Изнанка Палий Сергей

Кадр одиннадцатый

Апперкот госпожи Больбинской

– Четвертый, ведем его до перекрестка. Принимай.

– Есть. Вижу. Вооружен? Брыкаться намерен, не в курсе?

– Хрен их теперь разберешь...

Наушник умолк, и старлей Илязов скомандовал:

– Берем возле проходной. Приготовились.

Из-за угла быстрым шагом вышел мужчина, одетый в короткую черную куртку, джинсы и высокие зимние ботинки. Он прошел мимо шлагбаума, пересек ветви железнодорожных путей и вышел на небольшую площадь. Оглянувшись пару раз, мужчина поднял воротник куртки и через несколько секунд уже был рядом с проходной бывшего завода, сдающегося теперь под офисы различных мелких фирм.

– Пошли!

Трое спецназовцев с вышитыми на спинах желтыми буквами «ФСБ» выскочили из легковушки, стоявшей возле гаражного массива, и бросились наперерез. Илязов развернул ириску, сунул ее в рот и последовал за ними.

Мужчина, увидев приближающихся бойцов, резко сменил направление и побежал вдоль забора, увитого по верхней кромке колючей проволокой. От преследовавших его отделяло метров пятнадцать, что дало некоторую фору и позволило нырнуть в ближайший дворик. Перепрыгнув через заметенные снегом лавочки, скучавшие на детской площадке, он хотел проскочить через арку на улицу, но оттуда некстати вывернул грузовик, и мужчина со всего размаху врезался в его радиатор и отлетел метра на два назад. Машина в последний момент успела затормозить, а то бы не жить беглецу.

Подоспевшие спецназовцы ловко перевернули оглушенного на живот, сцепили руки за спиной и обхлопали по карманам. За пазухой обнаружился пистолет ТТ, с полной обоймой и патроном в стволе.

– Не имеете права! Только в присутствии адвоката, – нагло заявил оклемавшийся задержанный, когда его подняли на ноги. – Я лицо...

Неторопливо подошедший Илязов коротко приложился ему кулаком по печени, отчего мужчина выпучил глаза, сипло выдохнул и разразился потоком грязной матерщины.

– Не ругайся, – кротко сказал старлей, перекатив языком ириску за щекой. – На тебя люди смотрят. Не стыдно?

Количество мата удвоилось.

Выбравшийся из кабины встревоженный водитель грузовика удостоверился, что никого не переехал, и теперь наблюдал за происходящим с любопытством.

– В машину ведите, – сказал Илязов спецназовцам. И поглядел на сквернословившего без устали задержанного: – Зачем пистолетик-то таскаешь? А вдруг стрельнет? Убьешь еще кого-нибудь, в тюрьму сядешь...

– Я тебя убью! – с надрывом пообещал тот, морщась от крови, стекавшей на глаза со лба – все-таки столкновение с радиатором не прошло без последствий. – Ты знаешь, кто я?! У меня депутатская неприкосновенность!

– Да я вижу, вижу, депутатик ты мой, – нежно ответил старлей, разглядывая парламентскую ксиву. – Ты не серчай, не дуйся на ребят, что они к тебе поприкасаются слегка. Работа такая у них. Любую профессию уважать надо...

– Считайте, что нет у вас больше профессии, менты поганые! – снова заорал окольцованный депутат.

– Опять грубит, – досадливо пожал плечами Илязов, оглянувшись на закурившего водителя грузовика. – Как вот с такими прикажете?..

– Дай ты ему в морду, – простецки посоветовал шофер. – Чтоб сучке Больбинской неповадно было...

– Что вы! – наигранно замахал руками старлей и чмокнул ириской. – Мы ж не звери какие-нибудь! Зачем в морду?..

После этих слов он развернулся и с ходу врезал вопящему депутату коленом в живот, пресекая водопад похабщины...

– Четвертый, что у вас там? – раздалось в наушнике.

– Все в порядке, – придвинув воротник с прицепленным микрофончиком ближе к губам, произнес Илязов. – В отдел сейчас доставим.

– Везите, конечно... Только что это изменит... – как-то жалко шепнул наушник.

Из Ленцова Таусонскому выбить ничего не удалось. Выносливый попался кокос, а с виду не скажешь... Да и не до него сейчас было. После того как четко организованной группе под руководством миллиардерши Кристины Николаевны Больбинской удалось запустить проект «Изнанка», мир окончательно съехал с катушек. Так его сяк!

При этом стерва сумела непонятным образом втесаться в доверие к президенту. Она буквально зомбировала некогда толкового мужика, заставив его распустить Думу, перевернуть правительство вверх тормашками и за какую-нибудь пару недель устроить в России самый настоящий тоталитаризм. У нее были пугающе крепкие связи и контакты практически везде: в политических и общественных кругах, с мировыми финансовыми воротилами и уголовщиной самых различных каст – от обыкновенных урок до авторитетных воров в законе и мафиози. Многие мировые организации без обиняков приняли ее сторону, позволив установить эти адские машины по превращению людей в сшизов не только в Москве, но и в других мегаполисах, к примеру: Пекине, Нью-Йорке, Багдаде и даже консервативном Лондоне. Количество новоявленных сшизиков уже перевалило за пятьдесят миллионов. Все новые и новые модели С-визоров захлестывали рынок, и каждая следующая была дешевле предыдущей, причем некоторые из последних уже не нуждались в ретрансляционной и усиливающей функции ресивера-имплантата, что до смешного упрощало процесс выхода человека в эс...

В какой-то миг всем показалось, что Земле не избежать глобальной поножовщины.

Весы общепланетного настроения качались с небывалой амплитудой: то С-видение было легальным бизнесом, то оно – после возникновения первых сшизов – становилось опасным и отталкивающим, то этим «лейкоцитам» объявляли войну... А теперь – вообще нонсенс. Такого бардака история не знала, пожалуй, со времен Второй мировой...

Власть ООН перестала быть легитимной. Во многих странах первого эшелона был введен режим чрезвычайного положения, количеству вооруженных стычек не было числа. Развивающиеся страны вообще практически полностью перешли на сторону безбашенной миллиардерши, а некоторые даже потряхивали стариной и грозились стрелять друг по другу ядерными боеголовками. Европейские державы, казалось, были просто-напросто обескуражены таким дерзким натиском, но поделать ничего не могли, потому как чуть ли не в каждой второй власть раскололась пополам: официальную, растерявшую реальную силу, и оппозиционную, которая выступала под началом Больбинской и держала в своих руках практически все ресурсы страны: энергетические, финансовые, информационные... Плюс ко всему активизировалась деятельность всяких коалиций: от «зеленых» и феминисток до антиглобалистов и, конечно же, бодряков. Каждый истошно орал свое, подкрепляя возгласы слезоточивым газом, свинцовыми пчелками калибра 5,45, а в отдельных случаях даже крылатыми ракетами X-130 и напалмом. Самой трагикомичной ситуация оказалась в Штатах, вечно сующих нос в чужие хлева. Там шла настоящая гражданская война: их лощеные умы не смогли приспособиться к такому повороту событий, не помог даже свойственный подавляющему большинству янки гипертрофированный инстинкт самосохранения. Демократы наконец-то перегрызлись с республиканцами, и теперь обе партии благополучно колотили друг другу по маковкам не только теологическо-генитальной бранью, но и залпами из старых добрых противотанковых гранатометов LAW 80, коих по случаю в изобилии закупили по дешевке у Британии. Нередко промахивались, и доставалось мирным жителям. Те в долгу, впрочем, тоже не оставались, лупя направо и налево из всего оружейного арсенала, скопленного в подвалах и кладовых милых загородных коттеджиков со времен Линкольна... Множество американцев эмигрировали, прося убежища в относительно спокойной Канаде, Австралии и даже в дикой России. И «множество» – это очень компромиссное в данном случае слово. Бдительный тяжеловес США впервые за два века не вынес коварного нокаутирующего апперкота...

Человечество фактически развалилось на два открыто враждующих лагеря. Одни принимали сумасбродную теорию Больбинской о глобальном упорядочивании мира и обращении всех людей в сшизиков. Другие, сохранившие ошметки здравого смысла, схватились за голову и за оружие, чтобы не допустить превращения разумной жизни на Земле в колонию высокоорганизованных бактерий, живущих преимущественно в эсе.

Битва за С-пространство, кстати, была выиграна обезумевшей дурой в считаные дни – еще бы, столько дорвавшихся до обманчивой вседозволенности сшизиков в момент наплодить! Но вот в реальности она, несмотря на все старания, оставалась еще далеко не всевластной. Простой народ все-таки на поверку оказался гораздо более разборчивым, по разумению Таусонского, и вовсе не повально потрусил за Больбинской. Чисто количественное преимущество пока было у здравомыслящих, так-сяк. Процентов этак шестьдесят пять. В России – около шестидесяти.

Так что теперь, когда президент фактически стал марионеткой в ухоженных пальчиках Кристины Николаевны, Павлу Сергеевичу оставалось только до мослов грызть локти, что не выследил вовремя эту гадюку.

Бывалый генерал, тот вообще не вынес перемен и, схватив обширный инсульт, слег в госпиталь. Не ожидал старый вояка и гэбэшник, что не сможет их ведомство предотвратить подобного нагло-бесцеремонного посягательства на безопасность не только страны, но и – страшно подумать – всего мира! И когда Таусонский выбирал часок и навещал его в палате, старик лишь подолгу смотрел на подполковника из-под крутых надбровных арок. За все пять визитов он не произнес ни слова.

Он проиграл вместе со своей командой. А проигрывать генерал не был научен за долгие годы службы.

Ерошин, исполняющий теперь обязанности главы российской разведки, оказался мало приспособленным к активному противодействию обернувшейся против него системы и готов был вот-вот прогнуться под нее.

Это был крах. Фиаско. Провал. Полный и, скорее всего, бесповоротный.

Это была медленная и пригоже обставленная гибель человечества... Ох, пророчил ведь мудрый Аракелян...

Павел Сергеевич убрал бутылку в стол и встал. Нет, так-сяк! Что-то уж больно мрачные краски он себе навоображал! В конце концов, пока еще ни президент, ни Больбинская не посягнули открыто выступить против ФСБ и армии. Все-таки боялись. И правильно делали. Подкупать, перевербовывать, потихонечку разворачивать строй в свою сторону – это одно. А заставить русских офицеров силой – это уже совсем другое... Они и взбеситься могут. И Кристина Николаевна прекрасно понимает, что за сила может ей противостоять. Против наших вояк и гэбэ никакие мировые сообщества в здравом уме не попрут, пока эти ведомства окончательно не будут дезорганизованы. Каждому пню ясно, что и такой день рано или поздно наступит в сложившейся обстановке. Но время еще есть. Далеко не все армейские генералы оказались продажными тварями, а что касается среднего командного состава – там вообще царило странное настроение. Большинство колебалось между долгом и честью. Именно так, ибо сейчас эти понятия стали стремительно друг от друга отдаляться...

– Молодцы, офицеры! Молодцы, родненькие! – пьяно сказал Таусонский стене. – Честь нужно всегда выбирать! Долг приложится, так-сяк... А вот без чести – грош вам цена будет, сукины вы дети...

В дверь постучали.

– Да! – рявкнул подполковник и резко повернулся.

– Разрешите? – просунул голову Саша Резовой.

– Валяй, заходи! – махнул рукой Павел Сергеевич.

Капитан зашел.

– Ты извини, Саша, я пьян, – хмуро произнес Таусонский, после того как тот прикрыл дверь. – Вот листок, ручка... Можешь рапорт написать на меня. Обещаю, сам лично им Ерошину об стол хлопну...

Резовой одеревенело замер возле порога, не решаясь что-либо сказать. В таком виде на рабочем месте в служебное время он видел начальника впервые.

– Садись, садись, чего стоять... – гаркнул Таусонский, заваливаясь на свое место.

Саша сел на стул и выдавил:

– Мы тут депутата очередного взяли, Павел Сергеевич. Он на кого-то из приближенных Больбинской имеет выход.

– Это хорошо, – страшно улыбнулся подполковник. – Мы его спросим... Хочешь водки, Сашка?

– Нет, товарищ подполковник, – быстро ответил Резовой.

– Тогда рапорт на меня пиши! – взревел Таусонский, вдарив кулаком по столу так, что зазвенело в ушах. – Выбирай! Или стакан со мной, или рапорт на меня...

– Выпью, – сглотнув, согласился Саша.

Подполковник достал из стола пустую бутылку, подозрительно посмотрел внутрь и швырнул в угол. Стеклотара чудом осталась цела. Он извлек еще одну, практически ополовиненную, и два граненых стакана. Налил почти по двести граммов, и бутылка отправилась вслед за предыдущей. Звон стекла неприятно резанул по барабанным перепонкам.

Они подняли стаканы.

– За честь, Сашка, – сказал Павел Сергеевич. – Чтоб человеком и офицером остаться.

Резовой кивнул. Чокнулись, выпили.

– Закусывать нечем, не обессудь, – громко выдохнул подполковник.

– Да ладно, – ответил капитан, часто моргая. Не привык он пить.

– Веди-ка сюда депутата...

– Павел Сергеевич, может, не сейчас?

– Веди сраного депутата! А если кто-то захочет со мной поспорить по каким-либо вопросам методик допроса – тоже веди! Поспорим, так-сяк...

Спорить с начальником отдела никто не решился. Но на всякий случай двое офицеров остались за дверью его кабинета, когда голосящего и сыплющего угрозами депутата в буквальном смысле слова втолкнули внутрь – мало ли, убьет еще Таусонский нерадивого. Вон как разошелся-то...

Депутат не умер. Он даже не пострадал. Неизвестно, что ему наговорил Павел Сергеевич, но через сорок минут парламентарий вышел из кабинета – целый и невредимый. Он опустошенным взглядом обвел стены, глянул на лампочку, диковато хихикнул и пошел прочь. Из-под обмоченной штанины за ним потянулась струйка, оставляя на потертом ковре в коридоре тонкий след. Дежурившие неподалеку офицеры только переглянулись и не нашлись, что сказать друг другу.

Через минуту в курилке, где собрался почти весь отдел, появился сам Таусонский. Голоса гэбэшников, истово обсуждающих увиденное, смолкли на полузвуке. Подполковник стрельнул сигаретку у Илязова и закурил, выпустив из вздыбленных ноздрей цунами дыма. Резовому показалось, что начальник абсолютно трезв, и, лишь встретившись с ним взглядом, он увидел, насколько остекленевшие у шефа глаза.

– Слушайте меня, орлы, так-сяк. С этого дня мы берем в разработку одного интересного человечка. Сразу сцапать его вряд ли удастся. Поэтому задача простая: создать ему такие, блин, условия существования, чтоб в конце концов сам приполз на карачках. Подчиняться будете только мне. Никаких начальников, кроме меня, больше у вас нет! – Павел Сергеевич глубоко затянулся и добил: – Если не хотите так работать, сейчас же разворачивайтесь и уходите. Работайте спокойненько себе, как раньше. Зла не затаю. Но если останетесь, а потом стуканете на меня – убью.

Ни один офицер не двинулся с места. Дальше курили молча.

Пятнадцать девятимиллиметровых батончиков рядком стояли на столе. Тщательно смазанный пистолет лежал рядом. Под сонное покрякивание попугая Павел Сергеевич заканчивал просматривать материалы по Рысцову Валерию Степановичу. Водрузив на раскрытую папку последний лист, протер глаза и потянулся. Сколько он не спал? Полтора суток, кажется...

Картина между тем вырисовывалась плохонькая. Этот бывший мент состоит при Больбинской кем-то вроде координатора проектов, связанных с С-пространством. Там его не возьмешь – сшиз все-таки, и довольно сильный. Тем более в эсе пользуется авторитетом у масс, никогда не остается один. В этих сраных снах теперь вообще трудно работать стало, равно как и добывать оттуда информацию – не успеешь обернуться, как зомбированная толпа в клочья разорвет. И плевать таким отродьям, откуда ты родом и как тебя зовут! Кто-кто? Ах, еще и разведчик? На лоскуты!.. Можно, конечно, самому пройти через изнанку и стать сшизом, но толку-то – выше восьмой категории однозначно не получить. Все продумали, гады! А может, и не они продумали, а само оно так выходит – кто знает...

Эс отпадает. Так, значит – реальность.

Все время в разъездах. Дипломатический иммунитет, но это как раз ерунда. Не таких мордой в асфальт тыкали! Хуже другое: охраняют его, словно беременную деву Марию. За Кастро в свое время поменьше армия ходила. И это вам не урезанное в финансировании до гипоксии гэбэ. Это – полный модерн в плане технических средств обеспечения безопасности. Живет в Кремле...

Таусонский вдруг не выдержал и заржал, бахнув ладонями по голым коленям. Жорик встрепенулся и, подозрительно скосив на хозяина глаз, осведомился:

– Кр-ража?! Кр-рах?!

– Крах, дружище, это ты точно подметил, – вздохнул подполковник, отсмеявшись.

Он встал и прошелся по комнате, поглаживая могучий подбородок. Остановился и еще раз усмехнулся... Это ж надо: в Кремле живет. Звучит, а?! Нет, так-сяк, мир точно сошел с ума...

Главное, никак его за глотку не возьмешь, заразу этакую. Родных нет, кроме сына и бывшей жены, на которую ему начхать и растереть. У них там несколько лет назад до поножовщины даже дошло – чуть не засадили тогда милка нашего. По старым связям отмазался... И ведь кем был-то? Козюлькой незаметной – одним из рядовых сотрудников С-канала какого-то. 24-го, кажется... А теперь погляди-ка – миром рулит. Только что задницу ему еще не подтирают. Хотя не факт. Можно выяснить...

Сын. Пацан, судя по рассказам классной руководительницы, к которой Павел Сергеевич недавно наведался, хороший. Пусть и задерганный слегка родительскими склоками. Но... Даже два «но». Первое: Рысцов, как только была запущена первая установка «Изнанки», забрал мальчишку от матери и увез куда-то. Видимо, за пределы страны. Учится сейчас паренек в каком-нибудь фешенебельном канадском пансионате и в ус не дует. Да и какие у него в семь лет усы-то... И второе «но», более весомое, чем первое. Добраться до подонка Рысцова-старшего, несомненно, очень хочется – аж руки чешутся! Но... Подполковник Таусонский солдат, а не мародер. Он, конечно, зачастую по долгу службы прибегал к некрасивым и жестоким мерам. Но семилетний мальчуган – это уже перебор. Честь, господа, честь должна оставаться у офицера до последнего вздоха. А если офицер не липовый, то и после него. Да и совесть, в конце концов, нельзя совсем безболезненно списывать в архивы, так-сяк. Она, бедолага, и так слишком много на себе волочит. Совесть... Фуражир сдутых, отощавших душ.

Так что с этой сволочью на шантаже не проскачешь. Как же к нему подобраться-то?

Из старых связей Рысцова тоже хижины не слепишь. А слепишь – развалится. М-да, негусто. В основном – бывшие коллеги и несколько приятелей. Правда, есть среди них одна личность, достойная рассмотрения. Причем не как заложник, а как потенциальный... м-м... партнер.

Личность известная. В некотором роде пафосно-скандально-эпатажно известная...

Петровский Андрей Михайлович. Режиссер и продюсер. Фамилия, правда, у него не настоящая, но это значения не имеет. Бывший хороший приятель Рысцова. Даже скорее – друг...

Подполковник поморщился и, обнаружив, что все еще стоит посреди комнаты в одних трусах, прошлепал в кухню, включая чайник и забрасывая в кружку несколько ложек кофе.

Друг... Нет такого понятия. Не придумали настоящих друзей в этом мире пока. Ни в этом, ни в эсе, ни в других мирах, если они вообще существуют! Павел Сергеевич всегда снисходительно смотрел на человека, называющего кого-то своим другом. И презрительно на того, кто при этом добавлял эпитет «лучший». Есть коллеги, приятели, любовники и любовницы, компаньоны, жены и мужья, братья по крови и братья, вместе прошедшие сквозь ужас войны, есть одноклассники, сослуживцы, товарищи и просто мимолетные знакомые. Друзей нет...

...Осенний парк сдвинул брови деревьев и, судорожно моргнув, блеснул глазами фонарей. Костик скоро должен был подойти к этому кафе, которое уже закрылось, но навес убрать не успели, и поэтому тут можно было спокойно поговорить, не опасаясь лишних ушей и моросящего дождя.

Текли минуты. Даже не текли – аритмично капали... глянцевитыми искорками с проводов...

«Привет. Извини, я опоздал – шеф задержал, опять у него мегапроекты по поводу и без повода», – протягивая руку, сказал Костик.

«Как у вас с уэсбэшниками сейчас?» – спросил Павел, доставая из кармана плаща маленькую бутылочку водки и банку тоника.

«А-а... Не парься. Вчера накрыли каких-то врачей из ВВК ГУВД за взятки. Показуха в основном», – ответил Костик, принимая из рук Павла наполовину наполненный пластиковый стаканчик и тоник. Оглянулся, поежился.

Глухо чокнулись, опрокинули. Запили.

«Принес запись?»

«Да. – Костик порылся в модном портфеле и отдал другу микрокассету. – Я вот все хотел спросить, Паша... Куда делся тот ублюдок из администрации СВАО, через которого наркота из Таджикистана шла? Его ведь ваш отдел вел?»

«Наш. – Павел убрал кассету в карман. – Пойми, никаких улик не было. Абсолютно. А я ведь знал наверняка, что именно он – дилер. Сам видел, как на суд к нему чуть ли не вся верхушка местной таджикской диаспоры приперлась! Внагляк, представляешь?.. Когда же эта тварь через месяц покалечила семьи двум моим ребятам из отдела, я не вынес, Кость. Лично выволок за шкирятник из коттеджа на Рублевке, отвез подальше и пристрелил. Не должны такие подонки по земле ходить...»

Костик понимающе покивал и поправил воротник. Плотнее застегнул куртку.

Выпили еще по одной.

«Зря ты так, – сказал он, глотнув тоника из банки, и полоснул по Павлу каким-то странным взглядом. – Незаконно ведь...»

Павел долго молчал. Очень долго. Слушал, как холодные минуты стукаются о бордюр. Смотрел на мокрый асфальт под ногами, который выглядел рельефным из-за косо падающего света фонаря. Потом он поднял глаза на собеседника и... со всей силы рванул отворот его куртки. Ткань треснула по диагонали, и Костик отпрянул назад, пытаясь поймать повисший на проводке высокочувствительный микрофончик.

«Это... не для тебя... – нетвердо отступая, брякнул он. – Паша, брось! Пашка, я же...»

Выстрел отбросил его на аллею. Под моросящий дождь...

Кипяток брызнул мимо кружки, и Таусонский, зашипев от боли, дернул рукой. Гранулы кофе разлетелись черным градом по кухне.

– Черти б тебя побрали! – выдавил наконец он, когда смог унять поток топорного мата. С грохотом поставил чайник. – Пальцы обварил, бл...

– Черр-ррти! – радостно сообщил прилетевший на шум Жорик.

– Ну-ка брысь в клетку! – цыкнул Павел Сергеевич.

Попугай испуганно взгромоздился на гардину и примиряюще заявил:

– Пр-риказывайте, я ваш покор-р-рный слуга! Я р-рад, что имею честь...

– Нет, дружище, не прокатит. Давай-ка на боковую, уже второй час ночи!

Краснохвостый жако, удрученно склонив клюв, перелетел на плечо к хозяину. Таусонский поднес его к клетке, и пернатый, заложив крылья за спину словно арестант, прошагал на жердочку.

– Ну спи, спи. Клюв у тебя слишком длинный, таких в разведку не берут, – сказал подполковник, накрывая сферу из прутьев пледом и ссыпая остатки кофе из банки в кружку.

Попугай проворчал в ответ что-то насчет гнусной кражи креветок и заткнулся.

Так. Стало быть – Петровский, решил Павел Сергеевич, возвращаясь в комнату и отхлебывая горячий напиток. Кажется, именно он заварил кашу с «Либерой». А после этого... После этого они вроде бы с Рысцовым не встречались. Интересно – почему? Ведь всех, кого накрыла «Альфа» там, под Апшеронском, выпустили буквально через несколько дней, когда стало уже не до того. Да и что с них взять, не террористы же какие-нибудь! Ну брякнули в эфире чего не положено... Кстати, теперь их поступок вообще в другом свете предстает, так-сяк – архаровцы же как раз сшизов крыли по полной. Пророки доморощенные, етить твою...

Подполковник собрал со стола патроны в мясистую ладонь и оценивающе глянул на горсть увесистых свинцовых аргументов. Он неторопливо вщелкнул цилиндрики в обойму. Раз, два, три... один за другим. Подошел к телефону, но потом передумал и достал из пиджака, висящего на спинке стула, сотовый. Его, естественно, тоже слушают, но все же не так, как стационарный домашний – закостенелая привычка фапсистов, из-за которой они не раз уже накалывались, между прочим.

– Алло... Макс? Подполковник Таусонский беспокоит... Да знаю я, сколько времени! Извини. Слушай, у тебя дома база есть по Москве? Чего?.. Да у меня даже компьютера нет, болван! Нет, через дежурку не могу... Ну не могу, так-сяк! Делай, что тебе говорят, а то Абрамову доложу, что ты на прошлой неделе драл в его кабинете бабу из управления информации. Что? Жена? Я и жене доложу, не сомневайся! То-то же... Включил свою колымагу, так-сяк? Отлично. Найди мне все адреса и телефоны вот этого человечка...

Павел Сергеевич сообщил данные по Петровскому и, прижав трубку плечом к уху, принялся натягивать брюки, пока Максим из аналитического отдела в своей квартире на другом конце города истово колотил по клавиатуре, выводя в активное окошко базы данных необходимую информацию.

– А? Угу, слушаю... Ах да, записываю... Сейчас ручку возьму. – Таусонский запрыгал на одной вдетой в брючину ноге, оглядывая комнату. Выругался, сказал в трубку: – Хрен с ним. Я запомню. Говори... Ага... так. А домашний?.. Последняя цифра двенадцать? Хорошо. Адрес давай... Угу. Понял. Спасибо, Макс. Извини, что отвлек от сна. Ты хоть без этой гадости электронной над башкой спишь? И то ладно. А с несанкционированным доступом в кабинет майора Абрамова ты давай того... завязывай. Лады? Покеда.

Павел Сергеевич отключил мобильник и сразу заблокировал его. Еще раз проговорил про себя адрес и телефоны Петровского и, погасив свет, вышел в прихожую. Сколько, говоришь, не спал, товарищ подполковник? Полтора суток? Хрень это все. Еще полсуток можно работать, а вот дальше уже начнется значительное рассеивание внимания. Завтра в кабинете поспишь часок-другой, служивый. Глазки, говоришь, слипаются? Отставить.

Перед тем как выйти на лестничную клетку, Таусонский еще раз осмотрел тяжелый пистолет и сунул его в наплечную кобуру. Две заряженные запасные обоймы положил во внутренний карман куртки. Довольно веско. ПМ – оружие для самоубийц-мазохистов. А вот у «стечкина» прицельная дальность стрельбы почти в десять раз больше. Его и пользуем...

Такси – это дорого. Тем более ночью; тем более если, возможно, придется возвращаться обратно. Поэтому Павел Сергеевич решил поехать на личной машине, которую вот уже почти месяц не выгонял из гаража.

Завелся старенький «Ниссан» на удивление быстро – все-таки практически любая иномарка, пусть даже двадцати лет от роду, ежели только на ней столбы не сшибали, качественней отечественных «ВАЗов», «ГАЗов» и прочей шелупони.

Заперев железные створки гаража, Таусонский через Перерву вырулил на Люблинскую и поехал на юг. Затем свернул налево и через пару минут уже был на МКАДе.

Глядя на проносящиеся по бокам гроздья фонарей и огни летящих куда-то в ночь машин, он старался не замечать возведенные на развилках блокпосты и щерившиеся в сторону периферии пушки БТРов. Да уж, сейчас в Москву въехать было не так-то просто: иногородние транспортные средства, не имеющие специального пропуска, разрешающего передвижения по территории столицы, без разговоров отправлялись восвояси. Дежурства на укрепленных КПП несли особые подразделения внутренних войск – те же менты, одним словом. Они ныне подчинялись не министру обороны, а его коллеге из МВД, с потрохами купленному Больбинской. Москва фактически стала закрытым городом, отчего неприязнь к ней провинции, конечно же, лишь возросла. Но зарвавшейся узурпаторше, видно, не было до этого решительно никакого дела. Ну да, что ей какой-нибудь Урюпинск, когда полмира под каблуком. Столица нашей беспокойной Родины может преспокойно существовать в полной автономии несколько месяцев, а там – хоть трава не расти. Шаг, быть может, не дальновидный, но временно удобный. Чтоб не мешались субъекты Федерации со своими местечковыми претензиями и амбициями. Этим можно было смело пользоваться, и умные люди понимали почему. Русский мужик инертен. Пока он сообразит, что можно взять косу, вилы, тяпку и пойти всей деревней на охреневшего вконец барина, пройдет уж никак не один день. А подчас – и не один год...

При въезде в Измайлово Павла Сергеевича остановили. Суровый сержант попытался светануть ему в лицо лучом фонарика, но, разглядев удостоверение, быстро выключил свет и откозырял. Все-таки даже теперь звание подполковника ФСБ что-то да значило.

На 4-й Парковой Таусонский притормозил и погасил фары. Некрасиво, конечно, вламываться к человеку в два часа ночи, но... куда деваться.

Консьержка долго не открывала дверь – видно, задремала. Потом все же впустила Павла Сергеевича после бдительного двухминутного допроса посредством домофона.

Звонок в квартиру Петровского был выполнен в виде выключателя. Таусонский коротко надавил на него несколько раз.

– Кто вы? – раздался через полминуты запыхавшийся голос из-за двери.

Павел Сергеевич поднял голову и без труда вычислил место в углу косяка, в которое был вмонтирован крошечный объектив видеокамеры. Достал ксиву, развернул... Интересно, а что это уважаемый Петровский разговаривает, словно только что стометровку пробежал? Уж не трахается ли?..

– Добрый вечер, Андрей Михайлович, – отчетливо произнес он. – ФСБ. Откройте, будьте добры.

– А яичницу не пожарить? – насмешливо поинтересовались из-за двери. – Не стоит бравировать! Я права знаю. Во-первых, заявляйтесь не раньше семи утра, иначе дальше порога не пущу. Во-вторых, не забудьте ордер.

Таусонский устало вздохнул.

– Андрей Михайлович...

– Меня зовут Андрон! – вдруг проорал Петровский. – Вы мне угрожаете?!

– Хорошо, Андрон... Вовсе не собираюсь вам угрожать. Я не совсем официально к вам пришел. Точнее – совсем не официально. Хочу поговорить насчет одного вашего приятеля. Не очень удобный час, я понимаю...

– Да уж точно! Какого еще приятеля? Если снова намереваетесь трясти по поводу «Либеры», то рекомендую для начала внимательно ознакомиться с решением суда...

– Какая на хрен «Либера»! – взорвался Павел Сергеевич. – Я хочу о Рысцове кое-что выяснить!

Наступила пауза. Таусонский терпеливо ждал, глаза буквально склеивались от усталости. Через минуту громыхнул замок, и дверь открылась.

Раньше подполковник пару раз видел Андрона по телевизору, плюс еще бегло проглядывал несколько фотографий в служебных архивах. В действительности режиссер оказался... крупней. Рельефные чресла были облачены в широкие темно-синие семейники, раскрашенные в какие-то звездочки и планетки. Кроме феерических трусов из одежды на нем имелась только голубая шляпа ковбойского фасона, разудало заломленная на затылок. Стрижен он был «под машинку».

– Ну, – вопросил Петровский, сердито глядя на визави, – и чего вам нужно знать про этого...

Термин, которым он с ходу окрестил Рысцова, был хлесток и беспощаден.

– Андре... э-э... Андрон, вы разрешите мне войти? – спросил Павел Сергеевич, прямо глядя в карие глаза режиссера. Лицо последнего в этот момент было как-то необычно подсвечено снизу и казалось зловещим.

– Нашли время... – буркнул Петровский, отодвигаясь в сторону и давая Таусонскому пройти. – Скажу прямо, я терпеть не могу вашу братию законорулящих церберов. И за Роденьку моего еще ответите, изверги! Мракобесы! Знал бы, кто самую дорогую физиономию российского кинематографа так подправил – убил бы... В общем, в два плевка выставлю, если начнете бравировать и зудеть. Ясно? Скорей проходите, холодно же...

– Постараюсь не зудеть, – пообещал подполковник, мельком вспоминая содранную родинку Копельникова.

Остановился в прихожей, больше похожей на холл средневекового замка. Огляделся. Тут даже рыцарские латы наличествовали. Общее впечатление, правда, несколько портил скособоченный велотренажер.

– Интересная у вас обстановочка тут.

– Значит, так, я сейчас работаю, так что снимайте вашу дешевую куртенку вкупе с драными ботинками и проходите в зал, будем общаться без отрыва от производства мышц.

Сказав это, Андрон развернулся и прошагал в одну из арок, ведущих из холла в другие помещения «замка».

Наглец, подумал Павел Сергеевич, пристраивая куртку на резную вешалку черного дерева. Хам, но не трус и с профессиональной хваткой – немудрено, что в знаменитости выбился. Хоть и отожравшаяся свинья, но не подонок. Это очень хорошо.

Зайдя в зал, он понял, что имел в виду Петровский, говоря «производство мышц». Прямо посреди комнаты было разбросано железо всевозможных мастей: и собранные штанги, и отдельные грифы с блинами разных размеров, и гантели, и гири... На громадном плазменном телевизоре стояло пластмассовое ведро, на кромке которого осела белесая пыль. Также ею был засыпан ковер в радиусе полуметра. «Кокс, что ли?» – стукнулась в голову Таусонского мысль.

– Протеин, – хмуро бросил Андрон, проследив за цепким взглядом разведчика. Стукнул себя ребром ладони в грудь и добавил: – Верхнюю пекторалку вот пробомбить надо. Что-то одрябла немного в последнее время...

После этого он взял в каждую руку гантель килограммов по тридцать, лег спиной на наклонную скамью и начал сводить их над собой, не снимая шляпы. Да уж, такого не сразу завалишь при случае, хмыкнул про себя Павел Сергеевич, глядя на перекатывающиеся под кожей Петровского волны мускулов.

– Ну, – отдуваясь после первого подхода, проговорил режиссер. – Пить будешь, гэбист?

– Что ж, наливай, кинокрут, – парируя фамильярность, откликнулся Таусонский и невозмутимо принялся разглядывать коллекцию фантастических романов.

Андрон посмотрел на него, прищурившись, с громыханием побросал на резиновый коврик гантели и неожиданно нахально рассмеялся. Лицо у него при этом сделалось каким-то... слегка детским. Обнажились крепкие отбеленные зубы.

– А ты мне сразу понравился, – заявил он. – Слушай, не знаешь, кто Копельникова измордовал у вас? Он мне описывал... чернявый, говорил, атлетически сложенный, гладко выбритый... На тебя похож.

– Понятия не имею, так-сяк, – пожал крупными плечами Павел Сергеевич. – У нас много таких.

– Ладно, товарищ подполковник. Вон там, около картины, бар. Наливай чего хочешь – пей; потом говори, какого хрена приперся, и убирайся восвояси. Без бравады. – Петровский перестал щериться и снова подхватил гантели.

Таусонский подошел к дверце бара, открыл ее, придирчиво осмотрел дорогой ассортимент, но пить ничего не стал.

– Ты в курсе, Андрон, кто теперь твой приятель Рысцов, – утвердительно сказал он.

– Может, тебе он и приятель. Мне – нет.

– Но был же? – сразу подцепил режиссера вопросом Павел Сергеевич.

– Был, да простыл, – сипло отрезал Петровский, снова и снова вознося железо над головой.

– Слушай, дружище, так не пойдет. Давай по-другому попробуем. Тебе по душе, что сейчас творится в мире?

– Мне по душе кино! – рявкнул Андрон, разгибая спину и вставая. – Кому теперь его показывать? Куче озверевших психопатов?

– Ведь ты не зря спонсировал то выступление на «Либере»... широкий пиар и все такое. Дай-ка попробую угадать... тебе кто-то из сшизиков больно придавил хвост? Точно? А потом вдобавок и человек, которому ты доверял, с которым связано многое из прошлого, предает тебя. Ай-яй. Он не просто скрывал, что сшиз. Он еще и предал, поскакав за свихнувшейся Больбинской. Став ее... даже не соратником... Слугой.

Петровский медленно подошел к Павлу Сергеевичу сбоку. Таусонский и ресницей не повел, продолжая изучать аляповатую этикетку на бутылке «Бифитера».

– Знаешь, товарищ подполковник, – тихо произнес Андрон, останавливаясь в метре от разведчика. Без обуви они оказались примерно одного роста. – Если я намекнул, что ты мне симпатичен, это не значит, что нужно сразу человеку в душу лезть. Я тебе не мальчик из церковного хора.

Таусонский неторопливо повернулся на девяносто градусов влево. Теперь они смотрели в глаза друг другу. Два гиганта. Каждый держал на мощных плечах свою правду и готов был за нее драться насмерть. Наболело.

– Ведь ты не идиот, Андрюха, – поиграв желваками, ответил Павел Сергеевич. – Ты же понял, зачем я пришел.

– Выметайся, – еле слышно проговорил Петровский. В голосе его прорезалось тихое – а значит, самое опасное – бешенство.

Они еще несколько секунд кололи друг друга взглядами. Наконец Таусонский сунул руку в карман, вытащил оттуда визитку с отпечатанным на ней телефонным номером и положил рядом с ведерком протеина.

Андрон открыл было рот, но Павел Сергеевич быстро поднес палец к своим губам и отрицательно помотал головой. Указал глазами на незашторенное окно: мол, слушать могут. Режиссер лишь разъяренно выпустил воздух из ноздрей.

После этого подполковник, не произнеся больше ни слова, прошел в холл, оделся и вышел вон, ощущая спиной тяжелый взор хозяина квартиры. Консьержка на первом этаже сонно выругалась, отпирая магнитный замок подъездной двери.

Только садясь в машину, Таусонский позволил себе слегка расслабиться и так шарахнул по рулю кулаком, что тот чуть не отвалился. Сигнал разнесся по всей округе. Опустив стекло, он жадно вдохнул морозный воздух зимней ночи. В сон клонило зверски. Чтобы хоть как-то взбодриться, Павел Сергеевич включил радио и энергичными движениями растер уши и щеки, подгоняя кровь к лицу.

Посмотрев на часы, он сжал зубы и выцедил:

– Через десять минут вылезешь, сучий потрох...

Петровский вышел через четырнадцать.

Взгромоздившись на переднее сиденье, он поправил шляпу, которая на фоне снежных заносов выглядела каким-то бравурным вызовом метеорологам, и глухо сообщил:

– Поехали ко мне на студию. Там все обсудим.

От режиссера нестерпимо несло прогорклым потом.