Сновидец. Призови сокола Стивотер Мэгги
Хеннесси вздохнула, взяла кружку и привалилась к спинке сиденья. Она жалела, что нельзя курить. Нужно было куда-то девать руки.
– Ладно. Что ты хочешь знать? Мне снится один и тот же сон, с тех пор как умерла моя мать. Каждый раз, когда я отключаюсь настолько, чтобы успеть заснуть, он начинается, всегда одинаковый, всегда кошмар, всегда гадость.
– Что тебе снится?
– Я читала, – сказала Хеннесси, – что самый распространенный сон у американцев – падение. А я бы предположила, что сдача экзаменов. Говорят, этот сон часто видят перфекционисты.
– Что тебе снится?
– Говорят, влюбленные могут увидеть во сне одно и то же, если их головы лежат рядом, – добавила Хеннесси с ноткой отчаяния, показывая пальцами, как именно рядом. – Правда, это не доказано научно. По крайней мере, в последний раз я читала в Сети опровержение.
– Что тебе снится?
Венди поставила перед ними еду, заговорщицки наклонилась и спросила, нужны ли специи. Ронан молча устремил на нее тяжелый взгляд. Это молчание означало: «Отвали, у нас личный разговор».
Официантка похлопала его по руке.
– Ты похож на моего сына, – добродушно сказала она и удалилась.
Ронан перевел взгляд на Хеннесси, поверх вафли, на которой Венди нарисовала взбитыми сливками улыбку.
Хеннесси смотрела в тарелку, где лежали четыре треугольничка французского тоста и все указывали в одну сторону, на дверь. Она сглотнула.
– Я… – начала она.
Она старалась даже не думать об этом, когда бодрствовала. Сон казался заразным. Впервые за десять лет она подошла так близко, и ощущение было неприятное. Очень неприятное.
Больше Хеннесси ничего не сказала. Не могла. Джордан и остальные девочки снова будут разочарованы. Джордан понятия не имела, что происходит…
Ронан положил руки на стол ладонями вверх, и на мгновение Хеннесси подумала, что он имеет в виду «ну давай, колись». Но Ронан сказал:
– Это мне оставили кошмары.
Ей пришлось нагнуться, чтобы разглядеть. По предплечьям вились похожие на трещины белые шрамы, оставленные каким-то внушительным оружием.
– Ночные ужасы, – пояснил он. – Вот такие когти.
Ронан согнул пальцы и изобразил, как эти когти рвали его тело; пальцы перескочили через кожаные браслеты, которые скрывали самые жуткие следы, и поднялись до локтя.
– Два дня в больнице.
Он не добавил ничего сентиментального вроде «мы справимся» или «я там был, ты можешь мне доверять». Он просто убрал руки со стола и раздавил вилкой улыбку на вафлях. А потом сказал:
– Все думали, это было что-то простое, например бритва. Даже этого они, блин, не могли понять.
Ронан не был Джордан. Не был сном. Он знал, что это такое.
– Кружево, – прошептала Хеннесси.
Она услышала звон в ушах. Мелкие искры заплясали вокруг. Ей пришлось отставить кружку, потому что пальцы перестали ее удерживать; они ослабели, их покалывало. Хеннесси показалось, что от страха она сейчас вырубится. Где будильник…
Щелк.
Ронан щелкнул пальцами у Хеннесси перед носом. Она сосредоточилась на его пальцах, которые были прямо перед ней.
– Ты не спишь, – сказал он.
Хеннесси промолчала; тогда он протянул ей пустую кружку и велел:
– Подыши сюда.
Пока она дышала в холодную кружку, он разломил свою вафлю на четыре огромных куска и съел два.
– Там только я, – сказала Хеннесси – очень тихо. Ронану пришлось облокотиться на стол, чтобы расслышать. – И оно.
Оно разворачивалось в ее сознании, так же отчетливо, как во сне. Хеннесси – маленькая, бестелесная, хрупкая… все ее умения, сила и разум были нелепыми, чисто человеческими. А ОНО было огромным, человеческий ум не мог его охватить. И темным, но, опять-таки, слово «темный» не выражало всех нюансов. Форма и цвет – концепты трехмерного мира, а оно находилось за его пределами. Там, где оно ближе всего подступало к Хеннесси, виднелись геометрические щели и прорези, сквозь которые брезжил свет. Или, может, свет был у него внутри. Всё вместе походило на злое перекошенное лицо.
– Оно видит меня, – продолжала Хеннесси еще тише. Руки у нее дрожали. Господи, ОНО могло увидеть ее прямо сейчас, потому что она призналась, и этого было достаточно, чтобы ОНО проникло в реальный мир. – Сон начинается, и оно уже там, а потом замечает меня…
Теперь у Хеннесси дрожали и плечи. Она чувствовала, как на глаза навертываются слезы, но не могла справиться с ними.
Ронан внимательно и задумчиво наблюдал за ней.
– На что оно похоже?
– Кружево, – прошептала Хеннесси. – На кружево. Оно огромное. Не могу объяснить. Что-то такое…
Снова появилась Венди. Она держала кофейник, однако не спешила его поставить – официантка молча глядела на Хеннесси, у которой висели слезы на ресницах и дрожали руки, а еда на тарелке осталась нетронутой.
Ронан вновь устремил на Венди тяжелый взгляд, но это вышло недостаточно комплексно, чтобы послужить объяснением.
– Детка, ты в порядке? – ласково спросила Венди.
Икнув, Хеннесси проговорила полным слез голосом:
– Я от него беременна. Можно мне апельсинового соку?
Прежде чем исчезнуть, Венди устремила на Ронана далеко не материнский взгляд.
Ронан покачал головой. В его голосе послышалась смесь восхищения и недоверия.
– Ну ты ненормальная. Совсем берега потеряла. Ты и за минуту до смерти будешь гнать.
Хеннесси слабо рассмеялась и сунула в рот кусок тоста. У нее не пошла кровь. Она сказала про Кружево вслух, а кровь не пошла. На горле не появилась очередная татуировка. Ронан был прав. Она не спала. Не спала. Не спала.
Таймер выключился. Она запустила его снова.
– Мой парень видел что-то похожее, – сказал Ронан. – Не знаю – может, это то же самое, что видишь ты. Но он ясновидящий… и он описал нечто подобное. И тоже перепугался насмерть.
– Как он называл эту штуку?
Ронан поддел на вилку третий кусочек вафли.
– Никак. Он орал. Как перед смертью. Когда я спросил, что случилось, он сказал – оно его увидело. По ходу, это было самое страшное, что он мог представить.
– Кажется, совпадает, – произнесла Хеннесси. Она всё еще дрожала, но смогла отхлебнуть кофе. Венди принесла апельсиновый сок, погладила ее по руке и ушла. – Мне нравится эта тетка. Ее ничто не смущает.
– Каким образом Кружево вредит тебе?
Хеннесси помедлила – не потому что было еще страшнее, а потому что этот процесс не подчинялся нормальной логике. Он подчинялся логике сна, а обычные правила не годились.
– Оно… оно хочет выйти. Оно хочет, чтобы я его вывела. Оно знает, что я могу. Поэтому… я вроде как с ним сражаюсь. Сопротивляюсь. И я знаю, что Кружево мстит мне за это. Оно говорит – если я его не выпущу, оно меня убьет.
– Оно разговаривает?
– Не совсем. Это как… язык снов. Оно, типа, говорит вслух, хотя на самом деле нет.
Ронан кивнул. Он понимал.
– Оно говорит, что убило мою мать и убьет меня.
У Ронана внезапно вспыхнули глаза, как у хищной птицы. Он уточнил:
– А оно правда убило ее?
– Она выстрелила себе в голову, – сказала Хеннесси.
– Значит, оно врет. Или врет твое подсознание.
– Что? – резко спросила Хеннесси.
Ронан поднял глаза и уронил с вилки последний кусочек вафли.
– Или оно настоящее, или это твое подсознание. Как мои ночные ужасы…
Он помедлил, нахмурившись, как будто что-то в собственных словах озадачило его.
Хеннесси сказала:
– Значит, Брайд – тоже твое подсознание?
– Брайд знает то, чего не знаю я, например что ты тонула, – заметил Ронан. – А что знает Кружево?
Хеннесси задумалась и ответила:
– Твоего парня.
Стрела попала в цель.
– Брайд велел мне не говорить этого, – сказал Ронан. – Не спрашивать, есть ли в моих снах что-то настоящее. Он сказал, что для сновидцев всё всегда настоящее, потому что мы принадлежим обоим мирам. Здешнему и сонному. И один не менее реален, чем другой.
– Ты в это веришь? Когда тебе снится, что ты стоишь голый в классе, это по-настоящему?
Вместо ответа Ронан сказал:
– Я многого не понимаю. Откуда берутся двойники?
– Ну, я должна что-то принести из сна, – ответила Хеннесси. – А притащить Кружево нельзя.
У Ронана загудел телефон. Сообщение от Диклана. Ронан не стал читать.
– Подожди. А почему нельзя просто не приносить ничего?
Она не поняла.
– Ты хочешь сказать, что не умеешь удерживать сны в голове?
Хеннесси раздраженно щелкнула по телефону.
– Как ты думаешь, почему последние десять лет я ставлю таймер? Чисто по приколу?
– А как было до Кружева? В те времена ты вряд ли приносила что-то с собой каждый раз, когда спала!
Он прочел ответ в ее лице.
– Блин. Ты хочешь сказать, что никогда ничего не могла с собой поделать?
– Ты меня нарочно бесишь?
– Я абсолютно серьезен. Ты не умеешь держать сны в голове?
– Я не знала никого, кто умел! И я пыталась что-то сделать. Девочки – это лучший вариант. В моем сне есть только я и оно; я не могу принести с собой его, поэтому приношу себя – двойника – и, когда просыпаюсь, оно мстит мне. И ставит свое клеймо.
Она показала на татуировку, стараясь к ней не прикасаться; кожа еще болела.
– И ты никому раньше об этом не рассказывала, – произнес Ронан. – Все девочки думают, что тебя убивают двойники. Они не знают, что ты удерживаешь демона.
– Ну, можно и так сказать.
Ронан испустил долгий вздох.
– Твою мать, Брайд. И что мне делать?
Он достал бумажник и вытащил несколько банкнот. Бросив их на край стола, Ронан потер лицо рукой.
– Теперь ты понимаешь, почему я сказала, что ты не можешь мне помочь, – произнесла Хеннесси.
Но он отчасти уже помог. Когда она наконец выговорила это вслух, стало чуть менее страшно.
– Не могу, – согласился Ронан. – В одиночку – не могу. Как ты относишься к деревьям?
60
Фарух-Лейн наконец нашла Парцифаля – благодаря собакам.
Ночь прошла, и утро тоже – уже наступил день, когда она их увидела. Три лохматые дворняжки трех неопределенных форм интересовались мусорным баком позади торгового комплекса, и не было никакой причины останавливаться, кроме того, что Фарух-Лейн посетила мысль: «Вот ужас-то, если они едят Парцифаля».
Не было никаких поводов думать, что они делали именно это, но Фарух-Лейн так взволновалась, что остановилась возле мусорного бака, вылезла из машины и принялась прогонять собак, хлопая в ладоши и топая ногами. Сердце у нее неприятно колотилось. Она думала, что собаки возразят, но это были простые уличные псы, никакие не чудовища – они немедленно убежали с виноватым видом домашних собак, которых застигли на помойке.
И тут она увидела Парцифаля.
Точнее, его ноги, торчавшие из-за бака.
«О господи».
Она заставила себя сделать шаг, и еще один, и третий, пока не зашла в тень торгового центра.
Парцифаля не съели.
Дело обстояло хуже.
Фарух-Лейн часто думала, хотел ли брат убить и ее.
Он всё явственно рассчитал во время ее визита в Чикаго. Судя по рассказам очевидцев, бомба сработала в ту минуту, когда такси подъезжало к дому. Но трудно было сказать, хотел ли Натан, чтобы именно она первой обнаружила жертвы, или, напротив, ошибся в расчетах, предполагая, что Фарух-Лейн уже будет в доме в момент взрыва.
Она дала таксисту на чай, вытащила свой маленький красивый чемоданчик и посмотрела на родительский дом. Он как будто сошел с картинки – коричневый, с широкой лестницей, с лужайкой, на которой росли старые деревья и кусты. Именно о таком жилье мечтают люди, когда, вздыхая, впихиваются в одну комнату по четверо. Родители Фарух-Лейн зимой переехали в пригород, и этот дом должен был достаться ей. Они сказали: она – молодой специалист, который жаждет городской жизни; теперь она может взять на себя плату по закладной.
Она думала, это будет такая хорошая жизнь.
Фарух-Лейн дошла до конца подъездной дорожки, втащила чемодан на семь ступенек и обнаружила дверь открытой.
Тогда у нее появились три отчетливые мысли.
Первая: кошка убежит.
Вторая: сразу за дверью, на коврике, лежали открытые ножницы. Это был символ Натана, его одержимость. Он повесил ножницы над собственной кроватью, когда был ребенком, и над кроватью Фарух-Лейн (но сестра решительно возразила). Он рисовал их в блокнотах и на стене у кровати. Он складывал старые ножницы в коробки.
Три: на столе лежали мозги.
Остаток дня прошел как в тумане. Все, что, как казалось Фарух-Лейн, она помнила лично, постоянно оказывалось чем-то, что рассказали ей впоследствии другие.
– Парцифаль, – сказала Фарух-Лейн и рухнула на колени рядом с ним.
Ее руки зависли над Парцифалем; она пыталась понять, что делать. Какая она была дура, когда собирала ему пакет с едой. Как будто это могло что-то изменить. Как будто это хоть когда-нибудь могло что-то изменить. Как будто что-то в принципе можно было изменить.
– Я всю ночь тебя искала, – сказала она.
Она дрожала, то ли потому что сюда не достигало солнце, то ли от вида Парцифаля. Ей нестерпимо было смотреть на него, но не смотреть было еще хуже.
Он отозвался чуть слышно:
– Я убил бы вас.
– Что… что я могу сделать?
Он попросил:
– Поправьте мне руки.
Обе руки лежали под странными углами, как будто Парцифаля швырнули наземь и он так и не смог выпрямиться. Фарух-Лейн осторожно положила левую руку (пухлую, детскую) ему на грудь, а сверху – правую (обычную, угловатую).
Он застрял сразу в двух возрастах, более или менее ровно разделившись пополам. Правая сторона была Парцифалем, которого она знала, подростком, которому было не суждено стать старше. А левая сторона представляла собой гораздо более юного Парцифаля, и справа все искорежилось и скрутилось, чтобы прийти в соответствие с детскими размерами. Невозможно – но факт.
Фарух-Лейн впервые поняла, что представляла собой жизнь Парцифаля, прежде чем Модераторы нашли его и завербовали. Как и все Провидцы, он менял облик в пределах личной хронологии. Младенец, мальчик, подросток и так далее, до того возраста, которого ему суждено было достичь. Он снова и снова переходил с этапа на этап, принося с собой звуки всех прожитых в промежутке лет и убивая тех, кто оказывался слишком близко. Пока Модераторы не показали ему, как обратить этот процесс внутрь, вызывая видения… и в конечном итоге разрушая себя.
Она никогда этого не видела.
И не думала, что это должно выглядеть именно так. То, что предстало ей, не походило ни на смену облика, ни на последнее смертельное видение.
– А ты можешь снова измениться? – спросила Фарух-Лейн. – Можешь опять стать молодым, если я уйду?
Неровная, скрученная грудь Парцифаля поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Он с усилием произнес:
– Я его остановил. Видение. На половине. Оно должно было меня убить, и я…
Он сам сделал это с собой?!
Юноша что-то пробормотал по-немецки. Потом сглотнул и закончил:
– Мне нужно, чтобы вы увидели то же, что и я. Чтобы это было не зря.
– Ох, Парцифаль.
Он закрыл глаза. Так было проще на него смотреть. Он где-то потерял очки, и теперь его глаза казались странными и голыми. Даже без очков они были разного размера.
– Это видение важно для вас.
– Для всех, – поправила Фарух-Лейн.
– Для вас, – повторил он. – Там… кое-кто важный для вас. О… вы… вы… вы… – у него задергались ноги.
Фарух-Лейн взяла Парцифаля за правую руку.
– Я здесь.
Он прошептал:
– Я не устал от вас.
И началось видение.
61
Фарух-Лейн уже один раз видела конец света. Это случилось после того, как Модераторы выследили Натана в Ирландии, но до того как они его убили. Когда штатный Провидец нашел ее, Фарух-Лейн сидела в потрепанном старом гостиничном баре, держа нетронутую пинту пива, которую кто-то для нее заказал. Она не помнила, как выглядел даритель. Он спросил, хочет ли она выпить, и она посмотрела сквозь него, не отвечая, и он сказал бармену: «Этой женщине пинту пива и священника», после чего отошел. И тогда к Фарух-Лейн подошел Провидец. Его звали Кормак.
Она собиралась убить Натана. За то, что он убил много людей. И за то, что мог убить еще больше.
В отеле в тот вечер было людно. По телевизору показывали спортивные соревнования, мужчины и женщины смотрели и шумели. Они двигались вокруг Фарух-Лейн, как планеты вокруг сгоревшего солнца.
Она собиралась убить Натана.
Кормак нашел ее в баре и спросил, хочет ли она знать, зачем они все это делают.
«Я могу тебе показать, – предложил он. – Правда, ты этого не забудешь».
Кормак был штатным Провидцем Модераторов уже несколько месяцев и имел большой опыт. Фарух-Лейн не могла представить, что когда-то он не владел собой. Это был солидного вида мужчина средних лет с убедительными морщинками вокруг темных глаз. Фарух-Лейн не знала, что старше он уже не станет.
«Это действительно произойдет?» – спросила она.
«Если мы не вмешаемся».
И она согласилась. Она и так не могла кое-чего забыть – собственной жизни. Так почему бы и нет?
Он увлек ее в коридор. Там лежал старый зеленый шерстяной ковер, истертый до пола, обои свисали коричневыми и белыми фестонами, превратившись в воспоминания.
– Не бойся, – сказал Кормак. – Этого пока не произошло.
Он обвил Фарух-Лейн руками. Она ощутила запах незнакомого шампуня, застарелого пота и лука – чуть-чуть. Это были объятия с незнакомцем, которые всегда казались странными, поскольку непривычные руки, ребра и бедра не стыковались друг с другом как положено.
А потом она почувствовала кое-что еще. Нечто… эфемерное. Нечто за пределами их тел.
Оно приближалось.
Ее тело гудело от непривычного ощущения.
Она поняла, что оно приближается.
«Может, я еще передумаю», – подумала Фарух-Лейн.
Но передумать она не могла.
Оно приближалось.
«Это…»
Она успела только испугаться, что, может быть, это происходит на самом деле – а потом ее накрыло видение.
И точно так же, на парковке позади торгового комплекса, ее накрыло видение Парцифаля.
Фарух-Лейн показалось, что она распадается на части, начиная с ног. Онемели ступни, потом бедра, потом туловище. Боли не было. Вообще никаких ощущений.
Ничего.
Прохладный сумрак парковки сменился сиянием иного дня. Фарух-Лейн и Парцифаль шли вдоль шоссе, забитого машинами, как быками на бойне. Все сверкало от выхлопного газа и дыма. Судя по надписям, дело происходило в Соединенных Штатах. Судя по деревьям – к востоку от Миссисипи. Впереди виднелся город, и машины на всем шоссе устремлялись в одну и ту же сторону – прочь от него.
Город горел.
То, что было за пределами шоссе, тоже горело. Горел город, горел мир.
Лицо Фарух-Лейн пылало от жара.
Огонь шептал, что никогда не потухнет. Он поглотит всё.
Пожрет, пожрет.
Огонь делал то, что обещал. Это было отдаленное будущее. Все видения здесь сходились. Каждый Провидец видел одно и то же.
Картинка изменилась. Появилось ближайшее будущее. Оно всегда было разным. Именно оно и интересовало Модераторов. Расшифруй ближайшее, чтобы предотвратить дальнейшее.
Эта часть видения была несвязной. Расколотой на кусочки. Картинка дергалась и спотыкалась, неистово перескакивая от образа к образу.
Старый обшарпанный дом. Силуэт человека на вздыбленной лошади. Странная, похожая на остроконечную шляпу куча кирпичей или камней. Лестница. Тела. Маленькая бесформенная замочная скважина. Гроб, а в нем – рот, разинутый в поисках воздуха.
Всё умирало, и видение в том числе.
Фарух-Лейн поняла, что держит безжизненную руку Парцифаля, сидя позади безликого торгового комплекса в округе Колумбия. Ничего внешне ужасного не было, не считая того, что его снова вырвало, но, тем не менее, Фарух-Лейн отчетливо видела, что всё в его теле какой-то неправильной формы, как будто там внутри произошла авария. В совершенно неожиданных местах возникли провалы. Вполне возможно, Парцифаля вырвало тем, что находилось на их месте.
Он был мертв.
Нет. Не совсем.
– Поторопитесь, – прохрипел Парцифаль.
И умер.
62
Диклану просто не верилось, что Ронан снова бросил его в беде. Его «БМВ» стоял перед домом, когда Джордан высадила Диклана (не имело смысла теперь притворяться, будто она не знала, где он живет), но, когда Диклан проснулся, несколькими часами позже, машины уже не было. Диклан написал брату: «Сегодня я должен разбираться с Мэтью?», и Ронан ответил: «Папочка работает, детка».
Диклану хотелось пробить кулаком стену.
Он не знал, что на него нашло.
Казалось бы, встреча с Джордан должна была помочь ему выпустить пар и примирить Диклана с очередным десятилетием тоскливой спячки, но она произвела обратный эффект.
Он приготовил Мэтью завтрак – сосиски из холодильника, яичница, толстый тост из органического местного хлеба, который прислали сенатору с фермерского рынка. Мэтью сидел молча за столом на кухне, не ерзал, не болтал ногами, не смеялся, не напевал – не делал ровным счетом ничего раздражающего. С тех пор как он переехал к Диклану, старший брат частенько мечтал, чтобы Мэтью вел себя потише – не жевал с открытым ртом, меньше болтал, меньше цитировал шутки с вебсайтов, реже ронял вещи и ушибался обо всё подряд с громким «ух-ха-ха!», не топал по лестнице, как семилетний ребенок…
Но теперь, когда Мэтью затих, Диклан об этом пожалел.
Читать бесплатно другие книги:
