«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности Каттнер Генри

Такси быстро ехало в Бел-Эйр.

– Но зачем ты залез на дерево? – спросила Эрика.

Мартин затрясся.

– Оборотень, – объяснил он, стуча зубами. – Вампир, ведьма и… Говорю тебе, я их видел. Я стоял у ворот студии, а они как кинутся на меня всей толпой.

– Но они просто возвращались в павильон после обеда, – сказала Эрика. – Ты же знаешь, что «Вершина» по вечерам снимает «Аббат и Костелло знакомы со всеми». Карлов и мухи не обидит.

– Я себе говорил это, – угрюмо пожаловался Мартин. – Но страх и угрызения совести совсем меня измучили. Видишь ли, я – гнусное чудовище, но это не моя вина. Все – среда. Я рос в самой тягостной и жестокой обстановке… А-а! Погляди сама.

Он указал на полицейского на перекрестке.

– Полиция! Предатель даже среди дворцовой гвардии!

– Дамочка, этот тип – псих? – спросил шофер.

– Безумен я или нормален – я Никлас Мартин! – объявил Мартин, внезапно меняя тон.

Он попытался властно выпрямиться, стукнулся головой о крышу, взвизгнул: «Убийцы!» – и съежился в уголке, тяжело дыша.

Эрика тревожно посмотрела на него.

– Ник, сколько ты выпил? – спросила она. – Что с тобой?

Мартин откинулся на спинку и закрыл глаза.

– Дай я немного приду в себя, Эрика, – умоляюще сказал он. – Все будет в порядке, как только я оправлюсь от стресса. Ведь Иван…

– Но взять аннулированный контракт из рук Уотта ты сумеешь? – спросила Эрика. – На это-то тебя хватит?

– Хватит, – ответил Мартин бодрым, но дрожащим голосом.

Потом он передумал.

– При условии, если буду держать тебя за руку, – добавил он, не желая рисковать.

Это так возмутило Эрику, что на протяжении двух миль в такси царило молчание. Эрика над чем-то размышляла.

– Ты действительно очень переменился с сегодняшнего утра, – заметила она наконец. – Грозишь объясниться мне в любви, подумать только! Как будто я позволю что-нибудь подобное! Вот попробуй!

Наступило молчание. Эрика покосилась на Мартина.

– Я сказала – вот попробуй! – повторила она.

– Ах так? – спросил Мартин с трепещущей храбростью.

Он помолчал. Как ни странно, его язык, прежде отказывавшийся в присутствии Эрики произнести хотя бы слово на определенную тему, вдруг обрел свободу. Мартин не стал тратить время и рассуждать почему. Не дожидаясь наступления следующего кризиса, он немедленно излил Эрике все свои чувства.

– Но почему ты никогда прежде этого не говорил? – спросила она, заметно смягчившись.

– Сам не понимаю, – ответил Мартин. – Так, значит, ты выйдешь за меня?

– Но почему ты…

– Ты выйдешь за меня?

– Да, – сказала Эрика, и наступило молчание.

Мартин облизнул пересохшие губы, так как заметил, что их головы совсем сблизились. Он уже собирался завершить объяснение традиционным финалом, как вдруг его поразила внезапная мысль. Вздрогнув, он отодвинулся.

Эрика открыла глаза.

– Э… – сказал Мартин. – Гм… Я только что вспомнил. В Чикаго сильная эпидемия гриппа. А эпидемии, как тебе известно, распространяются с быстротой лесного пожара. И грипп мог уже добраться до Голливуда, особенно при нынешних западных ветрах.

– Черт меня побери, если я допущу, чтобы моя помолвка обошлась без поцелуя! – объявила Эрика с некоторым раздражением. – А ну, поцелуй меня!

– Но я могу заразить тебя бубонной чумой, – нервно ответил Мартин. – Поцелуи передают инфекцию. Это научный факт.

– Ник!

– Ну… не знаю… А когда у тебя в последний раз был насморк?

Эрика отодвинулась от него как могла дальше.

– Ах! – вздохнул Мартин после долгого молчания. – Эрика, ты…

– Не заговаривай со мной, тряпка! – сказала Эрика. – Чудовище! Негодяй!

– Я не виноват! – в отчаянии вскричал Мартин. – Я буду трусом двенадцать часов. Но я тут ни при чем. Завтра после восьми утра я хоть в львиную клетку войду, если ты захочешь. Сегодня же у меня нервы как у Ивана Грозного! Дай я хотя бы объясню тебе, в чем дело.

Эрика ничего не ответила, и Мартин принялся торопливо рассказывать свою длинную, малоправдоподобную историю.

– Не верю, – отрезала Эрика, когда он кончил, и покачала головой. – Но я пока еще остаюсь твоим агентом и отвечаю за твою писательскую судьбу. Теперь нам надо добиться одного – заставить Толливера Уотта расторгнуть контракт. И только об этом мы и будем сейчас думать. Ты понял?

– Но Сен-Сир…

– Разговаривать буду я. Ты можешь не говорить ни слова. Если Сен-Сир начнет тебя запугивать, я с ним разделаюсь. Но ты должен быть там, не то Сен-Сир придерется к твоему отсутствию, чтобы затянуть дело. Я его знаю.

– Ну вот, я опять в стрессовом состоянии! – в отчаянии крикнул Мартин. – Я не выдержу! Я же не русский царь!

– Дамочка, – сказал шофер, оглядываясь. – На вашем месте я бы дал ему от ворот поворот тут же на месте!

– Кому-нибудь не сносить за это головы! – зловеще пообещал Мартин.

– «По взаимному согласию контракт аннулируется…» Да-да, – сказал Уотт, ставя свою подпись на документе, который лежал перед ним на столе. – Ну вот и все. Но куда делся Мартин? Ведь он вошел с вами, я сам видел.

– Разве? – несколько невпопад спросила Эрика. Она сама ломала голову над тем, каким образом Мартин умудрился так бесследно исчезнуть. Может быть, он с молниеносной быстротой залез под ковер?

Отогнав эту мысль, она протянула руку за бумагой, которую Уотт начал аккуратно свертывать.

– Погодите, – сказал Сен-Сир, выпятив нижнюю губу. – А как насчет пункта, дающего нам исключительное право на следующую пьесу Мартина?

Уотт перестал свертывать документ, и режиссер немедленно этим воспользовался.

– Что бы он там ни накропал, я сумею сделать из этого новый фильм для Диди. А, Диди? – Он погрозил сосискообразным пальцем прелестной звезде, которая послушно кивнула.

– Там будут только мужские роли, – поспешно сказала Эрика. – К тому же мы обсуждаем расторжение контракта, а не права на пьесу.

– Он дал бы мне это право, будь он здесь! – проворчал Сен-Сир, подвергая свою сигару невообразимым пыткам. – Почему, почему все ополчаются против истинного художника? – Он взмахнул огромным волосатым кулаком. – Теперь мне придется обламывать нового сценариста. Какая напрасная трата времени! А ведь через две недели Мартин стал бы сен-сировским сценаристом! Да и теперь еще не поздно…

– Боюсь, что поздно, Рауль, – с сожалением сказал Уотт. – Право же, бить Мартина сегодня в студии вам все-таки не следовало.

– Но… но он ведь не посмеет подать на меня в суд. В Миксо-Лидии…

– А, здравствуйте, Ник! – воскликнула Диди с сияющей улыбкой. – Зачем вы прячетесь за занавеской?

Глаза всех обратились к оконным занавескам, за которыми в этот миг с проворством вспугнутого бурундука исчезло белое как мел, искаженное ужасом лицо Никласа Мартина. Эрика торопливо сказала:

– Но это вовсе не Ник. Совсем даже не похож. Вы ошиблись, Диди.

– Разве? – спросила Диди, уже готовая согласиться.

– Ну конечно, – ответила Эрика и протянула руку к документу. – Дайте его мне, и я…

– Стойте! – по-бычьи взревел Сен-Сир.

Втянув голову в могучие плечи, он затопал к окну и отдернул занавеску.

– Ага, – зловещим голосом произнес режиссер. – Мартин!

– Ложь, – пробормотал Мартин, тщетно пытаясь скрыть свой рожденный стрессом ужас. – Я отрекся.

Сен-Сир, отступив на шаг, внимательно вглядывался в Мартина. Сигара у него во рту медленно задралась кверху. Губы режиссера растянула злобная усмешка.

Он потряс пальцем у самых трепещущих ноздрей драматурга.

– А, – сказал он, – к вечеру пошли другие песни, э? Днем ты был пьян! Теперь я все понял. Черпаешь храбрость в бутылке, как тут выражаются?

– Чепуха, – возразил Мартин, вдохновляясь взглядом, который бросила на него Эрика. – Кто это сказал? Это все ваши выдумки! О чем, собственно, речь?

– Что вы делали за занавеской? – спросил Уотт.

– Я вообще не был за занавеской, – доблестно объяснил Мартин. – Это вы были за занавеской, вы все. А я был перед занавеской. Разве я виноват, что вы все укрылись за занавеской в библиотеке, точно… точно заговорщики?

Последнее слово было выбрано очень неудачно – в глазах Мартина вновь вспыхнул ужас.

– Да, как заговорщики, – продолжал он нервно. – Вы думали, я ничего не знаю, а? А я все знаю! Вы тут все убийцы и плетете злодейские интриги. Вот, значит, где ваше логово! Всю ночь вы, наемные псы, гнались за мной по пятам, словно за раненым карибу, стараясь…

– Нам пора, – с отчаянием сказала Эрика. – Мы и так еле-еле успеем поймать последнее кари… то есть последний самолет на восток.

Она протянула руку к документу, но Уотт вдруг спрятал его в карман и повернулся к Мартину.

– Вы дадите нам исключительное право на вашу следующую пьесу? – спросил он.

– Конечно даст! – загремел Сен-Сир, опытным взглядом оценив напускную браваду Мартина. – И в суд ты на меня не подашь, не то я тебя вздую как следует. Так мы делали в Миксо-Лидии. Собственно говоря, Мартин, вы вовсе и не хотите расторгать контракт. Это чистое недоразумение. Я сделаю из вас сен-сировского сценариста, и все будет хорошо. Вот так. Сейчас вы попросите Толливера разорвать эту бумажонку. Верно?

– Конечно нет! – крикнула Эрика. – Скажи ему это, Ник!

Наступило напряженное молчание. Уотт ждал с настороженным любопытством. И бедняжка Эрика тоже. В ее душе шла мучительная борьба между профессиональным долгом и презрением к жалкой трусости Мартина. Ждала и Диди, широко раскрыв огромные глаза, а на ее прекрасном лице играла веселая улыбка. Однако бой шел, бесспорно, между Мартином и Раулем Сен-Сиром.

Мартин в отчаянии расправил плечи. Он должен, должен показать себя подлинным Грозным – теперь или никогда. У него уже был гневный вид, как у Ивана, и он постарался сделать свой взгляд зловещим. Загадочная улыбка появилась на его губах. На мгновение он действительно обрел сходство с грозным русским царем – только, конечно, без бороды и усов. Мартин смерил миксолидийца взглядом, исполненным монаршего презрения.

– Вы порвете эту бумажку и подпишете соглашение с нами на вашу следующую пьесу, так? – сказал Сен-Сир, но с легкой неуверенностью.

– Что захочу, то и сделаю, – сообщил ему Мартин. – А как вам понравится, если вас заживо сожрут собаки?

– Право, Рауль, – вмешался Уотт, – попробуем уладить это, пусть даже…

– Вы предпочтете, чтобы я ушел в «Метро-Голдвин» и взял с собой Диди? – крикнул Сен-Сир, поворачиваясь к Уотту. – Он сейчас же подпишет! – И, сунув руку во внутренний карман, чтобы достать ручку, режиссер всей тушей надвинулся на Мартина.

– Убийца! – взвизгнул Мартин, неверно истолковав его движение.

На мерзком лице Сен-Сира появилась злорадная улыбка.

– Он у нас в руках, Толливер! – воскликнул миксолидиец с тяжеловесным торжеством, и эта жуткая фраза оказалась последней каплей.

Не выдержав подобного стресса, Мартин с безумным воплем шмыгнул мимо Сен-Сира, распахнул ближайшую дверь и скрылся за ней.

Вслед за ним несся голос валькирии Эрики:

– Оставьте его в покое! Или вам мало? Вот что, Толливер Уотт: я не уйду отсюда, пока вы не отдадите этот документ. А вас, Сен-Сир, я предупреждаю: если вы…

Но к этому времени Мартин уже успел проскочить пять комнат, и конец ее речи замер в отдалении. Он пытался заставить себя остановиться и вернуться на поле брани, но тщетно – стресс был слишком силен, ужас гнал его вперед по коридору, вынудил юркнуть в какую-то комнату и швырнул о какой-то металлический предмет. Отлетев от этого предмета и упав на пол, Мартин обнаружил, что перед ним ЭНИАК Гамма Девяносто Третий.

– Вот вы где, – сказал робот. – А я в поисках вас обшарил все пространство-время. Когда вы заставили меня изменить программу эксперимента, вы забыли дать мне расписку, что берете ответственность на себя. Раз объект пришлось снять из-за изменения в программе, начальство из меня все шестеренки вытрясет, если я не доставлю расписку с приложением глаза объекта.

Опасливо оглянувшись, Мартин поднялся на ноги.

– Что? – спросил он рассеянно. – Послушайте, вы должны изменить меня обратно в меня самого. Все меня пытаются убить. Вы явились как раз вовремя. Я не могу ждать двенадцать часов. Измените меня немедленно.

– Нет, я с вами покончил, – бессердечно ответил робот. – Когда вы настояли на наложении чужой матрицы, вы перестали быть необработанным объектом и для продолжения опыта теперь не годитесь. Я бы сразу взял у вас расписку, но вы совсем меня заморочили вашим дизраэлиевским красноречием. Ну-ка, подержите вот это у своего левого глаза двадцать секунд. – Он протянул Мартину блестящую металлическую пластинку. – Она уже заполнена и сенсибилизирована. Нужен только отпечаток вашего глаза. Приложите его, и больше вы меня не увидите.

Мартин отпрянул.

– А что будет со мной? – спросил он дрожащим голосом.

– Откуда я знаю? Через двенадцать часов матрица сотрется, и вы снова станете самим собой. Прижмите пластинку к глазу.

– Прижму, если вы превратите меня в меня, – попробовал торговаться Мартин.

– Не могу – это против правил. Хватит и одного нарушения, даже с распиской. Но чтобы два? Ну нет! Прижмите ее к левому глазу…

– Нет, – сказал Мартин с судорожной твердостью. – Не прижму.

ЭНИАК внимательно поглядел на него.

– Прижмите, – повторил робот. – Не то я на вас топну ногой.

Мартин слегка побледнел, но с отчаянной решимостью затряс головой.

– Нет и нет! Ведь если я немедленно не избавлюсь от матрицы Ивана, Эрика не выйдет за меня замуж и Уотт не освободит меня от контракта. Вам только нужно надеть на меня этот шлем. Неужто я прошу чего-то невозможного?

– От робота? Разумеется, – сухо ответил ЭНИАК. – И довольно мешкать. К счастью, на вас наложена матрица Ивана и я могу навязать вам мою волю. Сейчас же отпечатайте на пластинке свой глаз, ну?!

Мартин стремительно нырнул за диван. Робот угрожающе двинулся за ним, но тут Мартин нашел спасительную соломинку и уцепился за нее.

Он встал и посмотрел на робота.

– Погодите, вы не поняли, – сказал он. – Я же не в состоянии отпечатать свой глаз на этой штуке. Со мной у вас ничего не выйдет. Как вы не понимаете? На ней должен остаться отпечаток…

– …рисунка сетчатки, – докончил робот. – Ну и…

– Ну и как же я это сделаю, если мой глаз не останется открытым двадцать секунд? Пороговые реакции у меня как у Ивана. Мигательным рефлексом я управлять не могу. Мои синапсы – синапсы труса. И они заставят меня зажмурить глаза, чуть только эта штука к ним приблизится.

– Так раскройте их пальцами, – посоветовал робот.

– У моих пальцев тоже есть рефлексы, – возразил Мартин, подбираясь к буфету. – Остается один выход. Я должен напиться. Когда алкоголь меня одурманит, мои рефлексы затормозятся, и я не успею закрыть глаза. Но не вздумайте пустить в ход силу. Если я умру на месте от страха, как вы получите отпечаток моего глаза?

– Это-то нетрудно, – сказал робот. – Раскрою веки…

Мартин потянулся за бутылкой и стаканом, но вдруг его рука свернула в сторону и ухватила сифон с содовой водой.

– Но только, – продолжал ЭНИАК, – подделка может быть обнаружена.

Мартин налил себе полный стакан содовой воды и сделал большой глоток.

– Я скоро опьянею, – обещал он заплетающимся языком. – Видите, алкоголь уже действует. Я стараюсь вам помочь.

– Ну ладно, только поторопитесь, – сказал ЭНИАК после некоторого колебания и опустился на стул.

Мартин собрался сделать еще глоток, но вдруг уставился на робота, ахнул и отставил стакан.

– Ну, что случилось? – спросил робот. – Пейте свое… что это такое?

– Виски, – ответил Мартин неопытной машине. – Но я все понял. Вы подсыпали в него яд. Вот, значит, каков был ваш план. Но я больше ни капли не выпью, и вы не получите отпечатка моего глаза. Я не дурак.

– Винт всемогущий! – воскликнул робот, вскакивая на ноги. – Вы же сами налили себе этот напиток. Как я мог его отравить, пейте!

– Не буду, – ответил Мартин с упрямством труса, стараясь отогнать гнетущее подозрение, что содовая и в самом деле отравлена.

– Пейте свой напиток! – потребовал ЭНИАК слегка дрожащим голосом. – Он абсолютно безвреден.

– Докажите! – сказал Мартин с хитрым видом. – Согласны обменяться со мной стаканами? Согласны сами выпить этот ядовитый напиток?

– Как же я буду пить? – спросил робот. – Я… Ладно, дайте мне стакан. Я отхлебну, а вы допьете остальное.

– Ага, – объявил Мартин, – вот ты себя и выдал. Ты же робот и сам говорил, что пить не можешь! То есть так, как пью я. Вот ты и попался, отравитель! Вон твой напиток. – Он указал на торшер. – Будешь пить со мной на свой электрический манер или сознаешься, что хотел меня отравить? Погоди-ка, что я говорю? Это же ничего не докажет…

– Ну конечно, докажет, – поспешно перебил робот. – Вы совершенно правы и придумали очень умно. Мы будем пить вместе, и это докажет, что ваше виски не отравлено. И вы будете пить, пока ваши рефлексы не затормозятся.

– Да, но… – начал неуверенно Мартин, однако бессовестный робот уже вывинтил лампочку из торшера, нажал на выключатель и сунул палец в патрон, отчего раздался треск и посыпались искры.

– Ну вот, – сказал робот. – Ведь не отравлено?

– А вы не глотаете, – подозрительно заявил Мартин. – Вы держите его во рту… то есть в пальцах.

ЭНИАК снова сунул палец в патрон.

– Ну ладно, может быть, – с сомнением согласился Мартин. – Но ты можешь подсыпать порошок в мое виски, изменник. Будешь пить со мной, глоток за глотком, пока я не сумею припечатать свой глаз к этой твоей штуке. А не то я перестану пить. Впрочем, хоть ты и суешь палец в торшер, действительно ли это доказывает, что виски не отравлено? Я не совсем…

– Доказывает, доказывает, – быстро сказал робот. – Ну вот, смотрите. Я опять это сделаю… ft(t). Мощный постоянный ток, верно? Какие еще вам нужны доказательства? Ну, пейте.

Не спуская глаз с робота, Мартин поднес к губам стакан с содовой.

– Fffff(t)! – воскликнул робот немного погодя и начертал на своем металлическом лице глуповато-блаженную улыбку.

– Такого ферментированного мамонтового молока я еще не пивал, – согласился Мартин, поднося к губам десятый стакан содовой воды. Ему было сильно не по себе, и он боялся, что вот-вот захлебнется.

– Мамонтового молока? – сипло произнес ЭНИАК. – А это какой год?

Мартин перевел дух. Могучая память Ивана пока хорошо служила ему. Он вспомнил, что напряжение повышает частоту мыслительных процессов робота и расстраивает его память – это и происходило прямо у него на глазах. Однако впереди оставалось самое трудное…

– Год Большой Волосатой, конечно, – сказал он весело. – Разве вы не помните?

– В таком случае вы… – ЭНИАК попытался получше разглядеть своего двоящегося собутыльника. – Тогда, значит, вы – Мамонтобой.

– Вот именно! – вскричал Мартин. – Ну-ка, дернем еще по одной, а затем приступим.

– К чему приступим?

Мартин изобразил раздражение.

– Вы сказали, что наложите на мое сознание матрицу Мамонтобоя. Вы сказали, что это обеспечит мне оптимальное экологическое приспособление к среде в данной темпоральной фазе.

– Разве? Но вы же не Мамонтобой, – растерянно возразил ЭНИАК. – Мамонтобой был сыном Большой Волосатой. А как зовут вашу мать?

– Большая Волосатая, – немедленно ответил Мартин, и робот поскреб свой сияющий затылок.

– Дерните еще разок, – предложил Мартин. – А теперь достаньте экологизер и наденьте мне его на голову.

– Вот так? – спросил ЭНИАК, подчиняясь. – У меня ощущение, что я забыл что-то важное.

Мартин поправил прозрачный шлем у себя на затылке.

– Ну, – скомандовал он, – дайте мне матрицу-характер Мамонтобоя, сына Большой Волосатой.

– Что ж… Ладно, – невнятно сказал ЭНИАК. Взметнулись красные ленты, шлем вспыхнул. – Вот и все. Может быть, пройдет несколько минут, прежде чем подействует, а потом на двенадцать часов вы… погодите! Куда же вы?

Но Мартин уже исчез.

В последний раз робот запихнул в сумку шлем и четверть мили красной ленты. Пошатываясь, он подошел к торшеру, бормоча что-то о посошке на дорожку. Затем комната опустела. Затихающий шепот произнес:

– F(t)…

– Ник! – ахнула Эрика, уставившись на фигуру в дверях. – Не стой так, ты меня пугаешь.

Все оглянулись на ее вопль и поэтому успели заметить жуткую перемену, происходившую в облике Мартина. Конечно, это была иллюзия, но весьма страшная. Колени его медленно подогнулись, плечи сгорбились, словно под тяжестью чудовищной мускулатуры, а руки вытянулись так, что пальцы почти касались пола.

Наконец-то Никлас Мартин обрел личность, экологическая норма которой ставила его на один уровень с Раулем Сен-Сиром.

– Ник! – испуганно повторила Эрика.

Нижняя челюсть Мартина медленно выпятилась, обнажились все нижние зубы. Веки постепенно опустились, и теперь он смотрел на мир маленькими злобными глазками. Затем неторопливая гнусная ухмылка растянула губы мистера Мартина.

– Эрика! – хрипло сказал он. – Моя!

Раскачивающейся походкой он подошел к перепуганной девушке, схватил ее в объятия и укусил за ухо.

– Ах, Ник, – прошептала Эрика, закрывая глаза. – Почему ты никогда… Нет, нет, нет! Ник, погоди… Расторжение контракта. Мы должны… Ник, куда ты? – Она попыталась удержать его, но опоздала.

Хотя походка Мартина была неуклюжей, двигался он быстро. В одно мгновение он перемахнул через письменный стол Уотта, выбрав кратчайший путь к потрясенному кинопромышленнику. Во взгляде Диди появилось легкое удивление. Сен-Сир рванулся вперед.

– В Миксо-Лидии… – начал он. – Ха, вот так… – И, схватив Мартина, он швырнул его в другой угол комнаты.

– Зверь! – воскликнула Эрика и бросилась на режиссера, молотя кулачками по его могучей груди. Впрочем, тут же спохватившись, она принялась обрабатывать каблуками его ноги – со значительно большим успехом. Сен-Сир, менее всего джентльмен, схватил ее и заломил ей руки, но тут же обернулся на тревожный крик Уотта:

– Мартин, что вы делаете?

Вопрос этот был задан не зря. Мартин покатился по полу, как шар, по-видимому, нисколько не ушибся, сбил торшер и развернулся, как еж. На лице его было неприятное выражение. Он встал, пригнувшись, почти касаясь пола руками и злобно скаля зубы.

– Ты трогать моя подруга? – хрипло осведомился питекантропообразный мистер Мартин, быстро теряя всякую связь с двадцатым веком. Вопрос этот был чисто риторическим. Драматург поднял торшер (для этого ему не пришлось нагибаться), содрал абажур, словно листья с древесного сука, и взял торшер наперевес. Затем он двинулся вперед, держа его, как копье.

– Я, – сказал Мартин, – убивать.

И с достохвальной целеустремленностью попытался претворить свое намерение в жизнь. Первый удар тупого самодельного копья поразил Сен-Сира в солнечное сплетение, и режиссер отлетел к стене, гулко стукнувшись о нее. Мартин, по-видимому, только этого и добивался. Прижав конец копья к животу режиссера, он пригнулся еще ниже, уперся ногами в ковер и по мере сил попытался просверлить в Сен-Сире дыру.

– Прекратите! – крикнул Уотт, кидаясь в сечу.

Первобытные рефлексы сработали мгновенно: кулак Мартина описал в воздухе дугу, и Уотт описал дугу в противоположном направлении.

Торшер сломался.

Мартин задумчиво поглядел на обломки, принялся было грызть один из них, потом передумал и оценивающе посмотрел на Сен-Сира. Задыхаясь, бормоча угрозы, проклятия и протесты, режиссер выпрямился во весь рост и погрозил Мартину огромным кулаком.

– Я, – объявил он, – убью тебя голыми руками, а потом уйду в «Метро-Голдвин-Мейер» с Диди. В Миксо-Лидии…

Мартин поднес к лицу собственные кулаки. Он поглядел на них, медленно разжал, улыбнулся, а затем, оскалив зубы, с голодным тигриным блеском в крохотных глазках посмотрел на горло Сен-Сира.

Мамонтобой не зря был сыном Большой Волосатой.

Мартин прыгнул.

И Сен-Сир тоже, но в другую сторону, вопя от внезапного ужаса. Ведь он был всего только средневековым типом, куда более цивилизованным, чем так называемый человек первобытной прямолинейной эры Мамонтобоя. И как человек убегает от маленькой, но разъяренной дикой кошки, так Сен-Сир, пораженный цивилизованным страхом, бежал от врага, который в буквальном смысле слова ничего не боялся.

Сен-Сир выпрыгнул в окно и с визгом исчез в ночном мраке.

Мартина это застигло врасплох – когда Мамонтобой бросался на врага, враг всегда бросался на Мамонтобоя, – и в результате он со всего маху стукнулся лбом о стену. Как в тумане, он слышал затихающий вдали визг. С трудом поднявшись, он привалился спиной к стене и зарычал, готовясь…

– Ник! – раздался голос Эрики. – Ник, это я! Помоги! Помоги же! Диди…

– Агх? – хрипло вопросил Мартин, мотая головой. – Убивать!

Глухо ворча, драматург мигал налитыми кровью глазками, и постепенно все, что его окружало, опять приобретало четкие очертания. У окна Эрика боролась с Диди.

– Пустите меня! – кричала Диди. – Куда Рауль, туда и я!

– Диди! – умоляюще произнес новый голос.

Мартин оглянулся и увидел под смятым абажуром в углу лицо распростертого на полу Толливера Уотта.

Сделав чудовищное усилие, Мартин выпрямился. Ему было как-то непривычно ходить не горбясь, но зато это помогало подавить худшие инстинкты Мамонтобоя. К тому же теперь, когда Сен-Сир испарился, кризис миновал и доминантная черта в характере Мамонтобоя несколько утратила активность. Мартин осторожно пошевелил языком и с облегчением обнаружил, что еще не совсем лишился дара человеческой речи.

– Агх, – сказал он. – Уррг… э… Уотт!

Уотт испуганно замигал на него из-под абажура.

– Арргх… Аннулированный контракт, – сказал Мартин, напрягая все силы. – Дай.

Уотт не был трусом. Он с трудом поднялся на ноги и снял с головы абажур.

– Аннулировать контракт?! – рявкнул он. – Сумасшедший! Разве вы не понимаете, что вы натворили? Диди, не уходите от меня! Диди, не уходите, мы вернем Рауля.

– Рауль велел мне уйти, если уйдет он, – упрямо сказала Диди.

– Вы вовсе не обязаны делать то, что вам велит Сен-Сир, – убеждала Эрика, продолжая держать вырывающуюся звезду.

– Разве? – с удивлением спросила Диди. – Но я всегда его слушаюсь. И всегда слушалась.