Шатуны Мамлеев Юрий
Человек в белой рубашке вдруг сам присел на пенёк; у ног своих развернул свёрток с холодной закуской и бутылью сухого вина. Анна прилегла рядом. Молодой человек повязал себе на шею салфетку и разлил вино по стаканам. Вдруг он хлопнул в ладоши – и остальные три человека: один – приземистый, но крупный, с бычьей шеей и непонятно-дегенеративным лицом, второй – высокий, тоненький, извивный, а третий – изящный, белокурый, как маленький Моцарт, с воем бросились в сторону, к дереву, где лежали какие-то сумки и сетки.
Набросившись, они стали что-то вынимать из сеток. К немалому удивлению Фёдора, это оказались: два щенка, котята, птички в клетке и ещё какая-то живность… Тот, кто был с непонятно-дегенеративным лицом, схватил щенка и, вцепившись, перекусил ему зубами горло… Тоненький, присев, сделал какие-то нелепые, похожие на ритуальные движения и, вынув иглу, стал выкалывать котятам глаза. Белокурый же, спрятав личико на нежной груди, покраснев от усилия, пинцетом расчленил птенчика. Молодой же человек в белой рубашке сидел на пеньке и, отпивая сухое вино, плакал.
По всей поляне нёсся визг животных и урчание людей.
Тоненький так двигал задом, как будто он онанировал.
Приземистый, оторвав одному щенку голову, принялся за другого: он продалбливал ему череп сапожным инструментом.
Белокурый же, озабоченный, так ретиво уничтожал птиц, что кругом – по ветру – носились перья. Всем им это занятие, видно, приносило огромное наслаждение. Через несколько минут все сумки были опустошены…
Анна зааплодировала.
Двое молодых людей возвращались обратно: позади них была лужа крови и расчленённые конечности. Третий же – белокурый, таинственный, как Моцарт, – с радостным визгом носился по поляне, воздевая руки к небу…
Приземистого, когда тот подходил, Фёдор успел получше разглядеть. Он действительно имел свирепый вид: это было низенькое, крепкое существо лет двадцати пяти, с широкой грудью и длинными, волосатыми руками; кроме выделяющегося непонятно-дегенеративного лица, поражал также его отвислый зад.
Тоненький же – его одногодка – наоборот, был очень нежного сложения и к тому же робок и застенчив; он всё время краснел и глаза прятал внутрь себя, под лоб, словно они были неземного цвета…
Друг Ани, перестав плакать, неожиданно перешёл на разгульно-истерический хохот и ударил палкой приземистого. Тот поджался, как собака.
Аня продолжала о чём-то весело болтать со своим приятелем; подошёл Фёдор.
– А вот и наш коллега. Из самых глубин народа. Этим и интересен, – представила Анна Фёдора.
Анин друг рассмеялся и похлопал Соннова по животу.
– А я Падов Анатолий, – представился он.
Никогда ещё с Фёдором так не обращались; но его тянуло к этим людям, и он молчал, поводя мутным взглядом по затихшей лужайке.
Анна представила и «шутов».
– Пырь, – назвал себя приземистый.
– Иоганн, – назвался тоненький.
В это время подскочил изящный. Сквозь его бледное, красивое лицо виделось его второе личико, изъеденное серой смертью; оно чуть дрожало от наслаждения.
– А этот у нас меньшенький, Игорёчек. Ему двадцать один годик, – ласково вымолвила Анна и потрепала меньшего по волосам.
Её друг, Анатолий Падов, – движения у него были быстрые и веселье полное, но нервно-истерическое, – отозвал её в сторону. Потом, махнув рукой, пошёл в лес.
Анна подошла к Фёдору.
– Толя отдохнул и хочет быть один, – ласково сказала она. – Так что, Фёдор Иванович, пока я вас познакомлю, так сказать, с галёркой… И вам ведь, наверное, надо развлечься. Эти как раз пригодятся… Простые ребята. Кстати, нельзя ли взять эту компанию к вам в дом… На день-два…
– Берите всех… Клавуша дозволит, – прорычал Фёдор.
И компания двинулась к станции.
Впереди шли Соннов и Аннушка. Садисты трусили чуть позади.
– Неплохо и пообедать, – неторопливо проурчал Пырь.
– А ведь действительно, – обрадовалась Аннушка. – Господа, здесь, кажется, недалеко есть обвалившийся ресторанчик.
(Фёдору понравилось, что она называла всех «господами». Видимо, это было в обычае.)
Ресторанчик походил на столовую для разведения мух.
– Ничего, зато в тепле и не в обиде. У Бога под крылышком. Так-то, – ворковала Аннушка.
Все расселись за липким, безжизненным столом. На Барскую напал стих, и она непрерывно болтала. «Девка… Треплива… А ум есть», – отхлёбывая суп, вспоминал Фёдор некоторые Анины высказывания.
– Вы знаете, Фёдор, – попивая винцо, болтала Анна, – я ведь всё-таки женщина и поэтому не всегда думаю о смерти… Сейчас, например, я хочу быть ребёнком… Просто ребёнком… Шаловливым ребёнком на краю вулкана… Вот я вам объясню про Пыря, – и она указала на приземистого. – Он – свой человек… Не смотрите, что у него такие свирепые черты лица, это от размышления… Пырь, покажи петлю.
И Пырь, приоткрыв рваную полу пиджака, робко показал мощную верёвочную петлю.
– Видите, как он смущается, – продолжала Анна. – Пырь применяет эту петлю только против людей. Он ненавидит их лютой ненавистью. Однажды в Москве он пришёл с этой петлёй на утренний киносеанс. Народу почти никого не было, и он сел позади жирной, обожравшейся домохозяйки, которые урывают время между очередями в магазинах, чтоб посмотреть картину. Когда погас свет и началось представление, Пырь накинул на её жирную шею петлю и затянул… Ха-ха… Животное захрипело и стало топать ногами. Пырь почему-то бросил всё и незаметно вышел из залы, а животное, хоть и не задохнулось, но совсем одурело от ужаса и непонимания, и, когда Пырь оказался на улице, уже подъезжала скорая помощь…
Так, за лёгкой, весёлой беседой прошёл обед.
– Иоганн у нас скрипач. Любитель романтической музыки.
Тоненький застеснялся.
– Ну а Игорёк, – добавила она, обласкав меньшего, – совсем особая статья.
Фёдор поворачивал свою грузную голову то к одному, то к другому…
На подходе к Клавиному дому Аня улыбалась: «Сегодня я неплохо отдохнула», – подумала она.
Глава 10
К вечеру, после основательной передышки, все высыпали во двор. Со своей половины даже выползли обременённые несуществованием Лидиньки – дед Коля и девочка Мила. С ничего не выражающим лицом Мила присела в траве у забора и забормотала. Вокруг неё чирикали птички. Дворик, ограждённый высоким забором и домом, был как заброшенный, распадочно-уютный мирок.
Кругом росла полуживая, нагло-чахлая травка; три изрезанных деревца смотрелись как галлюцинации ангелов; по углам торчали скамейки, нелепые бревна с корягами. В центре – замалёванный, искалеченный человеческими прикосновениями стол, опять же со скамейками.
Кто-нибудь посторонний мог бы ожидать, что сейчас начнётся взаимное сближение. Всё-таки в ресторане все были вместе.
Но вдруг все действия приобрели отсутствующе-разорванный характер. Правда, вся подвернувшаяся живность была мгновенно уничтожена: Иоганн зарезал двух старых, полубродячих кошек, Пырь оторвал голову безобразной, тощей курице. Только Игорёк, на долю которого ничего не осталось, носился в одних трусиках и майке за невесть как сюда попавшей бабочкой.
Клава дремала за столом; ей виделись башни с голыми задницами на шпилях; Фёдор сидел против неё и, осиротев от самого себя, понемножечку пил водку.
Дед Коля, приютившийся на бревне, почему-то занялся шитьём; девочка Мила так и уснула в том углу, где бормотала. Петеньки же как всегда не было видно.
Анна созерцала эту картину из окна своей комнаты и внутренне хохотала. Наконец она не выдержала и вдруг от охватившего её внезапного, беспредметного страха бросилась на кровать и заснула.
Между тем во дворе обособленность всё сгущалась. Белокурый Игорёк, не поймав бабочку, так ушёл в себя, присев у забора, что по инерции стал щипать свои красивые, нежные ноги. Когда же он очнулся от дрёмы и увидел, что щиплет себя, тихие, смрадные слёзы потекли из его светлых глаз.
Пырь тренировался, бросая большой топор в дерево. Иоганн, скрючившись, вынул из кармана коробочку с жучками и стал иголкой препарировать их, разделяя на части. «Золотые руки», – говорили про него. Он делал это так, как будто разбирал стихи, написанные на древнем языке.
Всё застыло в таком одичании.
Прошло час или два. Вдруг тишину нарушил истерический визг деда Коли, раздавшийся из закоулка за сараем.
Все разом вздрогнули, но не сразу очнулись. И только когда визг превратился в вой, медленно, нехотя все стали вставать со своих мест. Все, кроме Клавы, Пыря и деда Коли, которых не было видно. Даже Анна проснулась и вышла во двор.
Первый подошёл к закоулку за сараем Фёдор и увидел такую картину. Клавушка, распахнувшись как жаба, не то от страха, не то от недоумения, дрыгалась на земле, а шея её была в петле, которую крепко держал Пырь. «Поймал, поймал», – металлическим голосом повторял он. Дед Коля, от непонятности вспрыгнувший на забор, выл своим нелепым полубабьим, полуволчьим голосом.
Фёдор, не сообразив, что происходит, тем не менее отпугнул Пыря, и тот выпустил петлю. Клава была жива и даже не очень придушена, но от непостижимости она всё ещё не вставала с земли и виляла жирными ляжками.
Когда все сбежались, Анна дала Пырю пощечину.
– Я ненароком, ненароком, – испуганно-бычьи бормотал он. – Она просто подвернулась… Шея такая жирная, белая… Мысли сами собой петлю накинули…
Клава приподнялась и набросилась на Пыря:
– Ты ведь играл, играл?! – спросила она.
Ей стало так страшно при мысли о том, что Пырь мог в действительности задушить её, что она гнала самую эту мысль, вообразив, что Пырь всего-навсего хотел с ней поиграть, как дитё. «Не может так быть, чтобы что-то несло мне смерть», – взвизгнуло у неё где-то в животе.
– Играл, играл, – тупо поддакивал Пырь.
Фёдор посмотрел на него.
– Ничего, Клав, он остынет, – сказал Фёдор, положив свою тяжёлую руку на голову Пыря.
Клавушка так настаивала на том, что всё это было только забавой, так жалась горлом от страха при противоположной мысли, что все как-то, без лишних углублений, согласились с этим.
Клава даже, для сближения, похабно похлопала Пыря по отвислой заднице. (Будто бы человек, к которому испытываешь половое чувство, не может тебя убить.) Чтоб сгладить ерунду, решили выпить.
Присели у какого-то маленького столика в закутке, сбоку дома, чтоб поуютней. Рядом как раз валялась расчленённая Иоганном бродячая кошка.
– Для чего вы их убиваете?! Чего ищете?! – крякнув, спросил Фёдор.
– Ничего не ищем.
– Как ничего не ищете?!
– Мы получаем удовольствие… И ничего больше… Наслаждение… Наслаждение, – вдруг разом заголосили все трое садистиков: Пырь, Иоганн и Игорёк. Они сидели рядышком, по росту, и глаза их блестели в собирающейся тьме. У Игорька даже щёчки порозовели, как у девушки.
– А в чём наслаждение?
– Во многом, во многом… Тут нюансы есть… Во-первых, ненависть к счастью, но это другое… – вдруг заспешил Игорёк, выпив рюмку водки. Его лицо стало ещё более прекрасным, а ручки дрожали от предвкушений. – Потом: они живые, а мы их – р-раз умерщвляем… Нету их… Значит, мы в некотором роде боги…
У всех троих оживились личики и точно появились невидимые короны. Иоганн вдруг встал и пошёл за скрипкой: у Клавы она валялась где-то в закутке, неизвестно чья. Вскоре послышались трогательные, сентиментальные звуки. Скрючившись, Иоганн играл на ступеньках чёрного хода…
Пора была уже ночевничать, в новую форму отъединённости.
– Всех, всех пристроим, – ворковала довольная своим брюхом Клава.
– Пырь, всё-таки лучше бы ты поехал домой, – сказала Анна.
– Почему, почему же! – пухло вмешалась Клава.
Но Пырь послушно направился к выходу.
– Я ещё с ним пересплю в постельке. Даром что он меня вешал, – пискнула Клава и, подскочив, потрепала Пыря по обеим мясистым щекам.
А на следующий день ситуация резко изменилась. До Клавы дошёл слушок, что Фёдору грозят какие-то мелкие неприятности от местных властей. Слушок был мутный, неопределённый, но чуть тревожный. На этот раз Фёдор решил уехать. Прихватив немного деньжищ, он, чмокнув на прощанье Клавушу в задницу, исчез.
«Пусть побродит… по Рассеи», – подумала Клава. Вечером из всего шумного общества в Клавином доме осталась только Барская, Аня.
Так и не повидал пока Фёдор Аниных настоящих людей.
Глава 11
Опустело покатились дни в Клавином доме. Клавуша водицей побрызгается, иной раз живого полуворованного гусёнка внутрь себя засунет… «Без удовольствия нельзя… Состаришься», – подумает мельком, отдыхаючи на перинке и посматривая в потолок.
Дед Коля после работы шатается: мух ловит. Мила цветочки на помойках собирает. Одна Аня где-то пропадала. Но однажды Барская зашла в Клавину комнату, к хозяйке:
– Клавдия Ивановна, несчастье тут, у одного моего старого знакомого – Христофорова… Отец чуть не помирает…
И она рассказала, что Христофоровы – отец и сын – попали сейчас в плохие условия, что старик – чистый, но болеет какой-то внутренней болезнью, и ему необходим свежий воздух и перемена обстановки.
– Нельзя ли на время привезти его сюда… во вторую нижнюю комнату… вместе с сыном, чтоб ухаживал, – сказала Анна и вдруг добавила: – Не думайте, он мне не любовник, просто очень старое знакомство с его семьёй.
Читать бесплатно другие книги:
