Сновидец. Призови сокола Стивотер Мэгги

24

Наутро после визита на Волшебный базар Ронан проснулся в гостевой спальне у Диклана. Со времен Кембриджа ему приходилось проводить с собой небольшую беседу, прежде чем он убеждал себя встать с постели, но сегодня Ронан немедленно выкатился из-под одеяла и оделся.

Впервые за долгое время ему гораздо интереснее было бодрствовать, чем спать.

Брайд.

Брайд.

Брайд.

Плюс похожий на сон подпольный рынок и незнакомка с лицом его матери. Мир казался огромным и необычным, и кровь у Ронана вновь потеплела.

Скачи за зайцами.

У него даже была подсказка: карточка, которую продавщица масок дала ему возле лифта.

Достав карточку из кармана пиджака, Ронан рассмотрел ее получше. Она была плотная, как картонный стакан. Приятная на ощупь. Профессионально сделанная, идеально квадратная, с закругленными краями. На одной стороне было изображение женщины с широким крестом на лице – он перечеркивал лоб и подбородок вертикально, глаза и скулы горизонтально. Другая сторона была просто черная. Никакой другой информации он на карточке не увидел, даже поднеся ее к свету.

Ронан сфотографировал карточку, написал «ты знаешь, что это такое?» и отослал Ганси в надежде, что тот еще привязан к своему черному каштану, ну или к чему-нибудь еще, где есть связь. Ричард Кэмпбелл Ганси Третий был самым умным и загадочным человеком из всех, кого знал Ронан, и именно он с максимальной вероятностью мог ответить, каково значение этой картинки. Ронан хотел послать ее и Адаму, но передумал: Адам решил бы, что обязан тратить на это время. А в его жизни и без того хватало сложностей из-за Ронана. Вряд ли Адам на него злился, но кое-что изменилось со времен разгрома в общежитии. Оба как-то притихли. Ронан не знал, как исправить ситуацию, и боялся сделать хуже.

Поэтому он просто написал: «Ты мне снился».

Когда Ронан спустился и зашел на кухню, Диклан читал нотацию.

– Ты еще даже приблизительно не одет для концерта. А мне нужно как минимум сорок минут запаса. И, пожалуйста, прекрати.

Мэтью весело напевал с полным ртом блинов и варенья; звук сопровождался танцем. Получалось нечто вроде: «Рор-а-рор-а-рор-а-рор». Трудно было понять, что это – просто фраза, которая понравилась Мэтью, или обрывок песни. Впрочем, не то чтобы разница была существенной: как показывал опыт, Мэтью мог часами распевать фразы, которые ему нравились.

У Диклана был страдающий вид. Он проглотил пригоршню таблеток и запил их кофе; Ронан подозревал, что это противопоказано, но, черт возьми, у всех свои недостатки.

– Что он говорит? – спросил он.

– Что хочет опоздать на концерт, – кисло отозвался Диклан.

Мэтью, продолжая петь и танцевать, указал на «Темную леди», которая – уже без обертки – стояла, прислоненная к шкафу. Было чудесно видеть ее в резком утреннем свете. Вчерашний сон был реальностью, и наоборот. Волшебный базар существовал; Брайд существовал; женщина с лицом Авроры, которую они видели, существовала. Темная леди внимательно смотрела на Ронана. Аврора была мягче, доверчивей. Женщина на портрете отличалась совсем иными чертами.

Мэтью наконец проглотил то, чем у него был набит рот, и запел более внятно:

– Мор-о-кора, мор-о-кора!

Подойдя к Ронану, он перевернул картину. Задняя часть была аккуратно заклеена коричневой бумагой, защищавшей холст. Мэтью постучал по правому нижнему краю, где виднелась надпись, сделанная отцовским почерком: «Mr Corra».

Ронан произнес это вслух, вкладываясь всем телом в ирландское произношение:

– Мор-о-коррах.

Звучало притягательно. Отчетливый ностальгический распев гласных, кторый напомнил ему об отце, о тех моментах его детства, которые остались не запятнаны последующими событиями. Он почти забыл отцовский североирландский акцент. Просто нелепо.

Ронан посмотрел на старшего брата.

– Что такое «мор-о-коррах»?

Диклан ответил:

– Кто знает? Это просто сон. Может быть чем угодно. Мэтью, пожалуйста, ради Бога. Одевайся. Давайте ускорим процесс.

Этот дикланизм погнал Мэтью наверх.

Слова Диклана – «просто сон» – эхом отозвались в сознании Ронана, когда он вспомнил, что Брайд запретил ему так думать.

Он спросил:

– Тебе снилось море?

– Да, – ответил Диклан. – Ирландское.

– Значит, она работает, как нам и обещали.

– Похоже на то.

У Ронана зазвонил телефон. На экране засветилось «Ганси».

«Показал коллегам, – гласило сообщение, как будто Ганси был не ровесником Ронана, а шестидесятилетним стариком. – Картинка, которую ты прислал, – официальный логотип «Боудикки». Чисто женская организация, которая занимается защитой и трудоустройством женщин в сфере бизнеса. Генри говорит, что, по словам его матери, она довольно влиятельна».

Еще одно сообщение. «Боудикка и в историческом плане очень интересная фигура».

Еще одно: «Она была кельтской королевой-воительницей около 60 г. н. э. и сражалась с римлянами».

Еще одно: «Блу просит передать, что Боудикка»

Еще одно: «Прости, сорвалось. Цитирую: что Боудикка крутой вандал. Пусть Ронан Линч завидует».

На экране задвигались точки, показывая, что Ганси пишет очередное сообщение.

Ронан поспешно ответил: «Ну, тебе это не грозит. Спасибо, старик, погуглю».

Диклан спросил:

– Это Пэрриш?

– Ганси. Он узнал, что такое «Боудикка». Он выяснил про карточку, которую та… – он замялся, не зная, как назвать женщину с лицом его матери, – …оставила вчера вечером продавщицам масок.

– Ничего не надо выяснять, Ронан, – отчетливо произнес Диклан.

Подняв картину, он убрал ее в ближайший шкаф и закрыл дверь. Ронан не был большим поклонником живописи, но сомневался, что выбрал бы для «Темной леди» именно такое место.

– Кажется, ты думаешь, что это будет прикольно. Не будет.

Диклан всегда это делал – в точности предугадывал следующий шаг Ронана, неверно определяя мотивацию.

– А ты не хочешь знать?

– Нет.

Диклан начал собираться – сложил тарелки в раковину, соскреб остатки еды лопаточкой в мусорное ведро, сполоснул кружку и поставил ее вверх дном на полотенце.

– Нет, не хочу. Мэтью, давай быстрее, две минуты! Ради этого я отказываюсь от своих планов!

Ронан прорычал:

– Как будто тебя при рождении вычеркнули из семейного списка.

Он знал, что это нехорошо. Он знал, что Ганси в такой ситуации строго сказал бы: «Ронан», а Адам взглянул бы понимающе. Но он ничего не мог поделать. Как будто чем меньше Диклан злился, чем меньше его это волновало, тем больше Ронану хотелось довести старшего брата до срыва.

Но Диклан просто продолжал складывать посуду, и его голос звучал так ровно, словно они обсуждали садоводство.

– Эволюция предпочитает простейшие организмы, Ронан, и прямо сейчас мы – простейший организм.

Ронан дал клятву никогда не быть таким скучным, бесстрастным и мертвым, как Диклан Линч.

– Простейший организм – гребаное одноклеточное, – сказал он. – А нас трое.

Диклан мрачно посмотрел на брата.

– Как будто я не думаю об этом каждый день.

Появился Мэтью – весь в черном. Это был не классический траур, а мятый черный цвет официанта в стейк-хаусе или музыканта в школьном оркестре.

– Слава Богу, – произнес Диклан, доставая ключи от машины.

– Он мне не помогал, – сказал Мэтью и бросил взгляд на Ронана, чтобы убедиться, что шутка удалась.

С таким видом, словно средний брат не нахамил ему только что, Диклан спросил:

– Ронан, ты поедешь?

Ронан понятия не имел, что это за концерт, однако был на сто процентов уверен, что предпочел бы гоняться за Брайдом и Боудиккой. Более того, по выражению лица Диклана он предположил, что брату это известно.

– Поехали, – сказал Мэтью, подскакав к нему. – С ума сойти, до чего отвратительно я играю. У меня есть одно органное соло, такое фальшивое, что от смеха уписаться можно. И… ой. Ронан.

Он замолчал и слегка провел рукой у себя под носом, тем движением, которое делает человек, добровольно играя роль зеркала для другого.

Ронан повторил движение брата и вытер костяшкой нос. На коже осталось темное пятно, похожее на чернила.

Ночная грязь.

Он даже не почувствовал ее приближения. Хотя всегда думал, что успеет почувствовать.

Диклан прищурился с таким видом, как будто Ронан его разочаровал. Как будто это он был виноват.

– По ходу, ты с нами не едешь, – подытожил Мэтью.

25

– Парцифаль? – позвала Фарух-Лейн. – Мне, в конце концов, туда надо.

Она давно ждала своей очереди в ванную. Он уже заперся там, когда будильник разбудил ее – в какой-то момент тихо прошел через ее комнату и скрылся в ванной. Ей не хотелось знать, чем он так долго занимается. Натан в подростковом возрасте был опрятным и скрытным, но архетипический образ отвратительных подростков, тем не менее, намертво запечатлелся у нее в подсознании. Она не задавала вопросов.

Фарух-Лейн сделала себе кружку скверного растворимого кофе, съела яблоко, а потом – пока Парцифаль продолжал занимать ванную – приготовила омлет из белков. Затем Фарух-Лейн свернулась вокруг ноутбука и принялась шерстить форумы, ища хоть что-нибудь о Брайде. Ей пришлось довольствоваться одним этим именем – не считая его, добычей с Волшебного базара стали только ноющие мышцы. Фарух-Лейн нуждалась в новых видениях. Она никогда не представляла, насколько трудна эта сторона дела. Раньше, когда она путешествовала с Модераторами, кто-то другой расшифровывал информацию, добытую от Провидцев, превращая ее в рисунки, названия мест, указания времени. Зачастую сведения были невероятно детализированы – так, они, буквально, получили письменные инструкции касательно того, где отыскать Натана. Фарух-Лейн не задумывалась о том, как эта информация добывалась; что какому-то Модератору пришлось сидеть в номере отеля с Провидцем, с которым, возможно, было очень трудно ужиться, и ожидать очередного видения.

Она не знала, в ком проблема – в ней или в Парцифале.

Спустя долгое время Фарух-Лейн налила себе вторую кружку скверного кофе и принесла ее к двери ванной как неохотную жертву, полную неблагих интенций. Она постучала.

– Парцифаль.

Единственным ответом был какой-то слабый звук изнутри – словно что-то двигали по кафелю. Она поставила кружку на пол.

Зазвонил телефон. Это был Лок.

– Все нормально, – сказал он. – Мы понимаем. Бывает. Ты была на вражеской территории. Без подкрепления. Мы тебя не виним. По крайней мере, ты узнала имя.

Фарух-Лейн вздохнула.

– Может, надо что-то сделать, чтобы у Парцифаля случилось видение?

– Ничего сделать нельзя, – ответил Лок. – Мы знаем, что он рассыпается. Со своей стороны, мы ищем другого Провидца. Мы не окажемся без помощи, когда Бауэр закончится. Но он по-прежнему – самое вероятное средство, чтобы найти этого другого. Вели парню сосредоточиться. Дай ему все, что он хочет. Не жалей денег, которые тебе присылают. Пусть будет доволен. И не теряет продуктивности.

Фарух-Лейн сильно сомневалась, что «доволен» – то самое слово, которым она описала бы Парцифаля, но, тем не менее, обещала постараться. Убрав телефон, она вернулась к двери.

– Парцифаль?

Нет ответа. Она ощутила неприятный холодок. И подергала дверную ручку. Заперто.

– Я вхожу, – предупредила она и толкнула дверь.

Ее охватила вонь.

Она обнаружила Парцифаля, который лежал, одетый, в пустой ванне. На нем были ее огромные солнечные очки (его собственные, маленькие и круглые, лежавшие на краю раковины, казались грустными и беззащитными). Наружная стенка ванны и весь пол были испачканы рвотой; ванна напоминала лодку в море блевотины. Парцифаль согнул ноги, чтобы уместиться; он был страшно бледен.

– О, – сказала Фарух-Лейн, шарахнувшись.

Он перекатил голову с боку на бок, и ей показалось, что он сейчас заговорит, но Парцифаль просто моргнул. Впервые она вспомнила, сколько ему лет. Не в смысле «поверить не могу, что мне приходится жить в одном номере с подростком», а в смысле «вот человек, который умрет, не дожив до двадцати».

Одно дело – слушать клинически бесстрастные рассуждения Лока о том, как непросто подыскивать замену выгорающим Провидцам. И совсем другое – смотреть на выгорающего Провидца самой.

Фарух-Лейн прикрыла дверь ванной, набросила куртку поверх шелковой пижамы, взяла магнитную карточку и вышла в коридор. Она отыскала горничную и вручила ей двадцатидолларовую купюру (из фонда, выданного Падме на покупки) за несколько лишних полотенец и средства для уборки.

Вернувшись в номер, она закатала рукава и штанины пижамы, натянула сапоги, бросила лимон в стакан с водой, прошла по рвоте и поставила питье рядом с вялой рукой Парцифаля. Затем надела наушники, включила музыку и, под лай хип-хопа, молча вымыла пол и стенку ванны. Наведя чистоту, Фарух-Лейн положила очки Парцифаля в пределах его досягаемости, собрала грязные вещи и отнесла горничной.

– У моего друга желудочный грипп, – сказала она и вручила ей еще двадцать долларов, поскольку сочла это уместным.

Когда Фарух-Лейн вернулась, пустой стакан с лимоном внутри стоял на кухонном столе, а Парцифаль прямо и чинно сидел на кушетке, в очках, аккуратно одетый, как будто ничего не случилось. Губы у юноши были недовольно поджаты, как всегда. Фарух-Лейн начала понимать, что его всегдашнее выражение – это, возможно, боль. Она начала понимать, что он, вероятно, хотел контролировать всё, что мог, из-за тех вещей, которые контролю не поддавались.

Она начала понимать, почему другие Модераторы были рады спихнуть с себя эту задачу.

Он не поблагодарил ее за то, что она вытерла его блевотину, а Фарух-Лейн не стала спрашивать, как он себя чувствует.

– У меня было видение, – сказал Парцифаль.

26

Ронан не поехал домой сразу.

У него медленно текла черная жидкость из правой ноздри, и ему следовало поскорей пуститься в обратный двухчасовой путь в Амбары, чтобы позаботиться о себе, но вместо этого он задержался в городе. Ронану не хотелось уезжать далеко от Волшебного базара – и тянуло поохотиться за зайцами Брайда.

Он думал, у него есть время. Он справится.

Ронан чувствовал себя героем старой сказки. Когда Ниалл бывал дома, он рассказывал невероятные приключенческие истории о детях, которые превращались в лебедей, о старухах, варивших мудрость в котлах, о королях, которых побеждали могучие рыцари, о неверных решениях и прекрасных дочерях. Когда Ниалла не стало, Аврора стала рассказывать те же истории, но с точки зрения лебедей, старух, королев и дочерей. Рассказы Авроры в целом были добрее. Нежнее. Но она не умалчивала о запретах героев. Об их гейсах[1]. Они были у всех. Ими обзаводились в пути, получали в подарок или в наследство. И все гейсы были особенными. Одни герои не могли не принять пищу из рук женщины, других нельзя было ударить три раза подряд, не сказав ни слова в промежутке, третьим запрещалось убивать кабанов, четвертым – пройти мимо сироты и не помочь ему. Наказание за нарушение гейса было таким прекрасным: смерть.

В версии Авроры смерть бывала трогательной и смягченной. В версии Ниалла – сложным и протяженным финалом.

Во время долгих автомобильных поездок Ронан и Мэтью иногда придумывали новые гейсы, чтобы убить время. Герой, который должен погладить каждую собаку, попавшуюся ему по пути. Хлопнуть в ладоши всякий раз, когда видит церковь. Говорить только то, что думает. Каждый день носить серый костюм.

«У твоего отца был гейс врать, – часто говорила Аврора. – Он должен был выдумывать – или умереть».

«Фигня, а не гейс», – однажды ответил Диклан – и его немедленно послали чистить коровьи стойла.

Ронан подумал: вот в чем его гейс. Приносить сны в реальность – или развоплотиться.

Он ехал обратно в отель «Картер». Ронан сам не знал, что рассчитывал найти там. Вдохновение. Улику. Сотрудника, который что-то помнил. В глубине памяти крутился совет, который дал Дядя. Если что-то потерял – говорил тот – вернись туда, где в последний раз видел эту вещь. У него был огромный запас легкодоступных образчиков хаотичной премудрости, изречений, отдающих яблочным сидром, вышитых крестиком старомодных пословиц на все случаи жизни. Если хочешь завтрак в постель, спи на кухне. Зачем сливаться с толпой, если ты рожден, чтобы выделяться? Чтобы быть первым, надо быть странным. Иди, пока хватает глаз, – когда дойдешь, будет видно немного дальше. Преврати свою жизнь в шедевр; у тебя только один холст. Ронан задумался, что сталось с Дядей и с Тетей. В детстве ему не приходило в голову спросить, как их зовут по-настоящему. В детстве ему не приходило в голову, что у них есть другие имена.

Когда он был уже неподалеку от отеля, Диклан прислал сообщение. «Напиши, когда всё уладишь».

Ронан знал, что подлинный смысл этого послания таков: «Напиши, когда будешь в безопасности, то есть в Амбарах, и перестанешь гоняться за тем, за чем я велел тебе не гоняться».

Он не ответил. Он сидел в пробке. Он вытер нос. Он подъехал чуть ближе к отелю. Солнце пылало ярко и едко, озаряя все вокруг.

Диклан позвонил.

– Что? – спросил Ронан. – Здесь ручная коробка передач, блин.

– Ты ведь едешь домой? – поинтересовался Диклан.

На заднем плане слышалось ужасное пение молодых голосов.

– Не донимай меня только потому, что у тебя трудные времена.

– А у тебя?

Ронан не стал лгать; но слушать нотацию он тоже не желал. Он что-то уклончиво буркнул.

– Не делай глупостей, – сказал Диклан и отключился.

Таков был гейс Диклана: не вытаскивать штырь из задницы.

– Вы прибыли на место назначения, – сообщил навигатор.

Нет, не прибыл. Ему пришлось остановиться и опустить окно, потому что Ронан не поверил собственным глазам.

Отель «Картер» исчез.

Поперек въезда на парковку вяло лежала заградительная лента, как приунывший праздничный серпантин. Парковка была пуста, не считая одинокого маленького белого седана и летающих клубов пепла. Здание отеля превратилось в плоские черные руины.

Местами они еще дымились.

Ронан вытер нос. Посмотрел. Снова вытер нос. Опять посмотрел.

Отель просто ИСЧЕЗ.

Он чуял его остатки – сложную ядовитую вонь сплавившихся предметов в сочетании с аппетитным и жестоким запахом горелого дерева и бумаги.

Ронан задумался: возможно, такова цена за то, чтобы принять у себя Волшебный базар. Возможно, каждое место его проведения сгорало дотла на следующий день. Может быть, Диклан и об этом знал, а Ронан не догадался спросить. Приют на одну ночь.

Что ж, зацепка привела сюда.

Он попробовал на вкус чернильно-черную ночную грязь, стекавшую на губу. Она была едкая. Вкус, который не только ощущаешь, но и чуешь; вкус, от которого в омерзении отшатываешься, немедленно распознав, что он ядовит. Ронан нетерпеливо стал рыться в бардачке в поисках салфеток. Их не было – только чеки с бензозаправок. Он вытирал ими лицо и сплевывал ночную грязь за окно, пока рот не перестал кривиться. Выпрямившись вновь, Ронан увидел, как две фигуры пробирались от развалин к белому седану, стоявшему на парковке.

Когда они сели в машину, он успел заметить, что у одной из них – сияющие золотые волосы. Очень знакомые.

Дядя был прав.

Ронан торговался с собой, повторяя все причины, по которым ему следовало отправиться на охоту, вместо того чтобы найти безопасное место для сна и очередного раунда борьбы с ночной грязью. Он не обязан был ехать в Амбары. Он мог остановиться где-нибудь в окрестностях Уоррентона, в безлюдном поле. Этого вполне хватило бы.

«Доброй охоты».

Белый седан неизбежно должен был проехать мимо «БМВ». Ронан завозился, приводя машину в боевую готовность. Рычаг переключения скоростей был скользким от черноты. Он вытер ладонь о джинсы и ухватился покрепче. Ронан чувствовал, как готовится к шоку – вновь увидеть лицо матери; он напрягся так, как напрягается человек, съезжая с американских горок, чтобы желудок не подступил к горлу. Это не вполне сработало. Внутренности взмыли вверх, когда Ронан увидел ее лицо за рулем седана.

И это было еще не самое удивительное.

Когда машина выехала с парковки, миновав «БМВ», Ронану впервые удалось разглядеть того, кто сидел на пассажирском месте.

Там сидел он сам. Ронан Линч.

Он смотрел на собственное лицо. Как в сверхъестественное зеркало. Не просто двери лифта открылись, и за ними оказалась женщина, которая до жути напоминала его мать, а Ронан смотрел на Ронана.

«Ты не спишь, – сказал он себе. – Ты не спишь».

После первой миллисекунды шока он понял, что сходство не идеальное. Не всё совпадало. Ронан стригся под ноль, а у того, другого, волосы вились до плеч. Ронан был чисто выбрит, а у того, другого, на подбородке темнела щетина. Ронан был в шоке. Тот, другой – нет.

Они посмотрели друг на друга.

Потом маленький белый седан, взвыв покрышками, сорвался с места.

Это была непритязательная маленькая иномарка, вовсе не спортивное авто, однако у нее имелось преимущество перед Ронаном. Оно заключалось в том, что она вылетела с парковки на сумасшедшей скорости.

Ронан сам не понял, что будет гнаться за ней, пока погоня не началась.

Вот это было нечто. Они отчаянно пронеслись по нескольким безлюдным кварталам, не обращая внимания на знаки и едва замедляя ход на перекрестках.

Ронан не понимал, каковы ставки, пока седан не выскочил на встречную полосу. Он преодолел бордюр, покатил по тротуару и проехал через заправку, чтобы не стоять на светофоре.

Завыли сигналы.

Ронан до сих пор сомневался, что кто-то может водить еще менее осторожно, чем он сам, но, как оказалось, такой человек был. У него недостало духу выскочить на встречную прямо перед носом приближавшегося фургона. Он ждал на светофоре, с мукой отсчитывая секунды, пока путь не освободился, а затем вновь бросился в погоню. Седан не настолько оторвался, чтобы скрыться из виду, поэтому, прежде чем он свернул в очередной раз, Ронан сократил разрыв до нескольких секунд.

Во рту был вкус помойки, гнили. Он знал, что, если посмотрит в зеркальце и откроет рот, язык у него будет черный.

Блин.

Ронан снова заспорил с собой. Потом он мог вернуться к Диклану. Тот запретил ему грезить у себя дома, но Ронан ведь мог приснить что-нибудь маленькое. Он не утратит контроль. Диклан даже не узнает. Все будет как всегда.

Белый седан пулей пересек четырехполосное шоссе, нырнув в зазор между машинами – таким маневром, который (как понял Ронан) он бы не рискнул повторить. Только не при наличии всяких существ и братьев, которые заснули бы, если бы с ним что-то случилось. Он компенсировал отставание, нажав на газ по максимуму, как только перекресток остался позади; водитель седана ехал менее осторожно, зато у «БМВ», которое приснил отец, было больше лошадиных сил.

Погоня продолжалась. С каждой милей Ронан подбирался ближе к седану, и с каждой милей истекал чернотой. Она лилась по шее из ушей, забрызгивая руль. Тело молило о сне. Это было ни на что не похожее ощущение – ощущение, понятное изначально. Когда Ронан уставал, он знал, что нужно отдохнуть. Когда он был голоден, он знал, что нужно поесть. Это чувство – чувство развоплощения, исчезновения, распарывания в тех местах, где у других людей в принципе не было швов, – не имело названия, однако Ронан знал, что оно означало: что ему надо заснуть.

Седан притормозил – он случайно заехал в тупик. Единственным вариантом было развернуться и проехать мимо Ронана. Он победил.

Но Ронан не мог дышать.

Ночная грязь душила его, замедляла биение сердца, наполняла легкие чернотой.

Лучшими гейсами в историях Ниалла и Авроры были те, что в итоге создавали мучительную ловушку. Даже самые непобедимые герои могли оказаться между конфликтующими гейсами. Могучий Кухулин, один из любимцев братьев Линч, имел гейс никогда не есть собачьего мяса («Очень жаль, – говорил Ниалл, – это вкусно».) и другой гейс – не отвергать гостеприимства; поэтому, когда хозяин дома предложил ему собачьего мяса, какой выбор был у Кухулина, кроме как устремиться по нисходящей спирали к печальному финалу?

Выразительная и не слишком натуралистичная трагедия в версии Авроры. Многослойный продолжительный ужас в версии Ниалла.

И вот Ронан тоже оказался в ловушке между двумя своими гейсами: одним, который рос внутри, требуя, чтоб он заснул, и другим, который наложил на него Диклан – необходимостью оставаться в тени.

Маленький белый седан развернулся. Проще всего было бы поставить «БМВ» поперек дороги, чтобы преградить им путь. Они попались. Они были в его воле. Ронан мог это сделать, но сердце… но…

«БМВ» остановился.

«Блин, – подумал Ронан, – только не здесь…»

27

– Ты был прав, – с удивлением сказала Фарух-Лейн.

– Разумеется, – сдержанно отозвался Парцифаль.

Они сидели в машине и смотрели на дымящиеся развалины отеля «Картер». Он сказал, что в его видении отель сгорел дотла – как он пообещал, так и случилось. Казалось невероятным, что целый отель успел сгореть, с тех пор как она из него выбежала. Фарух-Лейн подумала: должны же быть обломки. Колонны. Трубы. Кости здания, тянущиеся вверх, к черно-синему небу. Но не было ничего, кроме сплошного почерневшего пространства со следами шин. Здание стерли с лица земли – нельзя было желать лучшего результата. И, несомненно, кто-то здесь не удовольствовался бы полумерами, подумала она. Это не могло быть случайностью.

– Я не имела это в виду, – сказала Фарух-Лейн.

Парцифаль смотрел на нее, пока она прихлебывала кофе. Она спросила, не хочет ли он заехать в кафе («Как хотите». – «А ты что-нибудь будешь?» – «Маловероятно».), а потом, в любом случае, изменила своим привычкам и купила жареную курицу. Фарух-Лейн скучала по хорошему кофе, хорошей работе, хорошей жизни – и подозревала, что успешное видение приблизит ее как минимум к одной из этих вещей.

Теперь она пила хороший эспрессо и чувствовала себя почти как полагается, а Парцифаль пил какао. Он походил на кучу белья, которое достали из сушилки, прежде чем цикл закончился. Ничто в его поведении не намекало, что какао ему нравится.

Она спросила:

– Ты видел, как это произошло? Это был поджог?

Парцифаль не ответил. Он опустил окно и втянул ядовитый, пахнущий пеплом воздух. Кислое лицо Парцифаля ему соответствовало.

– Лок спросил, чем мы можем тебя порадовать, – сказала Фарух-Лейн. – Чтобы тебе стало уютнее. Ты что-нибудь хочешь?

Он повернулся к радио и стал молча нажимать на кнопки.

Она подумала, что не позволит Парцифалю испортить ей хорошее настроение и хороший кофе.

– У меня неплохой бюджет.

– Я хочу только кусок биненштиха[2], как пекла мама, – ответил Парцифаль таким тоном, словно Фарух-Лейн каким-то образом опорочила его мать. Его длинные пальцы, как умирающий паук, отползли от радио: он нашел оперу. Из автомобильных динамиков запел какой-то широкогрудый тип. – А этого нельзя.

Фарух-Лейн быстро погуглила «биненштих», надеясь доказать, что он ошибается. В Америке можно заказать буквально что угодно – при наличии хорошей кредитки и уверенности в том, что ничего невозможного нет. Впрочем, через пару минут она выяснила, что к биненштиху это не относится. Это был какой-то скучный немецкий десерт, который, очевидно, не нашел себе поклонников в округе Колумбия, во всяком случае среди пекарей, готовых доставить пирог в номер отеля. И никакого американского аналога у него не было.

«Почему Парцифаль просто не хочет покататься с ветерком, или с кем-нибудь переспать, ну или чего там хотят нормальные подростки?» – раздраженно подумала Фарух-Лейн.

Она украдкой написала Локу: «Найди мне биненштих».