Великолепная маркиза Бенцони Жюльетта
— Но барон еще не встречался с такой женщиной, как я. Я хотела умереть, он меня отговорил, пообещав мне возможность принести своей смертью пользу.
— Это все так, но вы снова увидели вашего мужа, причем при трагических обстоятельствах. Он был ранен, ему грозила смерть, и все изменилось…
— Ничего не изменилось, как раз напротив. Только сегодня я снова увидела его. Жосс де Понталек встал с постели, к нему возвращаются силы, он по-прежнему уверен в себе. Но у меня было только одно желание — убежать от него как можно дальше и уж, конечно, не ехать в Брауншвейг, куда отправляется и он.
Мадам де Дампьер взялась помочь мне, но тут появились вы, словно ангел-хранитель!
Питу засмеялся:
— Ангел довольно грязный! Но я счастлив, что успел вовремя! Я не сомневался, что барон ошибается на ваш счет, но должен был сам во всем убедиться. Я счастлив, что в вас не ошибся! Теперь все будет хорошо!
Возможно, Питу несколько опережал события, утверждая это. Им предстояло надолго запастись терпением. Почти всю ночь через деревню шли прусские войска, направляясь к дороге на Гранпре — единственному проходу через горный массив Аргонны, который им предстояло преодолеть. Это был бесконечный и мрачный кортеж. Чтобы погрузить больных, со всей округи собрали повозки, телеги, шарабаны и даже ручные тележки. Пытаясь облегчить участь тех, кто был болен, но еще мог идти, герцог Брауншвейгский позволил солдатам бросить тяжелые ружья, пообещав, что потом им дадут новые.
К счастью, ночь выдалась сухая и светлая. Несколько долгих часов Лаура и Питу в своем хлипком укрытии слышали скрип колес, ругательства, стоны, топот сапог. Но ни разу тишину не нарушила ни одна из походных песен, которые так облегчают солдату длинную дорогу. Мимо них шла армия призраков… Эхо еще долго доносило до них шум уходящей армии. Только на рассвете на пороге появилась массивная фигура кузнеца.
— Выходите! — сказал он. — Все ушли.
Питу и Лаура прошли за Клодом в дом, где в камине горел яркий огонь. Молодая женщина подошла к нему с видимым удовольствием и протянула руки. Клод Беро внимательно посмотрел на нее.
— Так это вас они захватили? — спросил он. — Они вас изнасиловали?
Лаура отрицательно покачала головой, с глубокой жалостью глядя на кузнеца. Этот человек тоже напоминал привидение — щеки ввалились, глаза покраснели от слез и от пламени горна. Она спросила:
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Потому что вы красивы… И на ваших руках кровь. Вам пришлось защищаться…
Глубокие царапины на руках Лауры и в самом деле кровоточили.
— Я поранилась, когда перебиралась по бревнам через ров. Но я хочу поблагодарить вас за то, что вы помогли моему другу Питу. И ему, и вам я обязана свободой. Меня собирались увезти в Германию, и вот там мне определенно пришлось бы пережить то, о чем вы говорили.
— Вас хранили для принца? Тогда я доволен. Сейчас займусь вашими руками, а потом вы поедите.
Не отводя взгляда от молодой женщины, кузнец нашел маленькие ножницы, иголку и чистую мягкую тряпку. С неожиданной ловкостью он вынул мелкие занозы, промыл раны и перевязал их. Питу стоял молча и не шевелился, понимая, какое удовольствие доставляет его новому другу эта забота о молодой красивой женщине. Питу уже успел узнать, что кузнец обожал свою погибшую жену. Закончив перевязку, Клод пробормотал:
— Ну вот, так-то лучше! Никто не смеет причинить вам боль. Вы красивая и к тому же блондинка, как и моя жена! А теперь к столу!
Словно по мановению волшебной палочки на чисто выскобленном еще покойной хозяйкой столе появился домашний хлеб и соленый сыр. Заметив удивление, Лауры, Питу улыбнулся:
— Когда Клод узнал, что прусские войска на подходе, он сумел кое-что припрятать.
— Это только ради жены, — объяснил кузнец совсем по-детски. — Я не хотел, чтобы она голодала…
А вокруг понемногу оживала деревня. Ее жители выбирались из своих укрытий, а лучи солнца, впервые пробившиеся сквозь тучи после канонады под Вальми, озарили картину разорения. Пустой замок смотрел на мир распахнутыми окнами, многие из которых были разбиты. Там не было ни души, только у крепостных рвов валялись трупы солдат, умерших от болезни. Было видно, что некоторых из них просто добили перед уходом. Война удалялась от Анса, но ее кошмар еще длился.
Не кончился кошмар и для Лауры. Теперь им с Питу предстояло добраться до Пон-де-Сом-Веля. Может быть, там им повезет и они найдут экипаж, на котором смогут вернуться в Париж. Но до Пон-де-Сом-Веля шесть лье пути по разбитым дорогам, и они в любую минуту могли попасть в руки заблудившихся солдат, мародеров или настоящих грабителей. Для этого путешествия Питу вновь облачился в свой костюм солдата Национальной гвардии, а Лаура сменила свой элегантный шелковый наряд на простую юбку, кофту, чепец и накидку, принадлежавшие покойной госпоже Беро. Клод охотно отдал ей эти вещи и, увы, не сдержал рыданий, когда увидел Лауру в одежде своей несчастной жены.
— Можно подумать, моя бедная женушка ожила, — проговорил он глухим, дрогнувшим голосом. Возможно, поэтому кузнец взялся проводить путешественников до самого Пон-де-Сом-Веля. — Меня здесь все знают, — заявил он. — И о моей силе тоже наслышаны, так что со мной вы вернее доберетесь до места.
Эта мера предосторожности оказалась совсем не лишней. Дважды по дороге они встречали подозрительного вида мужчин, двигавшихся по следам уходящей армии, чтобы обчистить трупы или прикончить больных. Но грабители на стали пробовать свои силы на солдате Национальной гвардии и крестьянке. Тем более что крупная фигура Клода с колуном на плече отбивала охоту с ними связываться.
Через пять часов, учитывая, что они несколько раз останавливались, чтобы дать Лауре возможность отдохнуть, они дошли до Пон-де-Сом-Веля. И обнаружили там отряд драгун полковника Баланса, посланный проверить, свободна ли дорога на Шалон. Драгуны расположились лагерем во дворе почтовой станции. У входа на дереве раскачивался повешенный — мужчина, одетый в лохмотья, в которых еще можно было распознать военную форму. У него под ногами валялся перевернутый барабан. Лаура отвернулась, к горлу подступила тошнота.
— Теперь вы вешаете своих? — поинтересовался Питу у старого драгуна, курившего у костра трубку.
Тот гневно посмотрел на Питу, вынул трубку изо рта, сплюнул и объяснил:
— И этого ты называешь нашим? Да ты, парень, смеешься, что ли? Этого субъекта звали Шарла, он делал парики. Шарла прибыл к нам с отрядом добровольцев и приволок за собой вот этот барабан. Эта сволочь, никогда не нюхавшая пороху, начала хвастаться своими парижскими подвигами. Он сказал, что это именно он перерезал горло несчастной гражданке Ламбаль, насадил ее голову на пику и еще завил волосы на отрубленной голове. Мы солдаты, а не мясники и не убийцы. Такого дерьма нам не надо! Вот мы с ним сами и разобрались! Остальные решили идти своей дорогой…
Лаура закрыла лицо руками, скрывая хлынувшие слезы. Она так ясно видела эту ужасную сцену перед тюрьмой Форс. Старый солдат добродушно улыбнулся:
— Нечего плакать, гражданка! Мерзавец получил по заслугам! Такие только позорят революцию!
Лаура тряхнула головой и вытерла слезы.
— Я плачу не о нем! Вы хорошие, справедливые люди!
В Пон-де-Сом-Веле Клод Беро согласился разделить скромную трапезу с Лаурой и Питу, после чего сразу же отправился обратно в Анс, намереваясь добраться туда до наступления темноты.
— Всего хорошего вам обоим! — крикнул он на прощание. — Возможно, еще увидимся!
— Почему бы и нет? — ответил ему Питу. — Ведь мы теперь друзья!
Лаура просто обняла кузнеца, не говоря ни слова. Клоду это доставило огромное удовольствие, и легким шагом он направился к дороге, которая приведет его к опустевшему дому. Лаура с грустью смотрела ему вслед.
Питу и Лаура переночевали на почтовой станции. Утром начальник станции предоставил им карету и пару лошадей, чтобы добраться до Шалона, где уже работала почтовая станция.
В Шалоне веселились. Накануне вечером грохот орудийных залпов и перезвон колоколов оповестили горожан о провозглашении республики, и теперь они праздновали это событие с таким энтузиазмом, что у Питу сжалось сердце. Импровизированную статую Свободы, водруженную на телегу, окружили девушки в белой одежде, подпоясанные трехцветными поясами. Их головы украшали венки из дубовых веток и роз. Процессия дошла до огромного военного лагеря. Слышались речи, потом зазвучали патриотические песни.
— Боже мой, — прошептал журналист. — Если такое происходит всюду, то наша задача куда сложнее, чем представляет себе барон.
— А как вы думаете, друг мой, эта задача сложная или невыполнимая?
— Де Бац не любит слово «невыполнимый», оно ему никогда не придется по вкусу. Да и мне тоже…
— Тогда, — взволнованно заметила молодая женщина, — почему вы хотите, чтобы смирилась я? Я тоже хочу действовать. Ваш барон обязан меня принять и принести свои извинения, если это слово ему знакомо, — закончила Лаура с достоинством.
Часть III
БАШНЯ ТАМПЛЯ
Глава 9
ПАУК ИЗ МЕНДРИЗИО
В то время как Лаура и Питу пытались добраться до Парижа, в сотне лье от французской столицы в маленьком швейцарском городке в кантоне Тичино на лоджии, украшенной кадками с олеандрами, сидел мужчина и что-то писал. Утро было солнечное, яркое, наполненное пением птиц и ароматами цветов. Но неожиданно мощное драматическое сопрано заглушило звучные трели. На первые строки арии Дидоны эхом откликнулись близкие горы.
- Ах, как меня вы вдохновили,
- Когда предстали предо мной…
Мужчина в раздражении отбросил перо и крикнул:
— Ради всего святого, Антуанетта, не могли бы вы исполнить что-нибудь другое?
Голос смолк. Послышались быстрые шаги, и спустя несколько секунд в дверях появилась импозантная женщина лет тридцати пяти, со светлыми волосами, пухлая, маленького роста, но с горделивой осанкой и высоко поднятой головой. Всем своим видом она напоминала оскорбленную королеву, когда запела на другой мотив:
- Это ты, жестокий, жаждешь моей смерти.
- Взгляни же на меня! Смотри на дело рук твоих!
Граф д'Антрэг снова отложил перо и удрученно посмотрел на свою супругу. Внешне женщина напоминала крупную розовую гортензию, увешанную позвякивающими украшениями.
— Дорогая моя, сколько оперных арий вы исполнили за то время, пока успешно выступали на театральных подмостках?
— Если бы я знала! Тридцать… Пятьдесят… Какое это может иметь значение?
— Для меня — огромное, потому что я никак не могу понять, что заставляет вас всякий раз выбирать арию Дидоны.
— Воспоминания, друг мой, воспоминания! Вам и вправду этого не понять. Вас не было в Фонтенбло в тот вечер 6 октября 1783 года, когда я впервые пела эту арию перед их величествами. Какой вечер! Какой триумф! А затем премьера в Опере! Дидона изменила мою жизнь, мой дорогой Александр.
— К несчастью, она изменила и жизнь королевы, которую я всем сердцем ненавижу! Австриячка ее наверняка распевала для своего ненаглядного Ферзена!
И граф принялся напевать, подражая голосу королевы и усиливая ее немецкий акцент…
А та, что еще три года назад была знаменитой певицей Сен-Юберти, с жалостью посмотрела на своего мужа:
— Вам должно быть стыдно, граф! Королева сейчас в тюрьме, а она так любила музыку и театр!
— Было бы куда лучше, если бы королева только этим и интересовалась и никогда не вмешивалась в политику! Итак, Антуанетта, пойте все, что вашей душе угодно, но избавьте меня от этой арии. С меня достаточно уже и того, что у вас с ней одинаковые имена.
— Вам следовало об этом подумать прежде, чем на мне жениться! А графине д'Антрэг ария Дидоны нравится больше остальных. Особенно в исполнении Сен-Юберти!
И, чуть приподняв четырьмя пальцами свое просторное платье из переливающегося атласа, женщина присела в реверансе, как она делала когда-то на сцене под гром оваций, осыпаемая букетами цветов. Потом она раскрыла веер и покинула лоджию с царственным видом, распевая другую музыкальную фразу из той же арии.
Скоро звуки ее голоса стали неслышны в глубине огромного дома, и граф смог вернуться к своему письму. Д'Антрэг писал послу Испании в Венеции графу де Лас Казасу. Посол был его любимым адресатом и к тому же источником солидных доходов.
Наделенный не только способностью писать легко и ядовито, но и отличным воображением, граф Луи-Александр д'Антрэг, уехавший из Франции в 1790 году, нашел отличный способ выживания — причем весьма обеспеченного, — ведя переписку с заинтересованными людьми, имеющими возможность заплатить за информацию. Сначала граф шпионил в пользу Испании, потом и на другие страны — Англию и Россию.
Граф Александр родился в Монпелье в 1753 году и жизнь его складывалась достаточно странным образом. Виной тому стал его противоречивый характер.
Он принадлежал к старинному роду, владел замком Ла-Бастид в трех лье к северу от Обена.
В двенадцать лет Александр потерял отца-офицера, и его воспитанием занимался дядя, аббат Майдье, епископ Труа. Благодаря ему Александр получил отличное классическое воспитание, и дяде удалось привить ему интерес к Римской республике, неотделимой от аристократического Сената. С этого времени для юноши понятия «республика» и «всевластие аристократии» превратились в синонимы. Такая модель власти стала мечтой всей его жизни. Что же касается королевской власти, которую он якобы защищал в то же самое время, то граф воспринимал ее исключительно с позиции эпохи Меровингов, когда феодалы выбирали короля и свергали его, следуя собственным интересам.
Но такие взгляды не помешали графу д'Антрэгу восхищаться и Версалем, и после шести лет, проведенных в армии, он ушел в отставку, испросив разрешения быть представленным ко двору.
Как и полагалось, его дворянские титулы были направлены на рассмотрение Шерену, блюстителю и знатоку генеалогии, и тот в просьбе отказал. Титулы графа оказались не настолько старинными, чтобы ездить в каретах короля и находиться в его ближайшем окружении. Раздосадованный граф — он сохранил на всю жизнь зависть к придворной аристократии — отправился путешествовать. Он побывал в Ферне у Вольтера, в чьих взглядах ничего не понял, завязал бурную дружбу с Руссо. Затем д'Антрэг отправился вместе со своим дядей со стороны матери господином де Сен-Пристом в Константинополь, куда тот был назначен послом, побывал в Египте, а на обратном пути заглянул в Вену и Польшу.
Граф написал рассказы о своих путешествиях, и парижское общество оценило их изящество и стиль. В столице он присоединился к окружению графа д'Артуа, завязал дружеские отношения с графиней Полиньяк, Водреем, Сераном и другими завсегдатаями Трианона. Благодаря новым Связям ему удалось приблизиться и к королеве Марии-Антуанетте, на которую граф возлагал большие надежды.
В самом деле, граф д'Антрэг знал, что он хорош собой, достаточно соблазнителен, а так как он был настоящим фатом, то считал себя неотразимым. Но все получилось совсем не так, как представлял себе граф. Он очень быстро разонравился Марии-Антуанетте — была в графе неуемная жажда жизни, неприятие любого насилия, политического или религиозного, и определенная распущенность, которая шокировала королеву. Она не только холодно приняла его, но и отказалась впредь с ним встречаться.
Граф так и не смог ей этого простить, и с тех пор в его душе поселилась нежно лелеемая ненависть к Марии-Антуанетте, ненависть внимательная, терпеливая, неизменная. Именно такую ненависть очень часто вызывала к себе королева. А ненависть графа была настолько похожа на ненависть маркиза де Понталека, что эти двое должны были обязательно встретиться. Граф считал короля животным, королеву — шлюхой. Он отрицал королевскую власть именно потому, что эти двое восседали на троне, хотя эта власть давала ему возможность владеть землями и недвижимостью.
Слывя в Париже философом и острословом, чьими эпиграммами и памфлетами восхищались, граф становился истинным феодалом на своих землях. Он часто навещал свою мать, которую беспокоили странные умонастроения сына. Но больше всего ее тревожила открытая связь Александра с певицей Антуанеттой Сен-Юберти, примой парижской Оперы.
Графа д'Антрэга избрали депутатом в Генеральные штаты, и он принял революцию с радостью и вожделением человека, намеревающегося отхватить и себе подобающую долю благ. Но граф слишком поспешил обнаружить свое истинное лицо. Противоречия его взглядов стали явными. Несмотря на весь его «открытый либерализм» и его «просвещенные взгляды», в ночь на 4 августа граф проголосовал против отмены привилегий и продемонстрировал открытую неприязнь к Лафайету.
Он выпустил книгу «Мемуары о Генеральных штатах», которая пользовалась большим успехом. Она была написана таким образом, что любой человек, вне зависимости от своих взглядов, мог найти в ней то, что его устраивало. Гордый таким успехом, граф предложил свое перо на службу королю — предполагая получить за это вознаграждение. Но его величество, по совету барона де Бретейля, не доверяющего графу, отклонил это предложение.
Д'Антрэга это ничуть не смутило, он предложил свои услуги брату короля и довольно быстро стал его приближенным. Именно поэтому в 1790 году он оказался скомпрометирован в деле Фавра. Это был проект, согласно которому следовало похитить короля, а на его место посадить графа Прованского. Понимая, что веревка, на которой повесили Фавра, не так далека от его собственной шеи, граф попросил у Национального собрания отпуск и выехал из Франции. Предлогом послужила необходимость лечения печени у знаменитого доктора Тиссо в Лозанне. Там граф провел какое-то время и опубликовал памфлет против Национального собрания, но его кошелек от этого толще не стал.
Если же придерживаться истины, то надо признать, что этот кошелек был удручающе пуст. Граф, разумеется, больше не получал денег со своих земель, лишенный привилегий, как и все остальные аристократы, доходы от литературных трудов давно уже были проедены. Д'Антрэгу требовалось найти решение проблемы, и он нашел достаточно оригинальное. Граф решил жениться на певице Сен-Юберти, которой гонорары и турне по Франции и в других странах приносили немалый доход.
Д'Антрэг написал Антуанетте и попросил ее приехать. Певица появилась в Лозанне в мае 1790 года, дала несколько концертов и наконец согласилась — с внутренним торжеством — стать графиней д'Антрэг. Для оперной певицы это был небывалый путь наверх, : несмотря на революцию, но мать графа чуть не умерла от огорчения в своем замке, узнав эту шокирующую новость.
Д'Антрэг намеревался не только остаться в Швейцарии, но и приблизиться ко двору в Турине, где в самом начале эмиграции граф д'Артуа нашел убежище у своего тестя короля Сардинии. Для д'Антрэга именно граф д'Артуа, самый младший брат Людовика XVI, сумасбродный и экстравагантный принц, представлялся идеалом монарха. Он мог стать марионеткой в руках аристократов, которым принадлежала бы вся полнота власти.
Д'Антрэг отправился в Мендризио к своему другу графу Туркони, который предоставил в его распоряжение замок Сан-Пьетро. Именно там 29 декабря 1790 года граф Александр д'Антрэг женился на Антуанетте Сен-Юберти. И в этом же замке ему пришла в голову блестящая мысль предложить свои услуги Испании, стать ее шпионом и сообщать все сведения, касающиеся Франции. Это могло бы показаться парадоксом, учитывая расстояние, разделяющее его теперешнее место жительства и родную страну графа, где тот к тому же опасался появляться.
Граф много путешествовал, бывая в Мендризио, Турине, Милане и Венеции. Он общался с эмигрантами и вполне оправдывал те щедрые суммы, что ему выплачивал де Лас Казас. Но вот сведений из Франции ему явно не хватало, несмотря на обилие газет, потому что графу хотелось бывать в самом сердце событий, знать, что происходит в Национальном собрании, у министров, во дворце Тюильри, поскольку в то время там находился король. И тогда д'Антрэг решил создать собственную шпионскую сеть. Во Франции у него остались друзья, считавшие его великим политиком, которых он легко убедил в необходимости сотрудничать с ним. Это были шевалье де Поммель, отставной военный, служивший секретарем у двух депутатов Национального собрания; Пьер-Жак Лемэтр, из семьи руанских негоциантов, разбогатевших на работорговле, который совал свой нос всюду, за что уже поплатился несколькими днями пребывания в тюрьме.
Именно Лемэтру удалось подкупить секретаря министра финансов и писать против его хозяина ядовитые памфлеты. И, наконец, агентом д'Антрэга стал Дюверн де Прайль. Он участвовал в американской войне за независимость и обладал связями в политических кругах.
Эти трое когда-то принадлежали, как и сам д'Антрэг, как виконт де Мирабо (брат знаменитого трибуна), как шевалье де Жарже, как аббат Бротье, как многие другие и как сам барон де Бац, к Французскому салону. Этот клуб был основан в 1788 году. С 1790 года он объединял самых яростных роялистов всех мастей, враждебно настроенных против любых реформ. Членами клуба были и сторонники Людовика XVI, и приверженцы принцев — герцога Орлеанского, графа Прованского и графа д'Артуа, что не могло не приводить к частым словесным перепалкам.
Эти трое и стали осведомителями д'Антрэга. Они составляли свои сообщения в виде ничем не примечательных деловых писем. Основная информация писалась между строк так называемыми симпатическими чернилами на основе лимонного сока и проступала при нагревании. Корреспонденция шла из Труа, и иногда к ней присоединялись донесения еще одного агента Никола Сурда, бывшего лейтенанта полиции из Труа, который с самого начала принял революцию. Благодаря ему д'Антрэг знал абсолютно обо всем, что происходило в Шампани. О событиях в Провансе его информировал некий Сотейра, депутат Национального собрания, чьи революционные убеждения никогда не вызывали подозрения, поэтому он стал очень ценным агентом.
Но вернемся к тому письму, что д'Антрэг писал солнечным осенним утром своему другу де Лас Казасу. Граф просил его проявить терпение, потому что после 10 августа почта работала очень плохо. Страх иссушил все перья, и у Графа не оказалось необходимой информации. Этим и объяснялось его плохое настроение и беспокойство за свою сеть, которая становилась все обширнее. После начала войны между Францией, с одной стороны, и Пруссией и Австрией, с другой, любые письма, уходящие за границу, сразу вызывали подозрение. Деловую переписку могли назвать шпионажем в пользу врага, а это обеспечивало прямую дорогу на эшафот. Но к тревоге и раздражению примешивалось еще и нетерпение — графу очень хотелось получить долгожданную главную новость.
Он ни минуты не сомневался, что армии герцога Брауншвейгского, австрийца Клерфайта и эмигрантов не оставят мокрого места от этой кучки голодранцев. Следовательно, дорога на Париж уже свободна, и, возможно, уже в этот час герцог Брауншвейгский взял Париж… А парижане, под влиянием отчаяния и ярости, убили узников Тампля и освободили дорогу и трон для графа Прованского. К нему надо будет немедленно присоединиться в расчете на ту манну, что обязательно посыплется на головы тех, кто помогал ему завладеть короной… А так как граф Прованский детей иметь не может, то очень скоро корона перейдет к графу д'Артуа. Если потребуется, то этому можно будет и поспособствовать.
Таким мечтам предавался Луи-Александр, мечтательно подперев голову рукой и опустив перо. Из замка доносились рулады. Графиня в образе Дидоны тосковала, впрочем, весьма артистично. Ария достигала лоджии, и отчаявшийся супруг уже решил было крикнуть Антуанетте, чтобы она замолчала, но тут вошел Лоренцо, его слуга, и доложил о посетителе.
— Господин Карлос Сурда хотел бы видеть господина графа. Он прибыл из Франции…
— Карлос Сурда? Ах да, конечно, сын Никола Сурда! Пусть войдет.
На лоджии появился молодой человек лет двадцати, темноволосый и черноглазый. Подобно всем не слишком богатым путешественникам, он был в плаще с большим воротником, коротких сапогах и облегающих брюках. Шляпу он держал в руке. Карлос не успел сделать и трех шагов, а граф уже шел ему навстречу с приветливой улыбкой.
— Какая радость видеть вас, мой мальчик! Вы приехали, чтобы сообщить мне великую новость?
— Великую новость? Что вы имеете в виду, граф?
— Ну как же! Ваше присутствие тому доказательство. Дороги свободны. Герцог Брауншвейгский, король Фридрих Вильгельм и граф Прованский уже в Париже?
— Нет, боюсь, огорчу вас — я привез плохие известия.
— Плохие? Да-да, понимаю. Эти проклятые парижане казнили короля и, возможно, всю его семью, чтобы отомстить за свое поражение. Весьма, весьма трагично! Мне очень жаль, но мы должны двигаться вперед, доверять нашим принцам, которые, благодарение богу, еще живы…
Казалось, граф выступает перед огромной аудиторией. Он говорил с таким пылом, что молодой человек не знал, как его остановить. Наконец он просто постарался перекричать д'Антрэга:
— Ради бога, господин граф, дайте мне сказать хоть слово! Ваша радость пугает меня…
Прерванный буквально на полуслове, граф опустил руки, которые он уже воздел к небу, чтобы призвать его в свидетели наступившего триумфа.
— Моя радость вас пугает? — медленно повторил он.
— Вы даже не представляете, до какой степени. В этот час герцог Брауншвейгский, король Пруссии и монсеньор д'Артуа вместе с эмигрантами должны быть на пути в Германию. Именно по этой причине отец послал меня к вам, не без некоторого риска, разумеется. Он боялся, что письмо потеряется или попадет не в те руки. И потом, я могу ответить на все ваши вопросы.
— Что вы говорите?
Из того, что сказал Карлос Сурда, граф уловил только самое начало. Но он понял все намного лучше, чем можно было предположить, услышав его вопрос. Поэтому, когда молодой человек решил повторить свой рассказ, граф жестом остановил его, вернулся к своему креслу и тяжело опустился в него. Казалось, он забыл о том, что у него посетитель. Граф д'Антрэг снова заговорил, но обращался он к самому себе:
— Невозможно! Это невозможно с точки зрения логики и военного искусства! Такая армия! Самая сильная в Европе, и она отступила перед необученным, плохо вооруженным, плохо одетым сбродом, который только и умеет, что потрясать своими пиками и орать. Но Как это стало возможно? Нет, этого не может быть! Несомненно, вы что-то перепутали, мой юный друг. У меня были совсем другие сведения. Карлос Сурда прокашлялся и заговорил:
— Полагаю, ошибочными были все сообщения, полученные вами ранее, сударь. Войска встретились под Вальми. Была многочасовая канонада, но пехота и кавалерия в бою не участвовали. А потом… стороны договорились, и генерал Дюмурье позволил врагу отойти.
Эти слова заставили графа подскочить на месте:
— Позволил?! — каркнул он. — Потрудитесь выбирать слова, молодой человек!
— Я только достоверно повторяю слова моего отца, сударь. Он просил передать вам следующее. Отец не знает, что в точности произошло под Вальми, но постарается выяснить. Он побывал в Париже. Там ходят слухи о том, что кражу королевских бриллиантов организовал Дантон, чтобы подкупить герцога Брауншвейгского. Это возможно, но следует признать, что прусские и австрийские войска, ослабленные болезнями и ужасной погодой, не могли воевать должным образом…
— Глупости! Для французов погода была ничуть не лучше!
— Но французские войска не были отрезаны от своих обозов. Они находились на своей территории, их поддерживало население. Повторю еще раз — мы не располагаем всеми фактами.
— А что с королем?
— Короля больше нет. Его свергли и провозгласили республику. Сейчас он по-прежнему находится в Тампле, но поговаривают о судебном процессе.
— Ах вот как!
— Вы еще долго собираетесь держать на ногах этого молодого человека? — трубным голосом провозгласила госпожа д'Антрэг, пришедшая узнать новости. — Разве вы не видите, что он падает от усталости?
Граф вздрогнул. Голос жены вырвал его из омута мрачных мыслей, куда он постепенно погружался.
— О да, разумеется! Простите меня, юноша. Вам следует отдохнуть. Госпожа д'Антрэг о вас позаботится. Мы с вами увидимся позже…
Но мрачные мысли графу определенно пришлось отложить на время. Не успела его жена увести гостя, как во внутреннем дворе раздался грохот колес почтовой кареты. Запыленная карета явно прибыла издалека. Дверца открылась, высунулась нога в башмаке с тяжелой пряжкой и край сутаны священника. Наконец появился и сам отец Анжелотти.
Граф сбежал по ступеням вниз, чтобы должным образом приветствовать гостя, прибывшего из Кобленца. Он был исповедником графини де Бальби, любовницы графа Прованского, и очень часто выполнял ее поручения. Д'Антрэгу явно предстояло узнать еще новости.
У маленького, черноволосого, грязного, — на утренние омовения у него никогда не хватало времени, — отца Анжелотти, иезуита по вере и по характеру, были большие уши, которые служили ему хорошую службу. Они составляли разительный контраст с круглым лицом и кошачьими желто-зелеными глазами под тяжелыми веками.
Д'Антрэг обнял его как брата.
— Друг мой! Вы проделали такой долгий путь и прибыли ко мне в такой момент, когда я полон тревоги и сомнений! Сам господь послал вас ко мне!
— Если не он сам, то тот, кто может в ближайшие дни получить его благословение и вернуть Франции утерянные достоинство и счастье. Когда в вашем доме обедают, граф? Я умираю с голода!
— Мы обедаем в одиннадцать часов утра, как и все. Но вам принесут поесть и не забудут про хорошее испанское вино.
Зная, что иезуит все время мерзнет, граф усадил его в большое кресло у разожженного камина в той комнате, что служила ему кабинетом в плохую погоду. Священнику это явно пришлось по душе. Он протянул ноги к огню, съел несколько марципанов, запил их тремя стаканами отличного хереса и удовлетворенно вздохнул. Анжелотти сложил руки на животе, уголки его губ чуть дрогнули, что можно было принять за улыбку.
— Вот так-то лучше! Теперь я готов ответить на ваши вопросы.
— Я задам их вам, дорогой друг, после того, как вы передадите мне ваше сообщение… Я полагаю, что месье послал вас ко мне не просто так.
— Разумеется. Но послание очень короткое — все плохо! Следовательно, возникает вопрос: что мы будем делать?
Густые брови графа взлетели вверх.
— Я полагал, что это вы мне об этом скажете. Всего час назад я узнал о катастрофе под Вальми и предательстве герцога Брауншвейгского, который отказался идти на Париж. Должен признаться вам, что я не вполне еще пришел в себя. И теперь вы спрашиваете меня, что нам следует делать дальше. Мне необходимо представлять, как обстоят дела в действительности. Вы хотя бы можете рассказать мне, что именно произошло под Вальми?
— Если быть более точным, все случилось в замке Анс, где расположился герцог Брауншвейгский. Не буду отрицать, его войска находились в плачевном состоянии, но пруссаки — солдаты крепкие и бывали и не в таких переделках. Но две песчинки попали в колесо механизма, который мы считали столь хорошо отлаженным. Первая песчинка — герцог оказался масоном, а ложи потребовали, чтобы он повернул назад. От объяснения причин я воздержусь. Вторая песчинка — подкуп. Герцог получил бриллианты французских королей.
— Мне говорили об этом. Значит, это правда?
— Самая настоящая правда, и вы можете представить, как страдает от этого граф Прованский. Драгоценности королевской семьи украдены людьми Дантона и отданы тому, кто должен был обеспечить брату короля триумфальное возвращение в Париж. Среди драгоценностей был и знаменитый, не имеющий цены орден Золотого руна Людовика XV, потерю которого месье особенно горько оплакивает. Кстати, он хотел, чтобы вы и ваши люди постарались его вернуть.
— Я? Но у меня никого нет в Брауншвейге, и я даже не могу представить, кто отважится совершить подобное в средневековом городе Генриха Льва! (Генрих Лев (1129 — 1195 гг.) — герцог Саксонии и Баварии. Захватил земли некоторых западно-славянских племен. Конфликт с императором Фридрихом I Барбароссой привел к потере Генрихом Львом почти всех его владений ( 1180 г .). (Прим, пер.)) — Я еще не все сказал, любезный граф. Если бы дело было только в этом, мы бы сами этим занялись. Но орден Золотого руна никогда не окажется в Брауншвейге. Он уже едет в Париж в кармане одного из ваших друзей — барона де Баца. Барону удалось убедить герцога вернуть ему орден.
Внимательный наблюдатель увидел бы, как исказилось лицо графа. Многие годы он ненавидел де Баца, верного подданного короля. Барон же относился к графу с неменьшим презрением и не считал нужным это скрывать.
— А он-то как там оказался?
— Я вам расскажу. Граф Прованский, не имея возможности лично следовать за Фридрихом Вильгельмом и герцогом Брауншвейгским, послал к ним своего самого верного последователя маркиза де Понталека. Вы с ним знакомы?
— С давних пор. Мы с маркизом друзья.
— Чего нельзя сказать о де Баце. Барон прибыл в ставку герцога накануне так называемого сражения с подложными документами, переодетый. Он спровоцировал де Понталека, вызвал его на дуэль и вонзил ему шпагу в грудь.
— Маркиз мертв?
— Я только сказал, что удар пришелся в грудь, по счастью, сердца он не задел. Де Понталек выздоравливает. К счастью, с ним был еще один из наблюдателей графа Прованского, который, как известно, никому не доверяет. Именно этот человек и рассказал о том, что произошло. Но это еще не все!
Барона де Баца сопровождала молодая американка, очень соблазнительная особа по имени Лаура Адамc.
Барон определенно привез ее с собой для того, чтобы эта дама соблазнила герцога. Судя по всему, американской мисс это удалось. Между де Бацем и герцогом произошло весьма бурное объяснение. Барон уговаривал принца продолжать наступление на Париж, взять столицу и освободить короля. Но ему удалось лишь вырвать у герцога орден Золотого руна. Свою спутницу де Бацу пришлось оставить в замке.
— Вот это уже интересно! Если герцог Брауншвейгский так дорожит этой женщиной, то она может быть нам полезной. Американка! Весьма оригинально! Герцог по натуре коллекционер, он не мог остаться равнодушным к такой… гм… редкости!
— Теперь нам уже этого не узнать. Красотка сбежала от него в ту ночь, когда герцог покидал замок Анс. И потом, мисс Адамс нисколько не интересует графа Прованского. Брат короля хочет получить орден Золотого руна. Он бы его очень утешил при нынешнем положении дел.
— Согласен, ситуация крайне запутанная… Кстати, принц все еще в Кобленце?
— Нет. Сейчас он направляется в Дюссельдорф вместе с монсеньором д'Артуа. Принц-архиепископ дал понять своим племянникам, что они больше не могут оставаться у него. Во всяком случае, ради их же собственной безопасности. Французы из Рейнской армии начали наступление, а Дюмурье отправился в Бельгию, откуда он намеревается изгнать австрийцев. Но случайности войны могут изменить все в одну минуту, поэтому граф Прованский не отчаивается и все еще надеется когда-нибудь получить корону Франции в соборе Реймса. Вы знаете, что уже принято решение о суде над королем?
— Я вообще ничего не знаю! Вот уже десять дней, как я не получил ни единого письма. Итак, они собираются его судить? Я ждал чего-то подобного… И, разумеется, они вынесут ему приговор?
— Да, но к чему его приговорят? К изгнанию? Определенно нет! Это слишком опасно. К пожизненному заключению? Это создаст множество проблем…
— Они приговорят его к смерти, это ясно!
Тяжелые веки скрыли зеленовато-желтые глаза иезуита:
— Это стало бы наилучшим решением… для всех. Но это не так просто. О законах королевства больше говорить не приходится. «Помазанник божий»… Эти слова забыты. Об оскорблении его величества, за которое неосторожного приговаривали к страшной казни, никто не вспоминает. Только конституция гарантирует неприкосновенность короля.
— Прошу вас, не употребляйте при мне этого слова! — рассердился д'Антрэг. — С тех пор как Людовик подписал эту конституцию, он перестал быть королем и для меня, и для моих друзей! И к тому же его низвергли!
— Свободный и прогрессивный ум, несомненно, прекрасен! Но, мой дорогой друг, Людовик остается королем еще для очень многих людей. И даже в новом Национальном, собрании есть если не его явные сторонники, то хотя бы те, кто не станет голосовать за смертный приговор королю. Такое голосование будет сродни отцеубийству…
— Но только не для Филиппа Орлеанского, который теперь называет себя Филипп Эгалите, Филипп Равенство. Этот субъект до сих пор рвется к трону!
— Он его никогда не получит! Даже народ, перед которым он так заискивал, отдаляется от него. Очень скоро Филипп Эгалите начнет вызывать подозрения. И эти подозрения станут еще весомее, когда король умрет. Всегда найдутся люди, которые вспомнят, что он принадлежит к королевской семье.
Народ нашел себе великолепную игрушку, которая позволяет ему следовать самым низменным побуждениям. Но в самой глубине души эти люди остаются суеверными, они боятся быть проклятыми. Настанет время раскаяния. Людовик — человек добрый, справедливый, преисполненный сочувствия. Народ любил его и любил бы до сих пор, если бы король не попал под влияние Марии-Антуанетты. Королева никогда не была француженкой. Она ни разу не выезжала дальше Версаля и Парижа, если не считать бегства в Варенн. И народ презирает ее с такой силой именно потому, что когда-то поддался ее очарованию.
— Народ в этом не одинок, и нам с вами это отлично известно. Могу ли я, в свою очередь, задать вам вопрос — что же нам делать?
Иезуит оперся локтями о кресло и сложил перед собой пальцы домиком.
— О, это совсем просто! Чтобы граф Прованский мог в один прекрасный день вернуться в роли миротворца и доброго отца семейства…
— Которого у него нет! — рявкнул граф д'Антрэг. — Он бессилен!
— Господи, насколько вы становитесь неприятным, когда отпускаете эти ваши сугубо физиологические замечания как раз в тот момент, когда мне удается воспарить на крыльях мечты! Итак, я повторяю, чуть изменив формулировку, — чтобы граф Прованский мог вернуться в роли отца всех французов, христианина, готовый всех простить, королевскому дому Бурбонов потребуется мученик! Следовательно…
— Единственный мученик? Принц никогда не удовольствуется ролью регента!
— Надо все задачи решать по очереди. Я много размышлял о том, что выстроенное на руинах зачастую бывает крепче нового! И не забудьте про орден Золотого руна! Это символ, согласен, но он имеет огромную материальную ценность, а наши принцы почти разорены…
Вошел Лоренцо и доложил, что обед подан и госпожа графиня ждет.
— Наконец-то приятная новость! — воскликнул отец Анжелотти.
Мужчины вошли в большой зал, чьи низкие своды так хорошо хранили прохладу летом, но не давали избавиться от сырости зимой. Так как стояла осень, то в столовой зажгли камин, скорее для уюта, чем для тепла. Но стол был отлично сервирован, и на губах иезуита появилась довольная улыбка. Их встретила госпожа д'Антрэг, сменившая переливчатый атлас на черный шелк, словно она приехала с визитом к папе римскому. Она присела в реверансе и поцеловала руку иезуиту, как будто тот был епископом или настоятелем монастыря.
Но отец Анжелотти оказался весьма восприимчив к скромной лести бывшей оперной певицы, и Антуанетта заслужила одобрительную улыбку мужа, тем более что она догадалась не приглашать к столу юного Сурда. Молодой человек, сын бывшего лейтенанта полиции, досыта накормленный, уже спал в одной из многочисленных комнат.
Они пообедали в приятной обстановке. Анжелотти рассказывал хозяйке дома о том, что происходит при находящемся в эмиграции дворе. О каждом из придворных он говорил с такой заботой, словно они были его родными детьми. Ведь надо же было как-то отблагодарить графиню за ее гостеприимство! И бывшая певица оценила рассказ. Она ворковала, смеялась, кокетничала. Ее лицо напоминало мордочку довольной кошки над миской со сливками. Антуанетта всегда очень радовалась, когда с ней обращались, как с настоящей аристократкой. К несчастью, такое удовольствие редко выпадало на ее долю.
Но даже самые приятные моменты проходят. Они выпили кофе, любуясь горным пейзажем. Вблизи горы были зелеными, чуть дальше становились синими, а на горизонте высились пики в белоснежных шапках.
Затем аббат Анжелотти позволил себе вполне заслуженный отдых в приготовленных для него апартаментах, чьи толстые стены приглушали его громкий храп. Госпожа д'Антрэг отправилась на кухню, чтобы обсудить с поваром меню ужина. А граф вернулся на свою лоджию.
Он разорвал письмо, которое начал писать де Лас Казасу, и принялся за другие послания, где строчки на листе располагались на достаточном расстоянии друг от друга. Сначала речь шла о мифической семье, которая сообщала о своих новостях знакомым, которым посчастливилось жить в Париже. Потом последовал заказ на страшно необходимые вещи — колечки для штор, отрез шелка, чтобы переобить мебель, и сыр бри. И, наконец, в последнем письме речь шла о грузе ворвани…
Когда с этим было покончено, граф отправился за половинкой лимона, выжал сок в чашечку, взял новое перо, сел и в каждом послании между чернильных строк написал всего три слова, одинаковые в каждом письме:
«Людовик должен умереть».
Закончив с этим, д'Антрэг запечатал письма безобидной печатью с изображением оливковой ветви. Когда на следующее утро Карлос Сурда отправится обратно во Францию, он заберет их с собой.
Наконец граф принялся за последнее письмо, на этот раз самое длинное. Оно предназначалось графу Прованскому, и забрать его предстояло отцу Анжелотти. Это была своего рода присяга на верность, изложенная весьма элегантно, в том стиле, который всегда доставлял удовольствие принцу. Послание изобиловало дипломатическими формулировками, которые должны были убедить графа Прованского в искренней преданности графа д'Антрэга, единственной мечтой которого было как можно скорее увидеть брата короля на троне.
Граф добавил несколько слов об исчезнувшем украшении и заверил принца, что сделает все возможное, чтобы выйти на его след, но ничего конкретного не обещал. Д'Антрэг не стал брать на себя никаких определенных обязательств, и для этого существовало две причины. В письме он указал лишь одну — очень трудно будет отобрать орден Золотого руна у де Баца, который никак не относится к числу людей покладистых, а тем более трусливых. Вторую причину граф называть не стал. Он решил в случае успеха оставить орден себе.
Д'Антрэг прекрасно представлял, о чем идет речь. Как-то раз он видел орден на Людовике XVI. Драгоценностей, составляющих его, хватит на то, чтобы обеспечить не одно поколение. А 9 февраля этого года граф стал отцом маленького мальчика по имени Жюль. О малыше, правда, заботилась кормилица, чем мать, которую куда больше беспокоила сохранность ее голоса в должной форме. Этот мальчик стал ахиллесовой пятой человека, до его рождения даже не представлявшего, что можно испытывать такую нежность и желание защитить слабого. Разумеется, граф не собирался отказываться от состояния, но оно нужно было ему для сына, тем более что суммы, присылаемые де Лас Казасом, не составляли достаточного дохода. Д'Антрэгу требовались другие источники, и аббат Анжелотти, сам не подозревая об этом, указал ему путь.
Закончив с письмами, граф с облегчением откинулся в кресле, оперся локтем о подлокотник, подпер ладонью подбородок и предался мечтам. Но в его мечте не было ничего мрачного или кровавого, она была светлой, яркой, переливалась всеми цветами радуги. Д'Антрэг представлял себе орден Золотого руна с его необыкновенным голубым бриллиантом, фантастическим рубином и россыпью более мелких бриллиантов. Ни в коем случае не следовало поручать поиск этого сокровища даже доверенному человеку. Только «Регент», огромный розовый бриллиант, превосходил по стоимости этот орден, но и завладеть им было куда труднее. И потом, Дантон, постоянно нуждавшийся в деньгах, чтобы потакать прихотям своей молодой и красивой жены, наверняка уже прибрал его к рукам. Ладно, розовым «Регентом» можно будет заняться позднее. А сейчас пока надо разыскать орден Золотого руна…
Чем дольше граф размышлял об этом, тем яснее понимал, что только он сам и его жена могут заняться этим делом. Разумеется, Антуанетта мечтала снова вернуться в Париж, но ее тщеславие могло толкнуть ее на невероятные глупости. Графиня никогда не решится отправиться в столицу тайком. Тогда, возможно, ему стоит воскресить персонаж Марко Филиберти, итальянского купца, который его не раз выручал. Да, в этом случае графу придется вернуться во Францию. А это связано с опасностями и с необходимостью передать аббату Деларенну, живущему в Беллинцоне, его столь тщательно сотканную паутину, которую граф намеревался расширить. Он, вне всякого сомнения, очень рисковал, но игра все-таки стоила свеч.
Очень долго д'Антрэг взвешивал «за» и «против». Когда лиловые сумерки окутали охряные стены старого дворца, ой так еще ничего и не решил. Граф лишь написал еще одно письмо для отца Карлоса Сурда. Д'Антрэг сообщал, что накануне сражения при Валь-ми барон де Бац появился в ставке герцога Брауншвейгского под видом американского врача в сопровождении обворожительной белокурой женщины, тоже американки, по имении Лаура Адамc. «Я хочу, чтобы вы разыскали эту женщину. Они может оказаться полезной для нас», — добавил он, заканчивая письмо.
Александр д'Антрэг как раз посыпал бумагу песком, когда вечернее эхо донесло до него ставшие уже привычными звуки. Дидона готовилась взойти на костер и оповещала об этом окружающих.
— Пора ужинать! — пробормотал граф, сжимая губы. — На сегодня музыки более чем достаточно…
Глава 10
АРФИСТКА КОРОЛЕВЫ
В первый раз гильотина покинула Гревскую площадь. Теперь ее зловещая конструкция возвышалась на площади перед мебельным складом, когда-то носившим имя короля Людовика XV. Закон требовал, чтобы виновные были казнены на месте преступления. В этот октябрьский день, пасмурный, тоскливый и уже холодный, должны были отрубить головы трем грабителям из тех, кто похитил драгоценности французского королевского дома. Только троих ждала гильотина, хотя в сентябре по ночам в помещении орудовали не меньше сорока человек. Эти трое — двое мужчин и одна женщина — не принадлежали к числу главарей.
Толпу, собравшуюся вокруг эшафота, удерживали на расстоянии выстроившиеся кольцом гвардейцы. Но людей было не обмануть. Они не шумели, не были агрессивными и отлично понимали, что приговоренные к казни не относились ни к каким «верхам», а были людьми из народа. И каждый говорил себе, что на их месте и он не устоял бы перед предложенным вознаграждением. Эти несчастные, которых ждали у гильотины палач Сансон и его подручные, никого не убили. Но они обокрали нацию, а следовательно, и его, народ. А за такое преступление нельзя было помиловать, хотя этот самый народ никогда и в глаза не видел этих сокровищ, только разве на портретах своих монархов.
Усевшись на постамент конной статуи Людовика XV, снесенной 10 августа этого года, гражданин Агриколь беседовал со своей подругой Лали, вязальщицей. Они встретились здесь случайно. Де Бац пришел посмотреть, не решатся ли несчастные перед смертью рассказать кое-что из того, что им известно. По городу ходили слухи, что эти трое упорно молчат, словно воды в рот набрали. И это было странно. Все гадали, не помилуют ли их в последнюю минуту. И барону хотелось знать, случится ли это на самом деле.
Что же касается Лали Брике, она пришла на площадь не для того, чтобы поглазеть на кровавое зрелище, и не для того, чтобы ряды вязальщиц перед эшафотом тоже вошли в моду. Лали пришла посмотреть на члена Конвента Шабо. Он объявил с большим шумом — Шабо всегда орал, никогда не говорил спокойно, — что будет присутствовать на этой казни. Франсуа Шабо был ее мишенью и ее добычей. Только ради удовольствия увидеть его умирающим у своих ног графиня Евлалия де Сент-Альферин была готова на любые жертвы. Она горела желанием отомстить.
Все произошло за три года до описываемых событий. После взятия Бастилии страх проник и в провинциальные замки, спровоцировав первую волну эмиграции. В то время графиня жила со своей единственной дочерью в прелестном замке к северу от Блуа. Епископом города был тогда знаменитый аббат Грегуар, человек передовых идеи и огромной культуры, а его викарием — тридцатилетний Франсуа Шабо. Его юность прошла в монастыре капуцинов, хотя у него не было никакого призвания к служению церкви. Шабо даже не был уверен, любил ли он господа хоть один день своей жизни. Зато к женщинам его влекло с невероятной силой. Позже он признался своему «другу» Робеспьеру: «У меня огненный темперамент. Я страстно люблю женщин, и эта страсть полностью завладела всеми моими чувствами, всем моим существом».
Клер де Сент-Альферин только что исполнилось шестнадцать. Она была необыкновенно красива какой-то сияющей светлой красотой. Шабо, и так уже развлекавшийся с несколькими любовницами, просто сходил по ней с ума и постарался любым способом привлечь к себе внимание девушки. Его часто стали видеть в замке. Мать забеспокоилась и запретила Шабо впредь бывать у них.
Пришли тяжелые времена, крестьяне нападали на замки, грабили, жгли их, убивали владельцев. За несколько дней Франция буквально была залита кровью. Шабо решил этим воспользоваться. Переодевшись крестьянином, он возглавил банду вооруженных мерзавцев и подстрекал их к самым гнусным преступлениям. Но Шабо никогда не забывал сказать о том, что есть один замок, где он намеревается поразвлечься сам, а его друзья вдоволь насладятся зрелищем.
В присутствии матери, которую привязали к креслу, Шабо четырежды изнасиловал Клер, а потом отдал ее на потеху своим бандитам. Потом негодяи отправились дальше, но, успев поджечь замок, они «забыли» развязать его владелицу. Одному из слуг удалось все-таки пробраться внутрь и освободить графиню Евлалию. Но Клер была мертва. Она не вынесла того, что с ней сделали.
Смерть стала бы для госпожи де Сент-Альферин избавлением, но, к несчастью, она оказалась очень сильной женщиной. И ее сердце, и ее рассудок не пострадали во время ужасной сцены. Она похоронила дочь с помощью своего верного слуги. Выждав некоторое время, графиня подстерегла двоих из убийц ее дочери. Несчастная мать добралась бы и до Шабо, но тот сбросил сутану и отправился в Париж. Евлалия де Сент-Альферин последовала за ним. Она попросила помощи у Жана де Баца и с легкостью получила ее. Барон и придумал персонаж Лали Брике, вязальщицы.
— Я хочу, чтобы он отправился на эшафот. А вокруг будет беситься чернь и потешаться над ним. Я должна увидеть страх в его глазах, на его лице. Я хочу насладиться его агонией… — с горячностью говорила графиня де Сент-Альферин барону. Приспешников Шабо она просто застрелила, но его самого ожидала другая участь. Ее дочь перенесла позор, ужас, унижение прилюдно. То же самое должно было случиться и с Шабо.
— Я помогу вам всем, чем только смогу, но дело может затянуться, — ответил ей тогда де Бац. — Этот мерзавец сделал себе политическую карьеру, играя на самых низменных инстинктах людей, которые заискивают перед ним, как и перед его другом Маратом.
— У меня достаточно времени, барон! Для меня главное — результат, а для этого я каждый день должна знать, где он и что делает…
Вот так в Париже появилась вязальщица Лали Брике, всюду следовавшая за Франсуа Шабо, ожидавшая лишь удобного случая, чтобы осуществить свою месть. Однажды она вошла в Клуб якобинцев со своими длинными спицами и мотком шерсти в кармане фартука и с тех пор появлялась там ежедневно.
И теперь в этот промозглый октябрьский день она снова ждала Франсуа Шабо…
Толпа негромко зашумела, зашевелилась. Раздался мерный цокот копыт и скрежет колес, предвещавший появление повозки с осужденными. На ней стояли два молодых человека. Их лица были искажены гримасой ужаса, они смотрели, как приближается к ним смерть. Рядом с ними была и женщина, но она лежала без сознания на соломе, выстилавшей дно повозки, и публика могла видеть только ее волосы. Несчастную пришлось буквально поднимать на эшафот, где ей предстояло умереть первой, и, поддерживая, довести до гильотины. Именно в эту минуту на помост вскочил человек, широко развел руки в стороны и закричал:
Читать бесплатно другие книги:
