Пропавшие наши сердца Инг Селеста

Вот как, отвечает она весело, питомца завести решили! Чудесно! Если нужна будет помощь, зови меня.

Кивком указав на блестящий серебристый ряд компьютеров, она разворачивает свой обед.

Чиж выбирает компьютер подальше от учительского стола. На каждом ноутбуке блестит небольшая металлическая табличка: «Дар семьи Лю». Два года назад родители Ронни Лю купили компьютеры в каждый класс и оплатили для школы высокоскоростной интернет. Это наш долг перед обществом, сказал мистер Лю на церемонии открытия. Он предприниматель – занимается недвижимостью, и директор поблагодарил его за щедрый дар: мол, это прекрасно, когда граждане помогают там, где городские власти не справляются. Хвалил семью Лю за активную жизненную позицию. В тот же год родители Артура Трэна пожертвовали денег на ремонт школьного буфета, а отец Дженни Юн подарил школе новый флаг и флагшток.

Чиж водит мышкой, и оживает экран, появляется фото горы Рашмор на фоне безоблачного неба. Чиж открывает браузер, и разворачивается окно, наверху лениво помаргивает курсор.

Что набирать? «Где моя мама?» Так уж об этом интернет и расскажет!

Чиж думает. Миссис Поллард за учительским столом, поглядывая в телефон, жует бутерброд. Пахнет арахисовой пастой. За окном кружит в воздухе бурый лист, опускается на тротуар.

«Сказка о мальчике и кошках», – набирает Чиж, и на экране вспыхивают строки.

«Черная кошка (рассказ)». «Кошки в литературе». Чиж нажимает на ссылки – вдруг что-то знакомое встретится, вспомнится. «Кот в колпаке». «Сказка о котенке Томе». «Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом». Ничего не напоминает. Поиск уводит его все дальше. «Удивительные и правдивые истории о кошках». «Пять рассказов о кошках-героях». «Питание котенка и уход за ним». Столько историй о кошках, но маминой среди них нет. Должно быть, он сам все придумал. И все равно он не сдается.

Наконец, когда уже нет сил держать себя в руках, он набирает в поиске то, что ни разу прежде не решался набрать.

Маргарет Мяо.

Секунда ожидания – и всплывает сообщение об ошибке. «Ничего не найдено». Почему-то он еще острее чувствует, что ее нет рядом, как будто она не пришла на зов. Он смотрит через плечо. Миссис Поллард, покончив с обедом, проверяет тетради, ставит галочки на полях, и Чиж жмет на кнопку «Назад».

«Пропавшие наши сердца», набирает он, и страница на секунду зависает. «Ничего не найдено». Теперь страница не перегружается, сколько ни щелкай.

Миссис Поллард (Чиж подходит к учительскому столу), кажется, у меня компьютер завис.

Ничего, дружок, отвечает она, сейчас наладим. И, встав из-за стола, идет за ним следом к компьютеру, но, увидев строку на экране, меняется в лице. Даже не глядя на нее, Чиж чувствует, как она напряглась.

Ной, говорит она спустя секунду. Сколько тебе лет, двенадцать?

Чиж кивает.

Миссис Поллард несколько раз щелкает шариковой ручкой, потом садится возле Чижа на корточки, глаза ее теперь вровень с его глазами.

Ной, наше государство основано на принципе, что каждый вправе решать, как ему строить жизнь. Понимаешь?

Чиж молчит, ведь подобные вопросы взрослых обычно не требуют ответа.

Ной, говорит миссис Поллард, и у него зубы сводит, когда она вновь и вновь повторяет его имя – чужое имя. Ной, дружочек, выслушай меня, прошу. В нашей стране верят, что каждое новое поколение может распорядиться своей жизнью лучше предыдущего. Так? У всех равные возможности чего-то достичь, проявить себя. Мы не заставляем детей расплачиваться за грехи родителей.

Глаза ее тревожно блестят.

У каждого из нас есть выбор, Ной, повторять ли ошибки прошлых поколений или идти другим путем, лучшим. Улавливаешь мою мысль?

Чиж кивает, хоть и не совсем понимает, к чему она клонит.

Я все это говорю для твоего же блага, Ной, честное слово, уверяет миссис Поллард. Голос ее смягчается. Ты хороший мальчик, и я добра тебе желаю, и Дженне с Джошем я бы то же самое сказала, слово в слово. Смотри не наделай бед. Просто… веди себя хорошо, соблюдай правила. Не буди лихо. Ради папы, да и ради себя тоже.

Она встает – значит, разговор окончен.

Спасибо, цедит Чиж.

Миссис Поллард кивает, успокоенная.

Если все-таки решите завести кошку, берите у проверенных людей, говорит она, выходя в коридор. А если бездомную подобрать… кто знает, какая у них там зараза.

Только время потерял, досадует Чиж. Весь остаток дня, от английского до математики, он ругает себя. В довершение всех дел обед так и лежит в сумке нетронутый, а в животе урчит от голода. Весь урок обществознания он думает о своем, и учитель строго велит ему собраться:

Мистер Гарднер, вас это касается в первую очередь.

Тупым огрызком мела он пишет на доске, и из-под руки разлетаются белые хлопья: ЧТО ТАКОЕ ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВО?

Кэролайн Мосс и Кейт Анджелини косятся на Чижа с соседнего ряда, а Энди Мур, улучив минуту, когда учитель отвернулся к доске, запускает Чижу в голову бумажный шарик. Ерунда, уверяет себя Чиж. Подумаешь, сказка про кошек, ни пользы, ни смысла, и он тут ни при чем. Всего-навсего сказка, мало ли что мама ему рассказывала. Сказка ни о чем. А может, он что-то напутал и такой истории вовсе не было.

По дороге домой через общественный сад он видит сначала толпу, потом полицейских в темно-синей форме – и наконец, через миг, ничего уже не видит, только деревья. Красные, красные, красные, от корней до макушек, будто их окунули в краску и поболтали. Красные, как перья кардинала, как знаки «стоп», как вишневые леденцы. Три клена, бок о бок, ветви словно протянутые руки. А меж ветвей, среди жухлой листвы, – гигантская красная сеть, висит в воздухе кровавой дымкой.

Чиж должен идти прямиком домой, не отклоняясь от маршрута, что расписал ему папа: через широкий двор между зданиями университетских лабораторий, потом через студгородок с корпусами из красного кирпича. По возможности избегать улиц, держаться ближе к университету. Так безопаснее, настаивает папа. Когда Чиж был маленьким, папа каждый день провожал его в школу и встречал после уроков. Не пытайся срезать, Ной, повторял он, слушай меня, и все. Обещай, попросил он, когда Чиж в первый раз пошел в школу один, и Чиж обещал.

В этот раз Чиж нарушает слово – бросается через дорогу к общественному саду, где уже собралась кучка зевак.

Отсюда ему виднее. Никакая это не краска, а пряжа, будто на деревья набросили огромные кружевные салфетки или надели тугие красные перчатки. Шерстяная паутина – меж ветвей тянутся багряные нити, крест-накрест, где гуще, где тоньше. А в нитках запутались, словно пойманные бабочки, вязаные куклы величиной с палец – желтые, бежевые, коричневые, с темными шерстяными чубчиками. Прохожие шепчутся, тычут пальцами, и Чиж протискивается ближе.

Страшное зрелище, как если бы великан на досуге решил заняться вязанием. Алый колтун. Рядом с ним Чиж чувствует себя маленьким, уязвимым, беззащитным и все равно смотрит как зачарованный, и его тянет ближе – так притягивает взгляд змеи, готовой напасть.

Вокруг деревьев толпятся полицейские – перекрикиваются, пробуют пряжу на ощупь, обсуждают, как ее лучше убрать. Но поздно: прохожие уже достают из карманов и сумок телефоны, украдкой снимают на ходу. Скоро эти фото появятся всюду. Полицейские с пистолетами за поясом обступают деревья. Один сдвигает повыше на лоб козырек, другой кладет на траву щиток из оргстекла. Они вооружены до зубов, но ни к чему подобному не готовы.

А ну разойдись! – рявкает один и становится между толпой и деревьями, будто пытаясь заслонить собой диковинное зрелище. Хватается за дубинку, похлопывает ею по ладони. Прошу покинуть место происшествия. Разойтись, всем разойтись, у нас запрет на собрания.

Легкий ветерок колышет вязаных кукол. Чиж, задрав голову, смотрит на темные силуэты на фоне лазоревого неба. Зеваки послушно расходятся, толпа редеет, и тут он замечает на асфальте надпись белым по трафарету: СКОЛЬКО ЕЩЕ БУДЕТ ПРОПАВШИХ СЕРДЕЦ? А рядом красное пятно – нет, сердце.

Чиж почти не верит в такую возможность, но все равно ищет – смотрит по сторонам, не прячется ли она за деревом или в кустах. Вдруг из тени покажется ее лицо? Но, ясное дело, никого нет.

Пора уходить, малыш, слышит он голос полицейского и видит, что все уже разошлись, он один остался. Он вежливо кивает – простите! – и спешит прочь, а полицейский возвращается к остальным. Патрульные машины с мигалками перекрывают улицу с двух сторон. Парк оцепляют.

У перехода Чиж медлит, смотрит украдкой, спрятавшись за припаркованной машиной. Умела ли мама вязать? Вроде бы нет. Да и, как ни крути, невозможно такое сотворить в одиночку – и сеть сплести, и столько кукол связать; вот они покачиваются на ветках, словно перезрелые плоды, но держатся крепко, точно сквозь дерево проросли. Когда они успели все это здесь развесить? – удивляется Чиж и сам не знает, кто эти «они». Сквозь стекла машины видно, как полицейские спорят, что делать, и вид у них растерянный. Один запускает в сеть пальцы и дергает – тонкая ветка ломается с хрустом, похожим на выстрел. Часть сетки распускается, дюйм за дюймом. Внутри у Чижа тоже что-то ломается, он не в силах смотреть, как рушат хрупкую красоту. Куклы трепещут в красных силках, словно бьются в паутине. Голова у Чижа вот-вот лопнет от обилия мыслей.

Один из полицейских достает садовый нож и начинает кромсать, и обрезки сыплются водопадом на землю. Подходит другой, с лестницей, лезет на дерево и, сорвав с ветки куклу, швыряет на землю. Это не куклы, приходит вдруг Чижу в голову, это же дети. Головастые, с темными челками и куцыми ручками-ножками. Безротые, с глазами-пуговками, и когда крохотное шерстяное тельце шлепается в грязь, Чиж отворачивается, еле сдерживая дурноту. Смотреть на это невозможно.

Он думал, что Сэди – исключение.

Изъятие детей, связанное с ПАКТом, было и остается большой редкостью.

Не такая уж это и редкость, уверяла Сэди.

Но сколько таких случаев? – спросил он однажды. Десять? Двадцать? Сотни?

Сэди, подбоченясь, смерила его взглядом.

Чиж, сказала она с убийственной жалостью, ты что, так ничего и не понял?

Вот о чем не любят говорить и уж подавно не хотят слышать: патриотизм ПАКТа замешан на угрозе. Но есть и те, кто пытается вслух сказать о том, что происходит, разобраться самим и объяснить другим. Как мама Сэди. Есть кадры, где она стоит на улице Балтимора, аккуратно обсаженной деревьями. Обычная улица, каких не счесть, только совершенно пустая – ни машин, ни людей, ни собак, одна мама Сэди в желтой спортивной куртке, с микрофоном возле рта.

«Вчера утром, – говорит она, – на эту тихую улицу в дом Сони Ли Чун пришли сотрудники полиции и забрали ее четырехлетнего сына Дэвида. За что? За то, что Соня недавно написала в соцсетях о том, как ПАКТ пытаются использовать против американцев азиатского происхождения».

Сзади к ней подъезжают две полицейские машины с выключенными фарами – бесшумно, зловеще – и останавливаются поперек улицы. Издали видно, как выходят четверо полицейских и медленно приближаются, а механическая щетка метет и метет асфальт. Не дрожит ни камера, ни голос Сэдиной мамы. «Кажется, мы привлекли внимание полиции… Я с Пятого канала, вот моя пресс-карта, мы… – Приглушенные голоса, а потом мама Сэди говорит в камеру с непоколебимым спокойствием: – Меня арестовали». Как будто это происходит с кем-то другим, а она ведет репортаж.

Микрофон у нее забирают, губы шевелятся, но звук пропал. Один полицейский, заломив ей руки, надевает на нее наручники, другой, глядя в камеру, хватается за пистолет и беззвучно выкрикивает приказы. Невидимый оператор ставит на землю камеру, и горизонт заваливается, перечеркнув кадр. Когда их уводят, камера – по-прежнему работающая – показывает только ноги: вот они движутся к верхней кромке кадра, удаляются, исчезают.

Чижу удалось посмотреть эти кадры, потому что Сэди сохранила видео на телефоне. Строго говоря, это компромат – здесь ее мама «пропагандирует, поддерживает или одобряет непатриотичные действия в узком либо широком кругу», – но Сэди как-то умудрилась заполучить копию и все эти годы упорно ее переносила с телефона на телефон. На упрощенном смартфоне, который дали ей приемные родители (Сэди в насмешку окрестила его «поводком» – мол, она всегда на связи как на привязи, и если надо, ее всегда отыщут по координатам), это видео хранится в папке «Игры». Чижу случалось видеть ее с телефоном в углу школьной площадки или в домике для игр. На экране снова и снова ее мама, невозмутимая среди хаоса, медленно уходящая в небо.

Это был первый ее арест, рассказывала Сэди, но она только пуще расхрабрилась. Стала разыскивать тех, у кого из-за ПАКТа забрали детей, уговаривала дать интервью. Пыталась узнать, где сейчас дети. Хотела заснять, как забирают ребенка; задействовав все свои связи в службе опеки, в мэрии, пыталась выяснить, кто на очереди.

Вскоре с мамой Сэди связалась по электронной почте ее начальница Мишель: кофе в выходные, поболтаем. Неофициально, с глазу на глаз. Мишель заглянула в гости с двумя бумажными стаканчиками кофе, и они устроились на кухне. Сэди маячила в коридоре, никто ее не замечал. Ей было одиннадцать.

Эрика, меня тревожит, говорила Мишель, потягивая кофе с молоком, как это может аукнуться.

Журналиста со Второго канала недавно оштрафовали за слова, что ПАКТ поощряет дискриминацию азиатов, – дескать, они подрывают устои общества, а он призывает их жалеть. Телеканал выплатил штраф, почти четверть годового бюджета. В Аннаполисе у другого канала отобрали лицензию. Там тоже критиковали ПАКТ – не иначе как совпадение.

Я журналист, сказала мама Сэди. Говорить об этом – моя работа.

Канал у нас маленький, отвечала Мишель. И вот в чем загвоздка: если урезать бюджет, мы еле-еле выйдем в ноль. И если от нас откажутся спонсоры…

Она осеклась, мама Сэди вертела в руке кофейный стаканчик.

А они что, грозятся? – спросила она, а Мишель ответила: двое уже отказались. Но это еще полбеды. Как это аукнется тебе, Эрика? И твоим родным.

Давняя дружба связывала этих двух женщин, белую и черную. Вместе ездили они на природу, вместе отмечали праздники. Замужем Мишель никогда не была и детей не имела, телеканал называла своим детищем. Когда родилась Сэди, Мишель связала ей желтую кофточку и пинетки; она водила Сэди в зоопарк, в океанариум, возила в форт Уильям-Генри[1]. Тетечка Шелли, называла ее Сэди.

Ходят слухи, продолжала Мишель. Страшные слухи. Не одним азиатам и участникам протестов стоит бояться ПАКТа, Эрика. Давай мы тебе на время сменим амплуа, поручим тебе что-нибудь подальше от политики.

То есть как – подальше от политики? – переспросила мама Сэди.

Боюсь, как бы с тобой чего не случилось, если продолжишь в том же духе, сказала Мишель. Или с Львом. А больше всего боюсь за Сэди.

Мама Сэди не спеша отхлебнула из стаканчика. Кофе давно остыл.

По-твоему, если я сдамся, спросила она наконец, то нам ничего не грозит?

Сэди забрали через несколько недель.

Пришли они поздно вечером, рассказывала Сэди. После ужина. Она как раз вышла из душа и сидела, завернувшись в полотенце, когда раздался звонок. Мама расчесывала Сэди волосы – густые, курчавые, непослушные, – и тут внизу послышался громкий, сердитый папин голос. Следом – два незнакомых голоса, мужских. Мама, взяв в руку прядь, бережно расчесывала, и вот что запомнилось Сэди: сзади по шее сползает капля, мама уверенной рукой распутывает узелки.

Она не дрожала, рассказывала Сэди с гордостью. Ничуточки.

Может быть, она не знала, что сейчас будет? – предположил Чиж.

Сэди мотнула головой: все она знала.

Мама обняла ее, поцеловала в лоб. Сэди еще не понимала, в чем дело, но страх уже просочился ей в душу, по влажной коже пробежал холодок. Она прильнула к маме, уткнулась в ее мягкую шею с такой силой, что чуть не задохнулась.

Не забывай нас, хорошо? – сказала мама. Сэди так ничего и не успела понять, когда открылась дверь ванной. Человек в полицейской форме. Снизу все гремел папин голос.

Полицейских, как выяснилось, было четверо. Двое остались внизу с папой, третий – наверху с мамой, а четвертый топтался под дверью детской, пока Сэди одевалась. Растерявшись, она надела пижаму в радужную полоску, будто готовилась ко сну, как в обычный день. Пусть она вернется в комнату, переоденется, сказала мама, когда Сэди вышла в прихожую, дайте я хотя бы косички ей заплету. Но полицейский в коридоре покачал головой.

Теперь, сказал он, она не ваша забота.

Взяв Сэди за плечо, он повел ее вниз по лестнице, и Сэди наконец поняла, что творится что-то ужасное, но в то же время не верила, что это все наяву. Она обернулась к маме за подсказкой: что делать – кричать? сопротивляться? бежать? смириться? – но полицейский в синей форме заслонил своей широкой грудью маму, виден был лишь кусочек руки. И Сэди вспомнила, чему ее всегда учила мама: с полицейскими держись очень вежливо, говори «пожалуйста» и «спасибо», обращайся к ним «сэр» или «мадам». Не зли их ни в коем случае. Сэди завели в большую черную машину, полицейский усадил ее сзади, пристегнул, и Сэди сказала «спасибо». Позже, когда ее отвезли в участок, потом в аэропорт, а оттуда в приемную семью и она поняла, что домой больше не вернется, она пожалела, что сказала «спасибо», пожалела, что ушла так безропотно.

Первые приемные родители хотели сменить ей имя. С новым именем в новую жизнь, уговаривали они, но Сэди ни в какую.

Меня зовут Сэди, и точка.

Две недели ее упрашивали, потом сдались.

В те дни многое стало для нее новым. Новая семья, новый дом, новый город, новая жизнь – этого она не в силах была изменить, но отстаивала то немногое, что могла. Придя в школу, она остановилась у крыльца, сбросила пышное цветастое платье, в которое ее нарядили, оставила на газоне и зашла в класс в трусах и майке. Звонок директора школы; гневная нотация приемных родителей. На следующее утро Сэди проделала то же самое. Вот видите, твердили все. Что за родители?.. Она же пещерный человек!

Вторая приемная мать пыталась распутать густое облако Сэдиных волос. Придется их выпрямить, сказала она, отчаявшись, и ночью, когда все уснули, Сэди прокралась вниз, на кухню, за ножницами. И с тех пор ходила стриженая, с ореолом кудряшек вокруг головы. Не знаю, что с ней делать, жаловалась приемная мать подруге, думая, что Сэди не слышит. Ей как будто совершенно все равно, как она выглядит.

Все они были добрые люди, все добра ей желали. Их выбрало правительство как благонадежных граждан, способных привить ребенку патриотические ценности.

Что-то с ней не так, сказала при Сэди по телефону ее нынешняя приемная мать – раз в неделю звонил соцработник, собирал доказательства, что Сэди нужно оставить в приемной семье. За все время, что она здесь, ни разу не заплакала. Я даже за дверью стояла по ночам, слушала. Хоть бы раз всхлипнула! Вот и скажите, мыслимое ли дело, чтоб ребенок такое пережил, и ни слезинки? Да. И я того же мнения. Что у нее за родители, раз воспитали ее такой черствой и бездушной?

И вздохнула. Делаем все, что в наших силах, продолжала она. Постараемся залечить все раны.

Спустя несколько недель Сэди нашла в столе у приемной матери письмо. Ввиду серьезных эмоциональных травм, нанесенных ребенку в семье, рекомендуем окончательное изъятие. Приемные родители назначаются постоянными опекунами.

И верно, Сэди никогда не плакала. Несколько раз она показывала Чижу письма на свой прежний адрес, нацарапанные на тетрадных листках, – последнее вернулось со штампом «АДРЕСАТ ВЫБЫЛ». Даже тогда Чиж не видел у нее слез.

Но, застав ее на корточках в углу площадки, лицом к проволочной сетке, Чиж всякий раз отворачивался, чтобы ей не нужно было храбриться. Пусть она побудет наедине со своим горем или с чем-то другим, еще более тяжелым, чем она горе заслоняет.

В мае Сэди предложила ему: давай сбежим.

Поедем и найдем их.

Он знал, что Сэди пускалась в бега и раньше, но ее всякий раз возвращали. На этот раз, настаивала она, все у меня получится. Ей недавно исполнилось тринадцать – считай, взрослая.

Бежим со мной, Чиж, уговаривала Сэди. Мы их точно найдем.

То есть ее родителей и его маму. Сэди свято верила, что они где-то рядом, возможно, даже вместе, и их можно найти. Красивая, утешительная сказка.

Тебя же поймают, испугался Чиж.

Нет, не поймают, отрезала Сэди. Я собираюсь…

Но Чиж перебил ее: не говори, не хочу знать. Вдруг меня спросят, куда ты делась?

Он смотрел, как она раскачивается на соседних качелях, взлетает все выше и выше, и вот ноги задрались над перекладиной, цепочка провисла. И Сэди с визгом прыгнула в воздух, в пустоту. Когда Чиж был маленький, он любил прыгать с качелей прямиком в мамины объятия. Сэди ведь ничем не заслужила такого, думал Чиж, это все ее родители виноваты, зачем они так с ней обошлись? Почему сразу не остановились, как можно быть такими безответственными? Сэди встрепенулась, выглянула из травы, куда она приземлилась. Она не ушиблась. Она смеялась.

Прыгай, Чиж, крикнула она, но прыгать он не стал, а дождался, пока остановятся качели, и чиркнул кроссовками по гравию, испачкав их серой пылью.

Сейчас он мысленно видит ее перед собой: Сэди в воздухе, с раскинутыми руками, взрезает небо. Когда она сбежала, никто не знал, куда она делась; одноклассники и даже учителя вели себя так, будто и вовсе не было никакой Сэди. Наверняка уже появились в Сети фотографии из общественного сада – ветви деревьев, словно чьи-то руки, держат крохотные фигурки, подставляют их свету. Тысячи маленьких Сэди на голубом фоне.

На следующее утро по дороге в школу он видит, что стало с деревьями: с них все сорвано, лишь темнеет грубая кора. Ни следа вчерашнего. Но если присмотреться, вдоль стволов – будто свежие раны: сломанные ветки там, где сдернули пряжу. Одинокая красная нитка втоптана в грязь. Надо разобраться, что здесь случилось; и когда он думает о Сэди, его вдруг осеняет, с чего начать.

После школы он должен идти сразу домой. Никуда не выходи, велит ему папа. И делай уроки. Но сегодня обычной дорогой он не идет. Он сворачивает на Бродвей и мимо школы старшей ступени, где ему предстоит учиться через несколько лет, направляется к большой публичной библиотеке, где ни разу еще не бывал.

«Библиотека» от греческого «библио» – «книга», «тэке» – «хранилище», «короб», рассказывал папа. А слово «короб» происходит от латинского «корбис» – «корзина», «плетеная посуда» из коры, лыка, бересты. В старину, кстати, писали на коре.

Вспоминается одна осенняя прогулка. Папа провел тогда рукой по стройному березовому стволу, и береста отслоилась, закурчавились хлопья, белые, как бумага.

Вот так и со словами, объяснял ему папа. Снимаем слой за слоем, раскрываем значение.

Давным-давно, в Музее естествознания: гигантский спил древесного ствола, диаметром больше папиного роста. На бежевой древесине карамельно-желтые кольца. Чиж с папой их сосчитали, от коры до сердцевины, потом в обратную сторону. Папа провел по древесине пальцем. Это дерево посадили, когда Джордж Вашингтон был еще мальчишкой. Вот Гражданская война, вот Первая мировая, Вторая мировая. Вот год папиного рождения. А вот год, когда все рухнуло.

Видишь? – сказал папа. Там, внутри, вся история. Снимаешь слой за слоем, и они все объясняют.

Библиотека, она как замок, рассказывала ему Сэди. Она туда ходила каждый день, стараясь урвать пять минут по дороге из школы, спешит туда чуть ли не бегом, посидит сколько можно – и галопом домой. Сэди, не мешало бы тебе мыться почаще, ворчала приемная мать, когда Сэди влетала в дом взмыленная, помятая. Тебя же поймают, беспокоился Чиж, но Сэди хоть бы что. Родители каждый день читали ей перед сном, и если Чижу истории только растравляли раны, то для Сэди они были как целительный бальзам. Настоящий замок, повторяла она с трепетом. Чиж в ответ всегда закатывал глаза, но теперь он понимает, что это недалеко от истины: библиотека – внушительное здание из песчаника, с арками и башней, а новое крыло стеклянное, сплошь из острых углов, и Чиж, поднимаясь по лестнице, чувствует, будто попал разом в прошлое и в будущее.

Не каждый день он видит вокруг столько книг, и в первую минуту голова кружится от такого изобилия. Полки, полки, полки. Столько, что впору заблудиться. Библиотекарша за стойкой – темноволосая, в розовом свитере – косится на Чижа поверх очков, как на чужака, и Чиж спешит юркнуть в проход, спрятаться от ее взгляда. Вблизи он замечает, что многих книг нет на местах, полки беззубо скалятся. И все-таки он чует, что здесь-то и таятся ответы – спрятаны между страниц книг, которые отсюда унесли. Его задача – найти их.

Сбоку к полкам прибиты таблички, список тем для каждого стеллажа – с запутанной нумерацией, в непостижимом порядке. В некоторых разделах по-прежнему изобилие: «Транспорт», «Рыбы, змеи, ящерицы», «Спорт». Другие полностью опустошены. Когда Чиж добирается до стеллажа номер 900, там почти ничего нет – пустые полки стоят, словно обглоданные скелеты, дробя на квадраты солнечный свет. Немногие уцелевшие книги как темные пятнышки. «Ось Китай – Корея и новая холодная война». «Внутренняя угроза». «Конец Америки: Китай на подъеме».

Блуждая по проходам, Чиж замечает кое-что еще: в библиотеке, можно сказать, ни души. Он здесь единственный посетитель. На втором этаже – ряды свободных кабинок для чтения, длинные столы, где никто не сидит. И внизу та же картина – незанятые стулья да сиротливая табличка: Передумали? Решили не брать книгу – положите на тележку. Никакой тележки здесь больше нет, голый линолеум. Город-призрак, и он, Чиж, – живой в стране мертвецов. Он проводит пальцем вдоль пустой полки, оставив в пушистой пыли блестящую дорожку.

В подвальном этаже, в самом дальнем углу, он находит раздел «Поэзия», обводит взглядом полки в поисках буквы М. Кристофер Марло, Эндрю Марвелл. Эдна Сент-Винсент Миллей. Неудивительно, что за Мюссе сразу следует буква Н, и все же грустно, что ее имени там нет.

Нет, не стоило сюда приходить. Здесь какая-то запретная зона, и зря он все это затеял. Острый металлический запах щекочет ноздри. Чиж пробирается поближе к стойке, где библиотекарша с холодной деловитостью сортирует книги, доставая из ящика. Только бы не встретиться с ней взглядом. Если она обернется, надо удирать.

Чиж следит за ней, спрятавшись за стеллажом, ждет. Библиотекарша берет из синего пластмассового ящика очередную книгу, заглядывает в список, ставит галочку. Затем, неизвестно для чего, одним движением пролистывает книгу – страницы веером – и, захлопнув, кладет в стопку. Берет другую и точно так же пролистывает. И третью. Она что-то ищет, понимает Чиж, – и наконец, в одной из книг, находит. На этот раз она пробегает список дважды и откладывает ручку. Этой книги, как видно, в списке нет. Она не спеша листает книгу, страница за страницей, и вот у нее в руке какая-то бумажка.

Издалека видно, что там что-то написано. Выглянув из-за стеллажа в надежде разобрать хоть слово, Чиж попадается на глаза библиотекарше.

Мгновенно свернув бумажку вдвое и спрятав, она спешит к Чижу.

Эй, ты что там делаешь? Я с тобой разговариваю. Я тебя вижу. Вылезай! А ну вылезай!

Она берет Чижа за локоть.

И давно ты здесь прячешься? Чем ты тут занят?

Вблизи она кажется и старше, и моложе, чем он ожидал. В длинных каштановых волосах стальной проволокой блестит седина. Она, наверное, старше мамы, думает Чиж. Но есть в ней и что-то от юной девушки: в носу поблескивает серебряное колечко, лицо очень живое, и кого-то она ему напоминает. Спустя миг его осеняет: Сэди. Тот же озорной блеск в глазах.

Простите, говорит Чиж. Я просто… я ищу одну сказку. Вот и все.

Библиотекарша разглядывает его поверх очков.

Сказку? А что за сказка?

Чиж оглядывает лабиринт книжных стеллажей, библиотекарша сжимает его локоть, а в другой руке держит… что? Чиж заливается краской.

Не помню, как называется. Мне ее рассказывали очень давно, там был мальчик и много кошек.

Вот и все подробности?

Сейчас она его вышвырнет. Или позвонит в полицию, и его арестуют. Своим детским чутьем он понимает, что наказывают далеко не всегда за дело. Цепкие пальцы еще сильней впиваются ему в локоть.

Она в задумчивости прикрывает глаза.

Мальчик и много кошек… откликается она эхом. Слегка ослабляет хватку, а потом и вовсе разжимает пальцы. Гм. Есть такая детская книжка, «Миллионы кошек». Про то, как старик со старушкой хотят завести самую красивую кошку на свете. И находят сотни кошек, тысячи кошек, миллионы кошек. Знакомо это тебе?

Чиж качает головой: ничего не вспоминается.

В той сказке есть мальчик, повторяет он. Мальчик и сундук.

Сундук? Библиотекарша закусывает губу. В глазах ее вспыхивает огонек, она вся напряглась, и представляешь ее кошкой на охоте – ушки на макушке, шерсть дыбом. В книге «Сэм, Бэнгз и лунный свет» есть мальчик, а сундука, насколько я помню, нет. У Беатрис Поттер кошек много, но нет никаких мальчиков. Это книжка-картинка или роман?

Не помню, признается Чиж. Про все эти книги он слышит впервые, и голова идет кругом – столько на свете сказок, о которых он знать не знает! Это все равно что услышать, что есть новые цвета, которых он в жизни не видел. Я ее на самом деле не читал, объясняет он. Это сказка, мне ее рассказывали однажды.

Гм.

Библиотекарша разворачивается с небывалой прытью – пойдем поищем – и спешит прочь, украдкой сунув в карман свернутую бумажку.

Шагает она так стремительно, что он едва не теряет ее из виду. Полка за полкой, мимо проносится целый мир в миниатюре: «Традиции и этикет», «Одежда и мода». Этот мир она знает вдоль и поперек и наверняка могла бы нарисовать по памяти, словно карту, по которой много раз путешествовала.

Вот мы и пришли, говорит она. Фольклор.

Барабаня пальцами по книжным корешкам, она бегло читает названия, оценивая в уме каждую книгу.

Есть такая сказка, «Кошачья шкурка», – и, сняв с полки книгу, она протягивает ее Чижу. На обложке позолоченные буквы, тесный круг рыцарей и золотоволосых красавиц.

Есть в этой книжке еще одна сказка, «Дружба кошки и мышки». Чем кончается, сам догадайся. Только мальчика там нет. Есть, конечно, и «Кот в сапогах», но сын мельника вряд ли за мальчика сойдет, да и сундука там тоже нет, и кот всего один.

Не дожидаясь ответа Чижа, она продолжает: давай подумаем. Ханс Кристиан Андерсен? Нет, вряд ли. Есть легенда о том, как кошка баюкала в колыбельке младенца Иисуса, а колыбелька – это почти что сундук. Или, может быть, это миф? Богиня Фрейя ездила в колеснице, запряженной кошками, а еще есть Бастет, как же без нее, – но там ни сундуков, ни мальчиков. А у древних греков ничего не припомню про кошек.

Она потирает висок костяшкой узловатого пальца. О Чиже она, кажется, почти забыла и разговаривает сама с собой. Или с книгами, словно они живые существа и могут откликнуться. К немалому его облегчению, она как будто забыла и о том, что он подглядывал, и о таинственной бумажке.

Больше ничего не вспоминается? – спрашивает она.

Нет, отвечает Чиж, ничего.

Он вертит в руках сборник сказок. Сзади на обложке – убитый дракон на шесте, из пасти веревкой свешивается красный язык. В горле у Чижа встает жаркий комок, Чиж щурится, сглатывает, пытаясь прочистить горло.

Эту сказку мне мама рассказывала, давным-давно. Да ладно, обойдусь.

Он готов уйти.

Кажется, вспомнила одну старую детскую книжку, говорит библиотекарша. И добавляет, понизив голос: японскую сказку.

Она замирает, окидывает взглядом стеллаж, электронную справочную в конце ряда.

Но ее там нет.

И, щелкнув пальцами, она кивает Чижу, как будто он сам нашел ответ.

Пойдем со мной.

Чиж идет за ней следом между рядами к двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Ключом на шнурке библиотекарша открывает дверь. Комната доверху забита книгами, на письменном столе громоздятся кипы бумаг. Картотечные шкафы, вентилятор. Пыль. Но они идут мимо стола к ржавой железной двери, зеленоватой, будто заплесневелой. Библиотекарша толкает дверь плечом и, подцепив ногой корзину для бумаг, подпирает ею дверь, чтоб не закрывалась. Бок у корзины продавлен – как видно, ее подставляют под дверь уже не первый год.

Библиотекарша кивком подзывает Чижа: давай еще кое-где поищем.

За дверью площадка, отгороженная подъемной железной решеткой. Должно быть, раньше тут разгружали грузовики с книгами из других библиотек. Теперь грузовику здесь не развернуться, площадка завалена ящиками и коробками – похоже, ею не пользуются уже несколько лет.

По межбиблиотечному абонементу стали заказывать меньше книг, поясняет библиотекарша. Ящик-другой в неделю, не больше – проще их подвезти к главному входу.

Помогая ей разгребать коробки, Чиж замечает под ними что-то еще – большой деревянный шкаф, больше, чем комод у него дома, с десятками выдвижных ящичков.

Он уже много лет стоит без дела, с тех пор как мы перешли на цифровой каталог, говорит библиотекарша, убирая последние коробки. Вынесли его, чтобы место освободить. А потом грянул Кризис. А бюджет нам как урезали, так до сих пор никак не восстановят. Городской администрации этот шкаф не нужен, а нам не на что грузчиков нанять, чтоб вывезли.

Она гладит медные ярлычки на ящиках, выдвигает один.

Ну, давай посмотрим. Книга, которая мне вспомнилась, очень старая.

Чиж глядит и диву дается: ящик набит карточками, на каждой что-то аккуратно написано мелкими буквами. Библиотекарша проворно перебирает их, и Чиж едва успевает различать слова. «Кошки – литература». «Кошки – мифология». Каждая карточка, догадывается Чиж, – книга. Он даже не думал, что их так много.

Библиотекарша радостно ахает, будто разгадала загадку, ребус или нашла по карте, где спрятаны сокровища. И протягивает Чижу одну из карточек.

«Кошки – фольклор – Япония – сказки в обработке. Мальчик, который рисовал кошек».

Внутри у него что-то отзывается, словно камертон, – узнал! Из горла рвется глухой вскрик.

Та самая, говорит он. Кажется – кажется, она.

Библиотекарша смотрит на обратную сторону карточки.

Этого-то я и боялась, вздыхает она.

Ее у вас нет? – спрашивает Чиж, и она в ответ качает головой.

Изъята. Здесь написано, три года назад. Наверное, кто-то пожаловался. Дескать, подогревает проазиатские настроения или что-то в этом духе. Кое у кого из наших спонсоров есть… мнения. Насчет Китая и всего хоть смутно похожего. А нам без их щедрости никуда. А может, кто-то решил перестраховаться и заранее от нее избавился. Здесь, в государственных библиотеках, нельзя рисковать. Какому-нибудь озабоченному гражданину ничего не стоит заявить, что мы ведем себя непатриотично. Сочувствуем потенциальным врагам.

Она со вздохом возвращает карточку на место.

Я хотел найти еще одну книгу, начинает Чиж осторожно. «Пропавшие наши сердца».

Библиотекарша пронзает его острым взглядом. Смотрит на него долго-долго, испытующе.

Прости, отвечает она сухо. Этой книги у нас больше нет, точно нет. И, скорее всего, нет нигде.

Она с шумом задвигает длинный ящичек.

А-а, отвечает Чиж. Он знал, что это почти невозможно, и все равно в нем тлела искорка надежды, а теперь и этот огонек гасят, и он тает в воздухе сизым облачком.

А что с ними сделали? – спрашивает, чуть подумав, Чиж. Со всеми этими книгами?

Встает перед глазами картинка из учебника истории: посреди городской площади жгут горы книг. Библиотекарша, будто прочитав его мысли, косится на него с усмешкой.

Да что ты, у нас книги не жгут. Мы… мы же в Америке! Так?

Она смотрит на Чижа, подняв бровь. Шутит она или говорит серьезно? Трудно сказать.

Книги у нас не жгут. Их у нас перерабатывают. Как цивилизованные люди, да? Измельчают, пускают на туалетную бумагу. Этими книгами кто-то давно уже подтерся.

А-а, вздыхает Чиж. Так вот где теперь мамины книги. Ее стихи перемололи в серую массу, спустили в канализацию вместе с нечистотами. Жгучие слезы застилают ему глаза.

Эй, окликает библиотекарша, что с тобой?

Чиж кивает, шмыгая носом: все в порядке.

Больше она его не расспрашивает, не выпытывает, почему он плачет, а молча протягивает ему бумажный платок.

Сраный ПАКТ, ворчит она под нос, и Чиж потрясен до глубины души: взрослые обычно при нем не ругаются.

Вот что, говорит она чуть погодя. Может быть, где-нибудь в другой библиотеке еще хранится та книга о кошках. В одной из больших библиотек – например, в университетской. Нам нельзя, а им можно, в исследовательских целях. Но даже если она там есть, надо будет на абонементе спросить. Принести документы, объяснить, для чего она тебе.

Чиж кивает.

Удачи, желает она. Надеюсь, ты ее найдешь. И вот что, Чиж, если нужна будет помощь, заходи, постараюсь тебе помочь.

Чиж так растроган, что сначала даже не удивляется, откуда она знает его имя.

Надо спросить у папы, когда он придет с работы, решает Чиж. Пусть поищет ту книгу в библиотеке. Наверняка в университетских фондах есть сборник японских сказок, а в нем – та самая сказка. Там до сих пор хранится много восточной литературы, тысячи книг; то и дело кто-то пишет петиции – мол, все их нужно изъять, не только китайские, японские, камбоджийские и прочие, но даже книги о странах Востока. В новостях Китай называют «серьезнейшей извечной угрозой», политики опасаются, что книги на восточных языках могут содержать антиамериканские призывы и даже зашифрованные послания; иногда родители жалуются, если их дети решают изучать китайский язык или историю Китая: «В университете им должны образование дать, а не мозги промывать!» Каждый раз эти новости попадают в университетскую газету, потом на телевидение; в конгрессе кто-то произносит гневную речь о том, что университеты – «рассадники вредной идеологии»; проректор отвечает публичным заявлением в защиту библиотечного фонда. Чиж все это видит в газетах, когда папа их листает. «Если мы чего-то боимся, тем более стоит это глубоко изучить».

Пусть папа просто проверит. Посмотрит, сохранилась ли книга, и если да, принесет Чижу. На денек. И не придется говорить ни о письме, ни о маме. Ему нужна только книга, только сказка про мальчика и кошек, – ну что тут плохого? Она ведь даже не китайская. Вот придет с работы папа, он и спросит.

Но папы все нет, и нет, и нет. Они живут без телефона: от городских номеров все давно отказались, в общежитиях кабели оборвали много лет назад – делать нечего, придется ждать. Вот на часах уже шесть, семь. На ужин они опоздали, в столовой уже достают отпаренные кастрюли, ссыпают в помойные ведра засохшие объедки, оттирают дочиста столики. Чиж смотрит из окна, как гаснут огни в столовой, один за другим, и страх запускает ему в сердце тонкие щупальца. Где папа? Вдруг что-то случилось? В девятом часу ему вдруг вспоминается сегодняшний поход в библиотеку, надпись «Ничего не найдено» на мониторе школьного компьютера. Как миссис Поллард щелкала ручкой у него за спиной, как библиотекарша спрятала в карман непонятную бумажку. И полицейский с дубинкой в общественном саду. И Сэди, и ее мама, которая задавала вопросы, вникала в тайны. Всегда кто-то за тобой следит, понимает Чиж, и если кто-то его видел, вдруг папу обвинили, вдруг папу…

Ближе к девяти он слышит, как внизу скрипит дверь, потом захлопывается – лифт уже три дня не работает, – и стучат по коридору шаги. Папа. Чижа так и тянет броситься ему навстречу, как раньше, когда он был совсем маленьким и едва мог обхватить руками папины колени и думал, что папа – самый высокий человек на свете. Но папа так устал, вымотался, взмок после подъема по лестнице, что Чиж не решается, будто тронь папу – и тот не удержится на ногах.

Ну и денек, вздыхает папа. Из ФБР к нам заявились, сразу после обеда.

Чижа бросает в жар, потом в холод.

Наводят справки об одной преподавательнице с юридического. Потребовали список всех книг, что она брала в библиотеке. А когда список принесли, им и сами книги понадобились, все до единой. Шесть с половиной часов искал. Четыреста двадцать две книги.

Чиж шумно втягивает воздух, только сейчас он понял, что все это время не дышал.

А зачем им книги? – спрашивает он осторожно.

Еще неделю назад он не задал бы этот вопрос; неделю назад это его не испугало бы, даже не удивило. Может быть, приходит ему в голову, может быть, удивляться тут и нечему.