Лётчик Малыгин Владимир
– О, вот и мои новые сапоги! – рядышком примостился Вознесенский, покосился с намёком на плотно увязанный тючок с вещами. Вытянул из кармана портсигар, раскрыл и достал папиросу. Не успел поднести её ко рту, как нас снова тряхнуло. Бедолага тут же прикусил язык, выругался и так же крепко, как и я, вцепился в крышу грузовика при очередном прыжке на неровности поля. И сразу же несколько раз сильно хлопнул открытой ладонью по крашенной в защитный цвет фанере. – Эй, Матвеич, дави на педаль тише, не дрова везёшь!
Само собой, в ответ ничего вразумительного не прозвучало, но тому, что поручика явно услышали, свидетельствовало сразу же стихшее завывание двигателя. И грузовичок пошёл медленнее и уже не прыгал по неровностям поля резвым зайчиком, а почти плавно и солидно переваливался с боку на бок.
Вот вроде бы ровное на первый взгляд поле, а быстро ехать невозможно. А взлетать тогда как с него? Как разбегаться и садиться аэроплану? Посмотрим. Память подсказывает, что никаких проблем с этим не возникало. А почему так, даже не задумывался ранее. Вроде бы как специально укатывали полосу для взлёта и посадки.
Вот и наши ангары. Часовые уже сняты, кое-где копошатся служивые, некоторые ворота-шторки распахнуты настежь. Грузовичок притормаживает пару раз по требованию, пыхтит, ворчит, нетерпеливо дожидаясь, пока очередная группка механиков покинет его низкий борт. Грузоподъёмность и объём кузова не впечатляют габаритами, поэтому он быстро опустел. Остались лишь мы с Андреем. А автомобиль радостно и облегчённо рванулся к зданию метеостанции. Там будет общий сбор пилотов эскадрильи.
Начали выгружаться, и только сейчас я вспомнил про так и валяющийся сиротливо под ногами тючок. Надо было перед своим ангаром попросить остановиться и выгрузить его… Забыл в суете. Ладно, придётся на своём горбу тащить. Ничего, управлюсь, тут недалеко. И кстати:
– Андрей, а почему твои сапоги-то?
– А чьи же ещё? Твои-то, что на тебе были, порезали. Вместе с галифе. А жаль, знатные они у тебя были, кавалерийские. Тут же, на поле, когда тебе шины на ноги накладывали, и порезали. Иначе не снять было. И выкинули их. Забыл, что ли? А-а… – тут же растерялся и смутился. Видимо вспомнил, что я без сознания тогда был. Но быстро опомнился и продолжил с задорным напором: – Я тебе новые взамен порезанных купил и отнёс в госпиталь. И брюки и сапоги. Как бы ты оттуда после выписки до квартиры добрался? Босиком при форме или в казённых тапочках? А верный товарищ о тебе позаботился, цени! – И как бы между прочим добавил: – Так что мне компенсация положена. Вот сапогами и возьму.
И заливисто рассмеялся.
Я только хмыкнул в ответ:
– Да забирай, не жалко. Только зачем тебе вторая пара? – И потянулся к узлу.
– Ты что? Я же пошутил! – перехватил мою руку Андрей. – Даже не думай, иначе обижусь. – И тут же лукаво усмехнулся. – Впрочем, ты можешь сегодня вечером нам пару французского красного на стол выставить в собрании, я не откажусь.
– Выставлю, договорились. Сегодня или в следующий раз, но обязательно выставлю.
Нет, не готов я ещё к такому плотному общению. Не успеваю за быстрыми сменами чужого настроения, за оборотами речи, за сменой поведения. Привыкать необходимо быстрее, а то наверняка окружающим меня людям странным кажусь. Даже мой друг иной раз после своих шуток поглядывает как-то настороженно, удивлённо, что ли. Моей ответной реакции удивляется? Или её отсутствию? Ладно, просто нужно немного больше времени на полную адаптацию. Память реципиента одно, а личные впечатления и реакции – совсем другое.
Расселись в курилке. Один в один такая же, что и у мастерских, только размерами чуть больше. А-а, припомнил, почему. Именно здесь и происходят так называемые предполётные указания и межполётный разбор. Ладно, летом, а зимой как же? Впрочем, до зимы ещё времени много, начальство что-нибудь придумает. А пока есть время оглядеться.
Я вчера немного ошибся, издалека плохо было видно, что это за домик на невеликом холме, похожий на товарный вагончик. А это как раз и есть с одного входа метеостанция, а с другой стороны караульное помещение аэродромной охраны. Там даже своя курилка небольшая организована, как раз отдыхающая смена крутится, дымит папиросами. За домиком прямоугольный сруб небольшой часовни, побеленной известью, с крестом на маленьком куполе. Чуть сбоку, в стороне от домика, почти у подножия холма выкопан большой погреб, рядом с которым пост с часовым. И высокая, метров десяти, мачта на металлических тросах растяжек с огромным полотнищем обвисшего безвольно флага. Ветра-то нет.
Грузовичок пропыхтел ещё несколько раз туда-сюда, народу у ангаров прибавилось, выкатили аэропланы, механики начали суетиться вокруг них. И в курилке добавилось офицеров, завязался весёлый непринуждённый трёп ни о чём. Правда, без моего участия. Все шестеро пилотов собрались, доктор присоединился к нашей тёплой компании, метеоролог. Командира и инженера ждём. Потихоньку рассматриваю собравшихся. Судя по всему, со всеми у меня ровные приятельские отношения были. Останутся они такими или нет дальше, посмотрим. А пока, на первый уже лично мой взгляд, люди как люди, офицеры как офицеры. Самое главное, врагов и недоброжелателей среди них нет. Такая у меня появилась уверенность. Пока поверю.
Андрей что-то смешное рассказывает, вызывая периодически весёлый смех собравшихся. Задымили папироски, пришлось отодвинуться и пересесть в наветренную сторону.
– Поручик, вы что, после госпиталя курить бросили? – тут же заметили моё демонстративное движение окружающие. И самый молодой из присутствующих в курилке не удержался от любопытства и вопроса. А глаза-то как горят от интереса.
– Правда, прапорщик, правда.
– Как же так, Сергей Викторович? Разве так можно? А традиции? – растерялся Миневич. Да и остальные присутствующие примолкли, вроде и в стороны смотрят, но я спинным мозгом чую, что всё внимание ко мне приковано.
– Понимаете, Николай Дмитриевич, у меня в госпитале было достаточно времени над этим подумать…
А народ-то снова глаза в сторону отвёл. Каждый из них где-то в глубине души не желает оказаться на моём месте в той аварии. Нет, это не страх и не боязнь полётов, иначе бы не летали, просто неосознанная опаска. Отсюда из этой опаски и происходит вся показная авиационная бравада, традиции эти надуманные, дабы показать свою избранность и бесстрашие… Папироски, усы, бороды, позёрство. Скоро начнут в кожаных куртках по городу ходить…
– Решил, нечего здоровье папиросами гробить. Лёгкие у меня одни, других не дадут. Традиции же… Всё должно быть в меру и к месту. Мне вот в госпитале пришлось усы сбрить. Да-да, не удивляйтесь, сбрили, потому как волосы могли в рану на лбу попасть…
Взгляды офицеров переместились на мой изуродованный шрамом лоб, вильнули в стороны. А в курилке-то все примолкли, к нашему разговору внимательно прислушиваются. А то, что это я сам их сбрил, когда немного окреп, так это совсем другое дело и никого оно не касается. Продолжу.
– Это новые отросли за время вынужденного безделья. Но знаете, подумываю их тоже сбрить. Без усов лучше. Отвык я как-то от них.
А почему все взоры переместились на доктора? Это что, настолько выбивается из моего прежнего образа то, что я только что произнёс? Ведь намеревался же молчать, так нет, принесло с вопросами этого прапорщика, пристал, как банный лист к одному месту. Теперь наверняка слушок по роте разнесётся, что после аварии и удара головой о землю у поручика мозги повредились. Да и ладно. Скоро всем не до меня будет, Первая мировая на носу… А вот и командир. Скорее бы в небо, там никто с вопросами не пристанет…
Новая, необмятая кожаная куртка стоит коробом, затрудняет движения. К шлему механики тут же привинтили авиационную эмблему, прикрутили офицерский знак. Для знака места на тулье не хватило, пришлось его почти на макушку крутить. Эмблема больно много места занимает. Двуглавый орёл держит в лапах перекрещенные меч и пропеллер. На груди птицы в круге стилизованная буква «Н», Николай, выходит. Затянул ремень под подбородком, кое-как справившись с неразработанной пряжкой, нашарил глубоко под креслом привязные ремни, вытянул их наружу, вызвав неподдельное удивление механиков. Ничего, привыкайте к моим новым странностям. Ох, чую – слухов ещё больше разнесётся. Да и ладно, одним больше, одним меньше. Отныне без ремней никуда. Кстати, а почему у нас парашютов нет? Вроде бы как их уже должен был Котельников изобрести? Позже поинтересуюсь.
За спиной затарахтел роторный семидесятисильный «Гном», фанерный корпус задрожал, завибрировали, загудели расчалки. Ещё раз на всякий случай покрутил ручкой управления, посмотрел, как ходят элероны, оглянулся на руль высоты. Подвигал педалями. Работают свободно, ход лёгкий. Хватало случаев попадания разнообразного барахла под педали и тросы, приводящего к их заклиниванию. Выпускающий механик дал отмашку, разрешая движение, и тут же побежал к левой законцовке крыла. Так и порулил к укатанной взлётной грунтовой полосе, сопровождаемый с двух сторон механиками.
Видимость вперёд никакая – высоко задранный нос фанерной гондолы закрывает горизонт, приходится наклоняться вбок и так пытаться что-то рассмотреть. Кабинка двухместная, второе место впереди предназначено для наблюдателя, но у нас их пока нет. Всё обещают прислать кого-нибудь из Гатчинской авиашколы, но пока так никого и не дождались. И хорошо, что не дождались. Вряд ли при моей аварии кто-то смог бы уцелеть на переднем сиденье. Его же всмятку разбило от удара о землю, в щепки.
Развернулся с помощью механиков в начале полосы, заодно они и в роли тормозов выступают. Встали впереди крыльев, упёрлись в них руками, держат, не дают катиться. Натянул на глаза очки-консервы, поправил перчатки-краги на руках, размял пальцы, глянул вперёд, по сторонам.
Коров поблизости не наблюдается, взлёту ничего не мешает. Погодка как на заказ – ветерок слабый, почти строго встречный. Над головой чистое небо, до горизонта ни облачка, значит, и болтанки не будет. Это уже к полудню пойдёт активный прогрев почвы, появится турбулентность и начнёт образовываться кучёвка. Чуть впереди и слева у ангаров народ стоит, смотрит на готовящийся к взлёту аэроплан. За мной наблюдают? Придётся постараться не разочаровать любопытствующих.
К собственному удивлению, никакого мандража перед полётом у меня не присутствовало. От слова вообще. Ну не испытывал я страха от своего первого полёта. Был уверен в своих прежних навыках, да и многочасовой опыт на более продвинутых самолётах давал твёрдую уверенность в своих силах. Нечего раздумывать. Рукоятку газа плавно вперёд до упора – за спиной довольно затрещал моторчик, набрал обороты, даже тряска пропала. Дал отмашку руками, и механики отпустили крылья, отскочили в стороны, пригнулись, что-то крикнули неразборчиво. Да что тут разбирать-то? И так понятно, что удачного полёта пожелали.
«Фарман» рванулся вперёд!
Ага, я тоже это хотел бы увидеть. На самом деле он начал медленно разгоняться по укатанному взлётному полю, всё наращивая и наращивая скорость. Все неровности грунта жёстко ощущались, гм, позвоночником. Пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не прикусить язык от тряски. Словно на телеге еду. Наконец на педалях и ручке управления появилось хоть какое-то сопротивление, проявилось ощущение аэроплана, слияние с ним. Господи, что за неповоротливое бревно! Зато тряска практически пропала, колёса ещё катятся, но крылья вполне уверенно начали опираться на воздух.
Расслабил кисть, чуть отпустил руку, поднимая хвост и придерживая ручку пальцами, выровнял аппарат по курсу педалями, бросил быстрый взгляд на курилку. Командир смотрит. Скорость на глазок километров тридцать-сорок в час. А в верстах сколько будет? Потом пересчитаю. Вообще-то пора уже отходить от километров и на вёрсты переключаться.
Прыг, прыг и зависание. Ещё короткий прыжок, прощальный пинок земли снизу в пятую точку, словно для придания вертикального ускорения, и я подхватываю аэроплан, удерживаю его в воздухе, тут же парирую возникший крен. Ох, до чего же он дубовый!
Трава плавно уходит вниз, скорее не из-за тяги «мощного» двигателя, а из-за естественной кривизны Земли. Приборов никаких нет, всё приходится определять на глазок. Высота уже метров двадцать, можно прибрать обороты двигателя. Ещё чуть-чуть, вот так будет в самый раз. Интересно, какова скороподъёмность? Два, три метра в секунду? Или меньше? А если бы впереди наблюдатель сидел? Вообще бы еле взлетели? А-а, пустое, главное, я лечу!
Аппарат медленно карабкается ввысь, встречный ветер вжимает щёки, по губам больно лупит забравшийся на высоту какой-то жук, а моё сердце поёт от восхищения этим непередаваемым ощущением свободного полёта!
Однако пора разворачиваться. Высоты хватит, на глазок метров сто пятьдесят – двести, болтанки нет, полёт спокойный. Мотор тарахтит за спиной ровным баском, придаёт уверенного оптимизма настроению. Ручку влево, скольжение убираю правой педалью, чувствую, как начинает сопротивляться набегающий поток воздуха, бьёт по педали, старается вернуть плоскость руля направления в нейтральное положение. Нет ни триммеров, ни бустеров, сплошное удовольствие и непередаваемые ощущения от прямого физического управления. А если попробовать чуть-чуть помочь развороту и увеличить крен? Хоть и не положено так делать по Наставлению, но за руку меня никто не схватит, рядом тоже никого, так что я теряю? А навыки нарабатывать необходимо, времени впереди мало осталось. От моих собственных умений моя же жизнь и будет напрямую зависеть!
Ручку круче влево и…
Теперь понятно, почему в Наставлении развороты в воздухе рекомендовано выполнять с малым креном, с помощью педалей, а лучше вообще без крена. Потому что стоило мне лишь только подумать о желании слегка круче наклонить аппарат влево, как он сразу же начал неудержимо заваливаться в ту же сторону. Говорю же, инертный! Да ещё и начал нос заметно вниз опускать. Пришлось срочно парировать коротенькими движениями ручки управления на себя и вправо эти возникающие моменты, одновременно прибавив обороты мотору. Хорошо ещё, что прежнего опыта ручного пилотирования у меня выше крыши и неба – справился. Зато как здорово было ощущать буквально повисший на ручке «Фарман»! А если попробовать развернуться в другую сторону?
Э-э, нет, пора притормозить с экспериментами! Это всего лишь облёт авиатехники после проведения восстановительных работ по ремонту после неудачного приземления! Именно так мне было указано командиром и инженером в полётном задании.
Приземлюсь, отчитаюсь, выполню ещё один полёт, тогда и опробую это фанерное чудо в полной мере. А пока на первый раз довольно.
Делаю второй разворот уже более уверенно и почти не задумываясь о координации, беру курс на белый квадрат аэродромной часовни. Прибираю обороты, аэро план самостоятельно плавно опускает нос, начинает планировать, набегающий поток воздуха весело шипит в тросах, тёплой ласковой ладошкой бьёт по лицу, безуспешно старается забраться под кожаные уши шлема. Проверяю направление и силу ветра по положению полотнища флага на мачте рядом с домиком охраны. Штиль, флаг сейчас вяло висит возле самой мачты, даже не трепыхается. Доворачиваю в торец посадочной полосы, пора уменьшать вертикальную скорость. Добавляю оборотов мотору, двойным движением ручки управления придавливаю взбрыкнувший было вверх аппарат и вхожу в привычную мне глиссаду. Сейчас эта траектория никак ещё не называется, пилоты садятся так, как умеют и как бог на душу положит. Всё зависит от личного мастерства.
Только вхожу на удалении полуверсты от первых деревянных полосатых щитов, которыми и обозначена через равные промежутки наша взлётно-посадочная полоса.
У земли идеальные для посадки условия. Штиляра!
Вот и торец полосы.
Ручка газа на упор, мотор расслабленно и с явным облегчением тихонько фыркает за спиной, шелестит пропеллер, набегающий поток воздуха уже не шипит в стойках и расчалках, но тем не менее надёжно держит аппарат в воздухе.
Плавно приближаюсь к укатанному грунту, одновременно с продолжающимся падением скорости начинаю плавненько и осторожно брать ручку на себя. Широкий нос кабины закрывает горизонт, и я привычно переношу взгляд влево вперёд. Мягкое касание с раскруткой колёс, ручку так и продолжаю удерживать в том же положении, не отпускаю. Аэроплан стремительно теряет скорость, и я ещё подтягиваю ручку на себя, разгружая колёса и придавливая хвост к земле. Нет никакого желания из-за какой-нибудь неровности скапотировать носом. На этой модели не предусмотрены противокапотажные лыжи, приходится только на собственное мастерство и рассчитывать. Впрочем, не особо эти лыжи-то и спасают. Центр тяжести находится почти в центре масс, как и фокус, создавая пилоту весь букет трудностей при пилотировании, что в небе, что на посадке. Это я сразу для себя крепко уяснил в этом полёте… Может, для этого времени этот аппарат и считается устойчивым и легкоуправляемым, но только для этого.
Чёткая посадка, как учили. Впрочем, и условия для посадки лабораторные. Ветра нет, воздух ещё не прогрелся, поэтому и тепловой воздушной подушки под крыльями не образуется. А вот во втором полёте нужно быть повнимательнее. Как раз все эти дополнительные факторы и могут возникнуть. Да что могут, обязательно возникнут. Ничего, справимся.
Рулю на стоянку, прямо в руки набежавших механиков. Разворачиваем совместными усилиями аэроплан, и я глушу натрудившийся мотор.
На удивление, ни кожаная жёсткая, стоящая коробом куртка, ни такое же жёсткое и твёрдое сиденье под моей пятой точкой, ни плохой обзор земли с моего рабочего места – ничто не может перебить этого захлёстывающего восторга, этого обилия впечатлений от вроде бы как первого самостоятельного в этой новой жизни полёта. До сих пор в ладони приятная тяжесть аппарата.
Сжимаю кулак перед лицом, кручу его в разные стороны. Вот только сейчас в этом кулаке было всё. И моя собственная жизнь, и допотопный фанерный биплан, и непередаваемое удовольствие от полёта. Нет, вы только представьте, вот в этой руке находился весь самолёт, через эти пальцы я мог прочувствовать его малейшее движение и намерение, вот этой самой рукой я держался за небо… Хочется кричать от восторга.
Стоп, стоп, стоп. Из какого ушедшего будущего вернулись давно забытые воспоминания? Восторг и эйфория. Знакомые чувства после самостоятельных полётов. Раньше когда-то, давным-давно, в далёкой-далёкой молодости точно такие же ощущения испытывал, и вот они возвратились из канувшего в лету забвения прошлого. А сейчас это прошлое превратилось в настоящее. Прекрасное настоящее. И здесь, в этом не таком уж и маленьком фанерном самолётике с ручным допотопным управлением, с дохленьким моторчиком в семьдесят чахлых лошадок, без каких-либо приборов вообще я на короткий срок сроднился с небом. Это непередаваемые ощущения.
И чётко понял. Всё, я полностью слился сознанием с телом после этого вылета, перестал воспринимать его словно временный подарок, стал с ним единой частью. Так что теперь будем жить! Столько, сколько отме рено!
Обрадованные механики готовили аппарат к повторному вылету. Ещё бы им не радоваться. Замечаний нет, все узлы работают нормально. Можно дозаправить и снова отправить аэроплан в небо. И заняться своими делами. Ну а мне необходимо сначала доложиться командиру и инженеру роты. Без их разрешения меня в полёт не выпустят.
Стянул краги, скинул с плеч куртку, перекинул её через нижний трос руля высоты, расстегнул пряжку шлема, снял. Ух, как хорошо. Всё-таки здорово вспотел – волосы мокрые. Повертел головой, куда бы его приспособить, этот пробковый котелок, чтобы просох от пота? На будущее надо бы подшлемников себе пошить. Пропустил ремешок через тот же трос, застегнул – пусть пока так повисит. Поймал удивлённые взгляды своих механиков, подмигнул в ответ. Пусть начинают появляться новые привычки и традиции.
До курилки дошёл неспешным шагом, заодно и остыл после полёта и утряс впечатления в голове.
– Господин штабс-капитан…
– Сергей Викторович, мы же договаривались. Между собой без официоза, тем более на лётном поле. Здесь мы с вами просто лётчики.
– Извините, после госпиталя заново приходится ко многим вещам привыкать.
– Да, это заметно. Поэтому вы и сегодняшний завтрак со вчерашним ужином в офицерском собрании пропустили?
И я вспомнил. У нас вообще-то трёхразовое казённое питание в столовой. Даже не подумал, точнее не припомнил об этом. Очередная промашка.
– Роман Григорьевич, как на духу скажу. Испугался вчера любопытных расспросов, сочувствия и участия. Да и захотелось одному побыть. А завтрак… Так я же у хозяев столуюсь.
– Понимаю, всё понимаю, но наш доктор этого как раз может и не понять. Так что вы уж перед следующими полётами постарайтесь и ужинать и завтракать в собрании. Хорошо?
Кивнул в ответ. А что говорить-то? Не знаю. Надеюсь, и так сойдёт. Сошло.
– И как слетали? Аэроплан в порядке?
– Замечаний нет, всё нормально.
– Это хорошо, что замечаний нет, инженер доволен будет. Да вот он идёт, сейчас сами ему и расскажете. А пока его дожидаемся, вы мне расскажете, как это вы так лихо сели? Что-то раньше я за вами таких успехов не замечал.
Вот спасибо предшественнику. Сколько ещё меня подводить можно? Теперь придётся как-то оправдываться. Ладно, сошлюсь на то, что у меня было много времени на переосмысление своего лётного опыта. Заумно? Да нифига, прокатит!
И прокатило. Только командир вряд ли мне сразу так и поверил. Ничего, сейчас ещё разок слетаю, только отлечу подальше, есть же здесь какие-нибудь зоны для пилотирования? Постепенно начну приучать окружающих к правильному и нужному мне о себе мнению. Ох, как завернул. Сам-то понял, что подумал? Вроде бы понял. Короче, нужно работать на собственный авторитет.
Хорошо, что не задал вопроса о пилотажной зоне. Не было здесь ничего подобного. Отлетел от аэродрома подальше и крутись себе на здоровье, если нет другого задания. Да по сторонам поглядывай в оба глаза. А то прилетит такой же любитель, да по закону подлости заберётся на ту же высоту, и ага. Земля, она такая твёрдая и ошибок не прощает. Это я точно знаю. Только над городом запрещено летать. С личного разрешения губернатора только можно и то по праздникам. Опасаются обыватели ненадёжной техники.
Инженер выслушал молча мой короткий рапорт, даже вопросов не задал, лишь кивнул одобрительно в конце и повернулся к командиру, показывая этим движением явное окончание разговора. Неуважительно? Может быть, но не уверен. А раз не уверен, то и задираться не стану. Глупо это будет выглядеть. Какие-то у меня с ним отношения… Напряжённые, что ли? Ещё вчера явную неприязнь в коротком разговоре ощутил. И ничего сразу так не вспоминается. Ладно, это позже обдумаю. Или у Андрея поинтересуюсь таким его странным поведением.
Развернулся и шагнул прочь из курилки. И натолкнулся на входящего в скамеечный круг доктора.
– Сергей Викторович, как самочувствие?
– Отлично, Павел Антонович, отлично. Ничего не болит, чувствую себя просто великолепно.
– Голова там в небе не кружится? Во рту сухости не наблюдается? Кашля не было?
– Нет, ничего такого не было.
– Хорошо, поручик, хорошо. Вы куда так торопитесь?
– Хочу ещё разок слетать, пока погода хорошая.
– Осторожнее там. И за самочувствием следите. Если что, сразу возвращайтесь, не геройствуйте.
– Буду следить. Простите, Павел Антонович, мне пора.
– Ступайте, голубчик, ступайте.
Краем глаза видел внимательно прислушивающихся к нашему разговору офицеров. Да и ладно. Что это все вокруг меня крутятся? Что такого во мне необычного? Простой я поручик, простой, как только что пролаченная фанера на моём «Фармане».
Перед вылетом кое-как убедил механиков не сопровождать аэроплан до взлёта. Куда и как рулить, я теперь знаю, ничего сложного в этом деле не вижу. А полосы для взлёта за глаза хватит, даже если без искусственных тормозов обходиться. Пришлось надавить офицерским авторитетом и взять все будущие проблемы на себя. Если они будут, конечно.
Убедился, что никто и ничего не мешает рулению, и дал отмашку. Тут же механики убрали колодки из-под колёс, разбежались в стороны. Встрепенувшийся моторчик толкает аппарат вперёд. Никто и ничего не мешает рулению. А механики так и сопровождают меня по бокам, хорошо хоть соблюдают уговор и не держатся за плоскости. Ну и ладно. Разворачиваюсь в начале полосы, выравниваю аппарат по курсу и даю максимальный газ. Почему-то в этот раз даже быстрее разгоняюсь. И отрываюсь от земли прямо напротив курилки со стоящими офицерами. Плавным разворотом с набором высоты увожу самолёт в сторону. Крен держу небольшой, градусов десять-пятнадцать на глазок. Как приборов-то не хватает! Хоть стакан перед собой ставь. А что, это идея. Будет цирк в небе. Да ещё можно его разградуировать…
Ну, стакан это перебор, само собой, а вот что-то подобное стоит придумать. А что на других аэропланах роты установлено? Надо будет посмотреть. У нас же не только «Фарманы» есть. Как-то я раньше об этом не задумывался. Что в Гатчине на них летал, только на пятнадцатых, что здесь, в роте, но уже на двадцатых. И другого аэроплана мне не нужно было. А ведь командир что-то такое мне предлагал – пересесть на другой самолёт. А я отказался, дурень.
Вверх забираться не стану, высоты в несколько сотен метров достаточно. Вот теперь покрутимся, повиражим для начала. После чего восходящая и нисходящая горка. На что-то более серьёзное я пока не замахиваюсь, слишком мал у меня опыт управления этим аппаратом. Вот освоюсь, тогда и подумаю, что на нём можно сделать. И стоит ли что-то делать. Машина откровенно слабая, конструкция хлипкая, даже сейчас слышно, как тяжело стонут от напряжения расчалки и играет обшивка крыльев. И моторчик ни о чём. Как на такой машине воевать? Сколько можно взять бомб? Килограммов сто, двести? А если впереди наблюдатель сядет, да ещё и пулемёт поставят? Всего ничего и останется. Это же сколько разбегаться придётся с полной загрузкой…
Забрался повыше и покрутился с максимальным креном, который только смог удержать и с которым смог справиться мотор. Нет, аппарат, конечно, хорош для этого времени, но мне бы что-то более современное. Надо поинтересоваться у командира. Только не сразу, сначала докажу, что летаю хорошо и грамотно, авторитет завоюю, который явно потерял после неудачной посадки, в среду вживусь. И времени на всё это у меня очень мало. Сколько? Два месяца? Ничего, справлюсь.
Глава 4
К ангару подкатился по инерции на выключенном моторе, а там меня за крылья поймали механики, сразу же развернули хвостом ко входу и зафиксировали колёса колодками. Всё, сегодня полёты для меня закончены. Отлетался. Сейчас освобожу кабину, а в ангар его и без меня закатят.
На удивление полёт прошёл ожидаемо спокойно. Почему на удивление? Ожидал хоть какой-то болтанки от прогревающейся земли и быстро развивающейся облачности, но немного тряхнуло лишь в тот момент, когда под крылом неспешно проплыл широкий овраг. Самолёт сначала немного просел, а потом словно вспух на мягкой подушке.
Вот и все сегодняшние сюрпризы, даже посадка неожиданностей от прогретого грунта не добавила. А может быть, это спокойствие происходит от невеликих скоростей этого времени? Может быть, может быть.
Развешиваю куртку со шлемом на тяге руля высоты, командую личному составу построиться в тени ангара. Два механика, прапорщик и унтер смотрят на меня как на идиота, но команду выполняют беспрекословно. К ним пристраивается солдатик-ученик и оказавшийся рядом водитель грузовичка. Наверняка про себя костерят меня на все лады, списывают доселе невиданные причуды на последствия травмы головы. Ох и пересудов будет сегодня на аэродроме. Ничего, кто тут старший начальник? А его, то есть мои, приказы не обсуждаются, а беспрекословно выполняются. Пусть начинают привыкать, скоро эта привычка нам всем пригодится.
Одного из приписанных к «Фарману» механиков в строю не хватает, но пока выяснять, куда запропал мой подчинённый, не стану. Позже, когда обживусь, когда люди привыкнут к моим новым привычкам и требованиям, начну постепенно затягивать гайки. Или не начну, потому что механики впахивают на авиатехнике с полной ответственностью и гордостью, и не за страх, а за совесть, к великому моему удивлению.
Благодарю всех, даже примазавшегося к строю водителя за добросовестную работу, за качественную подготовку аппарата к полётам, за службу в конце-то концов. Отказов нет, поломок нет. Распускаю строй и разворачиваюсь к выходу. На границе светотени меня перехватывает озадаченный прапорщик:
– Сергей Викторович, это что сейчас было?
– В смысле? Вы о построении? Механики добросовестно поработали, аэроплан отлетал без замечаний, поэтому я решил высказать вам свою благодарность. Вас что-то удивляет в этом моём желании?
– Нет, вы правильно сделали. Только, простите, раньше такого у нас никогда не было, и это несколько удивляет.
– Теперь будет. Да, у меня есть небольшая просьба к личному составу, Дмитрий Олегович. К следующему вылету приготовьте несколько мешков с песком. Чтобы каждый мешок был весом… – я на секунду задумался. – Пуда в два.
Удивление на лице прапорщика было настолько явным, что я поспешил разъяснить свою просьбу:
– Хочу проверить, насколько увеличится разбег с разной загрузкой. Будем ставить опыты.
Оставил за спиной в ангаре ошарашенного моими причудами старшего механика и заторопился на доклад командиру в курилку. Да, похоже, прав я в своих предположениях – сегодня на аэродроме мои косточки не по одному разу перемоют.
На моё счастье, командир был один. Ни доктора, ни инженера, ни кого-либо ещё из офицеров поблизости не наблюдалось. Чуть в отдалении, у входа в караулку, как всегда, перекуривала бодрствующая смена. Полёты ещё продолжались, это я единственный быстро налетался и так рано закончил. На сегодня мне хватит.
– Вы делаете явные успехи. Признаться, думал, что первая посадка у вас случайно такой эффективно выразительной получилась. Но вы и второй раз умудрились сесть не хуже. – И штабс-капитан похлопал рукой по скамейке: – Присаживайтесь, Сергей Викторович.
– Благодарю, Роман Григорьевич, я уже достаточно насиделся сегодня, – кивнул в ответ головой, тут же принял строевую стойку и начал докладывать, вынуждая и командира подняться на ноги. – На сегодня полёты закончил. Аэроплан в полном порядке, замечаний по работе техники и действиям механиков нет.
Знаю, что так никто не докладывает, не принято пока такое, да мне всё равно. Главное, я так отныне буду делать. Приучаемся к порядку и других приучаем.
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся штабс-капитан. – Эка вы к официозу тянетесь. Что дальше планируете делать?
– Дальше? На сегодня достаточно полетал. Если разрешите, хотел бы завтра поэкспериментировать и проверить аэроплан на грузоподъёмность.
– Для чего, поручик? Я вам могу и так сказать. Больше четырехсот фунтов не возьмёте. А если наблюдателя посадите на переднее сиденье, то в два раза меньше.
– Это всё верно, Роман Григорьевич. Думаю, что реально получится ещё меньше. Моторы у нас уже к половине ресурса подходят, значит, и тяга у них упала. А если пулемёт поставим? Сколько тогда бомбовой нагрузки сможем взять?
– Эка вы раздухарились, поручик, – закряхтел командир. – Где же мы вам пулемёт возьмём? И бомбы? Вы что, воевать с кем-то собрались?
И что мне ему ответить? Что через два месяца война начнётся? Так не поверит ведь. И никто не поверит. А на меня ещё сильнее коситься станут, да и слушок нехороший может пойти. Ну его к дьяволу, лучше отговорюсь:
– Ну-у, я всё-таки военный лётчик, Роман Григорьевич. Будем воевать или не будем, а тренироваться нужно.
– Это вы правильно сказали. Тренироваться необходимо. Когда вы планируете лететь? Завтра с утра? Ну что же, завтра вместе на аэродром и пойдём – посмотрю я на ваши тренировки. Может, и лично поучаствую. А сейчас не желаете ли посмотреть, как ваш товарищ сажать «Депердюсен» будет? – и обозначил направление интереса кивком мне за спину.
Что же, можно и посмотреть. Заодно увижу, что это за птица. Мне-то командир в своё время предлагал на «Вуазен» пересесть, да я отказался. Впрочем, я про это уже упоминал.
Теперь вижу, почему командир так моими сегодняшними посадками заинтересовался.
Аэроплан Андрей подвёл к полосе низко, в горизонте, над входными буйками прибрал обороты и долго его выдерживал, чтобы погасить скорость. Неужели и я так же сажал? Видимо, да, школа-то одна. Наконец задрал нос и коснулся земли на чуть великоватой скорости. Некоторое время пробежал на колёсах, убрал полностью газ и опустил хвост. Всё понятно, скоростная посадка на подготовленное поле. А если на неподготовленное и незнакомое? Хвост вверх и носом вперёд, в землю? Как я во время своей аварии? Надо бы посмотреть, как другие лётчики садятся, да и вообще напроситься полетать с другими да посмотреть, как они пилотируют в воздухе, какие фигуры выполняют. Хоть какие-то выводы можно будет сделать и понять, к чему нужно стремиться. Сразу в голове возник вопрос, а как же тогда сейчас посадка на три точки выполняется? И стало понятно, почему так ветра все опасаются.
Проводив взглядами подруливший к своему ангару моноплан, развернулись друг к другу. Как-то одновременно у нас с командиром это получилось. Потому что я уже сообразил, что именно мне желает сказать штабс-капитан, о чём спросить. Но подожду вопроса.
– Закурите? Нет? И правильно, – командир неторопливо вытянул папироску из портсигара, прикурил, прищурился из-за попавшего в глаза дыма, чуть отвернулся в сторону, выпуская синеватое вонючее облако. – Что скажете, Сергей Викторович? О посадке?
Потянул паузу, якобы приводя мысли в порядок, а на самом деле соображая, стоит ли всю правду говорить? Думаю, пока не стоит, рано. Информации у меня мало к обобщению. Вот понаблюдаю за полётами, присмотрюсь, тогда и можно будет что-то говорить. Если нужно будет, конечно. А то странно как-то получается. Только что разваливший свой «Фарман» при неудачной посадке поручик опытных пилотов летать учит. Или советы начинает давать. Бред же. Полный. Так что мои соображения пусть пока при мне и останутся. До поры до времени. А сейчас пусть будет так:
– Хорошая посадка, правильная.
– М-да, Сергей Викторович, совсем вы на себя прежнего не похожи.
– В смысле?
– До аварии прежний поручик при виде посадки своего товарища сейчас шумно выражал бы свой восторг, махал руками, проговаривал во всеуслышание действия лётчика. Нынешний же словно совсем другой человек, рассудительный и спокойный, одним разом повзрослевший. Вас часом в госпитале не подменили, Сергей Викторович? Вы только не обижайтесь на мои слова, слишком уж сильно вы изменились после того случая.
– Сами же и ответили, Роман Григорьевич, что изменился я только после аварии. В госпитале у меня мно-ого времени было надо всем подумать.
– Грех такое говорить, но многим из молодых офицеров не помешало бы вашим путём пройти, чтобы ума-разума набраться. Впрочем, я несколько отошёл от темы. Вернёмся к моему вопросу. Что о посадке скажете?
– Скоростная посадка. Потому и подход к полосе низкий.
– Вот! Правильно! И все так садятся! У вас же сегодня получается совсем иначе. Непривычно глазу и любопытно. Поэтому завтра я с вами и хочу лично слетать. Посмотрю, как пилотируете, заодно вы и свои опыты с грузами проведёте. Побуду у вас вместо балласта. – Замолчал, потому что на посадку заходил очередной самолёт, понаблюдал внимательно за его приземлением, вытянул из командирской сумки блокнот, что-то в нём черкнул. Теперь понятно, почему командир всё это время в курилке сидит. Он за действиями нашими наблюдает да себе в тетрадочку ошибки записывает. Интересно, разбор полётов сразу будет, здесь же, или чуть позже?
И я посмотрел на посадку «Вуазена», выпускаемого у нас в России, в Санкт-Петербурге. Ничего нового, никаких отличий от предыдущей.
Ладно, всё это хорошо, а мне-то что дальше по распорядку делать? И ответов я в своей памяти почему-то не нахожу. Что-то новое происходит, то, чего раньше не было?
– Да, Сергей Викторович, я вас больше не задерживаю. И не забудьте, вечером обязательно встречаемся в собрании.
Ну вот, что-то проясняется. Похоже, я свободен до ужина. Можно уходить с аэродрома.
Нет, этот разговор, судя по тому, как замялся командир, не закончен. Что-то ещё сказать хочет, но не решается. Постою, подожду, на небо вот посмотрю.
– Сергей Викторович, – решился командир. – Понимаю, что не моё это дело, но так думаю, что нынешний вы меня поймёте правильно. С прежним поручиком я точно не стал бы на такую щепетильную тему разговаривать…
Что ещё за новости? Ишь, как он неловко себя чувствует, заранее извиняется за предстоящий разговор. Только не говори мне, что я дочку или жену губернатора соблазнил, слишком уж заходы соответствующие. Ладно, что раньше времени гадать, послушаю, что там будет дальше.
– Ну зачем вам Ольга Константиновна?
Точно, угадал! Если сейчас скажет, что это супруга какого-нибудь нашего или городского начальника, я буду долго смеяться. Молча, само собой, про себя. А потом рыдать от злости на себя же такого бестолкового и дурного. И тоже молча. А штабс-капитан тем временем продолжил:
– Я же вижу, что она вам совсем не интересна. Это вы просто таким образом досадить Герману Витольдовичу хотите. Это же низко. И что вы с инженером не поделили? Уж точно не эту девушку…
Так, уже легче. И пока ни капельки не стыдно. Раз девушка, значит, точно не чья-то жена. Уже хорошо. О, выходит, вот почему инженер на меня волком смотрит. Я у него даму сердца отбиваю… А с какой целью? Давай-ка, Серёжа, вытаскивай из глубин памяти истинные мотивы своего поступка…
– Оставьте вы её, не мучайте двух хороших людей… Понимаю, что для её родителей ваше дворянское звание является лакомым куском, но всё-таки подумайте ещё раз, нужно ли это лично вам?
Пока командир говорит, я быстренько прокрутил в памяти все воспоминания, что остались от прежнего хозяина, и пришёл к выводу, что я, тот прежний, до переселения, несколько погорячился в этом случае. Ну есть некоторые перегибы в поведении инженера по отношению к своим подчинённым, но у кого их нет? Даже у меня самого, если критично к себе относиться, их вполне хватает, особенно сейчас. Так что зря я тогда на Германа накинулся. Матчасть учить нужно было, а не вино с офицерами в Петербурге распивать да к весёлым девкам в бордели бегать. Тогда бы и не было того конфуза с моими слабыми знаниями эксплуатируемой техники, из-за которого весь сыр-бор у нас с инженером и разгорелся. То-то он вчера так удивился, когда меня в ангаре вместе с механиками застал. И ещё. Подумаешь, гордится он своими знаниями и своим престижным училищем. Гордится-то по праву. И в Академию опять же собирается поступать. А гонор… Ну и что, что гонор? У многих он присутствует, стоит только себя прежнего вспомнить и на других офицеров посмотреть – время нынче такое. Пресловутый и модный цук. Да-а, придётся как-то разруливать эту ситуацию. И Оленька эта мне ни с какой стороны не сдалась. Помню я эту девушку теперь. Всплыла она перед глазами. Ничего особенного, не в моём теперешнем вкусе совершенно. Однако хватит воспоминаний, лучше послушаю командира. А то пока я вспоминаю, он же так и продолжает что-то говорить…
– А у Германа Витольдовича намерения серьёзные. Если бы не вы, он бы давно уже Ольге Константиновне предложение сделал. Подумайте хорошо, Сергей Викторович, а?
– Благодарю вас, Роман Григорьевич, – даже поклонился.
– За что? – опешил наш командир.
– Глаза мне открыли. Я даже не рассматривал наши с ним пикировки с этой точки зрения. Ну ставлю я палки в колёса инженеру на личном фронте, и что? А у него, оказывается, всё серьёзно. Вот я дурень великовозрастный.
– Ох, – облегчённо выдохнул штабс-капитан. – И сказать вам было нужно, и понимаю, что нехорошо в такое дело мне лично влезать. Груз с души сняли, поручик. Нет, право, Сергей Викторович, удивляете вы меня всё больше и больше…
С удовольствием и не спеша пошёл в сторону расположения, благо идти на самом деле не так и далеко. На свои вещи в ангаре махнул рукой, никуда они не денутся. В следующий раз заберу, да и нет там ничего срочно необходимого. Правда, на полдороге меня подхватил грузовичок, из кузова которого мне махнул рукой Андрей. Что хорошо, так это высоко залезать почти не требуется, ногу через борт перекинул и уже в кузове находишься. Зато от этой встречи была несомненная польза. Вознесенский обещал перед ужином за мной на квартиру зайти. Ну да, мы же все неподалёку друг от друга проживаем, на Сергиевской, в доме госпожи Немцовой. И, кстати, почему бы не воспользоваться оказией и не напроситься к другу в полёт? Так и сделал. На завтра и договорились. После моего вылета с командиром.
Здесь что – когда желаем, тогда и летаем? Так выходит? А если вообще не желаем? Тогда что, можно всё время на земле просидеть?
Всю вторую половину дня готовился к посещению офицерского собрания. Это не ерунда и не пустяк в этом времени. Здесь собираются все офицеры и вольноопределяющиеся нашей роты, приходят по праздникам приглашённые гости. И это большая для них честь – попасть в число таких приглашённых. Опять же лишний повод родителям вывести в свет своих дочерей и родственниц на выданье, показать-познакомить с возможными перспективными женихами.
Лето – почти весь состав всех трёх полков Пскова убыл в летние лагеря. Так что мы сейчас нарасхват. И весь личный состав горячо это одобряет. После ужина все переходят в большую гостиную, где установлен рояль. Есть и гитара с мандолиной. Желающих отметиться своей игрой не счесть, все что-то умеют, один я скромно топчусь в уголке. Мне с детства медведь на ухо наступил, и все об этом прекрасно знают. Единственное, когда из меня можно выжать несколько похожих на пение куплетов, это после нескольких выпитых фужеров вина. Да и то не всегда. Зависит от собравшихся и собственного настроения и желания. Одно дело перед сослуживцами позориться и совсем другое – перед штатскими.
Столы в столовой установлены в форме буквы «П». Накрахмаленные скатерти свисают почти до паркета. Венские стулья с гнутыми полированными спинками. На стене прямо по центру висит икона, под ней георгиевская лента в полстены с георгиевским же крестом. Во всех углах фикусы и лимонные деревья с круглыми, аккуратно стриженными кронами, в больших деревянных кадках. С высоты межоконных проёмов строго глядят портреты императора и царской семьи вместе с великими князьями. Окна удивили рулонными шторами. А вот люстра в центре столовой простая, двухъярусная. Внизу матерчатый абажур, а над ним несколько изогнутых рожков с плафонами. Сверкает серебром и мельхиором посуда, солнечные лучи отражаются на гранях хрустальных бокалов, рюмок и стаканов. Накрахмаленные салфетки, цветы в драпированных белой бумагой горшках на каждом столе, высокие вазы с яблоками и виноградными гроздьями, полные пока графинчики и бутылки с чуть прикрытыми пробками. И подающие тарелки молодые солдатики. У нас официанток не имеется.
Среди присутствующих мелькнули редкие аксельбанты, блеснули позолотой несколько кортиков. Хорошо, что я свой прицепил к ремню, а то ещё сомневался, брать его или не брать. Увидел Андрея с точно таким же и плюнул на сомнения. А вот огнестрельного оружия не принято в собрание брать. Кстати, свой наган я нашёл на самом дне чемодана. И на аэродроме я никого с оружием не видел. Кроме часовых, само собой разумеется.
Сегодня день простой, праздников нет, поэтому вокруг все свои. Моё место за столом рядом с Вознесенским. Хотя здесь это выбивается из неких негласных правил. Обычно все садятся вперемешку. Унтера со старшими офицерами, лётчики с механиками, вольноопределяющиеся… Те вместе с докторами обычно сидят. У каждого своё, закреплённое только за ним место.
Чувствую себя немного не в своей тарелке. Приходится как-то выкручиваться со всеми этими вилками и бокалами. От спиртного отказываюсь наотрез, невзирая на дружеские подначки Андрея. Мне завтра летать. Впрочем, как я позже заметил, на это дело особо никто не налегал и вином не увлекался. Зато вскоре общий чинный разговор разделился на несколько отдельных и полился непринуждённо и просто.
Я в основном старался отмалчиваться, да меня особо и не тревожили разговорами, не надоедали вопросами и не требовали ответов. А потом народ потихоньку потянулся в гостиную, замурлыкал негромко рояль, запела мандолина. Примостился за спинами в сторонке у стеночки, спрятался за фикусом, постоял ещё немного, вживаясь в атмосферу и ушёл по-английски, не прощаясь. Да и не с кем мне было прощаться. Андрей, как всегда, собрал вокруг себя небольшую компанию, оттуда периодически был слышен задорный и громкий хохот, остальные тоже разбились по группкам. Вот инженера я не увидел. Наверное, командир рассказал ему о нашем с ним разговоре – и тот поскорее помчался навёрстывать упущенное? Попутного ветра ему в спину.
Внизу снял с вешалки фуражку, кивнул дневальному у дверей и вышел на вечернюю улицу. С наслаждением вдохнул свежий воздух, расправил плечи и неторопливо зашагал к центру города. Времени впереди ещё много, ночи стоят белые, можно прогуляться перед сном, на город посмотреть, ну и себя показать. Опять же всё буду ближе к съёмной квартире. Да и съеденный ужин перестанет на ремень давить.
Красивый город. Посередине мощённой булыжником мостовой серебрятся металлом трамвайные рельсы. Цокают подкованными копытами сытые кони, везут солидно и неторопливо своих пассажиров. Город зелёный, с парками и скверами, в зарослях обильно цветущей сирени, с многочисленными цветочными клумбами. Здания поражают разнообразием и формой. Красный кирпич перемежается с гранитом и деревом, хватает и вездесущей штукатурки.
И горожане. Глаза разбегаются от непривычной мне одежды, от пышных длинных женских юбок, обилия белых зонтиков в руках. Сердце начинает стучать чуть поспешно – не выдерживает быстрого, но, к счастью, кратковременного обстрела женскими взглядами. Одёргиваю себя, ещё свежи воспоминания о былом, хоть и удаляются они в прошлое с каждым прожитым днём всё дальше и дальше. Жизнь продолжается, и возврата к минувшему нет.
Много прогуливающихся парочек самого разного возраста и достатка. Откуда-то звучит музыка, впереди играет духовой оркестр. Впрочем, я быстро привык к новым и необычным для меня одеждам, к её пышным формам и вскоре начал замечать и другое. Простенькие костюмы не столь состоятельных горожан, изредка мелькающие однотонные и не привлекающие особого внимания бедные рубахи и такие же штаны совсем уж простого люда, и вездесущую юркую босоногую ребятню с окраин. Среди праздно прогуливающегося народа сразу можно было выделить людей в форме и городовых, внимательно следящих за этой мелкой босотой. Если первые величаво и солидно прогуливались, таким образом подавая себя обществу, то вторые усердно несли службу.
Поглядывали и на меня. Признаюсь, было интересно, даже грудь каким-то неведомым образом развернулась, плечи расправились, и подбородок гордо поднялся над горизонтом. Но больше в форме в город выходить не стану, потому что приходилось довольно-таки часто козырять встречным офицерам старшего и среднего звена. То я тянул руку к виску, приветствуя старших по чину, то приветствовали меня, и я снова вскидывал прямую ладонь к фуражке, стараясь сделать это красиво и с особым шиком. Как учили. Хотя это я привередничаю. На самом деле офицеров в городе осталось немного. Перед самым нашим приездом все три полка отправили, как всегда на лето, во Владимирский лагерь. В городе остались немногочисленные дежурные составы. Поэтому нам и получилось так удачно воспользоваться освобождённым на лето казённым офицерским жильём. Но человеческая натура предпочитает везде искать хоть какую-то выгоду, особенно когда денежное содержание оставляет желать лучшего. Многие офицеры, и я в том числе, отказывались от казённого и снимали частное жильё, получая так называемые квартирные деньги. Сумма определённая и неизменная, а саму квартирку можно подобрать поскромнее и попроще, сэкономленные же в результате этого деньги потратить на книги по военному делу, на пошив обмундирования или на офицерские так называемые встречи. Гулянки, если по-простому.
Однако два крайних дня у меня выдались слишком уж суетливыми и напряжёнными. Пошёл неторопливо сначала по Кахановскому бульвару, свернул на Стенную улицу и прошёл коротким Поганкиным переулком на Великолуцкую улицу. Дошёл до просторной торговой площади, посмотрел издалека на памятник Александру Второму. Близко подходить не стал, смутило большое количество прогуливающихся. Впереди и чуть левее величественной громадой стоял Троицкий собор, подпирал куполами низко парящие редкие облака. Ещё чуть левее и ниже просматривался круглый купол Благовещенского собора. В следующий раз обязательно дойду и всё подробно рассмотрю, потому что скоро его не станет, взорвут большевики в тридцатых годах. Мол, не имеет он никакой исторической ценности. М-да… весь мир до основанья разрушим…
А справа от Троицкого собора острым шпилем стремилась в небо Троицкая, или Часовая башня. Где-то там слева, за этим огромным казённым зданием должен стоять старый мост через Великую. Чёрт, это он для меня того, прежнего, старый, а для нынешнего только что построенный. Я его на фотографиях как-то рассматривал. Красивое и величественное сооружение. Было.
Прошёлся по Пушкинской и Архангельской, посидел на скамейке в Кутузовском городском саду, с интересом поглядывая по сторонам. От осмотренных сегодня достопримечательностей, от обилия впечатлений немного кружилась голова. Или она кружилась от плывущего по саду тонкого аромата цветущего жасмина? Посидел, вспоминая увиденные роскошные для этого времени магазины с красивыми пышными маркизами над окнами и входом, многочисленные магазинчики и лавочки, с удовольствием припомнил, как ломал язык, читая замысловатые надписи на вывесках. К этой планировке улиц ещё привыкать нужно, всё не так, по-другому.
Нет, нужно возвращаться. Наплёл я петель по городу, пора на квартиру. Ходьба по булыжной мостовой с непривычки то ещё удовольствие. Требует определённых усилий, да и кожаная подошва сапог проскальзывает на отполированном до блеска камне. Ноги гудят. И как это горожане по таким улицам каждый день гуляют? Может, великая сила привычки? Натренировались? Ну, да, асфальта-то они не видели…
Устал как бобик. Можно было бы, конечно, и на трамвае к собору от собрания доехать, извозчика выловить, но очень уж велико было желание своими ногами по городу пройтись да спокойно и неторопливо по сторонам поглазеть. И даже сейчас ещё хочется пройти немного дальше, задержаться ненадолго на этих утерянных для будущего улицах и переулках, но уже гудят ступни, накатывает накопленная за длинный, нескончаемый день усталость, и пора возвращаться домой. Ещё успею нагуляться. Два месяца впереди, да и потом наверняка будет время. И на реку обязательно схожу, видами и мостом полюбуюсь. Хм, странно, у меня в этом времени уже появился хоть какой-то дом…
Как нельзя кстати подвернулся попутный трамвайчик в обратную сторону, и я не удержался от соблазна прокатиться на этом чуде – заскочил на подножку, поднялся по двум ступенечкам внутрь и только сейчас сообразил, что мелочи-то у меня нет. Ассигнации лежат в нагрудном кармане, но крупные, будет ли с них сдача?
Хорошо ещё, что деньги я сразу взял, как только форму надел. Куда без денег? Даже если только на аэродром собирался. Мало ли какая оказия может выйти?
И вдвойне хорошо, что мой предшественник не прогуливал своё денежное содержание до последней копейки. Нет, гулял, само собой, как же без этого святого дела, но меру соблюдал, некоторую часть бумажных ассигнаций обязательно откладывал в свой чемодан. Почему-то банкам и банке не доверял. Ну и молодец. Я им тоже не доверяю, особенно имея чёткие знания о нескольких грядущих десятилетиях. Лучше всё в золото переведу. Хотя-я, было бы что переводить – сбережения, как я посмотрел, скромные.
С досадой увидел, как медленно проплывает мимо мой дом за окном. Вздохнул тяжело и… И расслабился. Зато прокачусь. Вышел через остановку на Кахановском бульваре, вздохнул своему глупому ребячеству и пошлёпал назад…
И снова пуховая подушка мягко приняла меня в свои объятия. Спал словно младенец, без забот и волнений. И ни один сон не посетил ночью мою измученную предыдущим беспокойным днём голову. Зато проснулся бодрым и свежим рано утром под раздавшийся за окнами первый перестук трамвайных колёс, под его звонок, заменивший мне будильник. Шесть утра. Рановато, как мне кажется. Впрочем, выспался, за ночь организм полностью восстановился, можно начинать новый день.
Зарядка, гигиена и завтрак. Впрочем, памятуя о таком же предстоящем завтраке в столовой собрания, ограничил себя малюсеньким бутербродиком. На недоумённый взгляд хозяйки поспешил разъяснить свою сдержанность. На что услышал довольно-таки примечательный ответ:
– Раньше вы, Сергей Викторович, никогда от плотного завтрака не отказывались. Уж не захворали ли часом?
– Оставь молодого человека в покое, Елена Сергеевна. Он уже вполне взрослый и сам волен решать, что и сколько может себе позволить.
И только тогда я обратил более пристальное внимание на своих хозяев. Они же в два раза меня старше и вполне могут себе относиться ко мне как бы по-отечески. Или по-матерински, если смотреть на это со стороны хозяйки. Эх, хорошо, когда обо мне так заботятся.
А вот зашедший за мной Андрей чиниться не стал. С удовольствием откликнулся на приглашение хлебосольных хозяев и, отбросив стеснение, присел за стол. И быстро стрескал всё, что ему предложила хозяйка. Да ещё и запил всё съеденное парой чашек горячего чая. А завтрак?
– Да ты не переживай так, Серж, я и в собрании поем. Ты же знаешь, я и слона могу съесть, – уже на выходе ответил на мой удивлённый вопрос Андрей. А то я беспокоиться начал, куда в него столько влезает.
– Не знаю. Забыл я, не помню, – решил немного приоткрыть завесу над своими нелепыми и необъяснимыми иной раз промахами, вызывающими неприкрытое удивление моих друзей и знакомых.
– Как это забыл? – мой товарищ даже приостановился.
– А вот так. Тут помню, а тут не помню. Но постепенно всё вспоминается, – поспешил успокоить взволновавшегося друга. И тут же предупредил его: – Смотри, доктору не проболтайся.
– А я-то думаю, что с тобой иной раз происходит? Как будто и не ты это совсем, известных вещей не знаешь и наших с тобой проделок не помнишь. Да ещё и вид у тебя при этом такой потешный делается. Будто пыжишься изо всех сил, словно пытаешься вспомнить и ничего не получается.
– Теперь понятно, как это со стороны выглядит. То-то, смотрю, народ иной раз на меня с удивлением косится. И командир давеча в курилке точно такими же словами своё удивление высказал.
– Так я тебе о чём и толкую. Ладно, теперь хоть понятно, почему ты такой стал. Говоришь, проходит со временем? Вспоминается?
– Да, только напыжиться нужно, как ты метко сказал. И Андрей, про доктора я не просто так сказал…
При входе в столовую собрания внимательно наблюдал за впереди идущими сослуживцами. Поэтому не оплошал и на пороге перекрестился на ту самую большую икону на стене. А потом и своё место за столом занял. Окна выходят на юг, солнышко самым краем заглядывает в помещение. Белые скатерти, салфетки и посуда, сверкающие приборы, снующие деловито с блюдами солдаты. Завтрак. Скорее бы он закончился, душно как-то.
На аэродроме прямо возле ангара со своим «Фарманом» нос к носу столкнулся с инженером. Мне показалось или нет, но вроде бы Герман Витольдович чуть помягчел со времени нашей прошлой встречи. В этот раз даже буркнул что-то приветливое первым – поздоровался, похоже. Не стал его разочаровывать, ответил. А потом начался подлинный допрос, что это я за чудачества затеял с мешками?
Ответил, как есть, ничего скрывать и придумывать не стал. Зато инженер ушёл явно удивлённый и озадаченный моими нововведениями и задумками. Хорошо хоть противиться ничему не стал.
А там и командир подошёл. Первый полёт сделали вдвоём. Просто взлетел, сделал два разворота по кругу и зашёл на посадку. Сел, подкатился к ангару, там меня уже привычно поймали механики. Сегодня это у них вообще просто получилось. Потому что я наконец-то узнал, куда запропастился ещё один член моей наземной команды. Оказывается, я его сам отпустил на побывку к семье. Он местный, живёт недалеко от города, вот и отпросился на несколько дней. А я его отпустил. И не помню. Не осталось в памяти никаких зацепок. И, вообще, что-то странное начинает с ней происходить. То, что успел сразу выхватить, то крепко усвоил, а то, что показалось мне второстепенным, начинает забываться. Или не вспоминается, вот как в этом конкретном случае. Очередной сюрприз мне свыше, только не очень хороший.
С командиром на переднем сиденье аэроплан вёл себя совсем по-другому. Летел, словно колун, устойчиво, хрен с прямой свернёшь. Единственное неудобство – приходилось всё время поддерживать его в горизонтальном полёте, аппарат так и норовил приопустить нос. Особенно это стало заметно, когда в кабину добавили мешок с песком. Командир так и не стал покидать сиденье наблюдателя, остался в самолёте. Взлетели. Длина разбега увеличилась раза в два. Мощности двигателя не хватало. Оторвались от земли почти у конечных буйков. Неприятно, но не смертельно, за буйками впереди ровного относительно выкошенного поля еще добрая сотня метров. Взлетим, если колёса на кочках не отвалятся. Или остановимся, в крайнем случае.
Привычную мне высоту набирали долго. Пришлось сделать несколько кругов над взлётно-посадочной полосой, над ангарами, буквально выгрызая у неба каждый метр. Уже на пятистах метрах аппарат ощутимо проседал, мотор работал на пределе своих чахлых силёнок, я даже обороты практически не прибирал. Лучше пусть он сейчас сдохнет, чем чуть позже, но в боевых условиях. Не сдох, а жаль. Слабоват он.
Да, прав был командир. Двести фунтов и всё, дальше уже начинается лотерея, неоправданный риск. Если переводить в килограммы, то свободно можно брать на борт килограммов тридцать-сорок бомб. Это при наличии на борту лётчика-наблюдателя. А без него никак, не мне же самому эти бомбы за борт сбрасывать? Впрочем, можно и мне, если придумать какую-нибудь приспособу для принудительного сброса. А сами бомбы подвешивать за гондолу на внешние держатели-кронштейны. Где-то что-то я подобное встречал, читал. Подумать нужно да с механиками посоветоваться. Может, что вместе и придумаем.
Тем временем за всеми этими размышлениями зашёл на посадку с быстрой потерей высоты и подошёл к торцу. Садиться нужно осторожно с таким весом. Выдержали бы стойки колёс…
В этот раз командир покинул кабину и потянул меня за собой чуть в сторону.
– Ну что скажете, Сергей Викторович? К каким выводам пришли?
– Мотор слабоват, сам аэроплан к большим нагрузкам не пригоден. Управляется тяжело, приходится постоянно контролировать высоту. Если на него ставить пулемёт, то и для бомб места не останется.
– Что же, рад, что вы правильно оцениваете возможности своего самолёта. Что предлагаете?
– Роман Григорьевич, да что я предложить-то могу? Аэроплан заменить на более скоростной и грузоподъёмный! И всё! Так вы сами сказали, что новых аппаратов не предвидится!
– Не предвидится, поручик, в ближайшее время не предвидится, – задумался на минуту. Глянул внимательно и продолжил: – Вас тоже гложут сомнения? Что-то такое тревожное витает в воздухе?
– Витает, Роман Григорьевич, тревожные предчувствия одолевают. Потому и думаю о пулемётах и бомбах.
– Да, слух вчера в полковых штабах прошёл, что собираются у нас в губернии формировать новые пехотные полки – Гдовский и Новоржевский. Ох, грядёт что-то…
Читать бесплатно другие книги:
