Эхо прошлого Гэблдон Диана

– Ваша жена папистка? – спросила она, давая ему возможность исправить очевидную нелепость, которую он только что произнес.

– Да, с рождения. – Роджер слегка пожал плечами.

Беседа после такого признания была относительно недолгой. Быстрое знакомство с Джемом и строгий вопрос, посещает ли он воскресную школу, резкий вдох после ответа и пристальный буравящий взгляд, брошенный на Роджера перед тем, как дамы ушли.

«Ты хочешь, чтобы я стала пресвитерианкой?» – требовательно спросила Бри во время ссоры. И это было отнюдь не предложение, скорее вызов.

Роджеру вдруг отчаянно захотелось попросить ее именно об этом, просто чтобы убедиться, что она его любит и сделает, как он хочет. Но совесть верующего человека никогда бы не допустила подобных просьб, не говоря уже о совести любящего человека. Ее мужа.

Хантли-стрит внезапно перешла в Бэнк-стрит, толпы пешеходов, наводнявших торговую зону, исчезли. Роджер прошел мимо маленького мемориального сквера, разбитого в память о службе медсестер во время Второй мировой войны, и, как всегда, подумал о Клэр. Правда, в этот раз с меньшим восхищением, чем обычно.

«А что бы ты сказала?» – мысленно спросил он, хотя и так чертовски хорошо знал, что сказала бы Клэр или чью сторону приняла бы в этой ссоре. Сама Клэр недолго оставалась в статусе неработающей матери, не так ли? Пошла учиться в медицинскую школу, когда Бри было семь. И отцу Брианны, Фрэнку Рэндоллу, пришлось подменить жену, хотел он этого или нет. Роджер ненадолго замедлил шаг, размышляя. Ну да, тогда понятно, почему Бри думает…

Он прошел мимо Свободной Северной церкви и слегка улыбнулся, вспомнив миссис Огилви и миссис Макнейл. Они обязательно вернутся, если он ничего не предпримет. Роджер был знаком с подобной непреклонной добротой. Господь всемогущий, а если они услышат, что Бри вышла на работу и, по их мнению, бросила его с двумя маленькими детьми, то начнут по очереди бегать к нему с пастушьими запеканками и горячим жарким по-шотландски. Может, это и неплохо, подумал он, мечтательно облизнувшись. Вот только они наверняка станут совать носы в ведение домашнего хозяйства, а пусти их на кухню Брианны – и это станет не просто игрой с динамитом, а прицельным броском бутылки с нитроглицерином прямо в сердце его брака.

«Католики не верят в развод, – однажды сообщила ему Бри. – Мы верим в убийство. Ведь, в конце концов, существует исповедь».

Вдали на берегу виднелся единственный англиканский храм Инвернесса – собор Святого Андрея. Одна католическая церковь, одна англиканская и не менее шести пресвитерианских, и все располагаются квадратом у реки, на расстоянии меньше чем четверть мили. И это все, что нужно знать о сути Инвернесса, подумал Роджер. Он говорил об этом Бри, хотя и не упоминал о собственном кризисе веры.

А Бри и не спросила. Надо отдать ей должное, она не донимала его расспросами. В Северной Каролине его почти рукоположили – и он с трудом пережил последствия трагических событий, прервавших обряд, – но после рождения Мэнди, с распадом общины Риджа, с решением рискнуть и пройти через камни… никто не упоминал об этом. А когда они вернулись, нужно было срочно позаботиться о сердечке Мэнди, а потом как-то обустроить жизнь… в общем, вопрос о его служении священником не поднимался.

Он думал, что Брианна не затрагивала эту тему потому, что не знала, как он собирается решать вопрос, и не хотела его подталкивать. То, что она католичка, усложняло для него исполнение обязанностей пресвитерианского пастора в Инвернессе, но Роджер не мог закрыть глаза на то, что его служение создало бы серьезные трудности и в ее жизни. И Бри это понимала.

В результате никто из них не касался этого вопроса, когда они обсуждали детали возвращения.

Они продумали каждую мелочь настолько хорошо, насколько смогли. Роджер не мог вернуться в Оксфорд, во всяком случае, без тщательно отработанной легенды.

– Нельзя так просто выпасть из научного сообщества и попасть обратно, – объяснил он Бри и Джо Абернети, доктору, который долгое время дружил с Клэр, пока та не вернулась в прошлое. – Правда, можно уйти в творческий или просто продолжительный отпуск, но тогда нужно заявить, что ты собираешься делать, а когда вернешься, показать результат, например публикацию.

– Ты же можешь написать убойную книгу, скажем, о зарождении революции на Юге, – заметил Джо Абернети.

– Могу, – согласился Роджер. – Но она не будет научным трудом.

Роджер криво усмехнулся, чувствуя, как слегка ноют суставы пальцев. Он мог бы написать книгу, да такую, какую никто другой не написал бы. Но только не как историк.

– Нет источников, – объяснил он, кивнув на полки в кабинете Джо, где они собрались на первый из нескольких военных советов. – Если я напишу книгу как ученый-историк, нужно будет перечислить все источники, которыми я пользовался, а о большинстве уникальных ситуаций, которые я могу описать, конечно, нигде не упоминается. Утверждение, что автор видел все собственными глазами, не сойдет за доказательство в университетской прессе, я тебя уверяю. Если уж браться за книгу, то нужно писать роман.

Эта мысль несколько привлекала Роджера, но он понимал, что художественная литература не впечатлит коллег из Оксфорда.

А вот в Шотландии…

Новые люди не появляются в Инвернессе незамеченными, впрочем, как и в любом другом месте Шотландского высокогорья. Но Роджер не был чужаком. Он вырос в доме пастора в Инвернессе, и в городе еще было немало людей, кто знал его и взрослым. А жена-американка и дети вполне объясняли его отсутствие…

– Видишь ли, местных не волнует, чем ты занимался, пока тебя не было, – объяснил он, – им важно только то, что ты делаешь здесь, рядом с ними.

Он уже дошел до островов на реке Несс. Маленький тихий парк расположился на островках всего лишь в нескольких футах от берега реки, настоящий парк с грунтовыми дорожками, высокими деревьями и почти безлюдный в это время дня. Роджер бродил по тропинкам, стараясь очистить разум и наполнить его лишь звуком журчащей воды да спокойствием хмурого неба.

Роджер добрел до конца острова и немного постоял, почти не замечая мусор, застрявший в кустах, растущих у кромки воды, – кучки опавших листьев, птичьи перья, рыбьи кости, несколько пустых сигаретных пачек, принесенных паводком.

Конечно, он думал только о себе. Чем он займется, что о нем подумают люди. Почему ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, что будет делать Брианна, если они переедут в Шотландию?

Что ж, это было очевидным, – тогда, в прошлом. В Ридже Брианна делала… ну да, несколько больше, чем обычная женщина. Разве можно забыть, как Брианна выслеживала бизонов, стреляла индеек, словно сама богиня охоты, и даже убила пирата, но ведь она же занималась и тем же, что и остальные женщины! Заботилась о семье, кормила их, одевала, утешала, а иногда и наказывала. А из-за болезни Мэнди и печали Брианны от того, что ей пришлось расстаться с родителями, вопрос о работе был просто неуместным. Ничто не могло разлучить ее с дочерью.

Но сейчас Мэнди совершенно здорова, и это сразу видно по хаосу, который она за собой оставляет. Их семья полностью восстановила свою идентичность в двадцатом веке, Лаллиброх выкупили у банка, который владел поместьем, переезд в Шотландию удачно завершился, Джем более-менее привык к деревенской школе неподалеку, и еще они наняли милую девушку из той же деревни помогать по хозяйству и присматривать за Мэнди.

И теперь Брианна собирается работать…

А он, Роджер, идет ко всем чертям. Метафорически, если не буквально.

Брианна не могла сказать, что ее не предупреждали. Мир, куда она собиралась войти, был мужским.

Это всегда было работой на износ, тяжелым трудом – тяжелейшим! – прокладка туннелей, в которые укладывают мили кабеля от турбин гидроэлектростанций. «Туннельные тигры», так называли мужчин, выбравших это занятие, и многие из них были польскими и ирландскими иммигрантами, приехавшими на работу еще в пятидесятых годах.

Брианна читала о них, видела фотографии их перемазанных, как у шахтеров, лиц с белыми глазами. В конторе электростанции все стены были увешаны этими снимками, доказательствами важнейшего достижения Шотландии в наши дни. Интересно, что было бы важнейшим достижением Шотландии в древности? Килт? При мысли об этом Брианна едва сдержала смех, что явно придало ей очарования, потому что мистер Кэмпбелл, менеджер по персоналу, дружелюбно улыбнулся.

– Повезло вам, девушка! Мы открываем Питлохри – запуск уже через месяц, – сообщил он.

– Замечательно. – У нее на коленях лежала папка с портфолио, но мистер Кэмпбелл не попросил его показать, что весьма удивило Брианну. Она положила папку на стол, открыла. – Вот мое…

Он уставился на лежащее сверху резюме, и у него отвисла челюсть, да так сильно, что Брианна заметила металлические пломбы в его коренных зубах.

Захлопнув рот, он бросил на нее изумленный взгляд, затем снова посмотрел на папку и медленно вытащил резюме, словно боялся найти под ним что-нибудь еще более скандальное.

– Думаю, у меня достаточно квалификации, – сказала Брианна, сдерживая нервное желание вцепиться пальцами в ткань юбки. – Я имею в виду, чтобы стать инспектором электростанции.

Она чертовски хорошо знала, что чего-чего, а знаний и опыта у нее хватает. Да она могла бы построить долбаную электростанцию, не говоря уже о том, чтобы ее инспектировать!

– Инспектором… – слабым голосом пробормотал мистер Кэмпбелл, потом закашлялся и слегка покраснел.

Похоже, заядлый курильщик, подумала Брианна; она чувствовала запах табака, пропитавший его одежду.

– Моя дорогая, боюсь, произошло небольшое недоразумение, – сказал он. – Мы ищем секретаршу для работы в Питлохри.

– Возможно, – произнесла Брианна, поддавшись желанию сжать пальцами ткань. – Но я откликнулась на объявление о должности инспектора станции, и я претендую именно на нее.

– Но… моя дорогая! – менеджер затряс головой, явно ошарашенный. – Вы же женщина!

– Да. И что? – ответила она. Любой из сотни мужчин, кто знал ее отца, немедленно отступил бы, услышав в ее голосе отзвук стали. К несчастью, мистер Кэмпбелл не знал Джейми Фрэзера, но был близок к тому, чтобы узнать. – Не будете ли вы так любезны объяснить мне, когда именно во время инспекции электростанции нужен пенис?

Его глаза полезли на лоб, а лицо приобрело оттенок, который бывает у бородки индюка в брачный сезон.

– Так вы… То есть…

С видимым усилием менеджер взял себя в руки настолько, чтобы говорить вежливо, хотя на грубоватом лице все еще сохранялось ошеломленное выражение.

– Миссис Маккензи, я знаком с понятием «женское освобождение». У меня самого есть дочери.

«И ни одна из них не скажет мне ничего подобного», – словно говорила его приподнятая бровь.

– И не то чтобы я считал вас некомпетентной… – Он взглянул на открытую папку, вскинул обе брови и решительно ее захлопнул. – Дело… в рабочей среде. Она не совсем подходит для женщины.

– Почему?

К менеджеру вернулась уверенность.

– Зачастую условия тяжелые и сложные чисто физически, и, честно говоря, миссис Маккензи, мужчины, с которыми вам пришлось бы столкнуться, такие же. Скажу вам честно, компания заботится о своей репутации и не может рисковать вашей безопасностью.

– Вы нанимаете мужчин, которые могут напасть на женщину?

– Нет, что вы! Мы…

– На ваших станциях опасно работать? Тогда вам и правда нужен инспектор, вы согласны?

– Юридически…

– Я ознакомилась со всеми правилами, регулирующими деятельность электростанции, – твердо произнесла Брианна и достала из сумки замусоленный буклет с правилами, который взяла в Управлении по развитию Шотландского высокогорья и островов. – Я могу обнаружить проблемы и сказать, как решить их быстро и экономично.

Мистер Кэмпбелл выглядел глубоко несчастным.

– И, насколько я слышала, у вас не так много кандидатов на эту должность, – закончила она. – Ни одного, если быть точной.

– Мужчины…

– Мужчины? – переспросила Брианна, выделив это слово, чтобы слегка позабавиться. – Я работала с мужчинами раньше и умею с ними ладить.

Она молча посмотрела на него. «Я знаю, как убить человека, – подумала она. – И знаю, как это легко. А вот ты – нет». Наверное, у нее изменилось выражение лица, потому что Кэмпбелл слегка побледнел и отвел взгляд. Интересно, отведет ли взгляд Роджер, если прочитает это знание в ее глазах? Но сейчас не было времени думать о Роджере.

– Может, покажете мне какую-нибудь рабочую площадку? – мягко спросила она. – А потом еще поговорим.

В восемнадцатом веке церковь Святого Стефана использовали как временную тюрьму для пленных якобитов. По некоторым сведениям, двоих из них казнили прямо на кладбище. Не самое плохое из того, что видишь на Земле в последний раз, подумал Роджер. Широкая река и просторное небо сливаются с морем. Ветер, облака и вода несут неизменное ощущение покоя, несмотря на то, что беспрестанно движутся.

«Если ты когда-нибудь обнаружишь себя посреди парадокса, будь уверен, что стоишь на краю истины», – сказал ему как-то приемный отец. «Знаешь, ты можешь ее не увидеть, – с улыбкой добавил он, – но она там есть».

Пастор церкви Святого Стефана, доктор Уизерспун, тоже мог поделиться парочкой афоризмов.

«Когда Бог закрывает дверь, он открывает окно». Точно. Только вот это самое окно открывалось на десятом этаже, и Роджер сомневался, что Бог снабдит его парашютом.

– Или как? – обратился Роджер к плывущему над Инвернессом небу.

– Простите, что вы сказали?

Испуганный кладбищенский сторож выглянул из-за надгробия, у которого работал.

– Извините! – Роджер смущенно махнул рукой. – Я просто… просто разговариваю сам с собой.

Старик понимающе кивнул.

– Да, значит, все в порядке. Вот если вам начнут отвечать, тогда стоит встревожиться.

Хрипло посмеиваясь, он ушел и вскоре исчез из виду.

Роджер спустился с холма, где находилось кладбище, на улицу, медленно пошел к парковке. Что ж, первый шаг сделан. Намного позже, чем следовало бы – в чем-то Бри права, он действительно трус, – но все же он его сделал.

Конечно, трудности пока еще не преодолены, но как хорошо, что у него появилась возможность поделиться ими с кем-то, кто понимает и сочувствует! «Я буду молиться за вас», – сказал на прощание доктор Уизерспун, пожимая Роджеру руку. И это тоже утешало.

Роджер стал подниматься по влажным цементным ступеням парковки, нашаривая в кармане ключи. Нельзя сказать, что он полностью примирился с самим собой, но уже чувствовал себя гораздо спокойнее по отношению к Бри. Теперь можно вернуться домой и сказать ей…

Нет, черт возьми, нельзя! Нет, пока нет. Он должен удостовериться.

Вообще-то, проверять необязательно, он и так знает, что прав, но ему нужны доказательства, чтобы предъявить Бри.

Роджер резко повернулся, прошел мимо озадаченного сторожа парковки, который посеменил за ним, спустился, перешагивая по две ступеньки зараз, и поспешил вверх по Хантли-стрит с такой скоростью, как будто ступал по раскаленным углям. Он ненадолго остановился у магазинчика «Фокс», выудил из кармана несколько монеток и позвонил в Лаллиброх. Энни ответила в своей обычной грубоватой манере, произнеся «Дасс?» так резко, что это прозвучало как вопросительное шипение.

Роджер не стал ей выговаривать за невежливость.

– Это Роджер. Передайте хозяйке, что я еду в Оксфорд, нужно кое-что выяснить. Останусь там на ночь.

– Мммфм, – неразборчиво пробормотала она и повесила трубку.

Брианне хотелось ударить Роджера по голове каким-нибудь тяжелым предметом. Возможно, чем-то вроде бутылки шампанского.

– Куда-куда он поехал? – переспросила Бри, хотя прекрасно услышала Энни Макдональд.

Та высоко, до самых ушей, подняла узкие плечи, показывая, что понимает риторический характер вопроса.

– В Оксфорд, – повторила она. – В Англию!

Тон ее голоса подчеркивал чрезвычайную возмутительность поступка Роджера. Он не просто уехал, чтобы поискать что-то в старых книгах – одно это уже было бы странно (хотя ученые чего только себе не позволяют!), – а без предупреждения бросил жену и детей и укатил в другую страну.

– Сказал, что приедет завтра, – добавила Энни с большим сомнением.

Она достала из бумажного пакета бутылку шампанского очень осторожно, как будто та вот-вот взорвется.

– Как вы думаете, поставить это на лед?

– Поставить на… нет, только не в морозильную камеру. Поставьте в холодильник. Спасибо, Энни.

Энни скрылась на кухне, а Бри на какое-то время осталась в продуваемом насквозь холле, стараясь взять себя в руки перед тем, как найти Джема и Мэнди. Дети есть дети, они – самый чувствительный радар во всем, что касается родителей. Они уже знают, что между ней и Роджером пробежала кошка, и неожиданное исчезновение отца вряд ли поможет им чувствовать себя уютно и безопасно. Он хотя бы попрощался с ними? Сказал, что скоро вернется? Наверняка нет.

– Чертов эгоист, самодовольный… – пробормотала она.

Бри безуспешно попыталась найти подходящее определение, чтобы закончить фразу, но на ум пришло только «ублюдочный крысюк», и она невольно фыркнула от смеха. Не только из-за дурацкого оскорбления, но и от мрачного осознания, что она добилась чего хотела. В обоих случаях.

Конечно, Роджер не смог бы запретить ей выйти на работу, подумала Брианна, да и вообще, пройдет немного времени, неурядицы утрясутся, он все поймет и смирится с ее решением.

«Мужчины ненавидят перемены, – как-то между делом сказала ей мать. – Конечно, если не сами их затеяли. Но иногда можно заставить их поверить, что это их рук дело».

Возможно, нужно было быть не столь прямолинейной. Если уж не убеждать Роджера в том, что идея с выходом на работу принадлежит ему, то как минимум попытаться дать понять, что ее, Брианну, интересует его мнение. Это бы его подтолкнуло. Но Брианне не хотелось хитрить. Или применять дипломатию.

А что до того, как она поступила с Роджером… что ж, она слишком долго мирилась с его бездействием и только сейчас, устав терпеть, столкнула его со скалы. Сознательно.

– И мне ни капельки не стыдно! – сказала она вешалке.

Брианна медленно повесила пальто, еще немного потянула время, вытаскивая из карманов одежды использованные салфетки и смятые квитанции.

И все же, почему Роджер уехал? Назло ей, чтобы отомстить за то, что она решила выйти на работу? Или рассердился из-за того, что она назвала его трусом? Роджеру это очень не понравилось: глаза у него потемнели, и он едва не лишился голоса. Сильные эмоции душили Роджера в буквальном смысле – гортань немела, и он не мог говорить. Но Брианна обозвала его намеренно. Она знала его слабые места, а он знал о ее слабостях.

При мысли об этом Брианна невольно сжала губы, и тут же ее пальцы нащупали во внутреннем кармане жакета что-то твердое. Старая, потертая ракушка, выпуклая и гладкая, побелевшая от солнца и воды. Роджер подобрал ее на галечном берегу озера Лох-Несс и отдал Брианне.

– Чтобы ты в ней пряталась, – с улыбкой сказал он, но хриплый после травмы голос предательски дрогнул. – Когда тебе понадобится укромное место.

Брианна бережно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.

Роджер никогда не был мелочным. Он бы не уехал в Оксфорд – Брианна вспомнила, с каким возмущением Энни произнесла: «В Англию!» – и невольно улыбнулась, – только для того, чтобы ее позлить. Значит, у него была причина. Наверняка что-то произошло, когда они ссорились, и это немного беспокоило Брианну.

Ему пришлось преодолеть немало трудностей с тех пор, как они вернулись. Ей, конечно, тоже: болезнь Мэнди, решение о том, где жить, все детали перемещения семьи во времени и пространстве – этим они занимались вместе. Но кое с чем Роджеру пришлось бороться в одиночку.

Брианна росла единственным ребенком, так же как и Роджер, и прекрасно знала, каково это – замыкаться в себе. Но, черт возьми, что бы ни творилось у него в душе, оно буквально съедало его у нее на глазах. И если Роджер ничего ей не говорил, значит, он либо считал свои переживания слишком личными, чтобы поделиться (что раздражало Брианну, но она смирилась), либо думал о чем-то слишком тревожном и опасном, чтобы рассказать жене. А вот с этим, черт побери, она мириться не собиралась.

Пальцы стиснули ракушку, и Брианна заставила себя ослабить хватку, пытаясь успокоиться.

Она слышала голоса детей наверху, доносящиеся из комнаты Джема. Он что-то читал Мэнди… похоже, «Пряничного человечка». Брианна не слышала слов, но узнала сказку по ритму, в который врывались возбужденные возгласы Мэнди: «Убежав! Убежав!»

Не стоит им мешать. Она еще успеет сообщить, что папочка не придет ночевать. Может, если она невзначай скажет об этом, дети не расстроятся. Роджер никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но пока они жили в Ридже, он часто уходил на охоту с Джейми или Йеном. Мэнди, конечно, не помнит, но Джем…

Брианна собиралась пойти в свой кабинет, но поймала себя на том, что шагает через коридор к открытой двери в кабинет Роджера. Это была старая «переговорная» комната: оттуда дядя Йен годами управлял делами поместья, а до него – отец, правда, очень недолго, а до отца – дед Брианны.

А теперь здесь был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она занять эту комнату, но Брианна отказалась. Ей понравилась маленькая гостиная через коридор, с окном, полным солнца, и тенью от очень старой вьющейся желтой розы, которая украшала ту сторону дома цветами и ароматом. А еще Брианна просто чувствовала, что кабинет с чистым истертым деревянным полом и удобными, но обшарпанными полками должен принадлежать мужчине.

Роджеру удалось отыскать старинную, 1776 года, хозяйственную книгу; она лежала на верхней полке, и под потрепанным матерчатым переплетом хранились все, до последней мелочи, подробности жизни на шотландской ферме: одна четверть фунта пихтовых семян, племенной козел, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля… Неужели это писал ее дядя? Брианна не знала, она никогда не видела его почерка.

Ей до дрожи хотелось узнать, вернулись ли ее родители в Шотландию – сюда, в Лаллиброх. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли отец – будет ли сидеть? – вот в этом кабинете, вновь у себя дома, обсуждая дела поместья с Йеном? А мама? Из оброненных Клэр слов следовало, что они с Дженни были не в лучших отношениях, когда расстались, и Брианна знала, что мать сильно переживала из-за этого, ведь когда-то они крепко дружили. Возможно, все было поправимо, и, может, им и вправду удалось все наладить.

Брианна взглянула на деревянную шкатулку, которая стояла на верхней полке рядом с той самой хозяйственной книгой, и свернувшуюся рядом маленькую змейку из вишневого дерева. Поддавшись порыву, Брианна взяла змейку, находя какое-то утешение в гладких изгибах ее тельца и забавном выражении мордочки, оглядывающейся через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась.

– Спасибо, дядя Вилли, – негромко произнесла она и почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь. Не от страха или холода, а от чего-то вроде сдержанного восторга.

Она часто видела эту змейку – в Ридже, а теперь и здесь, где вырезали фигурку, – но никогда не думала о ее создателе, старшем брате отца, умершем в одиннадцать лет. Он тоже был здесь, в вещах, созданных его руками, в комнатах, которые его знали. Когда Брианна попала в Лаллиброх в восемнадцатом веке, на верхней лестничной площадке висел его портрет – невысокий крепыш с рыжими волосами стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и серьезного.

Интересно, где сейчас эта картина? И другие картины, написанные бабушкой? Сохранился один автопортрет, который каким-то образом попал в Национальную портретную галерею, – не забыть бы отвезти детей в Лондон посмотреть на него, когда они подрастут! – но куда делись остальные? Была еще одна картина с изображением совсем юной Дженни Мюррей, кормившей ручного фазана с добрыми карими глазами, совсем как у дяди Йена. Бри улыбнулась воспоминанию.

Они поступили правильно. Приехали сюда, привезли детей… домой. И неважно, если им с Роджером придется приложить усилия, чтобы найти свое место. Бри подумала, что, возможно, ей не следует говорить за Роджера, и поморщилась.

Она еще раз посмотрела на шкатулку. Как жаль, что рядом нет родителей – хоть кого-то из них! Она бы рассказала о Роджере, спросила бы, что они думают по этому поводу. Не то чтобы ей нужен совет… Если честно, она просто хочет, чтобы ей сказали, что она поступила правильно.

С заливающимися краской щеками Брианна обеими руками взяла шкатулку и стащила вниз, чувствуя себя виноватой из-за того, что не дождалась Роджера, хотя они договаривались читать письма вместе. Но… ей так нужна мама, прямо сейчас. Брианна взяла верхнее письмо, конверт которого был надписан рукой матери.

«Контора газеты «L’Oignon»,

Нью-Берн, Северная Каролина

12 апреля 1777 года

Дорогая Бри (конечно, и Роджер, и Джем, и Мэнди)!

Мы добрались до Нью-Берна без серьезных происшествий. Я так и слышу, как ты думаешь: «Серьезных?» Тем не менее это правда, хотя на дороге южнее Буна нас задержала парочка потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, было лет девять и одиннадцать соответственно, а из оружия у них был лишь древний колесцовый мушкет, который наверняка разорвал бы их обоих на куски, сумей они его запалить, – серьезная опасность нам не грозила. Ролло выскочил из фургона и сбил одного с ног, после чего второй бросил ружье и пустился наутек. Твой кузен побежал за ним и за шкирку притащил обратно. Твоему отцу пришлось потратить довольно много времени, чтоб добиться от них мало-мальски вразумительного ответа, но небольшое угощение творит чудеса. Они сказали, что их зовут Герман и – нет, серьезно! – Эрман.

Их родители погибли зимой: отец пошел на охоту и не вернулся, мать погибла при родах, а младенец умер через день, потому что мальчики не могли его накормить. Они никого не знают со стороны отца, но сказали, что девичья фамилия их матери была Кьюкендалл. К счастью, твой отец знает семейство Кьюкендалл неподалеку от Бейли-Кемп, так что Йен повел маленьких бродяжек туда, чтобы отыскать Кьюкендаллов и выяснить, смогут ли они приютить мальчишек. Если нет, то, думаю, он привезет их в Нью-Берн и мы постараемся пристроить их куда-нибудь подмастерьями или, возможно, возьмем их в Уилмингтон и определим в юнги.

У Фергуса, Масали и их детей, кажется, все хорошо, как со здоровьем – если не считать семейной склонности к росту аденоидов и самой большой бородавки из всех, что я когда-либо видела, на левом локте Жермена, – так и в финансовом отношении.

Не считая «Уилмингтонского вестника», «L’Oignon» – единственная регулярная газета в колонии, так что Фергусу работы хватает. А если учесть, что он еще печатает и продает книги и брошюры… В общем, дела у него идут очень хорошо. Теперь у их семьи есть две дойных козы, стая кур, свиньи и три мула, считая Кларенса, которого мы оставим им, когда уедем в Шотландию.

Из-за сложившихся обстоятельств и неопределенности («Это означает, – подумала Брианна, – что вы не знаете, кто и когда прочитает это письмо») я не стану уточнять, что он печатает помимо газеты. Сама по себе «L’Oignon» исключительно беспристрастна и публикует яростные разоблачения как лоялистов, так и тех, кто куда менее лоялен, а также сатирические стихи нашего доброго друга «Анонимуса» и памфлеты обеих сторон нынешнего политического конфликта. Я редко видела Фергуса таким счастливым. Некоторые люди находят себя во время войны, и, как ни странно, Фергус один из них.

Твой кузен Йен – тоже из таких, хотя в его случае, может, это и к лучшему, поскольку удерживает его от разных ненужных мыслей. Интересно, как встретит его мать? Впрочем, насколько я знаю Дженни, она начнет подыскивать ему жену, едва пройдет первое потрясение. Дженни весьма проницательна, и она такая же упрямая, как твой отец. Надеюсь, он об этом помнит.

Раз уж речь зашла о твоем отце – он часто отсутствует вместе с Фергусом, занимаясь мелкими «делами» (он не уточняет, чем именно, и это значит, что чем-то таким, из-за чего мои волосы побелеют еще больше или совсем поседеют, если я узнаю). Еще он расспрашивает торговцев о попутном корабле, но я думаю, что у нас будет больше шансов найти его в Уилмингтоне, куда мы отправимся, как только вернется Йен.

Тем временем я пометила территорию – в буквальном смысле. У входа в типографию Фергуса теперь висит моя табличка, на которой написано: «УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ, ЛЕЧЕНИЕ СЫПИ, МОКРОТЫ И ЛИХОРАДКИ». Ее смастерила Марсали. Она хотела добавить строку про оспу[44], но мы с Фергусом ее отговорили. Он – из боязни, что это может навредить репутации его заведения, а я – из-за болезненного пристрастия к точности в рекламе, так как ровным счетом ничего не могу сделать с теми недугами, которые здесь называют оспой. А что касается мокроты… ну, с ней всегда можно что-нибудь сделать, хотя бы выпить чашку горячего чая (а сейчас это залитые кипятком корни сассафраса, котовника или мелиссы) с толикой виски.

По дороге сюда я заглянула в Кросс-Крик к доктору Фентиману и купила у него несколько необходимых инструментов и некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку (за все пришлось отдать бутылку виски и восхититься последним пополнением его отвратительной коллекции засоленных диковинок – нет, ты не хочешь этого знать, правда, не хочешь. Хорошо, что он не видел бородавку Жермена, иначе сразу бы примчался в Нью-Берн и уже кружил бы с ампутационной пилой у типографии).

Мне по-прежнему не хватает хороших хирургических ножниц, но Фергус знает в Уилмингтоне ювелира по имени Стивен Морэй, и тот, как утверждает Фергус, может сделать пару ножниц по моему заказу. На данный момент я в основном удаляю зубы, поскольку цирюльник, который обычно этим занимался, утонул в ноябре прошлого года: пьяным свалился с пристани в воду.

С любовью, мама

P.S. Да, кстати, об «Уилмингтонском вестнике» – твой отец собирается зайти туда и попытаться выяснить, кто оставил то проклятое объявление о пожаре. Впрочем, мне грех жаловаться, если бы ты его не увидела, то никогда бы не вернулась в прошлое. И пусть в результате твоего возвращения произошло многое, чему бы лучше никогда не случаться, я никогда не буду сожалеть о том, что ты узнала своего отца, а он – тебя».