Медленные пули Рейнольдс Аластер

Кривовато улыбнувшись, я продолжил:

– Меня гнетет мысль о том, что это послание будет добираться до тебя очень долго. Но есть и хорошая новость – оно опередит меня совсем ненамного. К тому времени, когда ты его получишь, меня будут отделять от дома считаные дни пути. Так что не трать деньги на ответ, он не застанет меня на станции Саумлаки. Просто оставайся там, где находишься, и я обещаю скорое возвращение.

Вот и все. Говорить больше нечего, осталось лишь добавить: «Скучаю по тебе». Как мне хотелось, чтобы фраза прозвучала эмоционально! Но при прослушивании записи впечатление создалось такое, словно я спохватился в последний момент.

Конечно, я мог бы перезаписать концовку, но вряд ли получилось бы лучше, чем в первый раз. И я просто нажал кнопку отправки сообщения, гадая, скоро ли оно тронется в путь. Маловероятно, что через Саумлаки бежит оживленный поток кораблей, и «Синий гусь» вполне может стать первым из тех, что улетят в подходящем направлении.

Я вышел из кабинки, испытывая непонятное чувство вины, словно пренебрег какой-то обязанностью. И лишь позже понял, что именно не давало мне покоя. Я сказал Катерине о станции Саумлаки. Я даже сообщил ей о Колдинге и поломке «Синего гуся». Но умолчал о Грете.

С Сюзи у нас ничего не получается.

Она очень умна и прошла прекрасную психологическую подготовку. Я могу вешать ей на уши сколько угодно лапши, но она знает, что причиной ее столь длительного пребывания в капсуле мог стать только облом поистине эпического масштаба. Понимает, что речь идет о задержке не на недели и даже не на месяцы. Об этом вопит каждый нейрон в ее мозгу.

– Мне снились сны, – говорит она, когда у нее проходит слабость после пробуждения.

– Какие?

– О том, что меня постоянно будили. И ты вытаскивал меня из капсулы. Ты и еще кто-то.

Я пытаюсь улыбнуться. Я с ней наедине, но Грета поблизости. Сейчас инъектор в моем кармане.

– Когда я выбираюсь из капсулы, тоже вспоминаю дурацкие сны.

– Но эти вспоминаются так реально… Твои слова всякий раз менялись, но ты снова и снова говорил, что мы где-то… что мы немного сбились с курса, но волноваться из-за этого не стоит.

Вот тебе и заверения Греты о том, что Сюзи ничего не запомнит. Похоже, ее память не такая уж и кратковременная.

– Удивительно, что ты это сказала. Ведь мы действительно немного сбились с курса.

С каждой секундой Сюзи соображает все лучше. Из нашего экипажа именно она всегда первой выбиралась из капсулы.

– Насколько, Том?

– Больше, чем мне хотелось бы.

Она сжимает кулаки. Я не могу сказать, агрессия это или нервно-мышечный спазм, реакция на пребывание в капсуле.

– И насколько больше? Вышли за пределы Пузыря?

– Да, вышли за пределы Пузыря.

Ее голос становится негромким и детским:

– Скажи, Том… мы за Разломом?

Я слышу ее страх. Это тот кошмар, с которым приходится жить всем экипажам в каждом рейсе: что-то на маршруте даст сбой, такой серьезный сбой, что корабль окажется на самом краю сети скважин. Настолько далеко, что на возвращение уйдут не месяцы, а годы. И что несколько лет уже прошло на пути сюда, еще до того, как началось путешествие обратно.

А когда они вернутся, все близкие люди окажутся старше на несколько лет.

Если еще будут живы. Если будут помнить о тебе или захотят вспомнить. Если ты сам еще сможешь их узнать.

За Разлом Орла. Это и есть сокращенное название путешествия, в которое любой из нас надеется не отправиться по воле случая. Путешествия, которое искорежит твою жизнь. Которое рождает призраков, сидящих по темным углам в барах по всему Пузырю. Мужчин и женщин, вырванных из времени, отрезанных от семьи и любимых из-за сбоя в чужой технике, которой мы пользуемся, едва ее понимая.

– Да, – говорю я. – Мы за Разломом Орла.

Сюзи исторгает вопль, который превращает ее лицо в маску гнева и отрицания. Мои пальцы смыкаются на холодном инъекторе. И я лихорадочно соображаю, нужно ли пускать его в ход.

Новый срок окончания ремонта от Колдинга. Пять или шесть дней.

Теперь я даже спорить не стал. Лишь пожал плечами и зашагал прочь, гадая, какую цифру услышу в следующий раз.

Вечером сел за тот же столик, за которым мы с Гретой завтракали. Утром здесь все было ярко освещено, но сейчас источниками света служили только лампы на столах и неяркие осветительные панели на потолке. В дальнем конце зала стеклянный манекен перемещался от одного пустого столика к другому, играя «Asturias» на стеклянной гитаре. Кроме меня, в ресторане никого не было.

Долго ждать Грету не пришлось.

– Извини за опоздание, Том.

Я повернулся в ее сторону. На этой станции с низкой гравитацией ее походка отличалась особой легкостью, а приглушенный свет выгодно оттенял изгибы талии и бедер. Она села и наклонилась ко мне с видом заговорщицы. Лампа на столе превратила ее лицо в рельеф из ярких золотых пятен и красных теней, омолодив лет на десять.

– Ты не опоздала. И в любом случае мне было чем полюбоваться.

– Сейчас лучше, чем днем?

– Это еще мягко сказано, – ответил я, улыбнувшись. – Ты права: сейчас здесь гораздо лучше.

– Могу здесь всю ночь сидеть и просто смотреть. Иногда так и делаю. Только я и бутылка вина.

– Я тебя не осуждаю.

Голографическую синеву купола теперь сменили звезды – полное небо звезд. Ничего подобного я не видел на любой другой станции или из другого корабля. Здесь были яростно пылающие бело-голубые звезды, бриллианты на черном бархате. И ярко-желтые самоцветы, и мягкие красные штрихи, словно растушеванный пальцем след воскового мелка. Были ручейки и реки не столь ярких звезд, похожие на косяки бесчисленных неоновых рыбок, застывших на моментальной фотографии. И огромные расплывающиеся кляксы зеленых и красных облаков, пронизанные жилками и окаймленные нитями прохладной мглы. И еще скалы и горы охряной пыли, настолько богатые трехмерными структурами, что напоминали щедрые мазки масляных красок. Сквозь пыль фонариками светили красные и розовые звезды. Там и тут я видел крошечные подмигивающие точки рождающихся солнечных систем. Это были пульсары, которые вспыхивали и гасли, наподобие бакенов, и диссонансные ритмы их вспышек задавали всей этой картине размеренный темп, наподобие смертельного медленного вальса.

Казалось, это зрелище содержит слишком много деталей, ошеломляющее изобилие оттенков, и тем не менее, куда бы я ни взглянул, везде находил что-то новое, будто купол ощущал мое внимание и концентрировал все свои усилия в той точке, куда устремлялся мой взгляд. На мгновение меня охватила слабость: я ухватился за край стола, будто хотел удержаться от падения в бездну, простиравшуюся у меня над головой.

– Да, именно так это действует на людей, – улыбнулась Грета.

– Это прекрасно.

– Ты хотел сказать «ужасно»?

Я вдруг понял, что не знаю, какой из ответов выбрать.

– Настолько огромно… – пробормотал я через какое-то время.

– Само собой, все это ненастоящее, – пояснила Грета. Она приблизилась, и теперь ее голос звучал тише. – Купол сделан из «умного» стекла. Оно повышает яркость звезд, чтобы человеческий глаз смог увидеть разницу между ними. Сами же цвета реальны. Все остальное, что ты видишь, тоже показано весьма точно, если не считать того, что определенные участки спектра смещены в видимый диапазон, а масштаб некоторых структур изменен. – Она стала показывать знакомые объекты. – Это край большого темного облака в созвездии Тельца, из-за него выглядывают Плеяды. Это волокнистая структура Локального Пузыря. Видишь открытое скопление?

Она подождала, пока я отвечу:

– Да.

– Это Гиады. Вон там Бетельгейзе и Беллатрикс.

– Я впечатлен.

– На то и рассчитано. Такое зрелище стоит кучу денег. – Она немного отодвинулась, и на ее лицо вновь упала тень. – Ты себя хорошо чувствуешь, Том? Похоже, что-то не дает тебе покоя.

Я вздохнул:

– Просто услышал очередной прогноз от твоего приятеля Колдинга. Этого вполне достаточно.

– Жаль!

– Есть и еще кое-что. Это гложет меня с той минуты, когда я выбрался из капсулы.

Подошел манекен. Я предоставил Грете заказать что-нибудь для меня.

– Можешь со мной поделиться, – сказала она, когда манекен удалился.

– Это нелегко.

– Значит, что-то личное? Катерина? – Она помолчала. – Извини. Мне не следовало вмешиваться.

– Нет, не Катерина. Во всяком случае, не совсем. – Но, уже договаривая эти слова, я знал, что в каком-то смысле речь пойдет о Катерине и о том, сколько минует времени, прежде чем мы увидимся вновь.

– Продолжай, Том.

– Прозвучит это глупо, но… но я до сих пор гадаю, все ли здесь со мной откровенны. И не только Колдинг. Ты тоже. Когда я выбрался из капсулы, то чувствовал себя точно так же, как и в тот раз, когда слетал к Разлому. Пожалуй, даже хуже. И не мог отделаться от ощущения, что пролежал в капсуле долго. Очень долго.

– Иногда такое случается.

– Я знаю разницу, Грета. Можешь мне поверить.

– Так что ты этим хочешь сказать?

Проблема состояла в том, что я не был уверен в своих выводах. Одно дело – испытывать смутное подозрение по поводу того, сколько я пробыл в капсуле. И совсем другое – обвинить мою хозяйку во лжи. Особенно такую гостеприимную хозяйку.

– У тебя есть хоть какая-то причина лгать мне?

– Прекрати, Том. Сам-то понимаешь, о чем спросил?

Едва я поделился своим подозрением, как и мне оно показалось абсурдным и оскорбительным. Очень захотелось повернуть время вспять и начать разговор сначала, избежав этой оплошности.

– Прости. Глупость ляпнул. Просто спиши это на сбитые биоритмы или найди еще какую причину.

Она подалась вперед и взяла меня за руку, как уже делала утром. Только сейчас не выпускала ее.

– Ты правда чувствуешь себя не в своей тарелке?

– Увертки Колдинга мне не помогают, уж это точно.

Официант принес вино и поставил на столик. Бутылка звякнула от прикосновения его изящных стеклянных пальцев. Он наполнил два бокала, я глотнул из своего.

– Может, если бы рядом был кто-нибудь из моей команды, мне было бы легче. Да, ты сказала, что не стоит будить Сюзи и Рэя, но это было до того, как однодневная задержка превратилась в недельную.

Грета пожала плечами:

– Если хочешь их разбудить, никто тебе не помешает. Но не думай сейчас о делах. Давай не будем портить замечательный вечер.

Я взглянул на небо. Оно стало ярче, обретя безумную мерцающую насыщенность, достойную кисти Ван Гога.

Даже взгляд на звездный купол пьянил и наполнял восторгом.

– Да что может его испортить? – спросил я.

Кончилось все тем, что я перебрал лишнего и переспал с Гретой. По поводу Греты судить не берусь, что тут сыграло главную роль – вино или охлаждение ее отношений с Марселем. Во всяком случае, обольстительницей стала она, ведь именно ее замужество не удалось. Я всего лишь беспомощная жертва. Да, я поддался соблазну, но в этом нет моей вины. Я был один, вдали от дома, эмоционально уязвим, а она этим воспользовалась. Размягчила меня романтическим ужином, а капкан уже был взведен.

Хотя, если честно, все это лишь жалкое самооправдание. Если мой брак действительно настолько крепкий, то почему я не упомянул Грету в сообщении домой? Пощадил чувства жены? Да нет, теперь-то я отчетливо понимал, что умолчал о Грете по совершенно иной причине. Уже тогда я знал, что мы наверняка окажемся в одной постели.

Проблема заключалась лишь в том, что у Греты на уме было совсем иное.

– Том, – сказала Грета, пробуждая меня легким толчком. Она лежала рядом обнаженная, опираясь на локоть. Бедра были прикрыты мятыми простынями. Свет в комнате превратил ее тело в абстрактную фигуру из молочно-голубых изгибов и темно-фиолетовых теней. Проведя черным ногтем по моей груди, она сказала: – Тебе надо кое-что знать.

– Что?

– Я солгала. Колдинг солгал. Мы все солгали.

Я был еще слишком сонный, и ее слова меня лишь слегка встревожили. Я смог лишь повторить:

– Что?

– Ты не на станции Саумлаки. И не в секторе Шедар.

Тут я проснулся окончательно.

– Повтори.

– Маршрутная ошибка оказалась гораздо более серьезной, чем мы тебе сказали. Она унесла вас далеко за пределы Локального Пузыря.

Я стал искать в душе гнев, хотя бы негодование, но испытал лишь головокружительное чувство падения в бездну.

– Насколько далеко?

– Гораздо дальше, чем ты считаешь возможным.

Следующий вопрос был очевиден:

– За Разлом Орла?

– Да, – подтвердила она. – За Разлом Орла. И очень далеко.

– Мне нужно знать все, Грета.

Она встала, потянулась к халату:

– Тогда одевайся. Я покажу.

Все еще ошеломленный, я побрел следом за Гретой.

Она снова привела меня в купол. Тут было темно, как и накануне вечером, лишь маячками светились лампы на столах. Я предположил, что освещение на станции Саумлаки (или как ее там?) подчиняется лишь прихоти своих обитателей и вовсе не обязано соответствовать какому угодно циклу «день-ночь». Но все же не очень-то приятно обнаружить, что им управляют настолько произвольно. И если Грета может выключать освещение, когда ей вздумается, неужели никто не станет возражать?

Но возражать здесь было попросту некому. Компанию нам составлял лишь стеклянный манекен, стоявший наготове с салфеткой, переброшенной через согнутую руку.

Мы сели за столик.

– Хочешь выпить, Том?

– Спасибо, нет. Я сейчас не в настроении. И на то есть кое-какие причины.

Она коснулась моего запястья:

– Моя ложь – во спасение. Я не могла открыть тебе правду, всю и сразу.

Я отдернул руку:

– Разве не мне об этом судить?.. Так в чем заключается твоя правда?

– Она тебе не понравится, Том.

– Ты говори, а я уж сам как-нибудь разберусь.

Я не заметил ее движения, но внезапно купол снова наполнился звездами, совсем как накануне вечером.

Картина дрогнула и устремилась наружу. Белым снегопадом хлынул поток звезд. Разноцветными клочьями проносились мимо призрачные туманности. Это ощущалось настолько реально, что я ухватился за стол, борясь с головокружением.

– Спокойно, Том, – прошептала Грета.

Звездный поток отклонился, сжался. Надвинулась и скрылась позади сплошная стена межзвездного газа. Теперь возникло впечатление, что мы унеслись за пределы чего-то, выскочили из сферы, обозначенной лишь расплывчатыми арками и сгустками газа в тех местах, где его плотность резко возрастала.

Конечно. Это же очевидно. Мы пересекли границу Локального Пузыря.

И продолжали удаляться. Я смотрел, как уменьшается сам Пузырь, становясь лишь одной из ячеек «вспененного» галактического рукава. Вместо отдельных звезд я теперь видел лишь светящиеся пятна и точки – скопления сотен тысяч звезд. Это напоминало взлет над лесом: поляны еще видны, но отдельные деревья сливаются в аморфную массу.

А мы все удалялись. Затем расширение замедлилось и вскоре прекратилось. Я еще различал Локальный Пузырь, но только потому, что все это время не отрывал от него взгляда. Если бы не это, я никак не смог бы выделить его среди десятков соседних пустот.

– Неужели мы настолько далеко? – спросил я.

Грета покачала головой:

– Позволь кое-что показать.

Я опять не заметил, что она сделала, но Пузырь внезапно наполнился путаницей красных линий, словно нарисованных рукой ребенка.

– Это структура скважин, – догадался я.

Пусть меня коробило от ее лжи, пусть я боялся узнать всю правду, но я все же не мог отключить профессиональную часть своего сознания – ту ее часть, которая гордилась способностью распознавать такие вещи.

Грета кивнула:

– Это главные коммерческие маршруты, хорошо закартированные трассы между большими колониями и основными торговыми узлами. Теперь я добавлю все известные соединения, включая те трассы, которые были пройдены случайно.

Резкого изменения в красном клубке не произошло. Добавилось несколько петель и изгибов, один из которых пронзал стену Пузыря и касался Разлома Орла. Два других пересекали границу в иных направлениях, но ни один из них Разлома не достигал.

– Где мы?

– На конце одного из этих соединений. Видеть его ты не можешь, потому что оно направлено точно на нас. – Грета слегка улыбнулась. – Мне нужно было установить шкалу, чтобы ты лучше понял. Какова ширина Локального Пузыря, Том? Примерно четыреста световых лет?

Мое терпение уже истощалось. Но мне все еще было любопытно.

– Около того.

– И хотя я знаю, что время полета через скважину меняется от точки к точке и зависит от оптимизации синтаксиса и топологии сети, правильно ли, что средняя скорость примерно в тысячу раз превышает скорость света?

– Чуть больше, чуть меньше.

– Значит, на путешествие до края Пузыря может понадобиться… около полугода? Скажем, пять или шесть месяцев? И год – до Разлома Орла?

– Ты хорошо это знаешь, Грета. И я это знаю.

– Ладно. Тогда взгляни сюда.

И картинка снова начала отдаляться. Пузырь съеживался, потом его скрыли несколько перекрывающихся газовых структур. Края поля зрения заполнялись темнотой, и вскоре мы увидели знакомый спиральный вихрь нашей галактики – Млечного Пути.

Сотни миллиардов звезд, взбитые в пышные белые полосы морской пены.

– Это и есть настоящий вид, – пояснила Грета. – Разумеется, подработанный. Сделанный поярче и пропущенный через фильтры, чтобы лучше воспринимался человеческим глазом. Но будь у тебя глаза с квантовой эффективностью, близкой к идеальной, да еще примерно метрового размера, то приблизительно такую картинку ты и увидел бы, если бы вышел из станции.

– Я тебе не верю.

Но подразумевал я совсем другое – я не хотел ей верить.

– Привыкай, Том. Ты сейчас очень далеко. Станция находится на орбите коричневого карлика в Большом Магеллановом Облаке. Ты в ста пятидесяти тысячах световых лет от дома.

– Нет, – едва не простонал я, по-детски отвергая то, чего не хотел признавать.

– Ты ощущаешь себя так, словно очень долго пролежал в капсуле. И ты чертовски прав. Сколько прошло субъективного времени? Не знаю. Может, годы, а может, десятилетие. Но объективное время – то, которое прошло дома, – рассчитать гораздо легче. Чтобы добраться сюда, «Синему гусю» понадобилось сто пятьдесят лет. Даже если ты помчишься обратно прямо сейчас, твое отсутствие там продлится триста лет.

– Катерина, – проговорил я, как заклинание.

– Катерина умерла. Уже век назад.

Как можно свыкнуться с таким фактом? Ответ: нельзя рассчитывать на то, что с этим вообще можно свыкнуться. Не у каждого получается. Грета рассказала, что наблюдала практически весь спектр возможных реакций и хорошо поняла лишь одно: почти невозможно предсказать, как эту новость воспримет конкретный человек. Она видела тех, кто в ответ на такое откровение лишь устало пожимал плечами, словно оно становилось последним в цепочке горьких сюрпризов, которые подбрасывала им жизнь, – в каком-то смысле не страшнее болезни, тяжелой утраты или любого количества личных неудач. А видела и таких, кто просто уходил и через полчаса сводил счеты с жизнью.

Но большинство, по ее словам, со временем примирялось с реальностью, несмотря на мучительный и болезненный процесс самого примирения.

– Ты уж поверь мне, Том, – сказала она. – Я знаю, в тебе есть сила, чтобы пройти через это. Знаю, что ты научишься жить с такой правдой.

– Почему же ты не сказала ее сразу, как только я вылез из капсулы?

– Потому что тогда еще не была уверена.

– И когда же ты обрела эту уверенность?

– После этой ночи. Я поняла, что Катерина не значит для тебя слишком много.

– Сука!

– А ты с этой сукой переспал. О чем и речь.

Мне захотелось ее ударить. Но разозлил меня не цинизм, а жестокая правда ее слов. Просто не хотелось это признавать – как не хотелось и признавать происходящее здесь и сейчас.

Я подождал, пока не уляжется злость.

– Так ты сказала, что мы не первые? – спросил я.

– Нет. Думаю, первым стал корабль, на котором прилетела я. К счастью, он был хорошо оснащен. После такой же маршрутной ошибки у нас нашлось достаточно запасов, чтобы заложить самоподдерживающуюся станцию на ближайшем астероиде. Мы знали, что вернуться нам не суждено, но зато мы хотя бы обеспечили себе более или менее нормальную жизнь.

– А потом?

– Первые годы у нас хватало дел, чтобы просто оставаться в живых. Затем из скважины вылетел другой корабль. Поврежденный, дрейфующий – совсем как «Синий гусь». Мы отбуксировали его к себе, разбудили команду, сообщили им новость.

– И как ее восприняли?

– Примерно так, как мы и ожидали. – Грета усмехнулась. – Двое сошли с ума. Одна покончила с собой. Но не меньше десятка все еще здесь. Если честно, то для нас стало благом, что сюда попал еще один корабль. И не только потому, что на нем оказались припасы. Помогая его экипажу, мы помогли себе. Перестали жалеть себя, несчастненьких… И этот корабль не стал последним. С тех пор все повторялось еще раз восемь или девять. – Грета смотрела на меня, подперев голову рукой. – Улавливаешь намек, Том?

– Какой именно?

– Я знаю, как тебе сейчас тяжело. И это пройдет не скоро. Но если тебе будет о ком беспокоиться, то забота исцелит тебя. Сгладит переход.

– И о ком же мне заботиться?

– О ком-нибудь из твоего экипажа. Теперь ты можешь разбудить одного из них.

Грета стоит рядом, когда я вытаскиваю Сюзи из компенсаторной капсулы.

– Почему ее? – спрашивает Грета.

– Потому что ее я хочу разбудить первой, – отвечаю я, гадая, уж не ревнует ли Грета.

Я ее не виню – Сюзи очень красива и вдобавок умна. Лучший синтакс-штурман в «Ашанти индастриал».

– Что случилось? – спрашивает Сюзи, когда у нее проходят неизбежные после пробуждения слабость и головокружение. – Нам удалось вернуться?

Я прошу ее поделиться последними воспоминаниями.

– Таможня, – отвечает Сюзи. – Эти кретины на Архангеле.

– А потом? Что-нибудь еще? Руны? Помнишь, как вычисляла их?

– Нет, – говорит она и что-то улавливает в моем голосе. Может, я лгу или не говорю всего, что ей нужно знать? – Том, еще раз спрашиваю: нам удалось вернуться?

Минуту спустя мы укладываем Сюзи обратно в капсулу. В первый раз не сработало. Возможно, получится в следующий раз.

Но у нас снова и снова ничего не получалось. Сюзи была умнее меня, она быстрее соображала. Едва выбравшись из капсулы, догадывалась, что мы улетели гораздо дальше сектора Шедар. И она всегда опережала мое вранье и оправдания.

– У меня было иначе, – сказал я Грете, когда мы снова лежали рядом несколько дней спустя, а Сюзи все еще находилась в капсуле. – Думаю, сомнения терзали меня так же, как и ее. Но едва я увидел рядом тебя, как сразу обо всем позабыл.

Грета кивнула. Ее лицо скрывали растрепавшиеся после сна пряди волос. Одна прядка оказалась между губами.

– Тебе ведь стало легче, когда ты увидел знакомое лицо?

– Отвлекло от проблемы, уж это точно.

– Все равно тебе от нее никуда не деться. Кстати, с точки зрения Сюзи, ты ведь для нее тоже знакомое лицо, правильно?

– Возможно. Но меня она ожидала увидеть. А вот я, если и ожидал кого-то увидеть возле капсулы, то уж точно не тебя.

Грета провела согнутым пальцем по моей щеке. Ее гладкая кожа скользнула по щетине.

– Но тебе постепенно становится легче? – спросила она.

– Не уверен.

– Ты сильный, Том. Знаю, ты сможешь пройти через это.

– Но пока еще не прошел, – буркнул я.

Меня не покидало чувство, будто я иду по канату, натянутому над Ниагарским водопадом. Просто чудо, что я смог пройти по нему так далеко. Но это не означает, что я в безопасности.

Все же Грета права. Надежда есть. Меня не завязывала узлом тоска из-за смерти Катерины или из-за моего вынужденного невозвращения – называйте, как хотите. Я испытывал лишь горько-сладкое сожаление, какое возникает, если нечаянно сломаешь фамильную драгоценность или вспомнишь давно умершего домашнего любимца. Меня не мучила мысль, что я никогда больше не увижу жену. Но мне было очень жаль, что я не увижу многого другого. Возможно, потом мне станет хуже. Возможно, настоящий нервный срыв еще впереди. Хотя вряд ли.

А тем временем я продолжал искать способ сообщить обо всем Сюзи. Это стало головоломкой, которая не давала мне покоя. Конечно, я мог просто разбудить штурмана и все рассказать, а дальше пусть она справляется, как может, но такое решение представлялось жестоким. Ведь Грета открывала мне истину постепенно и мягко, дав время привыкнуть к новой обстановке. И сделала необходимый шаг, отдаляющий меня от Катерины. Когда же она сообщила кошмарную истину, та уже не потрясла меня. Я был к ней подготовлен, а острота утраты притупилась. Я не мог предложить Сюзи такое же утешение, но был уверен: способ терпеливо и деликатно открыть ей глаза на правду отыщется непременно.

Мы будили ее снова и снова, пробовали самые разные подходы. Грета сказала, что имеется «окно» в несколько минут, прежде чем пережитые Сюзи события начнут перемещаться в ее долговременную память. Если мы «выключим» ее вовремя, то буферные воспоминания в кратковременной памяти окажутся стерты еще до того, как пересекут гиппокамп, направляясь в долговременную память. В пределах этого «окна» мы можем будить ее сколько угодно раз, пробуя бесконечные варианты сценария пробуждения.

Во всяком случае, так мне сказала Грета.

– Нельзя же проделывать это бесконечно, – сказал я.

– Почему?