Дуэль со смертью Чиж Антон

1

– Не знаю, право, как дотерпеть, – сказал Силин, блаженно потягиваясь.

Около трех часов дня 31 декабря 1898 года в приемном отделении сыскной полиции Петербурга было пустынно. Начальник сыска, статский советник Шереметьевский, еще в полдень отбыл под благовидным предлогом, оставив строгое распоряжение всем быть до конца присутствия, то есть до восьми вечера. Отлучаться дозволяется на вызовы и по срочным делам.

У чиновника Викторова тут же нашлись таковые в самом дальнем, Петергофском, полицейском участке города. Чиновник Коцинг обязан был сегодня кровь из носу побывать в окружном суде, где не проходило ни единого заседания. Чиновник Лукащук вспомнил, что ему надо срочно навести справки во Врачебно-полицейском комитете, хотя обычно неспешно отправлял туда запросы. Чиновник Власков ушел в Литовский замок[1] снимать допрос с арестованного вора, которого ничего не стоило доставить в сыск. Даже делопроизводителям Кузьменко и Ляшенко понадобилось в полицейский архив, где архивная пыль соскучилась без них.

Чиновники были заняты важнейшими делами службы. Что неудивительно: последний день года для них – тяжкое испытание. После трех дней рождественских праздников, пролетевших вихрем, в календаре выпало три присутственных дня. Предстоящий выходной новогоднего праздника, 1 января, казался глотком свободы и передышкой, так необходимой измученной чиновничьей душе, которой не хочется трудиться, а хочется веселиться. Как и любой человеческой душе.

Кроме Силина, который не сумел, как ни старался, выдумать благородный повод, чтобы улизнуть, в присутствии оставался еще один чиновник. Сидел он в дальнем углу за столом, кое-как втиснутым к окну. Чернильная ручка торчала знаком укора, призывая взяться за стопку неразобранных справок. Вместо этого он читал, разложив на коленке, приключения Одиссея на острове Итака. Читал в оригинале, как написал старик Гомер.

– Нынче наверняка ничего не случится…

– Идите домой, Силин, – сказал чиновник, не отрываясь от книжки.

– Но как же, еще часа четыре присутствия…

– Не тратьте это время зря…

Силин еще сомневался. Но искушение было слишком сильно. Он живо представил, как отправится на Невский в магазин Николая Линдена, выберет симпатичный и недорогой подарок, кулончик или сережки из серебра, а потом полетит в уютное гнездышко, где чудесно встретит Новый год. А до этого еще успеет посидеть в кофейной или пропустит рюмочку в «Медведе»[2]. Вечер манил многими удовольствиями.

– Но как же вас оставить?

– Подежурю в сумерках. Темноты не боюсь.

Нельзя отказаться от такой любезности. Тем более от господина с не самым лучшим характером. Друзьями они не были. Аккуратно сложив бумаги стопкой, Силин встал и поправил галстук.

– Родион Георгиевич, где праздновать будете?

– Меня пригласили, – ответил Ванзаров, перевернув страницу.

Что было правдой отчасти. Пригласил его Гомер. Отказавшись от зазываний брата, впрочем не слишком настойчивых, как и призывов друзей, Ванзаров собирался встретить Новый год, как подобает истинному стоику: на диване с «Одиссеей». А утром 1 января хорошенько выспаться до полудня. Ванзаров не понимал логику: праздновать переход условной линии между месяцами. Между мартом и апрелем ничем не хуже. Какая разница, когда отмечать.

Пожелав весело проводить старый и встретить новый год, Силин вышел за дверь. Однако довольно скоро вернулся.

– Там в участке дама вас спрашивает. Провести?

Сыскная полиция размещалась на третьем этаже полицейского дома на Офицерской улице. Первый этаж занимал 3-й участок Казанской части. Все, кто хотел попасть в сыск, не могли миновать его.

– Дама спрашивает меня или сыскную полицию?

– Именно вас. Так и сказала: где мне найти господина Ванзарова по личному делу.

Визитов Ванзаров не ожидал. Тем более по личным делам. Отказать было невежливо. Не успел он закрыть книгу, как Силин вернулся с дамой и предусмотрительно исчез. Ванзаров предложил гостье стул. Она присела на краешке.

Требовалось несколько секунд, чтобы составить мгновенный портрет. Теплая шапочка с вуалеткой, прикрывавшей брови, соболиный полушубок, юбка английской шерсти, меховая муфта и облегающие перчатки, которые от мороза не спасали, но руки делали тонкими. Одежда новая, модная, недешевая. Дама не принадлежит к высшему аристократическому обществу, не из купцов или разночинцев, скорее – состоятельный средний класс. Жена преуспевающего чиновника или банкира. Ботиночки чистые, приехала на пролетке. В ушах серьги с рубинами. Как капельки крови. Держится спокойно, уверенно. Глаза карие, почти темные, взгляд цепкий, умный. Мгновенный портрет был бы чуть полнее, если бы дама не хлюпала носом, прикрываясь платочком бельгийского кружева.

– С кем имею честь? – Ванзаров втиснулся между стеной и столом.

– Мадам Половцева, жена коллежского советника Половцева из Центрального комитета иностранной цензуры…

С этим комитетом, входящим в Министерство внутренних дел, Ванзаров общения не имел. Знакомых у него там не было.

– Кто меня рекомендовал?

– Наш друг, Александр Иванович Уверский, из Врачебно-полицейского. Он сказал, что только вы помочь можете. У вас талант и репутация лучшего сыщика столицы. Если не вы, то уж никто не поможет…

Чиновника Уверского Ванзаров знал. Обычное знакомство, не более того. А к лести был равнодушен. Если не сказать – не переносил на дух. Особенно раздражало, когда его, чиновника сыска, называли сыщиком. Как какого-нибудь прохвоста из бульварного романчика.

– У вас что-то украли?

Не перестав шмыгать, Половцева покачала головой.

– Обстоятельства, которые вынудили обратиться к вам, значительно хуже…

Сейчас должно последовать обвинение мужа в измене, которое надо доказать, чтобы дама смогла подать на развод. Обычные семейные дрязги. Чужим грязным бельем сыскная полиция не занимается.

– Что же случилось в вашем семействе? – спросил Ванзаров, предвидя ответ.

Мадам Половцева помедлила.

– Меня хотят убить.

Ванзаров согласно кивнул. В сыскную полицию регулярно обращались дамы и господа, которые были уверены: их преследуют, хотят изничтожить, медленно отравить, свести со свету или навести порчу. Чаще всего весной и осенью, во время обострений у тех, кого родственники ленятся содержать в лечебницах для душевнобольных. Зима и мороз обычно успокаивали взволнованные души. Вот только мадам Половцева не выглядела неуравновешенной истеричкой. Скорее наоборот: трезва и рассудительна.

– Это ваши подозрения?

– Не посмела бы тратить ваше время, господин Ванзаров, на пустые подозрения. Я точно знаю, что меня хочет убить мой муж.

– Подобному обвинению нужны факты.

– У меня они есть, – сказала Половцева, утирая носик. – Три месяца назад умерла моя подруга, мадам Щедрина, два месяца назад умерла другая моя подруга, мадам Сердечкова. Теперь настал мой черед.

Фамилии умерших ничего не говорили. Или дела закрывались приставами участков без помощи сыска, или их попросту не было. То есть смерть была признана естественной.

– Что случилось с вашими подругами?

– Они внезапно умерли. Причиной был поставлен сердечный приступ. Здоровые, молодые женщины умерли от сердца. Полиция не встревожилась. Хватило врачебного заключения.

– Полагаете, их отравили?

– Я в этом уверена. Как уверена, что пришел мой час. Если вы меня не спасете…

– Для того чтобы вновь открыть дело, требуется разрешение на эксгумацию. Прокурор потребует веских улик. У вас есть конкретные доказательства?

Раздалось тяжкое всхлипывание, дама сдерживала рыдание.

– У меня нет доказательств… Подруг не вернуть… Но я не хочу умереть сегодня, как они… Спасите меня…

– Вас должны убить сегодня? – спросил Ванзаров.

Она старательно промокнула глаза.

– Не верите мне… Понимаю. Так вот знайте, мадам Щедрина умерла на званом приеме, сидя за общим столом… Мадам Сердечкова упала замертво на балу, прямо посреди зала… Сегодня вечером я приглашена на новогодний банкет в ресторане «Донон»… на котором меня убьют. Я не доживу до утра. Можете не сомневаться.

– Отравить в публичном месте на банкете непросто…

– Муж не будет травить меня.

– Простите, тогда не вижу логики.

Мадам Половцева погрузилась в раздумья.

– До того как погибнуть, подруги успели рассказать мне… Это настолько странно, что трудно поверить. Вы слышали об «Одиссее»?

О легендарном герое Ванзаров много чего слышал. Мог даже процитировать. Он ждал пояснений.

– Вижу, слухи до вас не дошли, – продолжила Половцева. – «Одиссей» – нечто вроде тайного клуба, где членам помогают избавиться от жен. Чтобы наслаждаться свободой и независимостью. Беспощадные, циничные и безжалостные люди. Они убивают не ради денег, выгоды или наследства, а ради удовольствия. Ради безумной идеи мужской свободы… Каждый член клуба обязуется помогать в убийстве чужой жены. За это его жена погибнет будто бы естественной смертью. Я точно знаю, что мой драгоценный муж стал членом этого клуба. Меня может спасти только чудо. Или вы… Огласка бесполезна. Они не оставляют следов… Муж будет все отрицать…

Если мадам Половцева была не в себе, то умело скрывала болезнь. Ванзаров не нашел признаков вранья. У него имелось три инструмента нахождения истины: мгновенный портрет, майевтика и психологика. Мгновенный портрет дал все, что мог. Майевтика была бесполезна. А психологика применялась при выявлении преступника. Оставалась еще формальная логика, но она говорила, что такого быть не может: клуб мужей-убийц, почти тайное общество. А тайными обществами в Российской империи занималась политическая полиция. Совсем другой спрос.

– В чем должна заключаться моя помощь?

– Остановите убийцу! – с напором выкрикнула Половцева.

– У меня нет прав ни обыскать, ни допросить участников банкета.

– Ваше присутствие их остановит… Знаю, что по правилам клуба дается только одна попытка. Прошу вас принести ничтожную жертву: надеть смокинг, прибыть к девяти вечера в «Донон» и зорко следить за тем, что происходит за столом. Спасите меня, господин Ванзаров!

Сыскная полиция имеет дело с преступлениями совершенными. Нельзя арестовать преступника, когда он что-то замышляет. За мысли не арестовывают. Даже если в кармане у кого-то найдется пузырек с ядом, это не доказательство. Суд присяжных не поверит. К тому же действовать без разрешения Шереметьевского, хотя бы формального, Ванзаров не имел права.

– Могу дать совет, мадам Половцева: разрушьте план убийц. Не ходите на банкет. Уезжайте на ближайшем поезде в Москву. 2 января обещаю поговорить с вашим мужем.

Дама опустила голову и спрятала платок в рукав.

– Что ж, благодарю… На большее не рассчитывала… Утешайтесь, что вам будет легко расследовать мою смерть… Вы уже знаете, кто убийца… Пожалуйста, не дайте им уйти от возмездия…

Чтобы не разрыдаться, мадам Половцева закрыла рот ладошкой и стремительно выбежала.

Иногда чиновники сыска бывают беспомощны. Ни догнать, ни остановить, ни утешить Ванзаров не мог. Он не мог отправиться в Цензурный комитет, чтобы припугнуть чиновника Половцева: «Я знаю, что вы хотите убить жену под Новый год». Оставалось только проверить факты смерти Щедриной и Сердечковой. По сводкам полицейских участков за последние четыре месяца такие дамы не проходили. Вероятно, смерть в публичном месте не вызывала у докторов подозрений.

Однако расследовать убийство милой мадам Половцевой, если оно случится, совсем не хотелось. Ванзаров счел, что спасение жизни – достаточный повод, чтобы покинуть приемное отделение, оделся, запер дверь и спустился в участок.

Дежурный чиновник протянул письмо. Небольшой конверт дорогой атласной бумаги. В таких шлют приглашения на свадьбу или званый прием. Внутри оказалась карточка, написанная от руки:

«Клуб «Одиссей» имеет честь пригласить господина Ванзарова на банкет в честь Нового года и новых приключений. Непременно ожидаем вас в зеркальном зале ресторана «Донон» к девяти вечера. Обещаем незабываемый праздник».

Подписи не было. Почерк прямой, резкий, жесткий. Скорее мужской.

– Конверт оставила дама, что приходила ко мне? – спросил Ванзаров.

– Часа два как лежит…

– От кого?

– Принес посыльный в форменной тужурке «Англия».

Гостинца невдалеке, на Исаакиевской площади.

На часах не было еще и четырех. Ванзаров прикинул, что успеет подготовиться основательно. Такое приглашение нельзя пропустить.

2

Последние шестьдесят лет ресторан «Донон» был знаменит отличной кухней, высокими ценами и вышколенными официантами артели касимовских татар. Располагалось заведение во дворе дома на набережной реки Мойки поблизости от Дворцовой площади и резиденции императора, Зимнего дворца. Что никак не сказывалось на публике. Гуляли и ужинали здесь разнообразные господа. Например, Петербургская академия наук ежегодно давала праздничный ужин для академиков.

В вечерний час общий зал ресторана был полон. В последнее время в Петербурге стало модно встречать Новый год в публичных местах большими компаниями, словно ставя жирную точку после рождественских гуляний. Впрочем, гулянья в столице, не в пример Москве, были умеренными и сдержанными. Как требовал дух военно-чиновной столицы. Публику развлекал румынский оркестр.

Среди гостей, заранее оплативших столик, виднелся крупный господин, которого почитали в ресторане за щедрые чаевые, а не за славу великого криминалиста. Несколько часов назад Лебедев внезапно воспылал желанием отпраздновать Новый год в «Дононе». Простому смертному отказали бы, но для него столик нашелся. Застольного приятеля Аполлона Григорьевича официанты будто не замечали. Что являлось важным умением его службы. Старший филер Курочкин обладал редким свойством: оставаться незаметным, несмотря на чрезмерный рост. Даже в ресторане он умудрялся выпадать из поля зрения.

Ванзаров старательно не замечал этих двоих, не отказавших его просьбе. Мучился он не угрызениями совести: смокинг жал тисками. Ни вздохнуть, ни шею повернуть. Как в стальном панцире. Чтобы оглядеться, приходилось поворачивать корпус. Мучение хуже, чем стоять на приеме в Министерстве внутренних дел в официальном мундире со шпагой.

Осматривая зал, он заметил чиновника Уверского, который ужинал в одиночестве. Тот замахал, приглашая к себе. Ванзаров подошел, ответил на рукопожатие, садиться отказался.

– С кем встречаете Новый год?

– Я здесь по делу. По просьбе мадам Половцевой, – сказал Ванзаров.

На лице Уверского не отразилось ни удивления, ни благодарности. Будто впервые слышал фамилию.

– Мадам Половцева? Супруга Сергея Яковлевича? О чем она вас просила?

– Вы рекомендовали обратиться ко мне.

– Ах, да-да, вспомнил. Месяца три назад Елизавета Андреевна спрашивала меня: не знаю ли кого-нибудь из сыскной полиции… Ее стали одолевать страхи…

– Какого рода страхи?

– О, женщины всего боятся! – Он сдержанно улыбнулся. – Только дай им повод.

– Ее муж вступил в клуб «Одиссей». Повод достаточный?

Уверский повел себя немного странно: оглянулся, будто за ним могли следить, и взял Ванзарова за локоть.

– Уже слышали? Что вам известно? – В его голосе мелькнуло игривое любопытство.

– А что вам?

– Если правда, что говорят о клубе… Как бы я мечтал стать его членом.

– Вам для чего? – спросил Ванзаров, помня, что Уверский овдовел года два назад.

– Отменное приключение! Члены клуба устраивают игры, в которых надо проявить смекалку и сообразительность. Подробности неизвестны, одни слухи, но кажется, нечто новое, волнующее кровь. Куда сильнее бильярда или карт. Как раз для поднятия тонуса в нашем тусклом и сыром климате. Обещайте рассказать, если что-то узнаете конкретное…

Ванзаров пообещал. Он подошел к дверям зеркального зала, тоже зеркальным. Перед ними возвышался столик с плоской медной чашей, в которой горел огонь. Метрдотель Мельпе поклонился, спросил приглашение. Ванзаров протянул карточку. Мельпе взглянул и бросил в огонь. Картон вспыхнул. Вокруг пламени лежали три бумажных огарка.

– Зачем сжигаете приглашения? – спросил Ванзаров.

– Таково условие хозяина вечера.

– Кто хозяин этого вечера?

– Прошу простить, но мы не раскрываем такие сведения. – Мельпе распахнул дверь. – Добро пожаловать, постараемся приложить все усилия, чтобы праздник стал незабываемым. Позвольте заметить, что меню составлено исключительно. Несколько перемен блюд: заливное из севрюги, «Сюпрен де войяльс» с трюфелями, волован «Тулиз Финасвер», рябчики, мороженое-шербет и свежие фрукты.

У гурмана должны были потечь слюнки. Ванзарову мешал смокинг.

Зеркальный зал представлял собой вытянутое помещение, стены которого покрывали сводчатые зеркала. Самое большое располагалось у задней стены, рядом с входной дверью. Небольшая сцена находилась на противоположном конце зала. Перед ней пылала медная жаровня, отчего в зале было чрезвычайно жарко. Ванзаров ощутил себя и в тисках, и в печке.

Он поклонился гостям. Собрались три семейные пары. Мадам Половцева взглянула и глазом не повела. Как будто не узнала в смокинге. Мучения Ванзарова были напрасными: из мужчин парадно одет был только он. Прочие обошлись удобными пиджаками. Дамы тоже не отличались праздничными туалетами. Скорее скромными, для семейного ужина, а не банкета. Мадам Половцева была в черном платье, не слишком вызывающем, без украшений. Только рубиновые капельки в ушах.

Банкет был накрыт на восемь персон. Таблички с фамилиями указывали порядок рассадки. Ванзарову досталось место в начале стола, почти у двери. Напротив него стояла табличка, которую можно было прочесть отражением в зеркале. Отраженные буквы сообщили о господине Одиссее. Кроме тарелок и приборов, в чашах с колотым льдом стояли кувшины лимонада. Ванзаров сдержал порыв налить бокал и жадно выпить.

За стол не садились. Гости держались у зеркальных стен. Представить Ванзарова было некому. Он взялся сам. Господину Половцеву, который оказался ближе всего, представился полным чином. Тот приподнял брови и церемонно пожал руку. Следующим оказался господин Щедрин с супругой. Новый знакомый чинов не назвал, сообщив, что «служит в министерстве». Последним Ванзаров познакомился с господином Сердечковым, который рекомендовал себя как помещик. Супруга его, не слишком привлекательная, была вполне жива. Скорее молчалива. Впрочем, как и мадам Щедрина.

Мадам Половцева держалась в стороне, у сцены. Ванзаров подошел, поклонился.

– Вашу просьбу исполнил, – тихо сказал он.

На него взглянули так, будто он ляпнул несусветную глупость.

– Простите, не понимаю, о чем вы.

– Не позволю вас убить.

– Меня? Убить? Да о чем вы говорите?

– Примерно пять часов назад в сыскной полиции вы убеждали, что на вас готовится покушение…

– Вот как? Чрезвычайно странно, – сказала она неприязненно. – Не имею чести вас знать, господин…

– Ванзаров… – подсказал он.

– …Ванзаров. В мыслях не было ходить в сыскную полицию. Тем более что приехала с мужем несколько часов назад из Москвы.

– Прошу простить, значит, ошибся, – сказал Ванзаров и отошел. Находиться около жаровни было невозможно.

Распахнулась дверь. Вошел метрдотель.

– Господа, хозяин вечера просил передать извинения, что задерживается, просит начинать без него.

Гости расселись, вошли официанты с большими подносами. На столе появились холодные закуски: грибы, огурцы, помидоры, пахнущие густым и крепким маринадом со специями. За ними – бутыли шампанского. В довершение перед каждым гостем поставили порционное блюдо с заливной севрюгой и соусник со сметаной. По взмаху метрдотеля на сцену вышел ансамбль венгерских цыган-скрипачей: восемь крепких мужчин с роскошными черными бакенбардами, в белых чулках и болеро, обшитых ярко-красными шнурками и разноцветным орнаментом. Дирижер, господин Риго, одетый не менее броско, с сильным акцентом пообещал сделать вечер незабываемым. Официанты наполнили гостям бокалы и удалились.

Оркестр заиграл бравурную венгерскую мелодию. Никто не решался поднять бокал. Рядом с Ванзаровым оказался господин Щедрин. Между ним и господином Половцевым сидела мадам Сердечкова. На другой стороне стола господин Сердечков оказался между дамами: по правую его руку – Щедрина, по левую – Половцева. Елизавета Андреевна сидела наискосок от Ванзарова и напротив мужа. Она положила в тарелку горку грибов и соленых огурцов и принялась поглощать так жадно, будто не ела с самой Москвы. Глядя на нее, прочие гости стали накладывать маринады и ковырять вилками в севрюге. Ванзаров налил себе фужер соблазнительного лимонада, но не притронулся. Атмосфера за столом мало походила на дружеский банкет. Если бы не цыганские скрипки – скорее поминки, а не новогодний праздник.

Севрюга призывала насладиться ею, но Ванзаров посматривал на гостей. Зеркала позволяли следить не только за теми, кто сидел перед ним, но и за соседями. Как вдруг Половцева подмигнула ему. Ванзаров ответил прямым взглядом. Она подмигнула еще раз, что можно было расценить как извинение. И благодарность за помощь. Молчаливую, но искреннюю. И за подвиг в смокинге.

Посреди популярной мелодии Штрауса распахнулась дверь, в зал быстрым шагом вошел моложавый господин. Щеки его раскраснелись, прическа слегка потрепана, как будто он взъерошил волосы.

– Лиза! – вскрикнул он. – Наступает Новый год, и я, Арнольд Кошляков, не желаю больше лжи и фальши! Нашу любовь нельзя скрывать! Я хочу, чтобы все знали: я люблю тебя, как солнце! Ты моя и будешь принадлежать только мне!

Челюсть господина Половцева отвисла, он замер с вилкой, на которую нацепил кусок севрюжины. Мадам Половцева выронила салфетку, привстала и рухнула на пол. Ванзаров подоспел к ней, потрогал шейную вену. Пульс был. Елизавета Андреевна находилась в обмороке.

– Нашатырь! – крикнул Ванзаров растерявшемуся официанту, который вносил новое блюдо. И, не дожидаясь, применил верное средство от обмороков: отшлепал по щекам. Половцева вздрогнула, открыла глаза.

– Спасибо, – одними губами произнесла она. – Впереди самое интересное.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Ванзаров, помогая ей встать.

– Благодарю вас, – ответила она, садясь на стул.

– Налить лимонада?

– Нет-нет, не нужно. – Половцева оправила сбившееся платье.

Никто из гостей не покинул мест. Господин Половцев напряженно разглядывал тарелку. Виновник обморока стоял в некоторой растерянности среди зеркальных отражений.

– Господин Кошляков, прошу вас покинуть зал, – сказал Ванзаров.

Любовник схватил фужер, наполнил до края лимонадом и проглотил залпом.

– Я жду тебя, Лиза, в небесах нашего счастья! И готов ждать вечно…

Сделав столь важное заявление, он пробежал мимо официанта, который принес пузырек нашатыря.

– Господа, продолжайте играть, – сказал Ванзаров дирижеру по-немецки. Господин Риго кивнул, взмах его палочки запустил венский вальс. Никто не вышел из-за стола.

Ванзаров вернулся на свое место, зачерпнул ложкой сметану, поместил на заливное, отломил вилкой кусочек и положил в рот. После чего тщательно вытерся салфеткой и отложил ее комком в сторону.

Он наблюдал за Половцевой. Обморок не прошел бесследно: Елизавета Андреевна была бледна, покачивала головой. Она поглощала маринады, будто заглушая лютый голод. Как вдруг дернулась, съежилась, вскрикнула и повалилась на пол. Выскочив в большой зал, Ванзаров подал условный знак тревоги. Чтобы не пугать гостей полицейским свистком.

3

Аполлон Григорьевич принялся опускать закатанные рукава сорочки.

– Все, что мог, – сказал он, глядя в раскрытый зев желтого саквояжа.

Великий криминалист был мрачен. По большей части имея дело с трупами, он считал делом чести спасать жизнь, когда возможно, зная и умея больше любого доктора. И сильно печалился, если чужая жизнь выскальзывала из его рук.

Мадам Половцева лежала неподвижно в бурой луже. Промывание желудка не помогло. Кожа ее приобрела бледный оттенок. Глаза равнодушно смотрели в фигурный потолок, руки раскинулись вдоль тела. Вокруг губ остались следы белесой пены, по подбородку стекала обильная слюна. Выражение, застывшее на лице, говорило не о страхе, а о мире и покое.

– Сердечный приступ? – спросил Ванзаров.

Лебедев с силой застегивал пуговицы на жилетке.

– Сами не видите? – огрызнулся он. – Сильнейшее отравление.

– Какой яд?

Громыхнув содержимым саквояжа, Лебедев засунул пузырьки темного стекла.

– Наверняка скажу при вскрытии. Мышьяк, синильную кислоту, цианистый калий и прочую ерунду можно исключить. Дигиталис тоже.

– Она ела маринованные грибы.

– От грибного яда дама мучилась бы несколько часов, я бы ее спас. – Лебедев кивнул на гостей, которые сбились около сцены. – Эти тоже ели – и ничего, живехоньки. Бедняжка получила нечто слишком сильное…

– Примерно пять часов назад ее мучил насморк, последний час за ней наблюдал я, – сказал Ванзаров. – Какой яд может дать такую реакцию примерно через час после приема?

Аполлон Григорьевич не имел готового ответа. Что с ним случалось нечасто.

– Не уберегли мы с вами женщину, – только сказал он.

– Сможете быстро проверить блюда и напитки?

Выразив глубокое неудовольствие, Лебедев извлек из саквояжа коробочку с реактивами. Он подошел к столу, разглядывая севрюгу, маринады, шампанское и лимонад с видом волка, пробравшегося в овчарню и не решившего, каким ягненком полакомиться первым.

– Начните с моего соусника и салфетки, в которую сплюнул сметану, – посоветовал Ванзаров и поманил Половцева.

Печальный муж прятался за спинами гостей. Подойдя к Ванзарову, он старательно прятал глаза.

– Жду ваших объяснений, Сергей Яковлевич…

Половцев вздрогнул, как от озноба.

– Какие пояснения?

– Каким образом отравили вашу супругу.

– Я отравил? – изумился Половцев. – Да как вам такое в голову могло прийти!

– Днем Елизавета Андреевна пришла в сыскную полицию и заявила о своих подозрениях: она была уверена, что сегодня на банкете будет отравлена. Что и случилось. Отравлена по вашему поручению вашими друзьями…

– Значит, я поручил? – прошептал он.

– По статье 732 «Уложения о наказаниях» виновные в убийстве с обдуманным заранее намерением или умыслом, когда оное учинено посредством отравления, подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы в рудниках на время от пятнадцати до двадцати лет… Только полное признание смягчит вашу участь, господин Половцев.

Чиновник Цензурного комитета схватился за голову, как провинциальный трагик.

– Боже мой, что я наделал! – вскричал он. – Какую глупость совершил! Это будет мне наказание за жадность… Простите, господин полицейский, что обманул вас! Обман невольный и казался мне, неразумному, безобидным… Простите меня…

Половцев молитвенно сложил руки. Не часто преступники каялись вот так сразу после зачитывания статьи Уложения о наказаниях. Ванзаров не знал, что закон имеет такую магическую силу.

– Готовы дать признательные показания?

– Готов! – с жаром раскаяния сообщил Половцев. – Скажу как есть. Ничего не тая.

– Извольте начинать.

– Никогда не был мужем этой женщины, увидел сегодня ее впервые… Я не Половцев, а Иван Сергеевич Замятин, вот извольте убедиться. – Убийца протянул паспортную книжку.

Псковский мещанин был зарегистрирован в петербургской полиции, как полагается любому приезжему в столице. Местом его проживания была дешевая гостиница на Выборгской стороне.

– Вы актер? – спросил Ванзаров, закрыв и не вернув паспорт.

Половцев, а вернее, Замятин поклонился.

– Так точно-с… Играем в провинциальных театрах и антрепризах… Извольте видеть мой лучший сценический костюм. Для ролей героев-любовников…

– Кто и когда вас нанял?

Обретя уверенность, что каторжные работы в рудниках ему не грозят, Замятин принялся рассказывать бурно и подробно.

Примерно неделю назад в Пскове его нашел незнакомый господин, имени которого Замятин не знал, и предложил непыльную работу: приехать в Петербург и принять участие в игре. Театр, в котором зрители и актеры играют на сцене жизни. Ему следовало изобразить чиновника средней руки на новогоднем банкете. Никаких особых условий: чистая импровизация. Общаться, есть, пить, быть любезным. Замятину сообщили, что у него будет «жена», которую сыграет петербургская дама. Проявлять к ней интерес нельзя. Для роли запомнить фамилию с именем-отчеством. Важно, чтобы не было заметно фальши, все должно быть натурально и естественно, как в жизни. Постоянного ангажемента на зимний сезон у Замятина не было, платили хорошо: триста рублей. Он согласился.

– И вот, извольте видеть, чем кончилось, – с драматической ноткой заявил он.

– Что происходило, когда вошли в ресторан?

– Ничего особенного… Отдал метрдотелю приглашение, которое тот сжег, вошел в зеркальный зал. Там уже была вот эта бедная дама. – Замятин невольно покосился на тело и сразу отвернулся. – Она не позволила ручку поцеловать, сказала, чтобы вел себя так, будто мы в ссоре.

– Она вам так сказала?

– Совершенно верно-с.

– Что делала мадам Половцева?

– Ничего-с… Ходила из стороны в сторону. Репетировала большое волнение. На мой вкус, слишком переигрывала.

– Она принимала какие-нибудь лекарства?

Замятин выразительно задумался, как принято герою-любовнику.

– Не могу быть уверен… Так было жарко, что думал только о лимонаде. Но мадам не позволили налить кувшин…