Музыка горячей воды Буковски Чарльз

Мир отвратителен

Я ехал по Сансету как-то поздно вечером, остановился у светофора и на автобусной остановке увидел эту крашеную рыжую с грубым и загубленным лицом – напудренным, накрашенным, оно говорило: «Вот что с нами делает жизнь». Я представил ее пьяной – орет через всю комнату на какого-нибудь мужика – и порадовался, что этот мужик – не я. Она увидела, что я на нее смотрю, помахала:

– Эй, подбросишь?

– Ладно, – ответил я, и она перебежала две полосы, чтобы сесть ко мне.

Мы поехали, она чуть заголила ногу. Неплохо. Я рулил, ничего ей не говоря.

– Я хочу на Альварадо, – сказала она.

Я так и думал. Там они все и собираются. От перекрестка с Восьмой и дальше в барах за парком и за углами – до самых подножий холмов. Я в этих барах много лет просидел – знал, что почем. Девушкам по большинству просто хотелось выпить, где-то отдохнуть. В этих темных барах они и на вид вроде ничего. Подъехали к Альварадо.

– Можно пятьдесят центов? – попросила она. Я достал два квортера.

– За это, – сказал я, – тебя хотя бы помацать надо.

Она рассмеялась:

– Валяй.

Я задрал ей повыше платье и слегка пощипал там, где заканчивались чулки. Чуть не сказал: «Блин, давай возьмем квинту и завалимся ко мне». Видел уже, как пронзаю это щуплое тело, слышал скрип пружин. А потом она бы сидела в кресле, материлась, болтала и смеялась. Я пас. Она вышла на Альварадо, а я смотрел, как она переходит дорогу и пытается вилять задницей, словно в ней и впрямь что-то есть. Я поехал дальше. Я задолжал штату 606 долларов подоходного. Жопку время от времени приходится пропускать мимо.

Машину я поставил возле «Китайца», зашел и взял миску куриного вон-тона. Справа от меня сидел парень без левого уха. Просто дырка в голове – грязная дырка, а вокруг много волос. Никакого уха. Я заглянул ему в эту дырку, затем вернулся к вонтону. Дрянь какая-то, а не еда. Тут вошел еще один парень, сел от меня слева. Бродяга. Заказал чашку кофе. Посмотрел на меня.

– Здорово, Алкаш, – сказал он.

– Здорово, – ответил я.

– Это меня все Алкашом зовут, вот я и решил тебя так назвать.

– Нормально. Им я раньше и был.

Он помешал в чашке.

– Вот эти пузырики на кофе. Вот эти. Мамаша говорила, это значит, что ко мне деньги придут. А ничего не пришло.

Мамаша? У этого типа когда-то была мамаша?

Я доел миску и оставил их там – и безухого, и бродягу, что рассматривал пузырики в кофе.

«Ну и вечерок складывается. Хотя что еще может произойти?» – подумал я. И ошибся.

Я решил перейти Аламеду за марками. Движение было сильное, им управлял молоденький регулировщик. Затевалась катавасия. Молодой человек передо мной все время орал регулировщику:

– Ну давай, пропусти уже нас – какого черта? Мы и так уже целую вечность тут стоим! – Но регулировщик махал и дальше машинам. – Давай же, да что с тобой такое? – надсаживался парнишка.

Чокнутый, должно быть, подумал я. Симпатичный вроде, молодой, крупный – футов шесть с гаком, фунтов двести весу. В белой футболке. Нос великоват. Пива хлебнул наверняка, но не вдрабадан напился. Тут регулировщик дунул в свисток и показал, чтобы люди проходили. Паренек шагнул на мостовую.

– Ладно, пошли все, теперь можно, переходить безопасно! – Это ты так думаешь, малец, подумал я. Парнишка размахивал руками. – Пошли уже, народ!

Я шел сразу за ним. И увидел, какое лицо у регулировщика. Оно очень побелело. У него сощурились глаза. Регулировщик был низенький, кряжистый, молодой. И он направился к парнишке. Ох господи, вот и начинается. Парнишка заметил, что регулировщик к нему идет.

– Не ТРОГАЙ меня! Не смей меня ТРОГАТЬ!

Регулировщик схватил его за правое плечо, что-то сказал, попробовал отвести обратно на тротуар. Парнишка вывернулся и зашагал прочь. Регулировщик побежал за ним, завернул ему руку за спину. Парнишка вырвался, и они принялись кружить и меситься. По тротуару шаркали ноги. Люди стояли и смотрели издалека. Я был совсем рядом. Несколько раз пришлось даже отойти. Ну вот о чем я думал, а? Они боролись на тротуаре. У регулировщика слетела фуражка. Тут я занервничал. Регулировщик без фуражки совсем не походил на полицейского, но у него оставались дубинка и пистолет. Парнишка опять вырвался и побежал. Регулировщик прыгнул на него со спины, рукой перехватил ему шею и попробовал загнуть назад, но парнишка крепко стоял на ногах. А потом оторвался. Наконец регулировщик прижал его к железному ограждению парковки у заправки «Стандарта». Белый парнишка, и регулировщик тоже белый. Я глянул через дорогу и увидел пятерых черных – они ухмылялись и наблюдали. Выстроившись под стеночкой. Регулировщик опять надел фуражку – теперь он вел парнишку по улице к телефону.

Я зашел, купил марок в автомате. Ночка не задалась. Из автомата могла выпасть и змея. Но отдал он мне только марки. Я поднял голову и увидел своего приятеля Бенни.

– Видал, что делается, Бенни?

– Ага. Как его в участок приведут, так все натянут кожаные перчатки и вышибут из него дух.

– Думаешь?

– Ну дак. В городе – что и в округе. Лупят. Я только что из новой окружной вышел. Там новым легавым дают над зэками изгаляться для разминки. Их лупят, а они орут – далеко слыхать. А эти потом хвалятся. Я сижу, а один лягаш мимо проходит и говорит: «Только что кирюху измордовал!»

– Я слыхал, да.

– Дают позвонить один раз вначале, а один тип как-то слишком долго разговаривал. Ему: давай кончай. А он: минуточку, еще минуточку! – и тут легавый разозлился, трубку у него вырвал и повесил, и парень разорался: «У меня права, вы не имеете права!»

– И что потом?

– Ну, четверо его подхватили сразу. Так быстро, что он просто взлетел над полом. Заволокли в соседний кабинет. Хорошо было слыхать, когда они его обрабатывали. Знаешь, нас там выстраивают, раком загибают и в жопу заглядывают, в ботинки смотрят, чтобы дури не пронесли. Так этого парнишку приволокли голого, загнули, а он стоит, дрожит весь. По всему телу красные рубцы. Они его там и бросили, голого, под стенкой. Досталось ему будь здоров.

– М-да, – сказали. – Я как-то вечером ехал мимо приюта «Союз»[14], а там двое полицейских пьянчугу забирали. Сунули на заднее сиденье, один легавый к нему туда залез, и я слышу, пьянчуга говорит: «Ты, блядь, мерзкий мусор!» И вижу – легавы берет дубинку и концом со всего маху – пьянчуге прямо в живот. Так сильно, что мало не покажется, меня чуть не стошнило прямо там. Так ведь мог бы и живот ему распороть, или внутреннее кровотечение бы началось.

– Да-a, мир отвратителен.

– Вот видишь, Бенни. Ладно, увидимся. Ты уж поосторожней.

– Ну да. Ты тоже.

Я нашел свою машину и поехал по Сансету обратно. Доехав до Альварадо, свернул на юг и немного не докатил до Восьмой улицы. Поставил машину, вышел, отыскал винную лавку и купил квинту виски. Потом заглянул в ближайший бар. Вот она. Эта моя рыжая с грубым лицом. Я подсел, похлопал по бутылке.

– Пойдем.

Она допила и вышла за мною следом.

– Приятный вечер, – сказала она.

– Еще какой, – ответил я.

Мы добрались до меня, и она ушла в ванную, а я сполоснул два стакана. Выхода нет, подумал я, ниоткуда нет выхода.

Она вошла в кухню, прижалась ко мне. Губы себе наново накрасила. Она меня поцеловала, весь рот мне вылизала своим языком. Я задрал ей платье, прихватив и горсть трусиков. Мы стояли под электролампочкой, сцепившись. Ну чего, штату своего подоходного придется еще немного подождать. Губернатор Дьюкмейджан[15] меня поймет. Мы расцепились, я налил обоим, и мы перешли в комнату.

900 фунтов

Эрик Ноулз проснулся в номере мотеля и огляделся. На другом краю широченной кровати друг вокруг дружки обернулись Луи и Глория. Эрик нашел степлившуюся бутылку пива, открыл, забрал с собой в ванную и выпил под душем. Ему, блядь, было тошно. Теорию о теплом пиве он слыхал от знатоков. Не помогло. Он вышел из-под душа и сблевал в унитаз. Потом опять зашел под душ. Если ты писатель, беда вот в чем – главная беда: свободное время, чересчур много свободного времени. Приходится ждать, пока не припрет, чтобы смог писать, а пока ждешь – сходишь с ума, и пока сходишь с ума – бухаешь, а чем больше бухаешь, тем больше сходишь с ума. Ничего блистательного в жизни писателя нет – да и в жизни бухаря тоже. Эрик вытерся, надел трусы и вышел в комнату. Луи с Глорией просыпались.

– Ба-лять, – сказал Луи. – Господи.

Луи тоже был писатель. На квартиру не хватало, как Эрику, поэтому за него платила Глория. Из всех его знакомых писателей Лос-Анджелеса и Голливуда три четверти жило за счет женщин; писателям этим таланта хватало не на пишущие машинки, а на баб. Писатели этим бабам продавались как духовно, так и физически.

Эрик услышал, как Луи блюет в ванной, и у него самого подступило. Он нашел пустой бумажный пакет, и всякий раз, когда тошнило Луи, тошнило и его. Дуэт что надо.

Глория была ничего. Недавно устроилась старшим преподом в колледж на севере Калифорнии. Она вытянулась на кровати и сказала:

– Ну, вы, ребята, даете. Блевотные близнецы.

Из ванной вышел Луи.

– Эй, ты это надо мной смеешься?

– Куда там, детка. У меня просто была тяжелая ночь.

– У нас всех была тяжелая ночь.

– Я, наверно, еще теплым пивом полечусь, – сказал Эрик. Открутил пробку и попробовал еще раз.

– Ну ты ее и подавил, – сказал Луи.

– В смысле?

– В смысле, что, когда она бросилась на тебя через кофейный столик, ты как при замедленной съемке всё. Совсем не возбудился. Просто взял ее за одну руку, потом за другую – и перекатил. А потом сам забрался сверху и сказал: «Да что с тобой такое?»

– Пиво помогает, – сказал Эрик. – Сам попробуй.

Луи отвернул крышку и сел на край кровати. Луи редактировал один журнальчик – «Бунт крыс». Издавался на ротаторе. Маленький журнал, не лучше и не хуже прочих. Все они надоедали; таланта с гулькин нос, да и то не всегда. Луи теперь делал 15-й не то 16-й номер.

– Она ж у себя дома, – сказал Луи, припоминая, что было ночью. – Она сказала, что это ее дом, а нам всем надо выметаться.

– Разница идеалов и точек зрения. С ними всегда неприятности, и разница эта есть тоже всегда. А кроме того, она и была у себя дома, – сказал Эрик.

– И я, наверное, пивка хлебну, – сказала Глория. Встала, надела платье и нашла себе теплое пиво.

«Ничего так себе старший препод», – подумал Эрик.

Они сидели и пытались влить в себя это пиво.

– Кому телевидения? – спросил Луи.

– Только попробуй, – сказала Глория.

Вдруг оглушительно грохнуло – стены затряслись.

– Боже! – сказал Эрик.

– Что это? – спросила Глория.

Луи подошел к двери и открыл. Они были на втором этаже. Имелся балкон, а сам мотель построили вокруг бассейна. Луи глянул вниз.

– Вы не поверите, но в бассейне сейчас – мужик фунтов в пятьсот весом. А взорвалось, когда он туда прыгнул. Я таких больших никогда не видел. Огромный просто. А с ним еще кто-то, фунтов четыреста. Похоже, сын. Вот сейчас сынок этот прыгать собирается. Держитесь!

Еще раз взорвалось. Стены опять тряхнуло. Из бассейна взметнулась вода.

– Теперь плывут парочкой. Ну и видок!

Эрик и Глория подошли к двери и выглянули.

– Опасная ситуация, – заметил Эрик.

– То есть?

– То есть, поглядев на весь этот жир внизу, мы неизбежно им что-нибудь заорем. Детский сад, понимаешь. Но у нас похмелье, поэтому случиться может что угодно.

– Ага, так и вижу – они бегут сюда и колотят в дверь, – сказал Луи. – И как мы тогда справимся с девятью сотнями фунтов?

– Да никак, даже если б не болели.

– А раз болеем, и подавно.

– Ну да.

– ЭЙ, ЖИРНЫЙ! – заорал вниз Луи.

– Ой нет, – сказал Эрик. – Ой нет, пожалуйста. Мне нехорошо…

Оба толстяка задрали головы из бассейна. На обоих были голубенькие плавки.

– Эй, жиртрест! – вопил Луи. – Спорим, ты перднешь – и водоросли отсюда до Бермуд долетят!

– Луи, – сказал Эрик, – там нет водорослей.

– Там нет водорослей, жирный! – орал Луи. Ты их все, наверно, жопой засосал!

– О боже мой, – сказал Эрик. – Я писатель, потому что трус, а теперь мне грозит внезапная и насильственная смерть.

Толстяк побольше вылез из бассейна, тот, что помельче, – за ним. Слышно было, как они поднимаются по лестнице – шлеп, шлеп, шлеп. Стены вздрагивали.

Луи запер дверь и накинул цепочку.

– Ну какое отношение это имеет к приличной и законопослушной литературе? – спросил Эрик.

– Наверно, никакого, – ответил Луи.

– Все ты со своим блядским ротатором, – сказал Эрик.

– Мне страшно, – сказала Глория.

– Нам всем страшно, – сказал Луи.

Тут к двери снаружи подошли. БАМ, БАМ, БАМ, БАМ!

– Чего? – спросил Луи. – В чем дело?

– Открывай дверь на хуй!

– Никого нет дома, – сказал Эрик.

– Я вам, ублюдки, покажу!

– Ой, сэр, покажите мне, пожалуйста! – крикнул Эрик.

– Ты зачем это сказал? – спросила Глория.

– Черт, – сказал Эрик. – Я просто пытаюсь ему не перечить.

– Открывайте, или я так зайду!

– С таким же успехом можешь и потрудиться, – сказал Луи. – А мы посмотрим, как у тебя получится.

Они услышали, как туша навалилась на дверь. Та выгнулась и подалась.

– Все ты со своим блядским ротатором, – сказал Эрик.

– Это хорошая была машина.

– Помоги мне дверь подпереть, – сказал Эрик.

Они уперлись в дверь, противостоя гигантской массе. Дверь слабла. Потом донесся еще один голос:

– Эй, что тут происходит?

– Я счас этим хулиганам урок преподам, вот что тут происходит!

– Дверь сломаешь – вызову полицию.

– Че?

Еще один бросок на дверь – и все успокоилось. Остались только голоса.

– Меня досрочно освободили за оскорбление действием. Может, и не стоит сейчас так кипятиться.

– Ага, ты это… остынь, чтоб никого не покалечить.

– Но они мне купаться мешали.

– Есть вещи поважнее купания, мужик.

– Например, пожрать, – сказал через дверь Луи.

БАМ! БАМ! БАМ! БАМ!

– Тебе чего надо? – спросил Эрик.

– Слушайте сюда, ребята! Еще хоть один звук от вас – всего один – и я зайду!

Эрик и Луи промолчали. Два толстяка удалились по лестнице.

– По-мойму, мы б их завалили, – сказал Эрик. – Жирные ж неповоротливые. Легко.

– Ага, – сказал Луи. – По-моему тоже, мы б их завалили. То есть если б захотели.

– У нас пиво кончилось, – сказала Глория. – А холодненького бы не помешало. У меня совсем нервы разболтались.

– Ладно, Луи, – сказал Эрик. – Ты идешь за пивом, а я плачу.

– Нет, – ответил Луи, – идешь ты, плачу я.

– Я плачу, – сказал Эрик, – а за пивом отправим Глорию.

– Ладно, – сказал Луи.

Эрик дал Глории денег, проинструктировал, они открыли дверь и выпустили ее. В бассейне никого не было. Славное калифорнийское утречко – смог, затхло и безжизненно.

– Все ты со своим блядским ротатором, – сказал Эрик.

– Да хороший журналец, – ответил Луи. – Не хуже других.

– Наверно.

А потом они вставали и садились, садились и вставали, дожидаясь, когда же Глория вернется с холодным пивом.

Упадок и разрушение

В «Голодном алмазе» был понедельник. Внутри всего двое – Мел и бармен. Днем по понедельникам Лос-Анджелес – ебеня; даже вечером в пятницу это ебеня, но особенно – днем по понедельникам. Бармен – его звали Карл – пил втихаря у себя под стойкой, а напротив него лениво нависал над выдохшимся зеленым пивом Мел.

– Я те должен че-то сказать, – сказал Мел.

– Валяй, – ответил бармен.

– Тут это… как-то вечером мне один тип звонит – я раньше с ним работал в Акроне. Его уволили, потому что бухал, а он женился на медсестре, и теперь эта медсестра его кормит. Мне такие люди до лампочки, но сам же знаешь, какой сейчас народ – как бы виснут на тебе.

– Ну, – сказал бармен.

– В общем, они мне звонят… Слушай, плесни-ка мне еще пива, это просто моча какая-то.

– Ладно, только ты пей быстрее. Оно выдыхается через час.

– Хорошо… и говорят мне, что решили нехватку мяса – я думаю: «Какая такая нехватка мяса?» – и чтоб я приезжал. Мне делать нечего, я беру и еду. Играют «Сент-Луисские Бараны», и этот мужик, Эл зовут, включает телик, и мы садимся смотреть. Эрика – это ее так зовут, – она где-то на кухне салат делает, а я пару упаковок пива привез. Здрасьте, говорю, Эл откупоривает, там славно и тепло, духовка включена… В общем, удобно. Они, похоже, пару дней не ругались, ситуация спокойная. Эл что-то тележит про Рейгана, про безработицу, только я ему ответить не могу, мне скучно. Понимаешь, плевать мне, прогнила страна или нет, если только мне самому все удается.

– Ну да, – сказал бармен, отхлебнув под стойкой.

– В общем. Она выходит, садится с нами, пиво пьет. Эрика. Медсестра. Говорит, для всех врачей больные – как скот. Говорит, все врачи шустрят. Думают, свое не пахнет. И ей лучше бы с Элом, чем с каким-нибудь врачом из нынешних. Ну а это глупое заявление, так?

– Я-то Эла не знаю, – ответил бармен.

– Ну, мы в картишки перекидываемся, «Бараны» проигрывают, и вот через несколько партий Эл мне говорит: «Знаешь, у меня странная жена. Ей нравится, чтобы кто-то смотрел, когда мы эт-самое». «Ну да, – подтверждает она, – меня это стимулирует». А Эл такой: «Но так трудно заставлять кого-то смотреть. Думаешь, вроде легко, а на самом деле дьявольски трудно…» Я им ничего не отвечаю. Прошу две карты, ставку на никель повышаю. А она карты откладывает, и Эл свои бросает, и они оба встают. Она давай по комнате пятиться, Эл за ней. «Ты блядь, – говорит, – ты блядина ебаная!» Ходит мужик передо мной и жену свою блядью обзывает. «Блядь!» – орет на нее. Загоняет ее в угол, шмяк по морде и давай кофточку с нее сдирать. Опять орет: «Ты блядь!» – и опять ей по морде, она аж на ногах не удержалась. У нее уже юбка порвана, она ногами от него отбивается и кричит… Он ее подымает, целует, потом шварк на кушетку. И давай по ней ползать – целует, одежду на ней рвет. Потом трусики содрал и заработал. И пока он этим занимается, она из-под него зырит, все ли мне видно. Видит, что я наблюдаю, – и давай извиваться, просто как змея бесноватая. В общем, постарались они на славу, кончили; она встает и уходит в ванную, а Эл – на кухню за пивом. «Спасибо, – говорит, когда опять в комнату заходит, – ты нам очень помог».

– А потом что? – спросил бармен.

– Ну, «Бараны» наконец забили, в телевизоре шум поднялся, а она выходит из ванной и идет на кухню… Эл опять про Рейгана заводит. Говорит, это все – Упадок и Разрушение Запада, как Шпенглер[16] писал. Все такие жадные, такие растленные, все прочно гниет. И вот в этом духе еще какое-то время тележит… Потом Эрика зовет нас за столик в кухне, а там уже накрыто, и мы садимся. Пахнет хорошо – жарким. А поверху – ломтики ананаса. Похоже на бедро – и я вижу там что-то вроде колена. «Эл, – говорю, – а ведь похоже на человечью ногу, если брать от колена и выше». «Ну да, – говорит Эл, – это она и есть».

– Так и сказал? – спросил бармен, нагибаясь отхлебнуть.

– Ну, – подтвердил Мел. – А когда такое слышишь, тут же прямо не знаешь, что и думать. Вот ты бы что подумал?

– Я бы подумал, – ответил бармен, – что это шутки у него такие.

– Само собой. Поэтому я ему говорю: «Отлично, отрежь-ка мне кусок получше». И Эл отрезал. Там и пюре было, и подливка, кукуруза, горячий хлеб, салат. А в салате – фаршированные оливки. Эл говорит: «Ты попробуй горчицы с мясом, острая, хорошо идет». Я мажу. Неплохое мясо… «Слушай, Эл, – говорю, – а ведь недурно. Что это?» «Ну я ж тебе говорю, Мел, – отвечает он, – это человеческая нога, бедро. От четырнадцатилетнего мальчишки – мы его на бульваре Голливуд подобрали, он стопом ехал. Позвали его к себе, накормили, он дня три-четыре посмотрел, как мы с Эрикой этим самым занимаемся, а потом нам надоело, поэтому мы его забили, выпотрошили, кишки в мусоропровод, а остальное – в морозилку. Гораздо лучше курицы, хотя вот стейку из филейной вырезки я бы не предпочел».

– Так и сказал? – опять спросил бармен, нагибаясь за выпивкой.

– Так и сказал, – ответил Мел. – Плесни-ка мне еще пива.

Бармен плеснул еще. Мел продолжал:

– Ну, я, в общем, по-прежнему думаю, что он шутит, понимаешь, поэтому говорю: «Ладно, давай я к вам в морозилку гляну». А Эл такой: «Валяй, вон там». Дверцу открывает, а в морозилке – торс, полторы ноги, две руки и голова. Все нарублено. Выглядит очень аккуратно и чистенько, но мне все равно не нравится. Голова на нас смотрит, глаза голубые открыты, а из головы язык высовывается – примерз к нижней губе… «Господи ты боже мой, Эл, – говорю тут я, – да ты же убийца – это ж невероятно, это омерзительно!» А он отвечает: «Ты уже повзрослей когда-нибудь. Людей на войне бьют миллионами, да еще и медали дают за это. Половина всего народу на земном шаре дохнет с голоду, пока мы сидим и смотрим на это по телевизору»… Точно говорю тебе, Карл, туту меня кухонные стены перед глазами поехали – я только и вижу, что эту голову, эти руки, ногу отрубленную… Убитое, оно же все такое тихонькое, а ты думаешь, что оно просто вопить должно, я не знаю… Короче, я к кухонной раковине – и давай блевать. Долго блевал. Потом Элу говорю: я пошел отсюда. Вот ты, Карл, ты бы там остался?

– Ни за что, – ответил Карл. – Ни секунды.

– В общем, Эл встал перед дверью и говорит: «Послушай, это ж не убийство. Убийств вообще не бывает. Тебе надо одно – выломиться из тех представлений, которыми тебя нагрузили, – и ты свободный человек, свободный, понимаешь?» «Отойди на хуй от двери, Эл, – говорю, – я пошел отсюда». А он меня за рубашку хвать и давай сдирать ее с меня. Я ему по роже, а он на мне рубашку рвет. Я опять по роже, и опять, а он как будто ничего не чувствует. По телику еще «Бараны». Я только шаг от двери – ко мне жена его подбегает, хватает меня и ну целовать. Я уже не знаю, что делать. Она-то баба крепкая. И все эти медсестринские приемчики знает. Я пытаюсь ее оттолкнуть, но не могу. Она в меня ртом своим впилась – такая же чокнутая, как и Эл. Тут у меня вставать начинает, я ничего с собой поделать не могу. На рожу-то она так себе, но вот ноги, задница здоровая, да еще и платьице на ней в такую облипку, что дальше некуда. От самой разит вареным луком, язык жирный, слюнявый, но вот пероделась же в это новое платье – зеленое, – и только я его на ней задрал, вижу: комбинашка на ней кровавая. Тут меня перемкнуло совсем, я гляжу – а Эл уже хуй в кулаке держит, изготовился, значит, наблюдать… Я ее на кушетку кинул, ну и тут мы приступили. Эл над нами стоит, сопит. Ну, мы все вместе и вжарили, настоящим трио таким – и только после я встал, одежду в порядок начал приводить. Сходил в ванную, умылся, причесался, выхожу. А они оба на кушетке сидят, футбол смотрят. Эл мне пиво открыл, я сел, попил, сигарету выкурил. На том все и кончилось… Я встал потом и сказал, что я пошел. Они до свиданья оба сказали, а Эл добавил, чтоб я им в любое время звонил. Вышел я из квартиры на улицу, а там моя машина, я сел и уехал. Вот и все.

– И в полицию не заявил? – спросил бармен.

– Ну, понимаешь, Карл, это трудно… они меня как бы в семью приняли. И ничего же от меня не скрывали.

– А я так смотрю, что ты теперь – соучастник убийства.

– Но я вот о чем подумал, Карл, – они же вроде не плохие люди. Я видал людей и похуже, хоть они и не убивали никого. Не знаю, запутался я как-то. Даже тот паренек в морозилке – будто какой-то мороженый кролик…

Бармен вытащил из-под стойки «люгер» и направил на Мела.

– Так, – сказал он. – Ты только не дергайся, а я звоню в полицию.

– Слышь, Карл, – это не тебе решать.

– Черта с два не мне! Я сознательный гражданин! Не положено таким засранцам ходить и людей в морозилки заталкивать. Я могу следующим оказаться!

– Ты посмотри, Карл, посмотри на меня! Я тебе что-то сказать хочу…

– Ладно, валяй.

– Это все было трепотня.

– Все, что ты мне рассказал?