Брокен-Харбор Френч Тана
– Наверное, их станет меньше.
– В точку! Если хочешь добиться успеха, Ричи, ты не должен выглядеть как неудачник. Понимаешь?
Он коснулся узла на своем новом галстуке.
– Проще говоря, нужно лучше одеваться.
– Нет, сынок, тут нет ничего простого. Правила придуманы не зря – и об этом нужно помнить, прежде чем их нарушать.
Я выехал на пустое шоссе и позволил “БМВ” проявить себя во всей красе. Я знал, что еду точно с разрешенной скоростью, ни на милю быстрее; Ричи поглядывал на спидометр, но помалкивал – вероятно, думал о том, какой я зануда. Так многие считают, однако все они подростки – если не по возрасту, то по уровню развития. Только подросток может считать, что скука – это плохо. Взрослые, те, кто кое-что повидал на своем веку, знают, что скука – дар небесный. У жизни в рукаве достаточно потрясений, которые обрушиваются на тебя в самый неожиданный момент, так что нагнетать драму вовсе необязательно. Скоро Ричи поймет это на собственном опыте.
Я фанат масштабной застройки. Если хотите, можете винить в рецессии застройщиков, их прикормленных банкиров и политиков, но факт остается фактом: если бы они не мыслили на перспективу, мы бы до сих пор выкарабкивались из предыдущего кризиса. Как по мне, многоэтажка, под завязку набитая жильцами, которые каждое утро идут на работу, поддерживают страну на плаву, а вечером возвращаются домой в уютные гнездышки, куда лучше, чем поле, приносящее пользу разве что паре коров. Людские поселения все равно что акулы: перестав двигаться, они погибают. Однако у каждого из нас есть место, которое, как нам нравится думать, никогда не изменится.
Когда-то я, тощий паренек с самопальной стрижкой и в заштопанных джинсах, знал Брокен-Харбор как свои пять пальцев. Нынешние детки, выросшие во времена экономического бума, привыкли проводить каникулы под солнышком, уж две недели на Коста-дель-Соль – это самый минимум. Но мне сорок два, и наше поколение довольствовалось малым: несколько дней в арендованном трейлере на берегу Ирландского моря – и ты круче всех.
В то время Брокен-Харбор был захолустьем: дюжина раскиданных домов, в которых с незапамятных времен обитали семейства с фамилиями типа Уиланы или Линчи, лавка “У Линча”, паб “Уилан” да парковка для трейлеров. Короткая пробежка босиком по осыпающимся песчаным дюнам между зарослей тростника – и ты на пляже. Каждый июнь мы проводили там две недели в ржавом четырехместном трейлере, который отец бронировал за год вперед. Нам с Джери доставались верхние койки, а Дине приходилось спать внизу, напротив родителей. Джери по праву старшинства могла занять любое место, но всегда выбирала сторону, обращенную к полю, чтобы смотреть на пасущихся пони. Поэтому первое, что я видел каждое утро, – это сверкающие под рассветным солнцем белые полосы морской пены и длинноногие птицы, скачущие по песку.
Ни свет ни заря мы трое, зажав в руках куски хлеба с сахаром, убегали на пляж, где целыми днями играли в пиратов с детьми из других трейлеров, покрывались веснушками и облезали от соленой воды, ветра и редких солнечных лучей. К чаю мама жарила на походной плитке яичницу с сосисками, а потом отец отправлял нас в магазин Линча за мороженым. Когда мы возвращались, мама уже сидела у отца на коленях, положив голову ему на плечо, и мечтательно улыбалась, глядя на воду. Он наматывал ее волосы на свою свободную руку, чтобы морской ветерок не сдувал их в ее мороженое. Я весь год ждал, чтобы увидеть родителей такими.
Как только мы свернули на проселок, с задворок моей памяти, словно выцветший набросок, начал всплывать маршрут: проехать мимо этой рощи – деревья уже вымахали, – за изгибом в каменной стене повернуть налево… Но если раньше с низкого зеленого холма открывался вид на воду, сейчас откуда ни возьмись навстречу вырос поселок и, словно баррикада, преградил нам путь: за высокой оградой из шлакобетонных блоков – ряды черепичных крыш и белых фасадов, казалось тянувшиеся на мили в обоих направлениях. При въезде – щит, на котором яркими затейливыми буквами, каждая размером с мою голову, написано: “Добро пожаловать в Оушен-Вью в Брайанстауне. Новое слово на рынке жилья премиум-класса. Роскошные дома открыты для просмотра”. Поперек надписи кто-то нарисовал большой красный член с яйцами.
На первый взгляд Оушен-Вью выглядел довольно симпатично: большие дома (нечто осязаемое за ваши деньги), подстриженные полоски газонов, старомодные указатели: “Детский сад «Самоцветы»”, “Развлекательный центр «Бриллиант»”. Второй взгляд – сорняки, щербатые тротуары. Третий взгляд – что-то не так.
Дома были слишком похожи друг на друга. Даже у тех, что были отмечены кричащими красно-синими знаками с торжествующей надписью “Продано”, никто не покрасил входную дверь в какой-нибудь отстойный цвет, не расставил на подоконниках цветочные горшки и не разбросал по лужайке пластмассовые детские игрушки. Кое-где были припаркованы автомобили, но большинство подъездных дорожек пустовало – причем совершенно не похоже, что жильцы разъехались поддерживать экономику. Три четверти домов просматривались насквозь – через голые окна, выходящие на другую сторону, проглядывали серые лоскуты неба. По тротуару, толкая перед собой коляску, шла крупная молодая женщина в красном анораке, волосы ее раздувал ветер. Казалось, она и ее круглолицый ребенок – единственные люди на несколько миль вокруг.
– Иисусе, – сказал Ричи. В тишине его голос прозвучал так громко, что мы оба вздрогнули. – Деревня проклятых.
В отчете о вызове значилось: “Проезд Оушен-Вью, 9”, и название имело бы смысл, будь Ирландское море океаном или если бы его отсюда было видно. Навигатор, похоже, столкнулся с непосильной задачей: привел нас проездом Оушен-Вью в тупик, кончавшийся рощей Оушен-Вью, которая заслуживала главный приз, поскольку там не было ни одного дерева, и сообщил: “Вы прибыли в место назначения. До свидания”.
Я развернул машину и принялся искать. Мы словно смотрели фильм задом наперед: чем дальше мы продвигались вглубь поселка, тем больше дома напоминали чертежи. Вскоре они превратились в беспорядочные наборы из стен и строительных лесов – с зияющими дырами вместо окон и отсутствующими фасадами, открытые взгляду комнаты, заваленные сломанными стремянками, трубами и плесневеющими мешками с цементом. За каждым поворотом я ожидал увидеть толпу строителей, занятых работой, но нам повстречался лишь накренившийся старый желтый экскаватор на пустыре, среди развороченной грязи и холмиков выкопанной земли.
Здесь никто не жил. Я попытался вернуться к въезду, но поселок был выстроен наподобие старых лабиринтов из живой изгороди – сплошные тупики и крутые повороты, – и мы почти сразу заблудились. Я ощутил легкий укол паники. Терпеть не могу терять ориентиры.
На перекрестке я притормозил – рефлекторно, вряд ли кто-то выскочил бы мне под колеса, – и во внезапной тишине мы услышали утробный рокот моря. Ричи вскинул голову:
– Что это?
Короткий, истошный, надрывный вопль повторялся снова и снова, настолько регулярно, что казался механическим. Он разносился через вскопанную землю и бетон и отскакивал от незаконченных стен, так что мог исходить откуда угодно или отовсюду. Насколько я мог судить, этот вопль и гул моря были единственными звуками в поселке.
– Готов поспорить, что это сестра, – сказал я.
Ричи глянул на меня так, словно я вешаю ему лапшу.
– Это лиса или какой-то еще зверь. Может, ее переехала машина.
– А я-то думал, ты тертый калач, повидал изнанку жизни. Готовься, Ричи, тебя ждут неизгладимые впечатления.
Я опустил окно и поехал на звук. Несколько раз эхо сбило меня с курса, но дом мы узнали с первого взгляда. С одной стороны проезда Оушен-Вью аккуратно, словно костяшки домино, парами стояли чистенькие белые дома с эркерами, а с другой тянулись строительные леса и валялся мусор. Между костяшками, над стеной поселка, шевелились обрывки серого моря. Перед некоторыми домами стояли одна-две машины, а у одного – целых три: белый хэтчбек “вольво”, на котором не хватало только надписи “Семейный”, видавший виды желтый “фиат-сеиченто” и полицейский автомобиль. Вдоль низкой садовой ограды была натянута сине-белая оградительная лента.
Я не шутил, когда говорил Ричи, что в нашем деле важно все – даже то, как открываешь дверцу автомобиля. Еще прежде, чем я скажу первое слово свидетелю или подозреваемому, он должен понять: прибыл Мик Кеннеди и у него все схвачено. Кое в чем мне повезло: я симпатичный (уж поверьте на слово), высокий, еще не облысел, и мои волосы по-прежнему на девяносто девять процентов каштановые. Все это располагает в мою пользу, а остальное добыто ценой опыта и многолетнего усердного труда. Я до последней секунды не сбрасывал скорость, потом ударил по тормозам, одним махом выскочил из машины, прихватив портфель, и быстрым энергичным шагом направился к дому. Однажды Ричи научится не отставать.
Один из полицейских неуклюже сидел на корточках рядом со своей машиной и пытался успокоить человека на заднем сиденье, который, безусловно, и был источником воплей. Второй нервно расхаживал перед воротами, сцепив руки за спиной. Воздух – свежий, сладко-соленый, отдающий морем и полями – был холоднее, чем в Дублине. Среди строительных лесов и голых балок вяло посвистывал ветер.
Тот, что расхаживал, был моего возраста, уже с брюшком. Вид у него был такой, словно его пришибли пыльным мешком, – очевидно, прослужил лет двадцать, не сталкиваясь ни с чем подобным, и надеялся спокойно прослужить еще столько же.
– Патрульный Уолл. У машины патрульный Мэллон, – сказал он.
Ричи с щенячьим дружелюбием протянул ему руку.
– Детектив-сержант Кеннеди и детектив Курран, – представил нас я, прежде чем Ричи начал набиваться Уоллу в друзья. – Вы заходили в дом?
– Только когда приехали, но сразу вышли и позвонили вам.
– Верное решение. Теперь рассказывайте в подробностях, что делали, от входа до выхода.
Патрульный бросил взгляд на дом, словно не мог поверить, что всего пару часов назад прибыл именно сюда.
– Нас вызвали проверить, все ли в порядке, – сестра жилицы волновалась. Мы подъехали к дому в начале двенадцатого и попытались связаться с жильцами, звоня в дверь и по телефону, однако ответа не получили. Следов взлома не заметили, но, когда заглянули в переднее окно, увидели, что на первом этаже горит свет, а в гостиной беспорядок. Стены…
– Через минуту мы сами увидим этот беспорядок. Продолжайте. – Нельзя, чтобы кто-то подробно описывал тебе место преступления, на котором ты еще не был, иначе увидишь то же, что и он.
– Ладно. – Патрульный моргнул, помолчал, собираясь с мыслями. – В общем, так. Мы хотели обойти дом, но, сами видите, тут и ребенку не протиснуться. (И правда: расстояния между домами едва хватало для ограды.) Мы рассудили, что беспорядок и беспокойство сестры – достаточное основание для взлома входной двери. Мы обнаружили…
Он переминался с ноги на ногу, стараясь не выпускать из виду дом, будто тот – свернувшийся клубком зверь, в любую секунду способный броситься в атаку.
– Мы вошли в гостиную, не нашли ничего существенного – беспорядок, но… Затем мы проследовали на кухню и обнаружили мужчину и женщину, лежащих на полу. Выглядело так, что обоих зарезали. Одна рана на лице женщины была отчетливо видна мне и патрульному Мэллону и напоминала ножевую. Она…
– Это решат врачи. Что вы сделали потом?
– Мы были уверены, что оба мертвы. Там море крови. Множество… – Уолл несколько раз клюнул свое туловище сложенными вместе пальцами. Да, не просто так некоторые так и остаются патрульными. – Мэллон все равно проверил у них пульс – на всякий случай. Женщина лежала вплотную к мужчине, как будто прижалась к нему и заснула… ее голова… голова лежала у него на руке… И тут Мэллон сказал, что у нее прощупывается пульс. Мы никак не ожидали… Он сам был в шоке, поверил, только когда услышал, как она дышит. Тогда мы вызвали “скорую”.
– А пока вы ждали?
– Мэллон остался с женщиной. Разговаривал с ней. Она была без сознания, но… он просто говорил ей, что все нормально, что мы из полиции, что “скорая” уже едет и чтоб она держалась… Я поднялся наверх. В задних спальнях… Там, в кроватках, двое маленьких детей – мальчик и девочка. Я попробовал сердечно-легочную реанимацию. Они… они были холодные, застывшие, но я все равно попробовал. Подумал – после того, что случилось с матерью, кто знает, может, они еще… – Уолл безотчетно провел руками по передней части куртки, словно пытался отмыться. Я не стал делать ему выволочку за порчу улик: его поступок был вполне естествен. – Бесполезно. Убедившись в этом, я вернулся в кухню к Мэллону, и мы позвонили вам и все такое.
– Женщина приходила в сознание? Говорила что-нибудь? – спросил я.
Он покачал головой.
– Она не двигалась. Мы думали, она вот-вот умрет, и поэтому постоянно проверяли… – Он снова вытер руки.
– Рядом с ней в больнице есть наши люди?
– Мы позвонили в участок, чтобы кого-нибудь прислали. Наверное, одному из нас следовало поехать с ней, но надо было оградить место преступления, а ее сестра, она… Сами слышите.
– Вы ей сообщили.
Родственников я стараюсь извещать сам. Первая реакция бывает весьма красноречива.
– Прежде чем войти, мы велели ей подождать снаружи, но оставить с ней было некого, – виновато сказал Уолл. – Она довольно долго там стояла, потом зашла в дом. Мы были с жертвой, ждали вас, а когда ее заметили, она была уже на пороге кухни. Она стала кричать. Я вывел ее, но она сопротивлялась… Пришлось мне все рассказать, иначе она бы рвалась внутрь, пока мы не наденем на нее наручники.
– Ладно, сделанного не поправишь. Что было дальше?
– Я остался с сестрой. Мэллон с жертвой дождался “скорую”, потом вышел.
– Не обыскав дом?
– Я еще раз зашел, когда он вышел побыть с сестрой. Сэр, Мэллон был весь в крови, не хотел разнести ее повсюду, а я поверхностно осмотрел дом, просто чтобы убедиться, что там никого нет. То есть живых. Мы решили, что тщательный обыск проведете вы и криминалисты.
– Вот это я одобряю. – Я взглянул на Ричи и приподнял бровь.
Парнишка уловил намек и тут же спросил:
– Оружие нашли?
Полицейский покачал головой.
– Но, возможно, оно и там – под телом мужчины или где угодно. Я же говорю – мы старались без необходимости ничего не трогать на месте преступления.
– А как насчет записки?
Снова покачивание головой.
Я кивнул в сторону полицейского автомобиля:
– Как сестра?
– Время от времени нам удавалось немного ее успокоить, но каждый раз… – Патрульный нервно оглянулся через плечо на машину. – Медики хотели дать ей седативное, но она отказалась. Можем их вернуть, если…
– Нет, все верно. Не хочу, чтобы ее накачивали успокоительными, пока мы с ней не поговорили. Мы сейчас осмотрим место преступления. Остальная команда уже в пути. Если приедет судмедэксперт, может подождать здесь, но парней из морга и криминалистов не подпускайте, пока мы не потолковали с сестрой: один взгляд на них – и она действительно слетит с катушек. Ну а в остальном… пусть она остается здесь, соседи – у себя, и, если подтянутся зеваки, держите их на расстоянии. Ясно?
– Супер. – Полицейский был так рад сбыть с рук это дело, что сплясал бы и танец маленьких утят, если бы я его попросил. Ему явно не терпелось добраться до местного паба и залпом опрокинуть двойной виски.
А я сейчас не хотел находиться нигде, кроме как в этом доме.
– Перчатки, – велел я Ричи. – Бахилы.
Свои я уже вынимал из кармана. Он вытащил все необходимое, и мы пошли по подъездной дорожке. Протяжный рокот и шипение моря разом приблизились и встретили нас, словно приветствие или вызов. За нами, будто удары молота, по-прежнему раздавались вопли.
2
На месте преступления мы не одни. Пока криминалисты не дадут добро, нам туда доступ заказан. До тех пор всегда находятся другие дела: свидетелей нужно опросить, выживших – уведомить о гибели близких, и ты занимаешься всем этим, каждые тридцать секунд смотришь на часы и борешься с яростной тягой зайти за оградительную ленту. На сей раз было иначе: полицейские и медики уже затоптали все что можно, и мы с Ричи ничего бы не испортили, быстро осмотрев дом Спейнов.
Это было весьма кстати – если Ричи не выдерживает тяжелых зрелищ, неплохо было бы узнать об этом сейчас, без чужих глаз. К тому же если выпадает шанс увидеть место преступления без посторонних, его нельзя упускать. Там, словно заключенное в янтаре, тебя ждет само преступление – целиком, до последней душераздирающей секунды. Плевать, если кто-то прибрался, спрятал улики, попытался инсценировать самоубийство, – янтарь сохранит и это, но как только начинается обработка, все пропадает – остаются только наши люди, копошащиеся на месте преступления и деловито разбирающие его на части отпечаток за отпечатком, нить за нитью. Этот шанс казался подарком, добрым предзнаменованием в деле, где я больше всего в нем нуждался. Я поставил телефон на беззвучный режим. Скоро многие захотят со мной связаться, но им придется подождать, пока я обойду место преступления.
Приоткрытая на несколько дюймов дверь дома покачивалась под дуновением ветерка. С виду она казалась дубовой, но когда полицейские высадили замок – вероятно, с одного удара, – выяснилось, что внутри у нее какая-то труха, явно нечто переработанное. Сквозь щель виднелся черно-белый ковер с геометрическим узором – последняя мода и наверняка высокий ценник.
– Это всего лишь предварительный обход, – сказал я Ричи. – Серьезный осмотр подождет до тех пор, пока криминалисты все не зафиксируют. Сейчас ничего не трогаем, стараемся ни на что не наступать, ни на что не дышать – составляем общее представление, с чем имеем дело, и выходим. Готов?
Ричи кивнул. Я толчком открыл дверь, нажав кончиком пальца на расщепленный край.
Моя первая мысль: если этот коп считает, что здесь беспорядок, у него обсессивно-компульсивное расстройство. Полутемный коридор был идеально прибран: сияющее зеркало, верхняя одежда аккуратно висит на стойке, запах лимонного освежителя. Стены чистые, на одной акварель – что-то зеленое и безмятежное с коровами.
Вторая мысль: у Спейнов есть сигнализация. Навороченная современная панель благоразумно спрятана за дверью, индикатор светится желтым.
Потом я увидел дыру в стене. Кто-то задвинул ее телефонным столиком, но она была слишком большая, и сбоку все равно виднелся зазубренный полумесяц. Тогда-то я и почувствовал тонкую, как игла, вибрацию, начинавшуюся в висках и двигавшуюся вниз по костям в барабанные перепонки. Некоторые детективы чуют это загривком, у кого-то встают дыбом волосы на руках – я знаю одного бедолагу, у которого реагирует мочевой пузырь, что весьма неудобно, – но так или иначе это чувство испытывают все стоящие детективы. Лично у меня гудят кости черепа. Называйте это как хотите – социальная девиантность, психологическое расстройство, внутренний зверь, даже зло – если вы в него верите, – в общем, то, с чем мы боремся всю жизнь. Если оно рядом, распознать его присутствие не поможет самая лучшая подготовка в мире. Ты либо чувствуешь, либо нет.
Я коротко взглянул на Ричи: он морщился и облизывал губы, словно съевший тухлятину зверь. У него ощущения возникают во рту, и ему придется научиться это скрывать, но по крайней мере он тоже чувствует.
Слева от нас была полуоткрытая дверь – гостиная. Прямо – лестница и кухня.
На обустройство гостиной не пожалели времени. Коричневые кожаные диваны, изящный кофейный столик из стекла и хромированного металла. По причинам, понятным только женщинам и дизайнерам интерьеров, одна стена выкрашена в масляно-желтый цвет. Вид обжитой: хороший большой телик, игровая приставка, несколько блестящих гаджетов, полочка с книгами в мягкой обложке, еще одна – с DVD и играми, на полке газового камина – свечи и фотографии блондинистого семейства. Все это должно было создавать ощущение уюта, если бы не покоробившиеся полы, пятна сырости, низкие потолки и неправильные пропорции. Они сводили на нет все, что было создано с такой любовью и заботой, из тесной мрачной комнаты хотелось поскорее выйти.
Занавески почти полностью задернуты – только щелка, в которую заглянули полицейские. Торшеры включены. Что бы тут ни произошло, это случилось ночью, – по крайней мере, кто-то хотел, чтобы я так думал.
В стене над газовым камином была дыра размером примерно с обеденную тарелку. Еще одна, побольше, – рядом с диваном. В темноте смутно виднелись трубы и беспорядочные провода.
Ричи старался не дергаться, но я чувствовал, что у него дрожит колено. Ему хотелось, чтобы эти неприятные минуты поскорее закончились.
– В кухню, – сказал я.
Сложно было поверить, что ее и гостиную проектировал один и тот же человек. Кухня – она же столовая и комната для игр – тянулась вдоль всей задней части дома и состояла преимущественно из стекла. Снаружи был все такой же серый день, а здесь глаза моргали от ослепительного света, какой бывает только у моря. Никогда не понимал радости показывать соседям, что у вас на завтрак, – мне по нраву тюлевые занавески, и неважно, в моде они или нет, – но, увидев этот свет, я почти изменил свое мнение.
За аккуратным садиком стояли еще два ряда недостроенных домов, сурово и уродливо громоздящихся на фоне неба; свисающая с голой балки пластиковая растяжка громко хлопала на ветру. За ними – стена поселка, а еще дальше, за свалкой досок и цемента, там, где земля уходила вниз, – вид, которого я ждал весь день, с тех самых пор, как мой голос произнес: “Брокен-Харбор”. Гладкий, плавный изгиб залива, с обеих сторон окаймленный низкими холмами; мягкий серый песок, тростник, гнущийся под чистым ветром, там и сям у линии воды – пичуги. И море – неспокойное, зеленое, мускулистое – поднялось мне навстречу. Груз того, что находилось с нами в кухне, накренил мир, всколыхнул воду, и она словно готова была вот-вот обрушиться на блестящее стекло.
Те же заботливые руки, которые примоднили гостиную, эту комнату сделали веселой и уютной. Длинный стол из светлого дерева, подсолнечно-желтые стулья; компьютер на таком же желтом деревянном столике; цветные пластмассовые игрушки, кресла-мешки, меловая доска. Карандашные рисунки в рамках на стенах. В комнате порядок – особенно учитывая, что в ней играли дети. Кто-то прибрался здесь вечером, который для всех четверых стал последним.
Не комната, а просто мечта риелтора – только вот невозможно представить, кто теперь захочет здесь жить. Во время отчаянной борьбы стол опрокинули, угол столешницы угодил в окно, и на стекле трещина, разбегающаяся огромной звездочкой. В стенах снова дыры, одна высоко над столом, другая, большая, – за перевернутым замком из “лего”. Все вокруг усыпано крошечными белыми шариками, вывалившимися из распоротого кресла-мешка; на полу валяются кулинарные книги, блестят осколки разбитой рамки с рисунком. Всюду кровь: брызги на стенах, безумные перекрестия капель и отпечатков ног на кафельном полу, широкие мазки на окнах, запекшиеся сгустки, впитавшиеся в желтую обивку стульев. В нескольких дюймах от моих ног разорванный пополам ростомер с картинкой – мультяшный ребенок, взбирающийся по бобовому стеблю с большими листьями. Надпись “Эмма 17.06.09” почти не видна под свернувшейся кровью.
Патрик Спейн лежал ничком на полу в дальнем конце комнаты, там, где устроили игровую зону, среди кресел-мешков, мелков и книжек с картинками. Он был в покрытой высохшими темными пятнами пижаме – синяя рубашка и штаны в бело-синюю полоску. Одна рука согнута под телом, другая вытянута над головой, лицо повернуто к нам: очевидно, до последней секунды он пытался ползти, добраться до детей – причину можете выбрать сами. Светловолосый, высокий и широкоплечий парень; судя по телосложению, когда-то, возможно, играл в регби, а теперь уже начинал расплываться. Чтобы напасть на него, нужна немалая сила, ярость или безбашенность. Кровь в растекшейся из-под его груди луже загустела и потемнела. По всему полу – чудовищная сеть мазков, отпечатков ладоней и полос. Из этого хаоса выходили путаные переплетающиеся следы и направлялись в нашу сторону, но исчезали на полпути, словно оставившие их окровавленные люди растворились в воздухе.
Слева от трупа лужа крови расширялась, ярко поблескивала. Надо будет уточнить у полицейских, но можно с уверенностью предположить, что именно здесь они нашли Дженнифер Спейн. Либо она приползла, чтобы умереть, обнимая мужа, либо он остался лежать рядом, когда покончил с ней, либо кто-то позволил им умереть вместе.
Я простоял на пороге дольше, чем необходимо. Когда впервые попадаешь на место преступления, не сразу получается уложить в голове увиденное – внутренний мир отрывается от внешнего, чтобы защититься; твои глаза открыты, но до сознания доходят только красные полосы и сообщение об ошибке. За нами никто не наблюдал, поэтому Ричи мог не торопиться. Я отвел от него взгляд.
Сквозь какую-то щель в заднюю часть дома ворвался порыв ветра и разлился вокруг нас, словно холодная вода.
– Иисусе, – сказал Ричи, поежившись. Он был бледнее, чем обычно, но говорил без дрожи в голосе и пока что держался на ура. – Пробрало до костей. Из чего эта хибара? Из туалетной бумаги?
– Не ворчи. Чем тоньше стены, тем вероятнее, что соседи что-то слышали.
– Если у них есть соседи.
– Будем надеяться. Готов идти дальше?
Он кивнул. Мы оставили Патрика Спейна на его светлой, обдуваемой сквозняками кухне и пошли наверх.
На втором этаже было темно. Я открыл портфель и достал фонарик; скорее всего, полицейские уже захватали все своими жирными лапами, но прикасаться к выключателям все равно нельзя – возможно, кто-то включил или выключил свет намеренно. Я зажег фонарик и толкнул ближайшую дверь носком ботинка.
Очевидно, на каком-то этапе информацию переврали, потому что Джека Спейна – курносого мальчика с длинноватыми, светлыми, вьющимися волосами – не кромсали. После кровавого месива на первом этаже его комната действовала почти умиротворяюще. Ни капли крови, ничто не сломано, не перевернуто. Мальчик лежал на спине, руки вскинуты над головой, словно целый день играл в футбол, а потом рухнул на кровать и заснул. Мне почти захотелось прислушаться к его дыханию, однако все становилось ясно по лицу. Он казался загадочно спокойным, такой вид бывает только у мертвых детей: тонкие веки крепко зажмурены, как у нерожденного младенца, будто, заметив смертельную опасность, дети прячутся назад, вглубь, в самое первое безопасное место.
Ричи издал негромкий звук, словно кот, пытающийся выблевать комок шерсти. Я обвел фонариком комнату, давая ему время собраться. Стены пересекала пара трещин, но никаких дыр, если только их не закрывали постеры: Джек болел за “Манчестер Юнайтед”.
– У тебя дети есть? – спросил я.
– Нет. Пока нет.
Он говорил вполголоса, как будто боялся разбудить Джека Спейна или вызвать у него кошмары.
– У меня тоже, – сказал я. – И в такие дни это к лучшему. Став отцом, ты даешь слабину. Бывает, что детектив крут как скала, после вскрытия может обедать стейком с кровью, а потом жена рожает спиногрыза – и вот парень уже раскисает, если жертве меньше восемнадцати. Сто раз такое видел – и всегда благодарю Бога за контрацептивы.
Я снова направил луч фонарика на кровать. У моей сестры Джери есть дети, и я часто с ними вижусь, так что мог прикинуть возраст Джека Спейна – года четыре, может, три, если он был крупным ребенком. Проводя свою безуспешную реанимацию, патрульный откинул одеяло; красная пижамка вся перекрутилась, обнажив хрупкую грудную клетку. Я даже видел вмятину там, где сломалась пара ребер, – надеюсь, это произошло в ходе непрямого массажа сердца.
Губы ребенка посинели.
– Удушение? – спросил Ричи, стараясь справиться с голосом.
– Придется подождать вскрытия, но похоже на то, – ответил я. – Если причина смерти подтвердится, можно будет предположить, что это сделали родители. Они часто предпочитают нежные способы – если, конечно, такое слово вообще здесь уместно.
Я по-прежнему не смотрел на Ричи, но чувствовал, что он еле сдерживается, чтобы не поморщиться.
– Идем искать дочь, – сказал я.
В соседней комнате тоже ни дыр в стенах, ни следов борьбы. Когда полицейский отчаялся вернуть Эмму Спейн к жизни, он снова накрыл ее розовым одеялом – ведь она девочка. Эмма такая же курносая, как брат, но кудри у нее песочно-рыжие, а все лицо в веснушках, выделяющихся на фоне голубоватой кожи. Рот приоткрыт, и виден зазор на месте переднего зуба. Она была старшим ребенком в семье – лет шести-семи. Комната принцессы – розовая, в рюшах и оборках; на кровати гора подушек с вышитыми большеглазыми котятками и щенятами. Выхваченные фонариком из темноты, рядом с маленьким пустым лицом девочки они походили на падальщиков.
Я не смотрел на Ричи, пока мы не вернулись на лестничную площадку.
– Заметил в обеих комнатах что-нибудь необычное?
Даже в полумраке он выглядел словно жертва тяжелого пищевого отравления. Ричи пришлось дважды сглотнуть, прежде чем он смог сказать:
– Крови нет.
– В точку.
Я толкнул дверь ванной фонариком. Полотенца сочетающихся цветов, пластиковые игрушки для ванны, шампуни и гели для душа, сверкающая белая сантехника. Если здесь кто-то мылся, то чрезвычайно аккуратно.
– Попросим криминалистов опрыскать пол люминолом, поискать следы, но если мы ничего не упускаем, то либо убийц было несколько, либо убийца сначала разделался с детьми. Нельзя прийти сюда после той кровавой резни, – я кивнул вниз, в сторону кухни, – и ничего не заляпать кровью.
– Это дело рук кого-то из своих, да? – спросил Ричи.
– Почему?
– Если я псих и хочу перебить всю семью, то с детей начинать не стану. Вдруг родители услышат и заглянут их проведать, когда я занят делом? Я и ахнуть не успею, как мамочка с папочкой отметелят меня будь здоров. Не-е, я подожду, пока все уснут, а потом перво-наперво расправлюсь с самыми опасными целями. Отсюда я начну только в одном случае, – Ричи дернул уголком рта, но удержал себя в руках, – если знаю, что мне не помешают. Значит, убийца – один из родителей.
– Верно. Версия далеко не окончательная, однако на первый взгляд выглядит все именно так. Заметил, что еще указывает на них?
Он покачал головой.
– Входная дверь. Там два замка, “чабб” и “йель”, и, пока полицейские ее не вышибли, она была закрыта на оба. Дверь не просто затворили за собой, а заперли на два ключа. Кроме того, я не заметил ни одного открытого или разбитого окна. Если кто-то влез в дом – или Спейны сами его впустили, – то как он выбрался наружу? Опять же версия не окончательная: окно могло быть незаперто, ключи могли украсть, у кого-то из друзей или знакомых мог быть запасной комплект – и все это нужно проверить. Однако факт весьма показательный. С другой стороны… – Я указал фонариком: над самым плинтусом на лестничной площадке виднелась еще одна дыра размером с книгу карманного формата. – Откуда в стенах такие повреждения?
– В ходе борьбы. После… – Рот Ричи снова дернулся. – После смерти детей, иначе они бы проснулись. Сдается мне, кто-то отчаянно отбивался.
– Может, и отбивался, но дыры в стенах появились не вчера вечером. Прочисти голову и посмотри еще раз. Объяснишь, почему это так?
Постепенно зеленая бледность на лице Ричи уступила место выражению глубокой сосредоточенности, которое я уже видел в машине.
– Вокруг дыр нет крови, а на полу – кусков штукатурки, – сказал он чуть погодя. – Даже пыли нет. Кто-то прибрался.
– Правильно. Возможно, убийца или убийцы – по своим причинам – задержались и хорошенько все пропылесосили. Но доказательств у нас пока нет, поэтому самое вероятное объяснение: дыры были проделаны по крайней мере пару дней назад, а может, и гораздо раньше. Есть идеи, откуда они взялись?
Теперь, когда Ричи приступил к работе, он выглядел лучше.
– Строительные проблемы? Сырость, осадка… А может, кто-то чинил неисправную проводку… В гостиной сырость – видели состояние пола и пятно на стене? Вдобавок по всему дому трещины – не удивлюсь, если проводка тоже накрылась. Весь поселок – настоящая свалка.
– Может быть. Позовем строительного инспектора, пусть посмотрит. Но, если честно, только очень хреновый электрик оставил бы дом в таком состоянии. Другие объяснения в голову не приходят?
Ричи втянул воздух сквозь зубы и задумчиво посмотрел на дыру в стене.
– Если навскидку, – сказал он, – то, кажется, здесь что-то искали.
– Согласен. Иной раз прячут оружие или драгоценности, но обычно это старая добрая наркота или наличка. Попросим криминалистов поискать следы наркотиков.
– А дети? – возразил Ричи, дернув подбородком в сторону комнаты Эммы. – Родители хранили что-то, из-за чего их могли убить? Хотя в доме дети?
– Мне казалось, Спейны возглавляют твой список подозреваемых.
– Это другое. Если человек рехнулся, он каких только дикостей не натворит. Такое с каждым может случиться. Но кило герыча за обоями, где его могут найти дети, – такого просто не бывает.
Снизу раздался скрип, и мы оба резко обернулись, но это просто входная дверь раскачивалась на ветру.
– Да ладно тебе, сынок, – сказал я. – Я такое сотни раз видел, да и ты сам наверняка тоже.
– Не в таких семьях.
Я поднял брови:
– Не думал, что ты сноб.
– Не, я не про сословия. Смотрите – дом ведь в порядке, понимаете? Везде чисто, даже за сортиром, все подобрано в тон, даже специи на полочке не просрочены. Эта семья старалась жить как надо. А мутные делишки… Это на них не похоже.
– Прямо сейчас – нет, но не забывай: мы ни хрена не знаем об этих людях, кроме того, что они убирали в доме, по крайней мере иногда, и что их убили. Уж поверь, второе гораздо важнее. Пылесосить может каждый, но убивают не всех.
Ричи, благослови Господь его невинное сердечко, устремил на меня взгляд, полный скепсиса и праведного возмущения.
– Многие жертвы убийств никогда в жизни не делали ничего опасного.
– Некоторые – да, но многие? Ричи, друг мой, открою тебе грязную тайну твоей новой работы. Ты не слышал о ней ни в интервью, ни в документалках, потому что мы держим ее при себе: большинство жертв получили по заслугам.
Ричи открыл рот.
– Конечно, к детям это не относится, – добавил я. – Детей мы сейчас не обсуждаем, но взрослые… Если толкаешь дурь на территории, принадлежащей другому отморозку, если выходишь замуж за прекрасного принца после того, как из-за него четыре раза валялась в реанимации, если пыряешь ножом парня, потому что его брат зарезал твоего друга за то, что тот зарезал его кузена, то, извини за неполиткорректность, ты просто нарываешься. Знаю, приятель, в полицейском колледже такому не учат, но в реальном мире убийство на удивление редко вторгается в жизнь людей. В девяноста девяти случаях из ста они сами открывают дверь и приглашают его войти.
Ричи переступил с ноги на ногу. Гуляющий по лестнице сквозняк холодил щиколотки, гремел дверной ручкой комнаты Эммы.
– Не понимаю, как кто-то мог на такое напроситься, – сказал Ричи.
– Я тоже – по крайней мере, пока. Но если Спейны жили, как Уолтоны[2], то кто проломил им стены? И почему они не вызвали ремонтников? Может, не хотели, чтобы кто-то узнал, чем один из них – или оба – тут занимаются?
Ричи пожал плечами.
– Ты прав – возможно, это тот самый единственный случай из сотни, – сказал я. – Не будем делать поспешных выводов. Если Спейны ни в чем не замешаны, нам тем более нельзя ошибиться.
Спальня Патрика и Дженнифер, как и остальные комнаты, была идеальна – как с картинки. Оформлена под старину – в розовых цветочках, кремовом и золоте. Ни крови, ни следов борьбы, ни пылинки. Над кроватью, на стыке стены и потолка, небольшая дыра.
Две вещи бросались в глаза. Во-первых, одеяло и простыни были смяты и откинуты, словно кто-то только что вскочил с постели. Судя по остальным комнатам, в этом доме не оставляли кровати незастеленными. Когда все началось, один из них точно спал.
Во-вторых, прикроватные столики. На каждом маленький светильник с кремовым абажуром, украшенным кисточками, оба светильника выключены. На дальнем столике – пара баночек, крем для лица или что-то подобное, розовый мобильный телефон и книга в розовой обложке с напечатанным завитушчатыми буквами названием. Ближний столик завален гаджетами: два белых устройства, похожих на рации, два серебристых мобильника – оба поставлены на док-станции – и еще три незанятые зарядки, тоже серебристые. Насчет раций я был не уверен, но пять мобильников бывает только у крутых брокеров и у наркодилеров, а этот дом не похож на жилище брокера. На секунду я подумал, что кусочки головоломки начинают складываться воедино. И тут:
– Иисусе! – Ричи вскинул брови. – Немного чересчур, да?
– В смысле?
– Радионяни. – Он кивнул на столик Патрика.
– Это радионяни?
– Ага. У моей сестры дети. Белые транслируют звук, а те, что похожи на телефоны, – это видео, чтобы смотреть, как дети спят.
– Прямо как в “Большом брате”. – Я провел по гаджетам лучом фонарика: экраны белых слабо светятся, серебристые отключены. – А сколько их обычно? По одной на ребенка?
– Не знаю про обычно, но у моей сестры трое детей и всего одно устройство, в комнате младенца. Она его включает, когда малыш спит. Когда девочки были маленькие, у нее была только аудионяня – типа этих раций, – но малец родился недоношенным, так что она купила видеоняню, чтобы за ним присматривать.
– Ну, значит, Спейны были не в меру заботливы, раз поставили по радионяне в каждой комнате. – И я должен был их заметить. Это Ричи позволительно отвлечься на душераздирающее зрелище и упустить детали, но я-то не первый год замужем.
Ричи покачал головой:
– Но зачем? Дети достаточно большие – если что, могли сами позвать маму. Да и дом не такой уж огромный, если бы кто-то поранился, вопли было бы слышно.
– Ты узнаешь вторые половины этих нянь, если увидишь? – спросил я.
– Скорее всего.
– Хорошо. Тогда идем их искать.
На розовом комоде Эммы стояла круглая белая штука, похожая на радиобудильник, – по словам Ричи, аудиомонитор.
– Она слишком взрослая для такой штуки, но, возможно, у родителей был крепкий сон и они боялись не услышать, что она их зовет…
Второй аудиомонитор – на комоде Джека, но видеокамеры мы увидели, только когда снова вышли на лестницу.
– Пусть криминалисты проверят чердак, – сказал я, – на случай, если наш неизвестный искал… – Тут я посветил на потолок и осекся.
Лаз на чердак был на месте, за ним – чернота; луч фонаря осветил прислоненную к чему-то крышку люка и голую балку высоко вверху. Проем кто-то законопатил снизу проволочной сеткой, не особо заботясь о красоте – рваные концы проволоки, большие шляпки гвоздей торчали во все стороны. В противоположном углу лестничной площадки, высоко на стене, было криво установлено нечто серебристое – я и без Ричи понял, что это видеомонитор. Камера направлена прямо на проем.
– Какого черта? – воскликнул я.
– Крысы? Эти дыры…
– Кто станет устанавливать наблюдение за крысами? Достаточно просто закрыть люк и вызвать дератизаторов.
– А потом?
– Не знаю. Может, поставить ловушку на случай, если тварь, которая пробила стены, вернется, чтобы провести второй раунд. Надо предупредить криминалистов, чтобы соблюдали там осторожность. – Я поднял фонарик над головой и посветил им вокруг, пытаясь разглядеть, что находится на чердаке. Картонные коробки, пыльный черный чемодан. – Посмотрим, что нам дадут остальные камеры.
Вторая камера находилась в гостиной, на стеклянном столике рядом с диваном, и была направлена на дыру над камином; маленький красный индикатор говорил о том, что она включена. Третья закатилась в угол кухни, засыпанный шариками из распоротого кресла-мешка, и была направлена в пол, но по-прежнему подлючена к розетке – она до последнего передавала изображение. Устройство для просмотра наполовину завалилось под плиту – я заметил его еще в первый раз, но принял за телефон, – а еще одно – под кухонный стол. Никаких следов последнего монитора и еще двух камер.
– Попросим криминалистов, чтобы поискали остальное, – сказал я. – Хочешь еще разок на что-то взглянуть или зовем их?
Ричи замялся.
– Сынок, это вопрос без подвоха.
– А. Ясно. Нет, с меня хватит.
– С меня тоже. Пошли.
По дому пронесся еще один порыв ветра, и на сей раз мы оба вздрогнули. Я был на многое готов, чтобы не показать этого юному Ричи, но место начинало действовать мне на нервы. Дело было не в детях и не в крови – как я сказал, ни то ни другое меня не пугает, – а в дырявых стенах, в немигающих камерах, в огромных окнах и в остовах домов, которые таращились на нас, словно голодные звери, кружащие вокруг теплого костра. Я напомнил себе, что видел вещи и похуже и не парился, но вибрации в черепе говорили: “Это дело особенное”.
3
Прозаический маленький секрет: работа в отделе убийств наполовину состоит из управления людьми. Стажеры представляют себе волка-одиночку, который рыщет, повинуясь чутью, но на практике парни, не умеющие работать в команде, в конечном счете переводятся в отдел спецопераций. Даже в мелком расследовании, а это расследование обещало быть отнюдь не мелким, задействованы оперативники, спецы по связям со СМИ, криминалисты, судмедэксперт – да много кто еще. И вам надо сделать так, чтобы они каждую секунду держали вас в курсе событий, никто никому не мешал и все работали согласно вашему единому плану, потому что ответственность лежит на вас. Застывшая тишина внутри янтаря закончилась: не успели мы выйти из дома, и нескольких шагов не сделали, а уже пора было разбираться с людьми.
Купер, судмедэксперт, с недовольным видом торчал за воротами, постукивая пальцами по своему чемоданчику. Впрочем, ничего другого ожидать не приходилось: даже в лучшие моменты Купер – угрюмый гаденыш, а со мной и подавно не любезничает. Я ему ничего не сделал, однако он почему-то меня невзлюбил, а уж если заносчивые ублюдки вроде Купера кого-то невзлюбили, то будут третировать его по полной программе. Хоть одна опечатка в запросе – и он заставляет переписывать заново, и о срочности можно забыть: все мои дела, неотложные и не очень, ждут своей очереди.
– Детектив Кеннеди, – сказал он, раздувая ноздри, словно от меня воняло. – Позвольте спросить: я что, похож на собаку?
– Нисколько. Доктор Купер, это детектив Курран, мой напарник.
На Ричи он даже не взглянул.
– Рад это слышать. В таком случае почему меня не пускают в дом?
Должно быть, все время ожидания он сочинял этот каламбур.
– Прошу прощения, – сказал я. – Вероятно, произошло недоразумение. Я, конечно, никогда не позволил бы себе тратить ваше время. Не станем вам мешать.
Купер окинул меня уничтожающим взглядом, давая понять, что его на такое не купишь.
Читать бесплатно другие книги:
