Великолепная маркиза Бенцони Жюльетта

Глава 12

УБИЙСТВО КОРОЛЯ

— Послушайте вот это! — воскликнул Питу, разворачивая длинный лист бумаги. — Посмотрите, как они решили обставить появление короля перед судьями в Конвенте завтра, 11 декабря: «Кортеж проедет по улице Тампль, по бульварам, по улице Нев-де-Капуцин, через Вандомскую площадь и двор монастыря Фейянов. Каждой секции надлежит оставить в резерве двести человек. К тому же по двести человек займут посты в каждой тюрьме и в каждом публичном месте. Для эскорта каждый легион предоставит восемь пушек…»

— Пушки? — удивился молодой Лезардьер. — Но зачем? Стрелять по домам?

— Дайте Питу дочитать, — вмешался де Бац.

— «…пушек, — принялся снова читать Анж Питу, — по четыре капитана, четыре лейтенанта, четыре младших лейтенанта и по сто человек, вооруженных ружьями, имеющих в запасе шестнадцать патронов, хорошо владеющих оружием. Они составят корпус из шестисот человек и выстроятся в три ряда по пути следования кареты. Жандармерия должна предоставить сорок восемь конных жандармов, которые составят авангард процессии. Кавалерия Военной школы также предоставит сорок восемь всадников, которые составят арьергард. В саду Тюильри расположатся двести человек резерва. Первый резерв у дворца составит двести пехотинцев, второй — возле моста Турнан — будет вооружен восемью пушками, предоставленными шестью легионами, и будет состоять из восьми канониров, сорока восьми стрелков и одного зарядного ящика… Третий резерв будет состоять из батальона копейщиков и расположится во дворе Тюильри. Приказы „не стрелять“ должны строжайшим образом исполняться. Каждый легион предоставит восемь канониров и восемь стрелков для сопровождения пушек…» Все! Что скажете?

— Что эти люди просто умирают от страха, — вздохнул Дево. — Но чего они так боятся? Неужели горстки дворян, которые еще остались в Париже?

— Нет! — резко ответил ему де Бац. — Они боятся народа. Существует не только сброд, есть еще множество порядочных, честных, благоразумных людей, которые наверняка не одобряют режим, который им навязали. Вот этих людей они и боятся.

— И все-таки это странно, — заговорил маркиз де Лагиш, скрывавшийся под именем гражданина Севиньона и часто бывавший в доме в Шаронне. — Такая демонстрация силы — и только для того, чтобы привезти короля в Конвент! Что же будет, когда его повезут на эшафот?

— Хуже определенно не будет, — негромко ответил ему барон. — Возможно, это всего лишь проба сил, и я полагаю, что мы не должны ничего предпринимать, чтобы этому помешать. Эта армия защитит короля и от возможной попытки убийства. Мне кажется, из этого дня мы сможем извлечь немало уроков.

— Боюсь, что Конвент готов на все, — заявил Питу. — За неделю произошло столько событий! Третьего декабря было принято решение о процессе над королем, шестого уже была определена процедура, и Конвент присвоил себе функции и дознавателя, и судьи, нарушив тем самым самые священные права. Седьмого числа появилось решение изъять у узников все режущие предметы — бритвы, ножи, ножницы, вилки, — как поступают с обычными уголовниками, а завтра…

— У короля есть хотя бы право на защитника? — спросил Лагиш.

— Есть, но не завтра. Адвокатам придется ждать, пока они смогут прочесть обвинения, выдвинутые на первом заседании. Король обратился к Тарже, который столь блистательно защищал кардинала де Рогана перед парламентом, но этот великий адвокат заявил, что он болен!

— Он болен трусостью! — проворчал Дево. — А как насчет вашего друга Тилорье, защищавшего на том процессе Калиостро и добившегося его оправдания?

— Он мне и в самом деле друг, — вздохнул де Бац, вспоминая сухопарую фигуру отца Мишель, с которой он так неожиданно столкнулся ночью в доме на улице Менар. — Тилорье талантлив, но он слишком трепетно относится к узам масонского братства, чтобы взять на себя защиту короля. Но, в отличие от Тарже, он скажет об этом откровенно. К счастью, Тарже нашлась отличная замена. Король обратился к Тронше, и потом многие другие известные юристы предложили свои услуги. Де Малерб и Раймон де Сэз обратились с письмом в Национальное собрание и попросили «оказать им честь» и предоставить возможность защищать его величество. Есть еще некий господин Сурда, которого я не знаю. Даже женщина, Олимпия де Гуж, придерживающаяся республиканских взглядов, предложила свою кандидатуру. Она сказала очень верные слова, и я даже записал их, — добавил барон. Он порылся в карманах и достал сложенный листок бумаги. — Да, вот они: «Недостаточно отрубить голову королю, чтобы убить его. Он живет долго после своей смерти. Но король и в самом деле мертв, если он переживает свое падение…»

— Если я правильно понимаю, никто не сомневается в том, что будет вынесен смертный приговор, — произнес человек, сидевший на низенькой скамеечке у камина и не произнесший до сих пор ни слова. В Шаронне он появился во второй раз, но де Бац знал его еще со времен Французского салона. Несколько дней назад они встретились в кафе «Корацца». Мужчина поспорил с Бриссо, чем немедленно завоевал симпатию барона. Звали его Пьер-Жак Лемэтр, и он принадлежал к числу сторонников короля.

— Надо надеяться, что возобладает здравый смысл. Но, — добавил барон с улыбкой, — не выпить ли нам, господа, перед ужином, пока мы ждем Мари? Мы все нуждаемся в этом.

Шестеро мужчин собрались в овальной гостиной. Де Бац позвонил, и в комнату вошел юный лакей лет пятнадцати, Блэз Пипийон, брат Маргариты, бывшей костюмерши, а теперь второй горничной Мари Гран-мезон. Бац приказал ему принести вина из Аликанте. Когда мальчик вернулся с подносом, во дворе раздался шум колес подъехавшей кареты. Барон подошел к окну, отдернул штору и произнес:

— Я так и думал. Это Мари и…

Он резко оборвал фразу и повернулся к друзьям:

— Прошу извинить меня. Я вернусь через минуту.

Мари, ездившая в Париж за покупками под охраной Бире-Тиссо, и в самом деле вернулась не одна. Бац немедленно узнал Лауру, несмотря на черную накидку с большим капюшоном, в которую куталась молодая женщина. Он встретил обеих женщин в вестибюле.

— Мари, где вы ее нашли? — Де Бац с тревогой изучал измученное лицо «американки». — И что произошло?

— Мы все расскажем вам, друг мой. А пока Лауру необходимо отвести в ее спальню и уложить в постель. Она едва держится на ногах.

— Позвольте-ка мне!

Барон подхватил Лауру на руки и отнес наверх. Мари шла впереди. Она открыла дверь спальни, Жан вошел и положил женщину на кровать, не замечая, что Питу последовал за ним.

— Что случилось? — встревожился журналист. — Лаура больна? Ранена?

— Она просто умирает от усталости, — успокоила Анжа Мари, подталкивая мужчин к дверям. — Пришлите ко мне Маргариту. Она поможет мне раздеть Лауру. И пусть она принесет таз и горячего вина с корицей. Вы, мой друг, — обратилась она к Жану, — отправляйтесь к своим гостям и приглашайте их к столу. Поужинайте без меня. Скажите им, что я нездорова. Это отчасти объяснит им, почему вы выбежали из гостиной с такой поспешностью, — добавила Мари, легко касаясь лица своего любовника кончиками пальцев.

— Но скажите мне все же, что произошло. Я обязан знать хотя бы главное.

— Это просто. Кто-то в Тампле узнал ее. Разумеется, как Лауру Адамс! Тогда она решила бежать, госпожа Клери согласилась с ней. Не зная, куда идти…

— То есть как это она не знала, куда идти? Лаура должна была приехать сюда, и как можно скорее.

— Постарайтесь понять. Она боялась, что за ней следят, и не хотела подвергать опасности всех нас. И Лаура решила вернуться в свой бывший дом на улице Бельшас и там спрятаться. Провидению было угодно, чтобы я отправилась к моей модистке госпоже Шоме на улицу Бургонь. Мы нашли Лауру на улице. Она прислонилась к стене и еле держалась на ногах. Это Бире ее узнал. Мы усадили Лауру в карету и приехали сюда. Теперь вам известно достаточно, так что отправляйтесь ужинать!

Вернулся Питу и привел Маргариту. Они принесли таз и горячее вино. Журналист просто сгорал от любопытства. Бац все рассказал ему, пока они спускались по лестнице.

— Как кто-то мог узнать в ней Лауру Адамс, когда, кроме тех, кто посещал этот дом, и тех, кого она встречала во время поездки в Вальми, ее никто не видел?

— Полагаю, мы все скоро узнаем. Во всяком случае, я на это надеюсь.

А произошло вот что. В четверг Луиза почувствовала себя плохо, поэтому они с Лаурой отправились в башню и увиделись с Клери только в субботу. Но когда, уходя, они представили свои корзины для обычного обыска в зале совета, один из представителей муниципалитета вдруг пристально посмотрел на Лауру и воскликнул:

— Ну-ка, ну-ка, гражданка, да ведь мы уже встречались! Это ведь ты та девушка из Америки, что совсем недавно жила у гражданина Нивернейского, верно?

— Нет, гражданин, вы… ты ошибаешься! Я незнакома с гражданином Нивернейским.

— Будет тебе ломаться! Я знаю, что знакомством с ним теперь не похвастаешься, но ведь ты там надолго и не задержалась. Кто же забудет девушку из Америки?! А ты меня не помнишь?

— Нет, нет, прости меня!

Женщины поторопились уйти. А Марино сразу же подошел к этому человеку и заговорил с ним. Поэтому, получив одобрение госпожи Клери, вместо того чтобы вернуться в ротонду, Лаура убежала как можно быстрее, пытаясь добраться до Сены, ее путеводной нити. Денег у нее не было, так что она даже не могла нанять фиакр.

— А вам не пришло в голову, что, поступая подобным образом, вы подвергаете опасности госпожу Клери? — спросил де Бац, когда Лаура, несколько придя в себя, закончила рассказ о своих приключениях.

— Это не так. Луиза сама посоветовала мне бежать, сказав, что у нее есть ответы на любые вопросы. Если бы не Марино, она бы оставила меня в ротонде. Мне, по ее словам, грозила огромная опасность, пока это животное в Тампле.

— Госпоже Клери можно верить. А теперь объясните, почему вы не приехали прямо сюда. Даже без денег вы могли нанять экипаж, мы бы здесь расплатились с кучером.

— Я знаю… И я подумала об этом, — ответила Лаура, едва осмеливаясь поднять на барона глаза, — но я вдруг пришла в ужас от самой себя. Я вспомнила все и поняла, что приношу вам одни неприятности и что вы и без того достаточно для меня сделали. Я решила, что стала для вас обузой…

— Кто мог внушить вам подобные мысли? Напротив, вы мне очень помогли, у вас все отлично получалось. Откуда, моя дорогая, эти сомнения?

— Не знаю… Мне неожиданно захотелось снова стать Анной-Лаурой, вернуться домой…

— В пустой дом, вне всякого сомнения разграбленный, как и большинство особняков в квартале Сен-Жермен? И ради чего?

— Этот вопрос я себе не задавала. Я думаю, что я искала тень моей дочери, потому что мне больше не удавалось видеть принцессу, которая напоминала мне ее и которую я люблю. Я подумала, что могу вернуться в Сен-Мало. В конце концов, у меня же есть мать.

— Она считает, что вы умерли. Я за этим проследил.

— О, моя мать сильная женщина! Мое воскрешение из мертвых не лишит ее чувств. Если бы она знала обо всем, что со мной случилось, она бы знала, что предпринять. Пусть мать никогда меня и не любила…

Лаура опустила голову, и Жан увидел, что слезы капают ей на юбку. Он достал свой носовой платок и заботливо вытер соленые ручейки на ее щеках. Барон вдруг со всей ясностью осознал, что это совсем юное существо всю свою недолгую жизнь искало хотя бы капельку любви, стремилось к нежности, как хрупкое растение тянется к солнцу. Судьбе не удалось убить в ней это стремление, несмотря на неблагоприятные обстоятельства — безразличие матери, жестокость супруга, смерть единственного ребенка. И кто поручится за то, что маленькая дофина смогла бы вернуть ей ту нежность, с которой молодая женщина относится к ней, если бы судьба вдруг позволила им жить под одной крышей?

Лаура открыла глаза и печально улыбнулась:

— Глупо, не правда ли? Я была так взволнована, что не смогла найти улицу Бельшас. Я плохо знаю Париж, поэтому и заблудилась. Вероятно, я слишком рано перешла на другой берег Сены…

Де Бац присел на край кровати и сжал своими сильными жаркими руками ее влажные тонкие пальцы:

— Благодарение богу, Мари вас нашла! Здесь вас окружают только преданные друзья. Вы должны верить мне, Лаура…

— Не называйте меня так больше! Это всего лишь роль, вами же созданный образ!

— Я буду вас называть только так, потому что не желаю больше вспоминать о маркизе де Понталек! Это ее роль вы играли. Лаура — свободная женщина, совсем другой человек, а не то впавшее в крайнюю степень отчаяния существо, которое готово было подставить свою шею под топор палача или под нож убийцы. Лаура — мой добрый друг и моя союзница.

— Это правда. Мы же заключили с вами договор.

— Забудьте об этом! То, что нам предстоит пережить вместе, слишком серьезно, чтобы помнить о нашем договоре. Завтра король предстанет перед теми, кто присвоил себе право судить его, монарха, получившего божественное благословение! Только о нем должны мы теперь думать. Если его осудят на смерть, то слишком велика вероятность, что мы с вами его не переживем, потому что мы испробуем все, даже невозможное, чтобы вырвать его из рук палача! Вы станете помогать мне?

— Да… Но при условии, что я буду сражаться рядом с вами! Я больше не хочу быть вдали от вас!

Жан де Бац посмотрел ей в глаза, не говоря ни слова. И то, что он прочел в них, поразило и испугало его. И барон не смог совладать с собой. Обхватив Лауру за плечи, он нагнулся и поцеловал ее в губы. И этот единственный поцелуй потряс молодую женщину.

— Я вам обещаю это. Пока это будет возможно, вы останетесь рядом со мной…

И смущенный Жан де Бац быстро вышел из комнаты.

Четыре дня спустя пришло письмо от Ленуара. Его принес лакей с физиономией висельника, которому бывший генерал-лейтенант королевской полиции безоговорочно доверял. Посыльный отказался от вознаграждения и только выпил стакан вина.

«Шевалье д'Окари вернулся в свой дом в прекрасном состоянии, — говорилось в письме. — Как я и предполагал, оказалось достаточно известить обо всем Шабо, который начал метать громы и молнии и с привычным для него отсутствием скромности принялся осаждать Дантона, Робеспьера и Марата. Он требовал, чтобы немедленно разыскали „испанского посланника“, чье исчезновение наверняка заставит Испанию пересмотреть свою позицию невмешательства. Во всяком случае, Шабо наделал достаточно шума, чтобы похитители испугались. Ими были — и вас это не удивит, я уверен, — „друзья“ д'Антрэга, те самые, что перевернули ваш дом на улице Менар. Отлично обученный осведомитель помог полиции найти потерянного посланника в одном из склепов церкви Святого Лаврентия. Вам, должно быть, известно, что ее подземелья очень велики и сообщаются со старыми выработками на Монмартре. Итак, триумф полиции, радость госпожи д'Окари и удовлетворение Шабо, прикарманившего весьма внушительную сумму в пятьсот тысяч ливров из тех самых двух миллионов, что лежали у банкира Ле Культе и предназначались для спасения короля.

В любом случае, так как процесс уже начался, испанское золото больше не может пригодиться для того, чтобы Конвент не присваивал себе права судить и чтобы враги короля сочли себя удовлетворенными. Помогут ли эти деньги купить голоса во время вынесения приговора? Вот этого, друг мой, я не знаю. Шевалье буквально изнемогает от признательности своему другу Шабо, которого по своей простоте он намерен перетянуть на свою сторону. Мне этот тип отлично известен, и я предполагаю, что Шабо готов пообещать все, что угодно, только бы отхватить еще кусок пирога.

На вашем месте я не стал бы пытаться вновь встречаться с испанцем. Вам есть, чем заняться. Примите мои уверения в преданной дружбе и не забудьте сжечь это письмо!»

Что и было незамедлительно сделано. После чего де Бац погрузился в глубокие размышления. Позже он предупредил Мари и домашних, что его не будет несколько дней. Молодая женщина встревожилась и постаралась выяснить, куда именно направляется барон.

— Не мучайте себя понапрасну, — ответил он, целуя Мари. — Я не поеду далеко. Просто пришла пора гражданину Агриколю появиться в его любимых кабачках и встретиться с его подружкой Лали в «Бегущей свинье».

Серым декабрьским днем де Бац облачился в широкий плащ — не только из-за холода, но и потому, что он отлично скрывал его фигуру, — взял свою трость и прогулочным шагом вышел на улицу. Стоя у окна, Мари смотрела ему вслед. Она знала, куда он идет.

Де Бац спокойно миновал заставу у ворот города, не вызвав никакого подозрения у стражи, попивавшей горячее вино и обсуждавшей последний номер газеты. Немного дальше на улице Шаронны, пустынной в этот час, высились здания заброшенных и разграбленных монастырей. Барон вошел в монастырь Святой Магдалины Тренельской и, не пользуясь фонарем, легко добрался до ризницы, разграбленной и лишившейся своих священных сосудов. Но несколько шкафов сохранились в отличном состоянии. Именно здесь де Бац устроил себе «театральную костюмерную», спокойно превращаясь в выбранного им персонажа. Он остановил свой выбор именно на этом монастыре по нескольким причинам. Одной из них была любовь к родным местам. А предпоследняя настоятельница монастыря доводилась де Бацу родственницей. Ее звали Люция де Монтескью д'Артаньян. Она устроила в службах обители небольшую мастерскую по производству лавандовой воды. Цветы доставлялись из родного Арманьяка. Санкюлоты разбили перегонные кубы как предметы колдовства, и еще долго потом весь квартал благоухал сожженной лавандой. Этот запах держался до сих пор и прогонял любопытных.

Когда барон выбирал себе укрытие, сыграло свою роль и то, что этот монастырь считался местом проклятым. Особо боязливые клялись, что видели там призраки Анны Австрийской, основательницы монастыря, и ее самой верной фрейлины Мари де Отфор, герцогини Шенберг, умершей в этом монастыре и здесь же похороненной.

Де Бац и Мари — она единственная знала об этом его тайном убежище — поощряли эти слухи. Для того, кто хотел спрятаться, монастырь Святой Магдалины Тренельской был идеальным местом. К тому же из обители существовало множество выходов.

Спустя час на улицу вышел гражданин Агриколь со своей трубкой и грубой палкой. Он дополнил свой наряд широким плащом и поменял сабо на грубые башмаки со шнуровкой. «Старик» направился к Бастилии, вернее, к тому, что от нее осталось. Лали наверняка присутствовала на всех заседаниях Конвента. От нее барон собирался узнать обо всем, что там происходило.

Для необычного процесса — необычная юриспруденция. Суд над королем проходил совершенно иначе, чем любое другое судебное заседание. Людовику XVI запретили побриться в то утро, когда начался процесс. Потом его привезли в здание Конвента со всеми мерами предосторожности, о которых читал Питу, а затем его снова отвезли в Тампль. Теперь король остался один. Маленького дофина перевели в комнаты королевы, и Людовику XVI запретили всякое общение с семьей. Это стало для него самым жестоким испытанием в череде унижений, которым его непрестанно подвергали. Все следующие дни он отвечал на вопросы присланных Конвентом депутатов в своих апартаментах в Тампле. К нему приходили и его адвокаты, которым разрешили видеться и говорить с королем по два часа в день.

Накануне Рождества де Бац вернулся домой с Дево и Питу. Он устал, зарос многодневной щетиной, но оставался по-прежнему энергичным.

— Что бы там ни было, Конвент не настолько единодушен по поводу судьбы короля, — рассказал он. — Приблизительно половина высказывается за изгнание. Но вы понимаете, что обсуждение происходит весьма бурно. Есть трибуны, заполненные всяким сбродом, требующим смерти короля. И потом, депутаты, прежде чем войти в зал заседаний, проходят сквозь строй потрясающих пиками мужчин и совершенно ужасных свирепых женщин. — Нельзя ли подкупить кого-нибудь из депутатов, чтобы обеспечить нам большинство? — спросила Мари. — Достаточно было бы одного голоса.

— Я знаю, но мы не можем больше рассчитывать на испанские деньги. Разумеется, из Мадрида в Конвент поступил официальный протест, и банк «Сен-Шарль» предупредил банкира Ле Культе, что он больше не гарантирует два миллиона ливров. Что же касается шевалье д'Окари, то он послал прекрасное письмо в Национальное собрание, чтобы призвать его к чувству справедливости и чести. Но от меня он бегает как от чумы. И потом, испанцу приходится скрываться. Его друг Шабо выдал его, обвинив в попытке подкупа с целью обеспечить бегство короля.

— И это после того, как он получил пятьсот тысяч ливров? — возмутился Питу.

— Денег у него уже нет или, вернее, почти нет, — вступил в разговор Дево. — Дело получило огласку, и некоторые из сограждан намекнули Шабо, что лучше будет поделиться, если он дорожит своей шкурой. Так какими средствами мы располагаем, чтобы купить спасительные голоса?

— Большим количеством ассигнаций, — вздохнул де Бац, — которые мало на что годятся в нынешних обстоятельствах. Этим людям необходимо золото… А большая часть моего состояния находится за пределами Франции, у английских, голландских и немецких банкиров.

— Но у вас все же кое-что осталось, — осторожно произнесла Лаура. — Некий драгоценный предмет, который мы добывали с таким трудом…

— Орден Золотого руна, который я мечтал вернуть королю! Да, он по-прежнему у меня. Но, допуская даже, что я намерен его продать, я не могу этого сделать, не разобрав его на части. Придется вынуть камни и попытаться их продать в Лондоне или Амстердаме.

— А во Франции это невозможно?

— Здесь слишком велик риск быть обвиненным в краже драгоценностей королевской семьи. Это же относится и к «Регенту» — большому розовому бриллианту. Его нашли в груде строительного мусора на Елисейских Полях. Воры предпочли от Него избавиться, не имея возможности вывезти камень в Англию или Голландию.

— А почему этого не могу сделать я? — поинтересовалась Лаура. — Я американка, не забывайте, и в этом качестве пользуюсь особым статусом, позволяющим мне путешествовать. Женщине легко спрятать драгоценный камень, даже такой необычный.

— Но вам не удастся столь же легко спрятать ту кучу золота, которое вам за него дадут и которое придется тайно ввозить в страну. Для этого потребуется организовать настоящую экспедицию, а у нас мало времени. Через две недели Конвент вынесет свой вердикт.

— Возможно, он не будет столь катастрофическим, — с надеждой предположил Дево. — Конвент заседает под постоянным давлением, но ведь есть еще парижане, люди, которые не согласны и заявляют об этом. Знаете ли вы о том, что шесть дней назад торговки с рынка «Чрево Парижа» принесли Тарже, который отказался защищать короля, пучок розог, зато Тронше они передали цветы, а Малербу — лавровый венок?

— Мишель прав, — добавил Питу. — Спустя два дня после этого у Тальма собрались умеренные депутаты и несколько красивых актрис. Туда же со своей обычной бесцеремонностью явились и Марат с подружкой. Тальма выкинул его вон, а одна из актрис даже зажгла благовония, чтобы очистить воздух, и удостоилась аплодисментов собравшихся. Нет, барон, дело, вероятно, еще не проиграно, и мы не одиноки в своей борьбе за короля!

Де Бац обдумал услышанное.

— То, что вы говорите, несколько успокаивает. Я видел совсем другое в эти последние несколько дней. Все-таки следует опасаться этих бесноватых из Конвента и тех хищников, что их сопровождают повсюду, сея страх и панику…

— Учитывая нынешнее положение дел, что вы предлагаете, барон? — спросил Питу.

— Продолжать делать то, что мы делали все это время, но теперь в открытую. Мы с моим другом Лали вычислили некоторых депутатов, которых возможно купить даже при помощи ассигнаций или переводных векселей. Я еще не потерял репутацию удачливого финансиста, и этим надо пользоваться. И еще — 31 декабря мы встретим Новый год с нашими самыми верными друзьями. У нас будет праздник, которые так славно умеет устраивать наша дорогая Гранмезон. Мы воспользуемся этим, чтобы обсудить возможную систему связи на случай крайних обстоятельств.

— Вы их предвидите? — заволновался Дево.

— Более того, я не сомневаюсь, что они осмелятся приговорить короля к смерти.

— А как вы поступите с орденом Золотого руна? — спросила Мари.

— Если представится возможность, мы им воспользуемся наилучшим образом. Поверьте мне, я знаю ему цену и думаю не только о том, чтобы вручить его королю Людовику. И я не забуду о вашем предложении, Лаура. Благодарю вас!

Молодая женщина ответила улыбкой и присела в изящном реверансе:

— К вашим услугам, господин барон. И к услугам их величеств… Да хранит их господь! — добавила она и перекрестилась. Все перекрестились следом за ней. Потом они перешли к столу. Несмотря на присутствие двух нарядно одетых женщин — одна в белом атласном платье, другая в атласном платье цвета слоновой кости, — несмотря на их очарование и попытки развеять мрачную атмосферу, этот сочельник стал самым печальным. Он ничем не был похож на сочельники прошлых лет, когда отовсюду в морозной ночи раздавался звон колоколов, призывающий верующих к полуночной мессе. А после мессы все пировали до утра. А теперь это был всего лишь ужин в компании друзей, и все думали только об узниках старой башни в Тампле, пребывающих под строгим надзором безжалостной стражи; о двух женщинах и двух детях, которые не могли больше обнять и поцеловать того, чья жизнь им была бесконечна дорога; об одиноком низвергнутом монархе, которому день за днем приходилось выслушивать нелепые, часто просто смехотворные и всегда унизительные обвинения.

Гражданин Агриколь в сопровождении Лали присутствовал на двух заседаниях, и, несмотря на все его хладнокровие и выдержку, от увиденного и услышанного ему стало нехорошо. Миролюбивого, доброго Людовика XVI обвиняли в том, что он стрелял в свой народ, что он растратил миллионы на его развращение, и даже в том, что он принимал участие в оргиях. Верхом цинизма барону показалось выступление слесаря из Версаля. Людовик XVI всегда дружески относился к этому человеку, они не раз вместе работали в маленькой кузнице в подвале дворца. И этот слесарь заявил перед Конвентом, что по приказу Напета его привезли в Тюильри, где заставили изготовить железный шкаф, спрятанный в стене между покоями короля и дофина, чтобы спрятать в нем все планы королевского заговора против народа. По его словам, ему заплатили за работу и предложили стакан вина, которое он со страхом выпил, полагая, что оно отравлено. Невозможно было представить более низкие, более гнусные показания, но присутствующие в зале встретили их криками одобрения и овациями.

Еще более возмутительной оказалась речь министра Ролана, рассказавшего о том, что было найдено в этом шкафу. На самом деле король хотел спрятать в нем драгоценности, деньги и некоторые письма, не желая, чтобы их читали посторонние. Но подчиненные Ролана нашли в этом шкафу намного больше того, что там лежало в действительности — планы оккупации Франции, планы восстания, планы расправы над народом. В общем, все то, что могло бы, возможно, находиться в сейфе у короля-тирана, но только не у Людовика XVI…

На следующий день после Рождества король, которому наконец разрешили побриться, предстал перед Конвентом. Питу в своей форме солдата Национальной гвардии, открывающей любые двери, сумел пройти даже в Тампль и воспользовался этим, чтобы узнать новости. Он не пошел в ротонду к госпоже Клери, которую отправили в Жювизи. Несмотря ни на что, добрая женщина радовалась, что так легко отделалась.

С большой ловкостью госпожа Клери признала себя виновной. Да, в самом деле, ее «племянница» оказалась американкой, любящей Францию и свободу, которая хотела написать книгу о «старых королевских тюрьмах» и о судьбе врагов революции. Луиза говорила с таким убеждением, что с помощью Лепитра, в чьей верности никто не сомневался, ей удалось оправдаться, тем более что Марино бесследно исчез. Его труп с веревкой на шее нашли много позже в погребе одного из покинутых домов Тампля…

Луизу Клери отправили обратно в Жювизи. После двухнедельного наказания ей вновь разрешили каждую неделю навещать супруга, но уже только ей одной. Арфа, которую так любила слушать королевская семья, вместе с ней переехала в Жювизи…

Питу вернулся из Тампля мрачнее тучи. Он узнал, что на Рождество Людовик XVI составил свое завещание и сразу же передал его в Совет Тампля. Это было несколько страниц отречения, исполненных благочестия, доброты и величия, которые тем не менее вызвали смех некоторых из тех, кто их читал. Ну разве не глупо было писать: «Я рекомендую моему сыну, если, к несчастью, он станет королем…»

— Мы сделаем так, чтобы этого несчастья с ним не произошло! — с хохотом заметил кто-то.

Де Бац выслушал рассказ, сжав кулаки. Его взгляд метал молнии.

— Можно предположить, — закончил Питу, — что король ожидает вынесения смертного приговора.

— У тех, кто должен умереть, иногда появляется предчувствие близкой смерти. Теперь мы должны действовать так, как если бы смертный приговор был уже вынесен.

Вечером 31 декабря за столом собрались самые близкие друзья де Баца и его самые верные агенты — Питу, Дево, маркиз де Лагиш, банкир Бенуа д'Анже, граф де Сартиж, Балтазар Руссель (двадцатичетырехлетний рантье, живший на улице Сент-Анн и обладавший внушительным состоянием, которого любовь к приключениям и истинное восхищение привязывали к де Бацу), два брата де Лезардьер, Пьер-Жак Леметр, печатник Потье де Лилль и, наконец, самый неожиданный гость, бывший лавочник Кортей, командир вооруженного отряда секции Лепелетье, который иногда командовал стражей Тампля. Украшением этого собрания элегантных мужчин стали Мари и Лаура. И, как всегда, стол был великолепно сервирован и изобиловал изысканными блюдами.

Когда часы пробили полночь, Жан де Бац поднялся, держа в руке узкий высокий бокал с шампанским.

— За Новый год, господа, но прежде всего за короля! — провозгласил он тост.

Все встали и хором повторили: «За короля!» А барон продолжал:

— Пусть господь хранит и защищает его, позволив нам вырвать Людовика XVI из рук его палачей, а также спасти королеву и всю августейшую семью. Пусть снова на земле Франции воцарятся Справедливость и Право, Мир и Свобода! — Зазвенели бокалы, задвигались стулья, гости расселись по местам. — Пятнадцатого января Конвент приступит к поименному голосованию, чтобы вынести вердикт и определить судьбу Людовика XVI. В том случае, если депутаты проголосуют за смертную казнь, будьте готовы собрать всех преданных нашему делу людей в подвале дома на улице Томб-Иссуар, который вам всем хорошо известен, чтобы обсудить все детали плана спасения короля, который я сейчас разрабатываю. Встреча состоится в десять часов вечера 17 января. В нужное время вам сообщат пароль. Что вы хотели сказать, господин Леметр? — Барон посмотрел на мужчину, поднявшего руку.

— Я недавно среди вас и не знаю этого дома.

— Дево укажет вам его. Господа, и вопреки всему, я желаю вам всем счастливого и доброго Нового года!

Барон обошел стол, чтобы поцеловать Мари, чьи полные нежности глаза не отрывались от его лица.

— С Новым годом, сердце мое! Вы самое дорогое, что у меня есть на свете.

Слишком взволнованная, чтобы ответить, молодая женщина вернула ему поцелуй. Де Бац повернулся к Лауре и поцеловал ей руку.

— С Новым годом и вас, дорогая Лаура! Вы самый красивый из всех моих тайных солдат!

— И самый преданный… Да хранит вас господь на благо нам всем!

Молодая женщина ответила ему, сохраняя внешнюю невозмутимость. Но именно в это мгновение Лаура поняла, что любит неистового Жана де Баца. Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы он обнял ее, как и Мари, и страстно, по-настоящему поцеловал! Не поцелуем утешения, как это случилось в тот вечер, когда Мари привезла ее в Шаронну… Лаура знала, что эта любовь навеки поселилась в ее душе, но барон ответит ей только уважением и дружбой. Жан, барон де Бац был предан королю и любил Мари. И этого было больше чем достаточно для его пылкого сердца. Лаура поклялась себе, что Жан никогда ни о чем не узнает. Только, может быть, в их последний час, если бог позволит им умереть вместе…

Молодая женщина повернулась к гостям, чтобы принять поздравления, и встретилась взглядом с Анжем Питу. Журналист смотрел на нее так пристально, что Лаура залилась румянцем. Неужели он обо всем догадался? Анж был барону другом и хорошо знал ее. Поэтому, желая обмануть его, она неожиданным жестом протянула ему обе руки:

— Не хотите ли поцеловать меня, дорогой Питу, чтобы подтвердить добрые пожелания?

Лаура обрадовалась, когда увидела, как просиял молодой журналист. Во всяком случае, этим вечером она сделала счастливым хотя бы одного человека!

— Господа, они проголосовали за смертную казнь! Голос де Баца прозвучал словно колокол в заброшенной выработке. Стоя на камне, он обвел взглядом присутствующих. Его друзья отлично поработали, потому что в подвал дома на улице Томб-Иссуар, откуда вел ход в старые каменоломни Монсури, пришло около пятисот человек.

Жан поднял руку, желая успокоить собравшихся, когда по рядам пронесся шум негодования.

— У нас нет времени на возмущение, господа. Потому что они не только проголосовали за смерть короля, но и за немедленное приведение приговора в исполнение. Короля казнят через три дня — утром 21 января.

— У нас совсем не остается времени, — удрученно бросил бывший лавочник Кортей. — Люди из вооруженного отряда секции Лепелетье заступят на дежурство в Тампль только через неделю.

— Поэтому мы ничего не станем предпринимать в Тампле. Мы выкрадем короля по дороге на эшафот. Я ждал такого приговора и принял необходимые меры.

В свете масляных ламп де Бац увидел, как загорелись глаза собравшихся мужчин, жаждущих вступить в бой. Комиссар Лепитр, которого привел Питу, поднял руку и сказал:

— Придется похитить и исповедника. Его величество обратился за помощью к аббату Эджворту де Фирмону, который живет в доме 483 по улице Бак. Он подвергается большой опасности. Если похитить короля и оставить аббата, то его разорвут на куски. Но, возможно, он еще и не согласится исполнить просьбу короля…

— Нет, он обязательно согласится! — воскликнул мужчина в первом ряду. — Я хорошо знаю аббата Фирмона. Он был духовником Мадам Елизаветы. Это человек исключительной храбрости…

— Не сомневайтесь, я подумал и об этом, — сказал де Бац. — А теперь нам надо обо всем договориться.

— Минутку, — раздался сильный голос из глубины пещеры. — Я бы хотел знать больше. Кто именно голосовал за смертную казнь?

— Вердикт был принят большинством в один голос. И это был голос герцога Орлеанского. Филипп Эгалите, как он теперь себя называет, сказал: «Повинуясь исключительно чувству долга, убежденный в том, что те, кто пытался и кто попытается управлять народом, заслуживают смерти, я голосую за смертную казнь!»

В пещере установилась тишина, полная изумления и ужаса. Все эти люди, готовые рисковать своей жизнью, не знали, что сказать. Точно такая же тишина воцарилась в Конвенте после выступления Филиппа Эгалите. Де Бац присутствовал при этом, и эта сцена не выходила у него из головы. Потом по Конвенту пробежал шепоток ужаса, и даже собравшиеся исступленные противники монархии не аплодировали тому, кто предал свой класс и свою кровь. А потом герцога освистали. Он побелел как полотно и, спотыкаясь, спустился с трибуны.

— Один голос, — с горечью констатировал маркиз де Лагиш, — и надо же было, чтобы им стал голос герцога Орлеанского! Он ведь обещал своим близким воздержаться…

— Герцог умирал от страха, как и многие другие. Каждому, кто голосовал за изгнание или заключение в тюрьме, грозили смертью. Уже три дня Конвент голосует с приставленными к горлу ножами.

И в самом деле понадобилось три дня, чтобы ответить на три поставленных вопроса. Виновен ли Людовик XVI? Будет ли вынесен вердикт на всенародное обсуждение? Какое наказание должен понести низвергнутый король?

Барон присутствовал на последнем заседании. О двух предыдущих ему очень подробно рассказала его подруга Лали. Де Бац отправился в Конвент в своем обычном виде, очень элегантно одетый — черный фрак, белые жилет и галстук, черные штаны и высокие сапоги для верховой езды. Он хотел посмотреть на тех, кто будет голосовать за смерть короля, и хотел, чтобы его увидели те, кто, как Томас Пэйн, должны были ответить за свое голосование. Американец улыбнулся и пожал плечами, но проголосовал за изгнание: «Убейте короля, но не человека! — сказал он. — На это у вас нет права». Странно, но женщины аплодировали ему. Те самые женщины, которые кидали на де Баца любезные взгляды.

А таких было много, потому что в последние дни зал Конвента превратился в театр. «…В глубине зала были устроены ложи, где дамы в самом очаровательном неглиже ели мороженое, апельсины и пили ликеры. Мужчины подходили, приветствовали их, потом возвращались на свои места. Привратники выполняли работу билетерш. Каждую минуту они открывали двери запасных лож, чтобы проводить туда любовниц герцога Орлеанского.

Разряженных кокоток не было в зале в тот день, когда 749 депутатов — мрачных, встревоженных, напряженных — поднимались по очереди на трибуну, чтобы сказать свое слово об участи короля. Слишком часто они произносили одно-единственное слово — «смерть». Только это слово и жаждали услышать сторонники Марата и экстремисты, охранявшие вход в зал. И тем не менее одно удивило де Баца. Манюэль, прокурор Коммуны, человек, отправивший королевскую семью в Тампль и являвшийся каждый день лично проверить монаршие особы, проголосовал за ссылку. Он даже попытался стащить несколько бюллетеней — депутаты голосовали одновременно письменно и устно, — где его предшественники высказались за смерть. И чуть было не поплатился за это.

— Может быть, мы поговорим о том, что нам делать? — сказал Дево, прерывая размышления своего друга, в которые тот погрузился, пока собравшиеся обсуждали его последние слова. — Расскажите нам о своем плане. А потом мы обсудим детали.

План барона оказался невероятно смелым, но при этом очень простым. Заговорщики должны были смешаться с толпой около ворот Сен-Дени, на перекрестке бульвара и улицы Сен-Дени. По сигналу де Баца, который должен был стоять на углу улицы Луны, большая часть людей должна была броситься на карету, вытащить оттуда короля и его исповедника, отвести их в Малые конюшни на улице Сен-Дени, где их будут ждать пять-шесть человек с лошадьми. Там они спрячут Людовика XVI, а человек, похожий ростом и сложением на короля — это будет Кортей, — в окружении нескольких всадников проскачет по улице Сен-Дени к заставе Ла-Шапель и дальше по Северной дороге.

— За ними, вероятно, организуют погоню и, возможно, схватят.

— Почему «вероятно» и «возможно», а не наверняка?

— Потому что я надеюсь на реакцию толпы. Все, что мы узнали за последние две недели, говорит в пользу короля. Именно поэтому Конвент и отказался выносить вопрос на всеобщее обсуждение. Кроме того, генерал Дюмурье, который сейчас в Париже, поклялся, что не допустит казни. Возможно, у нас будет некоторое время, чтобы спрятать короля. Но может случиться и обратное. Пока все кинутся в погоню за нашими друзьями, я отправлюсь к его величеству и его исповеднику, чтобы ночью отвести их в подземелье церкви святого Лаврентия, которое я отлично знаю. Оно ведет к выработкам на Монмартре, где все будет приготовлено, чтобы два человека смогли там прожить несколько дней. Оттуда мы переправим их в Нормандию, где у нас есть друзья, а затем в Англию.

— Ты считаешь, что король согласится уехать, оставив свою семью заложниками у этих зверей? — спросил Бенуа д'Анже. — Тогда ты его плохо знаешь…

— Нет, напротив, я его знаю очень хорошо. Если народ нам поможет, наш план сработает. Я даже пообещаю вернуть короля палачам, если нам не удастся освободить его семью. Но и на этот случай у меня есть план.

— Нормандия далеко. Потребуется не один раз сменить лошадей.

— Это предусмотрено. Первый раз мы сменим лошадей около Дре, где нас ждут госпожа де Турзель и ее дети. Есть еще вопросы?

Все молчали. Де Бац улыбнулся. — Отлично, господа! А теперь приступим к распределению обязанностей. Прошу подойти ко мне руководителей групп.

Двадцатого января в Париже шел снег. В Тампле Людовик XVI выслушал свой смертный приговор с достоинством и спокойствием, вызвавшими восхищение присутствующих, потом ему разрешили попрощаться с семьей. А в доме в Шаронне де Бац писал свое завещание и приводил в порядок дела, прежде чем попрощаться с Мари, Лаурой и своими верными слугами. Ему предстояло выехать в Париж, чтобы попасть туда до темноты, когда все заставы будут закрыты. Они откроются вновь только после казни короля.

Барон запечатал завещание, убрал его в маленький ящик письменного стола, стоявшего в библиотеке, и отправился к Мари, чтобы спуститься с ней в погреб. Но он не собирался показывать ей ту его часть, где расположилась подпольная типография. Жан только осмотрел хранившиеся там бутылки и остановился у стенда с бургундскими винами. Он отсчитал пять бутылок в четвертом ряду сверху, вынул шестую, чуть нагнулся и вытащил из стены кирпич, скрывавшийся за ней. Из открывшегося отверстия барон достал железный ящичек, где хранился кожаный футляр. Он открыл его, и орден Золотого руна заиграл мириадами огней в мягком свете свечи, которую держала Мари. Она не удержалась от восхищенного восклицания:

— Какое чудо!

— Не правда ли? Только оно мне не принадлежит. Поэтому слушайте внимательно, Мари. Если со мной случится несчастье, я рассчитываю на вас. Вы должны отвезти его барону де Бретейлю. Он сейчас живет не в Брюсселе, а в Солере, в Швейцарии. Барон знает, как с ним поступить во благо короля, будь то Людовик XVI… или Людовик XVII. Вы не забудете? Бургундские вина, шестая бутылка слева в четвертом ряду сверху. Кирпич вынуть очень легко, если знаешь, что он вынимается. Иначе можно снять все бутылки и ничего не заметить.

— Я не забуду. Позвольте мне его убрать.

— Не стоит портить ваши прелестные ручки. У вас еще будет шанс это сделать, если вам все же придется прийти сюда…

Барон убрал все на место, обнял молодую женщину и поцеловал ее. Мари плакала. Своим платком Жан осторожно вытер нежное лицо.

— Не стоит оплакивать меня заранее. Я еще не умер. И я приложу все усилия, чтобы и король, и я, и все мы остались живыми…

— Я тоже на это надеюсь, — Мари улыбнулась ему сквозь слезы. — Мне бы очень не хотелось ехать в Швейцарию по такой ужасной погоде!

Ее храбрость, была вознаграждена еще одним поцелуем, а потом они вернулись в кабинет барона.

— Я должен теперь попрощаться с Лаурой, — сказал де Бац. — В известном вам ящике вместе с моим завещанием вы найдете и мои распоряжения на ее счет. Попросите Лауру зайти сюда.

— Она уже ждет вашего приглашения. Мгновение спустя перед бароном предстала Лаура.

Он не поверил своим глазам. С большим изяществом молодая женщина носила мужской костюм, который она попросила у Мари. Де Бац нахмурился:

— И что это значит?

— Я буду сопровождать вас. Вы же обещали мне, что я всегда буду сражаться рядом с вами. Надеюсь, вы не откажетесь от своего обещания?

— Безусловно, но…

— Никаких «но»! Обещание есть обещание!

— Возьмите Лауру с собой, друг мой, — взмолилась Мари. — Спасение короля — разве это не истинное сражение?!

— Ну если вы обе выступаете против меня, мне приходится подчиниться. Хорошо. Идемте!

Несколько минут спустя кабриолет, которым правил Бире-Тиссо, довез их до заставы. Там они пересели в фиакр, чтобы присоединиться к Дево и Лагишу в маленькой гостинице «Золотой пилон» на улице Монторгей. Они договорились там встретиться под видом провинциалов, приехавших поглазеть на казнь короля. Питу, который собирался прибыть на встречу в форме солдата Национальной гвардии, ночевал у своего друга и бывшего главного редактора Дюплена де Сент-Альбана. Сент-Альбан знал о готовящемся заговоре, но не присутствовал на собрании в заброшенной выработке. Он был занят тем, что печатал листовки, которые его рассыльные должны были разбросать на бульварах. В листовке говорилось: «Народ Парижа! Твой король нуждается в тебе. Спаси его!»

Утром 21 января неожиданно потеплело и пошел дождь, на улицах стало грязно и сыро. На рассвете плотный туман опустился на город.

В семь часов де Бац и его спутники вышли из «Золотого пилона». Одетые в серое или черное, с поднятыми воротниками рединготов, надвинув на глаза шляпы, четыре человека молча дошли до условленного места встречи. У всех, кроме Лауры, было оружие, которое легко было спрятать, — ножи и трости-шпаги. На улицах было много народа, все встали пораньше, чтобы занять удобное место на пути следования кортежа. Солдаты Национальной гвардии выстроились в две шеренги по обе стороны бульвара. А в третьем ряду стояли мужчины с лицами висельников в карманьолах и красных колпаках, вооруженные копьями или саблями. За порядком пока еще никто не следил, так что Дево и Лагиш смогли свободно перейти на другую сторону улицы и дойти до ворот Сен-Дени, а де Бац и Лаура встали у здания на углу улицы Луны. Барон выбрал идеальное место для командного пункта. Ему было отлично видно и большую часть бульвара, и улицу Сен-Дени.

Лаура, ни разу не бывавшая в этом квартале, с любопытством оглядывалась.

— Улица Луны, — пробормотала она. — Как странно! Вы помните Вальми? Прусские войска остановились у холма с названием «Лунная дорога» и дальше не пошли. Невероятное совпадение — улица Луны и Лунная дорога…

Де Бац мрачно посмотрел на молодую женщину. Он и так был недоволен, что ему пришлось взять ее с собой, а если еще и придется поддерживать с ней беседу…

— Вы видите в этом дурное предзнаменование? — резко спросил он, доставая из кармана маленькую подзорную трубу, чтобы оглядеть окрестности.

— Я? О нет! Я просто удивилась этому совпадению. Какие красивые ворота, — перевела Лаура разговор на другое, указывая на каменную арку, украшенную барельефами, рядом с которой стояли две пирамиды с военными трофеями. Этой аркой оканчивалась улица Сен-Дени.

— Вы, вероятно, не сильны в истории, — сквозь зубы процедил де Бац. — Я еще успею немного просветить вас. Именно через эти ворота въезжают в город короли Франции. Через них кортеж с телом умершего монарха выезжает из города и направляется в усыпальницу Сен-Дени. И если вас тянет на воспоминания, подумайте вот о чем. Всего одиннадцать лет назад, 21 января 1782 года, король и королева приехали в Париж, чтобы крестить в соборе Нотр-Дам первого дофина, первого столь желанного сына, который умер в 1789 году в Медоне. Тогда, одиннадцать лет назад, было холодно, но день был чудесный, и толпа с ликованием приветствовала своих монархов. Это был самый большой праздник! Все были счастливы. А сегодня… Я уверен, что король думает об этом… Людовик XVI и в самом деле вспомнил об этом дне всеобщего ликования, но он не мог позволить воспоминаниям о прошлом ослабить его дух. До полуночи он проговорил со своим исповедником, потом лег спать, попросив Клери разбудить его в пять часов. Король спал, как обычно. Аббат де Фирмой прилег ненадолго на кровать Клери, который спать и вовсе не ложился.

К шести часам утра Людовик XVI умылся, был одет и причесан. Он выбрал темно-серый костюм с белым жилетом и белой рубашкой. Когда король увидел, что Клери готовит его редингот, который он всегда надевал, выходя на улицу, король покачал головой: