Сокол Спарты Иггульден Конн

9

Возле Кира хмурился грузный беотиец Проксен, вид у которого под дождем был унылым. Клеарх, обернутый насквозь промокшим плащом, стоял, скрестив на груди руки. Ночами было слышно, как Проксен у себя в шатре надсадно кашляет. Но никаких жалоб от него, как и следовало ожидать, не поступало. Было заметно, что вблизи спартанцев эллины старались сдерживать свои сетования – по всей видимости, из редкостного уважения. Клеарх этого как будто не сознавал, хотя втайне, быть может, ему было отрадно.

Горы на севере Фригии были покрыты густыми лесами, так что целые армии могли здесь упражняться незаметно для посторонних глаз или врагов. Шесть дней пути к северу от Сард обеспечили уединения достаточно, чтобы наконец впервые свести воедино ряды персидских и эллинских войск. На этом настоял Клеарх. В этом был один из забавных казусов положения Кира: его персидские подчиненные еще не знали, зачем в кулак собрана такая могучая сила, а вот у спартанских лохагов имелось подозрение, что воевать они вышли вовсе не с горными племенами.

Клеарх запросил показать ему качество персидских полков, которыми он будет командовать в бою – вроде бы простой и единственно здравый замысел, но после полутора месяцев упражнений и имитаций боя Кир уже жалел о данном им разрешении. Только сегодня утром он наблюдал очередной разгром персидского полка, который гнали среди деревьев коринфяне, вооруженные лишь посохами да дубинками. Персидский полемарх[28] дожидался на лошади в десятке шагов от Кира, вытянув шею в поисках какого-нибудь знака, позволяющего ему приблизиться к царской особе.

На душе у Кира кипело. Солдаты эллинов опять и опять громили персидское воинство, врываясь и сминая его ряды. Проксен и Клеарх неистощимо созидали новые планы, казалось, на ровном месте, а эллинские гоплиты воплощали их быстро и четко. Персидские силы в сравнении с ними выглядели неуклюжими и тугодумными. Не раз они продолжали тупо выполнять уже отмененный предыдущий приказ, в то время как «враги» стояли в стороне, наблюдая и потешаясь. Оставалось уповать, что с назначением новых строевых начальников все постепенно наладится. Кир посмотрел налево и вздохнул при виде яркоглазого персидского полемарха. Решив более не медлить, Кир жестом подозвал его к себе. Тот незамедлительно прошел через наружную охрану и приблизился, выпячивая грудь, словно бойцовый петух.

Клеарх и Проксен смотрели, как перс плашмя растянулся в грязи. По крайней мере, в этом полемарх Эраз Тираз был безукоризнен. Впрочем, не так уж много приятности в том, когда подобострастие сопровождается полным разгромом твоего войска уже третий раз на дню.

– Повелитель, ты оказываешь мне большую честь, – сконфуженно произнес военачальник. – Я недостоин даже находиться в твоем присутствии. Предоставь мне всего лишь минуту своего времени, и я буду тысячу раз благословен выше всего моего достоинства.

В эту минуту Кир тосковал по грубоватой простоте спартанцев.

– Ты просил слова, полемарх. Если мое время столь ценно, то ты должен как можно меньше его тянуть или говорить более быстро.

– Воистину, повелитель. Я лишь хотел сказать, как я сегодня разочарован своими людьми.

– И только ими? – поднял бровь Кир.

– Повелитель, взываю к пониманию: полки, вверенные моему командованию, состоят из сельских увальней, и большинство из них мидяне[29]. Неотесанные и грубые, как варвары. Топают, как скот, туда-сюда. Останавливаются, когда им велят остановиться, но при этом просто стоят, как мулы, ни о чем не думая. Я сотнями порол их за нерадивость, но их непролазная тупость с каждым днем все растет.

– Чего же ты хочешь, полемарх Тираз? Вернуться домой? Я могу тебе это устроить.

– О нет, повелитель! – с истовой уязвленностью воскликнул перс. – Я лишь прошу, чтобы мне дали часть войска, состоящую из персов. Возможно, мои мидяне с большим удовольствием слушали бы того, кто ближе им по языку.

– Они тебя не понимают? – тихо спросил Кир.

Перс покачал головой, припоминая свой недавний гнев.

– Они толстолобые сельские увальни, повелитель. Мотыжники. В Персеполе я проходил выучку с выходцами из знатных семейств. У меня самого в родословной насчитывается сорок три поколения. Так неужто же я, Эраз Тираз, должен, словно какой-нибудь пастух, пасти этих козлищ? – Он ухмыльнулся своему остроумию. – Думаю, повелитель, мольбы мои понятны.

– Понятны вполне, – кивнул Кир. – Только увидеть затруднение – совсем не то, что устранить его причину. Лично тебе я мог бы устроить порку. Или отрезать тебе уши и выжечь клеймо в знак твоего позора. Или же отправить тебя домой, дав веревку с повелением на ней повеситься. Но таких, как ты, у меня сотни – сотни начальников, не видящих своей ответственности в том, что их люди сломлены, рассеяны и бегут раз за разом, раз за разом!

Последнее Кир проревел, грозно надвигаясь на Эраза Тираза.

Полемарх на это снова повалился ему в ноги, прикрыв голову руками.

– Стража! – рявкнул царевич. – Взять этого умника, раздеть и всыпать ему сорок плетей перед его же строем!

Полемарх, поняв смысл сказанного, закричал в боязливом смятении:

– Повелитель, как я мог удостоиться такой кары? Молю, дай мне повеситься, чем перенести такое бесчестье! Что я такое содеял? Прошу тебя, я не понимаю…

Его уволокли прочь, при этом до слуха еще какое-то время доносились жалобно умоляющие возгласы.

Кир поднял лицо навстречу дождю, льдистыми струйками стекающему по шее. На расстоянии раскатисто чихнул Проксен. Кир, пятками ударив коня в бока, подлетел к нему, по-прежнему беспомощно на себя ярясь. Эллинский военачальник в смиренном жесте поднял руки, после чего достал тряпицу и звучно в нее высморкался.

Рядом с ним прокашлялся спартанец, и Кир перевел внимание на него.

– Ты что-то можешь добавить, Клеарх?

– Если твое повеление высечь минует меня, то, может, и да.

Кир не без труда овладел собой и, кривя рот, сказал:

– Уймись. Я не стал бы сечь эллина, даже если б у меня на то была причина. Ты знаешь, как и я, что твоя служба не есть рабство. Но ты должен понимать, что начальники из персов таких мер ждать от меня должны. Увидев, как Тираза секут перед его людьми, остальные поймут, что он хотя бы отчасти, но повинен в никудышном отражении броска сегодня утром. Так что пускай несколько дней проведет на попечении лекарей. А если порку он вынесет, не уронив лица, то глядишь, и в войске его будут уважать больше, чем нынче. Наверное, я пошлю к нему наставника из мидян, чтобы тот выучил его приказаниям на их языке. Пусть усвоит, пока идет на поправку. Да, пожалуй, это имеет смысл.

Клеарх кивнул, хотя и видел, как царевич при разговоре сжимает и разжимает кулаки.

– Я рад, что ты не стал бы отдавать такой приказ. А то, знаешь, редкий царедворец сознает свои пределы.

Кир метнул взгляд на дерзеца, говорящего, что не стал бы сносить такое наказание, – дерзеца, который ему служил. Лицо царевича зарделось от нахлынувшего гнева. Клеарх, в свою очередь, не без любопытства взирал на попытку царского сына совладать с собой.

– Прости, если что не так, – уже мирным тоном сказал Кир, – но у меня из головы не идет сегодняшнее. Твои воины… просто непостижимы. Я думал, что легенда о спартанцах мне знакома и понятна, но то, как вы действуете в условиях, приближенных к битве… правда превосходит саму себя. Каждый спартанец мыслит так, будто он военачальник, но вместе с тем выполняет приказы, как солдат. Как это все у вас делается, Клеарх? Имея тысяч десять таких, как вы, я бы не нуждался во всем остальном войске. И мир завоевал бы одним этим числом.

– Нас с детства приучают думать за себя, – сказал Клеарх, – но без рассудительности в свободе толку немного. Все мои люди, великий, обучались и сражались вместе годами, еще с той поры, как нас дома натаскивали в мальчишеских казармах. Наши воины, конечно же, подчиняются приказам, но если кто-то из нас узревает возможность для прорыва или слабость врага, то он может решиться нарушить строй и атаковать. Всю битву в совокупности не охватывает ни лохаг, ни простой гоплит. Вот почему ты сидишь на высоком коне, а мы высылаем вперед и по флангам разведчиков. Но какой бы хорошей ни была подготовка, в бою для гоплита неизбежно наступает момент, когда он натыкается на двоих человек слабее его и отрывается от остальных – может статься, к бреши в стене или к вражескому военачальнику. Если дожидаться приказа, драгоценный момент может оказаться упущен. Если бездумно рвануть вперед, то нарушится строй, что может повлечь за собой гибель товарищей. Вот здесь все и решает рассудительность, ее тонкая грань. Если выбор оказывается верным, то воин получает повышение. Его производят в начальники. Ему в награду дают венки, а бывает, что и дом. Если же из-за него наши ряды несут урон, то при воспоминании о том дне все плюются и детей не нарекают именем того, чье имя на веки вечные должно завять в семейной родословной. Вот так, мера за меру, – пожал плечами Клеарх.

На секунду он отвел взгляд, взвешивая свои слова. Кир жестом велел ему продолжать.

– Мне кажется, начальник, которого ты велел высечь, для своей должности слишком глуп. В нем нет ни любви к своим людям, ни справедливой оценки их навыков и храбрости. Я видел его мидян – все дюжие, стойкие люди, которых не так легко сломать. Конечно, они не горят желанием мотаться вверх-вниз по взгорьям со спартанцами и коринфянами, волками воя у них по флангам. Промокшие, продрогшие, они устали, и походная жизнь им в тягость. А тут еще этот напыщенный индюк над ними, которого они даже не понимают – удивительно, что они до сих пор с ним не расправились. Мне кажется, боевой дух у них ниже некуда.

– А как бы с таким человеком поступили спартанцы? – в отчаянии воскликнул Кир. – У меня несколько десятков таких, которые едва ли лучше. И еще несколько, которые явно хуже.

– Мы бы для начала с ним по-тихому перемолвились, – ответил Клеарх. – Впятером или вшестером втолковали бы, что именно он делает не так, если он сам того не замечает. Попытались бы объяснить как можно доходчивей. А потом посмотрели бы, постиг он мудрость или нет. Кого-то этот опыт ломает. Другие считают его признаком зрелости и становятся сильней. Если нет, то, боюсь, их отправляют на пищу волкам. Мы не допускаем слабости, сын царя, но… наши пути не для всех. Наш путь – это, по сути, то, что сегодня сломило один из твоих полков. Можно каждодневно истязать лошадь или собаку – это сделает ее покладистой или злой, но не сделает ее лучше, чем она была.

Кир с ругательством саданул себе кулаком по панцирю так, что закровянились костяшки. Клеарх взирал на него со смешливым интересом.

– Не обессудь, великий, но ты иногда бываешь чересчур подвержен гневу. Между тем каждому войску на выучку потребно время. Мне доводилось видеть, как разрозненные шайки и орды становятся достойными полками. Вы, персы, из известных мне никому не уступаете ни силой, ни выносливостью. Но ты день ото дня заводишься и становишься все жестче, как натянутая тетива. По-твоему, это единственно верный способ управляться с властью?

Кир ответил с горечью:

– В таком случае и трон моего отца не более чем безделушка? И, в твоих глазах, борьба за него ничего не стоит?

– Вовсе нет! Мне и помыслить сложно о награде большей, чем та, которой взыскуешь ты. – Спартанец слегка напрягся, завидев, как к ним придвигается Проксен явно с желанием послушать.

– Но… жизнь одной лишь войной не бывает счастливой. Когда человек месяцами, а то и годами не мыслит больше ни о чем, в нем теряется что-то наиважнейшее. Пожалуй, сродни этому жажда мести, если она разгорается в пожар. Собственная ярость, великий, способна человека разрушить. Я это не раз видел сам. Рассудок человека мутнеет, а может и ввсе утонуть, если человека до этого не прикончит спазм, от которого разрывается сердце или лицо оплывает подобно талому воску. Думаю, если б меня дома не ждали жена, сыновья и дочери, я бы не воевал с таким усердием. А когда я дома, у меня там есть надел, который я мирно возделываю. Там я выращиваю чеснок, оливы. И именно об этом своем местечке я думаю, когда вокруг, слепя и оглушая, звенит металл и веет смертью.

Ощутив на себе удивленный взгляд Проксена, Клеарх зарделся. Он не был привычен к долгим речам, однако к царевичу чувствовал расположение. Вообще Кир пленил своим обаянием – черта, в которой Клеарх стеснялся себе сознаться. Хоть он и вел, бывало, в бой целые фаланги, но в глубине души и у него, и у его воинов неистребимо жило тайное стремление: следовать за достойным человеком. За такого, Клеарх был убежден, его гоплиты пойдут хоть в огонь. Он и сам был к этому готов.

– Великий. Мне порой бывает нелегко все время думать о Спарте. Я отдаю ей всю свою жизнь, кровь и пот, я пожертвовал ей свою молодость, но удерживать ее в мыслях не так-то просто под дождем, когда ремни доспехов тянут и режут, а сам я устал. С моей Каландрой все же полегче.

– Я знал большую любовь, – задумчиво и с тоской вздохнул Кир. – Одну-единственную. Но она досталась в жены другому.

– Может, судьба рассудит иначе, если у тебя здесь все получится, – предположил Клеарх.

Рядом трубно высморкался Проксен; оба обернулись к нему, а тот, хмыкнув, вытер себе тряпицей разбухший нос.

– Великий, у спартанца я бы охотно спрашивал совета насчет войны. А вот за советом насчет любви я бы к нему не ходил. Своих жен они выбирают из тех, кто побеждает в забеге.

– Неправда, – возразил Клеарх. Кир посмотрел на него, прищурясь. – Ладно, иногда бывает. Быстрые женщины рожают сильных сыновей.

– Быстрые женщины с тонкими бархатистыми усиками, – уточнил Проксен и потупился под твердым взором спартанца. А тот, разразившись заливистым хохотом, хватил его по плечу так, что тот покачнулся.

– Царевич Кир, – сказал, отсмеявшись, Клеарх, – ты собрал под свое начало хороших людей. Дай мне год, и я сделаю из них войско, способное потрясти мир. Спартанцев из твоих персов я сделать не обещаю, но коринфяне или афиняне из них получатся вполне. А то и беотийцы. Для тебя этого будет достаточно.

Проксен шутливо замахнулся на него локтем, а Клеарх сделал вид, что уворачивается. Дождь хлестал с нарастающей силой, но настроение у всех троих, как ни странно, улучшилось. Потому они благодушно повернулись к юному гонцу, который сейчас, оскальзываясь, торопливо взбирался по раскисшему косогору. Мальчик был персом – подбежав, он раскинул тростниковый коврик и пал на него, протягивая кожаный футляр для свитков. Кир с хмурым видом сломал печать и растянул кусок пергамента, по которому забарабанил дождь, норовя размыть написанное.

Кир пождал губы.

– Не думаю, Клеарх, что у нас есть нужный тебе год, – сказал он тяжелым тоном. – Мой брат послал нашего старого друга осмотреть войска на западе. Тиссаферн прибыл в Сарды и требует, чтобы я незамедлительно явился к нему.

Кир свернул свиток, который намок настолько, что не лез обратно в футляр. Смяв футляр о колено, он откинул его в сторону и свистнул своего коня, на которого вскочил прямо с земли. Сверху он посмотрел на двоих эллинов, которые приложили правую руку к левому плечу и склонили головы.

– Архонт Клеарх, архонт Проксен. Был бы вам признателен за помощь советом в Сардах. Интересно, какое вы составите мнение об этом царевом посланце. Вам готовить коней?

Мешая спартанцу сказать что-нибудь против, первым откликнулся Проксен:

– Конечно, великий, если таков твой приказ. Мы же присягали тебе на верность.

Клеарх сердито покосился на беотийца, избегая говорить, что ему больше по душе пешая ходьба. Кир действовал почти без колебаний, мысленно уже находясь на встрече с человеком, которого охотнее бы видел с отрубленной головой, чем царским поверенным.

– Так будет быстрее, Клеарх.

– Если хочешь, садись ко мне на лошадь и цепляйся за меня, – предложил Проксен.

– Еще чего, – буркнул в ответ спартанец и снова приложил руку к плечу. – Уж как распорядится великий.

Во дворце Сард Тиссаферн пребывал уже неделю, когда туда всего с сорока воинами прибыл Кир. Что до царского посланника, то его сопровождала охрана из шестисот Бессмертных. Надо сказать, что и это было со стороны Тиссаферна определенной храбростью после того, что произошло тогда между ними на царской террасе. Въехав на пространство внутреннего двора, царевич спешился перед молчаливо застывшими черными рядами Бессмертных. Интересно, был ли кто-то из них в Персеполе, когда его жизнь висела на волоске.

Спрыгивая с коней, сопровождающие Кира всадники подняли облако пыли, подернувшее воинство Тиссаферна рыжеватой дымкой. Коней под уздцы увели мальчики-рабы. Сердце у Кира безудержно стучало. Нельзя исключать того, что брат приказал его убить. Была даже мысль вернуться сюда с войском в несколько тысяч, но это уж наверняка привело бы державу в состояние войны. Надо действовать так, словно он забыл и простил все, что между ними было, и больше не считает Артаксеркса и Тиссаферна своими врагами. Даже если ценой тому жизнь, надо придерживаться именно такого поведения.

Соответственно, он бодро пошагал вперед и сделал вид, что не замечает возросшей напряженности в рядах Бессмертных. Кир с улыбкой протянул руки и заключил старого прихвостня в объятия, еще и трижды облобызав сообразно обычаю. Невольно вспоминалась старая греческая басня о человеке, подобравшем в снегу гадюку. Сжалившись над околевающей тварью, он сунул ее за пазуху, чтобы та отогрелась у груди. А она, воспрянув, всадила в него зубья и убила смертельным ядом. Так и Кир вынашивал под сердцем змею в облике Тиссаферна, который прикидывался другом. Ну да ладно, повтора этой ошибки не будет.

Вместе с Проксеном и Клеархом царевича сопровождал и стимфалец Софенет. Он тоже вышагнул поприветствовать персидского вельможу, который брезгливо сморщил нос на запах человеческого и конского пота, жаркой волной точащегося от собравшихся для приветствия людей. Личный телохранитель Тиссаферна потянулся остановить чересчур близко подошедшего грека, на что Софенет так крутнул ему пальцы, что тот от неожиданности вякнул. Тиссаферн обратил на него взгляд, полный яда:

– Ступай-ка лучше на кухни и проверь, готова ли трапеза.

Телохранитель гневливо вспыхнул, полоснув злым взглядом стимфальца. Софенет как будто и не обратил внимания на происшедшее, зато Кир млел от того, что подпортил представление, которое Тиссаферн намеревался устроить. Мало того что он был вынужден миловаться с недругом; так еще и выходило, будто бы он, особа царской крови, во дворце гость, а Тиссаферн в нем полноправный хозяин, что было откровенным унижением. Царевич с показной улыбкой возложил ему руки на плечи и повернул к себе. Зная неприязнь вельможи к телесной близости, он тем не менее крепко обхватил его на входе:

– Я так рад видеть в этой дали знакомое лицо, мой старый лев! Ведь я по тебе скучал. Думал, ты все еще на меня сердишься за… – он пренебрежительно махнул рукой, – за все, что там было в Персеполе. Может, это все мое воображение, но я решил лучше остаться подальше, лет на несколько, прежде чем мой брат освоится на царском троне как истинно богоподобный властелин…

– Понятно, – ответил Тиссаферн, бросая подозрительный взгляд на троих эллинских военачальников, шествующих позади. Он точно не знал, говорят ли они на языке персидской державы. – Повелитель, а ты тут, я вижу, по-прежнему привечаешь греков?

К удивлению, Кир погрозил ему пальцем, как какому-нибудь мелкому шалунишке.

– Да будет тебе известно, старый лев, из-за тебя я влез в долги перед спартанцами. За потерянную охрану одними извинениями перед ними было не отделаться. А выплаты их семьям! Твое лукавство обошлось мне в такую сумму золотом, что можно было оснастить целое войско. И что я мог сделать? При этом я неизменно хранил верность, ты же сам это утверждал. Всю свою жизнь я служил трону и моему отцу, а теперь вот желаю состоять в услужении у моего дорогого брата. Ты ж меня знаешь, мой старый лев. Все наши неприятные моменты оставлены мною позади. Чего же еще нужно?

Поток велеречивых слов да еще эти ободряющие пожатия стародавнего ученика Тиссаферна убаюкивали. Однако с углублением в переходы дворца, отсекающие зной снаружи, он так и не хотел расставаться с ролью хозяина.

Помимо охранников Тиссаферн привел с собой еще и целую орду слуг, среди которых повара, отравители, постельничие, убийцы и вообще все, кто может так или иначе понадобиться. Всех сподвижников Кира взяли под опеку банщики и массажисты, после чего их ждала приготовленная Тиссаферном трапеза. На лице царевича не читалось ни намека на какое-либо недовольство.

– Ужин будет подан на закате, повелитель, – объявил Тиссаферн. – Мой повар колдует над блюдами уже несколько дней.

С некоторой обескураженностью он склонялся к выводу, что докладывать Артаксерксу об измене не придется. Хотя всю эту неделю в городе Тиссаферн не бездействовал. Три его лучших лазутчика отправились добывать любые относящиеся к делу сведения. В каждом городе существовала сеть, снабжающая царевых людей донесениями. Так что через определенное время у Тиссаферна должна была сложиться совокупная картина всего полугодичного пребывания царевича в Сардах: все его разговоры, каждый его шаг и всякое решение. Лазутчики собирали все крупицы по мере поступления, а общие выводы Тиссаферн должен был сделать, сложив все воедино. Помимо этого, с Киром он собирался ежедневно трапезничать, а попутно за ним наблюдать. Зная его с младых ногтей, все его утайки и обманы Тиссаферн рассчитывал распознавать мгновенно. От осознания такого высокого доверия старый наставник расправил плечи и горделиво выпятил грудь. Его оценка была, по сути, выбором между жизнью и смертью, а от его слова зависело движение несметных ратей.

Взмахом Тиссаферн подозвал двух молодых рабов, чтобы сопроводили его в баню. Купания он любил, а сейчас настроение у него было особенно приподнятым. Еще бы: ведь он правая рука всевеликого царя, карающая десница царского дома. Сама эта мысль вызывала удовольствие.

Ужин в тот вечер проходил в уединенной обстановке. Несмотря на то что людей у Тиссаферна было достаточно, чтобы поставить их на каждом углу и переходе дворца, стоять вдоль стен в обеденной зале он допустил всего шестерых. Сам он облачился в шитый темным золотом, свободно ниспадающий наряд, под которым, тем не менее, угадывались припудренные складки жира, которых в прежние времена Кир на своем наставнике не замечал.

Окна здесь находились в верхней части стен. В этой зале некогда развлекал сатрапа Индии царь Дарий, бросая гостям спрятанные в чашах со сливами рубины, словно это были кусочки сластей. По особым воздуховодам, прихотливо размещенным в черепичной крыше (чудо изобретательности безымянного архитектора), зала обдувалась прохладным ветерком. Стол был облицован темно-зеленым мрамором, отшлифованным до такой зеркальности, что между блюдами проглядывали отражения потолочных балок и лица нагибающихся слуг. Царевич восседал во главе стола с Тиссаферном по правую руку. По левую сидел Клеарх, а Проксен и Софенет далее вдоль стола.

Тиссаферн продолжал разыгрывать из себя хозяина, рекомендуя то или иное яство. При этом он чутко наблюдал, не замешкается ли Кир прежде, чем их отведать. Но если царевич и опасался яда, внешне он этого не выказывал. Отсутствие подозрительности, надо признать, предполагало отсутствие измены. Если человек затеял что-то неладное, то он подозревает его и в остальных. Между тем Кир преломлял хлеб и отпивал вино неторопливо и расслабленно, со спокойной небрежностью в движениях.

– А скажи мне, повелитель: эти греки говорят на нашем языке? – задал вопрос Тиссаферн.

К его удивлению, и Проксен, и спартанец Клеарх кивнули, хотя первый при этом шевельнул пальцами: дескать, способность так себе. Софенет огляделся с таким видом, будто слышит не более чем лай собак – грубоватость, означающая непонимание. Видимо, звуки чужой речи он воспринимал как нечто постороннее, чего можно не слушать или вовсе говорить поверх.

– Как видишь, старый лев, персидский язык – язык торговли и войны, по крайней мере, среди тех, кто делает войну своим ремеслом.

Кир говорил непринужденно, будто они по-прежнему были друзьями.

– Вижу, повелитель. И постараюсь не допустить опрометчивости. Однако твой брат распорядился, чтобы я оценил готовность наших войск, размещенных здесь. И моя задача справиться об их численности. Она тебе известна?

– Разумеется, – ответил Кир, щедро накладывая ложкой икру на хлеб. – Я прикажу, чтобы мой эконом показал тебе все наши записи. Это ведь ты в свое время наставлял меня вести всему учет. И было бы стыдно, если б ты нынче уличил меня в нерадивости.

Тиссаферн рассмеялся, опорожняя кубок и подставляя слуге, чтобы тот наполнил его снова. Вино блаженно размягчало, и он улыбнулся царевичу. Возможно, младший сын Дария оказался душою милостивей, чем можно было предположить.

– Еда хороша, – произнес Клеарх на греческом.

Тиссаферн на эту бестактность нахмурился, но Кир быстро перевел. Зато Софенета первые понятные ему слова, наоборот, порадовали.

– Так ведь я привез своего повара, – пояснил Тиссаферн. – Честно сказать, в моем возрасте странствовать без него негоже. Ничто не усваивается мной, если только не приготовлено его руками. – Он сокрушенно похлопал себя по животу. – Стерегись старческого несварения, Кир.

Царевич улыбнулся открытой улыбкой, словно они, как когда-то, действительно были добрыми друзьями. Хотя именно этот сидящий рядом человек не так уж давно добивался, чтобы его голова слетела с плеч. И ни приязненности, ни доброты не было в этом жирном старике, уминающем баранину с апельсинами. Одного лишь взгляда на стражу, стоящую вдоль стен, было достаточно, чтобы понять: по знаку хозяина они в любую секунду готовы вступить в схватку. На Кира они смотрели как на врага, напоминая, что таковым он и является. Тем не менее угощение было отменным, и Проксен поднимался из-за стола со стоном. Было свыше десятка перемен блюд и вин, все это с объявлениями и дифирамбами в адрес повара (Киру под конец уже хотелось Тиссаферна удушить). Эллины ели мало, видимо, следуя примеру Клеарха, который лишь пробовал поднесенное, словно проверяя его на наличие яда. По всей видимости, именно этим он и занимался.

В сумерках, на исходе долгого дня, было трудно сдерживать зевоту. Кир откинул голову и похлопал себя по открытому рту.

– Завтра, старый лев, я проведу перед тобой некоторые из наших лучших полков. Я потратил на них целое состояние, но думаю, ты согласишься, что оно того стоило.

– Надеюсь на это, повелитель, – отозвался Тиссаферн с ноткой предупреждения в голосе.

В нависшей тишине Тиссаферн увидел, как младший сын царя возвел бровь. Было видно, что он ждет, когда вельможа расстелется перед ним ниц. Хотя для человека, прибывшего давать оценку, такое было, согласитесь, не вполне уместно. Тиссаферн неловко поклонился в пояс и выпрямился, зардевшись под взглядом Кира, полным холодного недоумения.

Тиссаферн искательно заулыбался:

– Сейчас иные времена, повелитель.

К его удивлению, лицо Кира сделалось жестким.

– Нет, Тиссаферн. Я сын своего отца и брат великого царя Артаксеркса. Ты хочешь выказать непочтительность высочайшему семейству, правящему дому?

Быть может, это и мелко, но после вечера с нелицеприятным человеком и осторожничанья как бы чего не вышло, Киру сейчас мучительно хотелось поквитаться, и он держал на себе взгляд Тиссаферна, пока тот, побагровев лицом, не начал опускаться, медленно и плавно, пока наконец не растянулся на полу плашмя.

– Ну вот. Очень важно помнить, кто из нас здесь хозяин, а кто гость, – тихо и уже без нажима молвил Кир, а затем протянул руку, помогая вельможе подняться на ноги. – Этим эллинам неведом ритуал поклонения особе царской крови. У тебя, Тиссаферн, это так хорошо получается, что я прямо чувствую тоску по дому.

– Благодарю, повелитель. Ты делаешь мне честь, – сипло выдавил Тиссаферн, так насмешив Проксена, что тот поспешил громко, с треском высморкаться, дабы это скрыть.

10

Подлинный ранг Тиссаферна как гостя определить было невозможно. Знатности в нем не было ни капли, однако при нем была державная печать, дающая ему полномочия действовать от имени царя, и уж он не видел себя не кем иным, как посланцем, надзирающим за всей западной частью империи. Вид у него был отнюдь не просительный: атласные одежды, породистый жеребец, почетное место на парадном кругу Сард. Присутствовать на событии попросился местный сатрап, а за ним стал напрашиваться и весь цвет города – кто подкупом, кто лестью, а кто и угрозами.

Мимо вельможного гостя по пропеченному солнцем полю шли ряды, гарцевали кони и громыхали колесницы. Для защиты от зноя над важными особами был растянут льняной навес, а рабы веяли опахалами. У Кира радость от зрелища подтачивалась мыслью, что все это будет изложено брату с невесть какими замечаниями.

В более невинные времена царевич с удовольствием показывал свое отборное воинство и наиболее сложные маневры своему наставнику в надежде, что вести о его успехах дойдут до ушей отца в Персеполе. Сегодня это проще простого: за месяцы собрана и обучена такая силища. Тысячи эллинов и столько же персидских полков шагали парадным шагом, делали сложные перестроения, демонстрировали приемы и схватки единоборцев и небольших групп. Для того чтобы впечатлить Тиссаферна, у Кира была заготовлена постановочная битва, рассчитанная на зрителя. Но теперь это казалось излишеством. С улыбкой посылая за охлажденными напитками, он истекал потом.

На обширном пространстве поля царевич и Тиссаферн были единственными конными, а остальные гости и посетители располагались по обе стороны на искривленных скамьях, все равно что зрители в греческом театре. Настроение, несмотря на гнетущий зной, было приподнятым. Из купцов и знати многие прихватили с собой незамужних дочерей, чтобы те, хотя бы ненароком, оказались замечены неженатым царевичем, который, по слухам, недолюбливает гуляния и редко на них показывается.

Найдется ли хоть какой-нибудь слушок, который не дойдет до ушей Тиссаферна, а через него и брата? Сомнительно. Пока Артаксеркс не произвел наследника, Кир по прямой линии преемник трона. А его любовные связи или их отсутствие – предмет большого беспокойства для высочайшего дома. Надо же, не создать за отпущенные месяцы ширму понадежней! Он весь ушел в создание большой военной силы, отряд за отрядом, полк за полком. Ему и в голову не приходило, что брат может подослать человека с якобы невинным вопросом насчет того, посещает ли царевич театр, не ухаживает ли за какими-нибудь женщинами из высокопоставленных семейств. Две его греческих пассии не в счет.

Кир чувствовал, как по щеке стекают капли пота, и сознавал, что стягивает себя узлом. Ложь была ему ненавистна, а напряжение от вынужденного притворства изматывало. Помнится, мать ему однажды рассказывала про одного премудрого, который был знаменит суровостью своего нрава и тем, что смирял его в себе настолько, что никто и никогда не замечал его во гневе. Когда он умер, возникло подозрение, что причиной смерти мог послужить яд, и тогда тело вскрыли для выяснения причин гибели. Мышцы у премудрого оказались связаны в корявые узлы, что образовались за долгие годы сдерживания гнева, направленного против себя, но который он никогда не выпускал наружу.

И вот теперь, когда Тиссаферн то и дело оборачивался с одобрительным возгласом насчет того или иного поединщика, Кир ощущал себя тем премудрым. Сейчас ему оставалось послушно кивать и склабиться на солнце, в то время как страхи в нем только росли. Всем было известно, что его отец держал по всей империи соглядатаев – но даже они сами не знали об истинных размерах той сети. Кир взял себе за правило действовать так, будто он находится под наблюдением; как будто каждое слово, произнесенное им, может подслушать худший из врагов. Это выглядело наиболее безопасным, когда нельзя было понять, кому верить. И вместе с тем предосторожность легко забывалась теплыми ночами под доброе вино, друзей и услады. В такие минуты казалось возможным выплеснуть всю свою жизнь в нескольких словах.

Толпа на скамьях сдержанно гудела, когда через ворота на поле вошли четыре сотни спартанцев и, разворачивая строй, проворной рысцой устремились наперерез персидскому полку, недвижно застывшему на другой стороне. Зрители завороженно следили за мельканием красных плащей, проворно движущихся идеально ровными рядами. Насчет этих плащей не было единства мнений даже у самих спартанцев. Одни командиры перед боем приказывали их снимать, так как это одежда для зимы и для показа, а в сражении за нее легко может цепляться и дергать неприятель. Другие, такие как Клеарх, использовали их для ухватывания вражьих клинков, а также для ослепления врага взмахами плаща с последующим вонзанием через него меча. Вообще это было делом личного выбора людей, чья жизнь зависела от их боевых навыков, но надо признать, что на строевом поле они смотрелись действительно впечатляюще. Постановочный бой, который задумали царевич с Клеархом, должен был потешить если не греков, то, во всяком случае, персидских зрителей. Сами спартанцы, отрабатывая этот маневр, лишь пожимали плечами. Они знали о своем превосходстве, неважно, что там персидский царевич желал явить своему старику наставнику.

Менее чем в сорока шагах от Тиссаферна и Кира спартанцы сняли со спин щиты и надели их ремни на руки. Одновременно с этим они медленно опустили свои длинные копья, держа их навесом, а не как посохи. Через считаные секунды они готовы были атаковать; Кир невольно сглотнул от мысли, каково оно, стоять перед такими людьми на поле брани. Все прочие построения затихли, готовясь наблюдать эту заключительную сцену. Толпа замерла, смолкли даже птицы.

Кир молча взмолился, чтобы персидский полк не разбежался прямо на строевом поле. Полку были приданы восемьсот лучников, которые должны были стрелять стрелами без наконечников. Спилить острия у спартанских копий, не выведя их при этом из строя, не получилось. Клеарх отказался ради какой-то потехи уничтожать оружие отцов. Так что гоплитам предстояло вытерпеть град стрел, но удержаться от растерзания персов в ответ.

Две силы сближались на вид неспешно. У Кира непроизвольно сжались кулаки, когда ряды персов остановились в двухстах шагах. Лучники с плавной гладкостью натянули тетивы и с дружным выкриком отпустили их – впечатление такое, будто взмахнула крылами огромная птичья стая. В то же мгновение со стороны спартанцев грянули команды, и над присевшими рядами образовался золотистый купол из сомкнутых щитов, по которым секунду спустя дробно застучал град из сыплющихся стрел. В колчане каждого из восьмисот лучников их было двенадцать, так что на щиты обрушился почти десяток тысяч. С расстояния зрелище смотрелось величественно, особенно после долгих предварительных стрельб по мишеням. Некоторое число неизбежно ушло на сторону, что Тиссаферн не преминул едко заметить. Хотя в целом он взирал благосклонно и, сидя верхом, похлопывал залпу в ладоши.

На поле спартанцы неторопливо распрямились. Вновь стихла толпа, ненадолго ожившая смешками и одобрительными возгласами. Зрители буквально кожей чувствовали зловещие взгляды спартанцев, направленные на персидский полк. Медленно повернулись бронзовые шлемы, глазными прорезями остановившись на зубоскалящих лучниках. Кое-кто из спартанцев выдергивал стрелы, застрявшие в щитах. Бронзу и дерево могли пронзить только наконечники, а это значит, что не все стрелы оказались безопасны. Неизвестно, был ли это случайный просчет или злой умысел кого-нибудь из персидских начальников, втайне надеющихся положить на поле несколько греков. Было видно, как спартанцы перед броском что-то меж собой обсуждают – о боги, хоть бы не намерение поквитаться. Воины в красных плащах, поддразнивая врага, приняли чуть согбенную позу готовых прянуть гончих. Серьезных ран, похоже, никому не досталось. Но укрытые шлемами взгляды тем не менее упирались в лучников. Киру вспомнились слова царя Леонида при Фермопилах. Тогда персы передали ему, что их стрелы закроют солнце, а тот ответил: тогда будем сражаться в тени.

Тиссаферн хохотнул каким-то своим мыслям об увиденном, а спартанские лохаги скомандовали своим мрачным воинам снова встать прямо. Острия длинных копий поднялись, а щиты были убраны за спину, как в походном порядке. Поглядывая на них через поле, персидские лучники с прежней веселостью хлопали друг друга по спинам, стоя врассыпную, словно пришли на гуляние или свадьбу. Кир внутренне кипел. Если б не стыдоба перед Тиссаферном, он бы сейчас криком призвал спартанцев наброситься именно сейчас, дав урок его растяпам насчет потери бдительности. Ведь это все равно что запускать лис в курятник! Даже простой урок не обойдется без крови.

Тиссаферн головотяпства персидских лучников как будто не замечал. С помощью телохранителей он слез с коня, а с ним был вынужден спешиться и Кир. Коней передали слугам. Тиссаферн, длинно потянувшись, зевнул, на царевича глядя с лукавством. Щелчком пальцев он затребовал еще один напиток со льдом – четвертый по счету, – хотя каждый из них стоил целый золотой (размер месячного жалования). Лед для этих целей поступал насеченными глыбами с высокогорных озер и летней порой хранился в недрах глубоких подземелий. Получается, одна лишь чаша голубого стекла являлась своеобразным символом цивилизованности и богатства. Тиссаферн имел пристрастие к сладким сокам с горкой ледяных осколков. А еще более он был пристрастен к власти, которая дает рукам доступ к этому богатству.

– Зрелище было великолепным, – похвалил он, со сладострастным причмокиванием отхлебнув из кубка. – Хорошо, что эти чужеземцы чувствуют на себе победную силу, особенно персидских войск. Мне бы не хотелось докладывать твоему брату, что здесь твои греки мнят себя выше, чем им отведено, – нахмурив брови, он оглядел стоящее на поле воинство. – Отчего-то я не вижу на спинах спартанцев полос от порки. В достаточной ли мере ты с ними строг?

Последнее он произнес вопросительным тоном, и Кир придавил в себе изначальный позыв к резкости. Как сын царя, он командовал всеми войсками Персии. Тиссаферн, безусловно, понимал, что смыслит в этих вопросах куда меньше, чем он. Но старику хотелось его поподдевать, слегка отыграться за свою вчерашнюю приниженность, как будто их двоих уравнивало то, что при нем были печать и доверие царя Артексеркса. Истинный охват его полномочий узнать было невозможно. Прямой вопрос на этот счет был бы неуместен, а посылать к брату гонца уже не имело смысла. В результате приходилось сносить осиные укусы и грозные намеки, не выказывая в ответ негодования. Тиссаферну, насколько известно, было велено проверить царевича, и именно этим он сейчас и занимался.

– Дисциплину среди спартанцев я поверяю их начальникам, – сказал Кир. – К примеру, если кто-нибудь из их числа начнет проявлять леность или прожорливость, его накажут весьма жестоко, так как, по их понятиям, это ставит под угрозу жизни остальных. К этим вопросам они относятся с редкостной серьезностью, как к посягательству на свою честь и вообще репутацию их родного города.

– Гляди-ка. Варвары, а какие утонченные, – ухмыльнулся язвительно Тиссаферн. – Как будто у них действительно есть понимание о чести, да и вообще о благородстве как таковом. Уверен, твой брат не оценил бы твоих восторгов касательно этих вояк. Или ты станешь это отрицать?

В Кире вновь поднял голову гнев, так что было даже сложно ответить на эти слова без горячности.

– Отрицать я не буду. Сродни этому отрицание того, что небо голубое. Я восхищаюсь хорошими воинами. А со спартанцами в этом не сравнится никто.

– Ты хочешь сказать, что они превосходят наших Бессмертных? – с нажимом спросил Тиссаферн.

– Фермопилы тому свидетельство. Платеи тоже. Если я хочу, чтобы границы моего брата были крепки, я должен брать к себе лучших, чтобы они обучали наши полки.

Тиссаферн поостыл, хотя прежде, чем ответить, помешкал.

– Кому-то лучше про Платеи не упоминать. Место, где спартанцы разгромили нашу пехоту, а затем устроили резню уцелевших в лагере. То был поистине черный день. А ты вот восхваляешь сыновей и внуков тех самых варваров и негодяев! Посмотри, как они там стоят таращатся! Будь ты исправным хозяином, ты бы взял одного из их начальников да высек за дерзость своих людей. Честно сказать, я удивлен, как твой брат…

– Артаксеркс должен знать, что его держава пребывает в мире, – перебил его Кир, – а мир выигрывается за счет сильных границ. И что хорошо обученные войска готовы выступить в любой час. Я собрал самых лучших, чтобы улучшить наши персидские полки. Для меня они точило, которое натачивает и заостряет. В этом и состоит для него их важность.

Кир решил не продолжать, пока из уст не вылетела какая-нибудь непоправимая колкость. Непонятно, искренне ли Тессаферн гневается на заносчивость спартанцев, или же хочет вызвать на откровенность, способную погубить.

– Так или иначе, все это моя забота.

Тиссаферн обернулся к одному из прибывших с ним начальников:

– Полемарх Бехкас, видишь вон того спартанского военачальника в леопардовой шкуре? Да, в шлеме с перьями. Подзови его сюда.

У Кира от удивления приоткрылся рот. Вмешиваться в приказ он не пытался, ибо это означало пожертвовать своим достоинством. Офицера привел с собой Тиссаферн; несомненно, он подчиняется лишь одному хозяину.

– Ты думаешь распоряжаться в моих казармах? – спросил он с мятущимися мыслями.

Тиссаферн полоснул его косым взглядом. Что примечательно, его рука сейчас лежала рядом с засунутым под кушак кинжалом, как будто Тиссаферн подумывал его вынуть. День неожиданно пошел насмарку, выявив озлобленность царедворца. Смятенным взглядом Кир встретил Клеарха, который тяжеловатой трусцой подбежал к всадникам, снимая на ходу шлем. Спартанец с невозмутимым видом встал, держа ноги на ширине плеч. Судя по виду, он рассчитывал на похвалу, и никак не на взыскание. А потому брови у него поползли вверх, когда Тисаферн сердито указал в его сторону:

– Заносчивость этого человека вызывает у меня неудовольствие! – возгласил он. – И, будучи полномочным представителем царя Артаксеркса, да будет стократ благословенно его имя, я желаю подвергнуть этого человека порке в назидание остальным. Полемарх Бехкас, выделить одного из людей покрепче, пусть приготовит розги! Раздеть этого спартанца до пояса и уложить. Отсчитывать удары буду я.

– Этому не бывать, – процедил Кир, изумление которого сменилось жарким гневом. – У тебя нет таких полномочий. – Он ткнул рукой в шедшего брать Клеарха начальника: – Не сметь трогать этого человека. Лечь к ногам моим, сейчас же!

Последнее вырвалось рычащим криком, и полемарх повиновался. Но что изумляло, Тиссаферн оставался стоять, хотя побледнел и мелко трясся.

– Повелитель, – ссекающимся голосом выговорил он, – твой царствующий брат пожелал, чтобы все шло без нарушений. Я его голос, а значит власть самого трона роз. Во всяком случае, в этой крысиной норе, далекой от остального мира. Вели принести сюда мою суму: в ней лежит его личная печать – его священное слово, оправленное в золото. Не дерзнешь же ты ослушаться прямого приказа самого трона?

– Ты не трон. И ты здесь не властен, Тиссаферн, – уничижительно и властно рек царевич. – Войсками империи распоряжаюсь я. Один. Что ты знаешь о войне? Ты видишь на поле этих спартанцев с копьями, мечами на боку и кописами у поясницы? Если ты посягнешь на их военачальника, сидеть сложа руки они не будут. Если ты ожжешь его плетью, то от злой участи мне не уберечь ни тебя, ни твоих людей.

– Ах вот как, – вытеснил Тиссаферн. От напряжения его губы посерели, и он брызгал желчью и ядом, сбросив с себя маску смешливого терпения. – Так они своим дикарством наводят на тебя страх? Право, забавно. Остается лишь недоумевать, кто же здесь истинный хозяин, если твои дикие псы могут так легко срываться с поводка.

– С вашего позволения, – встрял вдруг Клеарх, удивив их обоих. – Прошу не серчать, но царевич Кир в своих наблюдениях не вполне точен. Мои спартанцы вмешаются только в том случае, если я отдам приказ.

На придворном персидском он говорил четко и ясно, с легким сузским выговором. Тиссаферн раздраженно воззрился, но спартанец оставил это без внимания, обращаясь к Киру:

– Великий, если мои люди чем-то прогневали посланца твоего брата, то порку я, конечно же, перенесу. Эка невидаль. Не поднимут мои люди и оружия. Дисциплину мы понимаем наряду со справедливостью. Думаю, это будет для них отличным уроком.

Клеарх смолк в ожидании ответа, пристально глядя на Кира, который сейчас все взвешивал. Под немигающим взглядом Тиссаферна взаимные намерения обоим приходилось угадывать, одновременно утаивая их от злокозненного наблюдателя.

После долгой паузы царевич кивнул:

– Что ж. Тиссаферн тут действительно нашел в поведении твоих воинов что-то предосудительное. Если ты снимешь плащ и нагрудник, то тогда эта показная кара состоится.

Под устало-протяжный вздох Кира спартанец опустился на одно колено и склонил голову, после чего начал разоблачаться. Обычно касанию колен о грязь он предпочитал поклон, значит… выбор сделан правильный? Кир старался не выдать своего облегчения. Между тем всего несколько дней назад Клеарх сказал, что он не может приказать его высечь, и вот те раз. Когда на Клеархе остались только кожаная юбка и сандалии, он, как ни странно, стал казаться крупнее, словно высеченный из глыб темно-янтарной древесины. Рельефные твердые мышцы, упрятанные под металл нагрудника, более впечатляли открытые глазу.

На поле спартанские шлемы по-прежнему скрывали лица воинов, недвижно взирающих на все с холодной отстраненностью. Там все видели, что Клеарх обнажился до пояса. Даже не глядя в их сторону, он подошел к зрительским скамьям и оперся там о белый крашеный столб, одну руку положив поверх другой. На глыбы спартанских мышц Тиссаферн поглядел блекло и снова услал одного из своих за розгами. Представление он решил досмотреть до конца. Кульминация, которую он хотел спроворить, вышла несколько боком, но оставалась хоть какая-то надежда, что этот грек закричит. Мысль о том, что спартанец под розгами завопит или расплачется, была некоторым воздаянием за зряшный, по сути, день.

Пока воин готовил розги, спартанцы встали навытяжку. Клеарх возвел глаза к небу и пробормотал что-то, невнятное из-за расстояния. Слышно было, как, рассекая воздух, загудели прутья со свинцовыми наконечниками.

Хлестко щелкнул первый удар, красными рубцами ложась на старые шрамы; брызги крови попали на секущего, и тот невольно отпрянул.

– Один, – ехидно кривя рот, произнес Тиссаферн, у которого от долгого стояния затекла спина. При втором ударе он пошептал слуге, и тот принес стул, на который Тиссаферн с томительным вздохом опустился.

– Два-а, – протянул он со злорадной дрожью. – Или это было три? Может, начнем отчет сначала?

– Было два, – сказал Кир. – Я буду вести счет до сорока. Пожалуйста, усладись еще одним ледяным соком.

Слова прозвучали как оскорбление, так что Тиссаферн вспыхнул. Кир недоумевал, как он раньше не замечал в этом человеке злобы. Была ли она в нем всегда или каким-то образом появилась с переменой хозяина розового трона? В этом человеке Кир на протяжении десятилетий видел друга, но, вероятно, тогда он был царевичем, а Тиссаферн небогатым воинским начальником и учителем. Когда один возрос, а другой понизился, это выявило в пожилом человеке горечь или слабость, которая, возможно, присутствовала в нем всегда.

Клеарх мужественно терпел удар за ударом. В плети была примерно дюжина жгутов. Каждый удар разрывал кожу крест-накрест, обнажая внизу более светлую плоть. Руки спартанец держал на столбе, и был момент, когда Клеарх заметил, что впивается в дерево чересчур сильно. Выдохнув, он приослабил хватку, слегка согнув ноги.