Возвращение в Эдем Гаррисон Гарри

8

– Ты и впрямь со звездолета, как они говорят? – спросил ближайший к нему человек. Ян кивнул, и человек махнул пистолетом. – Тогда заходи, раз ты можешь нам об этом рассказать.

Они столпились вокруг него, втолкнули его в дом и провели по темному коридору в комнату. Он услышал, как за спиной гремят, закрываясь, запоры. В комнате были наглухо забитые окна и отсутствовала вентиляция; мебели не было, кроме круглого деревянного стола, окруженного расхлябанными стульями. Один из этих людей потянул его за руку, подтащил к стулу, затем взмахнул перед его лицом своим длинным, видавшим видом пистолетом.

– Ты шпик! – сказал он с яростью, цедя слова сквозь сжатые губы. – Ты шпик из охранки...

– Ну-ка, отвали, – сказал старший из них, тихонько толкая сердитого в плечо. Тот непроизвольно отодвинулся, и старший сел рядом с Яном.

– Худо, если тебя легавые сюда подкинули, он этого не любит. А кто любит? Я Уилли. Тебя зовут Ян, видел твой портрет по телевизору.

Ян кивнул, стараясь разобрать его слова. Он говорил на диалекте, столь же резком и непонятном, как и глазвергский.

– По телеку сказали, что ты со звезд. Если это правда, ты нам расскажешь, что там творится.

И еще раз Ян рассказывал об успехах восстания, и человек внимательно слушал, подавшись вперед, заставляя его повторять отдельные фразы; очевидно, его акцент был столь же труден для них. Вновь его стала одолевать усталость, горло пересохло. Когда он попросил воды, Уилли дал сигнал одному из людей.

– Есть тоже хочешь? – спросил он. Ян кивнул, и Уилли прокричал указания в открытую дверь.

Пища была незнакомая, но сытная. Какие-то зеленые овощи и кусок какого-то высококачественного заменителя мяса. Люди смотрели на него, пока он ел, и возбужденно переговаривались друг с другом.

– Что наши хотят знать, – сказал Уилли, – это есть ли на звездах братья.

– Я не понимаю.

– Черные. Черные люди вроде нас. Или с обеих сторон воют и убивают только белые?

Это был важный вопрос, и в комнате стало тихо. Ян доел и отодвинул тарелку.

– Спасибо. Я был очень голоден, – он секунду подумал. – Прежде я сам хочу задать вопрос. В этом местечке, как его, Нью-Уоттс? Здесь, что, все черные?

– Можешь этому верить.

– На планетах такого нет. Я хочу сказать, что никогда не видел, чтобы люди разделялись из-за цвета кожи. На Земле – да, здесь существуют различные цвета кожи среди туземного населения Африки и Азии. То есть, существуют различия по расовым признакам на географической основе. Но как только людей переправляют на планеты, это разделение ломается. Оно не нужно. И без него достаточно проблем...

– Ты говоришь слишком быстро, – сказал Уилли. – Я правильно уловил, что там все краски выцветают? Что смешиваются все цвета кожи?

– Да, конечно. Цвет кожи не имеет значения.

– А здесь еще как имеет, – сказал Уилли, и один из людей очень громко крикнул: «Аминь!». – Да, трудно поверить, что и говорить. Думаю, тебе стоит потолковать с Проповедником. Он лихо шпарит на твоем языке. Он нам скажет, что к чему.

Не выпуская из рук оружия, люди вывели Яна из комнаты. Оружие было старое и изношенное – музейные экспонаты, иначе не скажешь. Они вошли в другую комнату, в спальню, где на залатанных одеялах спали дети. Дети и старая седая женщина молчаливо смотрели, как они проходят. Здесь был выход, дыра с неровными краями, пролом в стене. Она открывала скрытый ход в соседний дом. Когда они прошли через четыре подобных жилища, Ян понял, что все здания, должно быть, связываются подобным образом, являя, по сути, одно обширное здание. Наконец, они подошли к закрытой двери, и Уилли легонько в нее постучал.

– Входите, – позвал голос. Яна втолкнули в просторную, заставленную книгами комнату. Отличие от других, виденных им, квартир, было разительным. Обстановка, казалось, принадлежала некогда студии университетского корифея – во всяком случае, именно такое создавалось впечатление. Стол завален бумагами и раскрытыми книгами, на стенах портреты в рамах и даже карты мира. Мягкие кресла, а за кафедрой удобно развалился в кресле сам корифей. Чернокожий, как и все остальные.

– Спасибо, Уилли, – сказал он. – Я сам собирался побеседовать здесь с Яном.

– Вам, конечно, удастся...

– Конечно. Оставь снаружи человека, чтобы я мог крикнуть, если понадобится.

Когда дверь закрылась, человек встал, чтобы обменяться с Яном рукопожатиями. Он был средних лет, с густой бородой и длинными волосами. Одежда на нем была черная и консервативная, с ней хорошо сочетался церковный собачий ошейник.

– Я преподобный Монтье, мистер Кулозик. Мне чрезвычайно приятно приветствовать вас здесь.

Ян пожал руку и смог лишь кивком выразить свою благодарность. Акцент исчез без следа, и преподобный отец говорил легким и культурным голосом.

– Прошу вас, садитесь. Позвольте предложить вам бокал шерри. Это местное вино, и я надеюсь, что вы найдете его приятным.

Ян отпил шерри – оно было отменным – и оглядел комнату.

– Прошу простить меня, что я все рассматриваю, – сказал он. – Но мне уже несколько лет не приходилось бывать в подобной комнате. Я восхищен вашей библиотекой.

– Благодарю вас. Большинству этих томов сотни лет, они чрезвычайно редкие. Каждая страница сохраняется абсорбционным методом.

– Неужели это книги Вредителей? Можно? Спасибо. – Он поставил бокал на стол и подошел к полкам. Переплеты были потрепаны и с трудом восстановлены, большинство заглавий стерлось. Протянув руку, он снял одну из самых внушительных и осторожно раскрыл ее на титульной странице. Она была озаглавлена: «Средние века, 395-1500». Он осторожно повернул страницу, и на обратной стороне прочитал: «Издание 1942 года».

Когда он заговорил, ему трудно было удержаться от благоговения в голосе:

– Эта книга... Ей больше пяти столетий. Я и не думал, что на свете осталось что-либо подобное.

– Они существуют, заверяю вас, и их немало. Но я могу понять ваши чувства. Вы британец, я угадал?

Ян кивнул.

– Ну конечно. Акцент и этот термин «Вредители». Я знаю, что в вашей стране он в обиходе. А вы должны понимать, что эти книги я приобрел благодаря различным возможностям, возникшим в период, называемый историками «Ретроспективой». В эти времена различные страны и районы приходили в упадок, но они приспосабливались теми или иными путями, которые всегда способствовали существованию социальных подразделений. Великобритания, традиционно классово ориентированное общество, утилизировала исторически сложившуюся классовую систему для консолидации жесткой общественной структуры, существующей и ныне. Правящая элита никогда не находила счастья в том, чтобы давать образование массам. Они почувствовали только облегчение, когда физические обстоятельства покончили с этой необходимостью. Но ограничение образования и информации, будучи начато, не имело конца. Я думаю, что большинство британских граждан сегодня не имеют представления о подлинной природе истории, либо даже о мире, в котором они живут. Это правда?

– Во многом. Мое случайное обнаружение этого факта повлекло за собой цепочку событий, которые привели меня в эту комнату.

– Понимаю. В такой системе, как ваша, конформизм более всего должен тяготеть над интеллектом. История там идет совершенно иным курсом, поскольку существует много путей тирании. Америка, не имея классовой системы, традиционно подразумевала вертикальную мобильность, основанную в большей части на деньгах. Здесь всегда наличествовала истина, что не родословная, а банковский счет определяют ваш статус. Конечно, были исключения для физически видимых меньшинств, ирландского, польского, еврейского – традиционно подавляемых меньшинств, ассимилировавших спустя первые несколько поколений, поскольку их расовые признаки не позволяли им слиться с темнокожими расами, которые, будучи мягко отправлены на дно и вынуждены оставаться там во власти повторяемых циклов физических и образовательных лишений. Такова была ситуация до начала Ретроспективы, и она завершилась обществом, которое вы видите.

Он потянулся за графином с шерри.

– Ваш бокал пуст. Боюсь, что я покажусь плохим хозяином.

– Прошу вас, не очень много. И продолжайте. Я долгие годы жил на планете, которая в культурном отношении представляла собой пустырь вселенной. Ваши слова и эта беседа... вы не представляете, что я испытываю.

– Думаю, представляю. Так же и я чувствовал себя, когда открыл свою первую книгу. Именно жажда знаний и привела меня в эту комнату, к положению, которое я занимаю сегодня. Я хотел знать, почему мир стал таким, каков он есть. У меня есть основательная причина его ненавидеть – но также я хотел и понимать его. Как я сказал, Ретроспектива еще более углубила традиционные разделения. Ваше полицейское государство в Британии прошло через эксцессы доброты, к попытке увидеть, что каждому необходим по крайней мере минимум для существования, хотя бы пища, чтобы не умереть, пусть даже ничего больше. Но в случае, когда государство контролирует все на свете, люди, находящиеся у бразд управления, имеют абсолютную власть. Они не откажутся от нее так просто – я надеюсь, с этим вы уже разобрались. Совершенно иной курс наблюдался здесь. Американская традиция декларирует, что нуждающиеся – на самом деле тунеядцы, и что без работы они по причине собственной лени. Ретроспектива увидела полную победу национального духа, что является всего лишь узаконенным эгоизмом, доведенным до максимума. Это поразительно; нонсенс, в который люди верят из-за личных интересов. На самом деле они – наследники интеллектуально обанкротившейся теории под названием монетаризм, которая представляла возможность богатым становиться еще богаче, а бедным – беднее, водворяя полностью опровергнутую экономическую теорию на место разума.

Монтье задумчиво вздохнул, затем отпил шерри из своего бокала.

– Так случилось очевидное. Когда начали производиться пища и энергия, богатые сначала удерживали большую их часть, а затем – все целиком. В конце концов, в течении многих лет, предшествующих крушению, это и было национальной политикой – Америка сосредоточила большую часть мировой нефти, а затем и всю ее, не оставив ничего для нужды других стран. Да и кто станет стыдить индивидуумов за то, что они следовали определенному курсу? ЛЮбая страна, допускающая, чтобы ее граждане умирали просто от отсутствия медицинской помощи, становится страной морально неблагополучной. Были бунты, убийства и снова бунты. Конечным продуктом стало разделение наций, причем коричневые и черные живут, как вы видите, в гетто, за колючей проволокой. Здесь они занимаются сельским хозяйством, способным хотя бы немного удовлетворить нужды, или пробавляются случайной работой, которая даже не механизирована. Они умирают в детстве, либо живут чудовищно недолго. Выгоды технологического общества никак их не затрагивают. В отличие от вашей страны, здесь не предпринималось попыток скрыть от них историю их настоящего статуса. Угнетатели хотят, чтобы угнетаемые знали, что с ними произошло. Чтобы не были так глупы и не попытались в один прекрасный момент сделать все, как прежде. Итак, сомневаетесь ли вы в нашем интересе к восстанию планет? Мы заглядываем в будущее, когда оно переместиться на Землю.

Ян смог лишь согласно кивнуть.

– Простите, пожалуйста, мою бестактность, но я хочу знать, почему власти дали вам возможность получить образование?

Монтье улыбнулся.

– Они не давали. Первоначально мой народ прибыл в эту страну, как рабы. Совершенно необразованные, оторванные от своих корней и культуры. То, чего мы добились с того времени, мы добились вопреки положению, которое создали эти господа. Когда начался перелом, у нас не возникло намерения лишиться того, что мы так болезненно приобрели. Мы держались, как подобает людям, даже когда в нас пытались подавить все человеческое. Если у нас отобрали все, кроме разума – что ж, тогда нам остается полагаться только на разум. Тут мы имеем возможность воспользоваться опытом другого подавляемого меньшинства. Евреев. Тысячелетиями они хранили культуру и традиции в форме религии и почитания знаний. Религиозный человек, ученый человек был уважаемым человеком. У нас есть своя религия, и у нас есть свои профессора и преподаватели. Под давлением обстоятельств тем и другим приходится сливаться. Умнейших мальчиков награждают позволением войти в министерство, когда они достигают соответственного возраста. Мои годы созревания проведены на этих улицах. Я говорю на языке гетто, который весьма развился с тех пор, как нас отрезали от главного течения жизни. Но я также, по ходу образования, изучил и язык угнетателей. Если мое поколение не увидит спасения, я передам свою мудрость тем, кто пойдет следом. Но я знаю, это предчувствие, что когда-нибудь наступит этот день.

Ян допил шерри и оставил бокал; помахав рукой, отказался от повторения. Быстрая смена событий сбивала его с толку; ум устал, пожалуй, не меньше, чем тело, мысли прокручивались в голове вновь и вновь. Что за жалкое существование влачили здесь люди! Пролы в Британии, по крайней мере, были накормлены и защищены, как домашний скот – до тех пор, пока играли роль домашнего скота. Но пусть люди в черных гетто Америки и не знают таких удобств, им все же известно, кто они и что они. И, кроме того, существовал факт, что они вынуждены жить в состоянии постоянного восстания.

– Не могу даже сказать, в какой системе хуже жить, – сказал Ян. – В вашей или моей.

– Никакую систему угнетения нельзя предпочесть. И обе они – самое худшее в мире. Великий социалистический эксперимент в Советском Союзе всегда тормозился наследием царизма, с его явным безумием в форме внутренних паспортов и трудовых лагерей. Когда государство придет к концу, как предрекал Маркс, нам знать не дано. Ко времени Ретроспективы они все еще не индустриализировали свою, в основном крестьянскую, экономику. Легко было скатиться назад, к почти феодальной культуре. Комиссары и верхний эшелон партийных лидеров заняли место аристократии. Титулы в то время могли быть иными, но любые цари, перемещенные вперед по времени, чувствовали бы себя дома.

– Восстание должно распространиться на Землю, – сказал Ян.

– Полностью согласен. Мы должны трудиться ради этого дня.

Дверь внезапно распахнулась, и за ней оказался Уилли, задыхающийся от бега, с пистолетом в каждой руке.

– Плохо дело, – сказал он, – очень плохо. Хуже, чем когда-либо раньше.\

9

– Что случилось? – спросил Монтье, быстро переходя на жаргон.

– Шпики кругом. Столько легавых я еще ни разу не видел. Оцепили Нью-Уоттс, стреляют во все, что шевелится. Большие тепловые пушки, все могут здесь спалить...

Его слова были прерваны дальним ревом теплового орудия, перекрытым резкой трескотней ружей. Это было уже ближе, громче. Твердый комок ужаса заполнил Яну горло, он поднял глаза и увидел, что оба мужчины смотрят на него.

– Это меня ищут, – сказал он. Преподобный Монтье кивнул.

– Весьма возможно. Не могу припомнить, когда в последний раз они устраивали налет с такими силами.

– Больше нет смысла бежать. Тепловые орудия опалят эти старые хижины до земли. Я пойду сдаваться.

Монтье покачал головой.

– У нас есть места, где ты можешь спрятаться. Когда они приблизятся, они прекратят огонь. Они им пользуются только чтобы прожечь дорогу.

– Простите. Нет. Я видел слишком много умерших раньше срока. Я не хочу отвечать за новые смерти. Я выйду к ним. Я не переменю свое решение.

Монтье постоял мгновенно, затем кивнул.

– Вы храбрый человек, – сказал он. – Мне жаль, что мы ничего не можем для вас сделать, – он повернулся к Уилли. – оставь пушки здесь и отведи этого джентльмена к легавым.

Два пистолета стукнулись об пол. Ян взял учителя за руку.

– Я вас не забуду, – сказал он.

– И я вас. – Монтье извлек из нагрудного кармана белоснежный платок. – Советую взять. Они стремятся выстрелить первыми.

Уилли шел впереди, сердито бормоча про себя, по проходам и соединенным зданиям. Они отодвинулись в сторону, когда мимо пробежали два стрелка, волоча третьего в одежде, запачканной кровью. Нет конца, подумал Ян, не видать конца.

– Легавые там, – сказал Уилли, показывая на дверь, затем повернулся и заторопился обратно.

Ян расправил складки платка и, встав рядом с дверью, распахнул ее. Тут же дверной проем заполнил рой ракетных пуль, с визгом пронесшихся по коридору.

– Прекратите стрелять! – крикнул он, махая в проеме платком. – Я выхожу.

Раздался пронзительный свист, и стрельба стала стихать. Чей-то голос закричал в мегафон:

– Медленно открыть дверь. Выходить по одному. Руки на голову. Если руки не на голове, если пойдете не по одному, я открою огонь. А теперь – пошли!

Ян сцепил пальцы на макушке и распахнул дверь носком ботинка, затем двинулся вперед, к цепочке полицейских офицеров. Под защитными масками и щитами они выглядели безликими как роботы. Каждый ствол был наведен на него.

– Я совсем один, – крикнул он.

– Это он! – крикнул кто-то.

– Молчать! – скомандовал сержант. Он сунул свое оружие в кобуру и кивнул Яну. – Ну-ка, полегоньку, вот сюда. Эверсон, подгоните машину.

Он отработанным движением схватил Яна за руку, заломил ее за спину и защелкнул на запястье наручник. Затем – второй наручник на другом запястье. Пальцы глубоко впились в руку Яна, и он потащил его вперед.

Почерневшая земля была еще горяча. Они прошли в отверстие в проволочной изгороди к поджидавшей патрульной машине. Сержант наклонил Яну голову и втолкнул его в машину, затем сам забрался на сидение. Послышался визг покрышек, и водитель погнал машину вперед.

Они ехали в молчании. Ян был подавлен, не хотел ни о чем спрашивать, прекрасно зная, что ждет впереди. Поскольку он был землянином. Безопасность определенно сочтет его одним из лидеров восстания. В поисках доказательств они разберут его разум на части. Он знал, на что становятся похожи люди после таких пыток. Смерть по сравнению с ними – облегчение.

Когда машина подъехала к офицерскому зданию, распахнулась дверца. Сержант вытащил Яна наружу. Офицер в форме держал его на всякий случай за обе руки, пока его гнали по коридору в поджидавший лифт. Ян был слишком измотан, чтобы замечать или интересоваться, куда они идут. Слишком много было убийств, слишком долго он бежал. Теперь, наконец, все кончилось. Его втащили в комнату, швырнули в кресло. Медленно приоткрылась дверь напротив него, и он поднял ничего не выражающие пустые глаза.

Вошел Сергуд-Смит.

Отчаяние, усталость, все прочее было смыто красной волной ненависти.

– Устроил же ты нам гонку, милый шурин, – сказал Сергуд-Смит. – Если ты пообещаешь держать себя в руках, я сниму наручники. Нам предстоит серьезный разговор.

Ян сидел, опустив голову, закрыв глаза и дрожа от ярости. Горло его перехватило от чувств так, что он не мог говорить и только кивнул.

– Отлично, – сказал Сергуд-Смит, принимая ошибочно его состояние за страх. – Я не хочу тебе зла, можешь мне в этом поверить.

Наручники раскрылись, и Ян помассировал отметины на запястьях, прислушиваясь, когда стихнут тяжелые шаги. Но долго он ждать не смог. Из его горла вырвался хриплый рев, и он бросился на своего палача. Их тела ударились друг о друга, Сергуд-Смит был опрокинут, и Ян боролся с ним, стремясь дотянуться до горла. Но Сергуд-Смит схватил его за руки и сопротивлялся. Ян давил своим весом, ногти его терзали лицо Сергуд-Смит, большие пальцы утонули в глазницах. Сергуд-Смит хрипло закричал, и тут же Яна схватили за плечи, ботинок сильно ударил по шее и отбросил его, а другие ботинки принялись крушить тело.

– Хватит, – сказал Сергуд-Смит. – Посадите его в кресло и убирайтесь. – Он пошарил за спиной, нашел кресло и уселся. Теперь в руке он держал пистолет, неподвижно глядевший на Яна. В течении нескольких долгих секунд в комнате не слышалось других звуков, кроме их хриплого дыхания. – Я не стану повторять, – сказал, наконец, Сергуд-Смит. – Я должен рассказать тебе кое-что важное, важное для всех нас, но я не замедлю тебя пристрелить, если ты сделаешь хоть одно движение в мою сторону. Понимаешь?

– Я понимаю, что убил моих друзей, убил Сару, прежде чем меня...

– Что было, то было. Твое нытье или жалость к себе этого не изменят...

– Убей меня, и давай с этим покончим. Игра в кошки-мышки меня не интересует. Когда мы расставались, ты сказал, чтобы я работал, иначе буду уничтожен. Я предпочел работать, но работать над тем, чтобы не стало тебя и тебе подобных...

– Как он жаждет смерти!.. – улыбнулся Сергуд-Смит и вытер струйку крови из уголка рта. Лицо его было в ссадинах, глазницы заплыли кровью. Он не обращал внимания на боль и не отводил пистолета. – Это тебе не свойственно.

– Я изменился. Ты это видишь.

– Действительно, изменился. И набрался ума. Надеюсь, что его достаточно, чтобы ты посидел и выслушал то, что я скажу. С той последней встречи я прошел долгий путь. Сейчас я сижу в Совете Объединенных Наций и имею полномочия взаимодействовать глобальной Безопасностью и Космической Защитой. ООН сама по себе – беззубое сборище спорщиков, поскольку в этом мире не существует разделения власти – неважно, что говорит газетная пропаганда. Каждая страна заключает закон в себе. В то же время существуют комиссии для контроля за международными трудовыми соглашениями, равно как и за космической программой. Космический Центр в Калифорнии – истинно международная организация, а с некоторых пор и межпланетная. Мы оба знаем, что в последние дни она слегка уменьшилась в размерах. Поскольку имеется небольшая обратная связь между Космическим Центром и различными странами, участвующими в дележе прибыли с его предприятий, моя позиция и надежна и сильна. Весьма ответственная позиция, как постоянно напоминает мне твоя сестра. Кстати, может быть, тебе интересно – она очень способная. У меня столь ответственная работа, что я никому не докладываю о всех вопросах безопасности. Это означает, что я могу делать с тобой все, что угодно. Это именно так.

– Ты что, ждешь, что я стану молить о пощаде?

– Ты неправильно понимаешь, Ян. Позволь, я договорю. За последние несколько месяцев все изменилось. Как тебе известно, наши силы отступили, изгнанные со всех планет, заселенных землей. Времена сейчас решительные, и они требуют решительных мер. Следовательно, все обвинения против тебя снимаются. Ты свободный гражданин, Ян, и имеешь все права гражданина.

Ян рассмеялся.

– Ты всерьез думаешь, что я в это поверю? Сейчас ты, небось, попросишь, чтобы я на тебя работал.

– Ты догадлив. У меня на уме кое-что в этом роде. У меня есть работа, которая как раз соответствует твоим обстоятельствам и опыту, – он чуть помолчал, наслаждаясь драматизмом ситуации. – Это крайне важная работа для твоей реабилитации. Я хочу, чтобы ты вошел в контакт кое с кем из земного Сопротивления. Как мой полномочный представитель.

Ян покачал головой.

– Ты всерьез думаешь, что я способен их предать? Какое же ты все-таки нездоровое существо.

– Мой дорогой Ян, я вполне способен понять твою неприязнь, она вполне резона, если учитывать обстоятельства. Но выслушай меня, пожалуйста. Я хочу рассказать тебе кое-что о себе такое, чего ты никогда не знал и не подозревал. Вспомни, когда мы были друзьями. Возможно, мы снова станем ими, когда ты услышишь, что я скажу. Как и тебя, меня, когда я был молодым, заинтриговал мир и то, как он управляется. Поскольку я не имел ресурсов иных, кроме амбиций, я понял, что придется идти собственным путем. Как и тебе, мне было неприятно, когда я открыл, какую именно жизнь мы ведем. В отличие от тебя, я присоединился к силам угнетения, вместо того, чтобы попытаться с ними бороться. Что-то вроде подрыва изнутри, может быть скажешь ты...

– Сожалею, грязный подонок, но этим тебе не отмыться. Я видел тебя в работе, видел, как ты ею наслаждался.

– Я весьма неплох, правда? Но это все – защитная окраска. Я видел, что безопасность – реальная сила в управлении миром, а потому решил быть с Безопасностью. Для этого я должен был переиграть всех соперников, стать лучшим в своем деле. Это было непросто, но цель того стоила, и я одновременно убил двух зайцев. Я достиг власти, будучи самым реакционным. Никто никогда во мне не усомнился. Никто не понял также, что, действуя таким образом, я увеличиваю угнетение и, следовательно, силы сопротивления. Я горжусь знанием, что эта политика создала климат, способствовавший нынешнему восстанию. А поскольку планеты освободились, моя работа удалась.

Ян покачал головой.

– Нет, в это поверить невозможно.

– Дело в том, что это правда. Но правда или нет – это не составит разницы для наших отношений. С этого момента ты свободный человек со всеми привилегиями, присущими твоему статусу. Криминальные данные изъяты из досье, а твои собственные данные возвращены в компьютерный банк. Твое отсутствие в течение последних лет объясняется интересами Безопасности. Любому человеку с удостоверением первого приоритета данные покажут, что ты был высшим офицером Безопасности, и что твои работы служат тебе фронтом для действий. Ты теперь очень богат, твой банковский счет полон. Вот твое удостоверение. Тут есть бар, я присмотрел бутылку шампанского.

Это был какой-то садистский трюк, и Ян в этом не сомневался. Тело и шея болели в местах ударов, но сейчас не было времени думать о боли, он старался не замечать ее, прогонял, чтобы она не мешала мыслям. Нужно было использовать рассудок, а не грубые эмоции. Хотя нельзя было справиться с чувством, охватившем его при виде деверя – какой все же сильной оказалась животная радость, когда его руки легли на шею человека, которого он ненавидел сильнее всех. Но кем этот человек являлся сейчас? Должно быть, здесь какая-то интрига – Сергуд-Смит не способен действовать прямолинейно. Но что бы он не замышлял, в настоящий момент это вскрыть невозможно. Неужели он опять играет? Сделать вид, что он поверил ему? А есть ли иной выбор? Если удостоверение подлинное, появится шанс бежать от сетей Безопасности. Поэтому неважно, что он скажет – лишь бы выйти из этой комнаты живым. Ложь деверю не вызовет угрызений совести – это ведь чуть ли не долг чести. Следовательно, безразлично, что он пообещает, важно, что он сделает. Что-нибудь пообещать, убраться в безопасное место. Это куда лучше, чем верная смерть, которая ожидается в случае отказа. Ян недоверчиво смотрел, как Сергуд-Смит сдернул с бутылки фольгу и затем, не пролив ни капли, наполнил шампанским два бокала. Он повернулся и, улыбаясь, пересек комнату и вручил бокал Яну. И тот с трудом переборол желание врезать по этой улыбке, благо, что пистолет лежал в стороне.

– Вот так-то гораздо лучше, – сказал Сергуд-Смит. – Преодолевай тягу к насилию, и будешь жить. Ты не из семейства самоубийц.

– Ладно. Буду с тобой работать. Сделаю, что скажешь. Но я никого не предам, и информации от меня ты не получишь.

– Очень хорошо. Большего я не прошу. Теперь мы можем выпить за будущее и надеяться, что оно будет светлым для человечества. – Он поднял бокал, салютуя. Они выпили.

– Что я должен делать? – спросил Ян.

– Отправишься с миссией от меня. В Израиль. Что, теперь ты видишь, что в моем замысле истина, а что – коварство? Если сомневаешься в моих словах, почему бы тебе не отказаться и не остаться там – что может быть мудрее?

– Я не могу в это поверить. Ты уже убеждал меня, что у тебя договоренность с правительством Израиля о слежке за их агентами.

– Договоренность есть. Но я не отвечаю за то, что происходит в этом суверенном государстве. Ты сам обнаружишь, что это народ с очень твердым характером. А сейчас я раскрою тебе секрет, и это – одно из доказательств моей искренности, потому что вместе с этим отдаю себя в твои руки. Я, под кодовым именем Кассий, снабжал израильтян секретной информацией. Они очень благодарны, потому что я ничего не просил взамен, кроме сознания, что тружусь на благо человеческой расы. Они прекрасного мнения о Кассии, и поэтому ты будешь пользоваться их доверием, если откроешь, что Кассий – это ты. Я дам тебе код-пароль, а также копию со всей информации, которую переслал им за последние несколько лет. Что случится дальше, зависит от тебя. Если ты откроешь эти факты где-нибудь здесь, в соответствующем заведении, ты обнаружишь, что существует много людей из безопасности, которые хотели бы утопить меня и занять мое место. Или ты отправишься в Израиль и передашь им самое, быть может, важное поручение за всю твою жизнь. Выбор за тобой, Ян.

Выбор? Ян не верил, что таковой существует. Он не сомневался, что любая попытка передать информацию другому офицеру безопасности мгновенно закончится его уничтожением. Сергуд-Смит не способен был допустить, чтобы такое случилось. Нет, он будет следовать плану. Передаст послание в Израиль, и пусть уж они там решают, кто такой его деверь на самом деле. Мир перевернулся с ног на голову. Отчасти рассказ Сергуда-Смита может быть правдив. Он был способен ради собственной выгоды покинуть тонущий корабль. Ян понимал, что он выныривает из пучины.

– Хорошо, – сказал он, – говори, что мне нужно сделать.

– Славный парень. Ты не пожалеешь.

Сергуд-Смит подошел к столу и взял толстый пластиковый конверт, вручив его Яну.

– Сейчас я собираюсь посадить тебя на самолет до Нью-Йорка. Здесь тебе находиться небезопасно, потому что в Калифорнии и Аризоне по-прежнему все тебя разыскивают. Но я не допустил, чтобы тревога распространилась на всю страну. В Уолдорф-Астории заказана комната. Отдохни там, купи что-нибудь из одежды, поешь как следует. Потом, когда со всем этим покончишь, открой пакет и вызубри основную содержащуюся в нем информацию. не обязательно слово в слово, главное, чтобы ты был осведомлен обо всем, что тут содержится. Здесь находится информация о Безопасности, которую я подготовил для передачи в Израиль. С моей стороны это крайне преступно, а потому не показывай пакет никому. У тебя будет восемь часов для чтения, после чего бумага самоуничтожится. Тогда позвони мне – номер на обратной стороне конверта – чтобы я мог сделать следующий шаг. Есть вопросы?

– Столько, что я не знаю, с какого начать. Со всем этим нужно хотя бы немного освоиться.

– Понимаю. Ну что ж, приветствую тебя на борту, Ян. Все-таки чудесно, когда кто-то может тебе помочь спустя все эти долгие годы работы в одиночку, – он протянул руку.

Ян взглянул на нее и, после длительной паузы, покачал головой.

– Я не умею забывать так легко. Слишком уж много крови на руке, которую ты мне протягиваешь.

– Не слишком ли ты драматизируешь?

– Возможно. Я буду сотрудничать с тобой потому что не имею иного выбора. Но это не значит, что мне это нравится или что мне нравишься ты. Понятно?

Глаза Сергуда-Смита чуть прищурились, но, когда он заговорил, гнева в голосе не чувствовалось.

– Как скажешь, Ян. Успех для нас более важен, чем личные чувства. А теперь тебе пора уходить.

10

Ночью Яна разбудил грохот дальних разрывов. Здесь, на тринадцатом этаже, он ясно услышал их несмотря на звуконепроницаемые, с двойными стеклами, окна. Он открыл дверь и вышел на балкон. За городом что-то ярко пылало. Выли сирены, по улицам внизу прорывались полицейские и пожарники. За пределами комнаты с воздушным кондиционированием было дымно и жарко, и он не стал смотреть долго. Он все еще чувствовал усталость и, едва вернулся в кровать, сразу уснул.

Утром, когда он нажал кнопку, открывающую жалюзи, в комнату пролился яркий солнечный свет. Не отличимый от оригинала Рембрандт, висевший на дальней стене, превратился в экран, когда он включил телевизор. Ян высветил заголовки новостей, набрал «МЕСТНЫЕ НОВОСТИ», затем «ВЗРЫВЫ И ПОЖАРЫ». Список исчез, его сменила сценка вокруг парковой скамьи. На разных концах скамьи сидели мужчина и женщина, они лучились благополучием, здоровьем и были загорелы. Более того, они были совершенно нагими. За скамьей была зеленая трава и деревья, а на тропинке поклевывали землю несколько голубей. Мужчина и женщина улыбнулись ему, показав сияющие белые зубы.

– Доброе утро, – сказал мужчина. – Я – Кевин О'Доннел.

– А я Патти Пирс. Кому из нас, мне или Кевину, сообщить вам сегодняшние новости?

И они стали ждать, застывшие и неподвижные, и голуби тоже были неподвижны, даже листва, которую до этого шевелил ветерок, замерла. Контроль компьютера ждал его решения.

– Патти, конечно, – сказал Ян, и камера мгновенно перешла на девушку; она встала и улыбнулась в его сторону. Была ли она реальна, или это всего лишь программа компьютера – не имело значения. Она была красива и желанна, и умела делать новости более интересными. Хотя он не мог понять, что общего может быть между новостями и голыми обозревателями.

– Ночью Эппл был очень занят, – сказала Патти, стоя и показывая себе через плечо. Парк исчез, уступив место горящему зданию; высоко в небо взлетали огненные языки. По улице перед ним был расстелен пожарный такелаж, и люди со шлангами сражались с пожаром. Патти, обворожительно крутя задом, подошла и забралась в водительское кресло подъемного крана.

– Этот склад запылал в утренние часы и сгорел, как сарай, Сэр! Сюда прибыли четыре команды, и лишь к рассвету им удалось победить огонь и не дать ему распространиться. Краска и химические вещества, которые хранились на складе, сделали работенку для наших героев в шлемах очень даже горячей, да-да, сэр. Никто не знает, как возник пожар, но, без сомнения, это был поджог.

Один из героев в шлемах подбежал и отцепил от корпуса машины какую-то деталь снаряжения, даже не заметив Патти. Компьютерное подражание было бесподобным: ей ни к чему было даже присутствовать на пожаре, достаточно студийной записи.

Кто-то постучал в дверь. Ян включил телевизор и улыбнулся своему чувству вины: все остальные ведь слушали голых обозревателей.

– Войдите! – крикнул он, и дверь открылась.

– Доброе утро, сэр, прекрасное утро, – сказал официант, толкая перед собой столик с завтраком для Яна. Официант был молодой, белый, слегка гнусавил, на верхней губе его боролись за существование клочковатые усики. Он поклонился и переставил поднос на столик возле кровати.

– Ночью, я слышал, был пожар, – сказал Ян.

– Это работа черномазых, – сказал официант, тяжело дыша открытым ртом. – Никто из них не пришел сегодня работать на кухню, ни один. Это само за себя говорит.

– Думаете, это они устроили поджог? В новостях сказано, что виновник неизвестен...

– Всегда так говорят. Это наверняка черномазые. Ну, на этот раз Гарлем спалят до основания.

При появлении такой звериной ненависти Ян почувствовал себя неуютно. Он налил себе кофе, официант поклонился и вышел. Ян никогда даже не представлял, насколько Америка населена расовыми барьерами. Должно быть, они существовали всегда, пусть и не на поверхности. Теперь их вызвала из глубины военная лихорадка. Он с этим ничего не мог поделать, совершенно ничего. Он снова включил новости, и, дождавшись, когда Патти покинет экран, принялся за яйца и бекон.

Выбравшись из кровати, Ян обнаружил возле нее на полу выроненный им конверт. Он еще не был готов открыть его, не был даже уверен, что это следует делать. Поскольку он знал, что это следует сделать. Поскольку он знал, что, совершив этот шаг, присоединится к Сергуду-Смиту и к его безумному плану. Он почувствовал вдруг, что голова идет кругом, что не всегда он отчетливо чувствует действительность. Вначале – отлет с той планеты на дальнерейсовике, затем – плен, побег, вновь – плен, – и вдруг эти заверения шурина что в конце концов все обернется к лучшему. Ян всегда с большим подозрением относился к неожиданным хэппи-эндам. Он отправился в мраморно-золотую роскошь ванной комнаты и поглядел на себя в зеркало. Красные глаза с темными кругами, серая щетина на подбородке. Что бы он не решил впредь, он все будет делать с ленцой. Отныне хватит бежать сломя голову.

В ванной комнате находился круглый бассейн, достаточно просторный для плавания. Ян установил температуру потеплее и нажал кнопку «НАПОЛНЕНИЕ». Бассейн быстро наполнился с тихим журчанием. Должно быть, где-то поблизости был резервуар с нагретой водой. Он забрался в бассейн, подумав вдруг, как далеко от него находится в эту минуту Нью-Уоттс и Гарлем, о котором говорил официант. И о том, как все же близко был он с ним в это время. Мир, в котором не немногие жили в роскоши, а большинство существовало на грани отчаяния, был непредсказуемым местом. Сейчас до Земли докатились волны революции со звезд. Принесут ли они с собой восстание?

– Надеюсь вы любите купаться, – сказала девушка, выходя на середину комнаты. Она была одета в короткое облегающее платье, которое тут же медленно сняла, оставшись восхитительно нагой. Когда она выронила платье, оно исчезло, и Ян понял, что имеет дело с очередной голограммой.

– Администрация Уолдорф-Астории желает, чтобы вы за время пребывания здесь наслаждались лучшими удобствами. Если пожелаете, я могу помассировать вам спину, пока вы отдыхаете в бассейне, а также намылить и потереть вас. Высушить вас и устроить более возбуждающий массаж в постели. Что скажете, сэр?

Ян покачал головой, потом понял, что застывший голографический образ ждет словесного приказа.

– Нет. Изыди, сатана. – Девушка исчезла. Жена Яна была в световых годах отсюда, и в то же время она жила рядом, в его чувствах. Он закончил намыливаться и вымылся и, когда вышел, вода тут же исчезла из бассейна единым могучим всхлипом.

Когда он прибыл сюда днем раньше, никто не поднял брови при виде его потрепанного наряда и отсутствия багажа. Никто не удивился, что он занял один из лучших номеров в отеле. Но он нуждался в новых костюмах – это, так сказать, было делом первостепенной важности. Он быстро оделся и сунул ноги в сандалии. В стене гостиной был сейф, и он сунул туда конверт Сергуда-Смита, набрав новую комбинацию, чтобы никто, кроме него самого, не мог открыть. Имея в кармане куртки карточку-идентификат, он мог получить все, что только понадобится. Ян похлопал по карточке и вышел.

Вестибюль отеля был полон элегантно одетых гостей, по большей части женщин – они направлялись к дверям, ведущим в зал демонстрации мод. Ян испытал явное неудобство, пока пробирался мимо них наружу, в сырую жару дня. Вчера, во время прибытия, он заметил множество магазинов вдоль Лексингтон Авеню. Костюмы, обувь, предметы туалета – там было все, в чем он нуждался.

Хотя машины проезжали редко, пешеходов он встретил еще меньше. Он так ничего и не понял, пока из дверного проема не вышел полисмен и не остановил его, вдавив конец дубинки ему в грудь.

– Олл райт, глупыш. Хочешь неприятностей, получишь неприятности.

Ян вскипел. За последние двадцать четыре часа он вдоволь насмотрелся на полицию.

– Боюсь, что неприятности будут у вас, офицер. – Он вытащил идентификат. – Сначала поглядите сюда, а потом извинитесь за свои грубые манеры.

Полисмен медленно опустил дубинку. Акцент и манеры Яна не вязались с его нарядом. Увидев символ Безопасности рядом с трехзначным номером, обозначавшим ранг Яна, он буквально затрепетал. Он отдал честь, и Яну стало стыдно, что он позволил себе припугнуть этого человека своими новым рангом и положением. В сущности, его действия не отличались от действий тех офицеров, что напали на Нью-Уоттс.

– Я не знал... Прошу прощения, но ваша одежда...

– Понимаю, – сказал Ян, засовывая удостоверение в карман. – Это особый случай. Сейчас я намерен купить новую одежду.

– Я покажу вам, сэр, прошу вас, следуйте за мной. Я подожду, пока вы вернетесь. Вряд ли вам захочется сегодня находиться на улицах...

– Что, тревога?

– Нет. Но люди знают. Слухи уже разнеслись. Мы пристрелили двух парней, спаливших арсенал. Оба белые. Какого... они это сделали, вот бы их спросить. Сюда. Лучшее место на Лексингтон. Я буду снаружи... – он громко постучал в закрытую дверь дубинкой, и та быстро открылась. – Как следует позаботьтесь об этом джентльмене, – велел он белоглазому клерку, энергично вращая дубинкой.

Здесь продавались принадлежности для мужчин, очень роскошные, очень дорогие. Ян получил немалую толику удовольствия, потратив изрядную часть недавно приобретенных денег. Рубашки, брюки, нижнее белье, костюмы и всякая мелочь, все не знает износа и все в легкой упаковке. Если в Нью-Йорке такая жара, то в Израиле ужа наверняка настоящее пекло. Он не боялся жары, но предпочитал носить соответствующую для нее одежду. Туфли и самые лучшие сандалии завершили его покупки. Внешность Яна в зеркале стала несравненно лучше.

– Остальное отправьте в Уолдорф, – сказал он, протягивая карточку. Затем указал на снятую одежду. – А это на ваше усмотрение.