Дом сна Коу Джонатан

6

В тот день, в два часа, Терри вошел в пустой кабинет доктора Даддена, не испросив разрешения и даже не поставив никого в известность, и умело отсоединил телефон. Он подключил свой ноутбук к телефонной розетке и нажал кнопку «Отправить», тем самым запустив стремительно развивающуюся, но сложную последовательность событий. Двоичные данные преобразовались в аналоговый сигнал, электрический ток повлек рецензию по телефонным линиям и через несколько секунд доставил ее в отдел искусств, где факсимильный аппарат преобразовал рецензию в цифровой вид и отправил на термопечатающую головку, чтобы восстановить текст на бумаге. В этом виде рецензия поступила к редактору отдела искусств, который быстро ее просмотрел, посмеялся и одобрил к публикации, так что на следующее утро ее прочел, быть может, каждый двадцатый из четырехсот тысяч читателей газеты, и одним из этих читателей оказалась Сара, заснувшая, читая рецензию в учительской во время утренней перемены.

Сару чувствовала, что на нее наваливается сонливость, но бороться с ней не могла.

Слова перед глазами то фокусировались, то расплывались.

Она заставила себя сосредоточиться, но ни к чему хорошему это не привело. Веки наливались тяжестью…

Разбудила ее Кэтрин десять минут спустя – осторожно потрясла Сару за плечо и сказала:

– Сара, проснись. Перемена заканчивается.

– Я заснула? Черт. – Сара выпрямилась на стуле и, щурясь, оглядела комнату. Коллеги уже расходились по классам, на этот раз ее не потревожил даже звонок. Она крикнула вслед Норману (высокий практикант с беспокойным взглядом, которому едва минуло двадцать):

– Я подойду чуть позже, хорошо?

– Да-да, ничего страшного.

– Минут через двадцать.

Наверное, он считает меня очень странной, подумала Сара и, открыв пузырек с мазиндолом[18], положила в рот пару таблеток.

Слишком вежлив или слишком пуглив, чтобы возразить.

Когда учительская опустела, Сара налила себе очередную чашку кофе и медленно, с усилием вспомнила, о чем прочла в газете. Рецензия Терри на фильм. Странно, что она до сих пор еженедельно получает его критические статьи, хотя самого Терри не видела больше десяти лет. Из поверхностного знакомства с его работами Сара составила на удивление полный образ: она знала вкусы Терри в музыке и кино, знала, что он по-прежнему живет в Лондоне; она могла представить, какова его светская жизнь, у нее даже имелись вполне разумные догадки относительно его дохода (в три раза больше, чем у нее? в четыре?). Но для него она, наверное, перестала существовать. Вспоминает ли Терри о том времени, когда они жили в одной квартире после окончания университета; спрашивает ли себя, что с ней сталось?

Не то чтобы это имело значение. Не то чтобы это хоть что-то меняло.

Сара вновь взялась за рецензию и не сумела вспомнить, сколько она уже прочла. Бегло проглядев статью, она решила, что на этот раз текст куда более связный, чем большинство опусов Терри. По крайней мере, в целом его оценка фильма была восторженной. «Удовольствие для всей семьи» – таков был его (не самый оригинальный) вывод, и прочитав последнюю фразу, Сара позволила себе горькую усмешку. Хорошо им, подумала она, людям, у которых есть семья. А куда деваться остальным?

В последнее время ее мысли все чаще текли именно в таком направлении, и она решила немедленно выкинуть их из головы. Отложив газету, Сара потянулась к высокой и шаткой стопке папок, вытянула из нее несколько бланков для результатов второго этапа контрольной проверки знаний – один из многих бюрократических побочных продуктов Национального управления школьных программ. Анкеты в какой-то степени отвлекли ее – пока не пришло время пойти проведать, как Норман справляется с преподаванием английского языка и литературы.

Сара испытывала некое предчувствие – Норман будил в ней сложную смесь изумления и сочувствия. В пользу практиканта говорили преданность делу, добродушие и, казалось, искренняя симпатия к детям (к сожалению, ничего похожего на взаимность не наблюдалось). Однако Норман был до смешного наивен, а его методы – слишком старомодными для столь молодого человека. Хотя Сара и понимала, что ей легко критиковать: за одиннадцать лет работы атмосфера в школе изменилась столь кардинально, что она с содроганием думала, как повела бы себя, начинай она сейчас. Сара искренне восхищалась всяким, кто в наши дни шел работать в школу.

Вчерашний урок, на котором она присутствовала лишь последние десять минут, больше напоминал хаос. В полном соответствии с правительственным указом знакомить школьников с «классической поэзией», Норман предложил классу «Упавшую звезду» Джона Донна[19], что, на взгляд Сары, не слишком подходило для десятилетних детей. Поначалу класс откровенно скучал, но к моменту ее появления школьники уже вовсю упражнялись в остроумии и безудержно веселились. Как обычно, заводилой выступал Энди Эллис, который в ответ на вопрос, какие мысли вызывает у него строка «Научи меня песням русалок», сказал, что она напоминает ему название фильма, который они с другом недавно взяли в прокате, поскольку слыхали, будто это кино про лесбиянок. Не обращая внимания на усилия Нормана сменить тему, Энди принялся расписывать свое глубочайшее разочарование – фильм оказался слабоват по части того, что он с обезоруживающей откровенностью назвал «работой девушки на девушке». Выступление Энди спровоцировало оживленную дискуссию среди мужской половины класса – но не по поводу таланта Джона Донна рифмой живописать морские пейзажи, а о том, можно ли разглядеть лобковые волосы Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», если умело воспользоваться стоп-кадром. В конце урока – очень неразумно, на взгляд Сары, – Норман попросил учеников написать стихотворение о звездах и на следующий день принести его в школу.

Вот и сейчас класс Нормана бесновался. Правда, при ее появлении ученики слегка угомонились. Сара направилась к пустой парте в последнем ряду, отметив, что веселье вызвано домашним заданием – стихами о звездах. Одна из девочек, Мелани Харрис, едва сдерживала слезы. После прихода Сары зачитали пару невыразительных произведений, которые сопровождались отчетливым, хоть и приглушенным, бормотаньем и смешками. И тут наступил черед Энди Эллиса.

Уже первая строчка стихотворения Энди «Слушай, ты, вонючий пидор, мудозвон» вызвала некоторую тревогу – по крайней мере у Сары. Будь на то ее воля, она бы, наверное, вмешалась, но Норман шокированно молчал и без помехи дал исполнить произведение целиком.

Пока половина учеников сидела, раскрыв рты – то ли от благоговения, то ли от изумления, зато другая половина – почти все мальчишки и одна-две девочки – наградили Энди бурной овацией. Несмотря на неловкость ситуации, Сара не могла не отметить, что реакция на стихотворение разделила класс скорее по половому, чем по расовому признаку. Сам Энди происходил из белой семьи (довольно обеспеченной), так что его попытки в области гангста-рэпа выглядят весьма похвальными, подумала она. Еще Саре понравилось, как изобретательно он умудрился обыграть тему звезд. Разумеется, ничего подобного она бы говорить не стала – в подобной ситуации Сара попросила бы Энди остаться после урока и поспешила бы вызвать следующего чтеца. Однако Норман, обретя дар речи, казалось, преисполнился решимости ступить на еще более зыбкую почву.– Очень интересно, Энди, – сказал он, когда гвалт немного стих, – но мне интересно, насколько хорошо ты понимаешь, что написал.

– Отлично понимаю.

– Да-да, мы понимаем, сэр, – подхватил другой мальчик.

– Мы понимаем каждое слово, сэр, – сказал третий.

(Сара подавила искушение закрыть лицо ладонями. Она знала, что учителя называют «сэр», только когда класс находится в особенно агрессивном настроении.)

– А вы разве каких-то слов не поняли, сэр?

– Вы, наверное, не поняли, что такое лохматка, сэр?

– Да не понял он. Он даже «Основной инстинкт» не смотрел.

– Хватит! – заорал Норман, стараясь перекрыть гогот. – Твое так называемое стихотворение, Энди, – не что иное, как попурри из непристойностей.

– Извините, сэр, – сказал кто-то, поднимая руку, – а что такое попурри?

Норман пропустил вопрос мимо ушей.

– Просто нагромождение похабщины, где нет ни ритма, ни смысла.

– Вообще-то ритм есть, – заметил Энди. – И смысл есть, как и в стихотворении, которое вы заставили нас читать вчера.

– Смысл? Что-то я не заметил смысла.

– Ну, сэр, – сказал сосед Энди. – Один черномазый очень рассердился на своего друга и поэтому хочет его грохнуть.

– Да, сэр. И бабу свою тоже хочет грохнуть.

– Потому что она сучья шлюха, сэр.

– Заткнитесь! Все! – Норман переключился на Энди. – Ты сам это написал?

– Сам.

– Чушь. Как ты мог придумать такое?

– Ну, я много слушаю рэп, вот и появилась мысль. Я слушаю таких как Оникс, Эм-Си Рен и Ноториэс Б. И. Г. Мисс Тюдор говорит, что влияние других культур и традиций очень полезно для нас.

Норман обратил на Сару взгляд, отчасти обвиняя, отчасти взывая к помощи. Она лишь мило улыбнулась в ответ.

– И вообще, – продолжал Энди, – вчера вы говорили, что «Палп» и «Оазис» – это поэзия.

– Да, но…

– А в чем разница, сэр? Не в том ли, что Оникс – негр?

– Вы, случайно, не расист, сэр?

Молодцы мальчишки, подумала Сара. На мгновение она испытала за них едва ли не гордость.

– Ну вот что. – Губы Нормана дрожали, лицо его побелело. – Энди, с тобой мы увидимся позже. У тебя большие неприятности. Ты сам не понимаешь, насколько большие. А теперь все остальные заткнули свои ё… просто заткнулись… – Класс уже громыхал смехом. – …просто заткнулись и послушали следующее стихотворение. И чтобы до звонка я больше никого не слышал. Ясно?

Порядок восстановился только внешне, и у Сары появились совсем дурные предчувствия, когда Норман вызвал Элисон Хилл. Так получилось, что Элисон была младше всех в классе – замкнутая и молчаливая девочка. После наглого эпатажа Энди, ее голос звучал особенно робко и монотонно.

– Мое стихотворение называется «Дыры в небе», – тихо заговорила Элисон. – Когда звезды умирают, они превращаются в черные дыры. Астролог смотрел на три звезды. Он смотрел в телескоп. Одна звезда была крошечной, а две других – большие. Одна из больших звезд умерла и превратилась в черную дыру. Двум другим звездам стало так одиноко. Вокруг на миллионы и миллионы миль не было других звезд. Только чернота и пустое небо. Мне так жалко эти две одинокие звезды, – сказал астролог. Но он был слишком далеко и не мог им помочь. Так они и остались там на небе, и хотя иногда они подмигивали, им было страшно в темной пустоте.

Наступило полупочтительное молчание. Один мальчик саркастически зааплодировал.

– Очень хорошо, Элисон, – сказал Норман. – Действительно очень хорошо. Правда, я заметил одну мелкую ошибку. Кто-нибудь еще заметил? – Руку никто не поднял. – Ты назвала человека с телескопом астрологом, но думаю, ты имела в виду астронома.

– А какая разница? – спросил кто-то.

– Разница очень большая. – Норман написал оба слова на доске и с довольным видом повернулся к классу. – Как видите, эти слова отличаются всего двумя буквами, но означают совершенно различные вещи. Астроном – это серьезный ученый, который имеет дело с телескопом и другими научными приборами, при помощи которых изучает звезды, а астролог – легкомысленный и суеверный человек, который только делает вид, что изучает звезды, а на самом деле составляет гороскопы и прочую ерунду.

Сара ощутила еще одну смену настроения. Элисон, казалось, ни на что не обращала внимания, сидя с рассеянным безразличием. На какой-то миг Саре почудилось, что она видит в лице девочки блеклое отражение другого лица – безымянного, из прошлого. (Возможно, все дело было в том, как девочка кривила рот и машинально покусывала нижнюю губу.) Остальной класс был одержим желанием порезвиться.

– Вы утверждаете, что гороскопы – это несерьезно, сэр?

– Да, утверждаю.

– Но их печатают в газетах.

– Нельзя верить всему, что пишут в газетах.

– Я думаю, можно многое узнать о человеке по его знаку, – сказала одна из девочек.

– Точно, можно. У вас какой знак, сэр?

– Вы наверняка Лев, правда, сэр? Льву полагается быть очень сильным и уверенным в себе?

– Это Скорпион восходит в Уране, сэр, или просто на вас так сидят брюки?

После урока Сара вместе с Норманом направилась через спортивную площадку в столовую. Сара почти не говорила о минувшем уроке – лишь издала несколько туманных ободряющих звуков и мягко намекнула, что выбор стихотворения Джона Донна был не слишком удачен. Норман же отчаянно переживал случившееся: особенно потрясло его обвинение в расизме.

– Они просто пытались вывести вас из себя, – сказала Сара.

Норман остановился и посмотрел на нее. Солнце ярко освещало площадку, он непроизвольно сощурился и спросил:

– Вы правда так считаете?

Сара кивнула. Она провела рукой по волосам – густым, пепельно-седым волосам до плеч, которые успели очаровать Нормана, – потом, не сознавая того, захватила пальцами прядь и слегка дернула.

– У вас неплохо получается. Честное слово. – Она рассмеялась. – Знаете, мы все прошли через такое. Как вспомню, как сама начинала…

Они снова двинулись к столовой.

– Кстати, у меня для вас письмо, – сказал Норман. – Осталось в учительской, в портфеле.

Сара предположила, что письмо написал сам Норман: она чувствовала его потребность что-то сказать, сделать какое-то важное заявление. И облегченно перевела дух, когда Норман добавил:

– От одной девушки из колледжа, которая уверяет, что знает вас. Я рассказывал про вас друзьям, и эта девушка – я сам с ней не очень хорошо знаком – сказала одной моей подруге, что знала вас много лет назад, когда вы были студенткой.

Облегчение сменилось недоумением.

– Вряд ли. Всем моим студенческим друзьям уже за тридцать. Сколько ей лет?

– Около двадцати, наверное. Ее зовут Руби. Руби Шарп.

Теперь остановилась Сара. Они почти подошли к двери в столовую, мимо них группами и парами протискивались, уныло сутулясь, дети.

– Да, я действительно знала девочку по имени Руби, – медленно сказала Сара. – Не очень хорошо, но… Да, я знаю ее. Удивительно.

Она улыбнулась, на секунду увидев перед собой не кирпичный фасад корпуса естественных наук, а нечто менее осязаемое: бледное детское лицо, шапку рыжих волос, пляж… Сару пронзила боль, в горле внезапно пересохло.

– И сейчас она живет в Лондоне? – хрипло спросила она. – Тоже собирается стать учителем?

– Нет, по-моему, она занимается биологией. – Норман открыл дверь столовой, и на них навалилась крикливая, влажная духота. – Но она живет в том же корпусе, что и моя подруга, и как-то раз я заговорил о… Ну, каким-то образом разговор зашел о вас.

За обедом беседа с Норманом давалась Саре нелегко. Имя Руби, всплывшее после стольких лет, всколыхнуло целый ворох чувств, далеко не во всем приятных. И все же особых причин для тревоги у Сары не было – если проявить благоразумие, то вряд ли будет особый вред от воспоминаний о чете Шарп, смотрителях Эшдауна, об их рыжеволосой девчушке, за которой они иногда просили присмотреть. Как и от воспоминаний о вечерах на террасе Эшдауна, проведенных с Руби и Вероникой за игрой в карты или в слова, и о том дне – на пляже с Робертом.

Да, мысли неизменно возвращались к Роберту, и Сара привычно рассердилась на себя. Прошло двенадцать лет, целых двенадцать лет, с тех пор, как она его видела (последнюю и нелепую встречу Сара не считала, хотя именно от нее саднила память), но по-прежнему достаточно было напомнить о Роберте – хватало какой-нибудь мелкой детали, – и старая боль тут же вырывалась наружу. Боль, которую не смогли приглушить ни время, ни несколько изнурительных месяцев общения с психоаналитиком.

Мне тридцать пять, сказала Сара себе. Детей нет. Разведена. Не пора ли забыть о той далекой, скоротечной и не такой уж значительной дружбе.

Поток ее мыслей оборвала просьба Нормана передать кетчуп. Завороженно, не отдавая себе отчета, Сара следила, как Норман энергично мешает кетчуп с горкой водянистого картофельного пюре.

Руби постаралась, чтобы письмо вышло коротким и вежливым. Она не знала, как Сара отнесется к весточке от человека, который знал ее так мимолетно, так давно и в таком юном возрасте. Это ведь почти все равно, что писать человеку совершенно незнакомому. Руби старательно подчеркнула, что лишь память о добром отношении Сары, растревоженная случайным разговором с Норманом, побудила ее сесть за это письмо. Иной причины или скрытого смысла нет. И все же Руби не ждала ответа.

Но Сару письмо очаровало, и вскоре она передала через Нормана ответную записку, приписав в конце свой телефонный номер и предложив встретиться и где-нибудь перекусить. Вот почему в понедельник вечером, несколько дней спустя, Руби добралась до Северного Лондона и незнакомыми улицами шагала к дому Сары. В руке она сжимала написанный карандашом адрес.

Дом она отыскала довольно легко – на улице, куда надо было свернуть, как только поднимешься из подземки. Дом оказался последним в ряду, маленький и аккуратный, два этажа и подвал, эркер с цветочными ящиками. Руби пришла на десять минут раньше, поэтому миновала дом и поднялась на несколько ярдов вверх по холму, наслаждаясь вечерним солнцем и ощущением небольшого приключения – этот незнакомый Лондон так отличался от делового, но безликого района, где располагалось ее собственное жилище. Ей нравились крутые и узкие улочки, высокие дома, обсаженные деревьями тротуары, полное ощущение, что находишься вдали от городской суеты. Здесь царила почти деревенская тишина.

Тишина осеняла и первые несколько секунд встречи Руби и Сары. Ни та, ни другая не могли вымолвить ни слова.

– Боже мой, это ведь ты, – наконец сказала Сара и поспешила объяснить свою сдержанность:

– Твои волосы…

– А… – Руби рассмеялась и осторожно коснулась волос, словно не веря, что они на месте. – Да, конечно. Небольшая смена имиджа.

Прежде волосы Руби были огненно-рыжими. Теперь они спадали на плечи изящными черными прядями.

– Перекрасилась год назад, – сказала она. – Люди почему-то не очень расположены к рыжим. Уж я-то это заметила. – И добавила уже серьезно:

– Отлично выглядишь. Мне нравятся, когда у молодых седина.

Сара улыбнулась:

– Ну, входи же.

Они радостно рассмеялись и обнялись.

Перед приходом Руби Сара смотрела новости по Четвертому каналу. Она убрала звук и отправилась к холодильнику за бутылкой «фраскати». Руби села на диван перед телевизором и обнаружила, что сидеть очень неудобно. Она оглядела просторную комнату нейтральных кремово-белых тонов, занимающую большую часть первого этажа. Мебели в гостиной явно не хватало. Небольшой сад за домом и газон перед крыльцом выглядели ухоженными, да и сам дом казался чистым и симпатичным, но Руби жилище Сары показалось каким-то бездушным. Она ожидала совсем другого.

– Я так удивилась, получив твое письмо, – начала Сара. Она устроилась в кресле напротив Руби и теперь, подавшись вперед, смотрела на девушку. Сару немного трясло, она чувствовала себя до смешного неловко. – Меня поразило, что ты вообще меня помнишь, не говоря уж об имени.

– Я ничего не забываю, – ответила Руби. – У меня очень цепкая память.

Сара заметила, что телевизор отвлекает Руби, поэтому выключила его и поставила компакт-диск с фортепьянной музыкой: Билл Эванс[20], подарок Энтони к третьей годовщине свадьбы (один из немногих дисков, которые ей действительно нравились). Она сомневалась, что музыка придется по вкусу Руби, но решила, что это поможет снять напряжение.

– На днях я побывала у Эшдауна, – вдруг сказала Руби.

– Да?

– Внутрь не заходила. Просто подошла и осмотрела снаружи. Там больше нет студентов. Его превратили в клинику, где изучают людей с…

– …с нарушениями сна. Да, я знаю.

– А кто тебе сказал?

– Мой врач. – Сара отпила вино. Она понимала, что пьет слишком быстро. – Он предложил мне туда записаться.

– Зачем? – спросила Руби и тут же поняла, что вопрос не очень вежливый. – Прости…

– Ну, если я начну отвечать на этот вопрос, – сказала Сара, – то очень скоро мы перейдем к рассказу о моей жизни. Может, лучше сначала перекусить, как ты думаешь?

– Я как раз и хочу услышать историю твой жизни, – сказала Руби, следуя за Сарой к двери. – В конце концов, я не видела тебя двенадцать лет.

– Зачем тебе это, Руби? Почему я так тебя интересую?

– Потому что у меня остались о тебе самые лучшие воспоминания, – просто ответила та.

Сару тронул ответ.

– Да, – сказала она. – Хорошие были времена, наверное. – Они вышли на улицу. – Кстати, как твои родители?

– Папа умер несколько лет назад…

– Как жаль…

– …а с мамой все в порядке, у нее все хорошо. Открыла свой пансион.

Ресторан находился неподалеку – совсем новое заведение, отмеченное, казалось, всеми признаками болезни роста. Сара с Руби решили, что на улице достаточно тепло и устроились на террасе. Их тут же осадила толпа официантов, которые отчаянно боролись за право принять заказ. Первое блюдо принесли с угрожающей поспешностью.

– О чем мы говорили?

– Ты хотела рассказать, как узнала об Эшдауне, – напомнила Руби. – Но для этого придется рассказывать историю всей жизни.

Сара поперчила суп и спросила:

– Ты знаешь, что такое нарколепсия?

– Приблизительно, – удивленно сказала Руби. – Это когда люди постоянно засыпают, правильно?

– Более-менее. Так вот, у меня нарколепсия.

– О… – Руби понятия не имела, что это значит с практической точки зрения. – Мне очень жаль. Это серьезно?

– Жить определенно мешает.

– А в этой клинике… тебе бы помогли?

– Возможно. – Предупреждая дальнейшие расспросы, Сара сказала:

– Есть две причины, почему я не захотела туда ложиться. Одна – я не могу позволить себе такую плату, а очередь для пациентов Национальной службы здравоохранения растянулась почти на два года. А другая… – Она сурово улыбнулась. – …другая причина: так вышло, что клинику возглавляет человек, которого зовут Грегори Дадден. Мы с ним учились в университете.

– Понимаю, – нерешительно сказала Руби.

– Между нами… кое-что было, – сказала Сара. – В общем, какое-то время он был моим любовником. Моим первым любовником. Знаешь, один из тех студенческих поступков, которые кажутся вполне осмысленными, а через несколько месяцев оглядываешься назад и спрашиваешь себя: господи, и о чем я только думала?

Руби кивнула, хотя, похоже, такое объяснение находилось за пределами ее личного опыта.

– Так… так что значит для тебя нарколепсия? Как она сказывается на твоей жизни?

– С годами характер болезни немного изменился. Основной признак сводится к тому, что ночью я очень плохо сплю, а днем, наоборот, не могу удержаться и временами засыпаю. Со мной это происходит уже почти двадцать лет. Есть и другие симптомы, но с недавних пор они стали менее выраженными – например, катаплексия.

– А что это?

– Это когда от долгого смеха или сильного возбуждения пропадает мышечный тонус. Я не теряю сознания, но проваливаюсь в нечто вроде обморока. Обычно я предвижу приступ, но ничего поделать не могу. Такой обморок может спровоцировать любая сильная эмоция: гнев, радость, даже досада…

– Похоже, это не просто неудобство, – сказала Руби. – Я и не подозревала.

– Ну да, – пожала плечами Сара, стараясь говорить небрежно, – за двенадцать лет эта ерунда стоила мне пары мест. Засыпать в классе полагается детям, а не учителю. – Она вновь наполнила бокалы: ее был пуст, Руби – почти полон. – Дело в том, что диагноз удалось поставить всего года три назад. Многие терапевты только сейчас узнали о нарколепсии. Первый мой доктор даже не подозревал о такой болезни. И заставил меня обратиться к психотерапевту.

– Какому именно?

– Лаканисту[21].

Руби это тоже ничего не говорило.

– Но тебя ведь не заперли в психушку?

– Нет, ничего похожего. – Сару эта мысль явно позабавила. – Наверное, сеансы прошли не совсем впустую. По крайней мере, они помогли понять, почему мне не нравится, когда люди касаются моих глаз.

– Глаз?

– Да. Я очень чувствительна к этому. – Сара аккуратно отодвинула тарелку с недоеденным супом. – Прости, если я разбила твои детские иллюзии. Наверное, теперь я кажусь тебе скоплением неврозов.

– Нет, вовсе нет, я… – Официант, дежуривший у их столика, проворно собрал посуду. Руби подождала, пока он уйдет. – А что еще мне следует о тебе знать? Ты вышла замуж?

– Да. Его звали Энтони. Ученый.

– И?..

– Он ушел… какое-то время назад. Нашел кого-то еще.

– О… Прости.

Сара снова пожала плечами.

– Всякое бывает.

– Знаешь, то ли это была моя фантазия, то ли детская иллюзия, но я всегда надеялась, что ты выйдешь замуж за своего возлюбленного.

– О ком ты говоришь?

– Ты знаешь. О Роберте.

Короткий смешок Сары прозвучал принужденно.

– Роберт? Он никогда не был моим возлюбленным.

– Нет? Но в тот раз на берегу…

– Я тогда встречалась с другим человеком. Точнее, с другой. С женщиной. Ее звали Вероника. Просто Роберт… случайно оказался с нами в тот день. Я даже не могу вспомнить, что он там делал. – Увидев замешательство на лице Руби, она добавила:

– Все больше и больше запутывается, да?

– Нет-нет, я не шокирована, – сказала Руби. – Одна из моих школьных подруг – бисексуалка. Или утверждает, что бисексуалка.

– Не уверена, что это подходящее слово, – сказала Сара. – Или любое другое, которое берет нечто сложное и пытается свести его к простой формуле. Кроме того… – стирая помаду с ободка бокала, – …дело вовсе не в сексе. Во всяком случае, для меня – я не этого ищу. Знаешь, что странно: все думают, будто у тебя в два раза возрастает выбор, но так почему-то не получается.

– У тебя был кто-нибудь после Энтони?

– Нет. Думаю, Норман лелеет кое-какие надежды, и возможно этот маленький мостик вскоре придется перейти.

– Ты говоришь, что он был просто другом, – сказала Руби, тихо и медленно, тщательно подбирая слова, – но мне кажется, ты была Роберту небезразлична. Тогда на пляже он мне кое-что сказал – я понимаю, что была совсем маленькой, но мне запомнились его слова…

– Не знаю, зачем ворошить то, что случилось двенадцать лет назад, – произнесла Сара неожиданно чужим голосом. – Я же тебе сказала: Роберт был другом – не больше, но и не меньше. Если я была ему небезразлична, то почему он бросил меня, словно камень, как только я окончила университет. – Она могла бы и дальше развивать эту тему, но Руби и так уже приуныла. – Да и вообще, – закончила Сара мягче, – как ты можешь помнить его слова после стольких лет? Тебе ведь и было всего восемь-девять.

– Тот день я не забуду никогда, – сказала Руби. – Мы построили потрясающий песчаный замок, он мне еще много недель снился.

– Точно… – Сара улыбнулась. – Ты еще называла его Песочный человек[22], так? Мы оба его так называли.

– День был такой солнечный. Такой спокойный. Самый чудесный день… – Руби заглянула Саре в глаза. – Знаешь, мне всегда хотелось отплатить вам за тот день, вам обоим.

– Не говори глупостей.

Руби почувствовала, что зашла слишком далеко, поэтому перевела все в шутку:

– Помимо прочего, благодаря тому дню я заполучила велосипед.

– Правда?

– Ты не помнишь? Мне никто никогда не давал совета лучше. Вы подсказали мне, как уговорить родителей купить мне велосипед.

– Не помню.

– Тогда и не буду напоминать, – сказала Руби, притворно надувшись.

К этому времени они опять проголодались. После стремительной подачи первых блюд официанты, казалось, исчезли всем скопом, и Сара по некоторым признаком угадывала, что на кухне зреет какой-то кризис.

– Рядом с тобой я чувствую себя старухой, Руби, – сказал она со вздохом.

– Рядом со мной? Но тебя каждый день окружают дети – так почему именно со мной?

– Не знаю. Потому что прошло много времени с тех пор, как я в последний раз тебя видела, и ты так сильно изменилась.

– Но ты вовсе не старая. Тридцать пять – это совсем не старость.

– Половина жизни.

– Значит, лучшая половина впереди.

– Надеюсь.