Младший брат Доктороу Кори

Глава 3

Дорога к станции «Пауэлл-стрит» была запружена народом. Одни бежали, другие шли, кто-то молча плелся, побледнев от ужаса, кто-то вопил и метался в панике. Бездомные забились под козырьки подъездов и в ужасе взирали на все это, а рослый чернокожий трансвестит орал что-то двум молодым усачам.

Чем ближе к метро, тем плотнее становился людской поток. На лестнице, ведущей вниз, началась настоящая давка. Огромная толпа раскачивалась, толкалась и пихалась, силясь втиснуться в узкий коридор. Меня прижало щекой к чьей-то широкой спине, в спину уперся тяжелый кулак.

Дэррилу удавалось держаться рядом со мной – такого великана не отпихнешь. За ним, буквально цепляясь за пояс, плелся Джолу. А Ванессу людской поток отнес на несколько метров в сторону.

– Ах ты, гад! – услышал я ее пронзительный вопль. – Убери руки, подонок!

Я вытянул шею и сквозь толпу разглядел, как какой-то прилично одетый старикашка пытается прижаться к Ван, а она испепеляет его взглядом. Она копалась в сумочке, и я догадался, что она там ищет.

– Не газуй его! – заорал я, перекрывая гвалт. – Нас всех зацепишь!

При слове «газуй» старикашка испуганно попятился, но людской поток упрямо выталкивал его вперед. Чуть поодаль женщина в хипповском платье пошатнулась и упала. Я слышал ее крики, видел, как она барахтается, пытаясь встать, однако напор был слишком велик. Оказавшись ближе, я хотел ей помочь, наклонился, и меня самого чуть не опрокинули. Толпа понесла меня дальше, и я нечаянно наступил ей на живот, но, по-моему, она уже ничего не чувствовала.

Мне было страшно как никогда. Со всех сторон кричали, под ногами все чаще попадались тела, а сзади толпа неумолимо напирала, как бульдозер. В голове крутилась только одна мысль: удержаться бы на ногах.

Мы очутились в просторном вестибюле с турникетами. Тут было не лучше: в замкнутом пространстве голоса отражались от стен, громыхали гулким эхом и звенели в голове, а от запаха и напора бесчисленных тел накатил приступ клаустрофобии. Вот уж не знал, что я ею страдаю!

А сверху по лестнице прибывали все новые и новые люди, давка перед турникетами стала еще сильнее, толпа спускалась по эскалатору и выплескивалась на платформу, и стало ясно: ничем хорошим это не кончится.

– Может, попробуем выбраться наверх? – предложил я Дэррилу.

– Да, – горячо поддержал он. – Тут нам хана.

Я поглядел на Ванессу – она меня не услышит. Тогда я сумел достать телефон и набрал ей сообщение.

> Уходим отсюда

Я видел, как она ощутила вибрацию телефона, посмотрела на экран и с жаром кивнула мне. Тем временем Дэррил связался с Джолу.

– Что будем делать? – прокричал мне на ухо Дэррил.

– Пробираться к выходу! – Я указал на сплошную стену человеческих тел.

– Не получится! – воскликнул он.

– Проторчим тут еще минуту, и тогда точно не получится!

Он пожал плечами. Ван чудом протолкалась ко мне и схватила за руку. Я вцепился в Дэррила, он другой рукой стиснул плечо Джолу, и мы двинулись в путь.

Сказать, что было нелегко, – не сказать ничего. Сначала мы продвигались дюйма на три в минуту, ближе к лестнице темп снизился еще сильней. И все, мимо кого мы проталкивались, встречали нас отнюдь не радостно. Нас обругивали последними словами, а один парень, казалось, охотно двинул бы мне кулаком, если бы сумел высвободить руки. Под ноги попались еще трое упавших, но я ничем не мог им помочь. Честно сказать, в голове уже вообще не осталось мыслей о помощи. Я лишь выискивал перед собой хоть щелочку пространства, чувствовал на руке сильные пальцы Дэррила, мертвой хваткой сжимал Ван, идущую сзади.

Миновала вечность, и мы выскочили на свободу, как пробки от шампанского, щурясь от серого дымчатого света. Сирены воздушной тревоги всё еще завывали, их перекрывал рев машин скорой помощи, мчавшихся по Маркет-стрит. На улицах не осталось почти никого – все отчаянно пытались пробиться в метро. Многие плакали. Я заметил пустые скамейки – обычно на них тусуются алкаши – и двинулся туда.

Шли мы осторожно, пригибаясь и шарахаясь от воя сирен. И почти у самых скамеек Дэррил вдруг завалился вперед.

Мы завопили, Ванесса подхватила его и повернула к себе. На боку по рубашке расползалось большое красное пятно. Она задрала край рубашки – на пухлом боку алела длинная глубокая рана.

– О господи! Видать, какой-то мерзавец в толпе пырнул его ножом, – стиснул кулаки Джолу.

Дэррил застонал, поднял глаза на нас, потом поглядел на раненый бок, опять застонал, и голова бессильно откинулась назад.

Ванесса скинула джинсовую куртку, сняла хлопчатый джемпер, скомкала и прижала к ране.

– Приподними ему голову, – велела она мне. – Так и держи. – Потом повернулась к Джолу: – А ты приподними ему ноги. Куртку подсунь, что ли.

Джолу не стал мешкать. У Ванессы мама медсестра, и Ван каждое лето в лагере проходит курс первой помощи. Обожает смотреть и потешаться, когда в кино, помогая раненым, люди совершают кучу глупостей. Я был рад, что она с нами.

Мы долго сидели, зажимая рану джемпером. Дэррил утверждал, что с ним все хорошо, и порывался встать, но Ван всякий раз приказывала ему заткнуться, а не то получит по шее.

– Может, позвоним в 911? – предложил Джолу.

Ну и болван же я! Выхватил телефон, быстро набрал номер. В ответ услышал даже не сигнал «занято» – скорее жалобный стон дико перегруженной телефонной системы. Так бывает, если три миллиона человек одновременно пытаются набрать один и тот же номер. Кому нужны ботнеты, когда на свете есть террористы?

– А если посмотреть в Википедии? – сказал Джолу.

– Нет связи – нет данных, – ответил я.

– Может, их попросим? – Дэррил указал куда-то по улице. Я проследил его взгляд, ожидая, что увижу полицейских или парамедиков, но там никого не было.

– Ты полежи, старик, отдохни, – сочувственно произнес я.

– Да нет же, болван, я вон о них, о копах в машине! Вон там!

И верно. Каждые пять секунд мимо нас пролетали то полицейская машина, то скорая помощь, то пожарный фургон. Они могли бы нам помочь. Я и впрямь болван.

– Пойдем, – сказал я. – Выйдем туда, где нас смогут увидеть, и остановим кого-нибудь.

Ванессе эта затея не понравилась, но я счел, что в такой день, как сегодня, полиция, увидев на обочине машущего мальчишку, и не подумает притормозить. А вот если увидят Дэррила, истекающего кровью, то, может быть, остановятся. Мы заспорили. Распрю прекратил Дэррил – встал, пошатываясь, и заковылял к Маркет-стрит.

Первая машина – скорая помощь – с воем пролетела мимо, даже не сбавив ход. Точно так же просвистела машина полиции, потом пожарная, потом еще три полицейских. Дэррилу становилось все хуже – он побледнел как полотно и тяжело дышал. Джемпер Ванессы насквозь промок от крови.

Мне осточертело смотреть на пролетающие мимо машины. Завидев следующую, я выскочил прямо на дорогу, замахал руками, заорал: «Стой!» Машина замедлила ход, и я только тогда разглядел, что это не скорая помощь, не полиция и не пожарные.

К нам ехал джип военного образца, что-то вроде бронированного «хаммера», только безо всяких военных опознавательных знаков. Взвизгнув шинами, автомобиль остановился прямо рядом со мной. Я отскочил, не удержался на ногах и грохнулся на асфальт. Открылась дверь, перед лицом замелькали ноги в тяжелых ботинках. Из фургона высыпал целый отряд людей с военной выправкой, в защитных комбинезонах, лица скрыты под противогазами, в руках тяжелые навороченные винтовки.

И не успел я и глазом моргнуть, как все эти винтовки нацелились на меня. Мне до сих пор не доводилось видеть перед собой ружейное дуло, но все рассказы об ощущениях, которые испытываешь в этот миг, чистая правда. Вы замираете как вкопанный, время останавливается, в ушах колотится кровь. Я открыл рот, потом закрыл, потом медленно, очень медленно поднял руки перед собой.

Безликий, безглазый человек держал меня на мушке, и винтовка в его руках не дрогнула. Я затаил дыхание. Ван что-то кричала, и Джолу тоже кричал, я обернулся к ним, и в тот же миг мне на голову накинули колючий мешок и затянули на шее – так проворно и сильно, что я едва успел глотнуть воздуха. Потом меня грубо и деловито перекатили на живот, заломили руки за спину, дважды скрутили чем-то жестким, вроде пластиковых стяжек. Они больно впились в кожу. Я вскрикнул, но мешок не пропустил ни звука.

Меня окружила кромешная темнота. Я напряг уши, пытаясь понять, что происходит с друзьями. Слышал сквозь мешковину их приглушенные крики. Меня поставили на ноги, грубо дернув за связанные руки. Плечевые суставы отозвались острой болью.

Я споткнулся, чья-то рука наклонила мне голову и втолкнула в «хаммер». Вслед за мной запихнули еще несколько человек.

– Ребята! – закричал я и заработал тяжелый подзатыльник. Услышал ответный крик Джолу, потом такой же подзатыльник, доставшийся ему. Голова загудела, как колокол. – Послушайте, – сказал я солдатам. – Мы обыкновенные школьники. Я хотел остановить вас, потому что мой друг истекал кровью. Ему в толпе всадили нож. – Понятия не имею, многое ли из моих слов просачивалось сквозь плотную мешковину. Но я все равно продолжал: – Поймите, тут какое-то недоразумение. Мы хотели доставить нашего друга в больницу…

Мне на голову опять обрушился удар. Похоже, дубинкой или чем-то еще. Никогда меня еще не били так сильно. Перед глазами все поплыло, хлынули слезы, я буквально не мог вздохнуть. Через мгновение стало легче, но я приумолк. Урок пошел впрок.

Что это за отморозки? Знаков различия нет. Может, террористы? До сих пор я не очень-то верил в террористов. Точнее, знал теоретически, что где-то на свете есть какие-то террористы, но не считал, что они представляют опасность лично для меня. Этот мир способен разделаться с вами миллионом различных способов – для начала, например, вы можете очутиться на пути у пьянчуги, бредущего по Валенсии. И все эти способы гораздо более вероятны и неотвратимы, чем террористическая угроза. От рук террористов погибло гораздо меньше народу, чем в результате падения в ванной или от случайного удара электричеством. Опасения насчет встречи с ними всегда казались мне столь же обоснованными, как страх перед ударом молнии.

Но, трясясь на заднем сиденье этого «хаммера», с мешком на голове, связанными руками и набухающими кровоподтеками, я вдруг остро ощутил, что терроризм – штука вполне реальная.

Машина, раскачиваясь, карабкалась вверх по склону. По моим прикидкам, мы направлялись куда-то на Ноб-Хилл и, судя по уклону, выбрали не самый пологий маршрут – должно быть, по Пауэлл-стрит.

Потом начался столь же крутой спуск. Если меня не обманывает пространственная память, путь лежал к Рыбацкой пристани. Для террористов маршрут вроде бы вполне логичный – там можно сесть на катер и уйти в море. Но за каким чертом террористам понадобилось похищать компанию школяров?

Машина остановилась прямо на склоне. Мотор заглох, двери распахнулись. Меня вытащили за руки, повели, подталкивая, по бугристой мостовой. Через несколько секунд я споткнулся о ступеньку железной лестницы и больно ушиб лодыжки. В спину подтолкнули еще сильней. Со связанными за спиной руками я стал осторожно подниматься. Преодолел третью ступеньку, стал нащупывать четвертую, но ее не было. Я опять чуть не упал, меня снова подхватили, на сей раз спереди, поволокли по железному полу, поставили на колени и пристегнули руки к чему-то за спиной.

Послышались шаги, и я почувствовал, как рядом со мной приковывают других пленников. Стоны, приглушенные звуки. Смех. Потом время будто остановилось. На целую вечность я остался в безмолвном сумраке, где слышалось только мое сдавленное дыхание да бродили в голове горькие мысли.

Я даже ухитрился немного поспать – стоя на коленях с пережатыми венами на ногах, с застилающим свет мешком на голове. За тридцать минут организм выбросил в кровь годовой запас адреналина – на пике воздействия это вещество придает вам столько сил, что вы с легкостью поднимаете автомобиль, наехавший на ваших близких, или перепрыгиваете через высоченные преграды. Но последствия всегда мучительны.

Проснулся оттого, что кто-то стянул с меня мешок. Человек действовал не грубо и не заботливо, просто равнодушно. Словно работник «Макдоналдса», готовящий бургеры.

Комнату заливал яркий свет, и я зажмурился. Приоткрыл глаза сначала чуть-чуть, потом еще немного и наконец осмотрелся.

Мы все сидели в крытом кузове огромной большегрузной фуры. Через равные промежутки виднелись колесные арки. Здесь устроили нечто вроде передвижного командного пункта вместе с тюрьмой. Вдоль стен тянулись стальные столы, над ними висели тонкие мониторы на суставчатых консолях, позволявших разворачивать их кольцом перед операторами. Перед каждым столом стояло роскошное офисное кресло с бесчисленными рукоятками, позволявшими регулировать каждый миллиметр сидячего пространства, а также высоту, глубину и наклон.

В передней части кузова, подальше от дверей, была устроена тюрьма. Ее отгораживали стальные брусья, привинченные к стенам, и к этим брусьям были прикованы пленники.

Я сразу заметил Ван и Джолу. Дэррил, наверно, где-то в глубине, но разглядеть его было невозможно – человек десять других прикованных пленников сидели, бессильно ссутулившись, и полностью закрывали обзор. В воздухе висел резкий запах пота и страха.

Ванесса поймала мой взгляд и прикусила губу. Ей было страшно. Мне тоже. И Джолу тоже – его глаза бешено вращались, сверкая белками. И мне было страшно. Хуже того, я до безумия хотел в туалет.

Я окинул взглядом наших мучителей. До сих пор я избегал на них смотреть – точно так же мы боимся заглядывать в темный шкаф, где напридумывали себе чудовище. А вдруг окажется, что оно не выдумка? Лучше не смотреть.

Но надо было получше присмотреться к этим мерзавцам, которые нас похитили. Кто они? Террористы? Я понятия не имел, как выглядят террористы, хотя телевизор услужливо подсовывал нам картинку смуглых арабских бородачей в вязаных шапках и длинных хлопчатых балахонах.

Но наши тюремщики на эту картинку не походили. Они с легкостью могли бы выступать на разогреве зрителей перед Суперкубком. В них было что-то бесспорно американское – я даже не смог бы определить, почему так решил. Квадратные подбородки, короткие аккуратные стрижки, но не военного фасона. Среди них были и белые, и темнокожие, и мужчины, и женщины, они сидели в дальнем конце фургона, улыбались друг другу, перешучивались и пили кофе из бумажных стаканчиков. Больше похожи на туристов из Небраски, чем на афганских бандитов.

Я впился взглядом в одну из них – молодую белую девушку с каштановыми волосами, на вид ненамного старше меня, довольно симпатичную даже в старомодном деловом костюме. Если долго смотреть на человека, он в конце концов взглянет на вас. Так и случилось. Ее лицо сразу стало другим – бесстрастным, даже механическим, как у робота. И улыбка мгновенно погасла.

– Привет, – сказал я. – Понятия не имею, что тут происходит, но, слушай, мне очень надо отлить.

Она смотрела сквозь меня, будто не слышала.

– Я серьезно. Если срочно не доберусь до сортира, выйдет очень неловко. И запах тут будет соответствующий.

Она обернулась к коллегам, тихо посовещалась с троими из них – сквозь шум компьютерных вентиляторов я не расслышал ни слова.

Потом обернулась ко мне.

– Потерпи еще минут десять, и каждого из вас выведут облегчиться.

– Вряд ли я продержусь еще десять минут. – Я вложил в голос чуть больше беспокойства, чем реально испытывал. – Я серьезно, леди, сейчас или никогда.

Она покачала головой, смерила меня высокомерным взглядом. Еще немного посовещалась с друзьями, и вперед вышел один из них. Постарше, лет тридцати, с широкими накачанными плечами. На вид то ли кореец, то ли китаец – даже Ван не всегда может различить. Но что-то неуловимое, такое, чему я и сам вряд ли дал бы определение, выдавало в нем настоящего американца.

Он на миг распахнул спортивную куртку, показывая мне пристегнутое снаряжение. Я успел разглядеть пистолет, электрошокер и баллончик то ли со слезоточивым газом, то ли с перечным спреем.

– Только без глупостей, – сказал он.

– Без глупостей, – подтвердил я.

Он коснулся чего-то на поясе, и с меня свалились наручники. Руки за спиной бессильно обвисли. Похоже, у него было что-то из арсенала Бэтмена – дистанционное управление наручниками! Пожалуй, это имело смысл: ведь иначе, когда наклонишься над пленником, весь этот смертоносный комплект окажется у него перед глазами, и он сможет зубами выхватить у тебя пистолет и языком нажать на спусковой крючок – или что-то в этом роде.

Руки у меня остались связаны пластиковыми стяжками. До этого я практически висел на наручниках; когда их расстегнули, я, лишившись опоры, вдруг обнаружил, что ноги стали как ватные. Я завалился лицом вниз, с трудом затрепыхал ногами – их кололо как иголками, – тщетно пытаясь встать.

Охранник рывком поставил меня на ноги, и я клоунской походкой заковылял в самый дальний угол фургона, к тесной кабинке переносного туалета. Попытался разглядеть Дэррила. Им мог оказаться любой из пятерых или шестерых скорчившихся пленников – или никто из них.

– Входи, – скомандовал охранник.

– Руки мне развяжите, – попросил я. После долгих часов в пластиковых стяжках пальцы посинели и раздулись, как сосиски.

Он не шелохнулся.

– Послушайте, – заговорил я, стараясь, чтобы в голосе не звучало ни тени сарказма или злости – а это было нелегко. – Либо вы освободите мне руки, либо вам придется мне помочь. Без рук сходить в туалет невозможно.

Кто-то в грузовике хохотнул. У охранника заходили желваки – он меня охотно прибил бы. Ну и отморозки они тут.

Он снял с пояса аккуратный мультиинструмент, раскрыл зловещего вида ножик и перерезал стяжки. Я пошевелил руками и сказал:

– Спасибо.

Он втолкнул меня в кабинку. Руки онемели, стали как глиняные. Я с трудом пошевелил пальцами – их сначала закололо, потом нахлынула жгучая боль, от которой я чуть не вскрикнул. Опустил сиденье, стянул штаны, сел. Боялся, что на ногах не удержусь.

Вместе с мочой на волю хлынули слезы. Я беззвучно плакал, раскачиваясь взад-вперед, заливаясь слезами и соплями. Зажал рот руками, чтобы не разрыдаться в голос. Они там, за дверью, не услышат ни звука – я не доставлю им этого удовольствия.

Наконец я опорожнился и выплакался. Охранник уже колотил в дверь. Я, как сумел, вытер лицо туалетной бумагой, бросил ее в унитаз и спустил воду. Потом огляделся, ища раковину, но обнаружил лишь большую бутыль дезинфицирующего средства с пришпиленным листком, на котором перечислялся состав. Протер этим средством ладони, вышел из кабинки.

– Чем ты там занимался? – спросил охранник.

– Использовал по назначению, – ответил я.

Он повернул меня спиной, схватил за руки и стянул их свежими наручниками. На руках еще держалась опухоль после первой пары, и новые стяжки жестоко впились в раздраженную кожу, но я не издал ни звука. Пусть не злорадствует.

Он приковал меня обратно на то же место и подхватил следующего пленника – это был Джолу. Его лицо распухло, на щеке темнел синяк.

– Что с тобой? – спросил я, и мой новый знакомый с бэтменским поясом положил руку мне на лоб и резко толкнул. Я ударился затылком о металлическую стену фургона, и она зазвенела, словно старинные часы, пробившие час.

– Не болтать, – велел он, пока я приходил в себя.

Терпеть их всех не могу. Я уже тогда решил, что они мне поплатятся за все эти издевательства.

Пленников одного за другим уводили в кабинку, потом возвращали, и, когда все перебывали там, охранник вернулся к своим приятелям выпить кофе. Они наливали себе из большого картонного контейнера с эмблемой «Старбакс» и болтали, видимо, о чем-то забавном – оттуда то и дело доносились взрывы хохота.

Потом задняя дверь фургона распахнулась, и потянуло свежим воздухом – не дымным, как раньше, а с терпким запахом озона. Пока дверь не захлопнулась, я успел разглядеть, что снаружи уже стемнело и идет дождь – извечная сан-францисская изморось пополам с туманом.

Человек, вошедший в грузовик, был в военном мундире. Американском. Он по-уставному отдал честь охранникам без знаков различия, они ответили ему тем же, и я понял, что мои похитители отнюдь не террористы. Меня взяли в плен Соединенные Штаты Америки.

В задней части фургона повесили небольшую шторку и стали допрашивать по одному. Приходили, отстегивали, отводили за шторку. Я мысленно отсчитывал секунды – раз гиппопотам, два гиппопотам, – и получалось, что беседы длились минут по семь. В голове гудело от обезвоживания и нехватки кофеина.

Меня допрашивали третьим. За мной пришла женщина с очень короткой стрижкой. Вид у нее был усталый, под глазами темнели круги, в уголках рта залегли суровые складки.

Она расстегнула мне наручники дистанционным пультом и поставила на ноги.

– Спасибо, – машинально поблагодарил я. Обругал себя за эту автоматическую вежливость, но поделать ничего не мог – с годами она въелась в меня до мозга костей.

В ее лице не дрогнул ни один мускул. Она провела меня перед собой в дальний конец грузовика, втолкнула за ширму. Там стоял единственный складной стул, и я плюхнулся на него. Со своих эргономичных кресел на меня взирали двое – стриженая дама и тот самый качок с бэтменским поясом.

Перед ними стоял столик, и на нем было разложено все содержимое моего бумажника и рюкзака.

– Здравствуй, Маркус, – начала стриженая. – У нас к тебе есть несколько вопросов.

– Я нахожусь под арестом? – поинтересовался я. Вопрос был не праздный. Если вы не под арестом, то существуют строгие правила насчет того, что позволено делать с вами полицейским и на что они не имеют права. Для начала им нельзя надолго задерживать вас, не предъявляя ордер на арест. Они обязаны предоставить вам право на телефонный звонок и на разговор с адвокатом. Ну с адвокатом-то я непременно поговорю, это уж точно.

– Что это значит? – Она показала мне мой телефон. На экране была картинка, которая обычно появляется, если вы пытаетесь разблокировать его, не введя правильного пароля. Признаюсь, картинка была грубоватая – анимированная рука, складывающая пальцы в универсальном жесте. Люблю делать свои гаджеты непохожими на других.

– Я нахожусь под арестом? – повторил я. Если я не арестован, то имею полное право не отвечать на их вопросы. А если спрашиваю, арестован ли я, они обязаны ответить. Таковы правила.

– Ты задержан Департаментом внутренней безопасности, – отчеканила стриженая.

– Я нахожусь под арестом?

– Маркус, с этой минуты тебе следует быть более сговорчивым. – Она не добавила «а не то», но это отчетливо подразумевалось.

– Я бы хотел поговорить с адвокатом, – заявил я. – Хотел бы знать, в чем меня обвиняют. Хотел бы увидеть ваши удостоверения личности.

Агенты переглянулись.

– Я считаю, ты должен в корне пересмотреть свой подход к этой ситуации, – сказала стриженая. – И сделать это сейчас же. Мы нашли у тебя множество подозрительных устройств. Захватили тебя и твоих подельников возле эпицентра самой жестокой террористической атаки за всю историю страны. Сложи эти два факта, Маркус, и поймешь, что твои дела плохи. Если не станешь сговорчивее, то очень сильно пожалеешь. Итак, продолжим. Что это означает?

– Вы считаете меня террористом? Мне всего семнадцать лет!

– Самый подходящий возраст. «Аль-Каида»[1] любит вербовать сторонников среди впечатлительных, идеалистически настроенных молодых людей. Знаешь, мы погуглили про тебя. Ты выкладываешь в общий доступ интернета очень много отвратительных вещей.

– Я бы хотел поговорить с адвокатом, – повторил я.

Стриженая посмотрела на меня как на букашку.

– Ты находишься под ложным впечатлением, что тебя арестовала полиция за некие правонарушения. Выбрось эти мысли из головы. Ты задержан правительством Соединенных Штатов как возможный участник боевых действий на стороне противника. Я на твоем месте очень серьезно задумалась бы о том, как убедить нас, что ты не сражаешься на стороне врага. Очень серьезно. Потому что вражеские боевики могут исчезать. Они проваливаются в очень, очень глубокие темные скважины, и в одну из таких скважин можешь провалиться и ты. И исчезнешь там. Навсегда. Ты слушаешь меня, молодой человек? Немедленно разблокируй телефон и расшифруй файлы в его памяти. И изволь объяснить: почему ты оказался на улице? Что тебе известно о нападении на город?

– Не собираюсь я ничего разблокировать для вас, – оскорбленно ответил я. В памяти моего телефона много такого, что я не хотел бы показывать никому. Фотографии, электронные письма, мелкие хаки и моды, которые я установил. – Это очень личное.

– У тебя есть что скрывать?

– Я имею право на личную свободу, – заявил я. – И хочу поговорить с адвокатом.

– Малыш, даю тебе последний шанс. Честным людям нечего скрывать.

– Я хочу поговорить с адвокатом.

Папе и маме такая беседа влетит в копеечку. Но из справочных систем на разных сайтах я прекрасно знал, как себя вести, если меня задержат. Что бы мне ни говорили и о чем бы ни спрашивали, надо снова и снова твердить о встрече с адвокатом. А в его отсутствие держать язык за зубами, иначе ничем хорошим это не кончится. Эти двое утверждают, что они не полицейские, но если это не арест, то что же тогда такое?

Потом, задним числом, я не раз пожалел, что не разблокировал тогда мобильник.

Глава 4

Меня снова заковали, надели мешок и вернули на место. Через очень долгое время грузовик снова тронулся в путь, под уклон. И тогда меня опять подняли на ноги. Я сразу упал. Ноги затекли и стали как ледышки – кроме коленей, я простоял на них много часов, и они, наоборот, распухли и болели.

Чьи-то руки подхватили меня за плечи и за ноги, поволокли, как мешок с картошкой. Вокруг раздавались невнятные голоса. Кто-то плакал, кто-то чертыхался.

Несли меня недолго, потом опустили и снова приковали к какой-то железяке. Колени по-прежнему нестерпимо болели, я завалился вперед и, свернувшись калачиком, бессильно повис на натянутых цепях наручников.

Потом мы снова тронулись в путь, и на сей раз, кажется, не в грузовике. Ощущения были другие. Пол подо мной мягко покачивался и вибрировал, где-то внизу работали мощные дизельные двигатели. Это корабль! Я похолодел. Меня увозят с берегов Америки черт знает куда! До этого мне тоже было страшно, но сейчас я просто онемел и оцепенел от неимоверного ужаса. Я понял, что, может быть, никогда больше не увижу свой город, дом, маму и папу, и стало так тошно, что чуть взаправду не вырвало. Мешок на голове словно стиснулся плотнее, не давая дышать, а от неестественной скрюченной позы было еще хуже.

Но, к счастью, путь по воде продлился не слишком долго. Мне тогда показалось, что прошел час, но теперь-то я знаю, что миновало всего минут пятнадцать, не больше. Двигатели сбавили обороты, судно подошло к причалу. По палубе застучали шаги, я услышал, как других пленников отстегивают и уводят или уносят. Когда пришли за мной, я попытался встать, но не смог, и меня опять понесли – грубо, бесцеремонно, будто ненужную вещь.

Потом мешок сняли, и я увидел, что очутился в тюремной камере.

Камера была старая, обшарпанная, в ней пахло морем. Высоко под потолком имелось единственное окошко, закрытое ржавой решеткой. Снаружи еще не рассвело. На полу валялось одеяло, к стене был приделан маленький металлический унитаз без сиденья. Охранник, снявший с меня мешок, ухмыльнулся и вышел, захлопнув за собой тяжелую стальную дверь.

Я осторожно помассировал ноги. К ним медленно, с болью, возвращалась кровь. Руки тоже постепенно оживали. Наконец я кое-как сумел встать, а потом и пройтись. Из соседних камер доносились голоса. Люди разговаривали, плакали, кричали. Я тоже присоединился к общему гаму:

– Джолу! Дэррил! Ванесса!

Мой крик разлетелся по всему тюремному блоку. Его подхватили другие голоса, кто-то окликал по имени своих друзей, кто-то ругался на чем свет стоит. Голоса тех, кто был ближе всех, звучали как бубнеж выживших из ума пьянчуг на уличном углу. Может, мой голос слышался точно так же.

Охрана застучала в двери камер, приказывая замолчать, но после этого гвалт только усилился. Мы вопили, орали до хрипоты, раздирали глотки. А что? Что нам теперь терять?

Когда меня опять вызвали на допрос, я еле доплелся. Мечтал о горячей ванне, хотел есть, пить и отдохнуть. За мной явилась все та же короткостриженая дама, а с ней три здоровяка – один чернокожий, двое белых, хотя один смахивал на латиноса. Они швыряли и пихали меня, как ненужную тряпку. И у всех четверых были пистолеты. Наверно, со стороны это походило на «Контр-страйк» на фоне рекламной картинки «Бенеттона».

Меня вывели из камеры, сковали по рукам и ногам. На ходу я старался внимательно смотреть по сторонам. Услышал снаружи шум прибоя и подумал, что мы, может быть, в Алькатрасе – это как-никак тюрьма, хотя и давным-давно превращенная в туристическую достопримечательность, куда приходят, чтобы посмотреть, в каких местах коротали свои дни Аль Капоне и другие гангстеры тех времен. Но в Алькатрасе я бывал на школьной экскурсии и помню это здание – допотопное, ветхое, разъеденное морскими ветрами. А эта тюрьма тоже не новая, но построена скорее в годы Второй мировой войны, а не в колониальную эпоху.

На дверях всех камер были номера и наклейки со штрих-кодами, отпечатанными на лазерном принтере, но больше никакой информации, по которой можно было бы понять, кто находится внутри.

Комната для допросов была обставлена по последнему слову техники. Флуоресцентные лампы, эргономичные кресла – не для меня, естественно, мне достался складной садовый стульчик – и большой деревянный стол из тех, за какими директора проводят совещания. Одна стена была зеркальная, точь-в-точь как в полицейских фильмах, – должно быть, кто-то невидимый стоит сейчас в соседней комнате и наблюдает за ходом допроса. Стриженая дама и ее приятели налили себе кофе из контейнера на боковом столике – ради глотка кофе я был готов перегрызть ей горло, – а для меня поставили пенопластовый стаканчик с водой. Но руки оставили связанными за спиной, так что дотянуться до него я все равно не мог. Мол, пусть помучается. Отменное чувство юмора.

– Здравствуй, Маркус, – приветствовала меня стриженая. – Ну что, ты успел подумать над своим поведением?

Я ничего не ответил.

– Знаешь, все, что с тобой случилось до сих пор, это еще цветочки, – продолжала она. – А дальше будет только хуже. Твоя спокойная жизнь закончилась. Даже если ты сообщишь нам все, что мы хотим узнать, даже если сумеешь убедить нас, что просто очутился не в том месте и не в то время, мы все равно возьмем тебя на заметку. Будем следить за тобой повсюду, куда бы ты ни пошел, чем бы ни занялся. Ты ведешь себя так, словно тебе есть что скрывать, и это нам не нравится.

Стыдно об этом вспоминать, но мой разум цепко ухватился за фразу «убедить нас, что просто очутился не в том месте и не в то время». Ничего хуже этого со мной еще никогда не случалось. И никогда прежде мне не было так плохо и так страшно. Эти слова – «не в том месте и не в то время» – казались мне спасательным кругом, который поможет мне не утонуть в бездонной пучине.

– Эй, Маркус! – Она прищелкнула пальцами у меня перед лицом. – Ты здесь? – На ее губах играла ехидная улыбка, и я презирал себя за то, что выказал перед ней свой страх. – Маркус, твои дела могут пойти намного хуже. Это еще далеко не самое страшное из мест, куда мы могли бы тебя поместить.

Она извлекла из-под стола портфель. Раскрыла, вытащила оттуда мой мобильник, устройство для клонирования радиомаячков, радиопеленгатор, флешки. Не торопясь разложила все это богатство на столе.

– Нам от тебя нужно вот что. Сегодня ты разблокируешь для нас телефон. В этом случае тебя ждут некоторые послабления. Мы дадим тебе возможность помыться под горячим душем и погулять во дворе. Завтра мы снова приведем тебя сюда и попросим расшифровать данные на этих картах памяти. Сделаешь это – получишь полноценный обед в столовой. На следующий день ты сообщишь нам пароль от электронной почты, и за это тебе будет разрешено пользоваться библиотекой.

Меня так и подмывало ответить: «Нет», но я не смог произнести это слово. Вместо него выдавил:

– Почему?

– Хотим убедиться, что ты тот, за кого себя выдаешь. Это делается ради твоей же безопасности, Маркус. Предположим, ты ни в нем не виновен. Может быть, так оно и есть, но все же мне трудно понять, почему ни в чем не повинный человек хочет столь многое от нас скрыть. Но все же предположим это. Ведь ты и сам мог оказаться на том мосту, когда произошел взрыв. Там могли проезжать твои родители. Твои друзья. Разве не хочешь помочь нам поймать злоумышленников, покусившихся на твой дом?

Странное дело: когда она заговорила обо всех этих поблажках, я со страху чуть было не поддался. Мне почему-то стало казаться, что я очутился здесь неспроста, может быть, я и в самом деле что-то натворил и теперь должен хоть частично загладить свою вину.

Но как только она понесла этот бред насчет безопасности, ко мне вернулось самообладание.

– Уважаемая, – сказал я, – вы вещаете о каких-то нападениях на мой дом, но до сего момента единственная, кто на меня действительно напал, это вы. Мне казалось, я живу в стране, где главенствует Конституция. В стране, где у меня есть права. А по-вашему получается, что ради защиты моей свободы надо разорвать в клочки основной закон страны!

По ее лицу промелькнула тень раздражения, но тотчас же исчезла.

– Не надо мелодрамы, Маркус. Никто на тебя не нападает. Ты задержан правительством США на время проведения расследования. Мы изучаем подробности сильнейшей террористической атаки за всю нашу историю. В твоих силах помочь нам одержать победу над врагами нашей страны. Хочешь сохранить Конституцию в действии? Помоги нам поймать негодяев, взорвавших наш город. Итак, даю тебе ровно тридцать секунд. Разблокируй свой телефон, иначе тебя отведут обратно в камеру. Нам сегодня еще многих надо допросить.

Она посмотрела на часы. Я тряхнул кистями, погремел наручниками, мешавшими мне дотянуться до мобильника и разблокировать его. Да, я решился на это. Она показала мне, где пролегает путь на свободу – в открытый мир, домой, к маме и папе, – и тем самым подарила надежду. А потом пригрозила отослать меня в камеру, столкнуть с этого пути, моя надежда рухнула, и в голове вертелась только одна мысль – вернуть ее обратно.

Так что я гремел наручниками, силясь дотянуться до мобильника и разблокировать его, а она лишь сверлила меня ледяным взглядом и посматривала на часы.

– Пароль, – сказал я, наконец-то сообразив, чего она от меня добивается. Чтобы я произнес этот пароль вслух, здесь и сейчас, в присутствии ее коллег, и она могла бы внести его в протокол допроса. Ей мало было, чтобы я просто разблокировал телефон. Она хотела, чтобы я сдался. Признал ее превосходство. Выдал все свои секреты, все самые сокровенные подробности. – Пароль, – повторил я – и назвал ей этот пароль. Помилуй меня господи, я поддался-таки ее воле.

Ее губы растянулись в холодной улыбке – видимо, таким было у нее проявление триумфа. Охранники увели меня. Когда дверь закрывалась, я успел заметить, как она склонилась над телефоном и нажимает кнопки, вводя пароль.

Хотел бы я сказать, что заранее предвидел такой исход событий и создал фальшивый пароль, который отпирает самый безобидный и ненужный раздел. Но нет. Я, к сожалению, не настолько предусмотрителен и не настолько хитер.

Вам наверняка стало интересно, какие такие сокровенные тайны я храню у себя в телефоне, на флешках и в электронной почте. Что за секреты у обыкновенного пацана?

По правде сказать, особых секретов у меня нет, и в то же время их очень много. Изучив мой мобильник и флешки, вы узнаете, с кем я дружу, что думаю о своих друзьях, как мы вместе оттягиваемся и прикалываемся. Прочтете расшифровку всех наших электронных споров и электронных примирений.

Дело в том, что я никогда ничего не удаляю. А какой в этом смысл? Пространство для хранения стоит недорого, и мало ли когда мне вдруг захочется снова просмотреть все эти записи. Особенно воспоминания о всяких глупостях. Сидите, например, где-нибудь в метро, и поговорить не с кем, и вдруг на память приходит какая-нибудь недавняя ссора, и всплывают все гадости, которые вы кому-то наговорили. Вам наверняка тоже знакомо это чувство, правда? Но, заглянув в старые файлы, вы понимаете, что на самом деле все было не так плохо, как вам помнится. Вернуться и пролистать забытые страницы – хороший способ напомнить себе, что вы не такой паршивец, каким себя считали. Благодаря этому мы с Дэррилом ссорились и успешно мирились столько раз, что и не сосчитать.

Но и это еще не все. Я знаю, что к моему телефону имею доступ только я и больше никто. И к флешкам тоже. В этом помогает криптография – шифрование сообщений. Шифрование зиждется на строгих и суровых математических правилах, и мы с вами имеем доступ к тем же самым шифрам, которыми пользуются, например, банки и Агентство национальной безопасности. Иными словами, криптография для всех одна и та же, она открытая, общедоступная и может использоваться каждым. Потому она и распространена.

Когда ты точно знаешь, что в твоей жизни есть уголок, который принадлежит только тебе, куда не может попасть никто из посторонних, это дает потрясающее чувство свободы. Возьмем, например, наготу или отправление естественных надобностей. Каждый из нас время от времени обнажается. Каждый сидит на унитазе. И в этом нет ничего постыдного, ненормального или странного. Но если я вдруг издам указ, что отныне вы обязаны облегчаться исключительно в стеклянной витрине, установленной посреди Таймс-сквер, и при этом быть в чем мать родила?

Даже если у вас идеально сложенное тело – а многие ли могут этим похвастаться? – такая идея вряд ли придется вам по вкусу. Большинство будет громко протестовать. Или терпеть, пока не лопнут.

И не потому, что вы совершаете нечто постыдное. А потому, что это должно происходить вдали от посторонних глаз. Эта частичка жизни принадлежит только вам, и туда нет доступа никому.

И вот эту частную, только мне принадлежащую жизнь отбирали у меня кроха за крохой. Пока меня вели обратно в камеру, снова нахлынуло то самое чувство – ощущение, будто я получаю по заслугам. Всю жизнь я нарушал правила, и почти всегда это сходило мне с рук. Наверное, вот оно, торжество высшей справедливости. Мне воздается за все мои былые прегрешения. Как-никак я оказался на той площади именно потому, что тайком сбежал из школы.

Меня, как и было обещано, отвели в душ. И выпустили на прогулку во двор. Над головой голубел кусочек неба, в воздухе пахло морем. Похоже, это место находится где-то недалеко от залива Сан-Франциско, но определить более точно, куда меня запихнули, я не сумел. Во время прогулки других пленников не было видно, и мне быстро наскучило нарезать круги по двору. Я напрягал уши, стараясь уловить хоть какой-нибудь звук, который подскажет, что это за место, но слышал лишь шум изредка проезжающих машин, обрывки далеких разговоров, гул самолета, идущего на посадку где-то неподалеку.

Потом меня вернули в камеру, принесли на обед полпирога с колбасой пеперони из пиццерии «Гоут-Хилл», что недалеко от моего дома в Потреро-Хилл. Я ее хорошо знал и не раз покупал там пиццу. Коробка со знакомой картинкой и телефонным номером, начинавшимся на 415, навела на грустные мысли о том, что еще вчера я был свободным человеком и жил в свободной стране, а теперь сижу за решеткой. Из головы не шла тревога за Дэррила и беспокойство за остальных друзей. Может, они оказались более сговорчивыми и их уже отпустили. Может, они уже обо всем рассказали моим маме и папе и те уже лихорадочно названивают во все концы, разыскивая меня.

А может быть, и нет.

В камере было пусто и тоскливо, как у меня на душе. Я напридумывал себе, что стена напротив койки – это экран, и я взламываю эту систему, открываю дверь камеры. Представил себе свой рабочий стол с выставленными на нем моими изобретениями – тут и сварганенная из консервных банок акустическая система с объемным звуком, и воздушный змей с камерой для аэрофотосъемки, и собранный своими руками ноутбук.

Я мечтал выбраться отсюда. Мечтал уйти домой, встретиться с друзьями, пойти в школу, обнять маму и папу, вернуть свою прежнюю жизнь. Мечтал иметь возможность пойти куда захочу, а не снова и снова и снова мерить шагами тесную камеру.

Потом у меня выпытали пароль к USBфлешкам. На них были записаны кое-какие интересные выступления на онлайн-форумах, записи из разговорных чатов – в общем, советы по самым разным темам, которыми со мной щедро делились знающие люди. Без их помощи я не смог бы сделать всего того, что было сделано. Там, разумеется, не содержалось ничего такого, чего нельзя было бы просто нагуглить, но вряд ли этот факт будет засчитан в мою пользу.

В тот день меня опять вывели на прогулку, и на этот раз я был не один. Во дворе гуляли еще несколько человек – четверо парней и две женщины разных возрастов и расовой принадлежности. Видимо, многие тут делают всё что приказано, лишь бы заработать эти «послабления».

На прогулку мне выделили полчаса, и я попытался завязать разговор с узником, который показался мне наиболее нормальным из всех, – чернокожим парнем примерно моих лет с короткой стрижкой афро. Я представился, протянул руку, но он лишь указал взглядом на видеокамеры, зловеще взиравшие на нас из углов двора, и продолжил шагать с каменным лицом.

Но вдруг, за миг до того, как меня окликнули по имени и повели обратно в камеру, дверь распахнулась и во двор вышла… Ванесса! Как же приятно было увидеть дружеское лицо! Вид у нее было усталый и недовольный, но не истерзанный. Заметив меня, она вскрикнула: «Маркус!» – и подбежала. Мы крепко обнялись, и меня пробила крупная дрожь. Потом я почувствовал, что ее тоже трясет.

– Как ты? – спросила она, отстранившись на вытянутую руку.

– Ничего, – ответил я. – Мне сказали, что отпустят, если я выдам свои пароли.

– А меня без конца расспрашивают о тебе и о Дэрриле.

Громкоговоритель взревел, требуя от нас прекратить болтовню и продолжать прогулку, но мы пропустили это мимо ушей.

– Отвечай им, – немедля сказал я. – Отвечай на всё, что ни спросят. Может, сумеешь выбраться.

– А как Дэррил и Джолу?

– Я их не видел.

Дверь с грохотом распахнулась, оттуда вывалились четверо здоровенных дуболомов. Двое схватили меня, двое – Ванессу. Меня швырнули на землю, отвернули голову в другую сторону от Ванессы. Судя по звукам, с ней обошлись так же. На руках защелкнулись пластиковые стяжки. Меня поставили на ноги и потащили обратно в камеру.

Вечером меня оставили без ужина. Наутро не принесли завтрака. Никто за мной не пришел, не повел в комнату для допросов, чтобы выпытать еще какие-нибудь мои секреты. Никто не снял пластиковые наручники. Плечи сначала горели огнем, потом стали тупо ныть, потом онемели, потом опять заполыхали. Рук я давно уже не чувствовал.

И мне очень хотелось в туалет. Очень, очень. А штаны расстегнуть я не мог.

Я обмочился.

После этого, когда моча уже остыла и холодные джинсы, и без того грязные, прилипли к ногам, за мной пришли. Пришли и повели по длинному коридору, где с обеих сторон тянулись двери, и на каждой двери был штрих-код, и за каждым штрих-кодом скрывался несчастный узник,такой же как я. Меня долго вели по закоулкам и втолкнули в комнату для допросов. Войдя туда, я словно очутился на другой планете – в безмятежном мире, где все идет как положено, где ни от кого не несет мочой. А я, грязный и вонючий, стоял, сгорая от стыда, и на меня снова нахлынуло то же самое чувство – будто я получаю по за- слугам.

Стриженая дама уже сидела на своем месте. Выглядела она идеально: аккуратная укладка, чуть-чуть косметики. До меня долетал запах ее парикмахерского средства. Она поглядела на меня и наморщила носик. Я был готов провалиться сквозь землю.

– Ай-яй-яй, как не стыдно. Такой большой мальчик – и так плохо себя ведет.