Железное золото Браун Пирс

– Даксо когда-нибудь был таким? – спрашиваю я.

– Даксо? – Ниоба смеется. – Даксо родился стойким, как камень.

– Плел заговоры в утробе с момента зачатия, – бормочет Тракса и прихлебывает пиво. – Мы привыкли ухать на него по-совиному. Он вечно пялился на нас из окна. Старший братец никогда не хотел играть в наши игры. Только в свою собственную.

– А ты была образцом совершенства? – усмехается Ниоба. – Ты ела коровьи лепешки.

Тракса пожимает плечами:

– Они были лучше твоей стряпни. – Она отходит подальше от матери и прикуривает другую сигарету. – Хвала Юпитеру, у нас были слуги-бурые.

Ниоба закатывает глаза и касается моей руки:

– Эта негодяйка права, Дэрроу. Пакс просто скучал по тебе. Ты успеешь все уладить.

Я улыбаюсь ей, а сам наблюдаю, как Севро направляется к воде с Электрой.

– Ты же знаешь, что ты папина любимая дочка, правда? – говорит он ей.

Пытаюсь справиться с завистью. Такое впечатление, будто Севро способен вернуться в прошлое, причем ровно в тот момент, на котором расстался с семьей. Хотел бы я обладать такой способностью.

Я ищу мать в саду, что тянется вдоль каменной складской стены. Мама копается в черной грязи вместе с другими алыми, двумя женщинами и мужчиной. Стоя на коленях, она наклоняется вперед, так что становятся видны ее босые ноги, и высаживает луковицы аккуратными рядами. На мгновение замираю на краю сада, чтобы взглянуть на нее, – еще в детстве мне нравилось украдкой смотреть с лестничной площадки нашего маленького дома в Ликосе, как она готовит вечерний чай. После смерти отца я боялся ее. Она всегда была скора на подзатыльник или едкое слово. Я думал, что виноват и наказание справедливо. Но насколько легче нам было бы любить друг друга, если бы я тогда понимал, что ее гнев и мой страх проистекают из боли, которую никто из нас не заслужил! Я вспоминаю все, что она перенесла, и меня переполняет любовь к ней. На краткий миг мне до боли хочется, чтобы отец был рядом. И увидел мать свободной.

– Так и будешь таращиться, как беспризорник, или поможешь нам с посадкой? – спрашивает она, не поднимая глаз.

– Не уверен, что из мня получится хороший фермер.

Мать встает с помощью одной из женщин и неторопливо складывает инструменты, прежде чем подойти поздороваться. Она всего на восемнадцать лет старше меня, но эти годы тяжело дались ей. Однако сейчас она намного крепче, чем во времена жизни внизу. Ее суставы изношены из-за многолетней работы в шахтах, но на лице играет здоровый румянец. Наши врачи помогли матери избавиться от большинства терзавших ее последствий инсульта и сердечной болезни. Знаю, она чувствует вину, оттого что живет такой жизнью. Живет в этой роскоши, в то время как мой отец и многие другие ждут нас в Долине. Работа в саду и парках – искупление за то, что она выжила.

Мама крепко обнимает меня:

– Сынок. – Она вдыхает мой запах, потом отстраняется и смотрит мне в лицо. – Я чуть не умерла, когда услышала про этот треклятый Железный дождь. Мы все тут чуть не умерли.

– Прости. Им не следовало ничего говорить тебе, пока я не пропал без вести.

Мама молча кивает, и я понимаю, как сильно она беспокоилась. Должно быть, садовники собирались в гостиной, здесь или в цитадели, и смотрели видеоновости, как и все остальные. Мужчина-алый подходит к нам, шаркая и приволакивая больную ногу.

– Привет, Танцор, – говорю я, глядя поверх плеча матери.

Мой давний наставник сейчас в рабочей одежде вместо своей сенаторской тоги. Волосы у него седые, лицо отеческое, покрытое морщинами от тяжелой жизни. Но в глазах по-прежнему пляшут лукавые, мятежные огоньки.

– Ты, смотрю, променял сенат на садоводство?

– Я человек из народа, – отвечает он, пожимая плечами. – Приятно снова ходить с грязью под ногтями. Ведь садовники в музее – том, что отдал мне сенат, – не дают прикоснуться ни к одному чертовову сорняку. Привет, Севро.

– Политикан, – говорит Севро, подходя сзади.

Не обращая внимания на то, что мама явно не в настроении, он делает вид, будто собирается схватить ее в охапку и подбросить в воздух, но она останавливает его хмурым взглядом. Тогда Севро нежно обнимает ее.

– Так-то лучше, – ворчит она. – В прошлый раз ты чуть не сломал мне бедро.

– Ой, ну не будьте таким эльфом, – бормочет Севро.

– Что ты сказал?

Он отступает на шаг.

– Ничего.

– Что слышно от Лианны? – спрашиваю я.

– У них все в порядке. Надеются, что ты вскоре их навестишь. Думаю, не взять ли Пакса на Икарию и не провести ли там всю зиму. Тут становится слишком холодно для старых костей.

– Все пути ведут на Марс? – спрашиваю я.

– Это его дом! – отрезает она. – Или вы хотите, чтобы он забыл свои корни? Алого в его крови не меньше, чем золотого! Правда, никто особо ему об этом не напоминает, кроме меня.

Танцор смотрит в сторону, будто не слушая, о чем мы спорим.

– Он полетит на Марс, – говорю я. – Все мы полетим, когда это будет безопасно.

Хоть мы и контролируем Марс, там еще далеко до всепланетной гармонии. Земля Сирен все еще кишит железнокожими ветеранами золотой армии, как и район боевых действий в южной части Тихого океана на Земле. Повелитель Праха уже много лет не рисковал выводить на орбиту большой флот, но наземные войны определенно тяжелее космических.

– И когда же это будет безопасно, на твой взгляд? – спрашивает мать.

– Скоро.

Ни Танцора, ни мою мать этот ответ не устраивает.

– И сколько ты пробудешь здесь? – интересуется она.

– Месяц, не меньше. Ронна и Киран приедут, как ты хотела.

– Ну наконец-то. Я уж думала, Меркурий их похитил.

– Виктра с девочками тоже приедет на некоторое время. Но в конце недели мне придется уладить кое-какие дела в Гиперионе.

– Дела с сенатом… Будешь просить еще людей. – Тон матери так же мрачен, как ее взгляд.

Я вздыхаю и смотрю на Танцора:

– Теперь плохо влияешь на мою мать? Втянул ее в политику?

Танцор смеется:

– У Дианны своя голова на плечах, можешь не сомневаться.

– Вас обоих слушать – оглохнуть можно! – сердится она.

– А вы заткните уши, – советует Севро. – Ровно это я делаю, когда они начинают трепаться о политике.

Танцор фыркает:

– Вот бы еще твоя жена поступала так же!

– Осторожно, приятель. У нее уши повсюду. Возможно, она сейчас слушает нас.

– Почему тебя не было на триумфе? – спрашиваю я Танцора.

Он кривится:

– Да брось. Мы оба знаем, что я не перевариваю всей этой показухи. Особенно на этом чертовом спутнике. Мне подавай землю, воздух и друзей. – Он тепло смотрит на окружающие деревья. При мысли о возвращении в Гиперион на его лицо набегает тень. – Но приходится возвращаться в этот механизированный Вавилон. Дианна, спасибо, что позволила мне поработать в саду вместе с тобой. Мне очень этого не хватало.

– Ты не останешься на ужин? – вздыхает мать.

– К сожалению, есть и другие сады, которые надо возделывать. Кстати, о садах… Дэрроу, можно тебя на минутку?

Мы с Танцором оставляем мать и Севро ругаться из-за вони волчьего плаща и идем по утоптанной тропинке под сень деревьев, в сторону озера. У дальнего берега скользит по воде патрульная лодка.

– Как ты? – спрашивает Танцор. – Только без героически-патриотического дерьма. Не забывай, я тебя знаю как облупленного.

– Устал, – сознаюсь я. – Казалось бы, за месяц пути можно и отоспаться. Но вечно что-нибудь происходит…

– Ты можешь спать? – хмыкает он.

– Иногда.

– Счастливчик. Я вот писаюсь в постель, – признается он. – Наверное, пару раз в месяц. Я даже не помню этих проклятых снов, а вот мое тело все помнит, черт бы его побрал.

Танцор оказался в самой гуще борьбы за освобождение Марса. Тоннельные войны там были еще хуже, чем бои в жилых кварталах Луны. Даже черные не поют песен о своих победах в тех тоннелях. «Крысиная» – вот как они называют эту войну. На протяжении трех лет Танцор с Сынами Ареса лично освободил больше сотни шахт. Если Фичнер – отец восстания, то Танцора определенно можно назвать любимым дядюшкой, невзирая на роспуск Сынов Ареса.

– А как насчет таблеток? – говорю я. – Большинство ветеранов их принимает.

– Психотропы? Не нужна мне никакая синтетика от желтых! Я алый из Фарана. Мои мозги намного важнее сухой постели.

На этом мы и сходимся. Хотя Танцор главный противник моей жены в сенате, а значит, и мой, он до сих пор дорог мне, как член семьи. Лишь после того, как Марс и его спутники были объявлены свободными, Танцор отказался от оружия и принял тогу сенатора, чтобы основать «Вокс попули» – «Глас народа», социалистическую партию низших цветов. Каждая его речь о необходимости пропорционального представительства для меня как заноза в заднице. Дай ему волю, и у нас было бы по пятьсот сенаторов низших цветов на каждого золотого. Хорошая математика. Плохая реальность.

– И все-таки хорошо, должно быть, почувствовать траву под ногами вместо песка и металла, – негромко произносит он. – Хорошо вернуться домой.

– Да… – Замявшись, я смотрю на каменистый берег внизу. – Это с каждым разом все труднее. Возвращаться. Я вроде бы с нетерпением жду возвращения, но… Не знаю. Я этого боюсь. Всякий раз, когда Пакс подрастает еще на сантиметр, мне кажется, что меня обвиняют: мол, ты и это пропустил. – Я нетерпеливо выдергиваю торчащую нитку. – Не говоря уже о том, что, чем дольше я нахожусь здесь, тем больше у Повелителя Праха времени на подготовку Венеры. Значит, война может затянуться.

При упоминании о войне лицо Танцора суровеет.

– И надолго она затянется, по-твоему?

– Зависит от обстоятельств, ведь так? – хмурюсь я. – Главная помеха для того, чтобы получить подкрепление и тем самым положить войне конец, – это ты.

– От тебя ничего другого и не услышишь, верно? Одно и то же: надо больше людей. – Он вздыхает. – Я голос партии, а не ее мозг.

– Знаешь, Танцор, скромность не всегда является добродетелью.

– Ты не подчинился сенату, – ровным тоном замечает он. – Мы не давали тебе разрешения запускать Железный дождь. Мы выступали за осторожность и…

– Я победил, разве не так?

– Мы больше не Сыны Ареса, как бы нам с тобой этого ни хотелось. Виргиния с ее патрициями ограничились тем, что позволили тебе игнорировать сенат, но люди так или иначе начинают понимать, насколько силен их голос. – Он подходит ближе ко мне. – Тем не менее они уважают тебя.

– Не все.

– Брось. Существуют чуть ли не целые секты, возносящие тебе молитвы. О ком еще можно такое сказать?

– О Рагнаре. – Я колеблюсь. – И о Лисандре из дома Луны.

– Род Силениуса закончился на Октавии. Ты свалял дурака, отпустив мальчишку, но если бы он был жив, мы бы об этом знали. Его поглотила война, как и прочих. Остался только ты. Люди любят тебя, Дэрроу. Тебе не следует злоупотреблять этой любовью. Любые твои действия становятся примером. Так что если ты не подчиняешься закону, почему ему должны следовать наши императоры, наши губернаторы? Почему вообще кто-то должен ему следовать? Как нам править, если ты просто идешь и делаешь что хочешь, словно какой-то проклятый… – Он осекается.

– Золотой.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. Сенат был избран. Ты – нет.

– Я делаю то, что необходимо. Как всегда поступали мы с тобой. Но остальные сенаторы делают лишь то, что им нужно для переизбрания. Почему я должен к ним прислушиваться? – Я улыбаюсь Танцору. – Может, ты хочешь, чтобы я принес извинения? Это даст мне возможность усилить армию?

– Как бы не оказалось слишком поздно для извинений.

Я приподнимаю бровь. Хотел бы я сказать, что холодность Танцора мне непривычна, однако наша дружба угасла не вчера. А именно в тот момент, когда он узнал, какой ценой я купил мир с Ромулом. Я отдал Ромулу Сынов Ареса. Я бросил людей Танцора умирать на окраине. Терзавшая меня вина определила наши отношения на годы, заставила меня отчаянно жаждать его одобрения. Казалось, если мне удастся повергнуть Повелителя Праха, я смогу искупить ужас, на который я обрек этих несчастных. Но ничего исправить не удалось. И никогда не удастся. Танцор больше не будет любить меня так, как люблю его я, и это разбивает мне сердце.

– Мы уже начали угрожать друг другу, Танцор? Я думал, мы с тобой выше этого. Ведь мы начинали вместе.

– Да. Вместе. Я забочусь о тебе, как о родном. С тех самых пор, как ты пришел ко мне весь в грязи и был на полголовы ниже меня. Но даже ты должен следовать законам республики, которую помогал строить. Потому что там, где не соблюдают законы, появляется почва для тирании.

Я вздыхаю:

– Снова начитался чего-то.

– Да, черт побери! Золотые хранили нашу историю в тайне, чтобы делать вид, будто она принадлежит им. Каждый свободный человек должен читать, чтобы не быть слепым, чтобы его не водили за нос.

– Никто тебя не водит за нос.

Танцор фыркает, выражая несогласие:

– Будучи солдатом, я смотрел, как твоя жена прощает убийц и работорговцев, и терпел это, потому что мне сказали: это необходимо, чтобы выиграть войну. Теперь я смотрю, как наши люди ютятся по пятнадцать человек в одной комнате, с отбросами вместо еды и ветошью вместо здравоохранения, в то время как аристократия высших цветов живет в башнях, и я терплю это, потому что мне говорят: это необходимо, чтобы выиграть войну. Но будь я проклят, если стану сидеть сложа руки и смотреть, как свергнутого нами тирана сменяет другой, потому что это необходимо, чтобы выиграть долбаную войну!

– Избавь меня от речей, дружище. Моя жена не тиран. Уменьшить роль правительницы в новом уставе Сообщества – это была ее идея. Она решила отдать основные полномочия сенату. Она помогла нашему народу обрести голос. Думаешь, это было ей на руку? Разве так поступают тираны?

Танцор смотрит на меня, сурово и пристально:

– Я говорю не о ней.

Ах вот оно что… Мне все ясно.

– Однажды ты сказал, что я хороший человек, которому приходится делать плохие вещи, – напоминаю я. – Ты дал слабину? Или так много времени провел с политиками, что забыл, как выглядят враги? Обычно они около семи футов ростом, носят большой нагрудный знак с пирамидой Сообщества… а еще у них руки по локоть в крови алых.

– Как и у тебя, – отчеканивает Танцор. – Потери в целом составили один миллион, верно? Один миллион за Меркурий. Возможно, ты готов вынести это. Но остальные устали от этого бремени. Я знаю, что черные устали. Знаю, что я устал.

– Тогда мы в тупике.

– Это так. Ты мой друг. – В голосе Танцора слышится волнение. – Ты всегда будешь моим другом, поэтому можешь не опасаться удара в спину. Но я встану у тебя на пути и сделаю то, что должно.

– Как и я.

Я протягиваю ему руку. Танцор принимает ее и на мгновение задерживает в своей ладони.

Мы пускаемся в обратный путь, и на том месте, где тропинка сворачивает к деревьям, он останавливается и смотрит на меня:

– Дэрроу, ты ничего не хочешь мне сказать? Если да, то сейчас самое время. Пока это дружеский разговор между нами.

– У меня нет секретов от тебя, – отвечаю я, желая, чтобы это было правдой, желая, чтобы Танцор мне поверил. Желая, чтобы он по-прежнему оставался лидером Сынов Ареса и мы могли бы, как прежде, хранить наши секреты вместе. Увы, не всякий противник – враг.

Танцор разворачивается и, прихрамывая, идет в сад попрощаться с моей матерью. Они обнимаются, и он направляется к южной посадочной площадке, где его ждет эскорт. Он берет у охранника белую тогу и надевает ее прямо поверх рубашки, прежде чем подняться по трапу.

– Чего он хотел? – спрашивает Севро.

– Чего хотят все политики?

– Проституток.

– Контроля.

– Он знает про эмиссаров?

– Нет, откуда ему знать.

Севро смотрит, как шерстяная тога Танцора развевается на ветру, пока тот садится в свой челнок.

– В доспехах этот мерзавец нравился мне больше.

– Мне тоже.