Зеленая гелевая ручка Морено Элой

Реби, наполовину проснувшись, начала двигаться мне в такт.

Не оборачиваясь, она протянула руку и крепко вцепилась в мой член. Вытащив его из брюк пижамы, начала с силой массировать. Я не знал тогда – до сих пор не знаю – было это продиктовано желанием или потребностью.

Я сбросил брюки, стянул их ногами, пинаясь изо всех сил и нервничая, как подросток, оголив нижнюю часть моего давно заброшенного тела.

Несмотря на все мои странные телодвижения, она все еще держалась за меня рукой, как будто одного этого простого прикосновения было достаточно, чтобы возбуждение никуда не исчезло. А затем повернулась ко мне лицом.

На расстоянии нескольких сантиметров несколько секунд мы смотрели друг на друга в темноте, будто заново открывая себя. Она приоткрыла рот, нежный, влажный, и в теплоте ее дыхания я услышал слова: «Что случилось, любимый?»

Любимый. Сколько воспоминаний. Любовь – это то, что было у нас обоих, и то, что мы оба потеряли. Любовь сейчас. Любовь между привязанностью и страстью. Слово, случайно вырвавшееся в темноте, произнесенное почти шепотом влажными губами.

Это не было любовью. Я знал, и мне было все равно. Это была не любовь, а всего лишь секс. Даже не секс, просто потребность.

– То, что я люблю тебя, – прошептал я, видя как ее губы приближаются к моим.

Мы поцеловались.

От моего уха до моих губ язык оставил теплый влажный след, который настойчиво спускался ниже, пока ее голова не скрылась под простынями.

Я ощутил ее дыхание на своем животе. Почувствовал теплую слюну, прикосновения языка, скользящего по каждому дюйму моего забытого тела, и сдался на милость ее рук и прикосновений.

Спустя несколько минут я осторожно оттолкнул ее, чтобы обнажить ее ноги. Мы полностью разделись. Я сел на кровати, мы посмотрели друг на друга, и она раскрылась навстречу мне, впустила меня в свое тело. Я жадно навалился на нее сверху. И в то же мгновение, когда мы снова стали единым целым, когда ее губы поглотили меня окончательно, зазвонил будильник.

– Выключи, выключи его! – хрипло прошептала она. Мы отпряли друг от друга, и я одним махом отключил его.

Мы снова стали единым целым.

Мы двигались, как два незнакомца, которые только-только познают друг друга. Мы сплелись воедино, как два влюбленных. Мы держались друг за друга. Мы забыли о мире вокруг.

– Нам пора вставать? – прошептала она мне на ухо, пока мы танцевали в темноте.

– Нет, – соврал я. Маленькая ложь, чтобы можно было не останавливаться, чтобы можно было и дальше разворачивать этот подарок, случайно подаренный мне в момент одиночества.

И мы были вместе – и это был последний раз, когда мы делали это – на острове счастья целых пять минут. Как раньше, как будто мы забыли, как это бывает, как будто мы забыли, что такое бывает вообще. За эти пять минут мы слишком злоупотребили признаниями: «Я люблю тебя». Настолько, что они потеряли свою ценность. «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…» В какой-то момент мы стали произносить это, даже не задумываясь.

И, как это всегда бывает на острове, – а то был именно остров, вынесенный за пределы нашей жизни, – рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, наступает миг, когда вы упираетесь в воду.

Холодная морская гладь реальности напомнила нам о себе, об окружающем нас мире, который был не способен даже в такое утро позабыть о нас: дверь в комнату открылась, тут же закрыв перед нами все остальное.

В наш остров со всей силы врезался корабль.

Под флагами «Я хочу играть» и «Я уже проснулся» появился Карлито со своей маленькой плюшевой игрушкой в руках. Мы предстали перед ним голые, сплетенные воедино, мокрые, возбужденные. Мы резко отпрыгнули друг от друга, не подозревая, что это было нашей окончательной разлукой. Не договариваясь ни о чем, не раздумывая, мы снова стали двумя отдельными мирами. Всего пять минут вместе, в последний раз.

Пока Карлито шел через комнату к нашей кровати, а Реби судорожно пыталась отыскать свою одежду, я пошел в ванну, бессмысленно стараясь прикрыть свое возбуждение.

Я вошел в ванную, зная, что оставил Реби одну, сдал ее на милость победителя – рутине, опять схватившей ее своими цепкими лапами. Достал полотенце и гель, повернул кран смесителя, дождался, пока горячая вода не укроет меня своей защитной вуалью, а затем позволил руке закончить то, что запрещал ей день за днем.

Под струей горячей воды, среди клубов пара мое тело вздрогнуло, и на мгновение я погрузился в нирвану, чтобы потом снова вернуться в реальность. Сиюминутное удовольствие, которое оставило после себя странный осадок: ощущение вины, предательства, обмана, глупости, одиночества…

Думаю, что там, под струями горячей воды, я впервые почувствовал себя чужим в своем собственном доме, в своей собственной жизни. Я не видел больше той надежды, которая когда-то была у меня – надежды на будущее. В последнее время я все больше и больше думал о прошлом.

И тогда я начал составлять план, чтобы изменить нашу жизнь. В тот момент я подумал, что не буду ничего говорить Реби: пусть это будет сюрпризом. Сюрпризом, который требовал слишком много: изменить дом, изменить место работы, в общем и целом изменить жизнь.

Короче говоря, начать жить.

После прерванного «утра», после намерения придумать план новой жизни, после потери своего маленького острова я снова оказался на работе.

Зеленая ручка оставалась на месте, в стаканчике, бок о бок со своими «коллегами».

Из кофейного уголка раздавались смех и обсуждение последних новостей, увиденных по телевизору, в то время как мои мысли уносили меня все дальше и дальше от реальности.

Тот четверг прошел так же, как и все остальные дни: без моего участия.

Возможно, из-за случившегося утром, а может, просто из праздного любопытства, сидя на своем рабочем месте, я начал представлять сексуальную жизнь своих сверстников. Возможно, я хотел обмануть себя или же утешить тем, что не у меня одного все так плохо, что я не худший. Я не знаю. Думаю, рано или поздно человек достигает определенного возраста, когда про секс просто забываешь, когда он превращается в еще одну обязанность по дому. И, в очередной раз не испытывая ни малейшего желания работать, я начал оценивающе разглядывать своих коллег, каждого по очереди, слева направо.

Эстрелла. Я посмотрел на ее рабочее место, как всегда пустующее. Несмотря на все последние изменения в ее внешности, я не только не мог, но даже не хотел представлять себе этого. Не знаю даже, почему.

Фелипе, футболист. Ему около пятидесяти пяти лет. Сомневаюсь, что он променял бы интересный матч на ночь с женой. Я отчетливо представил себе Фелипе, лежащего на кровати и слушающего трансляцию по радио, пока его жена спит сладким сном. Они оба в том возрасте, когда слово «секс» уже давно присыпано нафталином и спрятано в ящик комода.

Годо. Он выглядел больше как волк-одиночка. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о невесте или хотя бы о подруге. Да, он остроумный, да, он общительный и милый, и этот список «приятных» прилагательных можно продолжать до бесконечности. Но в этом списке явно не хватало места для таких слов, как «привлекательный», «элегантный», «смелый» или «красивый». Мне всегда казалось, хотя этому не было никаких доказательств, что его интересовал другой тип подружек и другой тип невест. Я судил о нем, хотя, на самом деле, едва был с ним знаком и мало что знал о его личной жизни.

Кто следующий на очереди?

Хави. Он намного моложе меня, без детей и с совершенно новым домом. Его невесту я видел только один раз. Я представлял их себе на заднем сиденье автомобиля, полностью обнаженными, занимающимися любовью с яростью, почти с остервенением. Я представлял их дома у родителей, выжидающих любого удобного момента, чтобы побыть наедине, чтобы слиться в едином порыве на диване, на кровати, на том же полу или в душе. Я представлял их на заднем ряду кинотеатра, ночью на пляже, на песке, под водой, в укромном уголке парка. Я представлял себе все возможные сценарии, которые когда-то пережил с Реби. Я представлял их похожими на нас, и со злостью желал, чтобы время было к ним беспощадно, чтобы они, как и мы, стали рассматривать кровать исключительно как место, где можно просто засыпать и просыпаться.

Я посмотрел направо: Хуанито. Его я видел в дорогих презервативах, без невесты, но в толпе подружек, свободным по выходным и совершенно беспечным. Без уверенности в завтрашнем дне, без любви, без доверия, которое может дать вам только близкий человек и которое ему в полной мере компенсировал толстый кошелек.

Я повернулся и украдкой посмотрел на Сару. В тот день на ней была темная юбка до колен, черные чулки и туфли на среднем каблуке. Блузка слегка распахнута сверху, что позволяло разглядеть еще упругую грудь. В свои тридцать лет Сара выглядела лучше, чем кто-либо другой в ее возрасте, но печаль подобно непробиваемому щиту отгораживала ее тело от остального мира. Темные, различимые, несмотря на макияж, круги под глазами отражали далекое, но не забытое несчастье. Она всего на несколько лет моложе Реби, и так же, как она, ходит несколько раз в неделю в спортзал. Хотя она делилась со мной многими сокровенными секретами, мы никогда не говорили о ее парнях, воздыхателях или случайных знакомых. Ну почти никогда, потому что однажды она хотела поговорить со мной об этом, но тогда я не понял ее намерения. Сейчас я это знаю точно, а в тот раз даже не догадался. В тот четверг я представил ее – и сам покраснел от собственных мыслей – дома, ублажающей себя в одиночестве. Время от времени я намекал ей на то, что пора начинать искать кого-то, что пора начинать снова делить свою жизнь с кем-то еще. Она всегда отмахивалась, говоря, что сейчас не время.

Рикардо. От него я многого не ждал. Он был женат, но их жизнь мне представлялась не выходящей за рамки дивана. Время пробегало мимо них бесцельно, и они даже не замечали его.

Покончив с сидящими в непосредственной близости коллегами, я устремил свой взор на противоположную сторону офиса, туда, где за тонированной перегородкой сидела Марта. Я едва различал ее сидящий силуэт с темной копной волос. Ярко накрашенные губы. Ухоженные, идеальные ногти. Я представил себе, как она перебирает женихов, подпуская к себе лучших и отвергая посредственных. Я также представил ее рядом с Рафом, без каких-либо причин и доказательств: просто увидел ее вместе с ним в его собственном кабинете. И эта картина привела меня к нему.

Рафа. С женой, за которую он уцепился, чтобы обеспечить себе положение и статус. С его напомаженными волосами, летящей походкой, спортивным телосложением, дорогим портфелем и глубокими голубыми глазами. Я представлял его вместе с Мартой. И это было доказательством моему полному поражению.

Мой взгляд продолжал блуждать от кабинета к кабинету, когда вдруг зазвонил телефон. И этот звонок вернул меня в реальность.

Остаток дня лениво двигались стрелки на часах. Ручка по-прежнему была на месте. И не о чем было волноваться в мире, где ручки никуда не пропадали, где работа не приносила ничего нового, где я был обречен изо дня в день делать одно и то же, приговоренный к рутине, как в офисе, так и в жизни.

Я посмотрел на свой живот в надежде увидеть в нем, как в хрустальном шаре, свое будущее. Я мог бы просидеть на одном месте, пока пенсия не постучит в мою дверь. В одном кресле, за одним столом, с одним канцелярским стаканчиком, беспокоясь о таких абсурдных вещах, как зеленая гелевая ручка.

В голове вновь зашевелился план перемен. То были мысли, которые время от времени возникают в нашем сознании, даря надежду на то, что все еще может измениться. В тот день, после утреннего инцидента, я уже второй раз думал об этом: что может изменить нашу жизнь, если в определенный момент отважиться и принять решение. Иногда просто необходимо, чтобы что-то изменилось. К лучшему или к худшему – это уже вторично.

Я снова подумал о ручке. Я мог бы взять и намеренно оставить ее на чужом столе, вот так, просто. Но я предпочитал, чтобы все шло своим чередом, хотя отчасти это становилось уже утомительным. Я мог бы взять ее в руки, сунуть в карман и пойти в кофейный уголок, к ксероксу, и оставить ее там, бросив на произвол судьбы…

Я думал…

Почему-то я представил, как она летит по воздуху… вдруг до меня донеслись крики через приоткрытую дверь.

– Я повторяю вам в последний раз! – крикнул дон Рафаэль. И этот крик, родившийся в его кабинете, распространился, как это всегда бывает с плохими новостями, через дверь, нарочно оставленную незакрытой для широкой публики. – Каждый раз одно и то же! Каждый раз! – продолжал кричать он. – Сколько раз мы вас предупреждали? Ну, сколько? Сколько?

Мы снова, как и в любой другой раз, когда дон Рафаэль злился, оказались зрителями театра теней, получившими билеты на самые привилегированные места. Первая тень – его – была, как всегда, активной, мечущейся из стороны в сторону, авторитарно жестикулирующей, подчеркивающей каждым этим жестом свое вызывающее превосходство. Вторая – неподвижная, немая, неуверенно ссутулившаяся, хрупкая и уязвимая.

– Следующего раза не будет! Вы понимаете меня, сеньор Гомес? Предупреждения закончились!

Без просьб и вопросов, без дополнительных реплик спектакль подошел к концу. Не было ни аплодисментов, ни вызовов на бис. Было лишь ожидание выхода актеров.

И сеньор Гомес вышел первым. С опущенной головой, как шут с кривоватой улыбкой, поверженный и раздавленный, он вышел и направился прямиком в сторону туалета, где провел больше десяти минут. Никто не пошел искать его, никто не осмелился сдвинуться с места.

Следом с видом триумфатора появился дон Рафаэль и направился в сторону лифта. В тот день на работу он больше не вернулся.

Возможно, в тот день Рафа просто нашел, на ком, хоть и с запозданием, выпустить пар, возможно, Хави стал его шансом сбежать от реальности. Так много было в этом возможностей и опозданий. Но так много – это сколько? Оба могли оценить, оба могли обозначить границы, но только Рафа умел это делать.

19:30. Как всегда, с нетерпением дождался окончания рабочего дня.

Как всегда, отметил пропуск на выходе.

Кружил на машине по району.

И, как всегда, только двадцать минут спустя смог, наконец, припарковаться.

Как всегда, поцеловал ее, поцеловал Карлито, который уже был в постели, кое-как поужинал, посмотрел полчаса телевизор перед сном, лег спать и проснулся на следующий день.

В ту, равно как и в последующие ночи, я ощутил необходимость бежать. Я представил себе это бегство – бегство на троих, обдуманное, решенное, согласованное между нами всеми. Этот прыжок в будущее, который сжигал все мосты, одним махом вырывал старые корни, связывающие нас с прежней, мертвой жизнью. Я столько раз представлял себе одно и то же, что забыл об альтернативных сценариях, забыл о возможных изменениях.

У меня все было спланировано: место, время, маршрут, попутчики. Я должен был сказать ей об этом, я должен был раскрыть карты. Но я не сделал этого, и теперь, несмотря на все отговорки о том, что у меня не было времени, что я не нашел подходящего момента, что я не понимал, я точно знаю, что мне просто не хватило смелости. Я откладывал день за днем. Как откладывал с цветами, которые не подарил ей. Как откладывал с объятиями, в которые не заключил ее. Как откладывал с признаниями в любви, которые так никогда и не произнес.

«Как Реби отреагирует?» Это был вопрос, который меня мучил больше всего. Собственно, это и было моим самым большим оправданием. «Как она отреагирует?» Я постоянно придумывал за нее ответы, вместо того чтобы один раз спросить у нее самой.

Но что бы она ответила?

«Да, я согласна». Это «да» означало бы признание. Признание того, что мы потеряли друг друга, что нас больше не существовало. Такое «да» оказалось бы слишком трудным и сложным, но оно стало бы решением.

«Нет, это невозможно». И это не было бы простым «нет». Это было бы просто рефлексом, глупым, автоматическим, который меня бы не устроил. Это «нет» было бы продиктовано страхом и неуверенностью. Бесполезное, фальшивое, обыденное «нет», которое неизменно привело бы к единственному результату – моему собственному отказу от плана.

Я разрывался между этими двумя ответами каждую ночь, когда никак не мог решиться, чтобы ей обо всем сказать.

Я мог бы придумать другие альтернативы, я мог бы отыскать иные ответы, всего лишь задав вопрос по-другому. Между «Иди со мной!» и «Ты со мной пойдешь?» существует непреодолимая пропасть.

Пятница, 22 марта 2002

Подъем, сначала, туалет, душ, отражение, зеркало, усталость, напротив, рутина, поцелуй, прощание, в течение, утро, дверь, лестница, бежевый, кроме, Карлито, по направлению, работа, до, полдень, посредством, коллеги, меньше, Реби, чтобы, есть, по привычке, вместо, пусто, исключая, любовь, даже, ночи, согласно, чувства, без, уют, только, грусть, обо, мне, после, жизнь…

И так, следуя более-менее установленному порядку, словно по пунктам, я проживал каждый свой день. Зная, что за А всегда будет Б, В…

Прозвонил будильник. Проснулся.

Пробил пропуск и в этот самый момент уже почувствовал себя уставшим.

Ждал, пытаясь поработать, когда настанет время ланча.

Спустились вниз, как делали это каждый день, в ресторанчик быстрого обслуживания на углу. Взяли свои подносы и уселись за стол.

В голове крутятся воспоминания, однотонные, призрачные, гулкие. Я перебираю их одно за другим, наслаждаясь пробегающими мимо пейзажами полей с крышами домов вдалеке и чередой фонарных столбов, изредка перечеркивающих линию горизонта. Я вспоминаю тот обед и понимаю, что настоящих мест, обладающих душой, почти не осталось. Все поглотили сети и франшизы. Они забрали пекарню сеньоры Терезы, превратив ее в дешевый китайский базар. Они стерли с лица земли лавочку Мустиама, который продавал газеты, табак и вкуснейшую картошку. Вслед за ним исчезли продуктовые магазинчики, мастерские часовщиков и сапожников…

Думаю, настанет день, когда франшиза протянет свои щупальца ко всему: воздуху, пейзажам, ощущениям, чувствам… абсолютно всему. Все уже распределено, все подведено под общую черту, все приспособлено к ограниченной рамками и поспешной жизни. Все продумано: входишь, стоишь в очереди, заказываешь по списку, заранее оплачиваешь, забираешь готовый заказ на подносе и ешь, наслаждаясь высоким слогом информационных плакатов: «САМООБСЛУЖИВАНИЕ» и «СПАСИБО, ЧТО УБРАЛИ ЗА СОБОЙ».

В ту пятницу на обед я ушел один, никого не ждал, ни с кем не хотел общаться.

Сэндвич, бокал пива и кофе, которые я проглотил в один присест, – вот и вся моя еда. А потом как ошпаренный выбежал на улицу.

Я обошел квартал. Снова почувствовал, как увязаю в толпе снующих туда-сюда людей, словно в муравейнике. Кругом пустота. Я шел вперед, бессмысленно бродя по улицам.

Я остановился посреди тротуара, наблюдая за проходящими мимо людьми, чувствуя столкновение других жизней. Посмотрел на девочку, которая шла за руку, как мне показалось, с дедушкой. Она посмотрела на меня в ответ. Два взгляда, между которыми были всего метр дистанции и целая пропасть лет. Секунду мы смотрели друг на друга. Я не мог оторвать взгляда, пока они проходили мимо меня. А затем они растворились среди людей.

Я остался стоять неподвижно, смотря на них и не видя. Я представил себе, как эта девочка сидит у меня на коленях, на моих старых коленках, и задает мне вопрос, который внуки всегда задают своим бабушкам и дедушкам. Когда-то я задавал такой вопрос своим, и вовсе не хотел услышать его от этой маленькой девочки с весенним взглядом. Но услышал.

– Дедушка, а что ты делал, когда был молодым? – вопрос прозвучал, как звонкая пощечина. И…

И…

Я посмотрел вокруг: повсюду люди, размытые лица, мимолетные взгляды, натянутые улыбки, тысячи рук в море тел… внезапно я начал задыхаться.

Я ускорил шаг, пытаясь ухватиться за воздух. Парк – вот моя цель: большое открытое пространство, где нет скопления народа. Перешел несколько улиц и увидел его прямо перед собой. Осталось всего несколько метров, нужно пройти еще один перекресток.

Но светофор переключился на красный свет.

Меня бросило в пот. Вокруг меня толпились люди, а я ненавидел их, ненавидел их всех без причины и повода, мне хотелось, чтобы они исчезли, лишь бы не видеть никого рядом.

И…

Зеленый. И я побежал. Бегом преодолел широкую улицу и направился в парк вместе с моей внучкой, которая все еще сидела у меня на коленях в ожидании ответа.

Стал искать среди деревьев скамейку – место, где я мог отдохнуть хотя бы мгновение от всего, что преследовало меня. Сделал глубокий вдох и снова почувствовал, как задыхаюсь.

Я отыскал лавочку, сел и вдруг понял, что не могу ответить на вопрос.

У меня точно был ответ, но я не мог произнести его. Одно слово, шесть букв. Вот что нужно было услышать той девочке, которая сидела у меня на коленях, но чей вес я вообще не ощущал.

– Ничего, – в конце концов произнес я… И девочка исчезла.

Но, даже избавившись от ее призрака, я продолжал говорить с ней тихим голосом:

– Я проработал более тридцати лет на одном месте, в одной должности, за одним столом, словно робот. Я проводил там времени больше, чем где-либо еще: больше, чем с твоей бабушкой, больше, чем с твоим отцом, больше, чем с кем-либо еще. Я создал свой мир таким, похожим на аквариум, похожим на клетку, похожим…

…

Я замолчал, и повисшая в воздухе тишина заставила ее появиться снова. Теперь она играла с голубями, сидела на песке и кормила их, повернувшись ко мне спиной. Подняв голову, она посмотрела на меня, и я снова испугался этих губ, с которых слетел очередной вопрос. Вопрос, которого я боялся даже больше прежнего:

– А почему?

«Почему? Почему? Почему?» Этот вопрос словно застрял в моей голове.

«Почему?» Она ждала ответа.

«Почему?» Такой простой вопрос и такие жестокие муки.

«Почему?» И я знал, что не смогу уйти оттуда, пока не отвечу ей. Я знал, что, если не сделаю этого, она пойдет за мной дальше. И я снова увижу ее рядом с собой в лифте, в офисе, сидящей за моим столом и рисующей моей зеленой ручкой.

– Не знаю, – ответил я, уже не сдерживая слезы. – Я не знаю. Все прошло так быстро, все было так мимолетно для тебя, для твоего отца, для нее, для меня, я не знаю…

Продолжая плакать, я подошел к ней, но ее уже не было рядом. Стоя на коленях, чувствуя, как песок ускользает сквозь пальцы, я, как в детстве, искал ответа.

Я ждал, ловя на себе удивленные и неодобрительные взгляды офисных работников, одетых в строгие костюмы. Случайные прохожие косились на меня, не скрывая своего презрения. Матери хватали детей и спешно уводили их прочь от того места, где сумасшедший в белой рубашке, сером галстуке и испачканном пиджаке вел себя каким-то странным образом. Для всех я был безумцем, который искал в песке следы своего самосознания: маленькую девочку с зелеными глазами и неуместными вопросами. Под лавиной этих взглядов я почувствовал себя потерянным, заблудившимся, изгнанным, отвергнутым всеми.

Я остался один: все вокруг будто растворились. Один, с горсткой песка в руке, которой я позволял ускользать сквозь пальцы, как позволял делать то же собственной жизни. И пока он падал, я снова мог видеть ее. Она то появлялась, то исчезала, то пропадала вдали, то внезапно оказывалась рядом. Вот она стоит рядом с деревом, вот она блондинка, вот ее волосы собраны в две косички, вот она чуть старше, вот лежит на песке в своем изумительном черном бикини, а вот бежит и, смеясь, карабкается на дерево… «Посмотри на меня, Реби». Посмотри, во что я превратился, посмотри, как легко потерял тебя. «Посмотри на меня, Реби». Но Реби больше не смотрела в мою сторону, забравшись на ветку дерева, она ухватилась за голубя и вместе с ним, без меня, полетела вверх. А затем затерялась где-то между облаков. Глядя на солнце, я потерял ее.

В ту пятницу я поздно вернулся в офис. Больше я не видел ее… как ни хотел, как ни старался…

Я опоздал и пришел настолько расстроенный, что ответы на любые вопросы можно было легко прочитать в моих глазах. Я осмотрелся вокруг, но так и не увидел нигде девочку, которая улетела от меня в парке.

Фелипе в красках пересказывал Годо матч, сыгранный в прошлую среду. Сара разговаривала по телефону с клиентом. Хави вышел за очередным кофе. Рикардо работал, грызя что есть силы ручку… Все было как всегда.

Я нажал на три волшебные клавиши, которые разблокировали мой компьютер, и ввел пароль.

На почту пришло срочное сообщение: «Последние изменения в программе не работают, перезвоните мне». Я прочитал краткое описание проблемы и увидел, что дело было в ошибке кода введения. Я взял ручку, чтобы записать все на бумаге. Посмотрев на запись и перечитав текст, я понял, что взял обычную синюю ручку, а не зеленую. Спустя три дня, как я вложил все в свою заветную мечту, превратив ее практически в единственную причину, по которой я приходил сюда, зеленой ручки не было на моем столе, не было в моем стаканчике и не было в моей руке.

Осмотрел стол в надежде, что не найду ее, и ручки действительно нигде не было. Она – девочка из парка – забрала ее. Жизнь снова обрела тот смысл, который каждый хочет отыскать для себя. С этого мгновения начиналось новое приключение, которое слишком долго заставило себя ждать. Появилась новая причина каждый день просиживать штаны на отведенном мне месте. Несколько минут я продолжал смотреть на записи, сделанные на листке бумаги. Позабыв о парке, позабыв о Реби, я сидел и, не отрывая глаз, смотрел на опустевший стаканчик.

– Что-то случилось? – Сара дотронулась до моего плеча пальцем, вернув меня в реальность.

– …

– С тобой все в порядке? – снова спросила она.

Я медленно повернулся к ней. Мы посмотрели друг на друга.

– У меня пропала ручка, зеленая.

Сара засмеялась от души, по-настоящему, что со мной бывает крайне редко. Она засмеялась раскатисто, во все тридцать два зуба.

– Не волнуйся так, она у меня, – сказала она, не в силах сдержаться.

На моем лице не дрогнул ни один мускул, я даже не улыбнулся, просто попытался изобразить искреннюю благодарность. Слова не складывались сами собой.

– А! Слава богу… Давай ее сюда, мне надо кое-что записать, – сказал я безо всякой охоты.

Погрузившись в собственное разочарование, я ждал, когда Сара положит мою ручку на стол. Но, к моему удивлению, она этого не сделала. Я видел, как она нервно перебирала бумаги, заглядывала в ящики стола и даже в сумочку…

– Извини, но, кажется, сейчас я даже не знаю, где ее оставила, – пролепетала она, ощупывая карманы одежды. – Я взяла ее всего десять минут назад! Погоди, наверное, я ее забыла на столе у Марты, сейчас приду…

Она ушла.

Я уже было сказал ей, что в этом нет необходимости, что это не имеет значения, поскольку я как раз надеялся на то, что потеряю ее. Но как я мог объяснить ей? Я с нетерпением ждал возвращения Сары в надежде, что ручка все-таки потерялась.

Через пять минут Сара вернулась. Без ручки.

– Слушай, извини, Марта уже ушла. Может, она случайно взяла ее с собой. В понедельник я ее обязательно спрошу, – сказала она мне.

– Не переживай.

Возвращаясь домой, я размышлял о ближайшем будущем: сорок восемь часов уже распланированного времени. Не нужно было ходить к гадалке или вчитываться в линии на ладонях, чтобы понять, что сюрпризов не будет.

Суббота. В девять утра Реби отправилась в торговый центр на работу. Мы с Карлито остались дома, занявшись привычными делами: душ, одежда, завтрак, правда, без повседневной спешки.

Десять утра. Уже довольно поздно, и перечень субботних дел по дому не вызывал радости. Как бы там ни было, надо взять машину и отправиться в супермаркет – Карлито в своем кресле, а я в своем. Уже там сделать несколько почетных кругов на парковке, найти место, купить все по составленному списку, написанному вроде бы и вместе, но будто для незнакомых людей. После этого отстоять в огромной очереди, загрузить покупки на всю неделю, еле отбить монетку в один евро у людей, вырывающих из рук тележку, выстоять в пробках до самого дома, поднять все на лифте, разложить по полкам, разобрать грязное белье, запустить стиральную машину, приготовить еду для Карлито… два часа дня.

Когда Реби, измотанная, возвращалась домой, я, порядком измотанный, кормил Карлито, которому уже давно пора было поесть.

Каждую субботу по возвращении домой Реби открывалась одна и та же картина. Карлито, который бежал ей навстречу с распахнутыми руками и надеждой на объятие. Муж, домывающий посуду на кухне с надеждой на поцелуй, который холодно зависал где-то на щеке. И расположившаяся будто у себя дома рутина, которая, как назойливый гость, никак не желала уходить.

Послеобеденный сон Карлито заставал нас на диване, уставших из-за напряженного дня. Он убивал любые шансы на романтический ужин вне дома, поход в кино или поцелуи на заднем сиденье машины, которыми мы обменивались раньше, когда нам было меньше лет и когда было больше надежд на будущее.

Воскресенье. Для Карлито все воскресенья были словно написаны под копирку, для нас и подавно. Он всегда вставал рано, и мы вставали вместе с ним. Душ, одежда, завтрак были неизменной частью утреннего ритуала, сразу за которым следовали прогулка по парку и обед в доме бабушек и дедушек, заставлявших нас натянуто улыбаться в ответ на каждое предупреждение: «Сейчас вылетит птичка». Воскресенье – вечер рисования для него и посиделок на диване для нас. Воскресенье – угроза надвигающегося понедельника.

Я ни в чем не ошибся. Все было именно так.

Понедельник, 25 марта 2002

Я приехал на работу на десять минут раньше, и Хави уже был на месте.

Я подошел к столу, едва сдерживая радостную улыбку, смотря на опустевший стаканчик, из которого исчезла ручка.

Снял куртку, сел, включил компьютер и стал ждать привычных звуков, знаменующих начало еще одного дня.

Сара забыла про ручку, а я не стал ей напоминать. Я решил отложить все на после: после ланча, после нескольких звонков по работе, после обеда… и спустя почти восемь часов тщетных поисков я начал терять терпение. Я ничего не хотел говорить Саре, боясь, что ручка найдется, что я вернусь на следующий день на работу и увижу ее на своем столе. На самом деле, мне всего лишь нужно было знать, что она где-то рядом, что никто не разрушил мой план, не унес ее домой, не сделал пленницей в запертом ящике или, того хуже, не выбросил в мусорное ведро.

С нетерпением любовника, который не может дождаться встречи, я проверил каждый уголок, пытаясь отыскать ее следы. Вопреки своему плану я так и не смог позабыть о ней. Я искал, как ищет каждый, кто уже потерял всякую надежду и впал в отчаяние, хоть малейший намек на ее присутствие.

Всего за полчаса до ухода, как влюбленный, увидевший улыбку и сбитый ею с толку, я нашел подсказку, которая позволила мне продолжить игру. Я направился к специальному столу, где в конце рабочего дня мы всегда оставляли заказы и отчеты, как вдруг желтый листок с зелеными буквами привлек мое внимание:

ОЧЕНЬ ВАЖНО:

Работа еще не окончена.

НЕ выставлять счет до пятницы.

Зеленые чернила. Не осталось ни малейших сомнений в том, что это была моя зеленая гелевая ручка. С присущей зрелым людям храбростью и юношеской страстью я оторвал этот клочок бумаги, оставив под скрепкой от степлера документы, на которых не было зеленых чернил.

Я погладил его пальцами, приблизил к носу, который, как мне показалось в тот момент, мог различить по запаху, насколько давно была сделана запись. Я совершил глубокий вдох, закрыл глаза и сжал его между пальцами. Внимательно изучил почерк, овальный, разборчивый, мягкий, явно принадлежавший женщине. Слова на записке были написаны без единой ошибки, что позволило мне сразу исключить из списка подозреваемых одного человека.

Я снова прочитал текст, а затем ревниво спрятал листок в карман.

Огляделся по сторонам, как делают обычно люди, которые понимают, что совершают что-то плохое, чтобы еще раз подробно изучить записку, которая таила огромную надежду.

Я услышал приближающийся звук женских каблуков. Это была Марта. Я оставил свой отчет, ощупал карман и отправился обратно на место.

В тот день мое возвращение домой было не таким, как во все остальные дни. Я принес домой необъяснимое счастье, что только добавляло верхние этажи к уже давно шатающемуся карточному домику. Я не понимал, что внезапная радость, проснувшаяся после долгой спячки, может направить ее мысль не в том направлении, заставив думать, что есть кто-то еще, кто может снова сделать меня счастливым.

Я был не прав, когда решил не рассказывать ей о своем плане, который касался ее напрямую. Я был не прав, когда решил сделать все тайком.

В тот понедельник я решил воспользоваться тем, что она уснула, чтобы еще раз изучить маленькую смятую исписанную бумажку. Я присмотрелся и обнаружил детали, которые раньше упустил из виду. Я выискивал детали в каждой букве, чтобы вычислить похитителя моей ручки: вернее, похитительницу, в чем я все меньше и меньше сомневался.

Я вглядывался, запоминая каждое слово. Я запомнил манеру соединения букв, запомнил почерк, текстуру, аромат, звук… Я буквально влюбился в эту бумажку, которая, оказавшись в моих руках, заставила меня забыть о моей жизни.

О жизни…

Я повернул голову и увидел ее. Но я обернулся не для того, чтобы на нее посмотреть, и эта деталь оказалась важной.

Она спала, полностью безучастная к моим надеждам.

Она спала одна под покровом ночи, в комнате, где мы почти не разговаривали друг с другом.

Она не знала ничего об этой маленькой желтой записке. А я? Знал ли я что-то о ее жизни в тот день? Я не знал ничего ни о ее радостях, ни о печалях, ни о сомнениях, которые зародились, когда она увидела меня, окрыленного надеждами, не имевшими к ней никакого отношения. Я даже не знал, вспоминала ли она о моем существовании, когда мы расставались на целый день. А я разве вспоминал о ее существовании?

Мы жили в одном доме, но существовали отдельно друг от друга, мы спали бок о бок, но утром нас всегда разделяла пропасть. Что вообще держало нас вместе под одной крышей?

Я оставил записку на тумбочке и босиком, стараясь не издавать ни звука, проскользнул в комнату Карлито. Дверь тут же открылась, едва я ее коснулся. Он спал под простынями с мультяшными героями, положив ручку под свою маленькую щечку, полностью забыв обо всем вокруг.

Я осторожно сел рядом, но он почувствовал мое присутствие: вытянул другую руку в поисках прикосновения. Я протянул ему свою старую руку, за которую он тут же ухватился без колебаний. Он продолжал спать, даже не подозревая, что рядом с ним сидит незнакомец, которого он почти не видел в течение дня, чье отсутствие в его жизни длилось намного дольше, чем забота и привязанность.

– Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю… – прошептал я ему бесчисленное количество раз.

Карлито ворвался в нашу жизнь без предупреждения. Мы – на самом деле, Реби – планировали немного подождать с расширением семьи, которая казалась нам идеальной. Он воспользовался ошибкой, скорее даже беспечностью, чтобы появиться в мире и всего через несколько месяцев стать центром всего: моей жизни, ее жизни, нашей жизни.

Рождение Карлито принесло с собой надежду на новую жизнь, желание поделиться своей любовью с тем, кто был частью каждого из нас. Но в то же время – и это было главной причиной, по которой мы так не спешили с детьми – оно отняло у нас и без того дефицитное время, что оставалось на любовь друг к другу.

Наша любовь, наши усилия, наши заботы были сосредоточены исключительно на нем. Наши ласки, наши поцелуи, наши минуты были подарены исключительно ему. Мы стали все больше отдаляться друг от друга, начали упрекать друг друга в глупостях, в мелочах, которые до этого момента не имели значения. Исчезло увлечение друг другом, пропали совместные интересы, словно в тумане растворились прогулки по парку, вечера на пляже, романтические ужины и походы в кино…

Когда Карлито исполнился год, пришел первый большой кризис. Реби впала в депрессию, не способная увидеть вокруг себя ни единого стимула, который позволил бы ей мечтать о другой жизни. Еще не так давно у нее было столько планов на будущее, столько надежд, столько проектов.

Возможно, это выглядит эгоистично со стороны, возможно, это сложно принять, но в мире есть такие люди, как Реби, которым нужна свобода, чтобы создавать, творить и развиваться.

Реби не могла найти выход, опустила руки и перестала бороться, отказываясь рассматривать какие-либо альтернативы. И как только мы попали в этот водоворот, как только нас затянуло внутрь, мы не знали, и что еще хуже, мы даже не думали о том, как выбраться обратно. Мы видели перед собой лишь темный туннель, становившийся с каждым днем все уже и уже, без конца и без выхода.

В ту ночь и каждый день, который последовал за ней, я боялся лишь одного – что любовь, которую мы испытывали друг к другу вначале, в конечном итоге просто испарится.

Карлито осторожно разомкнул сплетение наших рук. Сжал кулачок и снова спрятал его под простынями. Я накрыл его. Поцеловал в щеку снова и снова, а затем в лоб. Он съежился, слегка поджав губы, будто не желая обращать внимание на множащиеся вокруг него разногласия.

Я ушел, предчувствуя близкое расставание. Я должен был ускорить исполнение плана, к которому никак не решался приступить из-за преследующих меня страхов. Я должен был отыскать потаенный уголок, где можно было бы спрятать мой план… «Кладовка», – подумал я. Она никогда не спускалась туда одна: ей было страшно. Там, среди остатков нашей прежней жизни, было легче все это скрыть.

Вторник, 26 марта 2002

Подъем, поцелуй, душ, завтрак, отвезти Карлито…

Хави пришел в половине восьмого, пунктуальный как никогда.

Я подошел к кофейному автомату, обошел офис, осмотрел каждый стол: ничего, ни намека на мою зеленую ручку.

Вернулся за свой рабочий стол.

Поработал.

Вышли на ланч.

Вернулся за свой рабочий стол.

Вышли на обед.

Поднялись в офис.

Я использовал малейшую возможность, чтобы вычислить хозяина записки, которую носил в своем кармане. Я тайком изучил почерк, по крайней мере, десяти человек, но все безрезультатно. Кого-то я исключил сразу, кто-то заставил меня порыскать по другим столам. На следующий день я решил отправиться в бухгалтерию, там, думал я, было больше шансов – больше женщин.

Пробил пропуск, и без моей зеленой гелевой ручки, как всегда, вернулся домой.

Поцеловал в обе щечки Карлито.

Ужин в гробовой тишине.

Телевизор и диван.

Сон и кровать.

Пожелания спокойной ночи и поцелуй.

Среда, 27 марта 2002

Подъем проспал! Не помню, был ли поцелуй. Душ, завтрак, отвезти Карлито…

Хави приехал в 8:35.

Я подошел к кофейному автомату, снова обошел офис, украдкой осмотрел каждый стол: ничего, ни намека на мою зеленую ручку.

Вернулся за свой рабочий стол.

Поработал.

Вышли на ланч.