Ученик Русенфельдт Ханс

«Знай, что я люблю тебя, только я не очень умею это показывать. Но я люблю тебя». Понюхав в последний раз, она положила футболку на место и пошла в ванную.

Она вымылась еще раз, хотя уже принимала душ у Торкеля, но это казалось естественным, и почистила зубы. Затем осторожно проскользнула в постель рядом с Микаэлем. Легла на бок и стала рассматривать его пышные волосы и затылок, поскольку муж лежал, повернувшись в другую сторону. Казалось, он крепко спит. Она расслабилась, чувствуя себя не полностью исцеленной, но вполне удовлетворительно. Она знала, что все время берет от окружающих людей лишь кусочки.

Только кусочки, не целое.

И отдает только кусочки. На другое она не способна. Прямо как с футболкой в комнате Бэллы.

Она любит свою дочь, но сказала об этом ее футболке.

Ему приснилась Сабина. Он держал ее за руку. Как всегда.

Бушующая вода. Сила. Звук. Он отпустил. Потерял ее. Ее унесло волной.

Как всегда.

Он лишился ее.

Навсегда.

Себастиан резко проснулся. Как обычно, не понимая, где находится. Тут он увидел Аннетт. По-прежнему в черном платье. Темная губная помада размазалась, оставив следы на подушке. Она красива. Вчера он этого не заметил. Как цветок, раскрывающийся только ночью, когда никто не видит. «Вот если бы она могла быть хоть наполовину такой, когда выходит за дверь и общается с миром», – пронеслось в голове у Себастиана. Он отогнал эту мысль. Разбираться в ее проблемах или помогать ей не его дело. Ему хватает самого себя. Он осторожно выбрался из постели. Почувствовал, что он едва разгибается, кровать была слишком узкой и слишком мягкой. Кроме того, от этого сна он всегда напрягался всем телом, и у него болела правая рука. Рядом с его одеждой на полу лежал коричневый медвежонок с бантиком и надписью на животе. «Лучшей в мире маме». Его заинтересовало, не купила ли она медвежонка сама. Ему было трудно представить, что лежащая в постели женщина могла быть лучшей хоть в чем-то. Он поднял медвежонка и поставил его рядом с ней в качестве привета. Затем посмотрел на нее в последний раз, быстро и беззвучно оделся и ушел.

Было жарко. По-настоящему. Жара обволокла его в ту же секунду, как он вышел на улицу, хотя было еще лишь пять утра. Из включенного где-то телевизора он услышал, что Стокгольм накрыла тропическая жара. Что требовалось для того, чтобы классифицировать жару как тропическую, он не знал, но сам просто считал, что, на хрен, слишком жарко. Все время. Не успел он отойти и ста метров от парадного Аннетт, как по спине потек пот. Толком не зная, где находится или как ему добраться до центра Лильехольмена, он пошел в основном наобум, пока не сориентировался.

Возле метро имелся магазинчик, торгующий газетами и журналами. Себастиан двинул туда, распахнул дверь, прошел прямо к кофейному автомату и налил себе большой стакан капучино.

– Если добавите шесть крон, сможете получить еще булочку, – сообщил молодой человек за прилавком, когда Себастиан поставил перед ним кофе.

– Мне не надо булочки.

Парень за кассой, пристально посмотрев на Себастиана, улыбнулся многозначительной понимающей улыбкой.

– Бурная ночка?

– Не твое дело.

Себастиан забрал кофе и вышел. Сразу свернул направо. Идти отсюда прилично. Через мост Лильехольмсбрун, Хурнсгатан, Шлюз, набережная Шеппсбрун, мост Стрёбрун, Сталлгатан и потом домой по Страндвэген. Придет весь мокрый от пота. Но ехать на метро не хотелось. Если почувствует, что с него хватит, всегда можно поймать такси.

На улице Хурнсгатан у него развязался шнурок. Поставив стаканчик с кофе на трехфазный щит, Себастиан наклонился и завязал шнурок. Когда он вновь выпрямился и забрал кофе, его взгляд задержался на собственном отражении в слегка покрытой сажей витрине магазина рубашек. Он увидел, что вопрос о бурной ночке был обоснованным. В это утро он выглядел старше своих пятидесяти с небольшим. Более изнуренным. Чуть длинноватые волосы прилипли к потному лбу. Небритый, усталый, с ввалившимися глазами. Один с картонным стаканчиком полуостывшего кофе в пять часов утра. На пути от еще одной ночи с женщиной. На пути куда? Да, куда он направляется? Домой. Но к чему? К гостиной в квартире на Грев-Магнигатан, единственной комнате в роскошных апартаментах, которой он пользуется, за исключением кухни и ванной. Еще четыре комнаты никак не задействуются. Там полная тишина, неподвижность и постоянный полумрак из-за опущенных жалюзи. Так куда он идет? Куда он идет, начиная со второго дня Рождества 2004 года? Ответ прост: никуда. Он убедил себя в том, что доволен этим. Что так ему и хотелось, что он сознательно позволяет жизни проходить мимо, точно она – одна из комнат его квартиры, в постоянном полумраке.

Себастиан знал, почему. Он боялся, что для возвращения ему придется отказаться от Сабины. И Лили. Чтобы жить дальше, ему требуется забыть дочку и жену. Этого он не хотел. Он знал, что множество людей, большинство, возвращается к жизни после потери кого-нибудь из близких. Идет дальше. Память о них уживается с современностью. Жизнь продолжается с нехваткой лишь одного осколка. Она не полностью разбита, как у него. Он знал об этом. Но был просто-напросто не в силах восстановить ее. Даже не пытался.

Однако Ванья вновь придала его существованию чуть-чуть смысла, и теперь он решился предпринять первые шаги к изменению. Если только Тролле сделает свое дело, он сможет вбить клин между Вальдемаром и его дочерью. Вопрос лишь в том, как действовать дальше? Если ему удастся перевернуть весь мир Ваньи и спровоцировать ее падение, не следует ли ему быть наготове и подхватить ее? Лучше всего было бы стать частью ее будней до катастрофы. Пусть неприятной ей частью, но все-таки кем-то, кто окажется достаточно близко, чтобы естественно сблизиться с ней, когда она будет в этом нуждаться.

Это могло бы оказать ему двойную услугу.

Стать частью ее будней. Ее будни – это Госкомиссия. А Госкомиссия – бывшее рабочее место Себастиана. Место, где он раньше ощущал себя сопричастным, где использовал свои знания. Приносил пользу. Работал. Имел жизнь.

Разделить с кем-то жизнь можно, только имея собственную.

В начале шестого утра у него, потного, усталого и опустошенного, все встало на свои места, и он принял решение.

Он должен быть поблизости от Ваньи и снова создать себе жизнь.

Все в одном месте.

Последний взгляд в темное окно витрины, и он все изменит.

Торкель заехал на свое парковочное место в гараже под зданием полиции, заглушил мотор и вылез из машины. Кондиционер «Ауди» держал в салоне приятные 17 градусов, и Торкель, невзирая на то, что проспал недолго, чувствовал себя отдохнувшим и бодрым, когда, заперев машину, направлялся к лифту. Он пытался не слишком много думать о прошлой ночи. Не строить иллюзий. Когда они после всего лежали в его постели, он чувствовал, как ему ее не хватало. Он подумал было пододвинуться поближе и просто обнять ее, но не решился. Знал, что ей этого не хочется. Однако прошлым вечером она была ближе к нему, чем когда-либо прежде. Это произошло у него дома. Она вернулась. Предпочла его. Не целиком и полностью. Но все-таки.

Урсула, вероятно, не могла предпочесть кого-нибудь целиком и полностью.

И он достаточно взрослый для того, чтобы суметь с этим жить.

Когда он утром проснулся, ее уже не было. Он не слышал, когда она выбралась из постели и ушла. Она не разбудила его и не попрощалась. А чего он ожидал? Ведь речь все-таки шла об Урсуле.

Торкель заглянул в канцелярию, кивнул сидевшему за стойкой полицейскому в форме, который протянул ему утренние газеты, и уже вытащил карточку-ключ для внутренней двери, но, не успев ею воспользоваться, услышал:

– Доброе утро.

Первой его мыслью, когда он обернулся, было: какой-то бездомный, но миллисекундой позже он узнал посетителя. Себастиан встал с одного из двух диванов вестибюля, где сидел в полусне, и двинулся по каменному полу в его сторону.

– Себастиан. Что ты тут делаешь?

Торкель пошел ему навстречу и, подавив импульс обнять посетителя, протянул ему руку. Себастиан коротко пожал ее.

– Поджидаю тебя. Я не записывался заранее, но, возможно, ты меня все-таки примешь?

«Как типично для Себастиана, – подумал Торкель. – Просто появиться. Удобное ему время должно подходить всем остальным». После того как они вместе раскрыли в апреле дело в Вестеросе, Себастиан опять просто пропал. Не выразил ни малейшего желания начать снова общаться, восстановить дружбу, ожидавшую своего часа лет двенадцать. Бог свидетель, Торкель предоставлял ему случаи, но Себастиан ловко уклонялся от всех попыток завязать с ним более глубокий контакт.

Несколько коротких секунд Торкель раздумывал, не взять ли и просто-напросто отказать ему. Сказать, что нет, на этот раз принять никак не могу. Нет времени. Так было бы, конечно, лучше всего. Правильнее. Опыт подсказывал, что внезапное появление Себастиана не может привести ни к чему хорошему. Тем не менее Торкель поймал себя на том, что кивком показывает Себастиану следовать за ним, проводит карточкой и впускает его в помещения Госкомиссии.

– У тебя усталый вид, – произнес Торкель, пока они стояли в лифте, поднимавшем их на четвертый этаж.

– Я действительно устал.

– Ты долго ждал?

– Где-то с час.

Торкель бросил взгляд на часы. Без десяти семь.

– Ты рано встал.

– Я, собственно, и не ложился.

– Хочешь рассказать, где ты был?

– Едва ли.

Они замолчали. Анонимный женский голос возвестил, что они попали на нужный этаж, и двери открылись. Себастиан вышел первым. Они двинулись по коридору.

– Чем ты теперь занимаешься? – нейтральным тоном спросил Торкель, пока они шли к его кабинету.

Себастиан не мог не отдать ему должное. Несмотря ни на что, всегда встречает корректно.

– Знаешь, как обычно.

– Значит, ничем.

Себастиан не ответил. Возле одной из дверей Торкель остановился, открыл ее и впустил Себастиана в кабинет. Оставив дверь открытой, он снял куртку и повесил ее на один из крючков висящей на стене вешалки. Себастиан опустился на двухместный диван, стоявший вдоль одной из стен.

– Кофе хочешь? – спросил Торкель, усаживаясь за письменный стол и легонько подталкивая мышку, чтобы пробудить к жизни компьютер из режима экономии энергии.

– Нет, я хочу работу. Или, вернее, мне нужна работа. Поэтому я здесь.

Торкель толком не знал, чего он ожидал. Где-то в глубине души он, пожалуй, понимал, что появление Себастиана ранним утром могло означать только одно: ему что-то нужно. Для себя. Но это? Уж не ослышался ли он?

– Ты хочешь работу. Здесь? Ни с того ни с сего?

– Да.

– Нет.

– Почему нет?

– Я не могу просто так принимать людей на работу.

– Можешь, если скажешь, что они тебе требуются.

– Вот именно…

Торкелю впервые было немного трудно смотреть Себастиану в глаза. Он чувствовал свое уязвимое место. Возможно, сейчас Себастиан им действительно нужен? Тогда почему же Торкель ему не позвонил? Из-за личного нежелания вновь принимать Себастиана? Он чувствовал себя преданным бывшим другом – не затмило ли это его профессиональную оценку? Он убедил себя в том, что даже при наличии третьей жертвы присутствие Себастиана принесет больше вреда, чем пользы.

Себастиан истолковал молчание Торкеля как то, что тот взвешивает предложение. Он склонился вперед.

– Брось, Торкель, ты же знаешь мои способности, знаешь, какую я могу принести пользу. Разве мы уже не обсуждали это в Вестеросе?

– Нет, не обсуждали. Насколько мне помнится, подключившись к нам в Вестеросе, ты обращался со мной и моей командой более или менее как с дерьмом, а потом опять исчез.

Себастиан кивнул, в словах Торкеля было, пожалуй, довольно много правды.

– Но ведь работа шла нормально.

– Для тебя, возможно, да.

О дверной косяк постучали, и в комнату вошла Ванья. Она бросила беглый взгляд на гостя на диване, и в ее отношении к посетителю невозможно было ошибиться:

– Какого черта он здесь делает?

Себастиан быстро поднялся. Сам не зная, зачем. Просто показалось правильным встать, когда вошла Ванья. Будто он жених из романа Джейн Остен. Неважно, что он видел ее меньше суток назад, казалось, будто это было слишком давно.

– Здравствуй, Ванья.

Ванья даже не удостоила его взглядом. Она продолжала требовательно смотреть на Торкеля.

– Он просто зашел навестить. Проходил мимо…

– Как твои дела? – вновь попытался Себастиан.

– Все в сборе. Ждем только тебя, – продолжила Ванья так, будто его вообще не было в комнате.

– Отлично. Я приду сразу, как смогу. У нас еще этим утром будет пресс-конференция.

– Пресс-конференция?

– Да. Обсудим позже. Две минуты.

Ванья кивнула и ушла, даже не взглянув на Себастиана. Торкель видел, как Себастиан проводил ее взглядом. Она вела себя необычно резко. Откровенно невежливо. Возможно, следует ей на это указать, но вместе с тем ее поведение укрепило его в правильности решения не позволять Себастиану вновь становиться частью группы. Торкель встал, и Себастиан опять переключил внимание на него.

– Пресс-конференция… Чем вы занимаетесь?

У Торкеля хватило ума не протягивать Себастиану мизинец. Обойдя вокруг письменного стола, он подошел к нему и положил руку на плечо.

– Думаю, тебе действительно было бы очень полезно найти работу.

– Я ведь это и говорю.

– Я правда был бы очень рад, если бы мог тебе помочь.

– Ты можешь.

– Нет, не могу.

Молчание. Торкелю показалось, что он видит, как у Себастиана в глазах что-то погасло.

– Брось, не заставляй меня просить…

– Мне надо идти. Дай знать, если захочешь когда-нибудь просто встретиться. Вне работы.

Быстро сжав плечо Себастиана, Торкель развернулся и вышел из кабинета.

Себастиан остался стоять. Результат его визита, пожалуй, оказался предсказуемым, но он все равно ощущал разочарование. Пустоту. Немного постояв, он взял себя в руки, покинул кабинет и отправился домой.

Разделить с кем-то жизнь можно, только имея собственную.

Как, черт возьми, ее создать, если никто не хочет дать ему шанс?

«Ему необходимо их помыть», – думал Себастиан, глядя через грязные стекла окон, выходящих на Карлавэген. Прямо перед ним стоял припаркованный во втором ряду белый грузовик компании «Статойл». Два парня лет тридцати пытались вытащить оттуда слишком большое пианино. Себастиан с любопытством наблюдал за тем, что за несколько секунд определил как нереальный проект. Пианино слишком тяжелое. Парни слишком худые, и их слишком мало. Простая математика.

Стефан побежал в магазин «Севен-Элевен», чтобы купить молока к кофе, которым всегда настоятельно угощал, и оставил Себастиана в приемной одного. Себастиан отодвинул левую занавеску, чтобы та не закрывала ему обзор, и, усевшись поудобнее в большое кресло, еще немного понаблюдал за попытками парней достать пианино. Потом откинулся на спинку и закрыл глаза.

Он чувствовал, что чуть ли не с нетерпением ждет. Вероятно, в основном того, что должно вскоре произойти.

Возвращения.

Мгновения, когда снова обретет контроль и нанесет ответный удар. Сильный. Себастиан открыл глаза и бросил взгляд на приключение пианино снаружи. Дело там приостановилось, поскольку парни, похоже, обсуждали, как им действовать дальше. Себастиан потерял к ним интерес и взял со стола свежий номер газеты «Дагенс Нюхетер».

Что-то произошло за рубежом.

Что-то другое в стране.

Его это не волновало, просто надо было чем-то заняться.

Он увидел на столе срезанные цветы. Как все это типично для Стефана. Сегодняшняя газета и свежие цветы. Свежесваренный кофе с молоком. Стефан живет сегодняшним днем. Будто каждый день имеет значение.

Еще через несколько минут Себастиан услышал, как открывается наружная дверь, и секундой позже появился Стефан с пакетом молока средней жирности. Себастиан положил перед собой в принципе не прочтенную газету и приветственно кивнул ему.

– Кофе будешь? – спросил Стефан, направляясь к кофеварке.

– Поскольку ты сбегал за молоком, я просто не решаюсь отказаться.

– Ты всегда решаешься отказываться, – улыбнулся Стефан.

– Тогда я откажусь. – Себастиан улыбнулся в ответ.

Стефан кивнул и налил себе чашку. Открыл только что купленный пакет молока и добавил немного в кофе.

– В последний раз ты был здесь не очень давно, – сказал он, балансируя с полной чашкой в руках обратно к креслу.

– Знаю.

– У тебя довольный вид. Что-нибудь произошло?

– Нет, почему что-нибудь должно было произойти? – Себастиан улыбнулся самой обезоруживающей улыбкой, на какую был способен. Ему хотелось максимально растянуть удовольствие.

– Не знаю, мне просто так кажется.

Стефан поставил чашку на стол рядом с букетом цветов и уселся на свое место. После нескольких секунд молчания Себастиан почувствовал, что пора начинать.

– Я сегодня встретился с Ваньей.

Вид у Стефана сделался скорее усталый, нежели удивленный.

– Я полагал, мы договорились о том, что ты не будешь вступать с ней в контакт. Что она сказала?

– «Какого черта он здесь делает?»

Стефан покачал головой.

– Ты же обещал.

– Дело было не так. Я искал работу.

– Где же?

– В Госкомиссии.

– Из всех мест…

– Брось, ты же сказал, что мне надо чем-то заняться, и я хочу начать работать, мне необходимо обрести… структуру. В этом ты прав. Но мне требуется что-то интересное. Увлекательное.

– А не просто сидеть и страдать целый вечер, как вчера?

Себастиан не ответил, а опять посмотрел в окно. Парни сидели и курили. Пианино стояло на том же месте.

– Групповая терапия действует гораздо лучше, если в ней участвуют, – продолжил Стефан. – Разговаривают, знаешь ли.

Себастиан посмотрел на Стефана честным взглядом.

– Это не мое, я же говорил. Господи, они без конца болтали о своих банальных проблемах. Как ты только выдерживаешь?

– Дело привычки. У меня есть пациенты, которые испытывают мое терпение куда больше, – многозначительно сказал Стефан.

Себастиан намеренно не стал отвечать на иронию, у него еще осталась в запасе тяжелая артиллерия.

– Сегодня вечером я все равно не приду.

– Я считаю, тебе надо попробовать еще раз.

– Не думаю. Знаешь… – Себастиан замолчал. Художественная пауза. По опыту лекций он знал, что внезапные сценические повороты часто оказываются более эффективными, если начать с паузы. Сейчас он стремился к максимальному эффекту. И, выждав, выдал:

– Вчера после встречи я переспал с этой Аннетт.

Стефан побледнел, не в силах скрыть возмущения.

– Какого черта ты это сделал?

Себастиан развел руками, словно извиняясь.

– По недоразумению. Неумышленно.

– Неумышленно? Это как? Как, черт возьми, такое возможно неумышленно?

Стефан попытался успокоиться, откинувшись на спинку кресла. Похоже, ему это не слишком удалось, с удовлетворением отметил Себастиан.

– Надо было… чем-то заняться. Ну, немного развеять мысли. Ты же меня знаешь. Я таков. – Он посмотрел на Стефана с притворным интересом. – Ты хорошо ее знаешь?

– Она моя пациентка уже давно. Она чувствует себя полностью брошенной сыном, бывшим мужем, всеми. У нее проблема с доверием и крайне низкая самооценка.

– Да, заметно. Она впитывала близость как губка. Но в постели она чистый дьявол.

Стефан встал с кресла так резко, что кофе выплеснулся на стол, все его мягкие понимающие стороны как ветром сдуло. Он рассвирепел.

– Ты понимаешь, что ты натворил? Понимаешь, как она себя чувствовала, проснувшись в одиночестве? Я предполагаю, что на завтрак ты не остался.

– Да, у меня печальный опыт совместных завтраков.

– И теперь ты намерен просто избегать ее?

– Таков план. Обычно ничего страшного не происходит. – Себастиан сделал еще одну паузу и взглянул на Стефана с откровенно наигранным состраданием. – Мне жаль, Стефан, но я ведь предупреждал, что не подхожу для групповой терапии.

– Вопрос в том, существует ли вообще такое место, где ты подходишь. Уходи. – Стефан указал рукой на дверь. – Не желаю тебя больше видеть.

Себастиан кивнул и встал. Он покинул Стефана с его свежей газетой и букетом.

Стефан прав.

Каждый день имеет значение.

Домой высокий мужчина пришел почти ликуя. Он видел рекламные афиши и заголовки только что вышедших вечерних газет. Состоялась пресс-конференция. О нем. Ему ничего так не хотелось, как читать, но просто вбежать в квартиру и открыть купленные газеты было нельзя.

Ритуал.

Он обязан ему следовать.

Быстро и привычно он зажег лампу в прихожей и запер за собой дверь. Снял ботинки, поставил их на подставку для обуви, надел тапочки, снял тонкую куртку и повесил ее на единственную вешалку под шляпной полкой, на которой не лежало ничего, кроме большого фонаря. Сняв с себя все, что собирался – зимой на полку отправлялись также шарф, шапка и варежки, всегда в таком порядке, – он открыл дверь в туалет и зажег свет там тоже. Глядя в полную темноту помещения без окон, он, как всегда, на секунду испытал острую неприязнь, пока не замигала световая трубка. Зайдя в туалет, он, прежде чем расстегнуть ширинку и помочиться, проверил, что карманный фонарик, находящийся на полочке в пределах досягаемости, работает. Затем он взял фонарик с собой к раковине, вымыл руки, вернул фонарик на место и, оставив дверь в туалет открытой, прошел в гостиную. Зажег лампу на потолке, тут же свернул налево, вошел в кухню и включил свет там тоже – на потолке и над плитой. Здесь надо проверить два фонарика. Оба работают. Осталась только спальня. Лампа на потолке и одна прикроватная лампа, потом фонарик на ночном столике.

Зажжено повсюду. Необходимости в этом не было. В квартиру из всех окон струился солнечный свет. Его ничто не заслоняло и не затемняло. Никаких маркиз снаружи, никаких занавесок внутри. Переехав сюда, высокий мужчина первым делом снял все жалюзи. Нет, сегодня электрический свет не требуется. Но это ритуал. Если совершать его даже при отсутствии необходимости, не придется волноваться, что забудешь его, когда он окажется важен.

Однажды, много лет назад, в районе, где он жил, отключилось электричество. Стало темно, не только у него, а повсюду. Хоть глаз выколи. Он быстро нашел ближайший фонарик, но батарейка села или перегорела лампочка. Он давно не производил проверку. Это было до ритуала. От охвативших его паники и парализующего страха его вырвало, после чего, пока не дали электричество, ему пришлось несколько часов неподвижно пролежать на полу.

Вообще-то он очень любил лето. Не обязательно жару, но свет. Лучше всего было вокруг праздника летнего солнцестояния, но нравился ему свет, а не праздник. Праздников он не любил. Никаких, но особенно день летнего солнцестояния.

Именно во время этого праздника он впервые заметил, что что-то не так.

Что она не такая, как все.

Ему было три года, возможно, четыре. Они уселись в машину и отправились на празднование на большом лугу около озера. Когда они приехали, майский шест[17] уже стоял. Народу собралось много, и они со своими пледами и корзинкой для пикника оказались довольно далеко от самого места праздника. Ветер периодически доносил обрывки народной музыки туда, где они сидели с бутербродами и клубничным тортом, а мама с папой еще с белым вином. Танцы начались в три часа. Народу было много. Образовалось четыре или пять кругов. Он очень любил танцевать. Особенно ему нравились два танца. Там были такие забавные движения. Возможно, это началось раньше, вероятно, да, но таких воспоминаний у него не сохранилось. Впервые это произошло там. На празднике летнего солнцестояния. На солнце, в предпоследнем круге. Когда она танцевала с ним. Его ручка в ее руке. Он помнил, что был счастлив и смотрел на нее. Ее взгляд во время танца был прикован к чему-то вдали. Казался отсутствующим. Она не пела. Не улыбалась. Ее тело двигалось в танце так, будто она спит. Без всякого чувства. Равнодушно. Он помнил, что испугался и дернул ее за руку. Она посмотрела на него и в ту секунду, когда их взгляды встретились, улыбнулась, но улыбка так и не достигла ее глаз. Была механической, заученной, нацеленной на то, чтобы убедить его, что все идет как надо. Но это было не так. Ни тогда, ни уж точно потом.

«Мама сейчас неважно себя чувствует». Она говорила это, когда ему не позволялось залезать к ней на колени или когда она посреди дня лежала в спальне с задернутыми занавесками. Когда она сидела на полу, прижав колени к подбородку, и только плакала, и отцу приходилось забирать его из детского сада, поскольку она просто-напросто не являлась. Так она говорила, когда оказывалась не в силах готовить еду в те дни, когда он бывал с ней дома, или прямо перед тем, как захлопнуть за собой дверь, оставив его на несколько часов в одиночестве.

«Мама сейчас неважно себя чувствует». Отец говорил это ему, когда, шикая, пытался объяснить, почему надо ходить дома в мягких тапочках, почему нельзя показывать, что он огорчен, взволнован или рассержен. В качестве причины того, почему ему приходилось часами сидеть неподвижно, почти незаметно, в те дни, когда она все-таки вставала с постели. Он приводил это в качестве причины того, что они никогда ничего не делают вместе, и почему он должен быть умницей и заботиться о ней, пока папа зарабатывает деньги.

Потом он говорил это сам, когда достаточно подрос, и его одноклассники стали спрашивать, почему он так редко посещает школу, почему им нельзя бывать у него дома, почему он никогда никуда вместе с ними не ходит, почему он не появляется на праздниках или не занимается спортом.

«Мама сейчас неважно себя чувствует».

Иногда, когда она чувствовала себя лучше, она жалела его, поскольку ему приходилось расти с такой плохой мамой.

Чаще она говорила ему, что в ее болезни виноват он. Не роди она его, все было бы хорошо. Он погубил ее.

Когда ему исполнилось десять, она больше не могла оставаться жить с ними. Она исчезла. Куда, он не знал. Никогда ее не навещал. Как ни странно, отец стал бывать дома больше. Теперь, когда он действительно мог справляться сам. Отчасти поскольку уже достаточно повзрослел, а отчасти потому, что больше не требовалось заботиться о маме. Только много позже он понял, что отец все эти годы просто сбегал на работу. Держался подальше. Не мог справиться с болезнью и перекладывал ответственность на него. Он предполагал, что смог бы возненавидеть отца, но когда он до этого додумался, у него уже имелось очень много других объектов для куда более сильной ненависти.

Его мать умерла через полгода после того, как покинула их. На похоронах тихими голосами говорили о самоубийстве, но точно он так и не узнал.

Еще шесть месяцев спустя в его день рождения появилась незнакомая женщина. Звали ее София. Праздника у него не было. Кто мог бы прийти? После нескольких лет отсутствия социальных контактов и многочисленных пропусков занятий в школе у него не имелось друзей. София принесла подарок. Игровую приставку «Снес». Он мечтал о ней с тех самых пор, как она появилась год назад, но все время слышал, что она слишком дорогая и им не по средствам. Однако София, похоже, не сочла такой подарок особенно эксклюзивным. Помимо самой приставки, ему досталось еще четыре игры! Он сразу понял, что у нее, должно быть, больше денег, чем у них. Чем у них когда-либо было.

Она осталась ночевать.

Спала в спальне вместе с его отцом.