Шведская семья Ивановых Колочкова Вера

– Нет, Валь. Не было там тебя. Иван еще вчера к матери на три дня уехал. Я Лене звонила, она мне так сказала. Где ты был, Валь? Только давай правду, ладно? Это я раньше каждому твоему слову верила безоглядно, а теперь… Теперь не смогу больше. Правду давай. У тебя кто-то есть, да?

Валя качнулся на стуле, отвел взгляд в сторону. Лицо его вмиг будто стекло вниз, кадык на худой шее дернулся мучительно.

Настя ждала. Ждала, что он заговорит. Валя молчал. Он так страшно молчал, что она не выдержала:

– Говори все как есть, Валь… Я же знаю, что ты врать не умеешь. Говори… У тебя кто-то есть, да?

Валя снова сглотнул трудно, потом замотал головой, и непонятно было – то ли он возмущен ее вопросом, то ли просто не может произнести ни слова. Проговорил хрипло:

– Ой, Насть… Что же ты со мной делаешь… Если б ты знала, как мне трудно сейчас…

– Мне тоже трудно, Валь. Но что делать? Что ты мне предлагаешь? Молчать и ничего не спрашивать? Сам понимаешь, выхода у нас нет… Надо сказать, Валь. Набраться смелости и сказать. Только не придумывай ничего, ладно? Я же сразу пойму… Где правда, а где ложь, сразу пойму!

– Да, выхода нет, получается…

Валя вздохнул так, что она сразу поняла: он сейчас правду скажет. Ту самую ужасную правду, которой она так боится и о которой слышать ничего не хочет. Уже – не хочет. Зачем, зачем она затеяла этот разговор, не надо было! И неужели теперь поздно вернуть все назад, в то самое время, когда жила в счастливом незнании?

Сердце так сильно бухало внутри, что даже и не расслышала, что в следующую секунду произнес Валя. Но услышать все же пришлось… Сама этого хотела, вот и пришлось!

– …Хорошо, я тебе скажу. Все как есть скажу. Я влюбился, Насть… Да, влюбился. И ничего с собой не могу поделать. Это… Это сильнее меня оказалось. Я думал, что смогу с этим справиться, но нет… Не получается у меня. Если б ты знала, как мне тяжело тебя обманывать… Как мерзко… Поверь, я этого вовсе не хотел, слышишь?

– Да, Валь… Да, я тебя услышала. И знаешь… Я бы даже поплакала сейчас, накинулась бы на тебя с кулаками, с обвинениями… Да, если бы смогла. Но отчего-то сил нет… Мне кажется, еще немного, и я… Я просто умру… Такая вдруг пустота ледяная внутри образовалась… А впрочем, что это я о себе! Давай решать, что же нам дальше делать. Ты… Ты уйдешь к своей любимой, да?

– Нет. Никуда я уходить не собираюсь. Как же я уйду, ты что? У меня же здесь дети… Мои дети…

– Ах, у тебя дети… Твои, стало быть, дети… Уже не мои, да? Ты хочешь сказать, что они в один миг мне чужими стали?

– Нет, нет… Вовсе я это не хотел сказать, Насть, что ты… Я же знаю, какая ты хорошая мать. Как они тебя любят… Даже больше, чем меня, любят. И поэтому я не смогу… Да, я не знаю, что мне делать, Насть. Совсем запутался… Что мне теперь делать, а?

– Ты у меня спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я за тебя все решила? Хорошо, я решу…

Закрыла глаза, набрала в грудь побольше воздуха, будто перед прыжком в ледяную воду. И проговорила тихо, сама не веря тому, что это она сейчас произносит:

– Уходи, Валь. Если разлюбил, уходи. Зачем жить с нелюбимой женщиной? Жить и все время думать о другой? Это, знаешь ли, оскорбление для той, которая нелюбимая…

– Но Насть… Как же… – почти прошептал Валя тихо и удивленно. А она повторила уже более решительно:

– Уходи, Валь! Не хочу с этим жить, не хочу… Не смогу просто. Уходи!

– Насть… А девчонки как же? Как я им… все объясню? Они ж не поймут… Ну что я им скажу, что? У вас новая мачеха теперь будет?

Настя вздрогнула и согнулась, будто ее сильно ударили кулаком под дых. Отдышавшись, проговорила тихо, но довольно решительно:

– Не будет у них другой мачехи, Валь. Они что, игрушки, чтобы передавать их из рук в руки? Нет, я этого просто не позволю… Тем более ты сам только что сказал – они меня любят… И я их тоже люблю, Валь. Они и мои дети тоже. Они стали моими детьми сразу, как я в твой дом пришла. Нет-нет, никакой другой мачехи у них не будет… Об этом даже и речи нет, Валь. И не говори больше об этом, я и слушать не буду! Девочки останутся со мной, это даже не обсуждается!

– Насть… Я все понимаю, конечно… Но мне-то что делать прикажешь, а? Это ведь мои дети, пойми… Если мне надо уйти… Я должен вместе с ними уйти, иначе как же… Я ж им родной отец! А они мои дочки!

– А я мать… Я им мать, понял?

Настя с трудом сделала несколько шагов в сторону Валентина, наклонилась, произнесла еще раз ему прямо в лицо:

– Я им мать! И я их тебе не отдам, слышишь? Иди на все четыре стороны, если без своей любви жить не можешь! Я тебя не держу! Иди! Прямо сейчас уходи, слышишь? А девчонкам я сама все объясню, не переживай.

– Нет, я так не смогу, что ты… Я лучше останусь… – поднял на нее страдальческие глаза Валентин. – Если так… То я лучше останусь…

– Как же ты останешься? Если ты меня разлюбил?

– А может, я тебя и не любил вовсе, Насть? Ты никогда над этим не задумывалась? – вдруг резко спросил Валентин. – Да, ты хорошая, ты умница, ты… Ты очень правильная во всем… И любила меня, я знаю. Так любила, что душила меня своей любовью! И не видела, не понимала, что я… Что я выбирал мачеху для детей, когда женился, а не любимую для себя женщину… Ну, в том смысле выбирал, что ты девчонок моих будешь любить, это ж видно было… Я о них больше думал, чем о себе! Понимаешь ты это или нет?!

Насте показалось, что она перестала дышать. Что она уже никогда не сможет дышать. Попыталась набрать в грудь воздуха, но получилось плохо. Вместо вдоха вышел какой-то подвывающий всхлип, очень громкий, похожий на крик. Следом еще один. И еще…

Она без сил опустилась на стул, держась за грудь. Валя подскочил, быстро налил воды в стакан, сунул ей в руки. Она хотела попить, но вода тут же выплеснулась обратно, и горло схватило спазмом. Тяжело закашлялась. А прокашлявшись, снова проговорила хрипло:

– Уходи… Уходи, Валь… Пожалуйста… Уходи быстрее…

– Да, я уйду. Прямо сейчас уйду. А что мне делать остается после всего, что сказал? Но все равно, Насть… Я уйду, но потом за детьми вернусь. Да, я подлец, я делаю тебе очень больно, я знаю. Да я же тебе жизнь сломал сейчас, если на то пошло… Но иначе я не смогу, прости. Они же мои дети, ведь не станешь же ты со мной спорить, правда? И я за ними должен вернуться, пойми.

– Это мои дети, Валя. Я их удочерила. Мои… Мои…

Она хотела еще-то сказать, но не успела. Дверь на кухню с грохотом распахнулась, явив им возмущенные лица девчонок. Те стояли, обнявшись, смотрели исподлобья. Двое из ларца, одинаковых с лица. Полька стояла, пождав больную ногу, Олька крепко держала ее за талию.

– Мы все слышали, понятно вам? За дверью стояли и слышали! – звонко выкрикнула в кухонное пространство Полька. – И пока вы тут… спорили… мы сами все решили, вот! В общем, никуда не пойдем, пап, мы с мамой останемся. Зачем ты ее так обидел? Что она тебе плохого сделала? Если ты так с мамой… то и уходи к этой своей… И без тебя как-нибудь проживем, понятно? Прямо сейчас уходи! Ты предатель, папочка, вот ты кто!

Настя вмиг перестала плакать, смотрела на них во все глаза. Валя тоже смотрел на дочерей удивленно. Не ожидал, наверное, такого резкого поворота событий… Потом поднял вверх плечи, развел руки в стороны, проговорил тихо:

– Девчонки, вы что? Вы в самом деле хотите… Хотите, чтобы я ушел?

– Да, хотим! Ты маму обидел! Мы все слышали! – резко повторила Полька, пытаясь прыгать на одной ноге в сторону Насти.

– Но я ведь люблю вас… Я все равно за вами приду… Потом приду… Я вас все равно не оставлю…

– Иди, Валь. Иди… – тихо проговорила Настя, опуская голову. – Вещи твои я потом соберу… Позвоню тебе, когда можно будет забрать. Иди…

Когда в прихожей за ним захлопнулась дверь, они втроем вздрогнули почти в унисон. Девчонки обняли ее с двух сторон, а она гладила их по волосам, по плечам, по рукам… И плакала, и бормотала сквозь слезы:

– Спасибо… Спасибо, мои родные… Я вас очень люблю, вы самые мои родные, вы мои дочки милые… Спасибо, спасибо…

– Ничего, мам, он еще пожалеет, что обидел тебя… Он еще вернется и будет прощения просить, вот увидишь! Все будет хорошо, мам… – тихо шептала ей на ухо Олька.

– А хочешь, мам, мы тебе сейчас покажем наш сольный танец? Увидишь, как у нас классно получается! – весело спросила Полька.

– Да какой танец, у тебя же нога…

– Ну, Олька одна покажет! Тебе сразу лучше станет, там такая музыка быстрая и веселая, это же «семь сорок»! Олька, врубай музыку! Танцуй, Олька! Танцуй!

Лара отпила глоток вина, переключила телевизор с одного канала на другой. Опять ерунда какая-то… Да что же эти телевизионщики так плохо работают, что даже ничего интересного придумать не могут для воскресного вечера? Ведь совсем нечего смотреть! В одной программе про «умное» шпарят, в другой – про политику… Можно, конечно, романтический слезливый сериал посмотреть, но ведь надоело уже! У нее в жизни сейчас тоже романтика происходит, не хуже сериальной. И поплакать есть над чем. Она ведь не хуже той самой сериальной героини вляпалась в отношения с женатым, теперь злится… Попробуй-ка заставить его перешагнуть через выдуманную им же самим порядочность! Подумаешь, не может он жену бросить, ради детей должен жить… Дети-то ведь его, между прочим! Взял их в охапку и ушел! И порядочность свою сохранил, при нем бы осталась! А жена… Жена переживет как-нибудь, что ж. Не первая она и не последняя, которая в этой ситуации оказалась.

О, а вот и он звонит… Соскучиться успел, значит… Хотя и расстались всего пару часов назад!

– Да, Валечка… Я слушаю тебя, милый… – проворковала она нежно в телефон, успев выключить телевизор.

– Лара, я еду к тебе. Я так решил… Я поговорил с Настей, мы расстались. Я еду к тебе, Лара!

– Погоди, милый… Я не поняла… Ты что, ушел из семьи?!

– Ну да… Ты же сама этого хотела. Мы будем теперь всегда вместе, Лара.

– А дети? Ты с детьми едешь?

– Нет… Они остались с Настей. Пока… Я их потом заберу. Им же привыкнуть как-то надо к тому, что все изменилось… Потом я обязательно их заберу…

– Да, милый, да! Заберешь, конечно! Я жду тебя, милый… И будь осторожен за рулем, умоляю тебя! Представляю, в каком ты состоянии сейчас… Тебе ведь нелегко разговор с женой дался?

– Не то слово, Лара… Не то слово…

– Держись, милый! Представь, что я рядом, держу тебя за руку… Ну все, не буду больше отвлекать разговорами, просто буду тебя ждать… Как я счастлива сейчас, если б ты знал, как я счастлива!

Лара нажала на кнопку отбоя, вздохнула легко. Вот и все! Конец домашней скуке! Теперь она не будет одна-одинешенька в этом большом доме… Доме, который пугает ее по ночам, в котором так неприютно холодна бывает кровать в спальне на втором этаже… Жизнь начинается сначала, и это прекрасно, и дом пусть оживает! Хватить ей вдовствовать, давно пора…

Она подскочила с дивана, подошла к камину, где стояла в рамке фотография покойного мужа. Даже на фотографии глаза у него сердитые. И лицо будто недовольное, надменное слегка. Дряблые щеки, залысины, мешки под глазами.

– Я замуж выхожу, Павел! – торжествующе обратилась она к фотографии. – Наконец-то выхожу замуж, ты слышишь? И не смотри на меня так… Я очень хочу быть счастливой, я не хочу жить одна!

На миг показалось, что покойный муж на фотографии еще больше нахмурился, поджал губы. Даже немного жутко стало, но Лара взяла себя в руки, задорно тряхнула черными кудряшками и даже подбоченилась слегка, весело выговаривая:

– Нет, а ты как думал, а? Что я остаток жизни буду вот так сидеть в твоем большом доме и телевизор смотреть? В свои тридцать пять – и только телевизор? Ты этого хотел, да? Серьезно? Ну, знаешь… Не будет этого, извини… А если не хочешь на мою новую жизнь смотреть, то и не смотри, я ж тебя не заставляю!

Схватив фотографию в руки, она лихорадочно огляделась, рыская глазами по гостиной: куда бы спрятать? А, вот, можно в шкаф… На полку… Подальше вглубь пропихнуть, подальше… Чтобы забыть про эту фотографию совсем, чтобы на глаза не попадалась! И чтобы новой жизни не препятствовала…

Нет больше одиночества, все! Враз кончилось! Два года в этом одиночестве прожила… Хватит, хватит!

Хотя, если рассуждать честно, это одиночество было не хуже, чем прежняя замужняя жизнь. Мерзкая замужняя жизнь… Да если подумать, разве это можно было назвать жизнью? Ведь шла в спальню все замужние годы как на голгофу… Даже рядом с Павлом ложиться было противно, если на то пошло! А уж остальное терпеть… Все эти его покушения на исполнение супружеского долга… Фу, не надо вспоминать, не надо! Зачем такой счастливый момент портить? Сейчас Валя приедет, и начнется новая жизнь…

По отношению к Павлу были у нее совестливые обязательства, этого нельзя отрицать. Как-никак, а он очень ее любил. Как мог, как умел. Но и радоваться особо этому не будешь, правда? Разница-то в возрасте – ого-го! Ей еще и восемнадцати не исполнилось, когда он ее приглядел. А ему было почти шестьдесят…

Она тогда курсы парикмахеров закончила, только-только на работу устроилась и стричь-то не умела толком. Да и вообще… Не нравилось ей это занятие. Ну что такое – парикмахер? Это ж сколько времени вкалывать надо, чтобы хоть какую-то карьеру сделать? Редко у кого получается, чтобы на этом поприще расцвести как достойная личность. Чтобы свой салон был, чтоб деньги неплохие выручать… Еще и мама все время свои грустные заунывные песни ей в ухо пела:

– Ой, Ларка, Ларка… Ничего ведь путного из тебя не получилось, с какой стороны ни глянь… Школу кое-как закончила, способности к учебе никаковские. Ни ростом не вышла, ни статью… Одно только богатство и есть что мордашка смазливая. От отца-гулены тебе достались и кудряшки черные, и глаза зеленые, кобелиные. А больше и нет в тебе ничего…

– Мам… Ну ты скажешь тоже – глаза кобелиные…

– А какие еще? Такие глаза только для этих дел и годятся. Так смотрят, будто в себя втягивают, засасывают. Уж ты мне-то не рассказывай, я знаю, о чем говорю! Сама в эти кобелиные глаза провалилась когда-то. И что теперь имею? Твой папочка-кобель пропал, как и не было, а я тебя одна всю жизнь ращу… Своей жизнью и не жила почти, сама ведь знаешь. Только для тебя и старалась.

– Да я все понимаю, мам… Понимаю, как тебе трудно было. Просто мне выражение это не нравится – глаза кобелиные… Как-то оскорбительно даже звучит…

– Ну да, согласна. Но если я их другим словом назову, к женскому роду более подходящим… Совсем уж нехорошо получится, согласись. Не могу ж я так выражаться, я женщина вообще-то культурная. Да еще по отношению к своей родной кровиночке… Но если хочешь, то могу и как есть проговорить! У меня не задержится!

– Да поняла я, поняла, мам, какое ты слово хотела сказать! Не надо, мам, ладно? Оставь при себе… Тем более мне мои глаза нравятся! Но по большому счету ты права, в общем… Сама знаешь, как все парни за мной в школе бегали! А я – ни с кем… Я своего дождусь, который… Который мне все в жизни даст… Уж я своего не упущу, вот увидишь!

– А вот это правильно, дочка! Одобряю! Иначе как ты в жизни чего-то добьешься? Так и простоишь у своего парикмахерского кресла… Смотри не прогляди, когда в него нужный клиент сядет, не упусти удачу!

«Нужным клиентом» оказался Павел, хотя поначалу она его вовсе в этом качестве не рассматривала. Как-то по-другому ей представлялся этот самый «нужный клиент»… Не юным красавцем, конечно, но и не таким… Жизнью натруженным и неказистым.

Павел пригласил ее на свидание после третьего посещения парикмахерской. В дорогой ресторан повел, ухаживал за ней трепетно, в глаза глядел, а еще смущался, как мальчишка. Это выглядело очень забавно, конечно. Старый мужик, а смущается и краснеет! А еще руку целует, ныряя к ней неожиданно и посверкивая лысиной.

Потом он домой к себе ее пригласил. Большой оказался дом, богатый, она в таких и не бывала сроду! По сравнению с их с мамой однокомнатной квартиркой в панельной пятиэтажке – просто хоромы несусветные, сказка, дворец! Ну как тут устоишь, интересно? Тут и возраст кавалера уже не в счет, и наружность его печальная, и залысины… И мама опять на ухо гудит, никак остановиться не может:

– Не упусти свой шанс, не упусти! Будешь как сыр в масле кататься! На машине ездить, в дорогие платья наряжаться, о куске хлеба не думать… Да ты глянь только, какое он тебе колечко подарил! Там на один камушек тебе полгода работать надо, чужие затылки брить! Тут и думать даже нечего, Ларка… Такая нарядная жизнь тебя ждет… Он ведь уже предложение тебе сделал, надеюсь?

– Да, вроде сделал…

– Что значит – вроде?

– Да он как-то неопределенно сказал, знаешь… Мол, не смею вас просить быть хозяйкой в этом доме… Это предложение или нет, как ты считаешь?

– А черт его знает… Как оно у них, у богатых, все делается… Лучше ты его прямо спроси: когда же в загс пойдем? Скажи, что без росписи в загсе мать тебе не разрешит… Что она у тебя шибко строгая и правильная на этот счет!

– Так мне восемнадцать уже через две недели исполнится, мам! Какое еще разрешение надо у мамы спрашивать?

– Ну вот через две недели и пусть ведет тебя в загс! Уж сама думай тогда, как его к этому шагу подтолкнуть! Глаза-то свои кобелиные включай на полную мощность! Зря, что ли, они тебе от папочки в наследство достались? С паршивой овцы хоть шерсти клок…

Когда она сама заговорила с Павлом про загс, он чуть не задохнулся от счастья. Бормотал что-то невразумительное, глядя ей в глаза, нырял к ручке, словно заведенный. Совсем голову потерял, в общем. Зря она насчет загса волновалась… А как мама обрадовалась, это надо было видеть! Вся слезами насквозь облилась да руками прихлопывала, не умея словами выразить своего счастья.

Свадьба была в ресторане. Правда, белого платья и фаты у нее не было: Павел попросил учесть тот факт, что он мужчина в солидном возрасте, что должность у него заметная и в качестве жениха рядом с юной невестой смотреться будет нехорошо. Неправильно как-то. Но зато вместо наряда невесты она может выбрать себе любое платье! Пусть самое дорогое, до неприличия дорогое! Можно даже в Париж ненадолго сгонять, чтобы платье выбрать…

Париж! Она даже не поверила, когда он произнес это волшебное слово! Да что там говорить, она даже в самых смелых мыслях мечтать не могла о такой возможности! Сказочное счастье – Париж… Правда, отправилась она туда вместе с его пожилой родственницей Антониной, Павел свою должность не мог оставить, очень был занят. А ей было все равно в общем… Пусть будет Антонина. Хотя она чувствовала, что эта самая родственница ненавидит ее всем сердцем. Еще бы! Такая юная претендентка на наследство Павла появилась… Но Павел попросил, и Антонина поехала. А куда ей было деваться? Возражать – значит, отношения портить. А испортишь отношения – от кормушки отодвинут. Потому и пришлось этой самой Антонине играть в доброжелательность, пока по парижским бутикам с ней гуляла. А потом, в своем гостиничном номере, злостью обтекать…

Ресторан был очень дорогой, Павел на свадебное торжество не поскупился. На ней платье было шикарное. Прическа от модного стилиста. На руках, в ушах и на шее – лучшие друзья девушек. То бишь бриллианты, конечно. Куда же в новой жизни без них?

Сейчас, спустя два года после того, как осталась вдовой, она с горечью понимала, на что потратила свои лучшие времена… Как невыносимо было порой ложиться в одну постель с Павлом. Как чуть не сбежала однажды обратно к маме… Уже собралась даже и огляделась вокруг… В этой самой гостиной и огляделась. Показалось, роскошная обстановка будто протягивает к ней руки – не уходи, мол, ты что… Ты без меня уже не сможешь, не сможешь! Ну сама подумай – куда пойдешь? Снова за парикмахерское кресло встанешь? Но ведь ценность твоя будет уже не та… Не девушка юная будешь, а женщина разведенная. Кому ты нужна в таком грустном статусе?

И не сбежала. Осталась. Научилась терпеть. А потом это терпение яростно компенсировать дорогими шмотками, новой машиной, поездками на курорт… Да и с годами сексуальные притязания мужа сошли на нет, как-то поспокойнее жить стало. Но все равно… Этот его храп, это старческое сопение по ночам и всякие нехорошие звуки из организма – та еще пытка была, если честно!

Он так и умер – в постели. Тромб ночью оторвался. Она проснулась поздним утром, а он остывший почти… Потом долго в себя приходила от осознания, что рядом с мертвецом полночи спала.

На похороны вся родня его приперлась. Потом адвокат завещание зачитал – тоже в присутствии всей родни. Как и следовало ожидать, он все движимое и недвижимое ей оставил. И счет в банке. Помнится, Антонина к ней потом приезжала, пыталась увещевать ласково – нехорошо так поступать, милая моя Ларочка… Поделиться бы надо с родственниками… Нехорошо так, несправедливо, чтобы тебе все одной досталось! На что она ей гордо ответила, что делиться она не может по той простой причине, что Павел этого не хотел. Если бы хотел, то так бы и прописал в завещании. На что Антонина ей ответила ехидно:

– Ты ведь не любила его, Ларочка… Просто терпела. Я ж понимаю все, не думай… Но мы-то Павла любили, он нам родной был человек! А ты… Ты его просто охмурила нагло, молодостью околдовала. Нехорошо это, Ларочка, нехорошо… Большой грех берешь на душу! Понимать же надо, совесть иметь…

Она не стала с ней спорить. Просто промолчала, и все. Зачем спорить, если и так все ясно? Да и кто бы иначе на ее месте поступил, интересно? Антонина ж не будет заботиться о том, как ей дальше жить… Специальности никакой нет, работать не может, потому как привычки работать нет… Чем ей жить-то дальше? Да и невелико то наследство, если уж по большому счету. Ну, дом… Ну, две машины в гараже… Деньги какие-никакие. Ей одной, возможно, и хватит, а на дележку – нет. Уж извините, дорогие родственники, ничем помочь не могу! Да и вы сами… Неужели бы вы сами как-то по-другому поступили на моем месте?

В общем, отвернулись от нее бывшие родственники, обиделись. Мамы тоже в живых к тому времени не было. Подруги по юности все делись куда-то: она их шибко и не приваживала. А новых подруг не образовалось. Да и откуда бы они взялись, интересно? Если и ходили они куда с Павлом в гости, то очень редко. Да и то – к его друзьям… Таким же замшелым, как он сам. И жены друзей были старыми злыми грымзами, ненавидели ее за молодость, что было вполне естественно, она понимала.

Оставшись одна, она вздохнула легко. Казалось бы – живи да радуйся теперь… Но не тут-то было. Одиночество подкралось как-то незаметно: сначала простой скукой, потом досадой, потом унынием. Так подкралось коварно, что она чуть на альфонса не нарвалась от отчаяния! Такой был хитрый, зараза… Сам ее как-то вычислил, подкатил… Может, у них, у альфонсов, есть свой банк данных по состоятельным вдовушкам, кто знает? Хорошо, что распознала вовремя, не поддалась на ухаживания. Слава богу, голова на плечах есть. Ума в ней, может, и не много, а житейской хватки достаточно. Лучше уж она сама кого себе присмотрит, честного да порядочного! При случае и присмотрит…

Случай не заставил себя ждать. И все получилось как в кино! Вот уж воистину – что судьбе заказываешь, то она тебе и преподносит на блюдечке с голубой каемочкой!

Шла она однажды по улице, а недавно аккурат дождь прошел, кругом лужи образовались. Проезжающая мимо машина и окатила ее из этой лужи водой – она аж завизжала от неожиданности. Машина остановилась, и выскочил из нее мужчина… Приятный такой. Интеллигентный. Испуганно-вежливый. Ужасно симпатичный. Долго извинялся, потом предложил до дома довезти. Да, он ей сразу понравился, и показалось, будто дрожь пробежала внутри – это же он! Именно такой, каким она себе его представляла! Тот самый, кто ей сейчас нужен позарез…

Пока вез ее домой, надо было сообразить срочно, как его задержать около себя подольше. И ничего другого не придумалось, кроме неожиданно вывихнутой ноги. Ага, вот так… Вышла из машины, ступила пару шагов и ойкнула громко, чтобы он услышал, пока не уехал! Конечно, он тут же выскочил, спросил, что случилось. А у нее лицо страдальческое, глазки зеленые моргают, прищурились от боли… Попросила его помочь доковылять до дома и стонала тихо, с жалостно-щенячьим повизгиванием… Хотя и старалась изо всех сил, чтобы слышалась в этом щенячьем повизгивании малая толика сексапильности. Ну совсем малая. Щепоточка, самая чуточка, чтобы не переборщить.

В общем, все вполне себе натурально вышло. Потом сидела в кресле, а Валентин суетился вокруг с холодным компрессом, с тревогой и сочувствием на лице. Потом ей чаю принес. Потом сидели, общались… Тут уж она все свое коварное обаяние в ход пустила: так старалась на него посматривать, чтобы затянуть в зеленый омут глаз. Ненавязчиво, но наверняка. Знала ведь за собой такую способность… Мама в свое время довольно точным словцом пыталась эту способность определить!