Эхо прошлого Гэблдон Диана
– Хорошо. – Она ласково улыбнулась. – Так в чем проблема?
– Бри, – сказал Роджер и почувствовал в изрубцованном горле ком, – если бы я знал, то сказал бы тебе.
Она встала, положила ладонь на его руку, но никто из них не успел ничего добавить, потому что в коридоре раздался топот маленьких босых ножек, которые бежали вприпрыжку, и из дверей кабинета Роджера донесся голос Джема:
– Папа?
– Я здесь, дружище, – отозвался Роджер, но Брианна уже пошла к двери.
Роджер последовал за ней и увидел возле стола Джема в пижаме с изображением Супермена и мокрыми, стоящими как иглы волосами. Мальчик с любопытством разглядывал письмо.
– Что это? – спросил он.
– Сто ето? – послушным эхом повторила подбежавшая Мэнди и вскарабкалась на стул, чтобы посмотреть.
– Письмо от вашего дедушки, – ответила Брианна, нисколько не растерявшись. Словно невзначай она положила одну руку на письмо, прикрыв почти весь постскриптум, а другой показала на последние строчки. – Он прислал вам поцелуй. Видите?
Джем просиял.
– Он сказал, что он нас не забудет, – довольно произнес он.
– Поцелуй, дедуська! – воскликнула Мэнди, наклонилась так, что густые черные кудряшки упали ей на лицо, и приложилась губами к письму, громко чмокнув.
Разрываясь между ужасом и смехом, Бри выхватила письмо и вытерла с него слюни, но старая бумага оказалась на удивление прочной.
– Ничего страшного, – сказала Бри и незаметно передала письмо Роджеру. – Пойдемте! Что мы будем читать сегодня?
– Сказки про зивотных для малысей!
– Животных, – отчетливо произнес Джем, наклонившись к сестре. – Сказки про животных для малышей.
– Хорошо, – дружелюбно кивнула она. – Я первая!
Весело хихикая, Мэнди бросилась к двери и выбежала. Брат рванул за ней. Брианне потребовалось всего три секунды, чтобы схватить Роджера за уши, притянуть к себе и поцеловать в губы. Отпустив его, она пошла вслед за отпрысками.
Чувствуя себя гораздо счастливее, Роджер сел и прислушался к долетавшему сверху шуму: дети умывались и чистили зубы. Вздохнув, Роджер сунул дневник обратно в ящик. Времени еще предостаточно. Пройдет много лет, прежде чем эта тетрадь понадобится, подумал он. Годы и годы.
Бережно сложив письмо, Роджер встал на цыпочки и положил его на самую высокую полку книжного шкафа, прижав маленькой змейкой для пущей сохранности. Задул свечу и направился к своей семье.
«P.S. Вижу, что сказать последнее слово выпало мне – редкая роскошь для человека, который живет в доме с восемью (по последним подсчетам) женщинами. Как только потеплеет, мы хотим покинуть Ридж и отправиться в Шотландию, чтобы найти мой печатный станок и вернуться с ним обратно. По нынешним временам путешествие – дело рискованное, и я не могу предсказать, когда напишу снова, если это вообще будет возможно. (Не знаю я и того, получите ли вы это письмо или нет, но продолжаю его с надеждой, что получите.)
Я хотел бы рассказать вам о том, как распорядился имуществом, которое некогда доверили Кэмеронам для Итальянского Джентльмена. Я решил, что неразумно везти его с собой, и потому спрятал в укромном месте. Джем знает это место. Если вам когда-нибудь понадобится это имущество, скажите, что его охраняет Испанец. Если вы захотите забрать это имущество, то пусть его обязательно освятит священник – на нем кровь.
Иногда мне жаль, что я не могу заглянуть в будущее, однако чаще я благодарю Бога за то, что он не дал мне этой возможности. Но я всегда буду видеть ваши лица. Поцелуйте за меня детей.
Ваш любящий отец,Дж. Ф.»
Дети почистили зубы и умылись, после чего их поцеловали и отправили спать, а родители вернулись в библиотеку, чтобы выпить по глотку виски и поговорить о письме.
– Итальянский Джентльмен? – Бри посмотрела на Роджера, приподняв одну бровь так, что тот сразу же вспомнил Джейми Фрэзера и невольно взглянул на листок бумаги. – Неужели он имеет в виду…
– Чарльза Стюарта? Да, кого же еще?
Она взяла письмо и, наверное, уже в десятый раз перечитала постскриптум.
– Если он действительно имеет в виду Чарльза Стюарта, то имущество…
– Он нашел золото. И Джем знает, где оно? – Роджер не смог удержаться и произнес последнюю фразу с вопросительной интонацией, подняв глаза к потолку, над которым предположительно спали его дети, ангелочки в пижамах с персонажами из мультиков.
Бри нахмурилась.
– Джем? Это не совсем то, что написал папа… а если он и вправду знает… нет, это слишком серьезный секрет, чтобы доверить его восьмилетнему мальчику.
– Верно.
Роджер подумал, что, несмотря на свои восемь лет, Джем умеет хранить секреты. Но и Бри права: ее отец никогда бы не стал обременять столь опасной информацией другого человека, не говоря уже о любимом внуке. По крайней мере, без уважительной причины, а постскриптум давал понять, что эту самую информацию сообщили на случай крайней нужды.
– Ты права. Джем ничего не знает о золоте, только о том Испанце, кем бы он ни был. Джем тебе ничего не говорил?
Бри покачала головой и резко повернулась, когда внезапный порыв ветра ворвался сквозь занавески в открытое окно, принеся с собой запах дождя. Бри вскочила и поспешно закрыла створки, затем побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы тот проверил первый этаж. Дом был большой, и окон в нем оказалось необычайно много. Дети все время пытались их пересчитать, но у них ни разу не выходило одно и то же число.
Роджер полагал, что мог бы как-нибудь сам пересчитать окна, решив этот вопрос раз и навсегда, но не хотел этого делать. Лаллиброх, как и большинство старинных зданий, обладал ярко выраженной индивидуальностью. Его построили большим и уютным, отказавшись от величественности в пользу удобства, и голоса прошлых поколений до сих пор эхом отдавались в стенах дома, который, несомненно, таил немало секретов. Сокрытие точного количества окон было вполне в игривом духе этого дома.
Окна на кухне – теперь оборудованной холодильником, современной плитой марки «Ага» и водопроводом, но все еще со старинными гранитными столешницами, покрытыми пятнами от смородины и крови домашней птицы и дичи, – были закрыты. Тем не менее Роджер прошел через кухню и буфетную. Свет в глубине холла не горел, но Роджер разглядел около стены решетку в полу, через которую воздух проникал в «убежище священника»[22].
После неудачного восстания якобитов там недолго прятался тесть, еще до того, как попал в Ардсмурскую тюрьму. Роджер спускался туда всего лишь один раз (и тоже ненадолго), когда они купили дом, и вылез из сырой вонючей ямы, отлично понимая, почему Джейми Фрэзер предпочел жить в глуши на уединенной горе, где ничто не сдерживало его передвижений.
Годы скитаний, невзгод, заточения… Джейми Фрэзер не был политиканом и лучше других знал истинную цену войны, вне зависимости от предполагаемой цели. Но Роджер не раз видел, как тесть рассеянно потирал запястья, где следы от оков давно исчезли, но память об их тяжести осталась. Роджер не сомневался, что Джейми Фрэзер лучше умрет, чем будет жить в неволе. На миг Роджеру так сильно захотелось оказаться рядом с тестем и сражаться с ним плечом к плечу, что от тоски заныли кости.
Начался дождь, капли забарабанили по шиферным крышам надворных построек, и вскоре он уже лил как из ведра, окутав дом туманом и водой.
– Ради нас… и наших потомков, – сказал Роджер вслух, но очень тихо.
То была сделка, которую мужчины заключили между собой, негласно, но полностью понимая друг друга. Главное – сберечь семью и защитить детей, больше ничто не имело значения. И если за это нужно платить кровью, потом или отдать душу, что ж, всему своя цена.
– Oidche mhath, – произнес Роджер, кивнув в сторону убежища священника. – Спокойной ночи.
Он еще немного постоял на старой кухне, чувствуя, как дом словно обнимает его, надежно защищает от грозы. Роджер подумал, что кухня всегда считалась сердцем дома, и вдруг обнаружил, что от тепла плиты так же уютно, как когда-то от пылающего огня в ныне пустом очаге.
Роджер встретил Брианну у подножия лестницы. Она уже переоделась для постели, но вовсе не для того, чтобы спать. Воздух в доме всегда оставался прохладным, а из-за дождя температура понизилась еще на несколько градусов. Однако Брианна надела не теплую пижаму, а тонкую ночную рубашку из белого хлопка, отделанную узкой красной лентой и обманчиво целомудренную на вид. Белая ткань льнула к груди Брианны, словно облако к вершине горы.
Роджер сказал об этом жене, она рассмеялась и не стала возражать, когда он прямо поверх ткани накрыл ее грудь ладонями, чувствуя, как затвердели соски, став похожими на камешки.
– Наверху? – прошептала Брианна, и, прижавшись к нему, провела кончиком языка по его нижней губе.
– Нет, – ответил он и крепко поцеловал жену, возбуждаясь от прикосновения и сдерживая желание, – на кухне. Там мы еще этого не делали.
Роджер овладел Брианной, склонившись над старинным кухонным столом, заляпанным таинственными пятнами. Тихие стоны сливались с шумом ветра и стуком дождя, бьющего по старинным ставням. Роджер почувствовал, как она содрогнулась в сладкой судороге, обмякла, и тоже кончил. Колени ослабли, и он медленно навалился на жену, держа ее за плечи и прижимаясь лицом к пахнущим шампунем волосам. Гладкий старый гранит приятно холодил щеку. Сердце Роджера стучало медленно, тяжело и ровно, как будто били в большой барабан.
Роджер был без одежды, и от холодного сквозняка его спина и ноги покрылись мурашками. Брианна почувствовала, как он дрожит, и повернулась к нему лицом.
– Замерз? – прошептала она.
Ей самой было жарко, она пылала, как раскаленный уголь, и Роджеру больше всего хотелось лечь в постель рядом с ней и переждать грозу в уютном тепле.
– Все в порядке. – Он нагнулся и сгреб с пола одежду. – Пойдем спать.
Наверху шум дождя слышался еще громче.
– И звери шли по два, по два, – тихонько напевала Бри, когда они поднимались по лестнице. – Два кенгуру и два слона…
Роджер улыбнулся. Можно представить, что дом – это ковчег, который плывет по бурным водам, а внутри его уютно и тепло. И всех по двое: два родителя, два ребенка. Впрочем, возможно, когда-нибудь их станет больше. В доме полно места.
Лампу потушили, и под размеренный стук дождя в ставни Роджер балансировал на грани сна и бодрствования, желая продлить сладостные минуты.
– Мы ведь не будем его спрашивать? – прошептала Бри сонным голосом. Теплая тяжесть ее тела согревала бок Роджера. – Я имею в виду Джема.
– Конечно, нет. Ни к чему.
Он вдруг почувствовал укол любопытства. Интересно, кем был тот Испанец? И всегда существует соблазн, если знаешь о спрятанных сокровищах. Впрочем, пока клад им не нужен, денег у них достаточно. Предположим, что золото лежит себе спокойно там, куда Джейми его положил много лет назад. Хотя вряд ли.
Роджер не забыл последнее указание Джейми в постскриптуме.
«Пусть его обязательно освятит священник – на нем кровь». Слова расплывались, и, так как он все время повторял их в памяти, ему приснились не золотые слитки, а старый стол с гранитной поверхностью, в которую намертво въелись темные пятна. И ведь ничем их не отчистишь. Молитвы тоже не помогали.
Хотя, собственно, какая разница? Кем бы ни был тот Испанец, пусть спокойно охраняет свое золото и дальше. Семья в безопасности.
Часть 2
Кровь, пот и маринованные огурчики
Глава 6
Лонг-Айленд
4 июля 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация независимости.
24 июля генерал-лейтенант сэр Уильям Хау прибыл в Нью-Дорп на Статен-Айленде и устроил походную штаб-квартиру в таверне «Роза и корона».
13 августа генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл в Нью-Йорк, чтобы усилить оборону города, который удерживали американцы.
21 августа лейтенант Уильям Рэнсом, лорд Элсмир, прибыл в таверну «Роза и корона» в Нью-Дорпе и доложил, хотя и несколько запоздало, что приступил к исполнению обязанностей самого младшего офицера при штабе генерала Хау.
22 августа…
Лейтенант Эдвард Маркхэм, маркиз Клэрвелл вгляделся в лицо Уильяма, выставив, в свою очередь, на обозрение весьма неаппетитный зрелый прыщ у себя на лбу, готовый вот-вот лопнуть.
– Элсмир, с тобой все в порядке?
– Замечательно, – с трудом выдавил Уильям сквозь стиснутые зубы.
– Только выглядишь ты несколько… зеленоватым. – Клэрвелл с обеспокоенным видом полез в карман. – Хочешь, дам пососать маринованный огурчик?
Уильям едва успел добежать до поручней. Сзади доносились скабрезные шуточки насчет «огурчика» Клэрвелла: кто бы мог его пососать и сколько владелец «огурчика» должен будет заплатить за оказанную услугу. Сальности перемежались заверениями Клэрвелла, что его престарелая бабушка считала маринованный огурчик лучшим средством от морской болезни и всем его рекомендовала. Этот способ отлично работает, божился Клэрвелл, вот посмотрите на него, Клэрвелла, крепок, как скала…
Уильям заморгал слезящимися глазами и уставился на приближающийся берег. Море почти не волновалось, но, похоже, надвигался шторм. Впрочем, какая разница, ведь даже при малейшей качке, во время наикратчайшего плавания, Уильяма буквально выворачивало наизнанку. И так каждый чертов раз!
Его все еще тошнило, но в желудке уже ничего не осталось, и потому Уильям сделал вид, что все хорошо. Он вытер рот, чувствуя, что покрыт липким холодным потом, хотя день стоял жаркий. Уильям расправил плечи.
Вот-вот должны были бросить якорь, значит, пора вниз, подумал Уильям, привести своих людей в некое подобие порядка, прежде чем они погрузятся в лодки. Он бросил осторожный взгляд через поручни и прямо за кормой увидел «Ривер» и «Феникс». «Феникс» был флагманским кораблем адмирала Хау, и его брат, генерал, тоже находился на борту. Неужели придется ждать, подпрыгивая, словно поплавки на бурных волнах, пока генерал Хау и его адъютант капитан Пикеринг не сойдут на берег? Уильям надеялся, что нет.
В конечном счете им разрешили высадиться сразу.
– Ипошевеливайтесь, джентмуны! – во всю глотку проорал сержант Каттер. – Нам нужно застать этих сукиных детей мятежников врасплох! И не дай бог, кто-то помешкает, солоно ему придется! Эй, вы там!
Он зашагал прочь, крепкий, как плитка прессованного табака, чтобы задать взбучку очередному провинившемуся лейтенанту, и Уильяму полегчало. Разве может случиться нечто по-настоящему ужасное в мире, где существует сержант Каттер?
Уильям последовал за своими людьми вниз по трапу, к шлюпкам, от возбуждения совершенно забыв о своем желудке. Где-то на равнинах Лонг-Айленда его ждало первое настоящее сражение.
Восемьдесят восемь фрегатов. Уильям слышал, что именно столько адмирал Хау привел с собой, и нисколько не сомневался. Лес парусов заполнил залив Грейвсенд, небольшие шлюпки теснились на воде, переправляя войска на берег. В груди Уильяма тоже теснило, он чувствовал, как его распирает от предвкушения. Оно нарастало и среди его сослуживцев, Уильям ощущал это, когда капралы высаживали свои подразделения из шлюпок и уводили прочь в строевом порядке, освобождая место для следующей волны солдат и офицеров.
Берег был довольно близко, и потому офицерских лошадей не перевозили на лодках, а пустили вплавь. Уильям отпрянул в сторону, когда огромный гнедой вскинулся на дыбы неподалеку, обдав дождем соленых брызг всех в радиусе десяти футов. Парнишка-конюх с побледневшим от холода лицом цеплялся за уздечку коня и походил на мокрую крысу, но тоже встряхнулся, как его подопечный, и восторженно улыбнулся Уильяму.
Лошадь Уильяма была где-то здесь, знать бы, где именно. Капитан Грисуолд, старший офицер при штабе Хау, одолжил ему одну из своих лошадей, по-другому решить вопрос не получилось – не хватало времени. Уильям предполагал, что тот, кто за ней присматривает, сам его найдет, хотя и не понимал, как.
Вокруг царил организованный беспорядок. Прилив отошел, и группки красномундирников суетились на плоском берегу среди выброшенных прибоем морских водорослей, словно стайки ржанок, а зычные команды сержантов вторили пронзительным крикам чаек над головой.
С некоторым трудом – Уильяма представили капралам только утром, и он еще толком не запомнил их лица – Уильям нашел свои четыре подразделения и повел их от берега вверх, в песчаные дюны, заросшие жесткой, словно проволока, травой. Было очень жарко, и Уильям, сам изнемогая от зноя в тяжелом обмундировании и при полном снаряжении, дал своим людям отдохнуть: попить воды или пива из фляжек и перекусить сыром с галетами. Он знал, что скоро поступит приказ двигаться дальше.
Вот только куда? Именно этот вопрос терзал сейчас Уильяма. Первое заседание штаба, на котором он присутствовал, наспех проведенное накануне вечером, подтвердило намеченный план наступления. Из залива Грейвсенд половина армии отправится в глубь острова и повернет на север к Бруклинским высотам, где, как считали, окопались отряды повстанцев. Остальные войска должны двигаться вдоль берега к Монтоку, образуя линию обороны, которая в случае необходимости могла бы переместиться в глубь Лонг-Айленда и загнать мятежников в ловушку.
Уильяму невероятно сильно, до боли в позвоночнике, хотелось быть в авангарде, атаковать, но пришлось признать, что это маловероятно. Он совсем не знал своих солдат, и их вид не произвел на него впечатления. Ни один здравомыслящий командир не послал бы эти подразделения на передовую, разве что в роли пушечного мяса. Эта мысль несколько охладила пыл Уильяма, но только на миг.
Хау не любил терять людей понапрасну, он слыл человеком осторожным, порой даже чрезмерно, как рассказывал отец. Лорд Джон не говорил, что пресловутая осторожность и стала основной причиной, почему он дал согласие на службу Уильяма при штабе Хау, но Уильям и так это знал. Да какая разница, думал Уильям, ведь шансы стать свидетелем важных событий сейчас намного выше, чем когда он прохлаждался в болотах Северной Каролины под командованием сэра Питера Пэкера.
И все же… Он медленно огляделся по сторонам. Море кишело британскими судами, сушу перед взором Уильяма заполонили солдаты. Он никогда бы не признался вслух, что впечатлен зрелищем, но почувствовал, как шейный платок сдавил горло. Уильям понял, что затаил дыхание, и выдохнул.
На берег переправлялась артиллерия, опасно маневрируя на плоскодонных баржах, которыми, чертыхаясь, управляли солдаты. Орудийные лафеты и повозки с боеприпасами тащили по мелководью к берегу ломовые лошади и волы, сбившись в исхлестанное бичами, покрытое мокрым песком стадо, которое ржало и мычало в знак протеста, когда выходило на сушу южнее места высадки людей. Это была самая большая армия, которую когда-либо видел Уильям.
– Сэр, сэр!
Он увидел перед собой невысокого круглощекого солдатика, чем-то встревоженного и совсем юного, не старше самого Уильяма.
– Да?
– Ваш эспонтон[23], сэр. И ваша лошадь тоже здесь, – добавил солдат, кивнув на статного светло-гнедого мерина, которого держал за поводья. – Капитан Грисуолд шлет свое почтенье.
Уильям взял семифутовый эспонтон – отполированный стальной наконечник тускло блестел даже под затянутым тучами небом – и, ощутив в руке его тяжесть, вздрогнул от волнения.
– Благодарю. А вы…
– Ах да. Перкинс, сэр! – Солдат торопливо козырнул, коснувшись лба костяшками пальцев. – Это моя третья кампания, сэр. Нас еще называют взломщиками.
– Правда? Что ж, надеюсь, у вас будет немало возможностей оправдать это прозвище.
Перкинс стоял с невозмутимым видом.
– Благодарю вас, Перкинс, – сказал Уильям, жестом отпуская солдата и беря лошадь под уздцы.
Восторг переполнял его сердце. Уильям подумал, что это самая большая армия, которую он когда-либо видел. И он стал ее частью.
Уильяму повезло больше, чем он предполагал, но не так сильно, как он надеялся. Его подразделениям надлежало следовать вторым эшелоном за пехотой, которая шла в авангарде, и охранять артиллерию. Это не гарантировало участия в боевых действиях; тем не менее шансы были, и довольно неплохие, окажись американцы хотя бы наполовину такими хорошими бойцами, каковыми слыли.
Уже далеко за полдень он поднял эспонтон вверх и скомандовал:
– Шагом марш!
Ненастье, которое давно назревало в воздухе, разразилось мелким дождем, принеся долгожданное облегчение от жары.
За берегом полоса деревьев сменилась широкой красивой равниной. Перед войсками раскинулось море колышущейся травы, которая пестрела полевыми цветами, настоящее буйство красок в тусклом свете непогожего дня. Далеко впереди Уильям увидел стайку вспорхнувших птиц. Голубей? Перепелов? Не понять, слишком далеко, но он видел, как птицы, несмотря на дождь, взлетают из своих укрытий, вспугнутые солдатами на марше.
Подразделения Уильяма шли ближе к середине первой линии продвигающихся войск, змеились за ним стройными рядами, и он мысленно поблагодарил генерала Хау. Вообще-то, как младшему штабному офицеру, Уильяму полагалось исполнять обязанности ординарца и сновать туда-сюда между отрядами, разнося приказы из ставки Хау и передавая донесения других двух генералов, сэра Генри Клинтона и лорда Корнуоллиса.
Но Уильям прибыл слишком поздно и не был знаком ни с офицерами, ни с нынешней дислокацией армии, к тому же понятия не имел, кто есть кто, не говоря о том, где кто сейчас находится. Как посыльный он был бы совершенно бесполезен. Однако генерал Хау каким-то образом нашел время в суматохе грядущего наступления и не только любезно поприветствовал Уильяма, но и предложил выбор: сопровождать капитана Грисуолда и выполнять его поручения или принять командование несколькими ротами, потерявшими своего лейтенанта, который свалился с лихорадкой.
Уильям ухватился за эту возможность и теперь гордо ехал верхом, ведя своих людей на войну, а его эспонтон покоился в петле. Уильям поерзал в седле, с наслаждением ощущая на плечах новый красный шерстяной мундир. Аккуратно заплетенная косица упруго касалась шеи, жесткий кожаный воротник приятно подпирал горло, а офицерский горжет – маленькое серебряное напоминание о римских доспехах – радовал своей легкостью. Уильям не надевал военную форму почти два месяца, ее возвращение казалось ему апофеозом блаженства, и даже дождь не мог этому помешать.
Рядом с Уильямом и его людьми рысила рота легкой кавалерии. Внезапно их командир что-то крикнул, и Уильям увидел, как всадники поскакали вперед и свернули к роще вдали. Неужели они что-то заметили?
Но нет. Из зарослей поднялось огромное облако черных дроздов, которые так громко щебетали, что многие лошади испуганно отпрянули. Кавалеристы прочесали местность, они пробирались между деревьями, обнажив палаши и кромсая ветви, но только для вида. Если в рощице кто-то и прятался, то успел скрыться, и всадники повернули назад, к наступающей армии, пересвистываясь и улюлюкая на скаку.
Уильям опустился обратно в седло, отпустив древко эспонтона.
Никаких американцев поблизости, да и откуда им взяться? Занимаясь сбором данных, Уильям видел и слышал вполне достаточно, чтобы прийти к выводу: только солдаты Континентальной армии будут, скорее всего, сражаться организованно. Он видел, как ополченцев обучают на деревенских площадях, делил трапезу с этими людьми. Они не знали военного дела, выглядели смешными потому, что не могли просто пройти строем, не говоря уже о том, чтобы шагать в ногу, но почти все были опытными охотниками. Уильям столько раз видел, как многие из них сбивают на лету диких гусей и индюшек, что не разделял обычное среди британских солдат презрение к мятежникам.
Нет, если бы американцы находились поблизости, скорее всего, первым признаком стали бы убитые солдаты. Уильям подозвал Перкинса и велел передать капралам, чтобы те держали своих людей начеку, с оружием заряженным и готовым к бою. Он заметил, как передернул плечами один из капралов, явно сочтя приказ издевательством, но распоряжение выполнил, отчего на душе Уильяма стало поспокойнее.
Он мысленно вернулся к недавней поездке и задался вопросом, когда и где можно встретиться с капитаном Ричардсоном и передать ему результаты своей разведывательной работы.
В дороге Уильям в основном держал свои наблюдения в памяти и лишь самое важное записывал шифром в маленьком томике Нового Завета, который ему подарила бабушка. Книжица все еще лежала в кармане гражданского сюртука, оставшегося на Статен-Айленде. Теперь, когда он, Уильям, благополучно возвратился в лоно армии, может, следует написать о своих наблюдениях в рапортах по всей форме? Он мог бы…
Неведомая сила подняла его в стременах как раз вовремя, чтобы заметить вспышку и грохот ружейных выстрелов из леса слева.
– Не стрелять! – закричал Уильям, увидев, как его солдаты снимают с плеч оружие. – Подождите!
Стреляли слишком далеко, а там, ближе к лесу, находилась еще одна колонна пехоты, которая заняла позицию для стрельбы и выпустила в лес первый залп: солдаты первой шеренги опустились на одно колено, а вторая шеренга выстрелила над их головами. Из леса донеслись ответные выстрелы, несколько солдат упало, другие зашатались, но сомкнули ряды.
Еще два залпа, вспышки ответного огня, но теперь лишь единичные. Краем глаза Уильям заметил движение, резко повернулся в седле и увидел шайку лесных деревенщин в охотничьей одежде, которые бежали от дальнего края рощи.
Рота, что шла впереди, тоже их заметила. По зычной команде сержанта солдаты сомкнули штыки и побежали, хотя было ясно, что они никого не догонят.
Такие беспорядочные стычки продолжались весь день, пока армия двигалась вперед. Убитых поднимали и относили в конец колонны, но погибших было немного. Как-то раз обстреляли одну из рот Уильяма, и он почувствовал себя богом, когда отдал приказ атаковать. С примкнутыми штыками они ворвались в лесок, словно рой разъяренных шершней, и убили одного повстанца, тело которого потом выволокли на равнину. Капрал предложил повесить его на дереве в назидание другим, но Уильям категорически это запретил, сочтя подобный поступок недостойным, и велел оставить мертвеца на опушке леса, где его могли бы подобрать сообщники.
К вечеру войска облетел приказ генерала Клинтона. Они не будут разбивать бивак, а устроят небольшой привал, чтобы наскоро перекусить сухим пайком, и затем двинутся дальше.
По рядам пронесся удивленный ропот, но никто не возмущался. Они прибыли сюда, чтобы сражаться, и марш вскоре возобновился.
Время от времени моросил дождь, а с наступлением сумерек перестали нападать мятежники. Было прохладно, но не холодно, и несмотря на то, что одежда сильно отсырела, Уильяму больше нравились сегодняшние прохлада и сырость, чем душная жара накануне. К тому же дождь несколько охладил норов его лошади, и это радовало. Мерин оказался нервным и пугливым, и Уильям начал сомневаться, что капитан Грисуолд одолжил ему это создание исключительно из любезности. Впрочем, измученный долгим переходом мерин перестал шарахаться от колышущихся под порывами ветра ветвей деревьев и дергать поводья и теперь с усталой покорностью брел вперед, опустив уши.
Первые несколько часов ночного перехода люди держались неплохо, но после полуночи стало сказываться переутомление от нагрузки и недосыпа. Солдаты зашагали медленнее, начали спотыкаться, на них действовало ощущение бескрайней темноты и непомерных усилий, которые отделяли их от рассвета.
Уильям подозвал Перкинса. Круглощекий солдат подошел, щурясь и зевая, и зашагал рядом, держась за стремя Уильяма, пока тот объяснял, чего хочет.
– Петь? – переспросил Перкинс с сомнением в голосе. – Думаю, я умею петь, да, сэр. Правда, только псалмы.
– Это не совсем то, что я имел в виду, – сказал Уильям. – Тогда идите и попросите сержанта… Милликина. Кажется, так его зовут, да? Он же ирландец? Пусть поет что хочет, лишь бы громко и весело.
В конце концов, они не пытались скрыть своего присутствия, и американцы прекрасно знали об их передвижениях.
– Да, сэр, – неуверенно ответил Перкинс, отпустил стремя и растворился в ночи.
Прошло несколько минут, и Уильям услышал, как зычный ирландский голос Патрика Милликина воодушевленно затянул весьма непристойную песню. Среди солдат прокатилась волна смеха, и к тому времени, когда Милликин дошел до припева, ему подпевали несколько человек. Через пару куплетов песню громко и дружно выводили все, в том числе и Уильям.
Конечно, они не смогли бы петь те несколько часов, что маршировали при полном снаряжении, но ко времени, когда солдаты перепели любимые песни и сбились с дыхания, все проснулись и были снова бодры и веселы.
Перед самым рассветом до Уильяма донесся запах моря и тяжелый дух раскисшего под дождем болота. Солдаты, уже и так промокшие, зашлепали по мелким приливным протокам и ручьям.
Парой минут позже тишину ночи разорвал пушечный выстрел, и болотные птицы с пронзительными тревожными криками поднялись в светлеющее небо.
Следующие два дня Уильям никак не мог сообразить, где он находится. В армейских депешах и срочных донесениях время от времени встречались такие названия, как «Джамейка-Пасс», «Флэтбуш» и «Гованус-Крик», но с таким же успехом там могло бы быть написано «Юпитер» или «Обратная сторона Луны», Уильям все равно бы ничего не понял.
Наконец-то он увидел солдат Континентальной армии, которые полчищами вылезали из болот. Первые несколько стычек были жестокими, но роты Уильяма держали в тылу, для поддержки, и только один раз они подошли к огневым позициям достаточно близко, чтобы отразить атаку американцев.
Тем не менее Уильям, опьяненный запахом порохового дыма, постоянно пребывал в ажитации и пытался услышать и увидеть все сразу, даже когда тело содрогалось от грохота канонады. На закате стрельба прекратилась, и он поел галет и сыра, совсем немного, даже не ощутив вкуса, после чего ненадолго уснул от изнеможения.
К вечеру второго дня они оказались на какой-то ферме, за большим каменным домом, где британские войска и гессенские наемники устроили артиллерийскую позицию. Из окон верхнего этажа высовывались стволы орудий, влажно блестевшие под дождем, который все шел и шел.
Теперь основной заботой стал подмокший порох. С патронами проблем не возникало, но порох, насыпанный на пороховую полку, после нескольких минут начинал слипаться и приходил в полную негодность. Из-за этого с приказом заряжать приходилось тянуть до последнего мгновения перед выстрелом, и Уильям стискивал зубы, тревожась, что не успеет отдать приказ вовремя.
Впрочем, иногда сомневаться не приходилось. Вот и сейчас из-за деревьев перед домом вылетел с громким гиканьем отряд американцев и устремился к дверям и окнам. Засевшие в доме солдаты сразили выстрелами из мушкетов несколько человек, но остальные добежали до здания и стали забираться в разбитые окна. Почти не думая, Уильям натянул поводья и направил лошадь вправо, чтобы взглянуть на дом сзади. И точно, туда добралась большая группа мятежников, и некоторые уже карабкались наверх по плющу, который разросся по задней стене дома.
– Сюда! – прокричал Уильям, разворачивая лошадь и размахивая эспонтоном. – Олсон, Джеффрис, в обход! Когда подойдете поближе, заряжайте и стреляйте!
Двое из его роты побежали, на бегу надкусывая бумажные патроны, но их уже опередили гессенцы в зеленых мундирах: наемники хватали американцев за ноги, стаскивали с плюща и добивали прикладами на земле.
Уильям развернулся и поскакал в другую сторону – взглянуть, что происходит перед домом, и выехал из-за угла как раз в тот миг, когда из открытого окна верхнего этажа вылетел британский артиллерист и тяжело шлепнулся на землю, нелепо подвернув под себя ногу. Он лежал, истошно крича от боли. Один из солдат Уильяма бросился к нему, схватил за плечи, но его тут же подстрелили из окна, и он упал, обмякнув, а его шляпа укатилась в кусты.
Остаток дня они провели возле этого фермерского дома. Четыре раза американцы атаковали; дважды им удавалось одолеть засевших в доме и ненадолго захватить орудия, но оба раза свежие британские войска выбивали их из здания и отгоняли прочь либо убивали на месте. Уильяму не удалось подойти к дому ближе чем на двести ярдов, но один раз он все же успел выставить своих людей перед домом как раз во время очередной ожесточенной вылазки американцев, одетых, как индейцы, и вопящих, словно банши. Один из них поднял длинноствольную винтовку и выстрелил в Уильяма, но промахнулся. Уильям выхватил палаш, намереваясь прикончить мятежника, но тот вдруг упал ничком, сраженной чьей-то пулей, и покатился вниз по пригорку.
Повстанцы, за которыми гнались британские войска, уже скрылись за дальним углом дома, и Уильям попытался подогнать лошадь ближе, чтобы взглянуть, мертв тот человек или нет. Однако мерину эта затея совсем не понравилась. Он привык к ружейным выстрелам, но грохот артиллерии его пугал. К несчастью, именно в этот миг прогремела пушка, и мерин, прижав уши, рванул вперед.
В одной руке Уильям все еще держал палаш, а поводья свободно намотал на другую, и, когда лошадь внезапно дернулась влево, его вышибло из седла. Правая нога Уильяма выскользнула из стремени, и его отшвырнуло в сторону. Едва сообразив выпустить из рук меч, он приземлился на одно плечо и перекатился на бок.
Благодаря бога за то, что левая нога не застряла в стремени, и одновременно проклиная лошадь, Уильям, перемазанный в траве и грязи, с трудом встал на четвереньки. Сердце отчаянно колотилось.
Из дома больше не стреляли – должно быть, американцы в очередной раз ворвались внутрь и схватились врукопашную с артиллеристами. Уильям выплюнул забившуюся в рот грязь и начал осторожно отползать, понимая, что иначе в него могут попасть из окон верхнего этажа. Вдруг слева на мокрой траве он увидел того самого американца, который пытался его застрелить. Бросив опасливый взгляд на дом, Уильям пополз к неподвижному человеку, лежавшему лицом вниз. Уильяму захотелось увидеть его лицо, хотя он и сам не знал, зачем. Встав на колени, он приподнял тело за плечи и перевернул.
Вне всяких сомнений, человек был мертв – убит выстрелом в голову. Глаза у него запали, рот открылся, а тело казалось каким-то странным: тяжелым и обмякшим. На мятежнике было что-то вроде военного мундира, и на деревянных пуговицах Уильям заметил выжженную надпись: «ПАТ». Она явно что-то означала, но мысли путались в его голове, и он ничего не соображал. Бережно положив мертвеца обратно на траву, Уильям поднялся и на негнущихся ногах пошел за своим палашом.
На полпути он замер, развернулся и пошел назад. Опустившись на колени возле мертвеца, Уильям похолодевшими пальцами закрыл ему глаза от дождя, чувствуя в желудке ноющую пустоту.
К всеобщей радости, в тот вечер встали биваком. Установили полевые кухни, подвезли фургоны с продовольствием, и вскоре сырой воздух наполнили ароматы жареного мяса и свежего хлеба. Едва Уильям присел, чтобы поесть, как перед ним, словно вестник судьбы, возник Перкинс и виновато сообщил, что генерал Хау велел незамедлительно явиться к нему. Уильям прихватил с собой краюху хлеба с дымящимся куском жареной свинины и, жуя на ходу, отправился в штаб.
В штабе три генерала и все штабные офицеры обсуждали итоги дня. Генералы сидели за маленьким столом, заваленным грудами депеш и наспех нарисованными картами. Уильям отыскал местечко среди офицеров, которые почтительно стояли у стен просторной палатки.
Сэр Генри доказывал, что нужно атаковать Бруклинские высоты, как только наступит утро.
– Мы легко выбьем оттуда мятежников, – сказал Клинтон, показывая на депеши. – Они уже потеряли половину людей, если не больше, да их и с самого начала было немного.
– Легко не получится, – заметил милорд Корнуоллис, скривив толстые губы. – Вы же видели, как они сражаются! Да, мы могли бы их выбить, но какой ценой? А вы что скажете, сэр?
Он почтительно повернулся к Хау. Тот сидел, поджав губы, которые сейчас почти исчезли, и лишь тонкая бледная линия напоминала об их существовании.
– Я не могу позволить себе еще одну такую победу, как эта! – резко ответил он. – А если бы и мог, то не желаю!
Генерал перевел взгляд со стола на молодых офицеров у стены.
– Я потерял всех людей из своего штаба на том треклятом Холме в Бостоне, – уже спокойнее произнес он. – Двадцать восемь человек. Всех до единого.
Глаза генерала задержались на Уильяме, самом юном из всех присутствующих младших офицеров. Хау покачал головой и повернулся к сэру Генри:
– Нужно прекратить боевые действия.
Уильям понимал, что сэр Генри недоволен, но тот просто кивнул.
– Предложить перемирие?
– Нет, – коротко сказал Хау. – Вы сами сказали, что они потеряли почти половину своих людей. Только сумасшедшие будут воевать без причины. Они… Эй вы там, сэр! У вас есть какие-нибудь соображения?
Уильям вдруг понял, что вопрос Хау адресован именно ему, так как генерал вперил в него взгляд своих круглых глаз, пронзающий, словно заряд дроби.
– Я… – начал было Уильям, тут же спохватился и встал навытяжку. – Да, сэр! Теми мятежниками командует генерал Патнэм. Там, у ручья.
Уильям замялся и осторожно добавил:
– Он… он, возможно, не сумасшедший, однако прослыл упрямцем.
Хау помолчал, сощурив глаза.
– Упрямец, – повторил он. – Да, должен признать, что это верно.
– Он ведь был одним из командиров при Бридс-Хилл, не так ли? – вмешался лорд Корнуоллис. – И американцы сбежали оттуда довольно быстро.
– Да, но…
Уильям осекся, оцепенев под пристальными взглядами всех трех генералов. Хау нетерпеливо кивнул, требуя, чтобы он продолжил.
– Со всем уважением, милорд, – произнес Уильям, радуясь, что его голос не дрогнул. – Я… я слышал, что американцы в Бостоне отступили только после того, как расстреляли все боеприпасы до последнего патрона. Думаю… это не тот случай, сэр. А что касается генерала Патнэма… Там, на Бридс-Хилл, за ним никто не стоял.
– А здесь, вы думаете, стоит.
Это был не вопрос, а утверждение.
– Да, сэр. – Уильям старался не смотреть на груду донесений на столе. – Уверен, сэр. Думаю, что почти вся Континентальная армия сейчас на острове.
Уильям пытался говорить уверенно, без намека на сомнение. Он услышал об этом накануне от проезжего майора, но кто знает, вдруг тот говорил неправду?
– Если здесь командует Патнэм…
– А с чего вы взяли, что Патнэм, лейтенант? – перебил Клинтон, подозрительно взглянув на Уильяма.
– Я недавно вернулся из… из разведывательной экспедиции, сэр, которая проходила через Коннектикут. И там я от многих слышал, что собирается ополчение, чтобы вместе с генералом Патнэмом присоединиться к войскам генерала Вашингтона возле Нью-Йорка. А сегодня днем я видел на одежде мертвого бунтовщика пуговицу, сэр, на ней было вырезано «ПАТ». Они так его называют, сэр, генерала Патнэма, – «Старина Пат».
Генерал Хау выпрямился, прежде чем Клинтон или Корнуоллис успели что-либо вставить.
– Упрямец, – повторил он. – Что ж, возможно, так и есть. Однако… Прекратите боевые действия. Он сейчас в затруднительном положении и наверняка это осознает. Дадим ему шанс все обдумать, пусть посоветуется с Вашингтоном, если захочет. Возможно, у Вашингтона больше здравого смысла. И если мы заставим Континентальную армию капитулировать без дальнейшего кровопролития… Я думаю, джентльмены, стоит рискнуть. Но мы не будем предлагать никаких условий.
Это означало, что капитуляция будет безоговорочной, если американцы образумятся. А если нет? Уильям слышал рассказы о сражении при Бридс-Хилл… Правда, слышал от американцев, и потому воспринимал их с некоторой долей сомнения. Тем не менее говорили, что, когда у мятежников закончились пули, они вырывали гвозди из окрестных заборов – и даже из подметок собственных ботинок! – и стреляли в британских солдат. И отступили, только когда не оставалось ничего, кроме как забросать противника камнями.
– Если Патнэм надеется на подкрепление от Вашингтона, то просто сядет и подождет, – заметил Клинтон, нахмурившись. – И тогда нам придется иметь дело со всей их армией. Не будет ли лучше, если мы…
– Он не это имел в виду, – оборвал его Хау. – Так ведь, Элсмир? Когда вы сказали, что при Бридс-Хилл за ним никто не стоял?
– Да, сэр, – благодарно ответил Уильям. – Я имел в виду… У него есть что защищать. За его спиной. Вряд ли он ждет, когда остальная армия придет к нему на помощь. Думаю, он прикрывает ее отступление.
При этих словах лорд Корнуоллис поднял брови. Клинтон исподлобья посмотрел на Уильяма, и тот запоздало вспомнил, что именно на Клинтоне, который служил в те времена полевым командиром, и лежит ответственность за пиррову победу при Бридс-Хилл, и потому он весьма чувствителен к разговорам об Израэле Патнэме.
– А с какой стати мы спрашиваем совета у мальчишки, у которого еще молоко на губах не обсохло? Вы когда-нибудь участвовали в бою? – требовательно спросил Клинтон Уильяма.
Тот залился краской.
– Я бы и сейчас сражался, сэр, – с жаром произнес он. – Если бы вы меня здесь не задерживали!
Лорд Корнуоллис рассмеялся, и по лицу Хау тоже скользнула мимолетная улыбка.
– Мы еще посмотрим, как вы проливаете кровь, лейтенант, только не сегодня, – сухо сказал Хау. – Капитан Рамзи?
Он подал знак одному из старших офицеров, коротышке с очень широкими плечами, который шагнул вперед и отдал честь.
– Возьмите Элсмира, и пусть он вам расскажет о результатах своей… разведки. После доложите мне обо всем, что может представлять интерес. А тем временем… – он повернулся к двум другим генералам: – Я приказываю приостановить боевые действия до дальнейшего распоряжения.
Читать бесплатно другие книги:
