Утешительная партия игры в петанк Гавальда Анна

– Конечно, в тот момент вся эта история казалась мне супер-романтичной. Нежданная стрела Купидона, заблудившегося среди пашен и всех этих foolisheries,^[224] но сейчас, оглядываясь назад, и зная, чем это кончилось… Короче, теперь Купидон в отставке.

Была весна, и мне хотелось влюбиться. Хотелось, оказаться в объятьях мужчины. Мне осточертела роль Superwoman,^[225] которая часами не снимает сапог и обзавелась тремя детьми меньше, чем за девять месяцев. Хотелось, чтобы меня целовали и говорили, что у меня нежная кожа. Даже если это неправда…

В общем, я надела платье и поехала с классом Самюэля на какую-то экскурсию. Там был еще один класс и их учитель и… на обратном пути я села в автобусе рядом с ним…

Шарль бросил свои зарисовки. Ее лицо было слишком изменчивым. Еще десять минут назад ее возраст, казалось, исчислялся тысячелетиями, но когда она улыбалась вот так, как наверное тогда, в автобусе, ей и пятнадцати не дашь.

– На следующий день я нашла повод завлечь его сюда и изнасиловала.

Повернулась к нему:

– Эээ… Он был не против, само собой! Милый, чуть моложе меня, холостой, из местных, мастер на все руки, дети в нем души не чаяли, большой знаток птиц, деревьев, звезд, большой любитель походов… Ну просто идеальный мужчина… Хоть памятник при жизни ставь!

Нет, мой цинизм здесь неуместен… Я была влюблена… Я очень его любила. Просто умирала от любви… Жизнь стала настолько легче… Он поселился у нас. Рене, который знал его еще ребенком, благословил меня, Большой Пес его не сожрал, и он принял все как должное, без особых церемоний. Это было чудесное лето, и Хатти на свой второй день рождения получила настоящий торт… А потом была чудесная осень… Он научил нас любить, видеть и понимать природу, подписал на «Лесную сову», познакомил с массой замечательных людей… С ним я вспомнила, что мне нет еще и тридцати, что я люблю веселиться и не люблю рано вставать…

Я страшно поглупела. Все твердила: «Я нашла своего учителя!»

Следующей весной я захотела родить ребенка. Вероятно, я поспешила, но для меня это было очень важно. Наверно, мне казалось, что таким образом я укреплю все связи: с ним, с детьми Эллен, с этим домом… Если у меня будет собственный ребенок, я уже никогда не смогу бросить этих троих – так мне казалось… Не знаю, можете ли вы меня понять?

Нет. Шарль слишком ревновал, чтобы пытаться в этом разобраться.

Я очень его любила…

От этого «очень» его кольнуло под крокодильчиком.

А ведь он даже не понимал, что это означает…

И вообще, для провинциального учителя найти общий язык с детьми да показать на небе Большую Медведицу проще простого!

– Конечно, понимаю, – прошептал он очень серьезно.

– Но у меня ничего не вышло… Другая на моем месте была бы терпеливее, но я через год отправилась в город, чтобы пройти обследование. Я взяла троих детей, не моргнув глазом, в конце концов, имела же я право хотя бы на одного своего!?

Я настолько зациклилась на собственном животе, что все остальное как-то вдруг отошло на второй план…

Он стал реже ночевать дома? Просто ему нужен покой, чтобы проверять свои диктанты… Он уже не разъезжает с нами каждое воскресенье по всей округе в поисках очередной барахолки? Просто он подустал от наших глупостей… Стал не так нежен в постели? Но я сама в этом виновата! С моими дурацкими подсчетами, отбивавшими всякое желание… Стал уставать от детей? Ну конечно, их ведь трое… Они не слушаются? Конечно… ведь мне казалось, что жизнь и так их уже наказала, и пока они маленькие, пусть бесятся, как хотят… Я слишком часто перехожу на английский, общаясь с ними? Конечно… когда я устаю, то говорю на том языке, который первым приходит в голову.

Таких вопросов было много… Он попросил перевести его на другое место работы со следующего учебного года?

А… Вот этого я объяснить уже не смогла.

Для меня это стало полной неожиданностью… Я считала, что он живет, как я, что сказанные слова и взятые на себя обязательства, пусть и без штампа в паспорте, что-то да значат. Хотя зимы обещали быть суровыми, и приданое мое несколько обременительно…

Он добился-таки перевода, а я стала той самой, которая рассказывала вам про свою последнюю сигарету…

Брошенной опекуншей…

До чего ж я была тогда несчастна, страшно подумать, – улыбнулась она смущенно. – И что я вообще тут делаю? С какой стати похоронила себя в этой дыре? Зачем я строю из себя Карен Бликсен,^[226] когда сама по уши в дерьме? Зачем каждый вечер таскаю дрова и хожу за покупками все дальше и дальше, чтобы никто не косился на бутылки, которые я аккуратно укладываю между пачками печенья Pepito и кошачьим кормом…

Конечно, я страдала, но к этому прибавилось и кое-что еще, куда более опасное: я вдруг почувствовала себя такой ничтожной. О'кей, наш роман быстро закончился, ну и что… Так часто бывает… Проблема в том, что я на три года старше его… И вместо того, чтобы говорить себе: он бросил меня потому, что разлюбил, я говорила: он бросил меня, потому что я старуха.

Я слишком старая, чтобы меня любить. Уродина, да к тому же пьющая… Слишком добрая, глупая, праведная.

Ну куда мне с моей бензопилой, обветренными губами, красными руками и кухонной плитой в шестьсот кило весом…

Действительно… Куда мне?

Я не сердилась на него за то, что он ушел, я его понимала.

На его месте я поступила бы точно так же…

Налила себе еще чаю, долго дула на него, хотя он давно остыл.

– Одно радует, – пошутила она, – то, что у нас осталась подписка на «Лесную сову»! Вы его знаете, человека, который делает этот журнал? Пьера Дэома?

Шарль отрицательно покачал головой.

– Он великолепен. Настоящий… Настоящий гений… По-моему, он заслужил себе уютное гнездышко в Пантеоне,^[227] впрочем сомневаюсь, чтобы он пожелал туда отправиться… Ну, да ладно… Тогда мне было не до того, чтобы по скорлупкам отличать орех, съеденный белкой, от ореха, съеденного полевой мышью… Хотя… Все-таки, наверно, меня это немного занимало, иначе сегодня вечером нас бы здесь не было…

Белка раскалывает скорлупу надвое, а мышь прогрызает в ней красивую замысловатую дырочку. Если вам интересны детали, поищите на полочке над камином…

Ну а я, видать, стала добычей полевки… Вроде бы целая снаружи, а вот внутри – абсолютно пустая. Матка, сердце, будущее, доверие к людям, твердость духа, шкафы – везде пустота. Я курила, пила все больше и больше, до поздней ночи, ну а потом, поскольку Алис научилась читать, и я уже не могла «умереть преждевременно», я впала в депрессию…

Вы спрашивали, почему у меня столько животных, так вот, именно тогда я это поняла. Чтобы вставать утром, кормить кошек, выпускать собак, относить сено лошадям и сбивать с толку детей. Благодаря животным дом жил своей жизнью, и дети были при деле без моего участия…

В сезон любви животные размножались, а в остальное время думали только о еде. Вот здорово! Я больше не читала детям книги, едва касаясь губами, целовала их на ночь, но, закрывая двери их комнат, следила, чтобы у каждого в кровати лежала любимая кошка в качестве грелки…

Не знаю, сколько бы так могло продолжаться и до чего бы меня все это довело… Я больше не контролировала себя. Может, им было бы лучше в приемной семье? С «нормальными» папой и мамой? Может быть, бросить все это и уехать с ними в Штаты? Или без них…

А может… Даже с Эллен я больше не разговаривала и опускала голову, чтобы не встречаться с ней взглядом…

Как-то утром позвонила мама. Оказывается, мне исполнилось тридцать лет.

Что?

Уже?

Всего тридцать?

Чтобы отпраздновать это, я наклюкалась водки.

Я загубила свою жизнь. Три раза в день кормить детей и водить их в школу – только на это меня и хватало.

А если вы недовольны – обращайтесь в суд. Именно в таком состоянии я и познакомилась тогда с Анук, и она погладила меня по голове…

Шарль старательно разглядывал подставку для дров.

– А потом мне вдруг позвонили из отделения гинекологии, где я не так давно проходила обследование… Ничего не сказали по телефону, просили приехать. Я записала когда, в полной уверенности, что никуда не поеду. Проблема ведь решилась сама собой и вряд ли возникнет снова.

И все же я поехала… Просто, чтобы вырваться, отвлечься, к тому же Алис понадобились то ли краски, то ли что-то еще, чего здесь было не достать.

Врач принял меня. Прокомментировал мои снимки. Придатки и матка совершенно атрофированы. Усохшие, закупоренные, зачатие невозможно. Надо бы сделать более детальное обследование, но в моей медицинской карте он прочитал, что я подолгу бывала в Африке, и предполагал, что там я подхватила туберкулез.

Но… я не помню, чтобы я болела, – возразила я. Он был очень спокоен, наверное, из старших по званию, привык сообщать неприятные известия. Он долго мне что-то объяснял, но я не слушала. Эта такая форма туберкулеза, что я могла и не заметить и… не помню… Моя голова тоже атрофировалась…

Помню только, что когда оказалась на улице, я потрогала свой живот под свитером. Даже погладила его… Я была в полной растерянности.

Слава богу, время поджимало. Я должна была торопиться, чтобы успеть заглянуть в канцтовары и забрать детей из школы. Я купила Алис все… Все, о чем она только могла мечтать… краски, коробку акварели, пастель, угольные карандаши, бумагу, самые разные кисти, набор для китайской каллиграфии, бисер… Все.

Потом я зашла в магазин игрушек, чтобы побаловать и двух других… Полное безрассудство, я и так с трудом сводила концы с концами, ну да наплевать. Life was definitely a bitch.^[228]

Я страшно опаздывала, чуть не попала в аварию и совершенно растрепанная подбежала к ограде школьного двора. Было уже темно, они ждали меня встревоженные, втроем сидя под навесом.

Кроме них во дворе уже никого не было…

Я увидела, как они подняли головы, их улыбки. Улыбки детей, только что осознавших, что нет, их не бросили. Я кинулась к ним и обняла их всех сразу. Смеялась, плакала, просила прощения, сказала им, что люблю их, что мы никогда не расстанемся, что мы сильнее всех на свете, что… Да, но собаки-то нас заждались, наверное?

Они распаковали свои подарки, и я ожила.

– Ну вот, – добавила она, ставя чашку на стол, – теперь вы все знаете… Не мое дело, какой отчет вы представите тем, кто вас сюда отправил, но я не скрыла от вас ничего…

– А Ясин и Недра? Эти двое, они откуда?

– О Шарль, – вздохнула она, – вот уже скоро… – протянула к нему руку, поймала за запястье и посмотрела на его часы, – семь часов, как я говорю о себе… Вам не надоело?

– Мне нет. Но если вы устали…

– А у вас правда совсем не осталось сигарет? – прервала она его.

– Нет.

– Shit.^[229] Ну ничего… Положите еще одно полено, я сейчас приду.

Она надела под платье джинсы.

– Для меня, с моим бесплодным животом, вернуться к жизни означало распахнуть двери своего дома для других детей.

Дом такой большой, здесь так много зверей, укромных местечек, всяких сарайчиков… Да и времени у меня хоть отбавляй… Я обратилась в социальные службы, чтобы стать опекуншей. Я намеревалась принимать детей на каникулы. Сделать для них классный летний лагерь, подарить им отдых, прекрасные воспоминания… Ну, в общем… никакой особой программы у меня не было, но мне казалось, что здешняя жизнь сама к этому располагает… Что всем нам здорово досталось, и надо поддерживать друг друга и потом… Что я могу еще на что-то сгодиться… несмотря ни на что… Я поговорила об этом со своими, и они ответили что-то вроде: Но… тогда нам придется и игрушками с ними делиться?

Вот оказывается, что их больше всего волновало…

А я открыла для себя новый мир. Пошла в Отдел защиты материнства и детства, прилежно заполнила все графы анкеты. Гражданское состояние, доходы, мотивация… Залезала в Harrap's,^[230] чтобы не наделать орфографических ошибок, приложила фотографии дома. Уже думала, про меня забыли, но через несколько недель мне позвонила сотрудница социальной службы, она хотела приехать и лично во всем удостовериться, чтобы решить мое дело.

Кейт, смеясь, провела рукой по лбу.

– Помню, накануне мы перемыли во дворе всех наших собак! Воняли они, надо признаться, ужасно! Я заплела девочкам косички… И сама постаралась, нарядилась добропорядочной дамой… Одним словом, мы были бе-зу-пре-чны!

Сотрудница социальной службы оказалась молодой улыбчивой девушкой, а вот ее напарница, медицинский работник, Уф… была не так приветлива… Для начала я предложила им прогуляться по поместью, и мы пошли все вместе: с Сэмом, девочками, местной детворой, которая постоянно у нас ошивается, собаками, ламой… нет, ламы тогда еще не было… ну… одним словом, вы представляете себе кортеж…

Шарль прекрасно все представлял.

– Как же мы гордились собой! Ведь наш дом был самым прекрасным в мире, не так ли? Только медсестра портила нам настроение, то и дело обнаруживая что-нибудь опасное. А река? Это не опасно? А рвы? А инструменты?

А колодец? А отрава для крыс в конюшне? А… эта огромная собака?

Мне так и хотелось ей ответить: А ваша глупость? Не слишком ли много вреда она уже принесла?

Но я вела fair play.^[231] Послушайте, но мои-то дети пока вроде живы-здоровы, – пошутила я.

А потом я пригласила их в свою чудесную гостиную… Вы ее еще не видели, но она роскошна. Я называю ее своей Блумсбери… Правда, стены и камин расписывали не Ванесса Белл и Дункан Грант, а моя красавица Алис… Но в остальном, чем не Чарльстон:^[232] вся заставлена, множество вещей, безделушек, картин… В то время она выглядела более прилично. Мебель Пьера и Эллен имела еще вполне достойный вид, и собакам не разрешалось залезать на диваны, обитые ситцем…

Я выступила по полной программе: серебряный чайник, вышитые салфетки, scones, cream and jam.^[233] Девочки были на подхвате, а я, садясь за стол, подбирала юбку. Сама королева была бы… delighted…^[234]

С сотрудницей соц. служб мы быстро нашли общий язык. Она весьма толково расспрашивала меня… о моих взглядах на жизнь, о воспитании детей… Способна ли я идти на компромисс, сумею ли справиться с проблемными детьми, насколько я терпелива, легко ли меня вывести из себя… Хотя на тот момент, как я вам говорила, я чувствовала себя полным ничтожеством, и это ощущение с тех пор так и не покинуло меня, но в этих вопросах я была неуязвима. Мне казалось, я доказала это… И этот дом, открытый всем ветрам, и крики детей во дворе – все это говорило за меня…

Но та, вторая, нас не слушала. Она с ужасом рассматривала электропровода, розетки, ускользнувшую от моего внимания обглоданную кость, разбитое стекло, следы влажности на стенах…

Мы спокойно разговаривали, как вдруг она взвизгнула: какая-то мышка прибежала посмотреть, не появились ли крошки под столиком.

Holy Shit.^[235]

О, не волнуйтесь, она ручная, – успокаивала я ее, – член семьи, понимаете? Дети каждое утро угощают ее корнфлексом…

Это была чистая правда, но я прекрасно видела, что она мне не верит…

Они уехали, когда уже начинало темнеть, и я молила небеса, чтобы мост не обрушился под их машиной. Я забыла предупредить их, чтобы они остановились на той стороне…

Шарль улыбался. Он чувствовал себя в первом ряду, а пьеса была превосходной.

– Мне отказали. Уже не помню, что они мне там наговорили, но, в общем, электропроводка, мол, не соответствует нормам. Ладно… Сначала я страшно обиделась, ну а потом, забыла про это… Я хотела детей? Что ж, достаточно просто выглянуть в окно! Они повсюду…

– Как раз об этом мне говорила жена Алексиса, – заметил Шарль.

– О чем?

– Что вы, словно Гамельнский флейтист… Увели всех детей из деревни…

– Может, чтобы утопить их? – сказала она раздраженно.^[236]

– …

– Пфф… Еще одна дура… Как только ваш друг с ней уживается?

– Я говорил вам, он мне уже не друг.

– Это ваша история, да?

– Да.

– Вы ради него приехали?

– Нет… ради себя…

– …

– Придет и мой черед, обещаю…

– А теперь расскажите мне о Ясине и Недре…

– Почему вас все это так интересует?

Что он мог ей ответить?

Чтобы как можно дольше смотреть на вас. Потому что я вижу в вас ту, что привела меня к вам, лучшее, что в ней было. Потому что она могла бы стать такой, как вы, если бы у нее было более счастливое детство.

– Потому что я архитектор, – ответил Шарль.

– И какая связь?

– Всегда хочется понять, на чем постройка держится…

– Вот как? А мы тогда кто? A zoo? Some kind of boarding house or… A hippy camp?^[237]

– Нет, вы… Еще не знаю… Пытаюсь понять. Я вам скажу… Не томите… Я жду про Ясина…

Кейт почесала затылок. Она устала.

– Через несколько недель мне перезвонила та, милая девушка, которой понравились мои установки… Еще раз сказала, что ей очень жаль, принялась ругать администрацию и их дебильные правила… Я прервала ее. Все в порядке. Я давно успокоилась.

Да, и кстати… Есть тут у нее один мальчик, которого нужно бы пристроить на каникулы… Он живет у одной из своих теток, но отношения у них не ахти… Может быть, мы обойдемся без благословения совета? Ну хотя бы на несколько дней… Пусть немного отвлечется… Она никогда не посмела бы вот так, незаконно, если бы речь шла о ком-то другом, но тут, вы сами увидите, это удивительный ребенок… И добавила, смеясь: Я думаю, он заслуживает того, чтобы посмотреть на ваших мышей!

Кажется, речь шла о пасхальных каникулах… Однажды утром, она доставила мне его «контрабандой»… Вы понимаете, о ком я… Мы сразу его полюбили.

Он был неподражаем, задавал массу вопросов, всем интересовался, во всем помогал, очень привязался к Идиосу, вставал ни свет ни заря, чтобы помочь Рене в огороде, поведал нам, что означает мое имя, и без конца рассказывал всевозможные байки моим олухам, чьи познания о мире ограничивались пределами нашей деревни…

Когда она приехала его забирать, это… это было ужасно.

Он рыдал горючими слезами… Помню, я взяла его за руку, и мы отошли в глубь двора. Я сказала ему: «Скоро начнутся летние каникулы, и ты сможешь провести у нас целых два месяца»… Но он всхлипывал, он… он хотел остаться нааавсегда-ааа. Я пообещала ему, что буду часто ему писать. Тут он сдался, если он будет уверен, что я его не забыла, тогда ладно, так и быть, он уедет с Натали…

Пока он обнимался со своей любимой собакой, Натали, этот социальный работник, которая работала так, как подсказывало ей сердце, призналась мне, что его отец насмерть забил его мать прямо у него на глазах.

Ее слова вернули меня с небес на землю. Вот что значит разыгрывать из себя добреньких благотворительниц… Я-то хотела просто лагерь для детей открыть, я вовсе не стремилась получить очередную порцию дерьма на свою голову…

Но теперь… Теперь было уже поздно… Ясин уехал, но я уже не могла отделаться от того, что рассказала Натали. Мужчина, избивающий мать своих детей в углу гостиной, – эта картина преследовала меня… Мне-то казалось, что я стреляный воробей… Ан нет, жизнь не устает преподносит нам дивные сюрпризы…

В общем, я писала ему письма… Мы все писали… Я сфотографировала собак, кур, Рене и вкладывала по паре снимков в каждое письмо. В конце июня он к нам вернулся.

Приехали мои родители. Ясин совершенно покорил мою мать, он повторял за ней латинские названия всех цветов, а потом просил отца ему их перевести. Отец сидел с книгой под большой белой акацией и, декламируя: Tytire, tu patulae recubanssub tegminefagi,^[238] – учил его вторить имени красавицы Амариллиды.^[239]

Только я знала, что с ним случилось, и меня восхищало, что мальчик, столько всего переживший, смог принести с собой мир и покой…

Дети все время подсмеивались над ним потому, что он был ужасный трус, но он никогда не обижался. Говорил: я на вас лучше посмотрю да подумаю над тем, что вы делаете… Я-то знала, что он просто ни за что на свете больше не хотел рисковать, боялся боли. Когда они принимались играть в «индейские пытки», он уходил к Granny и кустам роз…

С середины августа я стала с ужасом думать о его предстоящем отъезде.

Натали должна была приехать за ним двадцать восьмого. Двадцать седьмого вечером он исчез.

Наутро мы устроили грандиозную игру в прятки, играли весь день. Безрезультатно. Натали уехала страшно обеспокоенная.

Эта история могла ей дорого обойтись… Я пообещала, что привезу его сама, как только найду. Но к вечеру следующего дня он так и не нашелся… Она запаниковала. Нужно вызывать полицию. А вдруг он утонул? Я, как могла, по телефону ее успокаивала, и тут заметила на кухне нечто странное, и сказала ей: дай мне еще немного времени, в полицию я позвоню сама, обещаю…

Дети переволновались, поужинали молча и отправились спать, продолжая выкрикивать его имя в коридоре.

Посреди ночи я вышла выпить чашку чаю. Свет зажигать не стала, села с краю стола и заговорила: Ясин, я знаю, где ты. Вылезай. Ты ведь не хочешь, чтобы за тобой приехали полицейские, правда?

Никакого ответа.

Естественно…

На его месте я поступила бы точно так же, и я сделала то, чего бы хотела для себя, окажись я на его месте.

Ясин, послушай меня. Если ты сейчас вылезешь, я договорюсь с твоими дядей и тетей и обещаю, ты сможешь остаться у нас.

Конечно, я рисковала, но… со слов Натали я поняла, что этот самый дядя не слишком-то дорожит лишним нахлебником…

Ясин, please. Ты же соберешь всех блох с этого пса! Разве я когда-нибудь тебя обманывала с тех пор, как мы познакомились?

И тогда я услышала: «Охохо… Если бы ты знала, как я проголодался!»

– И где же он был? – спросил Шарль. Кейт повернулась:

– Вон в той скамейке, похожей на ларь, что стоит у стены… Не знаю, видно ли вам, но в передней стенке есть два отверстия… Это скамейка-конура, я купила ее у старьевщика, когда мы только сюда переехали… Я считала, что это гениальная идея, но собаки, конечно же, ее не оценили… Они предпочитают диваны Эллен. А тут вдруг, смотрю, Идиос залез туда и не вылезает, даже попрошайничать не пришел, когда мы ужинали.

– Elementary, ту dear Watson,^[240] – улыбнулся он.

– Я его накормила, позвонила дяде и записала в школу. Вот и все про Ясина… Что касается Недры, она попала к нам таким же контрабандным путем, но при гораздо более драматичных обстоятельствах… Мы ничего не знали о ней, кроме того, что ее нашли в каком-то сквоте с разбитым лицом. Случилось это два года назад, ей было тогда три, в общем… толком мы так ничего и не знаем… Все это тоже провернула Натали.

Сначала предполагалось, что ее к нам привезут на время… Пока ей вылечат челюсть, выбитую чересчур сильным ударом… А тем временем, может, и родственники какие никакие объявятся…

Но знаете, Шарль, даже если у вас все молочные зубы на месте, но нет ни одного документа, жизнь ваша ох как не проста… Мы нашли врача, который согласился прооперировать ее в частном порядке, но во всем остальном – полная безнадега. В школу ее не взяли, и я учу ее сама. Ну то есть… учу, как могу, потому что она не разговаривает…

– Что, совсем?

– Немного… Когда они вдвоем с Алис… А вообще-то у нее собачья жизнь… Нет. Простите. К моим собакам это не относится. Она не дура и прекрасно понимает, в каком она положении… Знает, что за ней могут приехать в любой момент и что я ничем не смогу ей помочь.

Шарль вдруг понял, почему вчера Недра убежала в лес.

– Она тоже может спрятаться в лавку…

– Нет… Это совсем другое дело… Ясин живет здесь на законных основаниях, как в пансионе. Я просто перевернула график и отправляю его к дяде и тете на каникулы. А с ней… Я не знаю… Я пытаюсь собрать документы для удочерения, но это сущий ад. Опять все упирается в правила… Надо бы мне найти приятного мужа, работающего в каком-нибудь государственном учреждении, – улыбнулась она, – что-нибудь вроде школьного учителя…

Наклонилась, протягивая руки к огню.

– Ну вооот, – зевнула она, – теперь вы все знаете.

– А первые трое?

– Что?

– Вы ведь и их могли бы усыновить…

– Да… Я думала об этом… Чтобы избавиться от моих надзирателей, к примеру, но…

– Что но?

– Такое ощущение, что тем самым я как бы снова убью их родителей…

– А они никогда не говорили с вами об этом?

– Конечно. Говорили. У них это стало излюбленным трюком: «Да, да, я уберусь в своей комнате… как только ты меня усыновишь», ну и ладно…

Долгое молчание.

– Я и не знал, что такое бывает, – прошептал Шарль.

– Что бывает?

– Такие люди, как вы…

– Вы правы. Таких не бывает. Во всяком случае, не могу сказать, что я есть…

– Я вам не верю.

– И все же… Вот уже девять лет мы живем здесь практически безвылазно. Я все пытаюсь отложить немного денег, чтобы поехать с ними куда-нибудь, но не получается. К тому же, в прошлом году я выкупила дом… Это была моя идея фикс. Я хотела, чтобы мы жили у себя дома. Хотела, чтобы в будущем у детей всегда был в запасе этот адрес. Конечно, я заставлю их уехать отсюда, но я хотела, чтоб у них была эта база, было куда вернуться… Я постоянно приставала к Рене, пока он не сдался. Как же так, – стонал он, – дом-то этот принадлежит семье аж с Первой мировой… И вдруг продать? К тому же у него есть племянники в Гере…

Я перестала по утрам, возвращаясь из школы, пить с ним кофе и через пять дней он сдался.

«Глупый, ты же знаешь, что твои племянники это мы», – ласково обругала я его.

Естественно, мне пришлось обращаться к судье и к моему дорогому надзирателю, и все они дружно принялись меня допекать. Как это? Да разумно ли это? И почему эти развалины? И как я собираюсь поддерживать их в порядке?

А, черт… Они не жили здесь зимой… В конце концов, я сказала им: все просто, либо вы разрешаете мне продать одну из квартир, чтобы купить этот дом, либо я возвращаю вам детей. У новой судьи и без меня забот хватало, а те двое оказались такими кретинами, что поверили моим угрозам.

Я пошла к нотариусу с Рене и его сестрой и поменяла дурацкий типовой домик в курортном поселке на это сказочное королевство. Какой праздник я устроила в тот вечер… Всю деревню пригласила… Даже Корин Ле Мен…

Можете себе представить, как я была счастлива…

Теперь живем, сдавая две оставшиеся квартиры, в домах с очень усердными управляющими… Все время надо что-нибудь чинить, ремонтировать, менять и прочее… Well… Может, оно и к лучшему… Кто бы так стал заниматься зверьем, если бы мы уехали?

Молчание.

– Существую, выживаю? Возможно… Но не живу. Мышцы я себе накачала, но бедная моя голова что-то сдает. Теперь вот пеку торты и продаю их на школьных праздниках…

– Я все равно вам не верю.

– Не верите?

– Нет.

– И снова вы правы… Конечно, со стороны я кажусь чуть ли не святой, да? Не надо верить в доброту великодушных людей. На самом деле они самые большие эгоисты…

Я же вам призналась, когда рассказывала про Эллен, что была девушкой амбициозной…

Амбициозной и очень гордой! Наверно, я была смешна, но в общем-то я не шутила, когда говорила вам, что хотела решить проблему голода на планете. Отец воспитывал нас на мертвых языках, а мама считала, что у Миссис Тэтчер элегантная шляпка, а вот шляпка, в которой Queen Mum появилась на приеме в Аскоте, вовсе не подходила к ее туалету. So… Любой на моем месте мечтал бы о более интересной жизни, разве нет?!

Да, я была честолюбива. Ну и что… Я бы все равно ничего не добилась, потому что своим кумирам и в подметки не годилась, зато дети дали мне все… Тихая такая жизнь, – скривилась она, – хотя… наверно, чем-то все же забавная, раз вы готовы слушать про нее до трех часов ночи…

Она повернулась и улыбалась, глядя ему в глаза.

И тут, именно в этот момент, Шарль понял.

Понял, что пропал.

– Я знаю, вы спешите, но вы же не поедете прямо сейчас? Вы можете переночевать в комнате Самюэля, если хотите…

Она скрестила руки на груди, он снова увидел ее кольцо и уже давно никуда не спешил:

– И все-таки, самое последнее… – сказал он.

– Что?

– Вы так и не рассказали мне о вашем кольце…

– Ах да, конечно! О чем только я думала?!

Посмотрел на нее:

– Ну так как же…

Она наклонилась к нему, приставив указательный палец к правой скуле:

– Видите маленькую звездочку, вот здесь? Посреди морщинок?

– Конечно, вижу, – уверил Шарль, который вообще уже ничего не видел.

– Папа влепил мне пощечину, в первый и последний раз в жизни… Мне было тогда лет шестнадцать, и это след от его кольца… Бедняга, он так переживал… Так переживал, что перестал его носить…

– И что ж вы такого натворили? – возмутился он.