Сокол Спарты Иггульден Конн

Анаксис ахнул от боли: в зазор между щитами угодила стрела и впилась ему в бок, прямо в сведенные судорогой напряжения мышцы. Видно было, как упруго дрожит оперение, но выдернуть ее значило открыть кровоток. Ранение вызвало волну тошнотной слабости.

– Хотелось бы, чтобы они нас запомнили, – обратился к товарищам Анаксис. – Если вы уже отдохнули.

– Я думал, это ты здесь расположился на отдых, – рыкнул один из спартанцев.

Анаксис с усмешкой обрубил древко стрелы кописом, невольно крякнув на то, как внутри тела что-то хрупнуло.

Испуганно пятясь, лучники оставляли пространство, вполне достаточное для натиска гоплитов. Сейчас персы отчаянно искали способ помешать горстке спартанцев прорваться и умножить свое число теми, кто вспрыгнет за ними следом.

Анаксис и его товарищи бросились вперед, выставив перед собою щиты. Навстречу им неслись стрелы, которые с лихорадочной поспешностью пускали персы. В боевом столкновении щиты сами по себе были неплохим оружием; те, кто поднаторел, использовали для удара их кованые кромки или даже метали плашмя вместо копий. Среди персов начиналась паника; греки кромсали их смятые ряды. Уцелевшие внизу спартанцы нестройным хором завели песнь – боевой гимн смерти.

Анаксис уже всходил на верхнюю ступеньку, когда копис оказался выбит у него из ладони. Навстречу из проемов с обеих сторон густо сыпало свежее персидское воинство с луками, мечами и копьями. Копья были, конечно же, сподручней для убийства тех, кто оказался в западне. Будь он персидским военачальником, он бы и сам отдал такой приказ. Расстрел из луков был не более чем издевкой, а в бою серьезных противников нужно что-то посущественней. Взор у лохага уже туманился; еще немного, и душа отойдет в Аид. Что ж, будет приятно увидеться там с царем Леонидом, стоявшим насмерть при Фермопилах. Кто, как не он, сполна познал цену персидского коварства. Пожалуй, можно будет поднять с ним чашу уже нынче вечером, если вовремя пересечь Стикс.

Киннис снизу беспомощно наблюдал, как те, кто вознесся на карниз, один за другим падают, забирая с собой последние надежды. Копья были израсходованы, трофейные колчаны опустели, хотя среди мертвых в изобилии валялись ломаные стрелы.

Персидские лучники больше не насмехались. Во дворе лежали десятки людей в черном, а кровь других обагряла ступени с обеих сторон. Но тем не менее спартанцы потеряли половину своих, а попытка прорыва ничем не увенчалась. Кое-кто из воинов еще пытался поднять своих товарищей на карниз, но лучники уже знали, как с этим справиться, и зорко следили за попытками спартанцев; те падали, пронзенные стрелами.

Киннис выкрикнул приказ забирать копья у павших и метать во врага.

Спартанцы под градом стрел делали то, что велено, и прилежно целились.

Воздух со свистом рассекали кописы и мечи. Наверху пару раз, словно диски, были пущены щиты, сшибая с карниза персов – тех, кто срывался, тут же рубили в куски на дворе, хотя град стрел лишь усиливался.

Киннис удерживал людей вместе все меньшими и меньшими группами, чтобы они, сомкнув щиты, могли перемещаться по двору и собирать упавшее оружие, а затем, метнув, снова собирать. Персидское воинство на ступенчатом карнизе продолжало прибывать; свежие воины терялись при виде такого числа собственных потерь. Они обнажали мечи и натягивали луки, успевая напоследок услышать лишь вжиканье смертоносных кописов.

Спартанцы сражались до тех пор, пока их не осталось всего четверо.

Каждый был покрыт кровью, тяжело ранен и изможден настолько, что рука едва могла поднимать щит, в который по-прежнему тукали стрелы. Дерево и бронза щитов напоминали облупленную шкуру в оспинах и шрамах, настолько отяжелевшую от обломков засевших стрел, что ее трудно было держать на весу.

– Стойте! – раздался сверху властный возглас.

Кое-кто из спартанцев знал персидские команды, но не обращал на них внимания. Однако лучники дружно остановились и, тяжко переводя дух, отступили на шаг. Первый персидский военачальник лежал бездыханный. На смену ему выступил другой. Подойдя к краю, он поглядел вниз и покачал головой в изумлении от такого масштабного побоища.

– Я Хазар Заоша! – объявил он на ломаном греческом. – Начальник заяданов[10]! Вы понимаете меня? Отряда Бессмертных! Мужи Спарты, сложите оружие! Вы обречены! Вас совсем мало, а наши силы неисчислимы! И если захочу, я могу…

Киннис метнул в него меч. В попытке уклониться перс дернулся туловищем и с криком ужаса слетел вниз во двор. Подняв голову, над собой он увидел четверых окровавленных спартанцев, смотрящих на него с недобрым интересом.

– Убейте их! – возопил Заоша. – Убе…

Рубящим ударом кописа Киннис заставил его умолкнуть, но и сам безмолвно повалился сверху. Из его спины пернатыми стеблями торчали стрелы. Свой последний выдох Киннис сделал с печальной улыбкой. Гибнуть от предательства стародавнего врага было досадно. Но еще досадней было то, что некому отправить эфорам[11] весть о гибели отряда, ушедшего с надлежащей доблестью, не посрамив чести зваться спартанцами.

* * *

В этом крыле покоев стояла благодатная прохлада от ветерка, мягко веющего вечерами по горному склону – чудо, которым услаждался царь и его двор, от знати до рабов. Летом, когда над равнинами висело марево несносного зноя, здесь было покойно и нежарко. Блаженно чувствуя, как на лице обсыхает пот, царевич сделал глубокий вдох. В воздухе припахивало какими-то пряностями – возможно, корицей, хотя точно не разобрать.

Отца Кир не видел уже много лет. Для него этот ветерок и аромат символизировали детство и дом.

Где лежит отец, спрашивать не приходилось: слуг по мере углубления в покои становилось все гуще. Вокруг царского ложа они роились как пчелы, готовые исполнить любой его каприз. По четыре стороны от ложа глыбились телохранители, грозно высматривая намек на малейшую опасность. На подушках-валиках виднелся недвижный силуэт, лоб которому тряпицей бережно отирала женщина, обмакивая ее в чашу с водой, где плавали розовые лепестки; аромат роз был тягуч и маслянист. Кир припал на одно колено.

Царь Царей медлительно повернул голову: один из слуг что-то тихо ему сказал. Дарий тяжелыми глазами искал сына, и Кир сделал было шаг, но замер, ощутив у себя на предплечье каменную длань телохранителя.

– Господин, прошу отдать твой меч.

Кир расстегнул пояс и протянул оружие. Взяв его, воин отшагнул в сторону, и тогда царевич оказался на расстоянии вытянутой руки от человека, что управлял всей его жизнью от самого младенчества.

Кир улыбнулся, но улыбка исказилась болью. Старика снедал какой-то недуг.

Его руки, что некогда шутя играли тяжелым копьем, были теперь изможденно худы, а обтягивающая кости морщинистая кожа в странных темных пятнах и прожилках.

– Я здесь, отец, – произнес Кир, присаживаясь на край поднесенного рабами табурета. – Пришел сразу, как только услышал, и быстро, как только смог.

– А я ждал тебя, Кир, все ждал, – сухим шепотом прошелестел отец. Голос был настолько тих, что царевич невольно подался вперед, напрягая слух. – Все не мог умереть, покуда ты не пришел. Наконец-то.

На лице отца проглянуло непривычное выражение: что-то вроде злого торжества. Или это просто показалось. Вот он обессиленно смежил веки, и морщины на его лбу слегка разгладились. Повинуясь безотчетному порыву, Кир взял руку отца, которая в детстве тысячекратно обжимала его ладошку, словно железный обруч, а теперь была старчески холодна и немощна. Кир сидел, неловко подыскивая слова.

– Отец… Спасибо тебе за все. Я хотел, чтобы ты был… Чтобы ты мог мною гордиться.

Ответа не последовало, и Кир опустил отцову руку на шелк простыни. Некоторое время он рассеянно поглаживал костяшки пальцев, а затем сел обратно. Служанка с чашей розовой воды, подавшись вперед, снова промокнула царское чело. Вновь дохнул ветер, хотя теперь он показался не таким мягким, как раньше, а как пронизывающие бесприютные ветры осени, что сводят с ума своей заунывностью.

– Отец? – молвил Кир несколько громче.

Он встал и беспомощно смотрел, как кто-то незнакомый, беспрепятственно подойдя к ложу, прислушался к дыханию царя, биению его сердца, и деловито кивнул.

– Уже недолго, господин. Возможно, он нас слышит. Может еще и пробудиться, а может и нет. Он взывал к тебе множество раз. Хорошо, что ты явился в конце концов.

Опять эта колючка, и от кого? От того, кто в свое время и рта не посмел бы открыть. Что это за дух надменности к нему, царскому сыну? Так и витает, так и змеится по этим покоям.

Однако довольно. Чтобы сюда добраться, он четырнадцать долгих дней одолевал по дюжине парасангов. Только спартанцы поспевали за ним, и то он довел их до изнуренности и истощения. Утешался одной лишь мыслью, что еще не поздно, превозмогая на душе тяжесть. Но ни теплого слова, ни нотки признательности от отца. Лишь непонятная усталая горечь, как будто это он повинен в том, что задержался, а его тут все заждались.

Отступая от ложа, Кир почувствовал себя странно опустошенным и растерянным. Он так боялся, что опоздает, молча клял постылые дни.

И в этом своем нетерпении, с томительной и робкой тоской представлял себе улыбку отца, его объятия, которых никогда не знал. А тут все вдруг отвердело и выцвело, и драгоценные камешки его воображения превратились в стекло. Никакой гордости он у этого человека не вызывал. И чего бы он в жизни ни добивался, значение для отца имел единственно Артаксеркс.

Кир протянул руку, молча ожидая, когда ему вернут меч. Державший его царедворец прижимал уснащенные каменьями ножны и перевязь к себе, пуча глаза с таким видом, будто нашел клад и не желает с ним расставаться.

Ну и денек, все будто с ума посходили.

И тут Кир увидел, как к нему направляется его брат, а с ним Тиссаферн. Вид у обоих был посвежевший, слегка расслабленный. Тиссаферн успел переоблачиться в струящийся шелк и даже омыться, судя по еще влажным волосам. Но удивляло не это, а то, что с ними шли вооруженные стражники, которые сейчас рассредоточивались по крылу. Их намерения были вполне красноречивы.

Кир, взвешивая положение, приопустил голову.

Не успел царедворец и вякнуть, как он выхватил у него перевязь с оружием и нацепил на себя.

– Ну вот, так-то лучше, – сказал он. – Брат, скажи мне, что в такой час привлекло сюда этих копейщиков?

– Ты, – улыбнулся в ответ Артаксеркс, в то время как стражники обступили младшего царевича.

Кир, судя по всему, думал им воспротивиться, но в нескольких шагах лежал умирающий отец, и это на него повлияло. Видя замешательство брата, Артаксеркс все с той же улыбкой сказал:

– Кир, ты заключен под стражу. Повелением нашего отца. Для последующей казни.

Кир думал выхватить из ножен меч. Он уже приметил, кого из стражников срубит первым, чтобы вырваться из их круга. И он бы сделал это, если б не братовы слова. Вместо этого он изумленно обернулся и увидел, что отец взирает на него со скучливо-надменной отрешенностью. Не успел Кир осознать, что сказанное братом правда, как веки старика снова сомкнулись.

Царевича схватили за руки и отняли меч. Личная стража Артаксеркса через покои вывела его обратно в кущи садов и тропок. Артаксеркс с Тиссаферном шли следом. Кир на ходу изогнул шею и, несмотря на подталкивание древками в спину, заговорил:

– Зачем ты это делаешь, брат? Я всегда был тебе верен. Или я хотя бы раз дал тебе повод усомниться во мне? Никогда в жизни!

Вместо ответа Артаксеркс чопорно поджал губы.

Когда Кир посмотрел на Тиссаферна, тот лишь потупил голову к песчаной дорожке, не в силах выдержать его взгляда.

3

Кир сидел на солдатском топчане. Дверь снаружи была заперта, хотя это был вовсе не каземат темницы, а комнатка сотника царевой стражи. Сотник определенно ухаживал за собой: тут были и масла, и притирки, пара египетских ножниц, кисточка для окрашивания бороды и даже палочки для чисти носа и ушей – резные, из слоновой кости – на специальной подставке в углу, возле чаши для умывания.

С разных сторон до слуха доносились шумы, присущие казармам: где-то выкрикивали приказания, где-то всплескивался грубый хохот. Кир уперся взглядом в дверь и ждал. Он еще толком не понимал, что произошло, но слишком хорошо знал Артаксеркса, чтобы допустить мысль, что его, Кира, вот так бесцеремонно выволокут и обезглавят, не дав возможности что-то сказать. Брату захочется для начала позлорадствовать или высказать какую-то вину – Кир знал это с уверенностью сверстника, выросшего с ним вместе. Он знал Артаксеркса. Во всяком случае, на это уповал – за его долгое отсутствие дома многое могло измениться.

С наступлением ночи в небе, как на ниточке, повис яркий лунный серп, осеняя своим светом плато. Кир решил, что заснуть нынче вряд ли удастся, но повернулся к стене и закрыл глаза; мысли путались клубком.

Не чувствуя времени, он внезапно проснулся, вскочил с топчана и несколько мгновений стоял, растерянно моргая, в утреннем свете. Долгие дни в дороге, скорбь по отцу и непонятное пленение истощили его, но, как ни странно, он спал как ребенок, а проснулся освеженным и куда более собранным. О боги, его жизнь висела на волоске! Кир запустил пятерню в свою спутанную бороду, кое-как продирая ее. Неплохо бы привести ее в порядок, но для этого требовалась работа и хорошо заточенный небольшой клинок. Но на столе каморки такового не было. По всей видимости, хозяин комнаты пользовался для этого ножницами или заплетал бороду в косички.

Кир проморгался, когда засов на двери отодвинулся и в каморку вошел Тиссаферн, неловко переминаясь с ноги на ногу из-за тесноты, которую создал одним своим появлением. Стражники заглядывали снаружи, но не могли присоединиться к Тиссаферну даже для того, чтобы его защитить. Им оставалось лишь хмуриться снаружи, в то время как Кир ждал, что ему поведает о происходящем его старый друг. Старый лев решил присесть на топчан, который заскрипел под ним, как скорлупка. Кир остался стоять у стены, а один стражник маячил в дверном проеме с целью догляда.

На взгляд Тиссаферна Кир лишь приподнял брови. Он чувствовал себя уязвленным и если б заговорил первым, то тем самым лишил бы себя преимущества.

Спустя целую вечность Тиссаферн тягостно вздохнул.

– Повелитель, мне очень жаль, что все так обернулось. Клинок в любой другой руке я бы, конечно, мог отвратить. Но не твоего отца. – Вид у Тиссаферна был измученным, словно он всю ночь не смыкал глаз. – Кир, я должен тебе сообщить, что этой ночью царь отошел в обитель богов. Мне очень, очень больно. Нынче утром Царем Царей, богоподобным отцом Персии стал твой брат, да благословят его Митра, всеблагой Ахурамазда и все добрые духи. А преславный отец его да найдет радушный прием у своих предков.

Несмотря на потрясение от новости, Кир почувствовал, как в груди встрепенулась надежда.

– Если я здесь по велению отца, чем бы оно ни было вызвано, то мой брат Артаксеркс освободит меня, – сказал он с ощутимым облегчением. – Видно, отцом моим в последний миг завладел злой дух или демон, прокравшись, когда тот был уже слаб и повержен хворью. По крайней мере, теперь он вне их злого влияния. А я могу…

Тиссаферн скорбно покачал головой.

– Повелитель, вчера вечером твой брат подтвердил приказ. Меня это, безусловно, несказанно удручает, но тебя должны казнить этим самым утром.

Человек, который был его наставником в детстве, провел рукой по бороде от основания до кончика. Кир заметил, что он явно нервничает.

– Я должен… без промедления отвести тебя на площадь перед казармой. Не будет ни церемонии, ни свидетелей, кроме нескольких стражников. Соберись с духом, мой мальчик. Вверь свою душу богам и приготовься к суду.

Кир смотрел, не веря своим глазам. Он уже не спрашивал о спартанцах, которых привел сюда. Знание их участи бесполезно, да и неспособно что-либо изменить. Тем не менее он научился от них, как сохранять самообладание в те самые минуты, когда оно действительно на вес золота. Кир собранно смолк и задумался. Оружия при нем нет, хотя можно попытаться вырвать его у одного из стражников. Это лишь означает, что жизнь у него оборвется несколькими шагами ранее, чем он дойдет до площади и опустится на колени возле плахи. В Тиссаферне ему поддержки больше нет, но ведь старый учитель не единственный его союзник.

– Я хочу повидаться с матерью, – объявил Кир. – Попрощаться с ней. – Он пристально наблюдал за Тиссаферном и едва сдержал улыбку при виде того, как тот растерянно нахмурился. – Ее что, ни о чем не известили? В конце концов, я ее сын.

– Полагаю, это забота Царя Царей, – чопорно заметил Тиссаферн.

Оба подняли головы от внезапной стукотни и тревожной суматохи где-то снаружи. Обоих захлестнули совершенно разные чувства от звука женского голоса, распоряжающегося широко и властно, в непоколебимой уверенности собственного превосходства.

Кир, блестя глазами, отстранился от стенки.

– Я не забуду, какую роль сыграл в этом ты, Тиссаферн.

– Повелитель! – как на пружинах, подскочил с топчана старый лев. – Я лишь исполнял волю твоего отца и брата!

Глазами он уже нервно высматривал приближение царицы Парисатиды.

– Прочь с дороги! – донесся всем известный зычный голос, обрушившийся на казарму, словно гроза. При его повторном звуке Тиссаферн неуютно поежился. – Где вы тут спрятали моего сына? А ну выведите его ко мне наружу! Кир! Где мой сын, подлые изменники?

Страж на дверях деревянно повернулся к ней. У Кира мелькнула мысль наброситься на него сзади и удушить. Или вон свернуть шею Тиссаферну, который сейчас пытался в этой тесноте изобразить поклон.

На царице было темно-синее траурное одеяние, однако в казарму она устремилась не ранее, чем надела золотые браслеты, сопровождающие ее движения звончатым ритмом. Волосы у основания шеи были туго стянуты золотой сеткой. На пятом десятке Парисатида была по-прежнему хороша собой и гибка, как дева. Предваряя ее появление, впереди плыл аромат роз, словно она несла букет мужчинам, застывшим сейчас перед ней подобно напуганным агнцам.

– Кир, сын мой! Ты здесь? С тобою Тиссаферн? А ну выходите сюда, оба! Мне ли входить в потную солдатскую конуру! Кир, сейчас же!

После пережитого страха царевич облегченно рассмеялся.

Тиссаферн, с лицом как туча, вытеснился вслед за стражником из комнатушки в коридор.

– Госпожа, твой сын, царь Артаксеркс, повелел… – начал он с порога.

Парисатида повернулась к стражнику и возложила ему руку на голое предплечье.

– Если этот человек продолжит со мною говорить без должного почитания, можешь лишить его головы.

Стражник застыл как истукан, а Тиссаферн решил на всякий случай быть осторожней, во избежание внезапной смерти. Он тяжело опустился вначале на одно колено, затем на другое, и наконец лбом припал к полу (не особо чистому, как с удовольствием отметил Кир: когда старый лев начал вставать, к его лбу пристали зернышки мышиного помета).

– Разве я давала тебе соизволение подняться? – ледяным голосом спросила царица.

Тиссаферн был принижен до крайности. Но опять же не решался подвергать сомнению власть этой женщины. Годы при царском дворе наглядно показывали, что некоторые споры разрешаются кровью и лишь затем извинениями. А потому он снова притиснулся лбом к полу и замер, словно мертвец.

– Кир, – приветственно обратилась царица к сыну.

Царевич взял ее руку и тоже опустился на колени.

– Мать, – задушевно произнес он. – Сердце мое преисполнено благодарности. Тут Тиссаферн, похоже, полагает, что меня велели умертвить.

Царица небрежно взмахнула ладонью, словно смахивая пыль.

– Можешь быть уверен, правду я вызнаю. Но не здесь, среди этих простолюдинов. Не будем обсуждать частные дела со слугами и солдатней. Теперь же следуй за мной. Твои одежды пропахли потом. Они держали тебя здесь как зверя.

Прежде чем Кир успел ответить, его мать вытянула ногу, и острый носок туфли вонзила в спину Тиссаферну, заставив его хрюкнуть от боли.

– Эти люди в своей спеси зашли слишком далеко, – молвила она. – Ну да я это исправлю. Идем.

Она повернулась уходить, и Кир вскользь глянул на начальника стражи. Лицо заядана было маской ревностного повиновения, но в глазах стоял страх. Он знал, что на кону его жизнь. Что, если новый царь придет и спросит, как они посмели дать пленнику уйти?

Тем не менее ослушаться царицу было нельзя; она и в самом деле вела себя так, словно ей немыслимо возразить хоть в чем-либо. В те несколько мгновений, что стражник мог взроптать, Парисатида пронеслась мимо, а следом за ней и Кир, буквально кожей чувствуя, как чужая воля трепещет и ломается. Но и проходя через казарму, где отцовы Бессмертные застывали в различных стадиях одетости и изумления, царевич втайне боялся окрика, который мог его остановить.

Мать шла быстро, хотя одеяние мешало ей это делать. Тем не менее она бойко скользила, покачивая бедрами впереди своего сына. Многие из тех, кто вышел посмотреть, что там происходит, завороженно замирали, прикованные взором к царице. Кир мысленно улыбнулся тем чарам, которые его мать все еще была способна нагнетать.

– Я не позволю держать моего сына как преступника! – громогласно объявила она на ходу. В ее голосе звенело негодование, и те, кто сейчас находился у дверей, виновато потупились, словно их застигли за чем-то постыдным. Наверное, если бы Парисатида колебалась или спрашивала разрешения, чары бы развеялись и кто-нибудь – скажем, старший начальник – пресек бы этот побег. Однако она беспрепятственно дошла до самой двери.

Казармы находились на некотором расстоянии от края террасы. Даже рядом с царицей Кир пребывал в напряженном ожидании какого-нибудь окрика или руки, которая вдруг опустится ему на плечо. Он подозрительно вслушивался в гомон и позвякивание доспехов снующих туда-сюда вооруженных людей; чувствовалось, как по ребрам льдистыми струйками стекает пот. Он шел как ягненок среди волков и знал, что считать побег удавшимся еще рано.

Время, проведенное в заточении, позволило ему обдумать все увиденное и услышанное. Вывод был столь же неизбежен, сколь и безутешен. Никакой ошибки в приказании его казнить не было.

Опустив голову, сын следовал за матерью. Позади остались ворота с караульным помещением, сразу за которым ждала группа рабов, которых Парисатида оставила снаружи. Они лежали на земле ниц, и, видимо, в отсутствие госпожи не смели пошевелиться. Сейчас, при виде нее, они дружно вскочили, а царица села в носилки и приглашающе похлопала по подушкам рядом с собой. Кир забрался внутрь, отчего шесты скрипнули под его весом.

– Мама, – начал он.

Та покачала головой.

– Не сейчас, Кир. Твой отец был упрямый человек, и мне придется поговорить с твоим братом прежде, чем все это приведет к нелепой развязке. Мы что, египтяне, чтобы убивать своих сородичей? Тем более прежде, чем у Артаксеркса появится наследник. Уже в этом смысле твой отец поступил опрометчиво.

Кир вдумчиво моргнул, усваивая ее суждение.

– Я… не думаю, что он бы отдал приказ меня убить, – сказал он с сомнением.

Мать подняла голову и коснулась его колена как раз в тот момент, когда в движение пришли носилки.

– Твой отец был царем, Кир. И ставил державу превыше нас всех. Я не жду, что ты простишь его сейчас, пока рана свежа и саднит, но со временем ты поймешь, что он был человеком великой доблести. Он видел, кем ты был – кем ты стал. И принял решение тебя устранить. По-своему этим можно даже гордиться.

– Он совершил ошибку, – возразил Кир. – Я всегда был верен. Я ценю это качество в людях и чту его в себе. Я царевич, которому не суждено стать царем. Это я знал всегда. И никогда не был угрозой Артаксерксу!

– Милый мой мальчик. Царь – это тот, кто устраняет угрозу еще до того, как она осознает себя таковой. Держава несет мир и благоденствие бессчетному множеству подданных. Что значит одна жизнь в сравнении с этой незыблемой рукой? Я не извиняю твоего отца, Кир. И в своих предсмертных судорогах ему не отнять у меня мое любимое дитя. Я не допускаю этого. Но придет время, и ты его простишь.

От этих слов Кир насупился, как мальчишка. Он едва подавил желание заспорить с женщиной, нынче утром спасшей его от смерти. Когда носильщики переходили через плато мимо садов, где рабы занимались поливом или прятались от солнца под сетями, он осознал, что, не явись его мать в казарму, он бы сейчас был уже мертв, а его кровь впиталась бы глубоко в песок двора. Эта мысль приводила в хладный трепет. В каком-то смысле нынешнее утро стало для него зарей новой жизни, новой ветвью сделанного выбора. Какое-то время он молчал, давая мерному покачиванию носилок вносить в душу успокоение.

– Мама, а где мои люди? – спросил он после продолжительного молчания.

– Мертвы, все до единого. По велению твоего брата.

Мать пристально наблюдала за сыном, безошибочно заметив вспышку гнева, которую он не сумел скрыть.

– Но разве можно его винить, Кир? Ты привел спартанцев в сердце отцовской столицы. Должен ли он был смиренно отпустить их восвояси? Кто знает, что на уме у этих варваров? Нет, в этом он был прав, несмотря на ужасную цену. Твой брат не мог даже управиться без… ладно, теперь уж неважно. Артаксеркс – царь, хотя начал он неважнецки. Отдает приказ умертвить тебя и терпит неудачу. Посылает лучников убить твоих людей, а в итоге теряет половину всей стражи вместе с двоюродным братом царя и двумя вельможами.

Кир мрачно улыбнулся, зная, что спартанцы захотят узнать, как они погибли. Из всего сущего то, как человек принял смерть, для них имело такое же значение, как и то, как он жил. Он прошептал краткую молитву греческим богам, прося их благосклонно принять этих воинов в Аид. Мать молча за ним наблюдала.

– Если я знаю твоего брата достаточно, то он предпочтет о вчерашнем позабыть. Да, день не задался – ну так кто теперь вспомнит, что там вообще происходило? Мы живы, а это главное. Я верю, что смогу его убедить в отмене приказа о твоей казни и в восстановлении тебя над всем персидским войском. Ты ему нужен, Кир! Кто еще может проявлять такую преданность? Кто хотя бы вполовину, как ты, знает ратное дело? Благодаря таким, как ты, враги наши пребывают в страхе. Он будет глупцом, если лишится тебя, – и я ему на это укажу.

Кир оторвался от своих мыслей и увидел, что рабы подносят их к внешним казармам, где он буквально вчера ехал верхом на лошади.

Кир повернулся к матери, вопросительно приподняв бровь. Парисатида вздохнула.

– Позволь мне говорить за тебя, Кир. Негоже испытывать самолюбие твоего брата в первый же день царствования. Если я заставлю его проглотить свою гордость из-за того, что случилось с тобой, он взбеленится и будет сердит месяцы. Сомнения нет, что Тиссаферн уже пошептал ему на ухо.

– Тиссаферн лишь подтвердит, что я ему предан, – возразил Кир, хотя, еще не договорив, понял, что сам не верит в эти свои слова.

Мать покачала головой.

– Тиссаферн – его человек. И так было всегда. Тебе он не друг.

Кир болезненно поморщился, предательство ощущая вроде разрыва мышцы. Он сын царя. Смешно думать, что при дворе у него были одни друзья, а не мздоимцы и хитроблуды, строящие козни ради своего положения при дворце. Кир ощутил укол тоски по своим спартанцам. Вот Анаксис был ему другом, а с ним Киннис. Просто не верилось, что кто-то мог справиться с ними двоими, не говоря уж об общем их числе. Мстительная радость чувствовалась от того, что они дались столь высокой ценой. Что и говорить, спартанцы воистину овеяны легендой, а теперь они приписали к ней еще несколько строк. Более того, они знали цену преданности. Подчас казалось, что больше ее не знает никто.

Он сошел с носилок и протянул матери руку прежде, чем успели пошевелиться рабы. Парисатида взяла ладонь сына, и они вместе тронулись к воротам. Кир помнил, что оставил спартанцев Анаксиса во дворе.

На подходе к разведенным створкам ворот он не знал, чего и ожидать. Его рука выпала из ладони матери при виде окровавленных стен во всю глубину двора. Тела убрали, но в воздухе все еще было полно мух, а глаза щипал смрадный запах смерти. В детстве Кир вместе с отцом ходил на скотобойни смотреть, как забивают скот. Сейчас он ощутил, как его желудок тошнотно сжимается от умозрительного вида такой же смеси крови и внутренностей.

– Дальше, сын мой, я с тобою не пойду, – сказала мать осторожно. – Позволь мне поговорить с Артаксерксом.

Лицо ее побледнело от смрада, доносящегося с горловины двора. Взгляд пугливо и беспрестанно перескакивал с одного бурого пятна на другое: она гнала от себя сцены насилия, что бушевало здесь всего какие-то часы назад.

– Мать, скажи, что я храню ему верность. Был верен всегда и никогда не давал повода во мне усомниться. И Тиссаферну скажи то же.

– Именно так я и поступлю. – Мать подняла руки и привлекла сына в объятия. – Он знает тебе цену, сын мой. Я же напомню ему все, что ты для нас сделал. Возвращайся на свое поприще и не бойся подосланных убийц. Когда все определится наверняка, я вышлю тебе письмо.

Кир кивнул, поцеловал мать в губы и вышел на песок, уже дышащий жаром под сандалиями. В город он въехал на коне, с охраной в триста человек и Тиссаферном под боком. Теперь он покидал его ни с чем, кроме собственной жизни.

Больше он не оглядывался ни на мать, ни на привратников, одни из которых замкнули ворота позади, а другие отворили те, что спереди. Оставалось лишь надеяться, что авторитет матери защитит его. При этом на каждом шагу приходилось остерегаться пущенной в спину стрелы со двора, смердящего несвежей кровью. Тут и там в песке проблескивали наконечники стрел, обломки копий и осколки бронзы, похожие на золотые монеты. Мысленно Кир оплакивал тех, кто доверился его слову. Вот медленно разошлись створки внешних ворот, и взору предстала исполинская каменная лестница, ведущая вниз на равнину. Единственное, в чем Кир был уверен досконально, это в своей верности отцу и брату. А они в ответ нанесли ему разящий удар. И промахнулись. Хотя при этом в нем что-то так или иначе умерло.

Кир начал затейливый спуск по ступеням, по которым так легко получалось восходить верхом. Персеполь тянулся вдоль равнины, а за нею простирался целый мир. Всей державе царевич Кир был известен как верховный военачальник, назначенный отцом. Но теперь отцову столицу он на время покинет, а наведается в дальние воинские ряды, к возглавляющим их командирам, что на коленях приносили ему клятву верности.

Улыбчиво скаля зубы, он спускался все быстрее и быстрее, оставляя позади хмурые взгляды стражников, запах крови и предательства. Он еще вернется. Снова увидит Тиссаферна и своего дорогого брата; в этом он себе поклялся. А пока надо поднимать войско. Дворцовый гонец нагонит его в Сузах, где начинается Царская дорога, по которой он направится на запад, в Сарды. То, что кажется концом, с такой же легкостью может стать началом. Ведь и ночь сменяется новым днем.

4

Пошатываясь, Кир брел к крепости, расположенной в стороне от дороги, ведущей на запад. Пыль на нем спеклась коростой, а глаза покраснели и мучительно чесались от сочащегося со лба пота вперемешку с пылью. Он был в дороге уже два дня, без пищи и всего лишь с мелкой фляжкой воды. Выносливости он научился у спартанцев – в частности, тому, сколь многого может достичь человек одной лишь волей при наличии твердой решимости. Если б он этого не постиг, то впору было бы лечь и умереть.

Рек и ручьев на этом буроватом иссушенном просторе, отороченном зыбкими массивами гор, не было. Сама крепость из обожженного кирпича была сложена вокруг колодца и торчала из земли, словно сухой корень или старая кость. Возможно, это было одно из мест, где он останавливался со спартанцами, но точно сказать нельзя. Как бы не застать ее брошенной, колодец пересохшим, а солдат разбредшимися по своим горным селениям. Он бы сейчас заплакал, да только без воды не было и слез. К тому же на стене у крепостных ворот обозначилось шевеление.

– Откройте ворота, – приоткрыв спекшийся рот, вытеснил он.

Кажется, там, на дне, оставался еще глоток, как раз чтобы смочить язык. Кир вытянул пробку и, бережно подставив ладонь, перевернул фляжку. Из нее не вытекло ни капли. Все досуха израсходовано в дороге.

Подняв голову, над собой он увидел лицо солдата, хмуро смотрящее на него со стены.

– Поди прочь, попрошайка, – буркнул тот. – А то спущусь да намну тебе бока. Из-за тебя мне еще на жаре торчать. Пошел вон!

– Воды, – заржавленным неподатливым голосом выговорил Кир.

Солдат отвел взгляд. Но всем здесь было известно, сколь палящей бывает жажда и насколько драгоценна вода, которой здесь так мало. Реки в этих местах были доподлинно венами жизни, и все люди предпочитали селиться вблизи них. Если в жаркое время года реки пересыхали, то на корню выгорал и урожай, а жители целыми селениями обращались в обтянутые пыльной кожей скелеты и погружались в безмолвие смерти. Солдат на крепостной стене сухо переглотнул, куда-то обернулся и, не сказав больше ни слова, скрылся из виду. Через какое-то время в створке ворот приоткрылась дверца, и оттуда вышел тот самый стражник, с обнаженным мечом и недоверчивыми глазами. Киру он бросил полупустой козий мех, теплый, как кровь.

– На, – буркнул он, с прищуром оглядывая окрестность.

Кир жадно припал к меху, чувствуя, как вместе с благословенной влагой в тело вливается жизнь, а с нею силы и собранность. Возвращалась и воля, почему-то вызывая в памяти мысль о цветах, которые под первым дождем раскрываются, благодарно играя всеми своими красками, – он сам однажды наблюдал такое в пустыне. Вода – это жизнь.

– Спасибо тебе! – истово выдохнул он, отрываясь наконец от питья. – За твою доброту к путникам я тебя вознагражу.

– Да к чему оно мне, – пожал солдат плечами, протягивая руку за мехом. Расстаться с ним Киру оказалось не так-то просто, но он превозмог себя, слегка устыдясь своей скаредности.

– Значит, к тому. Я Кир, сын царя Дария из дома Ахеменидов. А ты спас мне жизнь. Как твое имя? И кем ты здесь?

Человек потрясенно застыл; осознание, что ему говорят правду, было написано у него на лице.

– Я… Я уже раньше тебя видел, – растерянно удивился он. – Когда ты проходил здесь с теми людьми, что бежали, как гончие. Да, это был ты! – Он как подкошенный упал на колени и стукнул лбом оземь. – Мой господин и повелитель, прости меня! Я тебя сначала не признал!

– Встань, водонос, – улыбнулся Кир. – Ты еще не назвал мне свое имя.

– Парвиз, повелитель. Но что за несчастье могло тебя постичь, что ты стоишь здесь один? При тебе нет даже меча. Неужто… разбойники? Нас здесь всего сорок, а начальник… Он целыми днями торчит в городе. Повелитель, ты пришел, чтобы отрешить его от должности? Неплохая, надо сказать, кара для него, старого осла.

Такая ухарская оборотистость со стороны служаки вызвала у Кира ухмылку.

– Если тебе известно, кто я, то теперь в моем подчинении и ты, Парвиз.

Парвиз сделал попытку снова упасть, но Кир успел схватить его за руку, и тот теперь стоял, ощутимо дрожа.

– Я весь твой, повелитель.

– У вас тут есть лошади?

– Шесть прекрасных коней, мой господин, хотя один хромает. Прошу прощения, если бы мы заранее знали, что ты…

– Я возьму пятерых, на которых можно ехать. Мне нужно добраться до Суз, где начинается Царская дорога. А твоя обязанность мне в этом помочь, ты понял меня? Ты знаешь про Сузы?

Солдат покачал головой, а Кир подавленно вздохнул.

Его привычка мчаться сквозь ночи на быстрокрылых скакунах, увы, никак не вязалась с тем, что почти все подданные его отца жили и умирали в одном дне пути от того места, где родились. Дальние зачарованные страны, такие как Индия, Египет или Фракия[12], были для них просто чужеумными словами.

– Это город на западе, в десятке дней езды верхом. Так что собери и вооружи трех лучших людей. Ты, Парвиз, будешь четвертым и поскачешь подле меня. Найди мне меч и копье.

– Повелитель, откуда ж у нас тут оружие, достойное царской особы? Мы бедны.

– Драгоценностей мне не надо, – успокоил Кир. – Принеси мне охотничье копье и солдатский акинак[13]. Дорогой я не прочь поохотиться, а главное – мчаться как ветер, чтобы стряхнуть с себя эту пылищу. Чтоб поскорей опять увидеть реки и зеленую листву деревьев!

– Слушаю и повинуюсь, мой господин!

Парвиз приоткрыл дверцу и скользнул в нее, оставив открытой. Кир прикрыл глаза и, подняв голову, подставил лицо радостному солнцу.

* * *

В Сузах Кир оставил подручных с Парвизом во главе стеречь лошадей, а сам наведался к ростовщику на главной, царской, улице. Здесь журчали фонтаны и высились барельефы во славу его отца и деда с их образами, высеченными в белом камне. В лавке ростовщика он начертал свое имя на табличке и приложил перстень, удостоверяя получение ста золотых «лучников». Увесистый кошель с монетами он бросил Парвизу. Новоиспеченный слуга стоял, пяля глаза на неслыханное богатство, и не в силах сдержаться, все же заглянул в мешочек и погладил монеты. Парвиза Кир отправил к менялам разменять половину золота на серебро, а сам решил провести день в неге и принял нагретую ванну, после которой двое дюжих рабов-банщиков размяли ему мышцы. Дворцовые портные сняли с него мерку на шитье одежд, а местный сатрап предоставил лучших лошадей. За трапезой царевич побаловал себя вином и яствами, своих людей приказав разместить в комнатах возле городской стены. Исполнив таким образом хозяйский долг перед слугами, Кир отправился в царские казармы с площадкой для ратных упражнений.

В шелках и золоте его сразу же признали старшины войска, которым он сам обеспечивал выучку и продвижение, спеша подготовить достойных военачальников. Пропыленный бесприютный нищий исчез, и за это можно было возблагодарить богов. На протяжении многих лет Кир обоснованно гордился, что редко когда проводил две ночи кряду в одной постели, объезжая всех старшин и командиров войска империи – от тех, кто стоял лагерем у стен Сард, до какой-нибудь отдаленной горной заставы, караулящей одинокую святыню. Так что лицо его было общеизвестно.

Казармы в Сузах располагались на окраине города, там, где земля когда-то не стоила и гроша. Но персидское золото создало здесь и белокаменные строения, и обихаживаемый рабами зеленый простор, где на протяжении дня упражнялась тысяча человек. Перед Киром все они встали навытяжку, и он в сопровождении Парвиза устроил им смотр.

Когда Кир остался наедине с командирами, им в тень были поданы прохлаждающие напитки, а рабы овеивали их опахалами. За трапезой велась непринужденная беседа, хотя все наблюдали за Киром и ждали распоряжений, гадая, что привело их главного начальника сюда.

Царевич непринужденно отер рот и, откинувшись на подушку, повернулся к старшему над всеми.

– Бехруз, мне понадобится личный отряд телохранителей. Судя по тому, что я видел, твои люди для этого вполне годны. Тебя следует похвалить за их подготовку. Отберешь мне в завтрашнее сопровождение… три сотни самых лучших, – кивнул он поверх бараньей ноги. – При этом среди них не должно быть тех, кто вызывает нарекание: лентяев, жалобщиков, склочников. Дашь знать, выполнено ли мое распоряжение.

– Повелитель, призываю в свидетели богов: от меня будет все самое наилучшее. Иного для сына богоподобного отца не может и быть.

Кир смерил Бехруза пристальным взглядом, не зная, пришло ли сюда известие о смерти царя. Маловероятно, хотя сейчас оно уже грозно нависало сзади. Однажды, еще в детстве, он слышал рассказ о затмении, когда солнце затмевается огромной тенью. Про то юным царевичам поведал старик-астролог, привезенный во дворец за сотни парасангов, чтобы давать свое наставничество царским детям.

Киру врезалось в память то, с каким боязливым благоговением старик вспоминал о том, как небо сомкнулось мраком от громадной тени, мчащейся от горизонта быстрее крылатого скакуна, покрывая собою весь мир.

Известие о кончине Дария было как раз подобием той тени. И ее нельзя было ни остановить, ни обогнать. Она настигнет всех, и огромная империя под ней необратимо изменится.

Тишина за столом, судя по всему, начала Бехруза тяготить, и он предпочел разбавить ее потоком краснобайства, пока царевич пригублял вино.

– Сказать по правде, повелитель, я уж думал, ты прибыл иметь дело с тем отступником спартанцем. Клянусь тебе, мы прогоним его за порог державы, как только к нам прибудет подкрепление.

Прежде чем отозваться, Кир сделал крупный глоток. Его отец всегда предпочитал вести переговоры за едой, используя возможность отвлечься, которые она предоставляла.

– Скажи мне то, что ты считаешь правдой, – вымолвил он наконец.

Бехруз зарделся, но собрался с духом и стал докладывать вышестоящему:

– Этот отщепенец, повелитель, командует двумя тысячами эллинов. Мне сказали, изначально это было войско Спарты, посланное для защиты греческих городов во Фракии, к северу от какого-то мелкого восстания. Этот лохаг послал за теми людьми домой, и они вышли ему навстречу, приняв над собой его команду. Но этот спартанец, насколько мне известно, жестокий тиран. У меня уже заготовлены письма с просьбой прислать нам в помощь подкрепление.

– Как его имя? – осведомился Кир.

– Клеарх, повелитель. Народ Фракии тоже направил в Грецию письма, вопрошая, почему этот тиран, порезавший уйму народа, еще и снабжен войском, что может подвигнуть его на дальнейшие злодеяния.

– Я о нем наслышан, – сказал Кир.

Клеарх был назначен править Византием, когда в Афинах господствовали те Тридцать[14]. С их падением оказался низложен и он. О нем и вправду твердили как о безжалостном деспоте в том смысле, что к своим недоброжелателям он не знал ни жалости, ни сострадания. Вот сейчас хотя бы десяток таких, как он. Кир почувствовал, как сердце взволнованно заколотилось, а в желудке зажгло так, словно бы вино, вопреки ожиданиям, оказалось куда крепче.

– Где он сейчас, этот спартанский тиран? Ведет свое войско домой?

– Сказать по правде, повелитель, я вначале подумал, что ты для того к нам и прибыл. Дело в том, что он встал лагерем на холмах, примерно в трех дневных переходах от нашего города. В случае чего, можешь быть уверен, мы готовы защитить эти стены.

– А с ним две тысячи спартанцев? – продолжал выспрашивать Кир.

– Мы схватили одного из его лазутчиков, который ошивался возле городских стен. Он сказал, что число их больше, хотя эти греки известные лгуны.

Кир невольно улыбнулся:

– Да, этим они славятся. Я не встречал иного народа, который бы так самозабвенно этим занимался. А тот лазутчик еще жив?

Полеарх кивнул, а Кир поднялся с подушек и отер рот куском ткани, которую затем бросил на пол.

– Ладно. Показывай, где вы его держите, и найди мне коня порезвей.

* * *

Кир глубоко вздохнул и призвал себя успокоиться, взывая к воспоминаниям об известных ему спартанцах и молча прося у них благословения и помощи. Анаксис, пожалуй, упрекнул бы его за подрагивание рук, хотя это объяснялось прежде всего нехваткой сна и тревожностью.

Несколько дней прошли в тщетном ожидании, что спартанский военачальник явится в Сузы с попыткой заключить перемирие. Пока можно было вкусить благ своего сана вельможи. Кир совершал ритуалы в храмах и дважды в день купался, завивал и умащал себе волосы благовониями. При этом он упражнялся во владении мечом и щитом, как обычный солдат. Среди воинов он подобрал всего несколько человек, способных потягаться с ним в ратных навыках. Остальные или терялись перед саном царевича, или просто презирали потение на площадке. Непрестанные упражнения и жесткая дисциплина, которые он знавал со спартанцами, были явно не в пользу солдат Суз. Эти больше предпочитали щеголять своими доспехами, чем оттачивать умение владеть оружием. Вечера Кир проводил за чтением в дворцовой библиотеке, но расслабиться не получалось. Ночами сон приходил в лучшем случае урывками. Отец умер, державой правил брат. Мир изменился. Порой в голову приходила безутешная мысль, что он один на целом свете помнит, как все было.

Вот пришло время, когда тень смерти отца дотянулась и до Суз; из пустыни с горестной вестью прискакали гонцы. В городе начался траур, а от него, царского сына, все отводили глаза. Возможно, убедить Артаксеркса матери не удалось; поди прознай, что у них там на уме. Кир теперь ложился спать, сжимая в руке перламутровую рукоять ножа. Надежда на лучшее робко теплилась, но подосланного убийцу в случае чего вряд ли можно будет заметить раньше рокового мгновения. От этой мысли желудок сводило горечью, вызывающей кислую отрыжку. Поэтому в тот вечер, сидя в присутствии мятежного спартанца, Кир ощущал себя скованно, без должной уверенности в себе.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами не просто сборник стихов известного медиума, а прежде всего инструмент самого настоящего ...
В 2295 году Землю опустошили космические завоеватели, прилетевшие из звёздной системы, наблюдаемой в...
Финалист премии «Хьюго» за лучшую серию.До встречи с раксура, собственной расой, Лун был вынужден пу...
Куда дрейфует мир – куда дрейфует страна?Жизнь, как она есть, до войны и без «короны».Персональный о...
И новая эра началась! Мир изменился и стал другим: исчезли, казалось бы, обычные вещи, появились нов...
Сознание нашего соотечественника и современника попадает в ребёнка, живущего в Англии в конце семнад...