеру. Дальше – больше.

– Понял, – отмахнулся от него Даниил и снова надолго умолк.

Думал! Он катал в голове одну мысль, он пробовал ее на вкус, проглатывал, морщился, будто наелся кислого. Потом в помощь пошла бумага, на которой он принялся что-то энергично чертить, писать и зачеркивать. Бумагу затем скомкал и поджег в большой медной пепельнице.

– В общем, так, Комод… – оборвал он тишину, нарушаемую лишь сдавленным Пашиным дыханием и скрипом карандашного грифеля по бумаге. – Действуем уже на этой неделе.

– Но!

Паша нервно сглотнул и взглянул на хозяина с обидой. Операция была сырой, неподготовленной, неужели не понятно? Могут случиться проколы. И…

– Я сказал – на этой неделе! А завтра мы ее уволим.

– Марину?

– Да. И еще половину сотрудников потом под шумок. Изобразим страшное потрясение. Финансовую депрессию. А? Как тебе?

Паша счел за благо промолчать. Он пока ничего не понимал.

– Короче, повыгоняем всех к чертовой матери. Оставим самых верных. С ними потом расплатимся, как надо. Балласт – за ворота.

– Я не понял, вы бизнес сворачиваете, что ли? – Паша сунул руки в задние карманы темных джинсов. Улыбнулся. – Это хорошо.