Запад Эдема Гаррисон Гарри

Глава одиннадцатая

Медленное движение на юг продолжалось весь день, потом еще и еще. Охотники по-прежнему соблюдали осторожности, идя по сторонам саммад днем и выставляя посты ночью, но шли со все меньшими опасениями и спали без страха. Равнина кишела животными, но большинство из них были травоядными мургу, которые разбегались перед саммад и их мастодонтами. Были там и хищники, самые крупные из которых пытались атаковать колонну. Охотники убили тех, кто подходил слишком близко, а остальные, видя это, стали держаться поодаль.

Но охотники знали, что без оружия, которое ови захватили, им недолго удалось бы прожить здесь. Только под его защитой саммад могли идти все дальше на юг.

Путь их пролегал вдали от болот, вдоль реки, и они могли видеть крупные существа, пьющие из нее. Там, где было возможно, они избегали густых лесов, потому что там приходилось идти цепочкой и охранять саммад было труднее.

Вопреки постоянной опасности, охотники каждое утро вглядывались вперед, гадая, что принесет новый день, а каждую ночь говорили у костров о том, что видели днем. Окружающий мир был для них существенной частью жизни. Обычно они знали каждого животного в лесу, каждую птицу на деревьях, знали их повадки и то, как на них охотиться.

Но сейчас они открывали для себя совершенно новый мир.

В начале пути они прошли через пограничные земли, где можно было встретить оленей и других знакомых животных, а также мургу самых различных видов, но потом все это вдруг изменилось, и животные, которых они знали и на которых охотились всю жизнь, исчезли. Только некоторые из птиц выглядели знакомыми, да рыба в реке вроде бы не изменилась, все же остальные были мургу, мургу настолько разные, что их нельзя было назвать одним этим именем. Под ногами в траве кишели маленькие ящерицы и змеи, а в травяном море паслись животные всех размеров и цветов. Охотники были особенно внимательны, когда проходили мимо их стад, потому что их часто преследовали группы прожорливых хищников.

Однажды они увидели стервятников, разрывающих гниющий труп крупного животвого. Они были так же велики, как рептор, когда-то выследивший их. Это были неуклюжие птицы с темнокрасным оперением и длинными хвостами. Когда охотники проходили мимо, они отпрыгивали в сторону на своих длинных ногах и, открывая клювы, гневно шипели. Это были настоящие пожиратели падали, и их клювы были полны острых зубов.

Земля была богатой, а дичь настолько обильной, что стрелы охотников всегда находили цель, когда они выбирали время для охоты. Когда они отправились в путешествие, листья начинали опадать с деревьев, а по ночам приходили первые заморозки – предвестники скорой зимы. Но сейчас время как будто повернуло обратно и они вновь оказались в теплом лете. Даже по ночам не было холодов, а днем они снимали теплые одежди и ходили с обнаженными телами, что прежде делали только летом.

Наконец в один из дней они пришли на место, где большая река, вдоль которой они двигались, сливалась с другой, более широкой. Хотя едва миновал полдень, Херилак остановил движение и послал за Керриком и саммадарами.

– Здесь хорошее места для лагеря. У реки всегда можно напоить животных, кроме того, ночью ее проще охранять. Вокруг отличные пастбища для мастодонтов и много дров для наших костров.

– Еще слишком рано, – сказал Ульфадан. – Почему мы остановились сейчас?

– Это я вам и хочу объяснить. Когда мы отправились в путь, то решили только, что пойдем на юг. И вот мы здесь. Сейчас пришло время решать, где будет наш зимний лагерь. Нужно подумать об этом.

– Сегодня мы прошли мимо утиноклювых мургу, мимо большого стада, – сказал Келлиманс. – Мне нравится их мясо.

– Мое копье дрожит в моей руке, – добавил Херилак, поглядывая вдаль за реку. – Мы не охотились уже много дней.

– Потому я и предлагаю остановиться здесь.

Охотники согласно закивали.

– А я думаю о мургу-ходящих-как-тану, – сказал Керрик. – О них никогда нельзя забывать.

Ульфадан фыркнул.

– Мы не видели ни одной из их больших птиц. Они не могут знать, что мы здесь.

– Никогда нельзя быть уверенным, что они знают, а что нет. Они выследили саммад Амахаста, а тогда у них не было птиц. Где бы мы ни были и что бы ни делали, мы не должны забывать о них.

– Тогда, что ты предлагаешь, маргалус? – спросил Херилак.

– Вы охотники. Мы остановимся здесь, если это вам нравится, но лагерь нужно охранять и днем и ночью, следя за рекой на случай нападения. Видите, какая она широкая здесь? Дальше к югу, она наверняка впадает в океан. Океан и река могут стать дорогой для мургу, если они узнают о месте нашего лагеря.

– Маргалус прав, – сказал Херилак, – мы должны соблюдать осторожность, пока будем находиться здесь.

Ульфадан взглянул на голый океан и нахмурился.

– До сих пор мы всегда ставили лагерь среди деревьев. Здесь слишком открытое место.

Керрик вспомнил город Альпесак, который тоже стоял у реки, но был хорошо защищен.

– Мургу в этом случае делают так: выращивают крепкие деревья и защищают свой лагерь колючими кустами. Мы не можем выращивать деревья, но можем нарезать колючих кустов и выложить из них защитную линию. Это задержит снаружи маленьких животных, а больших мы сможем убивать.

– Мы никогда прежде не делали так, – запротестовал Келлиманс.

– Но мы никогда прежде не находились так далеко на юге, – заметил Херилак. – Мы сделаем так, как сказал маргалус.

Хотя они должны были провести здесь всего ночь или две, прошло много дней, а они еще не двинулись отсюда. В реке было много рыбы, а охота была очень хороша, лучше даже, чем они могли себе представить. Утиноклювые мургу были так многочисленны, что дальнюю границу их стад не всегда можно было увидеть. Они были очень быстрыми и в то же время очень глупыми. Если группы охотников внезапно возникали перед ними, они бросались наутек. Если все было сделано правильно, другие охотники, сидя в засаде, ждали их, держа копья и луки наготове. Существа эти были не только быстрыми и глупыми – они имели очень вкусное мясо.

Охота была хорошей, мастодонты жирели на пастбищах, словом, это было хорошее место для зимовки, если эту теплую погоду можнно было назвать зимой. Однако времена года явно менялись и здесь: дни становились короткими, и созвездия ночного неба постепенно менялись. Колючая стена была достаточно густой, и без каких-либо обсуждений было решено, что они останутся в этом месте, у слияния двух рек.

И женщины, и охотники были рады, что кончилось их долгое путешествие. Переходы, погрузки и разгрузки не оставляли им времени ни для каких других занятий. Теперь, когда палатки прочно заняли свои места, все изменилось к лучшему. В земле здесь росли съедобные растения с коричневожелтыми клубнями, которых они никогда прежде не видели.

Испеченные на углях, они приобретали восхитительный сладковатый вкус.

Было много работы и разговоров обо всем. Поначалу саммад Хар-Хаволы держались отдельно от других, ведь они говорили на другом языке и знали, что являются чужаками. Но женщины всех саммад, встречаясь за готовкой пищи, обнаружили, что могут говорить друг с другом, поскольку язык этот во многом походил на марбак. Дети первое время дрались между собой, но когда пришельцы выучили марбак, все различия были забыты. Даже одинокие женщины были довольны, ведь теперь на них посматривало больше молодых охотников.

Никогда прежде еще не бывало такого большого зимнего лагеря. Три саммад, собравшиеся в одном месте, сделали жизнь полной и интересной.

Даже Армун получила передышку, затерявшись в большом числе женщин. Она была в саммад Ульфадана тесто три зимы, и все они были трагическими для нее. В саммад, которую они покинули, был такой голод, что мать девушки, Шесил, оказалась слишком слабой, чтобы выжить в первую зиму в новой саммад. Это означало, что, когда ее отец уходил на охоту, Армун оставалась без всякой защиты. Мальчики смеялись над ней, и из осторожности она старалась не говорить в их присутствии. Когда Броит, ее отец, не вернулся. с охоты во вторую зиму, стало невозможно скрываться от других, С тех пор она стала работать на Меррит, женщину сапшадара, позволявшую ей есть у ее костра, но-даже не питавшуюся защитить девушку от постоянных насмешек. Меррит даже сама присоединялась к нем, когда была в гневе, к вместе со всеми называла ее «беличье лицо».

Армун была такой от рождения, и об этом ее мать рассказывала ей. Шесил всегда винила себя в том, что однажды, во время большого голода, убила и съела белку, хотя все знают, что женщинам запрещено охотиться. Из-за этого ее дочь родалась с передними зубами, расставленными широко, как у белки, и с разделеяной верхней губой. Но не только губа была разделена надвое – у нее было еще отверстие в небе. Из-за этого отверстия ее не возможно было как следует накормить, когда она была младенцем, потому что она громко кричала и кашляла.

Потом, когда она стала говорить, все слова звучали очень забавно.

Неудивительно, что другие детт сеялись над ней.

Они смеялись еще и сейчас, правда, когда она не могла до них дотянуться. Теперь она была молодой женщиной, быстроногой и сильной и, кроме того, имела характер, бывший единственной ее защитой в детстве. Даже старшие мальчики не осмеливались смеяться над ней, держась поодаль, ибо кулаки ее всегда были наготове и она умела ими пользоваться. Подбитые глаза и окровавленные носы были ее меткой, и скоро самые глупые научились избегать этого демона с беличьим лицом.

Она росла без друзей, в стороне ото всех. Ходя по лагерю, оиа обычно расстегивала верх своей кожаной одежды и прятала в нее нижнюю часть своего лица. Волосы у нее были длинные, и она постоянно делала ими тоже самое.

До тех пор, пока она не говорила, остальные женщины терпели ее присутствие. Армун прислушивалась к ним, видела молодых охотников, их глаза, слушала их возбужденную болтовню. Фарлан была самой старшей в этой группе, и, когда Ортнар присоединился к саммад, она быстро сошлась с ним, несмотря на то, что знала его короткое время. Обычно девушка знакомилась с юношей из другой саммад на ежегодных встречах, но теперь все изменилось, и Фарлан первой извлекла выгоду из этой перемены. Хотя остальные молодые женщины говорили скверные слова о ее смелости, она одна имела свою палатку и своего охотника, а у них ничего не было.

Армун не завидовала другим, а просто злилась. Она знала равнины и леса лучше других: мать хорошо научила ее. Со сбора корней она возвращалась с полной корзиной, тогда как другие женщины постоянно жаловались на бесплодие земли.

Она много работала, хорошо готовила, и вообще делала все, что могло сделать ее желанной для любого молодого охотника.

И все же она держалась вдали от них, зная, что они будут смеяться над ней. Когда они видели ее лицо, они смеялись, когда она говорила – тоже, поэтому она предпочитала молчать и находиться в стороне. Точнее, пыталась это делать. Но с тех лор, как она ела у костра Меррит, ей приходилось делать все, что приказывала старая женщина. Она носила дрова и резала мясо, обжигая руки об угли. Меррит смотрела, как она готовит, и каждый вечер ждала возвращения усталых и голодаых охотников. Но Армун не хотела их насмешек и поэтому всегда находила себе другие занятия, когда они собирались вокруг костра.

Хотя здесь не было снега, дожди шли большую часть зимы.

Это было неудобно, но не холодно, и это неудобство было меньше, чем морозы и глубокий снег. Способы охоты тоже изменились, ибо большие стада утиноклювых ходили по всей широкой равнине. В холмистой части жило много мургу, на которых можно было охотиться, и поэтому охотники уходили все дальше и дальше за холмы. Это было довольно опасно.

Было уже темно, когда отряд охотников возвращался. Дни теперь стали очень короткими, и это было очень необычно для людей. Некоторые охотники преследовали дичь целыми ночами. Но на этот раз что-то было неладно, потому что охотники громко кричали, оказавшись в виду лагеря, и их крики привлекали общее внимание. Охотники, бывшие в лагере, бросились к ним на помощь. Когда они подошли ближе к кострам, стало видно, что двоих охотников несут на носилках, сделанных из веток деревьев и кустов. Херилак шел впереди хмурый и усталый.

– Среди деревьев прятался мараг, – сказал он, – он напал на нас, и все произошло прежде, чем мы смогли убить его. – Первые носилки тяжело поставили на землю. – Это Ульфадан. Он мертв.

Услышав это, Меррит громко завыла и бросилась вперед.

Откинув меха, закрывавшие лицо Ульфадана, она пронзительно вскрикнула и стала рвать вблосы у себя на голове.

Херилак нашел взглядом Фракена и позвал его.

– Нам нужно твое умение залечивать раны. Мараг упал на Керрика, и его нога сломалась.

– Мне понадобится крепкая палка и кожаные ремни. Ты поможешь мне.

– Я принесу палку. – Херилак огляделся и увидел Армун, стоящую рядом. – Принеси мягкой кожи, – приказал он. – Быстрее.

Керрик закусил губу, но не смог сдержать стон, когда они взяли его с носилок и подежили на землю у костра. Сломанные концы кости разошлись, и резкая боль нронзила его, когда Фракен коснулся ноги.

– Держи его за плечи, Херилак, а я дерну ногу, – приказал Фракен, затем наклонился и схватил ногу Керрика. Он дергал и поворачивал ее до тех пор, пока сломанные концы не встретились. Боль от этого заставила Керрика потерять сознание.

– Палки сохранят кости на месте, – сказал Фракен, крепко связывая их ремнями из мягкой кожи.

Все было сделано очень быстро.

– Отнесем его в палатку и накроем шкурами. Ему нужно тепло. Ты, девушка, поможешь нам.

Керрик пришел в себя от резкой, пульсирующей боли в ноге. Однако она была намного слабее, чем раньше. Он приподнялся на локтях и в мерцающем свете огня увидел кожаные ремни, закрепившие его ногу. Кожа не была разорвана, и все должно было хорошо зажить. Кто-то шевельнулся в темноте перед ним.

– Кто здесь? – воскликнул он.

– Армун, – неохотно ответила она.

Он откинулся на спину.

– Принеси мне немного воды, Армун.

Темная фигура быстро исчезла. Армун? Он не знал этого имени. Встречал ли он ее прежде? Это было возможно. Его нога пульсировала ровной болью, как гнилой зуб, а горло настолько пересохло, что он закашлялся. Воды, вот что было ему нужно, большой глоток холодной воды.

Глава двенадцатая

Керрик проснулся до рассвета все от той же пульсирующей боли и, повернув голову, увидел рядом чашку с водой. Высунув руку из-под шкуры, он схватил ее и сделал глоток, потом еще и еще, пока не осушил целиком. Девушка подошла к нему и забрала ее. Волосы закрывали ее лицо. Как же ее зовут? Ведь она говорила свое имя...

– Армун?

– Да. Ты хочешь еще воды?

– Хочу. И чего-нибудь поесть.

Он не ел прошлой ночью, потому что не хотел, но сейчас испытывал голод. Девушка повернулась и вышла. Он никак не мог разглядеть ее лицо, но голос ее был приятным. То, что она говорила через нос, показалось ему знакомым. Но почему это знакомо ему? Это мучило его, пока он не понял, что это был один из звуков, которыми пользовались ийланы. АРМУН. Он произнес это вслух, тоже через нос, потом повторил еще раз.

Он не говорил по-ийлански уже так долго, что сейчас постарался отбросить непрошеные воспоминания об Альпесаке.

Вернувшись с водой, девушка принесла немного копченого мяса на плетеном подносе, и все это поставила перед ним.

С полными руками она не могла закрывать лицо, и он увидел ее вблизи, когда она наклонилась. Сжав кулаки, она ждала смеха, но его не было. Ничего не понимая, Армун смотрела, как он жует мясо. Если бы она могла сейчас прочесть его мысли, то она не поверила бы им.

«Нет, – думал Керрик, – я никогда не видел ее раньше. Почему я удивился? Я бы обязательно запомнил ее. Может, сказать, что напомнил мне ее голос? Впрочем, лучше не надо, она может разозлиться за сравнение с мургу. Но она произносит звуки так же, как ийланы, кроме того, ее рот устроен так же, как у них. Возможно, это из-за раздвоенной верхней губы. Инлену была немного похожа на нее лицом, но, конечно, пошире и потолще».

Армун сидела перед Керриком и недоумевала. Наверное, его мучает боль, иначе бы он уже рассмеялся или задал вопрос о ее лице. Мальчики никогда не оставляли ее в покое. Однажды пятеро из них захватили ее среди деревьев, когда она была одна. Она сопротивлялась, но они крепко держали ее и, смеясь, тыкали в губу и нос, пока она не расплакалась. Это было не больно, но очень обидно. Она так отличалась от других девушек, что они даже не пытались сорвать с нее одежду, как делали с другими, когда заставали их одних, а только тыкали в ее лицо. Она была для них всего лишь забавным животным.

Эти мысли так захватили Армун, что она не сразу заметила, что Керрик повернулся и смотрит на нее. Она быстро закрыла лицо волосами.

– Так вот почему я не узнал тебя, – удовлетворенно сказал он,– ты всегда закрываешь лицо волосами.

Она напряглась, ожидая смеха. Вместо этого, он с трудом сел, затем повернулся к ней, завернувшись в шкуры, потому что утро было сырое и туманное.

– Ты дочь Ульфадана? Я видел тебя у его костра.

– Нет. Мои отец и мать умерли. Меррит заставляет меня помогать ей.

– Мараг набросился на Ульфадана и ударил его о землю. Мы закололи его, но было слишком поздно: он сломал Ульфадану шею. Это был сильный зверь: один удар его хвоста переломил мне ногу. Нам нужно было брать больше смертоносных палок с собой. Это единствеююе, что остановило безобразную тварь.

Он не мог винить себя. Действительно, это было его распоряжение, чтобы каждый отряд охотников имел с собой смертоносные палки для предотвращения подобных случаев. Но в лесу одной было мало. Теперь охотники будут носить с собой, по крайней мере, два хесотсана.

Но все мысли об охоте и мургу тут же исчезли, когда Армун подошла к нему поближе. Ее волосы коснулись его плеча, когда она наклонилась, чтобы забрать чашку из-под воды, при этом он почувствовал сладковатый запах женского тела. Никогда прежде он не был рядом с девушкой, и возбуждение охватило его. Вернулись незваные воспоминания: Вайнти над ним, рядом... Это было отвратительно, и он прогнал мысли прочь.

Однако они не уходили, мучая его. Когда Армуя снова наклонилась, чтобы взять поднос, он коснулся ее обнаженной руки. Она была теплая, а не холодная. И мягкая. Армун замерла, вся дрожа, не зная, что делать. Не задумываясь, она повернулась к нему. Их лица оказались совсем рядом, а он не засмеялся и не отпрянул. И в это мгновение голоса снаружи нарушили молчание.

– Как там Керрик? – спросил Херилак.

– Я как раз иду к нему, – ответил Фракен.

Странный момент кончился. Керрик убрал руку, а Армун заторопилась прочь, унося поднос. Фракен вошел в палатку, и Херилак последовал за ним. Шаман дернул кожаный ремень, крепивший на ноге Керрика деревянное сооружение, и счастливо улыбнулся.

– Все, как должно быть. Скоро нога будет здорова. Если эти ремни жмут, подложи под них сухой травы. А я пойду петь об Ульфадане.

Керрику хотелось быть там, когда старик будет петь. Большинство охотников пойдет туда. Когда отпевание закончится, тело Ульфадана завернут в мягкую траву и повесят высоко на дерево, высыхать на ветру. Тело уже не нуждается ни в чем, если дух уже покинул его. Кроме того, это делалось, чтобы пожиратели падали не нашли его.

– Я хотел бы пойти с тобой, – сказал Керрик.

– Это понятно, – ответил Хералак, но невозможно из-за твоей больной ноги.

Когда они ушли, Армун вышла из задней части палатки и нерешительно остановилась. Когда он повернулся к ней, она быстро потянулась за волосами, но затем опустила руку, потому что на его лице не было смеха.

– Я слушала тебя, когда ты рассказывал о жизни мургу, – она говорила быстро, стараясь скрыть свое смущение. – Тебе было страшно там, в плену, одному среди иих?

– Страшно? Сначала, да. Но я не был один, со мной вместе захватили девушку, я забыл ее имя. Правда, потом они убили ее.

Воспомиваше об этом было еще очетливым, ярким и сильным...

Мургу с окровавленным лицом, склонившийся к нему... Вайнги...

– Да, я был испуган, очень испуган. Мне нужно было молчать, но я заговорил с мургу. Меня убили бы, не начни я разговаривать с ними, и я сделал это, потому что очень испугался. Но мне не следовало говорить.

– Почему, если разговор спас твою жизнь?

И в самом деле почему? Сейчас он понял, что в его поступке не было ничего постыдного. Это спасло ему жизнь и привело сюда, к Армун, которая понимала его.

– Я думаю, что ты вел себя храбро, как охотник, хотя и был только мальчиком.

Неизвестно почему, эти слова потрясли его. Без всякой причины он почувствовал, что глаза его наполиились слезами, и отвернулся от девушки. Слезы сейчас, у охотника?! Без причины? Впрочем, причина была – он не пролил их тогда, когда был маленьким мальчиком, попавшим к мургу. Однако это все в прошлом, а он уже не маленький мальчик. Он взглянул на Армун и неожиданно ддя себя взял ее за руки. Она не вырывалась.

Керрика смущало то, что он чувствовал сейчас, он не знал, что это значит: правда, это напоминало ему происходившее, когда он оставался наедине с Вайнти и та хватала его... Ему не хотелось думать сейчас о Вайнти и вообще об ийланах. Не сознавая того, он все сильнее сжимал руку девушке, делая ей больно, но она не вырывалась. Что-то важное происходило с ним, но он не знал, что это.

Совсем иначе дело обстояло с Армун: она знала. Она часто слушала разговоры молодых женщин, слышала и более взрослых, имевших детей, когда они говорили о том, что происходило ночью в палатках, когда они оставались наедине с охотниками. Она знала, что происходит сейчас, и хотела этого, открывая себя для переполнявших ее чувств. Может, это было потому, что она почти не надеялась на это. Если бы только сейчас была ночь и они были одни! Женщины были предельно откровенны, описывая то, что происходило, но сейчас был день, а не ночь. И все же вокруг было так тихо, а она была так близко к нему сейчас... Когда она мягко отстранилась, Керрик разжал руку. Она отодвинулась от него, встала, и, провожаемая его взглядом, направилась к выходу.

Армун вышла из палатки и огляделась вокруг. Рядом никого не было: даже дети молчали. Что все это значит?

Ну, конечно, отпевание! Поняв это, она вдруг подумала о том, что Ульфадан был саммадаром и они должны быть на его отпевании, все до одного человека. Они с Керриком были сейчас одни.

Двигаясь осторожно и неторопливо, она повернулась и вошла в палатку, уверенно зашнуровав за собой клапан. Потом также уверенно расшнуровала шнурки своей одеязды, встала на колени, откинула в сторону шкуры и опустилась на Керрика.

Когда он обнял девушку, тепло ее плоти зажгло его. Воспоминания о холодном теле начали ускользать прочь. Армун была все ближе, и у нее не было твердых ребер, а только теплое тело, округлое и крепкое. Он стиснул руки, прижимая ее голову к себе, а та, прижавшись губами к его уху, что-то говорила без слов.

Снаружи утреннее солнце светило сквозь туман и поднималось все выше, а в палатке под теплыми шкурами жар их тел растопил воспоминания о холодном и грубом теле. Воспоминания о другой жизни ушли прочь, сменившись гораздо более важной действительностью.

Глава тринадцатая

Альпесак буквально кипел от рассвета до заката. Где по широким улицам города двигались когда-то несколько фарг, теперь маршировали и двигались в паланкинах ийланы, фарги в одиночку и группами тащили какие-то грузы, и даже встречались хорошо охраняемые группы самцов, смотревших на непрерывное движение. Гавань была значительно расширена, и все же не вмещала всех прибывающих, поэтому темные тела урукето, приходивших из океана, останавливались в реке, прижимаясь к берегу, ожидая своего часа. Когда их ставили в док, толпы фарги бросались разгружать их, и пассажирам, стремившимся ступить на твердую землю после долгого путешествия, приходилось расталкивать их.

Вайнти смотрела на всю эту суматоху с гордостью, выражавшейся в каждой линии ее напрягшегося тела. Ее желание исполнилось: Инегбан наконец-то пришел в Альпесак. Союз этих двух городов приводил ее в возбуждение, которому невозможно было сопротивляться. Молодость и неопытность Альпесака были смягчены возрастом и мудростью Инегбана.

Этот союз образовал соединение, которое казалось, более жизнеспособным, чем каждый из них в одиночку. Мир рождался заново, и все в нем было возможно.

Была только одна тень на всем этом солнечном настоящем и будущем, но пока Вайнти гнала ее прочь: этим можно было заняться попозже. Сейчас она хотела только греться под солнцем в свое удовольствие на этом берегу успехов. Ее большие пальцы крепко сжимали твердую ветвь балюстрады, причем возбуждение было так велико, что она не замечала того, переступая с ноги на ногу в своем одиноком марше победы.

Издалека кто-то окликнул ее и, неохотно повернувшись, Вайнти увидела, что это Малсас зовет ее к себе на верхнюю платформу.

– Да, Эйстаи, – сказала Вайнти, выражая гордость каждым движением своего тела. – Зима не придет в Инегбан, а сам он явится сюда, в бесконечное лето, царящее в сердце Энтобана. Отныне наш город будет расти и процветать.

– Ты права, Вайнти. Когда мы были разделены, наши два сердца бились вразнобой, а наши города жили каждый по-своему. Сейчас мы объединились. Я, как и ты, чувствую, что наша мощь безгранична, что мы можем сделать все. И мы сделаем. Ты еще не надумала сесть рядом со мной и помогать мне? Я уверена, что Сталлан может повести фарги и очистить от проклятых устозоу северные земли.

– Возможно, она сможет это. Но я ЗНАЮ, что могу и буду это делать, – Вайнти быстро провела большими пальцами между глаз. – Сейчас, когда здоровье вернулось, ненависть переполняет меня. Твердый клубок ненависти растет во мне с каждым днем. Сталлан, конечно, может уничтожить устозоу, но мне нужно разбить камень, который лежит у меня на сердце. Когда все они умрут, когда существо, которое я приблизила к себе и воспитала, будет мертво, только тогда этот камень исчезнет. После этого я буду рада сесть рядом с тобой и делать все, что ты прикажешь. Но сначала должна совершиться моя месть.

Малсас охотно согласилась.

– Ты нужна мне, но не такая, как сейчас. Уничтожь устозоу и этот камень в своем сердце. У Альпесака впереди большое будущее.

Вайнти жестом выразила свою благодарность.

– Сейчас мы собираем все наши силы и будем готовы к удару, когда на севере станет тепло. Холод, который держит нас в Альпесаке, гонит их на юг. Но здесь зимний холод будет нашим союзником. Устозоу охотятся сейчас в местах, где мы можем легко добраться до них: они уже выслежены. Когда придет подходящее время, все они умрут. Мы сметем их слица земли, а потом пойдем на север и ударим по остальным. Мы будем делать это снова и снова, пока не перебьем их всех.

– Вы не воспользуетесь лодками? Нанесете удар с суши?

– Они ждут нас из воды и не знают, что сейчас у нас есть уруктопы и таракасты. Ваналпи были хорошо известны эти существа, доставленные в Энтобан из далекого города Месескей. Она забрала их для наших нужд, для борьбы с угрозой устозоу и вывела более крепкие виды. Уруктоп достигает зрелости раньше чем за год – молодежь сейчас подрыгает и скоро будет готова. Таракасты требуют больше времени для достижения зрелости, поэтому их доставлено всего несколько особей, но даже они окажут нам большую помощь. Мы пойдем в наступление по суше. Устозоу, удравший от меня, сейчас руководит ими и вместе с большой группой находится на юге. Я видела его на снимках. Он умрет первым. Когда это произойдет, остальные не доставят нам больших хлопот.

Вайнти смотрела вдаль, планировала свою месть и видела только мучительную смерть для того, кого ненавидела. Подобно ее мыслям, небо покрылось плотными облаками, закрывшими солнце, и тень наползла на собеседниц. Когда она коснулась их, еще более темная тень окутала их мысли о том, что беспокоило их больше, чем устозоу. Так было всегда: свет дня сменялся темнотой ночи. Их город света всегда скрывала тьма, когда они думали о том, что видели сейчас внизу.

Цепочка ийлан, связанных за руки, медленно двигалась по улице. Первая из них посмотрела вокруг, потом вперед, и вдруг ее взгляд обратился без всякой причины к двум фигурам наверху. Расстояние было не таким большим, чтобы их нельзя было узнать, узнать Вайнти. Ее рука быстро шевельнулась в жесте узнавания, и она прошла мимо.

– Она из моей эфенбуру, – горько сказала Вайнти. – Это тяжесть, которую я никогда не смогу сбросить.

– Это не твоя вина, – сказала Малсас. – Дочери Смерти есть и в моей эфенбуру. Эта болезнь гложет всех нас.

– Но болезнь эту можно лечить. Однако я не смею больше говорить об этом сейчас: нас могут подслушать. Правда, я не теряю надежды на выздоровление.

– Ты для меня первая во всех делах, – сказала Малсас. – Сделай это, вылечи болезнь, и не будет никого выше тебя.

Энги не собиралась признавать эфензеле, жест получился у нее сам собой, и, уже делая его, она поняла свою ошибку. Вайнти никогда не была довольна этим, но сейчас в присутствии Эйстаи могла воспринять это как оскорбление, а Энги совсем не хотела этого.

Цепочка остановилась перед запертыми воротами, ожидая, когда их откроют и впустят. Впустят в тюрьму, но для всех их это было свободой. Здесь они были свободны, здесь они могли верить в правду и, что гораздо важнее, говорить о ней.

Будучи с другими Дочерьми Жизни, Энги не чувствовала себя связанной обещанием не говорить с ийланами о своей вере – все они здесь имели одни убеждения. Когда Инегбан пришел в Альпесак, вместе с ними пришли и верующие. Их было так много, что пришлось устроить эту тюрьму, обнести ее стенами и снабдить охраной, чтобы не позволить распространиться интеллектуальному яду. Правителей не интересовало, о чем они там говорили, за стенами тюрьмы, но только до тех пор, пока эти изменники оставались за этими стенами.

К Энги, дрожа от принесенных новостей, подошла Эфенейт.

– Там Пелейн, – сказала она. – Она говорит с нами, отвечает на наши вопросы.

– Я сейчас приду, – пообещала Энги, неподвижностью тела сдерживая беспокойные мысли.

Учение Угуненапсы всегда было ясно, как сияние солнца в темноте джунглей, но другие не всегда понимали его и потому интерпретировали его по-своему. Единственная правда же была в том, что Угуненапса учила свободе от власти, что означало понимание всего, а не только силы жизни и смерти. Хотя Энги была согласна с этой свободой, ее беспокоили некоторые объяснения слов Угуненапсы и особенно объяснения Пелейн.

Пелейн стояла на высоком корне высокого дерева так, чтобы все собравшиеся могли понимать, о чем она говорит.

Энги остановилась с краю толпы, уселась, подобно другим, на свой хвост и стала слушать. Пелейн говорила о новом предмете дискуссии, который был весьма популярным, используя вопросы и ответы и говоря о том, чему хотела их научить.

– Фарги, только что вышедшая из моря, спросила Угуненапсу: «Что делает меня отличной от сквида, плавающего в море?» Угуненапса ответила: «Различие, дочь моя, в том, что ты знаешь о смерти, тогда как сквид знает только о жизни».

– Но, зная о смерти, как я могу знать о жизни? Ответ Угуненапсы был так прост и понятен, что, хотя она и сказала это на заре времен, он будет звучать и завтра, и всегда. Ответ этот поддерживает нас: «Мы знаем об ограничении жизни, и потому живем тогда, когда другие умирают. Это мощь нашей веры, и эта вера является нашей мощью».

Тогда фарги, вышедшая из моря, спросила в своей простоте: «Разве, поедая сквид, я не приношу ему смерть?» И Угуненапса ответила: «Нет, сквид приносит тебе жизнь своей плотью и, не зная о смерти, не может умереть».

Среди слушателей послышался ропот одобрения. Энги тоже была очарована ясностью и красотой этой мысли и на мгновение забыла все свои возражения, которые могла сделать оратору. Нетерпеливая в своем желании узнать, одна из ийлан крикнула из толпы слушателей:

– Мудрая Пелейн, а что если сквид будет таким большим, что станет угрожать твоей жизни, а его вкус будет таким отвратительным, что его нельзя будет есть? Что нужно будет делать в этом случае? Позволить себя съесть или же убить сквида, даже не зная, что не сможешь его съесть?

Пелейн признала трудности проблемы.

– Тут мы должны поближе познакомиться с мыслями Угуненапсы. Она говорила о вещи внутри нас, которую нельзя увидеть, хотя нам она дает возможность говорить и выделяться среди бездумных животных. Она должна быть сохранена и, следовательно, убивая сквида для сохранения ее, мы поступим правильно. Мы Дочери Жизни и должны сохранять жизнь.

– А что если сквид может говорить? – спросил кто-то, и этот близкий всем вопрос заставил слушателей напряженно замолчать. Пелейн заговорила:

– Угуненапса не дает ответа, ибо не знала говорящего сквида.

Она помолчала и продолжила:

– Не знала она и говорящих устозоу. Следовательно, мы должны искать в словах Угуненапсы истинное содержание. Разве только речь выражает знание жизни и смерти? Если это правда, то, спасая свои жизни, мы должны убить устозоу, которые умеют говорить. Вот решение, которое мы должны принять.

– Нет, мы не можем решить так! – воскликнула Энги. – Не можем, потому что не знаем наверняка и тем самым оскверним все, чему учила Угуненапса.

Пелейн повернулась к ней и знаком выразила согласие с ее тревогой.

– Энги говорит правду и одновременно задает новый вопрос. Мы должны считаться с возможностью того, что устозоу могут знать о жизни и смерти. Это должно быть уравновешено фактом, что мы-то наверняка знаем об этом. С одной стороны, сомнения, с другой – уверенность. Поскольку мы ценим жизнь превыше всего, то должны выбрать уверенность и отбросить сомнения. Другого пути нет.

Посыпались новые вопросы, но Энги не слушала их, да и не хотела слушать их. Она не могла избавиться от уверенности, что Пелейн говорила неправильно, и в то же время не могла выразить эту уверенность. Нужно подумать над этим.

Она нашла укромное место от других и сосредоточилась на этом вопросе.

Захваченная своими мыслями, она не заметила охранников, которые прошли сквозь толпу, набирая рабочий отряд.

Пелейн стала одной из отобранных, хотя ничем не отличалась от других. Отряд был связан вместе и уведен.

Небольшая группа, куда попала Пелейн, не была связана, потому что предназначалась для особой работы. Никто из них не замечал, что постепенно Пелейн осталась одна. Охранников тоже отослал какой-то властный ийлан, который повел ее длинным путем вокруг города к двери, открывшейся перед ней. Она неохотно вошла, и дверь закрылась за ее спиной.

В комнате был только один ийлан.

– Вот теперь поговорим, – сказала Вайнти.

Пелейн стояла, склонив голову, глядя невидящими глазами на свои руки и нервно сплетая и расплетая пальцы.

– Я чувствую, что все, происходящее здесь, плохо, – сказала она наконец. – Я не должна быть здесь и говорить с тобой.

– У тебя нет причин для таких чувств. Я просто хочу услышать, что ты можешь сказать. Разве не долг Дочери Жизни говорить с другими о своей вере и нести им просвещение?

– Это правда. Значит, вы хотите просвещения, Вайнти? Вы сейчас назвали меня Дочерью Жизни, а не Дочерью Смерти. Вы уже верите мне?

– Пока нет. Тебе придется привести много убедительных аргументов, прежде чем я встану в ваши ряды.

Пелейн выпрямилась, каждым движением своего тела выражая подозрение.

– Но если вы не верите, как это делаем мы, то что вам нужно от меня? Может быть, посеять разногласия в рядах Дочерей Жизни?

– Я хочу убедить тебя, что устозоу, которые убивают нас, сами должны быть убиты. Так будет-справедливо. Мы защищаем наши берега и убиваем эти существа, которые угрожают нашему существованию. Я не прошу тебя изменять своим убеждениям. Мне только нужна твоя помощь в этой войне. Если ты сделаешь это, польза для всех нас будет огромной. Нужно спасать наш город. Эйстаи изменит свое решение, и вы все снова станете гражданами. Ваша вера будет узаконена, ибо тогда вы уже не будете представлять опасность для существования Альпесака. Ты станешь настоящим лидером Дочерей Жизни и будешь во всем следовать учению Угуненапсы.

Пеяейн выразила смущение и тревогу.

– Я все еще сомневаюсь. Если устозоу могут говорить, они могут осознавать существование смерти и понимать жизнь. Если это так, я не могу помогать в их уничтожении.

Вайнти подошла к ней так близко, что их руки почти соприкоснулись, и с жаром сказала:

– Они – животные. Один из них научился говорить, как лодки учатся выполнять команды, только один из них. Остальные хрюкают, как животные в джунглях. И этот единственный, который может говорить как ийлан, теперь убивает нас. Этим они разрушают все наши планы, и их нужно вышвырнуть отсюда – всех до единого! И ты поможешь этому. Ты выведешь Дочерей Смерти из мрака смерти, и оии станут настоящими Дочерьми Жизни. Ты сделаешь это. Должна сделать.

Говоря это, она мягко касалась больших пальцев Пелейн жестом, которым пользовались только эфензеле. Пелейн приняла этот знак внимания.

– Вы правы, Вайнти. Совершенно правы. Все должно быть так, как вы. говорите. Дочери Жизни слишком долго жили в стороне от своего города. Мы должны вернуться и снова стать его частью. Но мы не свернем с пути истины.

– Этого и не требуется. Вы будете верить, как верили, и никто не будет запрещать вам этого. Дорога впереди ясна и понятна и ведет к триумфальному будущему.

Глава четырнадцатая

Это был первый лук Харла, и он страшно гордился им.

Вместе со своим дядей, Надрисом, он ходил в лес, чтобы найти нужное дерево, покрытое тонкой корой, с плотной и упругой древесиной. Надрис выбрал тонкий побег, и Харл с беспокойством смотрел на пружинящий зеленый ствол, пока тот не был перепилен.

Затем под руководством Надриса, он соскоблил кору, покрывавшую его, пока не показалась белая сердцевина дерева. А потом пришлось ждать, и это ощущение было хуже всего. Надрис повесил кусок дерева высоко в палатке, чтобы он сох, и держал его так день за днем, пока он не дошел до нужного состояния. Когда пришло время, Харл внимательно смотрел, как Надрис методически скоблит его каменным скребкам. Концы лука были осторожно заострены, и на них сделали зарубки для тетивы, сплетенной из длинных, крепких волос с хвоста мастодонта.

Даже поставив тетиву на место, Надрис не был доволен и для пробы дернул ее, после чего снял тетиву и вновь занялся деревом.

Но наконец и это было закончено. Поскольку лук был Харла, он и должен был первым выпустить из него стрелу.

Это был самый длиный и счастливый день в жизни Харла.

Получив лук, он должен был научиться хорошо стрелять из него, чтобы поскорее отправиться на охоту. Это был первый и самый важный шаг, который выводил его на дорогу из детства, дорогу, которая однажды выведет его в мир охотников.

Хотя его руки болели, а кончики пальцев покрылись волдырями, он не останавливался. Это был его лук и его день. Он хотел быть наедине с ним и ускользнул от других мальчиков, забравшись в маленькую рощу рядом с лагерем. Весь день он ползал по деревьям, прятался по кустам, пуская свои стрелы в невидимые пучки травы, как будто это были настоящие олени.

Когда стемнело, он неохотно отложил лук и направился к палаткам. Он был голоден и смотрел вперед, на мясо, которое должно было ждать его. Придет день, когда он станет охотником и убьет свою первую дичь. Наложив стрелу, натянет тетиву и убьет... Однажды...

Что-то зашуршало на дереве над ним, и он остановился, молчаливый и неподвижный. Там что-то было, какой-то темный силуэт на фоне серого неба. Оно шевельнулось, и снова послышался шорох. Птица.

Это была слишком соблазнительная мишень, чтобы отказаться от нее. В темноте он мог потерять стрелу, но он делал их сам и мог сделать еще. Если же он попадет в птицу, это будет его первая добыча. Первый день с луком – и уже добыча. Мальчишки будут по-другому на него смотреть, когда он пройдет со своим трофеем между палатками.

Медленно и тихо он наложил стрелу на тетиву и натянул ее, глядя на темный силуэт наверху. Затем выстрелил.

Послышался пронзительный крик боли, и птица свалилась с ветки вниз. Она упала на сук над головой Харла и повисла на нем, неподвижная. Он стал на цыпочки и с трудом достал ее концом своего лука, и тыкал до тех пор, пока она не упала на землю у его ног. Его стрела пронзила тело птицы, и ее круглые глаза смотрели на него. Харл отступил назад, испуганно глядя на нее.

Сова. Он убил сову...

Почему, ну почему он не остановился, чтобы подумать?!

Испуганный своим поступком, он громко застонал. Он должен был знать, что никакой другой птицы не может быть в темноте.

Это была запрещенная птица, и он убил ее. Только прошлой ночью старый фракен развертывал меховой комок, извергнутый совой, и тыкал своими пальцами в маленькие кости внутри, предсказывая будущее и результат охоты по тому, как они там лежат. Делая это, Фракен рассказывал о совах, о единственных птицах, которые летали ночью, о птицах, которые ведут души умерших охотников сквозь темноту на небо.

Сов нельзя убивать никому. И все же Харл убил.

Может, если закопать ее, никто ничего не узнает? Он начал торопливо рыть землю руками, потом остановился. Это было плохо. Сова знала и, значит, будут знать другие совы.

Они все запомнят, и однажды для его духа не найдется проводника, потому что животные никогда ничего не забывают. Никогда. На его глазах были слезы, когда он склонился над мертвой птицей и выдернул стрелу. Потом наклонился еще ниже и в сгущающейся темноте взглянул на нее в упор.

Армун сидела у огня, когда мальчик подбежал к ней. Он стоял, ожидая, когда она обратит на него внимание, но женщина не торопилась этого делать, а сначала поворошила палкой огонь. Теперь она была женщиной Керрика и чувствовала тепло удовлетворенности, разливающееся по всему телу.

Женщина Керрика... Теперь мальчики не смели смеяться над ней, и ей больше не требовалось закрывать лицо волосами.