Черная линия Гранже Жан-Кристоф
– Тут не все.
Адвокат вынул лист бумаги и развернул его:
– Иерусалимская Библия. Проповеди Майстера Экхарта. «Эннеады» Плотина. И где, по-вашему, я должен искать подобные книги?
– Они переведены на английский.
Джимми сунул список в карман.
– Представьте себе, я это знаю. Я их уже заказал. – Он снова полез в сумку. – По крайней мере, мне удалось найти штаны вашего размера.
Он с довольным видом выложил на стол аккуратно сложенные брюки и, усевшись, прикрыл их руками.
– Вернемся к серьезным делам. Вы продолжаете лечение?
– Лечение?
– Предписания доктора Норман. Вы должны каждый день принимать анксиолитические препараты. Я хочу знать, следуете ли вы этим указаниям. И встречаетесь ли вы каждую среду, как это предполагалось, с психиатром из Ипоха. В этом плане все в порядке?
Жак подумал об Эрике, торговавшем его пилюлями: он так и не принял ни одной. Что касается тюремного психиатра, он видел его всего раз и путал с экспертами, которых присылал Джимми, – это были тамильцы, и они задавали ему одни и те же неконкретные вопросы.
– Все идет помаленьку.
– Очень хорошо. Тот факт, что вы проходите лечение, говорит в вашу пользу.
Реверди кивнул. Вонг-Фат поднял указательный палец:
– Но есть и хорошая новость. Родители Перниллы Мозенсен прислали в Джохор-Бахру датского адвоката для подачи гражданского иска. И есть еще какая-то ассоциация, по-моему немецкая, которая идет с ним ноздря в ноздрю. Они пытаются снова открыть камбоджийское дело. Уверяю вас, зампрокурора не в восторге. Он начинает испытывать неприязнь к обвинению. Для нас это очень хорошо.
Реверди слушал эти нудные рассуждения вполуха. Он решил немного поддеть этого клоуна:
– Когда ты онанировал там, у папаши, ты пользовался насекомыми?
– Я пришел сюда по долгу службы. Вам не удастся втянуть меня в…
– А когда ты трахаешь маленьких девочек, смотришь, какого цвета у них кровь?
Адвокат прошипел «Ну, хватит» и поджал губы. Потом закрыл свой портфель. Обиженный школьник. Реверди спросил:
– Мои откровения тебя больше не интересуют?
Китаец широко раскрыл глаза. Сумятица, царившая в его мыслях, выразилась в нервных подергиваниях лица. Жак улыбнулся ему:
– А если я скажу тебе, что это не я убил Перниллу Мозенсен?
– Что?
– Ребенок.
– Что вы такое говорите?
Реверди обхватил плечи руками, словно ему вдруг стало холодно. Цепи, позвякивая, обвились вокруг его тела.
– Ребенок-стена, – прошептал он. – Ребенок, сидящий во мне… ребенок, задерживающий дыхание…
Вонг-Фат нагнулся, как нагибается священник к окошку исповедальни:
– Повторите, пожалуйста.
– Помнишь мою проплешину? – Он говорил, обхватив голову скрещенными руками, его затылок был обращен к Джимми. – Помнишь, я говорил тебе о пережитом шоке? – Из-за того, что он опустил голову к груди, голос звучал приглушенно. – Именно в то время родился ребенок-стена…
Он сжал руками голову:
– Благодаря ему я смог убежать от них.
– Убежать? От кого?
– От лиц… за ротанговой перегородкой. От лиц, проникавших мне под кожу. Без этого ребенка я стал бы…
– Кем? Кем бы вы стали?
Реверди поднял голову и широко улыбнулся:
– Забудь. Я пошутил.
Китаец побледнел как полотно. На его лице снова выступил пот.
– Это невыносимо. Вы смеетесь надо мной. Я не понимаю вашего поведения. – Он схватил свой портфель и дорожную сумку. – Лучше поговорим в другой раз.
Он встал. Жак испытывал разочарование: исполненный им номер нисколько не позабавил его. Нет, эта гора жира ему совершенно неинтересна.
– Я чуть не забыл! Ваша почта.
Джимми покачал над столом большим пакетом из толстой коричневой бумаги:
– Просьбы об интервью. Предложения от адвокатов. Любовные письма. – Он захихикал. – Прямо звезда.
Реверди раздвинул края пакета двумя пальцами. Все письма, лежавшие в нем, были вскрыты.
– Ты их читал?
– Их все читали. Вы в Канаре, а не в «Шератоне».
Вонг-Фат обтер рукавом лицо. К нему вернулось самообладание.
– Директор тюрьмы запросил у вашего посольства переводчика, чтобы точно знать, о чем идет речь. Помимо оплаты перевода, мне пришлось выкупить все эти письма у надзирателей. Таковы правила.
Жак вытащил несколько писем:
– Возьми компенсацию с моего счета.
– Уже взял.
Адреса были написаны от руки. Его взгляд задержался на некоторых конвертах: аккуратные, округлые буквы. Явно написанные женщинами. Он прижал своими цепями пакет, не глядя на адвоката:
– Спасибо. До следующего раза.
14
В камере Реверди разложил конверты на полу. Навскидку – штук сто. Его захлестнула волна гордости. Он сидел в Канаре около трех недель, а почта уже приходила изо всех уголков Европы, главным образом – из Франции. Он аккуратно разделил письма на три категории, после чего погрузился в чтение.
Вначале – средства массовой информации. Он быстро просмотрел просьбы об интервью. Эту группу завершали четыре послания от издателей: «Почему бы вам не написать воспоминания?» Еще быстрее он пробежал глазами следующую кучку – письма из официальных инстанций. Французское посольство направило ему несколько запросов, выясняя, почему он молчит. Кроме того, ему пересылали письма от французских адвокатов: «специалистов» по международному праву, уже ведших более или менее похожие дела – дела европейцев, арестованных в Юго-Восточной Азии за контрабанду наркотиков и предлагавших ему свои услуги. Некоторые из них даже уточняли, что готовы отказаться от гонорара. Их намерения были совершенно ясны: защищая Реверди, они гарантированно оказались бы в центре внимания на время процесса. Несколько писем из гуманитарных ассоциаций, желавших убедиться, что условия его заключения соответствуют норме. Со смеху умрешь!
Он швырнул всю эту дребедень в угол.
Затем перешел к письмам от частных лиц. Они возбуждали куда больше, независимо от настроя: ненависти, заботы, восхищения, любви… Чтение этих писем заняло более часа. И снова разочарование. Одно глупее другого. Оскорбительные или доброжелательные слова, все одинаково ничтожные.
Но его интересовала форма. То, что можно прочесть между строк, за словесными вывертами. За каждой запятой он чувствовал страх, возбуждение, влечение. Кроме того, ему нравилось изучать почерки – след руки на бумаге, намек на дрожь в конце каждого слова. Словно бы эти женщины – а практически все письма были от женщин – что-то шептали ему на ухо. Или касались его кожи. Как листья бамбука. Он закрыл глаза, позволил воспоминаниям растечься по телу. Листва. Шепот. Дорога, по которой надо пройти…
Потом он вернулся к началу, подробно изучая каждое письмо при слабом свете лампочки. Он считал орфографические ошибки, синтаксические погрешности. Банальность текстов его удивляла. А фамильярность тона раздражала. Они позволяли себе его ненавидеть, жалеть или – еще того хуже – понимать и любить, но неизменно переходили на очень интимный тон. Чересчур интимный.
Одно из писем этого рода оказалось уж совсем из ряда вон выходящим. Оно просто поражало своей наивностью. Он прочел его несколько раз, испытывая при этом двойственную радость: презрение мешалось со злостью.
Париж, 19 февраля 2003 г.
Дорогой месье,
Меня зовут Элизабет Бремен. Мне двадцать четыре года, я работаю над диссертацией на степень магистра на факультете в Нантерре (Парижский университет – 10). Моя тема – это построение профиля, метод, который во Франции называют «психологическое содействие анкетированию». Суть его состоит в определении психологического профиля убийцы на основании анализа обстоятельств совершения преступления и других данных, имеющихся в распоряжении следствия.
В ходе моих изысканий, в частности, во время встреч с многочисленными заключенными, я поняла, что на самом деле предмет моей диссертации – это всего лишь подступ к теме, которая действительно интересует меня: побуждение к совершению преступления.
Итак, в последние месяцы я пришла к решению изменить тему своей работы. Сосредоточить внимание на самих заключенных и попытаться установить их психологический профиль, независимо от каких-либо соображений морали или уголовного права. Я даже надеялась составить своего рода «метапрофиль», отследив, на основании их историй, их личных особенностей, характера совершаемых ими преступлений, общие для всех них характеристики…
Десятого февраля, в разгар моих исследований, я прочла первые статьи о вашем аресте и связанных с ним невероятных обстоятельствах. В тот же момент я приняла решение: посвятить диссертацию исключительно… вам.
Конечно, такая направленность будет невозможной без вашего согласия, иными словами, без вашей помощи. Я не могу браться за такую работу, не будучи уверенной, что вы согласитесь ответить на мои вопросы…
Жак прервал чтение. Мало того, что она хладнокровно причисляла его к серийным убийцам, так она еще делала это в письме, доступном для посторонних глаз, еще до начала процесса! Большая часть авторов писем, разбросанных по полу, делала то же самое, но это письмо превосходило все остальные своим простодушием, граничившим с идиотизмом.
И далее в том же роде на нескольких страницах:
К сожалению, я не располагаю большими средствами и не могу позволить себе поехать к вам, во всяком случае, прямо сейчас. Но я уже представляю себе вопросник, который мог бы нам позволить установить первый контакт. Я хотела бы прислать его вам как можно скорее.
Час от часу не легче: она без обиняков требовала от него исповеди! Почему бы не чистосердечного признания? Он продолжал читать, захваченный ее дуростью:
Поймите, почему я обращаюсь к вам: мне кажется, что я, благодаря своим познаниям в психологии, сумела уловить то, чего другие не только не почувствовали, но даже не заподозрили.
Кроме того, с помощью вопросов и комментариев, которые я вам тут же вышлю, я могла бы помочь вам лучше разобраться в самом себе. Я еще не дипломированный психолог, но я могу помочь вам легче перенести некоторые откровения…
Реверди скомкал листок в руке: злость поднималась в нем жгучими волнами, почти душила его. Попав в эту тюрьму, он оказался открыт для всех взглядов, для всеобщего любопытства. Узник зоопарка, выставленный на обозрение любого кретина. Он закрыл глаза и попытался найти в себе хоть каплю спокойствия, чтобы умиротворить свое тело и свой разум.
Когда к нему вернулось самообладание, он расправил листок и продолжил чтение: ему хотелось понять, до каких пределов простирается человеческая глупость.
Но его ждал сюрприз: последняя страница оказалась намного интереснее. Внезапно он почувствовал в ней верный тон, резко контрастировавший с претенциозностью начала письма. Студентка осмелилась провести сравнение между глубоководными погружениями и убийствами:
Может быть, я захожу слишком далеко и слишком спешу, но я улавливаю… как бы это сказать? – некую аналогию между подводными глубинами и темными побуждениями, которым вы подвержены. В обоих случаях речь идет о мраке, о давлении, о противодействии. Но, кроме того, в определенном смысле, о барьере чистоты, о неизведанном курсе…
Как написать вам об этом? Я чувствую, что эти поступки и эти погружения объединяет одна страсть к исследованию, к преодолению самого себя. И главное, то же головокружение, то же непреодолимое искушение.
Я хотела бы уловить это головокружение, ощутить его рядом с вами, чтобы встать на вашу точку зрения. Я хочу не судить, а разделять.
Если мне повезет и вы согласитесь повести меня, взять меня за руку, чтобы вместе опуститься на глубину, я буду готова услышать все. Дойти вместе с вами до самого конца.
Эти сбивчивые слова не означали ничего особенного, но Жак различал в них некую искренность. Эта девушка душой и телом была готова отправиться вместе с ним в путешествие к сумеркам. Своим инстинктом хищника он даже улавливал определенную двойственность между этими строчками. Может быть, эта «белая гусыня» на самом деле не так чиста, как кажется…
Он понюхал исписанный от руки листок: надушен. Аромат женщины. Вернее, девушки, играющей в женщину. Он был готов держать пари – это «Шанель». Номер пять. Да, Элизабет не просто хотела испытать страх, она хотела зажечь его, соблазнить своей готовностью следовать за ним даже в его логово.
Он кинул письмо на пол и уставился на эту кучу пошлости, нескромности, орфографических ошибок. Тараканы уже прокладывали себе дорожку среди смятых бумажек. В камерах выключали свет.
Девять часов вечера. Жак отпихнул ногой кучу писем и вытянулся возле стены. Злость улеглась, но горечь осталась. Он насмехался над смертью, но впервые ощущал, как он одинок, не понят, понимал, что его «работа» умрет вместе с ним.
Подсознательный импульс прервал его размышления. Его мучила какая-то деталь, которую ему никак не удавалось определить. Он поднялся и нашарил электрический фонарик. Зажав его зубами, чтобы руки оставались свободными, он начал рыться в груде бумаг. Через несколько секунд он нашел письмо Элизабет Бремен. Что-то ускользнуло от него, но что именно?
Он быстро перечитал письмо; ничего нового. Он нашел конверт, заглянул внутрь: пусто. Он осмотрел его со всех сторон. На обороте он увидел адрес отправителя.
Элизабет Бремен указала не свой личный адрес, а адрес почтового отделения в Девятом округе Парижа, куда ей следовало писать «до востребования».
Вот деталь, которую он искал. Несмотря на красивые слова, несмотря на желание сблизиться с ним, студентка приняла эту меру предосторожности. Она боялась, как и все прочие. Она протягивала руку к хищнику через прутья клетки, но делала это с опаской.
Жак погасил фонарик и улыбнулся в темноте.
Ну что же, можно немного позабавиться.
15
Марк выработал определенную стратегию: не может быть и речи, чтобы хитрить с убийцей такого рода, чтобы задавать ему вопросы окольными путями. Жак Реверди отличался острым умом. Хищник с безошибочным инстинктом. Следовательно, удержать его внимание можно было единственным способом – атаковать его в лоб, разыграть невинность и позволить ему думать, что он управляет ситуацией.
Именно поэтому Марк так старался придать письму наивный характер. Вместе с тем в конце он позволил себе определенную двусмысленность. Может быть, Элизабет не такая уж идиотка, может быть, она не так примитивна…
Закончив сочинять текст, он занялся почерком. Пользуясь собственным архивом – в «Сыщике» он получал множество писем от женщин – он проводил долгие часы, вновь и вновь копируя послания своих корреспонденток, стараясь воспроизвести эти аккуратные буквы, постепенно вырабатывая у себя женский почерк.
После этого он купил бумагу для писем, достаточно дорогую, с тиснением, и выбрал авторучку. Затем он решил придать письму некую личную нотку и надушил его – совсем чуть-чуть. Сначала он склонялся в пользу духов для молоденьких девушек, типа «Анаис-Анаис» от Кашарель, потом передумал. Элизабет, двадцати четырех лет, не должна пользоваться духами для подростков. Напротив, она выберет женский аромат, свидетельствующий о силе, зрелости и желании соблазнять. Он остановился на «Шанель № 5».
Письмо было готово, оставалось уладить последний, самый важный вопрос: адрес отправительницы. Дать собственный адрес он не мог. Он подумал было об абонентском ящике, но тогда письмо показалось бы слишком обезличенным. Он решил воспользоваться почтой «до востребования».
Настоящие проблемы начались как раз с почты. Этого следовало ожидать. Он всю жизнь ненавидел эту организацию – ее эмблему желтого цвета, бесконечные очереди, систему марок, этикеток, наклеек, больше подходящую для какого-нибудь детского кружка «умелые руки», чем для предприятия двадцать первого века. Почта хранила верность своему девизу: «Зачем делать просто, когда можно сделать сложно?»
«Договор о временном перенаправлении для частных лиц» – официальное название услуги «до востребования» – нельзя заключить, воспользовавшись первым попавшимся псевдонимом. Вообще-то подобного рода корреспонденцию можно получать только на свое собственное имя. Марк попытал счастья в другом почтовом отделении, сочинив на сей раз целую легенду: ему якобы надо заключить «договор о перенаправлении» от имени подруги, прикованной к постели в результате несчастного случая, и получать письма в этом отделении. Он сам будет приходить за ними.
Служащий скептически объяснил ему суть процедуры: подруга должна написать доверенность на его имя. Но, обратите внимание: в присутствии сотрудника почты, который выступит в роли свидетеля. (Марку казалось, что он видит дурной сон.) Тогда, и только тогда, он сможет заключить договор, но каждый раз Марку придется предъявлять два удостоверения личности: свое и своей подруги.
Марк вышел из почтового отделения ошарашенный, сжимая в руке так и не заполненные бланки. Обдумав все аспекты проблемы, он понял, в чем заключается основная сложность: ему нужно раздобыть паспорт или удостоверение личности какой-то женщины. После этого ему придется пользоваться в письмах только ее именем.
Но где взять такой документ? У него был солидный опыт краж и проникновений со взломом. Наследие эпохи папарацци. Но он не собирался вламываться в первую попавшуюся квартиру. Он решил было пойти в бассейн и взломать шкафчик какой-нибудь купальщицы. Однако о том, чтобы впутывать в эту историю реально существующую женщину, и речи идти не могло. В конце концов, он ведь собирался поставить ловушку на убийцу. Заманить его в западню.
На следующее утро, едва он проснулся, его осенило. Надо украсть паспорт у туристки – женщины, находящейся во Франции проездом. На ум пришел университетский городок, расположенный возле ворот Жантильи: там обитала основная масса иностранных студентов Парижа. Он отправился в кампус: нагромождение разных архитектурных стилей напоминало знаменитые всемирные выставки прошлого века. На его пути встретились итальянский палаццо, английская усадьба, лютеранская церковь, цепочка галерей с латинским орнаментом, кирпичные фасады, террасы с африканскими фигурками. Куда пойти? В спальный корпус? И когда действовать? Среди бела дня?
Идея: раздевалка какого-нибудь спортивного сооружения.
Он нашел гимназию искусств и ремесел, в южной части кампуса. Проскользнул в коридор, через зарешеченные окна увидел внизу помещение, выложенное зеленым линолеумом, испещренным следами. Вот удача: как раз в это время шел волейбольный матч. Между женскими командами! Он нашел раздевалку, она оказалась не заперта.
Напротив рядов вешалок стояли железные шкафы с висячими замками. Он принес с собой все необходимое. Сунул отвертку в первую попавшуюся металлическую петлю и свернул ее. Сначала он не нашел ничего. Но уже в третьем шкафчике обнаружился паспорт – немецкий. Украденные секреты, запахи женщин, попадавшееся на глаза белье – все это так возбуждало Марка, что он продолжал вскрывать один шкаф за другим. Он разглядывал другие паспорта, студенческие билеты… И наверное, в десятом шкафу он нашел клад. Нежданная удача: шведский паспорт, а имя владелицы… Элизабет!
Он схватил документ в бордовой обложке. Порылся в сумке и вытащил студенческий билет на то же имя, с адресом университетского городка. На лицо он и не взглянул. Имя подходило идеально: Элизабет Бремен.
Назавтра он пришел во второе почтовое отделение, на улицу Ипполит-Леба, туда, где служащий объяснил ему, как следует поступать. Маленький азиат, волосы стянуты в «конский хвост». Он скривил рот:
– Вы не сделали то, что полагается. Надо, чтобы наш сотрудник …
Марк не дал ему закончить фразу: он просунул под стекло паспорт и студенческий билет Элизабет.
– Она живет в университетском городке. Это настоящий лабиринт.
– А что с ней случилось? – спросил служащий уже более дружелюбно.
– Бедро. Сломала бедро. В волейбол играла.
Служащий недоверчиво покачал головой, рассматривая документы. За Марком выстраивалась очередь. Азиат посмотрел на него:
– Кое-что в этой истории мне не ясно. Вы хотите получать корреспонденцию, приходящую на имя этой девушки. Ладно. Но почему не по своему адресу?
Марк предвидел такой поворот дела. Он пригнулся к стеклу и красноречивым жестом положил перед собеседником свою левую руку. На безымянном пальце красовалось обручальное кольцо. Этим трюком он уже пользовался раньше, во времена «взломов», чтобы внушить доверие.
– На мой адрес – это слишком сложно.
– Сложно?
Марк трижды постучал по стеклу своим кольцом. Собеседник опустил глаза, кажется, он понял.
– Ну, мы договорились?
Служащий заполнил графы бланка, предназначенные для персонала.
– С вас девятнадцать евро.
Марк заплатил, чувствуя, как по спине течет холодный пот. Отдавая ему кучу квитанций, служащий сказал:
– Когда будете приходить за письмами, обязательно имейте при себе эти документы. Нет паспорта – нет письма. Ясно? И подходите ко мне: я отвечаю за корреспонденцию «до востребования».
Потом он подмигнул ему, как сообщник. Выйдя на улицу, Марк должен был бы испытывать радость. Но в глубине души его терзала тревога. Он в смятении ждал развития событий.
Начиная с первого марта он ежедневно приходил на почту.
Это была полная глупость: письмо из Парижа в Малайзию идет минимум десять дней. Потом администрация исправительного учреждения собирает письма для раздачи заключенным. Потом, в случае, если Жак Реверди решит ответить на письмо, надо отсчитать еще дней десять – пятнадцать, пока ответ доберется до Парижа. Иными словами, на все про все уйдет более трех недель при самом оптимистичном раскладе. А он отправил письмо двадцатого февраля.
И тем не менее каждое утро какая-то магическая сила влекла его на улицу Ипполит-Леба. Почтовый служащий (вьетнамец по имени Ален) уже привык к его посещениям и расслабился. Он даже позволял себе кое-какие шутки. «Здравствуйте, мадемуазель!» – кричал он при виде Марка. Или же произносил из-за своего стекла тоном строгого полицейского: «Ваши документики!»
Его шуточки не смешили.
Дни шли, а ответ все не приходил.
На работе Марк без особого рвения занимался повседневными делами. Он освещал различные происшествия, описывал других ярких злодеев: душителя из Па-де-Кале, насильника на «ситроене»…
Однако дела у журнала шли все хуже. Продажи падали. Оправдывались предсказания Вергенса: неизбежность войны в Ираке стала очевидной, и читателей занимала только эта проблема. В период кризиса люди уже не испытывают особого желания погружаться в мрачные и жестокие истории: им хватает реальной угрозы.
Девятого марта американцы так и не начали бомбардировки Ирака.
А Марк так и не получил письма.
В тот вечер он нанес визит Венсану.
В восемь часов он зашел в студию великана. Фотограф работал: снимал будущую манекенщицу для портфолио. Его деятельность уже превратилась в настоящее коммерческое предприятие. Венсан работал для агентств или напрямую с моделями, и в последнем случае ему платили наличными. С точки зрения налогового законодательства, дело подсудное.
Он довел до совершенства стиль, основанный на слегка размытых изображениях, приводивший в восторг агентства и журналы. Среди моделей даже ходил слух, что его фотографии приносят счастье…
Этот триумф поражал Марка. Дело, начавшееся как шутка, превратилось в золотую жилу. К концу зимы 2003 года великан, который в начале их знакомства ходил одетый, как английский парашютист, с мотоциклетным шлемом в руках, вечно вымазанных машинным маслом, стал одним из наиболее востребованных фотографов в Париже. Он даже купил для своей студии помещение в здании архитектурной школы на улице Бонапарт, в Шестом округе.
Марк незаметно вошел в полутемной помещение. Стоя за аппаратом, перед осветительными приборами, Венсан разглагольствовал о лучшем способе «отхода от очевидного». Ассистенты, парикмахерша, визажистка, стилисты благоговейно внимали ему, а юная девушка, похожая на мальчишку, стояла словно пригвожденная к месту ослепительными лучами юпитеров.
Венсан сделал знак, ясно говоривший: «На сегодня хватит». Один из ассистентов устремился к аппарату, извлек из него пленку так, словно это была священная реликвия. Другие бросились к генераторам. Вспышки еще мерцали, издавая протяжный свист. Заметив Марка, великан раскрыл объятия с преувеличенной страстью:
– Ты пропал или что?
Марк, не отвечая, провожал взглядом молоденькую манекенщицу, уходившую к раздевалке.
– Плюнь на нее, – сказал Венсан. – Эта из тех, кому все равно, с кем…
Он указал на кипу полароидных снимков на подсвеченном столе:
– У меня в запасе есть куда лучше, хочешь посмотреть?
Марк даже не взглянул в ту сторону. Венсан распахнул маленький холодильник, стоявший в глубине студии, возле проявочной.
– По-прежнему не в настроении, а?
Он подошел, открывая на ходу банку пива. Марк понял, что великан уже пьян. На теперешней работе ему не хватало адреналина, и он компенсировал его большими дозами спиртного. К вечеру Венсан выглядел просто устрашающе. Он пыхтел словно бык, его дыхание обжигало, не скрытый завесой волос глаз, воспаленный и болезненно блестевший, так и буравил собеседника. Однако именно фотограф произнес:
– Ты скверно выглядишь. Пойдем. Угощу тебя ужином.
В конце концов они оказались в ресторанчике на улице Мабийон. Марк любил такие местечки: толкотня, табачный дым, шум. Жар множества человеческих тел или общий гвалт вполне могут заменить беседу. Но Венсана это не останавливало: он вел монологи на тему собственного будущего и при этом глушил пиво – кружку за кружкой.
– Ты отдаешь себе отчет? – ревел он. – Две мои девочки перешли прямиком на сорок процентов! Благодаря моим фоткам. Говорю тебе: размытые фотографии – это манна небесная. Я решил, что теперь могу быть и агентом. Я бесплатно делаю им первые снимки, а потом беру проценты с получаемых контрактов. Я ничем не хуже агентств, которые, в любом случае, ни хрена не делают. Я волшебник. Я провозвестник!
Он говорил это тоном соблазнителя, который собирается стать сутенером. Марк с улыбкой поднял стакан с газированной водой и посмотрел на Венсана:
– За размытость!
В ответ великан поднял свою кружку:
– За сорок процентов!
Они расхохотались. А у Марка в голове в это время вертелся один-единственный вопрос: есть ли у Элизабет шанс получить ответ от Жака Реверди?
16
– Это из Малайзии.
Вьетнамец сиял улыбкой. Он просунул под перегородку из плексигласа конверт. Марк схватил его, кусая губы, чтобы не закричать. Смятый, испачканный конверт, явно вскрытый, а потом снова заклеенный, но именно его он и ждал: это было ответное письмо от Жака Реверди.
Когда под штампами и надписями, сделанными администрацией тюрьмы, он разглядел слова «Элизабет Бремен», написанные ровным наклонным почерком, он почувствовал, как его сердце застучало в другом ритме, словно провалилось в самую глубину грудной клетки. Он поспешно распрощался с Аленом и побежал домой.
Там он запер дверь, затянул шторы на окнах и устроился за письменным столом. Он зажег маленькую галогеновую лампу, надел хлопчатобумажные перчатки, которыми обычно пользуются при работе с фотографиями. Наконец, он вскрыл конверт резаком для бумаг, потом осторожно, словно имея дело с редким и хрупким насекомым, извлек из него письмо. Простой листок бумаги в клеточку, сложенный вчетверо.
Он расправил его на столе и с колотящимся сердцем начал читать.
Канара, 28 февраля 2003 г.
Дорогая Элизабет!
Пребывание в тюрьме – всегда испытание: разврат преступников, изматывающая тоска, унижения и, конечно, страдания, связанные с лишением свободы. Развлечения здесь редки. Именно поэтому я хочу поблагодарить вас за ваше столь воодушевленное, столь красноречивое письмо.
Я давно уже так не смеялся.
Цитирую вас: «благодаря своим познаниям в психологии, сумела уловить то, чего другие не только не почувствовали, но даже не заподозрили». И еще: «с помощью вопросов и комментариев, которые я вам тут же вышлю, я могла бы помочь вам лучше разобраться в самом себе».
Элизабет, вы понимаете, кому написали? Можете ли вы хоть на мгновение представить себе, что я нуждаюсь в ком-то, чтобы «лучше разобраться в самом себе»?
Но прежде всего, подумали ли вы о последствиях своего письма? Вы обращаетесь ко мне как к убийце, чьи преступления уже доказаны. Вы забываете об одной детали: я еще не осужден. Суд надо мной еще не состоялся, и мою вину, насколько я знаю, еще предстоит доказать.
Напоминаю вам, что все письма, поступающие в тюрьму, вскрывают, прочитывают и фотокопируют. Вы с таким апломбом, с такой уверенностью описываете мои «темные побуждения» и мою «психологию», словно располагаете сведениями, свидетельствующими о моей виновности. Таким образом, ваше письмецо представляет собой дополнительную улику против меня.
Но главное не в этом.
Главное – в вашей наглости. Вы обращаетесь ко мне так, словно само собой разумеется, что я собираюсь вам ответить. Можете проверить: я уже многие годы не соглашаюсь на интервью. Я не давал никому ни малейших объяснений. Откуда у вас такая уверенность? Почему вы вообразили, что я буду отвечать на вопросы студентки, которая якобы собирается анализировать мои поступки?
Что вы в действительности знаете обо мне? Каковы ваши источники? Газеты? Документальные фильмы? Книги, написанные другими? Как можно понять личность, идя подобным путем?
Что касается сравнения, проводимого вами между глубоководными погружениями и моими «побуждениями», знайте, что я сам, и только сам, выбираю свой абсолют, и другим людям это недоступно.
Элизабет, убедительно прошу вас: играйте в психолога с молодыми правонарушителями из Френ или Флери-Мерожи. Специальные организации помогут вам войти в контакт с заключенными вашего масштаба, достойными ваших маленьких «практических работ».
Я больше не желаю получать писем такого рода. Повторяю вам: пребывание в тюрьме – это испытание. Достаточно тягостное само по себе, чтобы еще получать оскорбления от какой-то претенциозной парижанки.
Элизабет, прощайте. Надеюсь в дальнейшем не читать ваших посланий.
Жак Реверди
Долгое время Марк сидел неподвижно. Он не сводил глаз с листка в клеточку. Теперь он напоминал ему кулак, который только что впечатался ему в нос. Сильно, как кувалда.
Он чувствовал себя совершенно оглушенным. В голове царило смятение. Сбивчивые, противоречивые мысли расползались в разные стороны.
Что означало это письмо? Он что, действительно проиграл? Это первый и последний ответ от Реверди? Или напротив, несмотря на все оскорбительные слова, надежда еще сохранялась?
Он прочел письмо еще раз. Потом еще много раз. Наконец он понял: снаряд достиг цели. Аккуратные, филигранные буквы посылали ему знак ободрения. Да, он ошибся в форме, но убийца не захлопнул перед ним дверь.
Что вы в действительности знаете обо мне? Каковы ваши источники? Газеты? Документальные фильмы? Книги, написанные другими? Как можно понять личность, идя подобным путем?
Марк попытался перевести: «Если вы хотите узнать правду, дойдите до самых истоков. Задайте мне правильные вопросы». Он, безусловно, грешил излишним оптимизмом, но не мог заставить себя думать, что Реверди потрудился написать Элизабет только для того, чтобы обидеть ее. К тому же между строк ныряльщик запускал и приманку:
… знайте, что я сам, и только сам, выбираю свой абсолют, и другим людям это недоступно.
Этот человек не говорил: «Я невиновен». Он говорил: «Вы не понимаете». Разве это не способ возбудить ее любопытство? Марк чувствовал, как по его коже пробегает дрожь. Он был абсолютно уверен, что Жак Реверди – не простой серийный убийца, не просто человек с «навязчивой идеей убийства», каким его описал Эрик Шрекер.
За всеми убийствами крылось нечто общее.
Какой-то поиск.
Улыбка. Да, в конце концов он добился успеха. Лобовая атака вызвала раздражение преступника, но при этом заставила его реагировать. И это письмо представляло собой приглашение покопаться поглубже, задать новые вопросы, не ограничиваться поверхностным наблюдением.
Не снимая перчаток, Марк взял пачку бумаги и ручку, выбранные им для Элизабет. Надо ответить немедленно. Пока свежи эмоции. Надо, чтобы Элизабет объяснила ему, что готова изменить свой метод, что готова просто выслушать, понять, позволить повести себя…
Но вначале – покаяться.
17
Париж, 10 марта 2003 г., понедельник.
Дорогой Жак!
Я только что получила ваше письмо. Я просто убита. Простите ли вы мне мою неловкость? Как я могла быть такой дурой? Я никак не хотела причинить вам вред. И еще меньше – оскорбить вас…
Я не подумала о проблеме перлюстрации. Должна признаться, что совершенно не знакома с правилами и процедурами, принятыми в малайских тюрьмах. Мне очень неприятно, что из-за моей манеры выражаться мои слова могли быть истолкованы как подтверждение еще не доказанных фактов. И тут я должна признаться в своем полном невежестве: я точно не знаю, на каком этапе находится следствие. Мои сведения ограничиваются тем, что я сумела найти во французской прессе.
Простите, простите, простите… Я ни в коем случае не хотела усугубить ваше положение перед лицом правосудия.
Однако позвольте мне объяснить вам глубинные причины моего обращения к вам. Я знала вас задолго до случившегося в Малайзии, а также и в Камбодже. Я знаю вас со времен ваших спортивных подвигов. Меня очень привлекает дайвинг: уже в восемь лет я смотрела и пересматривала «Голубую бездну». Я могла часами представлять себе, что значит ощущение глубины. Что можно испытать, погружаясь, не дыша, далеко за пределы, доступные обычному человеку. Уже в то время вы стояли на высшей ступени моей маленькой личной иерархической лестницы.
Сегодня вас обвиняют в убийствах. Вы не хотите говорить об этом: я уважаю ваше молчание. Но ваша личность не становится от этого более заурядной. Как ни парадоксально, поступки, в совершении которых вас сегодня подозревают, настолько далеки от ваших спортивных достижений, от вашего образа, проникнутого мудростью и покоем, что эта ситуация лишь усиливает мой интерес к вам. От этой гипотетической связи между синими глубинами и черной бездной, от невероятности перехода от добра ко злу у меня захватывает дух. Какой бы ни была правда, ваш путь, ваша судьба грандиозны.
Вот на что я надеюсь – мне следовало бы написать: вот на что я не смею надеяться. Чтобы вы доверили мне какие-то личные воспоминания, чтобы вы рассказали мне о каких-то событиях, запавших вам в душу. Все равно, о каких. Переживания, испытанные под водой. Воспоминания детства. Истории, связанные с Канарой… Все, что вы захотите, лишь бы эти слова стали началом какого-то обмена.
Читать бесплатно другие книги:
