Род Волка Щепетов Сергей
И что же из всего этого следует? Да, собственно, ничего хорошего. Охотиться наравне со всеми я не смогу никогда — на тренировки остатка жизни не хватит. Охота же здесь является даже не обязанностью, а как бы естественным состоянием мужчины. Ну, собственно, имея арбалет, охотиться могу и я. Это оружие по дальности боя лукам, пожалуй, не уступает, а по убойности сильно превосходит. Но стрелять с большого расстояния в оленя или лошадь почти бессмысленно — любой промах приведет к потере болта, а сделать и пристрелять новый — целая история. Как вариант — пойти в многодневку и попытаться завалить кого-нибудь большого — вроде носорога или мамонта? А смысл? Большое количество мяса даже перетаскивать в лагерь не стоит — все равно протухнет. Да и не станет его никто перетаскивать — зачем, если с теми же трудозатратами можно добыть что-нибудь поближе. Что остается? Придумать способ длительного хранения мяса без соли? Может получиться так же, как с глиняной посудой: дело, скажут, полезное, но нам это не нужно. Строго говоря, этим лоуринам, похоже, вообще ничего не нужно — они самодостаточны, живут в гармонии с природой и всем довольны. Такие вещи, как колесо, порох или металл, они, скорее всего, сочтут детской забавой. Живут, блин, как растения — чтобы питаться и размножаться!»
Последний вывод оказался в корне ошибочным, и Семен в этом убедился очень скоро.
— Я сказал, что это один удар! — орал Медведь. — Один тройной, а не три отдельных!! Вы что, глухие?! Чем вы вчера занимались?! Вот ты — иди сюда! Последний раз показываю!
Вперед вышел парнишка, принял боевую стойку…
— Всем смотреть в четыре глаза! — рявкнул старейшина и шагнул навстречу.
В следующую секунду подросток получил по удару в голову, по корпусу и по локтю руки, сжимающей оружие. Выпустив дубинку, он свалился на землю и замотал головой, пытаясь прийти в себя.
— Слабак! — буркнул Медведь и стал озираться по сторонам в поисках более подходящего манекена. Из взрослых никого, кроме Семена, поблизости не оказалось — тренировки подростков ни у кого больше интереса не вызывали.
— Иди сюда, Семхон! — позвал старейшина. — Эта дохлятина на ногах не стоит — удар показать не на ком!
Быстро придумать повод для отказа Семен не смог — пришлось идти.
Получать по башке палкой, даже обмотанной шкурами, совсем не хотелось, и Семен принял удары на блоки, благо Медведь действовал достаточно медленно.
— А теперь — плотная связка! — объявил старейшина и повторил выпад с большей скоростью. — И вот так!
На сей раз Семен еле успел — все-таки дубинка оружие хоть и знакомое, но не родное. И вес к тому же непривычный.
— Хм… — заинтересовался старейшина, — а ты, оказывается, не забыл магию палки. Давай!
Ответить Семен не успел — на него обрушился град ударов. Спасло его, пожалуй, лишь то, что эту технику он уже успел понаблюдать и, кроме того, был на голову выше противника. Впрочем, пару весьма чувствительных ударов он все-таки пропустил.
Медведь загнал его к самой скале и остановил атаку:
— Надо же, как интересно: кистевой отвод снизу… Выкручивающий блок… Ну-ка, теперь ты нападай!
— Не надо, старейшина! — попросил Семен. — У меня другая магия.
— Какая еще другая?! Палка — она и есть палка! Нападай, пусть молодые посмотрят!
— Говорю тебе: другая! Она вам ни к чему! Не веришь, да? — и Семен пошел в атаку.
Нарушать старый принцип — никогда никого против себя не вооружать — он не собирался. У него здесь и так почти нет преимуществ ни в чем и ни перед кем. Он старался наносить удары так, как это показывал сам Медведь своим воспитанникам. Отбивался старейшина без всякого труда, и Семен понял, что сейчас над ним будут смеяться. Понял и… уронил противника на землю.
Вероятно, Медведь решил, что споткнулся, и мгновенно вскочил на ноги. «Ничего себе старейшина! — наблюдая, как он двигается, думал Семен. — А ведь он и правда не старше меня. Может быть, даже моложе…»
Ради того, чтобы дать противнику возможность упасть еще раз, Семену пришлось буквально подставить лоб под удар. Это было так неприятно, что он почти разозлился…
Собственно говоря, этот прием является официально разрешенным даже в таких видах единоборств, как дзюдо и спортивное самбо. Вновь атаковать сбитого с ног противника можно лишь после того, как он встанет, то есть будет иметь не более двух точек касания с ковром или татами. Грубо говоря, пока ты стоишь, оперевшись на одно колено, ты считаешься лежачим, которого не бьют, а как только колено оторвал, можешь на вполне законных основаниях снова отправляться в полет. Свалить же встающего противника совсем не сложно, но молодежь почему-то этим приемом пренебрегает. Наверное, потому, что выглядит подловато…
В общем, после третьего «полета» подряд Медведь рассвирепел. А после пятого пришел в восторг:
— Вот это магия! Вот это я понимаю! Видал?
Вопрос был адресован старику, которого звали Художник. Оказывается, все это время тот сидел возле входа в пещеру и наблюдал. На вопрос он не ответил, встал, повернулся спиной и скрылся в темноте входа.
Однако Медведь ничуть не обиделся. О Художнике он тут же забыл, а о воспитанниках так и не вспомнил и вцепился в Семена:
— Ну-ка, покажи, как ты это делаешь!
Слава богу, Семен успел придумать, что ему ответить:
— Нет, старейшина, эта магия тебе не нужна.
— Это мы уж сами разберемся! Давай показывай! Вроде как подножка, да?
— Мне не жалко, Медведь, — честно говорю. Могу и показать и научить. Только тогда ты не сможешь никого убить.
— Это еще почему?!
— Откуда же я знаю?! Я что, колдун? Или шаман? Там, в будущем, есть магия «голой руки» — когда сражаешься без оружия против вооруженного противника. Но что в ней толку, если она запрещает убивать побежденного? Просто баловство какое-то, правда?
— Ну, почему же… — заколебался старейшина. — Вообще-то, добивать не обязательно. Скальп и с живого можно снять.
— О чем ты говоришь, Медведь?! Ты хоть раз видел человека, который остался в живых после снятия скальпа? Лично я не желаю проверять, что со мной будет после нарушения запрета. А передавать магию я могу только тому, кто пообещает оставлять врагов в живых. Ты, конечно, можешь дать такое обещание, а потом его нарушить, но тогда уж без обид — я тебя предупредил.
— М-да-а… Ну и дела в этом твоем будущем… И как только там люди живут?!
— По-всякому, старейшина. А что это Художник так странно… И вообще, почему его в лагере не видно?
— А чего ему тут делать? Жилье ему чинят, дрова приносят, еду готовят — знай себе рисуй.
— Заботитесь, значит?
— А для чего ж тогда мы?
— Не понял?!
Но тут Медведь спохватился, что его подопечные уже несколько минут подряд отдыхают в разгар рабочего дня, а это совершенно недопустимо. Ждать, пока он перестанет кричать и командовать, пришлось довольно долго.
— Так что ты сказал о том, для чего вы? Или мы?
— Чего? А-а, про Художника? Так мы же Род Волка!
— Ну и что? Давай объясняй — у меня же с памятью, сам знаешь…
— Ты и ЭТО забыл?! — Медведь оглянулся по сторонам и переспросил шепотом: — Ты что?!
— А вот то! — так же шепотом ответил Семен. — Я тебя плавать научил? Научил! Ногами топтать перед молодыми не стал? Не стал! А мог бы — за то, что ты мне по лбу врезал! Давай объясняй, пока никто не догадался, что я этого не знаю! Засмеют же!
— Ясное дело — засмеют! А чего ты про лоб-то? Не сильно и врезал! Там же все равно кость!
— Кость, да своя! Так что там с Родом Волка?
— Ну, понимаешь… Кижуч бы лучше объяснил… Ну, в общем… Сам видишь: место тут неудобное, охотиться трудно… Но мы возле пещеры, и Художник здесь… Если совсем туго придется, то нам все лоурины помогать должны. Но мы всегда сами справляемся — мы же Род Волка. Наше дело — чтобы Художник… Ну, понимаешь?
— Нет еще… Погоди! То есть… ваш… наш род живет для того, чтобы охранять пещеру? Для того чтобы Художник мог спокойно работать, да?
— А ты что, и правда этого не знаешь? Или дурака валяешь? Даже неприлично как-то…
— Знал, но забыл. А что он там рисует?
— Да всякое… Сходи посмотри!
— А мне можно?!
— Так ты лоурин, Семхон, или нет?! А чего тогда спрашиваешь?
— Почему ты пришел? — Голос из темноты звучал не враждебно, а скорее заинтересованно. Семен даже слегка растерялся: его спрашивают не «зачем?», а «почему?».
— Потому что я хочу видеть то, что ты делаешь.
— Так смотри! — Возникшая из-за каменного выступа невысокая фигура протянула каменную плошку, в которой был закреплен горящий фитиль. Семен принял ее и стал осматривать потолок и стены.
Бизоны, мамонты, лошади, носороги, олени, вновь мамонты… В одиночку и группами, стоящие, лежащие, рвущие траву, спаривающиеся, дерущиеся, истыканные стрелами и умирающие. Вот тигр или лев, атакующий бизона, а вот волки окружили оленя… Большие, маленькие, раскрашенные в три неестественно ярких цвета или только контурно намеченные…
Автора он разыскал по слабому мерцанию светильника в боковом гроте. Его пол был засыпан мелким влажным песком. Старик что-то чертил на нем палочкой.
— Все это сделал ты?
— Я. И тот я, который был до меня. И тот, кто был до него.
— Здесь долго работали много людей?
— Здесь работали всегда. С тех пор, как лоурины пришли в эту землю.
— А это давно было?
— Две руки раз рожденные от воинов сами стали воинами.
«Десять поколений, что ли?! — удивился Семен. — То-то ни конца ни краю этой галерее не видно».
— И что, в каждом… гм… рождении находится свой художник?
— Не в каждом, — вздохнул старик. — Некоторые живут впустую.
— А может, они живут для того, чтобы выросли те, кто сможет родить нового мастера?
Старик оглянулся и посмотрел на гостя с явным интересом. Во всяком случае, Семену так показалось.
— Может быть… Это значит — смысл жизни есть у всех. Интересная мысль. Новая.
— Могу я говорить с тобой, Художник? — решил воспользоваться благоприятным моментом Семен. — Можно ли мне задавать глупые вопросы?
— Глупые — зачем?
— Я дважды умер, а родился только один раз. Моя память неполна. А я хочу быть как все.
— Тогда уходи.
— Я уйду, конечно. Только скажи, почему ты решил прогнать меня?
— Как все можно стать там. Не здесь.
— Моя память неполна. Я часто ошибаюсь. Можно ли жить среди Людей и быть не как все?
— Нужно.
— Это правда?! Ты не смеешься надо мной? Сейчас я уйду…
— Останься. Почему ты удивлен?
— Ну, как же… Мне казалось, что людям не нравится, когда кто-то выделяется среди них.
— Они сказали тебе об этом?
— Н-нет, но… Так я ошибся?
— Подумай сам.
— Думаю об этом все время. Я жил в разных местах, среди разных людей. И всегда мне удавалось заслужить, заработать право быть не как все, оставаться самим собой. Как это сделать здесь, я не знаю. Моя магия тут никому не нужна. Когда я жил один в лесу, то мог добывать себе пищу сам. Здесь я не могу охотиться вместе со всеми. Мне стыдно есть пищу, добытую не мной.
Слова «стыд» в языке лоуринов отсутствовало, и Семен употребил выражение, означающее неудобство, плохое самочувствие, тревогу.
— Это интересно! — заявил старик. Он окончательно оставил свою работу и повернулся лицом к гостю. — Разве охотник ест мясо только того животного, которое убил сам?
— Нет, конечно… Но мне казалось, что каждый человек должен приносить пользу другим, добывать пищу…
— Добывать пищу и приносить пользу одно и то же?
— Ну, не знаю… Можно, наверное, самому не охотиться, а делать оружие…
— Для добывания пищи?
— Ну, да — для охоты, для войны с хьюггами.
— М-да-а… — Старик задумался. — Твои слова звучат глупо. Но мне почему-то кажется, что ты не говоришь то, что хочешь. Не можешь или боишься. Ты не похож на человека, который считает, что люди приходят в Средний мир, чтобы есть, размножаться и снимать скальпы с хьюггов.
— Да, я так не считаю. Но как ты догадался?! Мы никогда не говорили с тобой.
— Лицо, — пожал плечами старик. — Я смотрел на твое лицо. Раз я рисую, значит, должен и видеть.
— И что же ты увидел?
Старик слегка пожал плечами и не ответил. Пришлось продолжать Семену:
— Прости, я, наверное, опять говорю глупости. Значит, чтобы жить среди Людей, не нужно становиться таким, как все?
— Нужно или ненужно — кому? Каждый становится тем, кем он может стать. Тем, кто может многое, приходится выбирать.
— Послушай, Художник! Объясни мне… Или выгони за бестолковость! Вот я откуда-то к вам свалился, и вы признали меня за человека. Если я здесь вообще ничего не стану делать: буду лежать целыми днями и рассматривать облака на небе, — меня не прогонят? Не заставят работать? Будут давать пищу?
— А ты хочешь жить именно так? — заинтересовался Художник. — Правда? И сможешь?
— Ну-у… Не знаю… — растерялся Семен.
Художник приподнял светильник и всмотрелся в лицо собеседника.
— Нет, не сможешь, — разочарованно сказал он. — Не получится из тебя Смотрящего На Облака. Ты — воин. Больше, чем на половину. Если только доживешь до старости… Но в Среднем мире тропы воинов коротки.
— Смотрящий На Облака?!
Старик так и не опустил светильник. Казалось, он не слова слушает, а считывает тонкую мимику лица, может быть, читает по глазам.
— Почему ты так удивлен? Такие люди, как и художники, рождаются не в каждом поколении. Но ты сказал правильно: наверное, остальные живут для того, чтобы было от кого появиться таким людям.
— Н-ну-у… э-э… Охотники убивают зверей, женщины готовят пищу и рожают детей, старейшины решают, как жить Людям, художник рисует, косторез… А что делает Смотрящий?
— Смотрит.
— Но зачем?!
— Чтобы понять.
— Понять ЧТО?! И какая от этого может быть польза Людям?
— Ты как ребенок, Семхон, — покачал головой Художник. — Смотрящий На Облака может понять что-то новое о бытии — Высшем или Низшем. А может и не понять — как это угадать заранее? Положив в колчан новую стрелу, никто не может знать, убьет она зверя или уйдет навсегда в пустоту. Это совсем не значит, что ее не нужно было делать. С пустым колчаном ты не сможешь ни попасть в цель, ни промахнуться.
— Ну… а если такой человек что-то поймет, но не сможет объяснить Людям? Или они не смогут понять?
— Что ж, зверь часто уходит, унося стрелу в своем теле. Это означает лишь, что он не станет добычей стрелка. Его съедят псы или волки, а охотник сделает новую стрелу.
— Бр-р! — честно признался Семен, и Художник поощрил его улыбкой. — Я несколько дней смотрел на жизнь людей вашего Рода. Мне казалось, я почти понял ее. А ты все перевернул с ног на голову.
— Может быть, ты просто неправильно определил положение того и другого? Есть старая притча о слепом человеке, который долго щупал ствол дерева и пытался понять, почему он покрыт волосами.
— Почему же?
— Потому что это был не ствол, а нога мамонта.
— Ох-хо-хо… — вздохнул Семен. — Похоже, мне придется начинать думать с самого начала. Слушай, а может быть, все дело в том, что я не прошел посвящения? Точнее, прошел, конечно, но растерял память. Старейшины говорили, что есть какие-то тайны, не знать которые нельзя. Что вроде как вновь проходить обряд мне не обязательно, но нужно как-то сообщить их мне. Горностай обещал подумать…
— Тайн бытия много. Низшие известны всем взрослым, а высшие…
— Доступны немногим?
— НУЖНЫ немногим. В том и проблема с тобой, пришедшим из будущего, — понять, каков твой уровень посвящения. И дать тебе его.
— Вот даже как?! А если я и нижними не владею, то как вы сможете определить мой верхний уровень?
— Спрашивай, — пожал плечами старик, — и все станет ясно.
— Все что угодно?! И никто не будет смеяться?
— Похоже, ты боишься чужого смеха больше, чем оружия… — Художник помолчал, потом закончил: — И наверное, правильно делаешь. Но через это нужно пройти. Или не проходить — это твой выбор.
— Что ж, — улыбнулся Семен, — тогда я сделаю его! Можешь смеяться надо мной, можешь обзывать глупцом — я все равно в это не поверю, потому что знаю, кто самый умный и самый красивый в Среднем мире!
Старик прищурился, всматриваясь в его улыбку:
— Да, ты на самом деле не хочешь быть как все. Ты действительно считаешь себя одним из лучших. Но сомневаешься. И всю жизнь доказываешь это себе и другим. Или только себе?
— Послушай, Художник, — смутился Семен, — я, честно говоря, как-то не задумывался. Это так важно?
— Конечно. От этого зависит твой уровень посвящения. Ты должен знать ответ хотя бы для себя. И тогда поймешь, о чем нужно спрашивать.
— Но кое-что я уже понимаю. Можно?
— Да.
— Почему рисунки в пещере? Снаружи много хороших поверхностей, там люди могли бы все время видеть их.
— Рисунки не для людей. Не для живых людей. Здесь нет ничего такого, чего они не могли бы видеть сами, пребывая в Среднем мире.
— Тогда для кого?!
— Для тех, кто ушел в прошлое. Для тех, кто остался в Нижнем мире.
— Для умерших?
— Для живущих в Нижнем мире. Я даю им то, чего они лишены.
— Животных и охоту на них?
— Красоту жизни этого мира. Передать им степь и горы, леса и реки я не могу — только красоту.
В попытке понять две эти короткие фразы у Семена чуть крыша не съехала. «Ну, почему мои бывшие современники считают, что эти люди обходились словарем Эллочки-Людоедки?! Тут же черт ногу сломит! Словом „красота“ можно лишь приблизительно перевести обширное и емкое понятие — нечто вроде квинтэссенции, животворящей сущности бытия. Таких терминов, как „лес“, „горы“, „степь“, „реки“, просто не существует, а есть обозначение как бы основного, фонового проявления материального мира. И в довершение всего, местоимение „я“ использовано не в единственном числе, но и не во множественном — понимай, как хочешь: множество „я“ или дискретное „мы“. С такими понятиями, как „Нижний“, „Средний“ и „Верхний“ миры, можно только свыкнуться, приняв за аксиому их условность, поскольку на самом деле ни один из них не выше другого и не ниже. Вплетенные в них представления о „прошлом“ и „будущем“ вообще понять без бутылки невозможно, поскольку то и другое существует как бы одновременно — при весьма своеобразном представлении о „времени“, разумеется».
В общем, осмысление услышанного Семен решил оставить на потом и задал следующий вопрос:
— Люди, как я понял, редко убивают мамонтов. Но их рисунков очень много. Вы обкладываете жилища их челюстями, подпираете кровли их бивнями, накрываете уходящих в другой мир их костями, чтобы они смогли вернуться. С этими существами связана какая-то тайна?
— Тайна есть у всякого сущего. Известное одному перестает быть для него тайной, оставаясь ею для другого. Черный Бизон рассказал, что ты знаешь многое. С чего начинается тайна для тебя?
— Ну… не знаю… — в который раз растерялся Семен. — Кусок мяса, размером с кулак, очень большой, если ты ешь зайца, но такой же кусок надо считать маленьким, если он отрезан от туши бизона.
— Тогда покажи мне свой кусок, — улыбнулся Художник и отодвинулся в сторону. — Покажи, и я скажу тебе, велик он или мал.
Теперь Семен мог видеть изображение, над которым, вероятно, Художник работал перед его приходом. Судя по закрученным бивням, на мокром песке был изображен матерый мамонт-самец. Он трубил, воздев хобот вверх, а бок его был утыкан стрелами.
«Очень эффектно, очень натуралистично, — подумал о рисунке Семен. — Только, похоже, автор ждет от меня не похвалы и не критических замечаний, а явно предлагает какой-то тест. Что же сказать такого умного? Стих? На Атту, помнится, хорошо действовало…»
И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта.
- Бурую шерсть теребит тихий ветер,
- Ноги могучие в землю уперлись,
- Горб к небесам поднимается мощно,
- Хобот траву рвет, как горсть исполина…
- Долго смотрел я на чудо Создателя.
- Щедрость Его мне известна, но все же
- Как, для чего сотворилось такое?
- Мысль какую хотел воплотить Он?
- Может быть, дoлжно мне знать свое место
- В мире случайностей, боли и страха?
- Помнить ненужность свою, мелкость, слабость
- И не гордиться ничтожным успехом?
- В мире Срединном у всякого пара,
- Что неразрывна в своем отрицанье:
- Голод и пища, огонь и вода,
- Смелость и трусость, беда — не беда.
- Зайцу лиса предназначена жизнью,
- Буйволу — волк или тигр острозубый,
- Щуке карась изготовлен как пища,
- А горностаю — и мыши, и белки.
- Лишь человека создал одиноким
- Мудрый Творец всех миров и вселенных:
- «Существо, только ближним ты нужно,
- Все для тебя, но ничто не твое!»
- Мысль такая проста до обиды:
- Надо ль возиться с ничтожной букашкой?
- Может быть, сделал Он все по-другому,
- Знанье иное хотел передать мне?
- «Мамонт, как ты, одинок в этом мире —
- Не для травы же живет это чудо.
- Мощь у него, у тебя твоя слабость.
- Он — совершенство, а ты безобразен!
- Со зверем иль птицей тебе не сравняться,
- Все, что имеешь ты, — в ловкости пальцев,
- В мыслях — и подлых, и мудрых,
- Что копошатся под черепом тонким.
- Мало ли этого, чтобы подняться
- Над суетою заботы о пище?
- Чтобы рискнуть превозмочь эту силу?
- Может быть, создал ее для того Я?
- Тело свое сделал бурой громадой,
- Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю,
- Обретая бессмертие в детях своих,
- Груз разделил Мой и счастье творения».
- Что ж, не прошу у Творца подаянья:
- Выбор мне дал — и за это спасибо.
- Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев,
- Что тетиву сейчас спустят. Аминь!
Художник слушал не шевелясь. По окончании он долго молчал, как бы погрузившись в себя. Семен покорно ждал того, на что он себя обрек, — триумфа или полной катастрофы. Наконец старик нарушил молчание. В голосе его слышалось сочувствие и даже какая-то жалость, как будто он обращался к безнадежно больному. Впрочем, первый вопрос прозвучал как бы с надеждой, что все еще не так плохо:
— Это ты сам?
— Да.
Похоже, надежда оказалась тщетной. Художник тяжко вздохнул:
— Ты уверен, что тебе это нужно? Может быть, лучше забыть, а я буду считать, что ты ничего не говорил, а?
Семен уже открыл рот, чтобы ответить, но вовремя спохватился: «Да ведь он опять меня тестирует! На вшивость проверяет! Что же это такое?! По всем законам жанра в первобытном мире надо самоутверждаться кулаком и дубиной! Дико рычать и махать топором! А я болтаю в темноте со старым сморчком и при этом совершенно ясно понимаю, что одно неверное слово, неправильная интонация могут опустить меня на самое дно или, наоборот, куда-то вознести! Блин, просто танец над обрывом… с завязанными глазами!»
— Нет, — сказал Семен. — От себя я отказаться не могу. Что мое — то мое. Могу притвориться, если нужно, сделать вид, чтобы не обижать ближних. Но меняться мне уже поздно. Да и не хочу.
— Что ж, Семхон, — усмехнулся старик, — Высшего посвящения тебе не будет…
Он сделал паузу, как бы ожидая, что его перебьют вопросом. Поскольку реакции слушателя не последовало, старик закончил фразу:
— …потому что ты его уже прошел. И не счел нужным это скрывать.
Глава 12
— Анди-уйя! Анди-уйя! Тамби ло! Ло! — кричал мальчишка и размахивал руками над головой.
«Охотники за головами. Пятнадцать человек, очень близко, — перевел его вопли и жесты Семен. — Надо полагать, что это нападение».
Он не ошибся: коротко взрыкнул Черный Бизон, мужчины заметались, подхватывая оружие. Семен подумал, что не знает, сколько сейчас взрослых воинов в лагере. Кажется, не больше десятка. Что, интересно, положено у них делать в таких случаях? Впрочем, долго размышлять ему не пришлось — события начали разворачиваться стремительно.
Не прошло и нескольких секунд, как все мужчины устремились по камням вверх — в сторону степи. В руках топоры и дротики, лук ни один не взял. Никто из подростков за ними не последовал. А что должен делать он, Семен, — человек, не имеющий статуса воина? «А впрочем, черт с ним со всем! Не сидеть же здесь! Кто такие хьюгги — охотники за головами, я уже знаю!» Семен подхватил свой посох и побежал вслед за воинами.
На вершине пологого каменистого вала он оказался один — воины уже спускались навстречу врагу. Много времени для оценки обстановки Семену не потребовалось. Он стоит на каменной гриве, за которой прячется лагерь. Каменный вал возвышается над равниной метров на восемь — десять. Впереди относительно ровное пространство, покрытое травой, в которой не спрячешься. Подобраться незаметно можно только вон по тому распадку, чьи верховья расположены метрах в пятистах, но и он сверху просматривается довольно далеко. Непонятно, как враги смогли подобраться так близко? Впрочем, думать уже некогда, потому что неровная цепь хьюггов уже в сотне метров от склона — они бегут изо всех сил, и в руках у них топоры.
— Р-Р-А-А!!! — взревел Бизон, а воины подхватили:
— И-РР-РАА!!!
Вместе с криком они почти дружно метнули дротики (два попадания!) и рванулись вперед — встречная атака!
Они сшиблись, наверное, метрах в тридцати от основания склона, и началась месиловка — со звериным рыком, с треском черепов и костей, с брызгами мозгов и крови. Весь бой от начала до конца вряд ли занял больше минуты, но какой минуты…
Лоуринов было меньше, и каждому досталось по противнику. Те из хьюггов, кому противника не досталось, промчались вперед, очевидно норовя первыми ворваться в беззащитный лагерь. Мгновение спустя за ними кинулись еще двое, успевшие разделаться со своими противниками. Одного из них догнал Бизон и с ходу прикончил ударом в затылок. Чувствуя, что не уйти, второй остановился и принял бой: похоже, силы противников оказались равными — первый обмен ударами успеха никому не принес.
Защитники завязли в рукопашной. Остановить всех нападающих не удалось — вот эти трое сейчас взбегут на вал, спрыгнут вниз и начнут превращать в трупы мирное население. Остановить их уже некому…
Надо сказать, что Семена и раньше удивляла способность туземцев мгновенно переходить от полусонного спокойствия к дикой ярости — взрываться, так сказать. Вот и сейчас — всего-то прошло секунд десять после криков дозорного… Вот тот совсем молодой парнишка выпрямлял у огня древко стрелы и любовался своей работой — хорошо получалось! И вот он уже лежит, раскинув руки с проломленным черепом. Шансов у него не было — с его противником и Бизон-то сразу справиться не может! А вот этот, кажется его зовут Желтое Копье, до сих пор жив только потому, что стар (по местным меркам) и опытен — ловко уклоняется и отводит удары противника… А вот воин-лоурин прикончил хьюгга… Господи, что он делает?! Вместо того чтобы кинуться на помощь Желтому Копью, который держится из последних сил, парень тратит две… почти три секунды!.. Что?! Ну да: снимает с противника скальп! А потом кидается за прорвавшимися к лагерю хьюггами. Вслед ему летит победный вой — Копье пропустил-таки смертельный удар.
На этом наблюдения и размышления для Семена закончились. Точнее, он успел еще подумать: «Но пасаран!» и горько усмехнуться. А потом перехватил поудобней посох и побежал, разгоняясь, навстречу самому шустрому хьюггу.
Никаких новых приемов Семен изобретать не стал. Идя на лобовое столкновение, он отвел свою палку для удара сверху наискосок, как бьют деревенские мужики, когда дерутся кольями, — самый простой и самый ожидаемый удар. Убеди противника в том, что будет именно то, чего он ждет… Хьюгг отреагировал совершенно естественно: замахнулся палицей так, чтобы одним ударом отбить жалкое оружие противника, а его самого просто смести с лица земли — ну-ну…
Палица уже отправилась на свидание с его черепом, когда Семен резко изменил угол атаки, уходя вперед и влево мимо противника. Одновременно он раскрутил левой рукой на «коротком рычаге» посох так, что дальний конец описал полукруг в обратную сторону, и удар пришелся противнику не в голову сверху, а в живот снизу, как хлыстом: хек! Сила, конечно, не та, но, учитывая встречное движение противника… Да и живот — не голова, в нем костей нет… В общем, хьюггу хватило, чтобы выпустить палицу и слегка вспахать лбом землю.
Только Семен успел отметить это краем глаза, как рядом уже был второй. Противник напал слева, и успеть прокрутить длинный конец посоха по дуге в сто восемьдесят градусов или прогнать сквозь ладонь нечего было и пытаться. Пришлось сделать глубокий нырок, пропуская палицу под собой, а потом доставать проскочившего мимо противника сзади. «Достал! Прямо по почкам! Маловато будет? — Семен добавил по нижним ребрам (хруст!) и затылку. — А третий где?!»
Третий прорвавшийся хьюгг уже не мчался сломя голову к добыче, а шел на Семена, собираясь драться. Вооружен он был не палицей, а дубиной — более длинной и легкой, чем палка с камнем на конце. Хьюгг атаковал первым…
Если бы Семен мог предвидеть, что будет такое, он ни за что не решился бы на схватку лицом к лицу. Тут нужна хитрость, подлость, но только не так! Хьюгг был почти с него ростом и, наверное, вдвое сильнее. При этом он находился в состоянии какой-то безумной ярости. Противника в таком состоянии полагается ловить на что-нибудь мелкое и коварное, вроде подсечки, но когда тут ловить?! Хьюгг мало того что с невероятной скоростью сыпал удары один за другим во всех направлениях, он еще и сам легко передвигался, не давая противнику увеличить дистанцию — не человек, а зверь! Если бы Семен с ним встретился первым, еще не успев войти в ритм боя, то был бы мертв уже на второй секунде, ну, в крайнем случае, на третьей. А так он все-таки держался, даже не думая о нападении. Точнее, он вообще ни о чем не думал, изо всех сил стараясь оторваться от противника. Да сколько же можно?! Должен же быть конец?! Не могут человеческие мышцы долго выдерживать такой темп!! Или могут?
…Еще секунда, две, три… Удар, удар, удар… Все! Они стояли друг напротив друга. Пот лился с обоих ручьями, но они этого не замечали. Надежды на то, что бешеная вспышка активности у противника сменится депрессией-откатом, не было никакой. Он просто начнет сейчас вторую серию! И никаких преимуществ!
Семен понял, что еще секунда передышки, и он скиснет. Нужно атаковать самому, иначе противник просто забьет его в землю, как гвоздь. «И двигаться, только двигаться — у меня палка длиннее!»
Плюнув на тактику и стратегию, Семен раскрутил посох в «бабочку», почти растворив его в свистящем воздухе. Кажется, хьюгг такого «цирка» еще не видел. Семен это понял и, сделав два перехвата из правой руки в левую (чистый понт!), пошел в атаку.
Вот ТАК он, пожалуй, еще никогда не дрался! Когда уходит самоконтроль, даже подсознательный, когда душа и тело перемешиваются в едином порыве — достать, попасть, успеть… И он таки достал! В этом безумии на краю смерти он что-то как-то достал, сам не понимая, как и что, и вдруг в какое-то мгновение понял, что противник уже только обороняется. А обороняться ему трудно — посох длиннее дубины! И отработанным тысячи раз движением Семен обозначил удар в голову, а ударил в корпус. Но на самом деле не ударил и по корпусу, а подсек ногой разгруженную ногу противника. Тот на долю секунды потерял равновесие и раскрылся. Этого хватило — удар пришелся в нижнюю часть лица. Хрустнули выбитые передние зубы, губы превратились в кровавое месиво. А еще через полсекунды рука с раздробленным предплечьем выпустила дубину. Семен еще дважды ударил по корпусу, ломая ребра и отбивая внутренности…
А потом руки остановились сами: «Господи, что я творю?! Нет же у меня инстинкта добивать побежденного, НЕТУ!»
Он замер с занесенным для удара посохом. Кровавый туман боя стал прозрачным, но не рассеялся: «Но я же ХОЧУ его добить!! Я?! Хочу?.. Нет».
И он опустил палку. Оперся на нее, глянул по сторонам. Трое воинов-лоуринов смотрели на него. Семен медленно приходил в себя: «Бой окончен. Мы победили. Мы? Стоят и смотрят: палицы заляпаны кровью и мозгами. И не помогли. Хоть бы отвлекли противника — мне бы хватило… А они стояли и ждали, когда меня убьют…»
Тело хьюгга содрогалось в спазмах, изо рта шла какая-то кровавая каша.
— Ну? — спросил Черный Бизон.
— Нет! — мотнул головой Семен.
Бизон пожал плечами и извлек кремневый нож. Подошел, положил на землю палицу, левой рукой взял хьюгга за волосы, приподнял, стараясь не запачкаться, и сделал правой рукой быстрое круговое движение. Дернул. Тело повалилось на землю, а скальп остался в руке. Бизон стряхнул с него кровь и убрал нож. Подобрал палицу, сделал пару шагов прочь, но остановился и, повернувшись, посмотрел на Семена. Кажется, что-то понял. Вернулся. Вновь достал нож. Нагнулся и аккуратно перерезал хьюггу сонную артерию. Пошла кровь.
— А тех? — Бизон показал глазами куда-то за спину Семена.
— Это — вам, — прошептал бывший завлаб и медленно опустился на колени.
Его вывернуло. Полностью. До желчи.
Потом он лежал на спине и смотрел в голубое небо с редкими белыми барашками облаков. Кто-то проходил мимо, слышались голоса, а он просто лежал. И земля была не холодной, как на Северо-Востоке, которому он отдал половину жизни, а как в детстве — в деревне в Средней полосе.
В конце концов он почувствовал, что рядом кто-то стоит, и скосил глаза — Художник. С трудом заставляя работать мышцы, Семен сел. И спросил:
Читать бесплатно другие книги:
