Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник) Архипов Андрей
Вопросов было много, однако главный состоял в возможности выбраться из веси не привлекая внимания буртасов. Не через ворота же выходить?
Получив порцию ворчания и причитающихся ехидных шуточек на темы «а чего ты такой грязный?», «есть ли у тебя желание еще изваляться?» и «лужа в углу тына уже битый час без свиней простаивает», Иван услышал заверения, что все пройдет в лучшем виде и его доставят за изгородь с любой стороны. А вот дальше… Вниз по холму есть пара глубоких оврагов, но их точно возьмут на заметку.
– Не пройдешь ты, вой, – подвел итог Свара. – Обложили знатно, не просочишься. Да и было бы что обкладывать… Со стороны леса вся весь шириной в две сотни шагов всего, а до деревьев по пажити, не соврать бы, два раза по столько. Не ведаешь, на что идешь…
– Зато на небе тучки, дождь вот-вот начнется, авось повезет…
– Пусть Перун тебе удачу пошлет, – еле слышно прошептал Свара. – А нет, так все одно встретим вскоре друг дружку…
– И вам тут не скучать.
Кивнув, Иван отправился под покрывалом сгущающихся сумерек в сторону совещающихся дружинных людей.
Трофим, Петр и остальная компания собрались под недавно воздвигнутым навесом, покрытым свежей дранкой и стоявшим рядом с дружинной избой для таких вот летних посиделок. При сооружении сего строения никто не мог предугадать, что здесь будут решаться судьбы селения таким большим количеством людей, и места подошедшему уже не хватило.
Упомянутая компания, кроме названных лиц, состояла из старосты Никифора, седого старика с живым лицом, занимающего центральное место, и двух дружинников. Все они расселись на двух лавках за грубо сколоченным узким столом из расщепленного пополам и обтесанного ствола осины.
Постояв минут десять, Иван уяснил, что обсуждение зашло в тупик. Все схемы противодействия, сочиненные, когда весь еще только закладывалась, пошли под откос. Никто не рассчитывал, что подойдет столь внушительная немилосердная сила, стремительным броском отсекшая селение от леса, а ведь подошли еще не все: одна лодья осталась добирать полон и рухлядь у отяков.
Когда шел выбор места заселения верви, то надеялись, что на Ветлуге смогут отбиться от небольшого числа новгородских ушкуйников, что черемисскому князю в случае недопонимания преподнесут очередные богатые подарки, и согласятся заплатить мехами и серебром булгарцам, если те, не дай бог, придут проверить, что же творится у них под боком.
Также думали, что смогут договориться с суздальцами, иногда заплывавшими в эти воды поторговать или собрать дань с местных племен, все-таки почти свои люди.
Но фактически – от чего убегали, к тому и пришли.
«Да, некуда крестьянину податься… Или христианину? – подумал Иван. – Один черт…»
Речь в удивительно спокойной обстановке за столом шла о том, как лучше погибнуть – быстро или с честью.
Быстро – это прорываться ночью в лес, пытаясь предупредить и увести жителей веси подальше в глухую тайгу, отрубая концы погони, которая без всяких сомнений повиснет у них за спиной. Наверняка прорыв встретит подготовленная засада и положит большую часть переяславцев. Недаром единственной информацией, переданной конным буртасом, была та, что на рассвете те выйдут по следу ушедших.
С честью – почти то же самое. Выйти из веси и броситься в самоубийственную ночную атаку, когда превосходство в мастерстве и доспехе слегка компенсируется темнотой и жаждой мести. Тогда есть возможность нанести противнику такой урон, что он не будет помышлять о преследовании баб и детей. Но в случае неудачи оставив их на полное растерзание.
Вариант остаться за укрепленным тыном и надеяться, что мимо не проведут полоненных жен, детей и соседей, не рассматривался как почти невероятный. Разговор между собравшимися шел в свободном формате, без всякой субординации. Десятник вообще сидел наполовину отвернувшись и поигрывая ножом, то и дело втыкая его в лавку рядом с собой, видимо, уже что-то для себя решив.
Как понял Иван, его собственную попытку пройти дозоры не рассматривали за своей ничтожностью. Видя, что дело идет к концу, егерь решил вмешаться:
– Нет ли желания у почтенных воев и членов общины выслушать совет?
– Сказывай свою мысль, – поднял на него глаза старик.
– А если не нападать на стоянку буртасов, а обратить внимание на лодьи?
– Говори, что на уме, вой, – подвинулся десятник к столу. – Сам мыслил лодьи пожечь, но то делу зело не поможет, так как третья есть ниже по течению.
– Сколько воев у буртасов со стороны холма весь стережет? – оперся кулаками на стол Иван.
– Два-три. На случай, ежели вплавь кто решит уйти. Остальные перегородили саженей сто пятьдесят от Дарьи до берега, что вниз по течению от веси. Гляди, вой…
– Чего ты его, Трофим, все вой, да вой величаешь?.. – задал вопрос старик. – Ужель имени у него нет?
– Имя есть, помню про то, Радимир, – ответил тот. – Токмо к веже пусть приучится сперва. Ужо начал понемногу. Забыть не могу, что десятником он меня кликал, будто шавку, да вел себя гордо, будто право такое имеет. А делами такого права еще не заслужил, слова одни пока. Даже князь меня по имени величал…
– Гордыня тебя обуяла, смотрю… Ну да ладно, дело-то не самое худое, – кивнул Радимир. – Продолжай… десятник.
– Гхм… Уйти нам через шеломань на Ветлугу не позволят: сигнал те двое дадут, лодьи отойдут от берега, стрелами побьют… Аще и пронырнет кто, то без кольчуги что он… Гх-хм…
Слегка оконфуженный десятник задумался.
– Вот и я об этом, Трофим Игнатьич, – отвалился от стола Иван. – Весть подать я на себя возьму, кольчуга для этого не надобна. Нет ее у меня, да и неудобно мне в ней, не говоря уже о том, что звоном выдать может. Лаз есть с той стороны?
– Есть, как не быть.
– Тогда на мне доставить известие в лесной лагерь. Поднырну вниз по течению, это мне не впервой, не заметит никто. А дальше дорогу я найду как-нибудь, даже впотьмах – водили меня по тем местам. Теперь о нападении на лодьи. Если я тишком не пройду через тех двоих, то сразу с обрыва в воду уйду… Глубоко там?
– Два-три роста твоих будет. Потому и весь ниже по холму ставили, что течение там быстрое и склон подмывает, – заметил Радимир. – Глубина ничто для тебя? Мы-то люди степные… от Днепра далече было.
– Ничто. Так вот, если я смогу снять буртасский дозор, то вернусь к лазу, скажу об этом. Сам уйду сразу, а вам воля лодьи взять или пожечь. Если возьмете хоть одну, то торговаться с ними можно. Хотя… – почесал густую щетину Иван. – Нет, на пустую торговаться не будут, особенно если насады нашли. А вот урон с вершины холма стрелами причинить сможете этим суденышкам. Только уголья в горшке пронести тихим образом надо…
– Пронесем, не об этом мысли, – прервал его десятник. – И как урон ворогу доставить, не твоя забота. Не в обиду сказал, зла не держи на меня, просто тебе о другом думать надобно… яко ты дозор снимать будешь. А ужо ослобонишь от сея прети нас, то мы и выступим. Ибо не решались мы выйти грудь на грудь с таким войском: побили бы нас и веси конец. А ежели скрытно, то с края шеломани али, как ты ее прозываешь холма, достанем мы дружинными луками навесом до лагеря и лодьи огнем осыплем. Хоть там поболее ста саженей будет, но нам с пригорка стрелы бросать… Мал щипок, да дорог. А попрут бестолково вороги на вершину мимо веси – то оттуда уже охотнички их стрелами закидают.
– Фланговый огонь, угу… А насчет того, как дозор мне снимать, не беспокойтесь. Не ведаю, смогу ли, но в темноте моему ножу все преимущества. Таким вещам меня обучали, а потом еще и школа хорошая была.
– Иной раз слова и мысли ты непонятные для меня высказываешь, – проговорил после нескольких секунд тишины Радимир. – Да не в сей час мы с тобой говорить о том будем. Не зачинал я ранее этого разговора, подожду немного еще. Когда идешь?
– Сейчас и пойду. Не ожидают они сразу такой наглости, да и стемнело уже почти.
– Поспрошай Свару о дозоре. Он вой глазастый – в сумерках мог углядеть, куда они расползлись, – заметил вслед уходящему егерю десятник.
Тучи прикрыли землю от взоров ночного небесного светила и далеких стылых звезд.
Тучи, не позволяющие разглядеть подрагивающие на земле тени на фоне темного вечернего неба.
Тучи, скрывающие затаившегося гостя от ненужных ему любопытствующих взоров.
«Эх, еще бы не дать чутким ушам засечь хруст мелких веток, попадающих под толстые подошвы».
Но вот и ветер поднялся, порывисто шевеля стебли уже подросшей травы. Стоит ему затихнуть, и сверчок на соседнем цветке начинает шевелиться и разминать передние крылышки, для того чтобы завести свой звонкий металлический стрекот.
«Или ты ночной кузнечик? Бывают такие?»
В кустах кто-то завозился, пофыркивая, и спугнул небольшую невзрачную птичку, перелетевшую на соседнюю ветку.
«Пой же, серая, пой, как мне не хватает твоих отвлекающих соловьиных трелей. Уа!.. Зараза кусачая, да когда же ты заползла-то в это место! Так, ногу немного расслабить, отпустить напряжение, сжимающее тело. Передвинуть немного руку.
Уже близко, можно прикоснуться к массивному стволу березы, чтобы чуть приподняться над землей. Вот о тебя как раз можно и опереться, не выдав себя скрипом коры о шершавые подушечки ладоней.
Тын остался позади уже давно… время медленно течет, убаюкивая лес и его обитателей.
И ты спи, немолодой уже, вон как бородка клюет на грудь в такт переливающемуся стрекоту из травы.
Да что же ты встрепенулся, родимый, это же соловушка наш завел свою песню.
Эх… кабы посидеть с ладной девкой сейчас под кустом, положив ладонь на тонкую талию, что-то промурлыкать ей на ушко под выбившуюся прядь, а потом… Э-э-эх, потом! Да меня что-то понесло, а уже осталось совсем ничего…
Лишь бы сучок не попался. Шаг, второй… треск… Нет, поздно, родимый, поздно, все, не трепыхайся, тихо… тихо… ты уже мертвый, только еще не знаешь об этом…
Как же жалко мне тебя, да что уж тут поделать, я тебя сюда не звал…
А, черт, что же ты после еды из своей куцей бороденки крошки-то не вытряхнул? Теперь вытирать не только нож, но и другую руку.
Так, теперь второй… должен сидеть метрах в сорока… А зайду-ка я на него сверху холма, там вроде тропочка была, по уверениям местных, на ней сучочки полегче разглядеть будет…
Э-э-э… ужик… или кто ты? Не разглядишь. Ну-ка ползи отсюда. Еще цапнешь…
Вот и второй дозорный… Да их тут двое, етыть… Так, стоп, не оглядывайся, тут никого нет.
Не оглядывайся!
Ну ладно… иди проверь… А я пока еще одного утихомирю… Оболтус… Зачем доспех снял? Поддоспешник проветриваешь?»
Нож блеснул под светом яркой звезды, все-таки заглянувшей за покрывало туч, и воткнулся в тощую шею сидящего сторожа, повернувшегося глянуть на отошедшего соседа.
Спустя мгновение на подбородок подозрительного напарника легла жесткая ладонь, сзади прижалось горячее тело, что-то удержало дернувшиеся вверх руки, и глухой треск перекрыл рванувшийся было из самого нутра крик.
«Э-э-эх, какие молодые вы, едрен батон, как говорит Степаныч.
Кто же догадался вас сюда поставить? А ведь могли бы жить да жить.
Ладно, расчувствовался… Эти шакалята завтра бы насиловали пойманных э… весянок, так? Правда, в третью очередь, но зато под подзуживание старших наставников…
Все, шеломы со всех собрать, а то не поверят ведь, чертяки… и вниз, почти не скрываясь.
Если кто-то есть еще в засаде не самый хитрый, то клюнет и сигнал подаст. Лучше сейчас проколоться, чем позже, когда отряд уже выйдет из веси…
Ладно, чего я опять менжуюсь – уверен же, что никого нет…
Вот и забор. Хлопцы, тук-тук-тук…»
– Тихо, тихо, свои… убери клинок от горла. Вот вам шеломы, меняю на свой сидор. Вещмешок, говорю, отдайте. Ну, бывайте, я пошел…
Глава 10
Лесная засада
Ночной лес около поселения переяславцев встречал любого вошедшего в него этой ночью влажными объятьями колючих еловых веток и прелым запахом прошлогодней хвои.
Небесам не понравился вечерний напор темных грозовых туч, они разъярились и вспороли их оболочку вспышкой голубой ветвистой молнии, сопровождая ее глухим утробным громовым рычанием.
Ринувшиеся вниз потоки воды быстро опустошили небесные хляби, и дальше только моросящий дождик, более похожий на густой туман с плавающими в нем каплями воды, беспокоил лесную жизнь в древесной чаще.
Поеживаясь от ночной прохлады, в мокрой, отжатой на бегу одежде, Иван осторожно пробирался к строящемуся на лесной речке дому, стараясь не потерять ориентиров в глубине леса.
Вот пройдены огороды, вот осталось позади поле с первыми неровными всходами, вот новая пажить скрылась за спиной в густом сумраке. Нет, к старому пастбищу, где расположились лагерем пришлые воины, даже соваться не следует. Бр-р-р… холодно, хорошо, хоть обувь осталась сухой благодаря маленьким радостям цивилизации в виде полиэтиленовых пакетов.
Перед тем как войти в воду, Иван тщательно упаковал в них ботинки и патроны с чистой тряпицей. Потом он сложил одежду и получившиеся свертки в вещмешок и, медленно спустившись с крутого обрыва, бесшумно вошел в воду, стараясь раньше времени не потревожить охранение буртасов.
Если бы глинистое дно оказалось не таким скользким или просто хватило бы пакетов на остальные вещи… Ну да ладно, зато не заснет по дороге – стучащие друг о дружку зубы не позволят. Главное при этом – не заболеть, что вполне вероятно, потому что пересекать редкие просветы между лесными массивами пришлось ползком по холодной земле, щедро пачкая майку со штанами пятнами густо пахнущей июньским разнотравьем влажной зелени пополам с глиной.
Зато при выходе к месту назначения смытая наполовину с лица сажа вкупе с вышеперечисленными разводами придавала бывшему десантнику особый колорит. Глядишь, при взгляде на него подавится какой-нибудь вражина своим языком от восторга. По крайней мере, так Иван рассуждал, оглядывая прилегающую территорию.
«Так, сруб вместе с огородиком поставлен саженях (вот, уже привязалось, надо же) в двухсот пятидесяти от пажити, и есть надежда, что за короткий вечер пришлые (а сам как будто местный, ха!) не успели исследовать эту часть леса. А если успели, то не остались…»
Однако, подойдя к дому с дальней от речки стороны, капитан в отставке неожиданно ощутил, как его внутренний голос заартачился, собираясь из этой отставки выйти.
Не пойду дальше, и все.
Видимо, уже успел припомнить отголоски былых навыков, подобно тому как любитель побренчать в молодости на гитаре успевает за короткий срок восстановить послушность своих пальцев, бережно сняв со стены пыльный инструмент. Сначала, правда, приходится минут десять перебирать и подтягивать струны на уже немного рассохшемся и пооблупившемся грифе, но потом руки обретают память и начинают выдавать нечто похожее на мелодию.
«И че это ты не пойдешь?» – спросил капитан у своего «второго я».
«А ниче… вот буду тут сидеть до посинения…»
«Это ты могешь… Ну ладно, тогда полежим, вот только осторожно заползу сюда… под ракитовый кусток. Надеюсь, что никто ничем сюда швыряться не будет… Авхг… какой к черту ракитовый, это же шиповник натуральный! Выполю завтра к чертовой матери…»
Устроившись удобнее и дождавшись момента, когда внутренний голос успокоенно замолчал, Иван замер и попытался что-то уловить со стороны новых строений. От куста почти ничего не было видно, лишь срубы избы и баньки на противоположной стороне поляны выделялись размытыми пятнами.
Тем не менее он не оставлял своего немудреного занятия. И в один прекрасный момент ему даже показалось, что оттуда донесся еле слышный шепот, однако забредший в эту же минуту на поляну ветер пронесся над верхушками деревьев, и шорох хлопающих на ветру молодых березовых листьев заглушил все звуки в округе. Однако дело он свое сделал – разорвал пелену облаков, и хлынувший оттуда слабый лунный свет выхватил смутные шевеления теней около подклети.
Иван хмыкнул и тихонько пополз из-под куста.
Поправив на спине ружье, бережно протертое после вынужденного купания (но постоянно цепляющееся за все низко висящие ветки, и словно бы высказывающее этим свое неодобрение небрежному к себе отношению), он по опушке крадучись подобрался к избе.
Затем прислонился к ее стене и, задержав дыхание, почти минуту прислушивался к доносящимся звукам. Глупо было бы, выбравшись из окруженной веси, самому придти в логово противника или напороться на шальную стрелу от своих же.
– Привет геологам и прочей братии, – наконец выглянул он из-за угла. – Хотел еще издалека пропеть «пусть бегут неуклюже…», но внезапно понял, что кое-кто меня может не понять…
– Тьфу, прости Господи, напужал-то как… Аж дыхание захолонуло, – уселся обратно вскочивший было Антип. – Откель ты взялся, Иван?
– Откуда? Оттуда, из веси…
– Иван Михалыч, – начал Тимка, отодвигая руку от самострела. – А как…
– Дядя Ваня, и достаточно. Мы, Тимка, теперь все даже больше чем просто родня… А для остальных Иваном буду, называться по отчеству здесь как-то не принято.
– Дядя Вань, а выбрался ты как? Мы к самой пажити почти подобрались, там дозоры кругом басурманские стоят, мышь не проскочит…
– Расскажу сейчас… Антип, а зачем так было рисковать? – повернулся Иван к охотнику.
– Дык… вот привязалась от вас присказка. Надобно было проследить за ворогом. Как без этого обойтись? А от отрока сего… от него просто так не отвяжешься, – смутился охотник, кивнув на Тимку. – Цыкнешь на него, скажешь, что не заяти его более с собой, а он все одно сзади ползет. Однако нечем мне ему попенять – тише меня скрадывается. Добрый охотник растет, а белку ту же тупой стрелой али птицу – так просто влет бьет.
– Это мне батя самострел немного улучшил. – Было заметно даже в темноте, как Тимка расплылся от похвалы. – Предохранитель поставил, тетиву перетянул. Дядя Слава обещал еще жилы на запасную дать, а дядька Любим болтов мне наделал. Мое это, нравится мне в лесу… Так как же ты выбрался из веси, дядь Вань?
– Хм… Ну раз ты тут ползал под самым носом у ворога, то, пожалуй, знать тебе об этом нужно… Чтобы осторожность имел и понимал, чем все кончиться может, – начал Иван. – По трупам, Тимофей, по трупам я оттуда выбрался… а дальше сплавился по речке. Даже подныривать не пришлось особо, разве что случайно это вышло… А потом выбрался, отряхнулся – и вот он я. А вот зачем я такой путь проделал? Прознали буртасы… Что? Да, это именно они, Трофим опознал их по хвостам. Прознали они как-то, что баб мы в лес увели. То ли кто-то раньше подошел к веси, то ли следы при уходе явные оставили, но они твердо уверены, что внутри изгороди только вои и смерды…
– Нет среди нас смердов – людины мы, свободные общинники… – парировал Антип, неожиданно начиная горячиться. – Аще кто называет нас так, так то по гордыне своей. А смерды – это людишки сильно зависимые, имущества своего иной раз не имеющие, али полоняне, на земли осаженные. Их и продать, и переселить владетелю вольно. И проживают такие людишки в селах, оброк платят князю али боярину. А наша вервь в нескольких весях обиталась и токмо воинской повинностью князю должна была…
– Все, все… понял, Антип, прости ради Бога, – выставил вперед ладони Иван. – Я не в обиду сказал, просто так понял ваши слова и порядки… Так что ты думаешь по поводу людишек, которых мы около… как же обозвать-то… около железного болота собираем?
– Зело ты рек про место. А про баб… Мигом туда ночью обрачусь, расшугаю по лесам, кого найду. Хе, хе… Ты вельми тихо скрадываешься, да вон морду свою всю расцарапал… А мне это не грозит, и ночь не помеха.
– Тут вот еще какое дело… Старосту они отяковского, что с низовьев, прихватили. Трофим баял, все дорожки он тут знает, и спастись от него никак нельзя…
– От Пычея? Стрелой в него бросить и угомонить навеки, раз он пошел против нас…
– Ну да, это можно попробовать, – задумчиво протянул Иван, но тут же скептически выгнул бровь. – А если его в доспех оденут?
– Ну… трудненько будет, но попытаться можно…
– Тут, Антип, дело такое… Никак этих воев выпускать из лесу нельзя. Каждый из них на счету, а если они весь соберутся брать… Вернутся обозленные, и что тогда? Пожгут все, но это бы ладно… побьют сгоряча весь народец, а скотину заберут. Бабам тогда останется только в одиночку с голодухи помереть…
– Так-то оно так. Да як же осилить эту прорву?
– Как? Тогда слушай сюда… – Иван устроился удобнее. – И ты тоже, Тимка, тебя это коснется в первую очередь. Не струсишь? Ну да… хватит улыбаться, я же вижу… Ну, не вижу, так чувствую – тебе бы только дать в войнушку поиграть. Ты, Антип, пойдешь к болоту и соберешь тех охотников, кто уже пришел на место. Плотникам скажешь срубить несколько бревен ближе к месту, которое мы с тобой наметим. Ночью поберегутся пусть рубить, чтобы не зашибло ненароком, но бояться шума не надо – все равно буртасы сюда уже собрались выступать…
По мере обсуждения скептическое лицо Антипа понемногу разглаживалось, потом он начал энергично кивать, а в конце даже стал объяснять про место на лесной речке, где тропка близко подходит к обрывистому берегу.
Наконец охотник подхватил котомку и быстрым скользящим шагом покинул спутников, а Иван с Тимкой неторопливо собрались, захватили приготовленный Антипом смоляной факел и осторожно побрели вслед за ним по чуть заметной тропинке, ведущей вдоль лесной речки.
Десятник Алтыш нервно передернул плечами. Его мучили недобрые предчувствия, связанные с осажденной весью, а также злость и вынужденный ночной недосып, так что на этом фоне мелкие неудобства пешего перехода ничего не значили.
Отряд, который он вел лесной чащей, временами утыкался в непреодолимые заросли хвойных деревьев и завалы из полусгнивших древесных исполинов.
Однако идущий впереди отяцкий староста, которого угрозами заставили искать дорогу до лесного схрона местных людишек, неизменно показывал то на следы от лаптей небольшого размера на свежей земле, то на примятые стебли травы. И вел его воинов дальше вверх по течению вдоль берега, поросшего пятнами густой осоки.
Только раз он изумленно вздрогнул, заметив надломанную ветку, и долго стоял, прислушиваясь и недоверчиво оглядываясь вокруг. Но потом опять махнул рукой вперед, продолжив двигаться в том же направлении.
«Ох, а все с этой ночи не заладилось, будь она неладна, – продолжил безмолвный разговор сам с собой десятник, отправляясь вслед за проводником. – Казалось бы, после разгрома отяцкого поселения все должно сложиться удачно. Емяшко, племяш, сделал все возможное для этого. Прибежал к поселению раньше на целый час.
А что? Молод еще, ноги быстрые, да и без доспеха был. Высмотрел, как бабы в лес уходят, даже чуток проследил, куда они направились, а потом доложил об этом напрямую сотнику.
Молодец, отличился.
Ибраим его отечески по плечу похлопал, разрешил на следующий день с нами в лесной схрон идти выбирать себе долю в добыче.
А племяш-то как рад был! Оказывается, он уже присмотрел себе девицу, которая уходила в лес с маленьким ребенком на руках – русая, румяная, коса ниже пояса… А уж ее фигуру он так описывал вечером у костра, что слюна не только у молодежи пошла через губу.
А потом по секрету своему дядьке поведал, что не прочь взять ее не наложницей, а женой. И даже ребенка усыновить, если та противиться будет без него идти.
С одной стороны, парень еще юнец – кровь взыграла, вот и решился ожениться. А с другой… что еще нужно воину для счастья? Чтобы верная да красивая жена дома ждала с добычей из славного похода…
Хотя красавицы и в родном селении не хуже, чем местные бабы. Черноволосые, статные, дородные. Чего он на русинку запал? Или это не русинка? А! Шайтан их тут разберет! Главное, что ее можно просто так в дом к себе взять, никакого тебе выкупа, как новые законы велят…
Да и сам он прорву лет прожил с полоненной словенкой, пока та не преставилась в прошлом году, – почему бы и племяннику так же не пожить? А то свои девки покочевряжатся еще, прежде чем замуж решатся пойти.
В этом деле и мужчины в роду им не указ по обычаям старым…
Вот и выбирают себе мужа помоложе, да чтоб статью вышел, побогаче, да чтобы воин был первый… А не думают, глупые, что обычно бывает только одно из этих достоинств – богатый или молодой, выживший или первый.
А племяш его так и вовсе не в завидных женихах ходил. Сначала был в помощниках у кузнеца, но не срослось что-то, перешел в ученики к мастеру, который занимался строительством… А тот возьми и осерчай на него за что-то!
Пришлось Алтышу его к себе пристроить, предварительно обучив, как саблю в руке держать.
Мать Емяшко была его сестрой, помершей родами, а отец… отец был его побратимом. Только вот пропал его названный брат по-глупому, попав под купеческую саблю, когда они караван речной решили пощипать. Купцов вскорости всех положили, но разве этим сыну отца вернешь? А славная тогда добыча досталась…
Купец шелк вез не старой дорогой через Буртас, а водным путем по Кара-Идель[9]. Видимо, решил монет в мошне побольше оставить, а заодно и путь сократить. Да вот вышло, что жизни оставшейся себя лишил, старости в окружении молодой жены, любимых детей, светлого, большого дома, тучных стад…
Тьфу, – сплюнул Алтыш, попав себе на кончик сапога. – Да что это я размечтался о несбыточном? Никак бабы близко, вот их запахом дурные мысли и навеваются…
Так вот, насчет дурости… Сотник почему-то решил не брать нахрапом весь. Хотя да… Живут-то здесь небогато. У них на родине почти каждый в сапогах ходит, богатство у человека определяется – есть у тебя конь или нет. А тут лапти да онучи. Тьфу, голь перекатная, только воев положишь…
Мудро сотник решил. И Емяшко на жеребце правильно послал сказать местным воям, что поутру мы выйдем полон искать.
Только вот не клюнули русины на это – зря воины прождали в засаде на опушке леса.
Хотя этим-то повезло… А вот те, кто сидели у костров, изображая всю полную сотню, получили град стрел на свою голову. Троих сразу наповал, а уж пораненных сколько…
Как уж смогли заснуть Иштан и братья Енговат и Разгоз, что их прирезали спящими? Этого они уже никому не скажут… А Енговату вообще шею свернули как младенцу.
Эх… а нужно было всего-навсего высмотреть, если русины за тын с той стороны полезут, и сигнал остальным дать. А уж если много их через изгородь перекинется, то скинуть кольчужку да сигануть в реку – жизнь-то дороже… С лодьи потом подберут: в лагере постоянно два десятка в готовности, отплытия ждут.
Только вот от недалекого ума эти десятки вверх на холм бросились, когда оттуда стрелы падать начали, да еще и остальных с собой потащили. Потом один из десятников оправдывался боязнью, что стрелами лодьи пожечь могли. Было дело, пяток упало… Так ведь дождь был, разве же займется огонь по мокрой древесине? Мигом потушили…
А вот те, кто на холм бросился, еще и сбоку удар получили. Стрелы те, правда, были не каленые, а обычные охотничьи срезни, так им и этого хватило. Четверым ноги порезало, как раз чуть ниже халата попали, а одному прямо в лицо… Даже мне вспоминать тошно то месиво у него под шлемом, которое в итоге получилось.
Как сотник ярился, как ярился… Хотел сразу на весь всех послать – это ночью-то! Еле отговорили.
Потом кричал на всю округу, что всех неверных на кусочки порежет, само поселение сожжет, а землю потом сравняет и солью засыплет! Еще бы серебром грозился завалить, так же дорого вышло бы.
А-а! Вот что значит якшаться с булгарцами – наша старая вера теперь совсем не признается, никто и не помнит, как эти самые булгары объявили нам священную войну за набеги и силу нашу.
Да, было времечко… А ныне? Тьфу! Взять тот же нелепый обстрел с холма! Мельчают людишки, мельчают… А в итоге за ночь семеро убитых и десяток пораненных, из них трое, верно, так и останутся хромыми на всю жизнь. Такие потери…
С утра в сотне начали шушукаться, что удача отвернулась от Ибраима, как только он на русинов напал. Пора, мол, другого предводителя искать. Ха! Как же, найдешь… Ибраим в Буртасе к таким людям заходит… Ой, не надо вспоминать, от такого сотника просто так не уйдешь – везде найдет.
Да уж… А в результате этого обстрела в лес Ибраим отправил не три десятка, а всего лишь два. Иначе никак не удержать было местный люд в том селении – мигом бы все разбежались.
Но ничего, поймать бы в полон хоть часть сбежавших баб, а за остальными всегда можно вернуться. Да и голодно в лесу пока, так что сами они выйдут, когда животы подводить начнет.
Кроме того, с низовьев еще три с половиной десятка должны подойти на следующее утро.
Если успеют, конечно.
Им все-таки надо за день обобрать селение и зализать свои раны, раненых-то всех там оставили. Правда, немного их, и это даже не раны, а просто порезы… Так что хватит наших воев этим русинам за глаза. У них одоспешенных ратников всего человек пять, не более. Остальные не в счет. Хм… только под их стрелы все равно не хочется».
Путь, по которому их вел отяк, приблизился к речке. Справа, почти под самыми ногами извивался крутой, в рост человека глинистый обрыв. Сажени через четыре от него шел выступами противоположный берег, зажимая лесную речушку в тесные оковы. Узкий небесный просвет над ней только подчеркивал исполинские кроны деревьев с густым подлеском, замершие по ее краям. Тихий утренний покой омрачал лишь сорочий стрекот, сопровождавший колонну всю дорогу. Неожиданно отяк впереди остановился, и позевывающий от недосыпания Алтыш чуть не влетел ему в спину.
– Поганая собака, как можно так вставать без предупреждения? – закричал он, отшвыривая проводника вперед.
Тот только успел вытянуть перед собой руку.
На тропинке, метрах в двенадцати от них стоял маленький растрепанный мальчик лет десяти – в одной руке он держал берестяное лукошко, а другая была заведена за спину.
Глаза его растерянно смотрели на подходящих ратников, и чувствовалось, что еще чуть-чуть – и он заплачет. Алтыш вымученно улыбнулся, присел на корточки, чтобы мальчик не испугался и не убежал, а потом поманил его пальчиком.
– Этот младенец нам и поведает, где тут у них схрон, – тихонько произнес десятник для остановившихся позади воинов.
Можно было и громче, но не хотелось спугнуть мальчонку… А что касается смысла его речи, то и так понятно, что стоящее впереди замызганное дитя, вовсю хлюпающее носом, его все равно не поймет.
Это было последнее, что успел сказать Алтыш. Дальше события втянули его в такой водоворот, что ни открыть рта, ни подумать он уже не успевал.
Слева от мальчугана, буквально шагах в трех от него из-за толстого ствола сосны выступила фигура человека в одежде странного покроя. Эти его одеяния были покрыты бурыми и зелеными пятнами, лицо было перепачкано полосами грязи, а в руках он держал черную длинную… палку, заканчивающуюся двумя зияющими дырами и направленную прямо на столпившихся ратников.
– Пычей, уллань[10]… – донесся резкий голос от чудаковатой фигуры.
Видимо, это были слова заклинания, потому что Пычей, всю дорогу не жаловавшийся на свое здоровье, рухнул на траву.
Теперь даже те, кто поначалу не обратил внимания на вышедшего из-за дерева человека, смотрели на него во все глаза. Кто-то потащил из ножен меч, а кто-то потянулся за стрелой, чтобы положить ее на заранее натянутую тетиву.
И тут вдруг раздался небесный гром такой силы, что некоторые воины позади Алтыша рухнули, а другие схватились за глаза, вопя от боли.
И сразу за этим ударил по ушам второй раскат, вызвавший новые стенания и крики ярости.
Десятник уже напряг мускулы, начиная тащить меч из ножен и пытаясь рывком поднять свои старые кости с земли, чтобы прыгнуть на незнакомца, как вдруг боковым зрением он увидел приближающуюся тень справа, со стороны реки.
Поворачивая в сторону опасности голову, он краем глаза успел с удивлением заметить давешнего мальчонку, который уже не выглядел так потерянно а, сжав губы, поднимал руку, держащую… самострел! Несколько таких игрушек Алтыш видел у сотника и знал, как они могут быть опасны…
В этот момент тень справа догнала все-таки голову десятника, оказавшись бревном, закрепленным веревками на верхушках деревьев.
Ловушку закончили рано утром. Срубить деревья, и очистить их от веток было нехитрым делом, хотя ночью это приходилось делать очень осторожно, чтобы ненароком кого-нибудь не зашибить.
А вот втащить бревна на деревья, предварительно вскарабкавшись туда самим, было очень большой морокой. Фаддей, старшина плотников, даже сверзился с середины наклоненного дерева оземь, правда, все обошлось благополучно, поскольку землей в этом случае выступала поверхность воды, и дело обошлось лишь купанием, отчего все оставшееся время тот походил на мокрого нахохлившегося петуха.
Несколько бревен подвесили торчком в ветвях елок, собрав веревки, на которых они висели, в пучок и привязав их к стволу березы, стоявшей чуть поодаль в густом подлеске. Одно умудрились оттянуть к деревьям на другом берегу, воспользовавшись тем, что одинокая ель стояла, сильно согнувшись в сторону речки, и пеньковых канатов, на которых бревно висело, в небесном просвете заметно не было.
Пришлась к месту и капроновая сетка, которую плотники прихватили из строящейся избы, чтобы «ворогу не досталась».
По крайней мере, так они признавались, отводя глаза в сторону.
Ее разместили в зарослях вдоль тропы на всякий случай. Если кто из буртасов запутается или запнется, то все польза для общества будет.
А на сладкое приготовили длинные заостренные колья, потому что бежать с топором на воина в доспехе всем представлялось слегка неразумным. Разве что метнуть его в спину, ну так это разве что враг специально к тебе задом повернется…
В течение всего времени подготовки Антип внимательно следил, чтобы кто-нибудь, упаси Господи, не натоптал или не намусорил непосредственно около тропы, и пытался собрать с округи стекающийся отовсюду народ.
К утру в его распоряжении оказались семеро охотников, которые окольными тропками довели людей до железного болота, как с легкой руки Ивана окрестили место, где нашли черные блестящие окатыши.
Некоторых из них обнаружили легконогие вестники-мальчишки, отправленные ночью на свой страх и риск группами в разные стороны. В деле поиска к ребятам также примкнули несколько бедовых девчат чуть постарше да несколько бабенок, не занятых заботой о младенцах и стариках.
Остальной народ отправили разбредаться в леса за болотом, а в случае нужды приказали всем уходить глубже в чащу. Однако последнему указанию было необходимо следовать только при отсутствии следующим днем сигнала на сбор, который должны будут подать те же неугомонные мальчишки. Тут уж кто дальше убежит – тот и спасется, если не попадет, конечно, на зуб диким лесным зверям.
В итоге на месте засады оставили только восьмерых вооруженных топорами и кольями плотников и кузнецов. Их отвели от греха подальше и спрятали саженей за тридцать от места встречи вверх по течению речки.
Охотникам же обустроили места для стрельбы на противоположном берегу так, чтобы никто из своих не попал по случайности в их сектор обстрела. И наказали бить ворогу в лицо и по ногам, а кто силу чувствует в руках и луке с такого небольшого расстояния кольчугу пробить, то и куда глаз глянет.
Отдельного разговора среди размещающихся защитников заслуживала Ефросинья, которая стоила всех мужиков, вместе взятых. Когда Иван увидел ее первый раз в утренних сумерках, а прежде случая не было, так как сия боевая женщина командовала полевыми работами, то первым делом схватился за топор, подумав, что опять нарвался на косолапого, а потом еще полминуты стоял, открыв рот.
Стоял, пока та не подошла к нему и своей дланью не подняла ему отвисший до груди подбородок.
– Шо, вой, не видал настоящих баб? Слюни-то подбери, ишь как воззрился на стать мою. Ну… упрашивать будешь, авось сломаюсь, слабость бабскую тебе покажу. Вон за теми кустами – уж больно по нраву ты мне пришелся…
– А…
– А остальные как-то мелковаты, разве что кузнец неплох, что с тобой явился. Но тот что-то на мои чары не падок, али просто виду не подает. Лишь ты такие пламенные взгляды бросаешь, что томно в груди становится…
Ефросинья гулко расхохоталась и прошла мимо, отчего все ее, надо сказать, выдающиеся в некоторых нужных местах телеса мягко запрыгали. Вместе с бревном, которое непринужденно лежало в процессе беседы на ее многострадальном женском плече.
– Вот так вот, – сказал себе Иван, почесывая густую щетину. – Выходит, что не видел ты настоящих женщин… А ведь симпатичная бабенка, хм… если ее немножко пропорционально уменьшить.
Вот такой вот вой иного пола загородил тропу, дабы не прошел враг и не забрал баб и детей к себе в полон…
Справедливости ради надо признать, что в помощь ей Иван отрядил себя. Антип же чуть раньше ушел вниз по течению с обязательством довести противника до этого места и убрать по пути любые признаки того, что здесь может таиться засада.
А вот с Тимкой пришлось повозиться.
Он никак не хотел придавать своему лицу страдальческого, плаксивого выражения.
Сначала Иван пытался этого добиться командным голосом, потом перешел на угрозы переодеть его в девичье платье, затем просто попросил и совершенно серьезно сказал, что от его спектакля зависят жизни тех людей, что их сейчас окружают.
Тимка попросил минуту на раздумья и явился чуть погодя переодевшимся и полностью преобразившимся в бедную сиротку. Этого эффекта он добился, махнувшись на время одежкой с одним из вестников, оставленных в качестве связных с железным болотом.
Одобрительно кивнув, Иван наказал ему сразу отступать в лес после первого выстрела, а сам пошел выбирать угол стрельбы, который позволит нанести наибольшее поражение противнику при стрельбе мелкой дробью по глазам. Да, жестоко и подло, зато справедливо…
Послав оба выстрела дробью в скопление глаз и лиц, Иван торопливо переломил ружье и зарядил картечью.
Тут же зашуршали еловые ветки, пропуская падающие вниз бревна.
Это Ефросинья, перерезав одним махом удерживающие их веревки с помощью выданного Любимом длинного заточенного лезвия запустила маховик сокрушающего падения.
Читать бесплатно другие книги:
