Зеленая гелевая ручка Морено Элой

Вернулся за свой рабочий стол.

Вышли на обед.

Поднялись в офис.

Я использовал любую возможность, чтобы вычислить хозяина записки, которую носил с собой в кармане. Безрезультатно. Несколько раз под надуманными предлогами заходил в отдел бухгалтерии. Воспользовался перерывами на кофе, перерывами на ланч, моментами отсутствия на рабочем месте, чтобы изучить чужие буквы, которые хотя и напоминали чем-то, но все-таки не были похожи на те, что я искал. Тот день также не принес результатов. Я снова подумал о Марте, которая, по словам Сары, последней держала мою ручку в руках, но написанные без ошибок слова были настолько ей не свойственными, настолько странными для нее…

Пробил пропуск, и без моей зеленой гелевой ручки я опять вернулся домой.

Четверг, 28 марта 2002

Подъем, душ, завтрак, отвезти Карлито…

Хави пришел в 8:41.

Я подошел к кофейному автомату, обошел офис, украдкой заглянул в каждый стаканчик на столе: ничего, ни намека на мою зеленую ручку.

Вернулся за свой рабочий стол.

Моей главной целью в тот день была Марта.

Это оказалось сложнее, чем я думал вначале. Подойти к ее столу без каких-либо причин было почти невозможно: мы с ней практически никогда не общались. Но мне обязательно нужно было посмотреть на ее почерк. Что же делать?

Что делать? Этот вопрос я задавал себе весь день. Как предстать перед ней? Перед ее глазами, вечно смотрящими на меня сверху вниз с нескрываемым превосходством?

И решил делать то, что делал всегда: ждать. Я дождался окончания рабочего дня, и, когда в офисе уже никого не осталось, подошел к ее столу. Мне повезло: я сразу нашел несколько записок, наклеенных на монитор. Нет, хотя почерк и выглядел красиво, это определенно была не она. Я почувствовал, что начинаю сдаваться.

Пробил пропуск, и без моей зеленой гелевой ручки вновь я вернулся домой.

Поцеловал в обе щечки Карлито.

Пятница, 29 марта 2002

В тот день, где-то около десяти, совсем незадолго до того, как все мы собирались отправиться на ланч, следуя нашей каждодневной традиции, зазвонил телефон Сары. Это был короткий звонок: только сняв трубку, она тут же положила ее, при этом полностью изменившись в лице. С улыбкой на лице, но явно расстроенная, она направилась к кабинету дона Рафаэля.

Я провожал ее взглядом, пока она не вошла и не закрыла за собой дверь. Через минуту вошла Марта, оставив дверь приоткрытой. Так появились всего несколько сантиметров, через которые могли беспрепятственно доноситься отголоски чьей-то власти и чьего-то унижения.

Резкий и одновременно вкрадчивый тон был прелюдией к скандалу. Шепот, который в скором времени возрос в громкости, постепенно превратился в крик. И этот крик доносился через приоткрытую дверь. До нас долетали слова, которые, как это было всегда, когда он злился, с трудом давались ему. Мы видели – я был не единственным свидетелем – как он активно жестикулирует, резко встает и так же резко садится, бродит по кабинету, нагнетая страх каждым взмахом руки, каждым словом, каждым ударом кулака по столу.

И среди всего этого буйного действа в неудобном кресле в ожидании приговора сидел силуэт молчаливой Сары. Спустя несколько минут громких слов, беготни из стороны в сторону и ребяческих жестикуляций дон Рафаэль закончил беседу, которая была больше похожа на монолог.

Мы видели, как Сара вышла расстроенная, растерянная, поверженная, и, не говоря ни слова, направилась прямо туда, где я однажды сушил свою мокрую рубашку.

Дон Рафаэль тоже вышел из кабинета, закрыл за собой дверь, которая должна была всегда оставаться закрытой, и, ни на кого не посмотрев, ни с кем не попрощавшись, направился по коридору в сторону лифта.

Единственное, что врезалось в память в то утро, – это тишина. Тишина, которую нарушал лишь грохот клавиатур, звонки телефонов и перешептывание любопытствующих.

Сара долго не возвращалась.

Обратно пришла тихая, грустная, со слегка стертым макияжем.

Она села рядом со мной молча, избегая моего взгляда. Я тоже старался не смотреть ей в глаза, которые заволокла пелена слез и стыда.

Сара, добродушная, милая, сердечная, стесняющаяся кого-то лишний раз потревожить, чья редкая улыбка могла озарить даже самый пасмурный день. Сара, пунктуальная, трудолюбивая, спокойная… неужели Рафа сошел с ума?

Через несколько минут офис снова наполнился привычным шумом, поглотив неловкость Сары.

Только во время еды в окружении коллег, с которыми она чувствовала себя уверенно, Сара объяснила, что произошло, вызвав у меня смущение.

Поначалу мы все хранили неловкое и искусственное выжидающее молчание, которое никто не решался нарушить. Сара не говорила ни слова. Во время обеда мы старались обсуждать рабочие вопросы, которые оттягивали неприятную беседу.

Мы уже перешли к кофе, и я, как и в ту ночь, когда она рассказала историю своей жизни, подвел ее к необходимой беседе. Я должен был ей помочь.

– Сара, тебе уже лучше? – спросил я от имени всех нас.

Она опустила свой взгляд, и в чашку кофе упала слезинка. Открыв сумку, она достала упаковку бумажных салфеток.

Никто ничего не говорил, и я снова решил помочь ей.

– Сара, успокойся, не волнуйся, – сказал я, взяв ее дрожащую ладонь в свои руки. Я вдруг ощутил неуверенность, как тогда, когда держал Карлито за руку в ту ночь.

Ее губы несколько раз разжимались, чтобы произнести слова, которые никак не хотели складываться, и с трудом ей удалось взять себя в руки, чтобы начать неприятный разговор. Она выпалила все сразу, без пауз, без остановок… как будто все, что несколько часов копилось у нее внутри, захотело тут же вырваться на свободу. Она говорила, и каждая фраза оставляла глубокий отпечаток на моей совести. Трус. Вне всяких сомнений, это слово могло подытожить все, что случилось в тот день: какой же я трус.

Сара говорила, и никто не осмеливался перебить ее.

– Я уверена, что написала это, я помню это настолько четко, будто это было всего две минуты назад, – нервно говорила Сара. – Я оставила документы перед самым уходом… будто это было всего две минуты назад… Я даже написала там заглавными буквами: «ОЧЕНЬ ВАЖНО» на желтом стикере. Им нужно было всего-то подождать четыре дня до пятницы, чтобы выставить счет, только и всего. И Марта говорит, что ничего не видела, когда относила документы в бухгалтерию, что не было там никаких записок, ни на документах, ни на столе, ни на полу. Конечно, всего лишь мое слово против ее слова…

Она вздохнула, и мне показалось, что этот вздох длился вечность.

– Я, я ведь всегда стараюсь сделать все в интересах компании, всегда все делаю в срок и прихожу вовремя. – На этих словах Хави потупил взгляд. – Я беспокоюсь о выполнении каждого заказа, и тут такое происходит с самым важным для нас клиентом, самым крупным клиентом… Я четко помню, что все написала, будто это было всего две минуты назад.

Я окинул взглядом присутствующих, и увидел, что никто ничего не понимает.

– Ты говоришь о «Констуссе»? – спросил Годо, пытаясь поддержать разговор, чтобы Сара вдруг не перестала говорить и все смогли разобраться в этой пока что бессмысленной цепочке фраз.

«Констусса» является одним из самых важных предприятий в нашем регионе. Это строительная компания, работающая в более чем десяти странах, со штаб-квартирой в Мадриде, Барселоне и Валенсии. Компания, которая выставляет и оплачивает миллионные счета и для которой мы – ну теперь уже они без меня – являемся практически единственным поставщиком программного обеспечения. Компания, которая платит очень хорошие деньги, но требует к себе особого отношения и приоритета во всем.

– Да, именно о них. Двадцать процентов наших доходов обеспечивают именно они. Вы знали об этом? – спросила Сара, вытирая глаза салфеткой. – Я тоже не знала. Дон Рафаэль сказал мне сегодня об этом, ну, когда кричал на меня. Какой-то важный руководитель в их офисе получил счет на пятнадцать тысяч евро за работу, которая не будет выполнена раньше понедельника. И нашей бухгалтерии нужно было всего лишь немного подождать и отправить им этот счет сегодня, чтобы они получили его на следующей неделе. Но нет, надо было выставить счет раньше. И комиссии еще, эти чертовы комиссии… А главное, что работа еще не сделана. Им пришел счет на пятнадцать тысяч за работу, которая еще не выполнена в полном объеме. Понятно, что их начальник закатил дону Рафаэлю невиданный скандал, пригрозив отказом от сотрудничества. Он сказал, что мы несерьезные и безответственные люди… Понимаете, как это выглядит.

– Ну, возможно, не так уж и страшно. Ты же знаешь, что Рафа любит преувеличивать, – сказал уже привыкший к выговорам Хави.

– Как Марта могла ничего не заметить? Я ведь точно оставила записку там, я не понимаю, не понимаю…

– Она могла отклеиться, и уборщица могла выбросить ее в мусор, – предположил Годо, достав из рукава главный козырь, который мы всегда использовали, чтобы объяснить необъяснимое: уборщица.

– Это невозможно! – почти прокричала Сара. – Я прикрепила записку степлером. Я сказала дону Рафаэлю, что, если проверить документы, наверняка найдутся какие-то следы. Мне приходит в голову только одно: кто-то сделал это нарочно, но я никак не могу понять причину. – Она задумалась. – Дон Рафаэль сказал, что если вдруг дело дойдет до расторжения контракта, я могу распрощаться не только с самым важным клиентом, но и со своей головой. Вот так, буквально.

Маленький, притаившийся, пожелавший остаться незамеченным… Я мог бы быть смелым, я мог бы там, на глазах у всех, признать свою вину. Я мог бы пойти на следующий день и поговорить с доном Рафаэлем, объяснить ему, что произошло сущее недоразумение. Я мог бы сделать так много всего… Но я ничего не сделал.

Пока Сара пыталась выговориться, я все еще держал ее записку в кармане своего пиджака.

На смену раскаянию, чувству вины и жалости пришел страх. Страх разоблачения. И с этого момента нашего разговора меня волновал только один-единственный вопрос: «Видел ли меня кто-нибудь?»

Сара взяла меня за руку.

У меня чуть не остановилось сердце. Я испугался так, как не пугался уже давно, едва не подскочив на стуле. Она удивленно посмотрела на меня. Легкое давление, пара наводящих вопросов, и я бы признался во всем, я бы проговорился перед всеми, но, к счастью, этого не произошло.

– Помнишь, на прошлой неделе я взяла у тебя зеленую ручку, ту новую, которую ты специально для себя купил? Ту, которую я обещала найти и забыла, – сказала она мне, глядя прямо в глаза. – Я взяла ее, как раз чтобы написать записку. У меня под рукой не оказалось ни одной ручки, и мне пришла в голову идея взять твою, зеленую. – Я кивнул головой. – Я пошла потом в бухгалтерию, и думаю, что ручка могла остаться там. Я специально оставила эту чертову записку. И вдобавок потеряла твою ручку. Прости.

Это «прости» прозвучало так больно, как будто меня ударили ножом в сердце.

Прости, что я потеряла твою ручку, которую ты хотел потерять. Прости. И я, трус, принял ее извинения.

Почему мне не пришло в голову сравнить почерк на записке с почерком Сары?

Ведь это было так очевидно, так легко, так близко – слева от меня.

Сара допила кофе, все еще блуждая в своих мыслях.

Осторожно. Это было новое слово для меня.

«Видел ли меня кто-нибудь?»

В тот день я раньше всех пробил свой пропуск и ушел домой. «Видел ли меня кто-нибудь?»

Я ощупал карман: записка все еще лежала там.

Я пришел домой в начале десятого, и уставшая Реби встретила меня на пороге одним из своих холодных поцелуев.

Мы поужинали вдвоем, но каждый наедине. «Видел ли меня кто-нибудь?»

Мы вместе легли спать.

Пока она спала, пока я пытался заснуть, этот вопрос продолжал звучать в моей голове снова и снова. Вопрос, который сейчас, при других обстоятельствах, я все еще слышу в своем изгнании.

«Видел ли меня кто-нибудь?»

Суббота, 30 марта 2002

Реби ушла на работу ровно в девять.

Утро субботы всегда было посвящено покупкам и очередям, но на этот раз в списке значился крупный торговый центр. Это было утро начала плана, реализацию которого я так долго откладывал, утро перемен, в конце концов.

Мы приехали довольно быстро: в половине одиннадцатого наша машина уже стояла на стоянке рядом с сотней других автомобилей.

Мы начали бродить по артериям потребительства, как две маленькие клетки, теряющиеся в потоке цен, скидок и одежды, в поисках магазинов, которые специализировались на переменах и побегах. Просмотрели электронный указатель, по названию смогли вычислить только один магазин, но так и не сумели понять, где именно он находится. Решили – ну, в общем, я один решил – отправиться на поиски.

В результате нашли четыре подходящих магазина, зашли в каждый из них.

В последнем на радость продавцу я купил почти все необходимое, чтобы втайне начать новую жизнь.

Время быстро пробежало.

Мы приехали домой в 13:45, почти впритык, буквально на грани провала. Я вошел в гараж: к счастью, машины Реби еще не было. Я направился прямиком в кладовку и в приготовленном тайнике за спущенными велосипедными шинами спрятал все, что купил. Теперь здесь, по секрету ото всех, хранились семена моей новой жизни.

Мы вышли из гаража, и спустя пятнадцать минут усиленных попыток мне удалось втиснуть машину в тесное пространство на парковке.

Я забрал Карлито из машины, и мы отправились домой. Мы поднялись, вошли в квартиру и наткнулись на Реби, которая добралась до дома раньше нас.

– Где вы были? – удивленно спросила она.

Я не ожидал встретить ее там, не ожидал, что мне придется на ходу что-то выдумывать. Я упустил лучший момент, чтобы рассказать ей правду, чтобы признаться в том, что хотел сбежать вместе с ней. Мне не хватило смелости.

– В торговом центре. Мне нужна новая дрель, потому что на нашей прокручивается сверло, – соврал я первое, что пришло в голову.

– А, – недоверчиво отозвалась она. – И как, нашел?

– Да, но как-то очень дорого. Посмотрю где-нибудь еще.

– Хм.

Обняв и поцеловав Карлито, она отправилась в комнату, приняла душ, переоделась и вышла на кухню. Вечером нам пришлось ехать в магазин за продуктами. Мы застряли в пробках, увязли в очередях и устали от разгрузки машины, которая затянулась чуть ли не до ночи. Поужинали: сначала он, потом мы.

Посмотрели телевизор, каждый сидя на своем краю дивана. Проспали до самого воскресенья.

Воскресенье застало нас в парке, за обедом у ее родителей и за ужином у нас дома, лежа на кровати, которая уже не была ничему свидетельницей, в ожидании очередного понедельника.

Не было никаких сюрпризов, ни одного поцелуя больше, ни одного поцелуя меньше.

Понедельник, 1 апреля 2002

Сара пришла рано, я уже был на месте. Мы поздоровались, и в этом приветствии я анализировал каждый жест, каждое слово, каждый взгляд. Она выглядела немного оправившейся после пятницы, я нет. Я заметил, хотя, может, мне это только показалось, что она держалась более отстраненно со всеми, в особенности со мной. С тех пор за каждым углом меня поджидало сомнение, порожденное мыслью, что она знает что-то такое, о чем я не догадываюсь.

Несмотря на поведение Сары, я решил вернуться в свою игру: найти ручку, потеря которой не принесла мне ничего, кроме проблем.

Я ждал половины восьмого, чтобы остаться одному, чтобы отправиться на поиски того, что в последние дни затягивало меня сильнее любого наркотика.

Я ждал.

Я ждал, а половина восьмого все никак не наступала. Время тянулось целую вечность. Я провожал тех, кто расходился по домам, всякий раз придумывая новые оправдания своей задержке. Я ощущал легкое покалывание во всем теле – такое больше свойственно влюбленным, ожидающим следующего свидания, но не человеку, мечтающему остаться на работе одному.

Прошло всего минут десять, и в офисе остались только два сотрудника: девушка из бухгалтерии и я. Она работала, я делал вид, что работаю, отсчитывая минуты, оставшиеся до девяти вечера, – в это время охранник делает последний обход и включает сигнализацию.

Я заметил движение возле выхода. Охранник встал, взял куртку и, направившись к выходу, махнул мне рукой. Наконец-то!

Я тут же подорвался с места и начал хаотично метаться по офису: столько времени прождал, а даже не наметил маршрут передвижения. Я принялся осторожно высматривать. Оглядел все вокруг: на столах, в мусорных корзинах, пока перед глазами не предстала ясная цель – зона бухгалтерии.

Я с беспокойством оглянулся назад, поворачивая ручку стеклянной двери, которую девушка закрыла перед уходом.

Это можно было назвать раем для любопытства: несколько столов, которые предстояло изучить, несколько ящиков, в которые предстояло заглянуть. Я начал робко осматриваться по сторонам, ничего не трогая, и в итоге сел на стул – теперь мне могли открыться секреты чужой жизни, чьей угодно.

Я сел спиной к выходу и приступил к поискам.

Первый стол. Практически пустая поверхность давала мало надежд. Мышь, клавиатура, фотография девушки в обнимку, как мне показалось, со своим молодым человеком, такой же, как у меня, стаканчик с двумя ручками: одна синяя и одна черная. Ничего больше – чистый стол, слишком чистый для того, кто должен работать. Я попробовал выдвинуть ящик, и он открылся без особых усилий. Я нашел только пачку жевательной резинки, несколько конфет без сахара и карманный календарь… полное разочарование. Я запустил руку глубже и вдруг нащупал что-то. Это была небольшая мягкая пластиковая упаковка с бумажными салфетками. Я заглянул в оставшиеся ящики: журнал мод, несколько компакт-дисков, папка с файлами и ничего больше. Смиренно я оставил все на своих местах, более или менее нетронутым.

Я перешел к следующему столу, не оглядываясь на дверь. Стол, очень похожий на предыдущий, ничего интересного. Я начал было открывать ящики, но они, к моему удивлению, оказались закрытыми.

Я собирался уже отойти от этого стола и направиться к следующему, как вдруг услышал лифт. Кто-то поднимался наверх.

Я тут же встрепенулся. Мое состояние было похоже на ощущение, будто я уснул, а потом проснулся внутри раскаленной печи.

Я вернулся в реальность, не имея ни оправданий, ни объяснений. Только в тот момент я вдруг понял, что делал: я копался в чужих жизнях, не имея на то ни малейшего права. Я вдруг оказался где-то в другом месте, где не видел ни машин, ни улиц, ни пробок, одним словом, ничего из того, что должен был видеть в эти часы.

Двери лифта открылись. Вдалеке послышались шаги.

Я засуетился, не двигаясь при этом с места. В действительности я не мог пройти ни одного сантиметра. Мои ноги тряслись, мои руки тряслись, мои пальцы тряслись. Все мое тело содрогалось от звериного страха.

Единственное, что я смог придумать, – это спрятаться прямо там, не выходя из кабинета. И вот, дрожа от страха и собственной оплошности, я сел на корточки и пролез под стол.

Шаги приближались.

Сидя в своем укрытии, я перебрал все возможные варианты: это была девушка-бухгалтер, которая что-то забыла на работе, один из начальников, который пришел завершить важные дела. А может, это вернулся охранник со своим дежурным обходом.

Каждый шаг звучал все отчетливее, будто кто-то был уже в зоне моей досягаемости. Я втянул голову в плечи и еще сильнее прижал живот к коленям.

Тишина.

Шаги замерли прямо в кабинете. Тишину нарушал лишь женский голос, напевающий какую-то песню, шуршание одежды и скрип моих ног, которые не справлялись с моим весом. У меня затекли плечи, болели колени и живот. Я начал шевелиться, чтобы усесться удобнее на полу, но колени не выдержали нагрузки, и тело предательски рухнуло на пол.

– А-а-а! – раздался крик, за которым вновь последовала гробовая тишина.

– Сеньора Луиза! Сеньора Луиза! Это я! – крикнул теперь уже я, чтобы хоть как-то остановить щетку, готовую вот-вот опуститься прямо на мою голову.

Мы оба дрожали от страха.

Мы смотрели друг на друга, с трудом узнавая.

– Вы меня напугали до смерти! – сказала она все еще дрожащим голосом, подходя с практически невыполнимым намерением помочь мне подняться. – Почему вы там прячетесь? – спросила она, помогая мне поднять стул, который я уронил, когда падал сам.

– Я и не прячусь. Просто сегодня утром я потерял ручку и подумал, что оставил ее где-то здесь. Вот и залез под стол, чтобы посмотреть, не завалилась ли она, – я врал как мог. – Извините, что напугал вас. В любом случае, я ухожу, потому что уже поздно.

– Не стоит уходить из-за меня. Даже не переживайте. Я начну убирать с другого конца, и, если скажете, как выглядит ваша ручка, может, вместе мы найдем ее быстрее.

Ко мне пришла помощь, когда я меньше всего ее ждал.

– Она похожа вот на эту, – я показал ей ручку из стаканчика, – только с зелеными чернилами. Я всегда пользуюсь такими, – снова соврал я. – Я потерял ее как раз сегодня утром, – опять ложь. – Если вы найдете ее, то сделаете мне огромное одолжение.

– Не волнуйтесь, я помогу вам поискать ее. Если она вдруг окажется в мусорном ведре, то я точно ее увижу.

Я заметил искорки радости, какой-то призрачной надежды в глазах женщины, которой, как я предположил, было уже за шестьдесят. Позже я узнал, что ей было всего пятьдесят четыре. И в поисках моей ручки она увидела возможность хотя бы на день изменить рутину своей работы. Она продолжила что-то напевать себе под нос.

На всякий случай я задержался еще минут на десять и потом попрощался с Луизой.

– Не беспокойтесь, если я ее найду, то оставлю на вашем столе, – сказала она мне с улыбкой.

– Большое спасибо и до завтра.

– До завтра… – и снова вернулась к песне, которую я не знал.

В тот день я вернулся домой поздно, очень поздно.

Карлито уже спал. Реби не захотела разговаривать со мной. Я пытался ей что-то объяснить, придумывая ложь на ходу, как делал это в последнее время: слишком много работы, и все от меня чего-то требуют и так далее. Вопреки ее гневу и во многом благодаря ему, я чувствовал себя спокойно. Мне было приятно думать, что она все еще переживает и заботится обо мне, что она скучает по мне. Я был рад почувствовать в ее гневе остатки любви, которой уже давно не замечал.

Я сел на диван рядом с ней – приблизился, несмотря на ее нежелание быть рядом. Я свернулся калачиком рядом с ней в ожидании чего-то, в ожидании какой-нибудь реакции. Реакция последовала, но она не имела ничего общего с тем, что я думал.

– Мне пришлось все делать самой! Переодевать его, мыть, готовить ужин, укладывать спать, – крикнула она мне, рассерженно глядя в глаза.

Я сдался и отвернулся в сторону.

Я не знал, что сказать в ответ на столь объективную истину. Она не беспокоилась обо мне, не злилась из-за того, что не увидела меня раньше, не скучала по мне и по той любви, которая была между нами когда-то. Нет. Она злилась от усталости, от того, что никто не пришел к ней вовремя на помощь. Нет, дело было не в привязанности, не в утешении, не в любви… только в разделении обязанностей.

Мы отодвинулись друг от друга: не помню, кто сделал это первым. Мы сели на противоположные стороны двухместного дивана. Между нами было всего двадцать сантиметров, но даже этого было много, чтобы повернуть голову и разглядеть ту Реби, в которую я влюбился много лет назад.

Телевизор спас нас в тот день, как и во все предыдущие дни, когда между нами на диване усаживалось неловкое напряженное молчание. В ту ночь он пытался показать нам обратную сторону человеческой сущности: в программе несколько человек один за другим показывали истинное лицо, обмениваясь словами, криками и оскорблениями.

– Сегодня в нашей студии особый гость – журналистка… – Шквал аплодисментов.

Она вышла из-за кулис в баклажановом платье и на высоченных каблуках и направилась к белому креслу. Я представил себе, как она разгуливает в подобном наряде по Басре или бегает по Кабулу, как с фотокамерой в руке она пытается выяснить, не подают ли слишком горячий суп заключенным Гуантанамо или слишком холодный чай в следственных изоляторах России. Слушая, как и что она говорит, я не мог избавиться от этих образов.

Внезапно мое внимание привлекли звуки ссоры между этой журналисткой и кем-то из гостей студии. Тема была весьма курьезной:

– Вы забыли свои трусы у нее дома в тот день, когда муж вернулся из командировки? Да или нет?

– Ну, правда заключается в том, что…

– Да или нет? Это не столь сложный вопрос. Вы забыли в ту ночь свое нижнее белье в ее постели?

– Да, забыл, но дело в том, что… – и аплодисменты ведомой публики прервали повествование.

– Да? Что ж, этим все сказано, – ответила журналистка.

Программу продолжили новые вопросы, новые споры, сопровождаемые криками, оскорблениями и угрозами.

Реби встала и, не проронив ни слова, отправилась спать. Я выключил телевизор.

На несколько минут воцарилась тишина.

Гробовая тишина.

Где проходит эта грань между спокойствием и скукой?

Вторник, 2 апреля 2002

Это начало входить в привычку. Я снова остался на работе до последней минуты, чтобы немного покопаться в чужих жизнях. Теперь я думаю, что эта ручка была не чем иным, как предлогом, чтобы заполнить чем-то пустоту в жизни.

После вчерашнего меня еще ждали два стола в бухгалтерии, которые я не успел осмотреть как следует. Ничего интересного: у одной девушки я нашел припрятанную пачку сигарет, вторая очень любила конфеты. Эти набеги на чужую территорию не принесли мне абсолютно ничего нового.

Я уже собирался покинуть офис, когда мы с Луизой снова пересеклись: она только приступала к работе, я же никак не мог завершить свою. Я предложил ей кофе, и она с удовольствием согласилась. Она обрадовалась, это было заметно по ее лицу, по глазам, носу, даже по ее ушам. Это было заметно по ее швабре, по ее халату, по ее белым рабочим туфлям с золотыми пряжками, но вовсе не из золота. Она искренне обрадовалась, и дело было даже не в угощении, а в том, что кто-то заметил ее существование.

Мы провели вместе несколько минут – больше, чем я должен был, меньше, чем она ожидала, – болтая на самые разные темы, как бы прощупывая друг друга. За этими разговорами, что зародились по стечению обстоятельств и привели к обоюдному интересу, я открыл для себя очаровательную, простую и удивительную женщину, и ее возможности, ее прошлое, настоящее и, прежде всего, ее будущее не имели для меня важного значения.

В тот день, который уже давно перешел в ночь – ночь, когда я опять приехал слишком поздно домой, – она рассказала мне, что в студенческом возрасте получила степень бакалавра, и это было крайне необычно для женщин той эпохи.

Меня захватила эта дружеская и интересная беседа, так уже давно ничего не трогало. Мне нравился этот обмен фразами, словами, мнениями между двумя людьми. Мне нравилось, что в жизни все же нашлось время для чего-то настолько простого.

– Я столько сил вложила в учебу, но мне это не особо помогло. Потому что я вышла замуж и решила посвятить себя рождению детей. У меня их шестеро: трое мальчишек и три девчонки, сплошной паритет, представляете.

Паритет. Никогда бы не подумал, что когда-нибудь услышу подобное слово от нее.

– Сейчас они все уже большие, – она сказала «большие», чтобы не говорить «взрослые».

Еще какое-то время мы простояли у кофейного автомата. Она продолжала рассказывать мне в общих чертах о своей жизни, о своих детях. Из всех только две старшие девочки были эмансипированными – и она снова удивила меня своим словарным запасом. Остальные дети в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет до сих пор жили с ней, с мамой.

Мы взяли еще по одной чашке кофе, вернее, я взял себе и настоял, чтобы она согласилась еще на одно мое предложение. Я смотрел на ее лицо, когда передавал кофе.

Я поймал взгляд, который тут же перенес меня в ее детство. Я видел, как она, юная, стройная, с темной копной волос, с книгами под мышкой, сидела на первом ряду, а верзилы с заднего ряда доставали ее и всячески мешали учиться. Я видел ее одинокой, единственной, чужой в мире мужчин, в клетчатой юбке, белой блузке и с сосредоточенным выражением на лице. И видел остальных, тех, кто отставал от нее на голову, но кому было обеспечено большое будущее, только потому что они родились в штанах.

– Но все-таки шестеро, вам не кажется, это слишком много? – спросил я ее, протягивая стакан.

– Ну да. Видели бы вы меня в двадцать лет. Какая у меня была фигурка, и вот что осталось… – и она указала на себя, поворачиваясь, чтобы я мог лучше разглядеть ее фигуру с широкими бедрами, огромными ягодицами и внушительной грудью. – Теперь я похожа на молочную корову, – она грустно улыбнулась.

Я снова представил ее двадцатилетней, с целой жизнью впереди, с острым умом, которым ей так и не доведется воспользоваться, со знаниями, которые не принесут ей никакой пользы, и без единой возможности изменить свое будущее. Ей следовало родиться на тридцать лет позже, когда разница между полами стала не столь очевидной и когда она нашла бы более достойное применение своей светлой голове.

Я смотрел на нее, и мне было безумно жаль ее. Я смотрел на нее, и она все поняла. Мы смотрели друг на друга так, как люди редко смотрят друг на друга в последнее время, будто мы только что по-настоящему познакомились, будто только что увидели душу друг друга.

Мы поднесли стаканы с кофе к губам.

– Муж мой, – продолжала она, – всю жизнь работал, но сейчас, когда он на пенсии, с тем, что он получает, и моей зарплатой мы едва сводим концы с концами, опять же, дети… – и последнее слово повисло в воздухе. Мы оба все прекрасно понимали.

Наступила неловкая пауза, когда два человеческих разума вдруг дистанцировались друг от друга, мысленно переносясь каждый к своей семье.

Это была всего лишь секунда, всего лишь мгновение, потому что ей нужно было продолжать говорить. Это единственное, что ей оставалось, единственное, что не было запланировано на тот день.

– А вы знаете, что я никогда не выезжала за пределы Испании? – сказала она, стараясь хоть как-то поддержать беседу. – Знаете, я никогда не летала на самолете! – продолжала она, прихлебывая кофе одними губами, которые время нещадно наградило морщинами. – Никогда, и даже представить себе не могу, каково это, быть там.

И она подняла глаза к небу.

– Это проще простого узнать. В один прекрасный день берете и покупаете билет на самолет до Парижа и проводите там романтические выходные, – сказал я, отчего она рассмеялась натянутой, вымученной улыбкой побежденного.

– Ох, молодой человек, скажите это моему мужу! Правда в том, что в моем возрасте иногда хочется просто отдохнуть. Отдохнуть и не более того.

Я невольно подумал о Реби, которая в свои восемнадцать лет даже не задумывалась о таких словах, как «сон», «отдых» и «покой».

Я снова посмотрел на нее, но она уже исчезла, как исчезает роса с первыми лучами солнца. Образ девушки в клетчатой юбке, белой блузке и с книгами под мышкой вдруг растворился. Я очнулся, будто ото сна, и снова увидел перед собой женщину шестидесяти лет, статную, в синем халате и белых башмаках, со сморщенным лицом и утраченными надеждами. Все остальное безвозвратно осталось в прошлом.

Я видел в ней отражение всех наших неудач. Я ненавидел образ этой женщины за то, что он слишком напоминал о происходящем со мной в последнее время. Я понял, что в скором времени стану говорить как она: рассуждать о том, кем я мог бы стать, но так и не стал. Я встретился лицом к лицу с самим собой, жалуясь на собственные неудачи, несбывшиеся мечты, на то, что мир – а вовсе не я сам – похоронил мое будущее, не оставив даже оправдания, что я родился не в ту эпоху.

– Эй! – она напугала меня своим окликом.

– Извините, я тут задумался… а вы никогда не хотели вернуться к учебе? – попытался я выбраться из трясины мыслей. – Не хотели как-то изменить эту ситуацию?

– Ну, несколько лет назад я как раз собиралась записаться на компьютерные курсы, больше из любопытства, если честно. Но как раз в это время заболел мой муж, и мне пришлось полностью посвятить себя семье и дому. Было непросто, и потребовалось немало усилий, чтобы выбраться из этого. А теперь с восьми утра и до девяти вечера я убираюсь, так что времени ни на что не остается.

Луиза продолжала говорить, но, притворившись, что слушаю ее, я начал перебирать свою жизнь и сравнивать ее с той жизнью, которую мне хотелось бы прожить. Сравнение всегда давалось мне легче всего: это ничего не стоит и к тому же иногда идет на пользу, поскольку позволяет определить, в какой точке я все-таки нахожусь в данный момент.

Спустя несколько минут, в течение которых она говорила, а я просто кивал головой, я посмотрел на часы.

– Ох, что-то я совсем припозднился, – сказал я ей.

Она поблагодарила меня за кофе и ушла.

Я вернулся на свое рабочее место и задумался. Мне было страшно возвращаться домой. Я боялся столкнуться лицом к лицу с рутиной. Я боялся увидеть себя, уже шестидесятилетнего. Боялся увидеть Реби в синем халате и белых башмаках.

На часах стукнуло девять, а я все еще был на работе. Сидел за своим столом, притворяясь, что работаю, хотя на самом деле ничего не делал.

Ее голос снова вернул меня в реальность.

– Сейчас придет охранник, чтобы все закрыть, да и я уже буду направляться в сторону дома… пора, – сказала она мне, неся к небольшому желтому шкафу средства для уборки.

– Не беспокойтесь, я тоже уже ухожу, на сегодня, пожалуй, хватит, – смиренно ответил я, выключая компьютер.

– Да, вы настоящий трудяга, – крикнула она мне издалека.

Я подождал, пока она вернется.

– Ну, так что, пойдем?

– Подождите, только выкину все из карманов.

Усталым движением она засунула руку в большой карман халата, схватила горсть бумажек и бросила их в мешок с мусором. Она уже собиралась завязать его, но я остановил ее громким криком:

– Нет! Подождите минутку!

Бедняжка мгновенно остановилась, удивленная и слегка напуганная.

Я увидел маленькую бумажку, исписанную зелеными чернилами. Большой, неровный, довольно уродливый почерк, которого я никогда раньше не видел. Я взял ее в руки, чтобы прочитать.

Доктор Хайме Калабуиг