Вавилонская башня Семенова Мария
«Это ты сейчас так говоришь. А потом?..»
На прогулках Чейз тоже мгновенно оказывался между Атахш и любым посторонним, будь то человек или собака. Куда и девались все его с таким трудом привитые манеры!
– Раньше ты, пакостник, только меня так защищал, – в шутку, но не без горечи попрекала его Рита. Кобель делал невинные глаза, ставил трогательным «домиком» рыжие брови… и продолжал в том же духе. Наверное, это был зов крови, против которого не попрёшь, но Рита всё равно не могла отделаться от дурацкой обиды.
Иван Степанович позвонил около полуночи, извинился за позднее вторжение и сообщил, что везёт Кратарангу, выписанного из больницы. Рита положила трубку и повернулась к Атахш:
– Ну, девочка, готовься! Хозяин твой едет.
Привыкшая к разумности суки, она всё равно вздрагивала, вот как теперь, когда этот разум в очередной раз себя проявлял. Атахш гибким движением взметнулась перед Ритой на «свечку», лизнула её в нос и устремилась к входной двери. И там замерла, глядя на замочную скважину, только чуть подрагивал пушистый обрезок хвоста. Сообразив, что она кого-то встречает, Чейз слез с тюфяка и встал рядом: мало ли, не вздумается ли кому обижать беззащитное существо? Маленькая Атахш, эта хрупкая скромница, разве сумеет она как следует за себя постоять?..
Такими и увидел их Кратаранга, когда раздался звонок и Рита отперла дверь. В следующий миг Атахш с визгом бросилась ему на плечи, облизывая лицо. Чейз дёрнулся было к вошедшему, но узнал запах и остановился.
Следом за Кратарангой в квартиру вошли Скудин и Гринберг. Евгений Додикович был подобран экипажем «Ландкрюзера» по дороге: он как раз оттрубил смену и, конечно, не мог не репатриироваться в собственный джип, особенно если учесть, что машиной правила Виринея. Обласкав любимицу, Кратаранга повернулся к майору Грину и сказал тоном некоторого упрёка:
– Да. Она хорошо ухожена и сыта. Но мне было бы спокойнее, если бы ты сразу сказал, что оставил её у своей сестры.
«Что?.. – Рита тщетно пыталась понять, о чём говорит хайратский царевич. – У какой-какой сестры?.. Кого?.. Где?..»
Тут Джозеф, пожимавший Ивану Степановичу руку, обернулся, посмотрел на них и вдруг выдал:
– А вы, people,[48] в самом деле точно с конкурса близнецов.
Рита почувствовала, что впадает в окончательный ступор, Гринберг же, радуясь очередному приколу, схватил её за руку и потащил к зеркалу, мерцавшему по ту сторону вешалки. Зеркало было советским антиквариатом – без благородной патины, просто мутное, в жёлтых разводах некачественной амальгамы… Тем не менее хаханьки Евгения Додиковича вмиг прекратились, а Рита с оторопью поняла, что Кратаранга был прав. Они с Гринбергом были одного роста и одинакового сложения: он – обманчиво тщедушный, она – натурально субтильная. Из зеркальных глубин смотрели две идентичные физиономии. Одна принадлежала русской девушке с прямыми светлыми волосами, собранными в хвостик. Другая – классическому махрово-пархатому еврею. «Господи, что же это делается-то?..»
– Едут в нью-йоркской подземке негр и еврей, – с ухмылкой прокомментировал Джозеф. – И вдруг еврей замечает, что негр читает газету на идиш. Он подсаживается к нему и шёпотом спрашивает: «Слушай, тебе таки мало, что ты негр?..»
– Бабушка! – жалобно воззвала Рита. Её трясло и необъяснимо хотелось заплакать, нет, не оттого, что гипотетический родственник оказался не ко двору, просто в такой ситуации всякому станет не по себе. – Бабушка!..
Увы, Ангелина Матвеевна ничего прояснить не смогла. Мимолётного дочкиного ухажёра она ни разу не видела. Зато доподлинно знала: у той не сохранилось ни единой его фотографии. Что характерно, звонить в Лугу ни бабушка, ни внучка не захотели.
Одному Кратаранге не было дела до родственных переживаний. Присев на корточки, он что-то строго втолковывал суке на своём языке, временами указывая пальцем в сторону Чейза. Атахш выслушивала хозяйские наставления, смиренно распластавшись на пузе и уложив голову ему на сапог, но глаза были хитрющие. Хозяин мог сколько угодно рассуждать о никчёмных местных самцах. Она знала лучше.
– М-м-м-да, а ведь вы, молодой человек, совершенно правы… – Академик Шихман оторвался от хитросплетения формул и с нескрываемым уважением, как на равного, воззрился на Эдика. – Шестое уравнение в системе у меня действительно решено несколько некорректно. А потому Шнеерсон… Нет, у вас, Эдуард Владимирович, знаете ли, настоящий божий дар, харизма. М-м-м-да…
В глазах его читалось бешеное движение мысли, губы удовлетворенно кривились. Как же всё-таки правильно, что Лёвин зять, чекист полковник Скудин, уговорил его встретиться с этим юношей. А ведь не хотел, старый дурак, всё не верил в чудесную метаморфозу наркомана, амёбы, тунеядца и говнюка. Чудны дела Твои, Господи… М-да…
– Да ну, скажете тоже. – Эдик покраснел и сделал протестующий жест. – Просто, как папа говорит, одна голова хорошо, а полторы лучше…
– Не скромничайте. – Шихман улыбнулся и погрозил пальцем. – Харизма, харизма, чистой воды харизма. Высшая отмеченность, божественная награда, которая дается человеку свыше и позволяет выделиться среди себе подобных. Шанс, так сказать, возвыситься над законом мироздания. Вопрос в том, как этим шансом воспользоваться…
Лев Поликарпович, присутствовавший здесь же, разрывался между желанием немедленно принять личное участие в научной дискуссии – и добровольно принятой обязанностью присматривать за фон Траубергом. Накануне он пришёл к выводу, что старый фашист уже достаточно адаптировался и можно не только без вреда для здоровья познакомить его с Шихманом, но, возможно, даже порассуждать о теореме Шнеерсона и её доказательствах. Знакомство, к его грандиозному облегчению, прошло без эксцессов, обе стороны явили безупречную вежливость. Однако к математическим проблемам фон Трауберг видимого интереса не проявил – сидел в своём кресле у окна и смотрел на город невыразимым взором горгульи, окаменевшей на башне готического собора.
– К сожалению, – продолжал Шихман, – самые большие грехи совершаются именно теми, кто имеет харизму, потому что дано им много, и если начинают они служить злу, то весьма талантливо. Более того, давно и не нами замечено: чем более в обществе людей, отмеченных харизмой, тем больше и грехов…
Шихман пристально посмотрел Эдику в глаза и, заметив в них искру понимания, отечески улыбнулся.
– Вот у вас, молодой человек, лицо хорошее, на нем теоноя видна, божеское разумение. Нынче это большая редкость.
Он запнулся. Кажется, срабатывал «эффект блудного сына», и он был готов осыпать парня неумеренными похвалами. Как бы боком не вышло. Ицхок-Хаим Гершкович закурил «Мальборо» и продолжил лекцию.
– Так вот… Когда людей, использующих свою харизму во зло, становится в обществе многовато, внешне это проявляется в виде стихийных бедствий – землетрясений, цунами, ураганов, возникают опять-таки стихийные движения народных масс – революции, войны, мятежи, репрессии. Пример? Извольте.
Шихман прочертил сигаретой сизую полосу в кондиционированной атмосфере, голос его приобрел менторские интонации.
– Возьмём хоть события конца девятнадцатого – начала двадцатого столетий. Ах, сколько выдвинулось в это время талантливейших людей, какая масса научных открытий была сделана, особенно в фундаментальной науке, к какому бурному расцвету науки и техники всё это привело! Но верно ли распорядились носители харизмы своим бесценным даром, я вас спрашиваю? Вспомним: именно тогда были созданы мощнейшие средства уничтожения – самолёты, подводные лодки, химическое оружие… бомба атомная, наконец. Соответственно, тяжелейшие войны, волна кровавых революций, гибель миллионов людей, в том числе весьма выдающихся… наш российский бардак… пардон, увлёкся. – Шихман вспомнил о присутствии фон Трауберга и тему российского бардака при нём решил не развивать. – Так вот, молодой человек, неотвратимое действие стихийных сил, выступающих при этом как всеобщий уравнитель, который убирает людей, не сумевших должным образом распорядиться дарованной свыше харизмой, и называли в древней Греции «ананке». В природе всё мудро. Зачем нужно общество, которое уподобляется змее, жалящей саму себя в хвост?
Он отправил окурок в огромную, специально приготовленную для него пепельницу.
– У греков вообще отношение к человеческому дару было весьма трепетным. Ещё тридцать столетий назад философы-орфики пестовали культ Зевса Метрона, сиречь Измерителя. Его жрецы с помощью яда уничтожали одарённых людей, предавшихся злу. Если получил ты от Бога многое, а служишь дьяволу, то вот тебе чаша с быстро убивающим конейоном… и, наверное, это не так уж неправильно. А вообще-то надо сказать, что какую древнюю культуру ни возьми, за её спиной обнаруживается ещё более древняя. А за той – ещё… Поневоле задумаешься о едином могучем первоисточнике. Вот мы знай твердим: греки, греки… учителя человечества, а почитай-ка биографии Пифагора, Гераклита, Фалеса Милетского – все они начали излагать свои системы после того, как прошли обучение у жрецов Персии. А те, в свою очередь, тоже явились наследниками ещё более древнего знания…
Он взял было эффектную паузу, но фон Трауберг неожиданно обломал ему кайф.
– Древнеарийского, – не отрывая глаз от окна, изрёк он торжественно. Ему никто не возразил, и он с упорством маньяка заговорил о своём: – Её гороскоп утверждает, что она не погибла. Я чувствую. Она здесь, близко. Её необходимо найти.
Лев Поликарпович промолчал. Вот уж действительно – «ищут пожарные, ищет милиция»… Ромуальду фон Трауберг кто только не искал, причём, как обычно, срабатывали не официально-государственные договорённости, а более надёжные личные связи. Российская ФСБ в лице девятизвёздочного генерала Владимира Зеноновича только что не побраталась с американским УППНИРом, за океаном прониклись и раскрыли кое-какие карты, Браун и Скудин, не говоря уже о Гринберге, тоже напрягли все свои персональные связи, калибром помельче, но зато более разветвлённые. Увы. Всё упиралось в тот самый «Боинг», бесследно испарившийся за несколько секунд до посадки в аэропорту. Ни одна живая душа с него так и не проявилась. И ни одно мёртвое тело. Тем не менее Ганс Людвиг по-прежнему чего-то ждал, на что-то надеялся. Советовался со звёздами и даже что-то якобы чувствовал. Льву Поликарповичу было его жаль. «Может, когда мне столько стукнет, я тоже начну „чувствовать“ жену и Марину? В смысле близкого воссоединения?..»
Как бы то ни было, никакой пользы от присутствия фон Трауберга покамест не наблюдалось. Не сбывался даже корыстный расчёт Льва Поликарповича поговорить с ним об отце. Старый немец либо молчал, не обращая на окружающих никакого внимания, либо рассуждал о своей внучке. Третьего было не дано.
Тут в кармане профессора завозился и запищал сотовый телефон.
– Да?
– Лев Поликарпович, телевизор поблизости есть? Включайте скорее. Пятый канал.
Голос Скудина прозвучал как у мальчишки-именинника, разворачивающего подарки, и сразу сменился коротким сигналом отбоя.
– Эдик, – засуетился профессор, – где пульт?
Жидкокристаллический экран вспыхнул почти без задержки.
– …В дачном посёлке Орехово, – рассказывала, идя по заснеженной дорожке, красивая юная журналистка. – История, которая могла завершиться настоящей трагедией, в итоге одарила нас примерами человеческого неравнодушия и самоотверженного участия…
За спиной девушки виднелись красные пожарные машины, проломленный ими забор и редеющие клубы дыма над покатой металлочерепичной крышей.
– Пожар, вспыхнувший, по предварительным оценкам, из-за неисправной электропроводки, разгорелся в три часа ночи, – продолжала рассказывать корреспондентка. – Горел домик, принадлежащий известному физику, академику Опарышеву. Академик, давно перебравшийся в Москву, не прерывал связи с родным городом и каждое лето приезжал сюда отдыхать. Это только кажется, что зимой в дачном посёлке полное безлюдье. – Девушка обвела рукой утонувшие в сугробах заборы. – Однако мир не без добрых людей. Пожар заметил случайный прохожий. Этот неравнодушный человек сразу позвонил «01», и из посёлка Сосново без промедления примчался пожарный расчёт. Домик учёного удалось отстоять.
Камера переместилась во двор опарышевской дачи. Закопчённый снег был усеян осколками лопнувших стеклопакетов и останками сгоревших диванов, но, судя по всему, дом пострадал не так уж бесповоротно.
– Но самое замечательное заключалось вот в чём, – щурясь на яркое солнце, поведала журналистка. – На чердаке горящего дома пожарными было обнаружено множество рукописей, вероятно составлявших многолетние архивы учёного. Вот тут-то и могла бы разыграться трагедия, ведь все мы помним, как в своё время тушили сперва Библиотеку Академии наук, а позднее и Блоковскую библиотеку на Невском. Но – подумайте только! – в пожарной команде небольшого посёлка оказался человек, принимавший участие в тех далёких событиях. Он первым понял, какой интеллектуальный капитал мог оказаться утрачен. Бесценные бумаги передавали с дачного чердака по цепочке, из рук в руки…
«Ваня, – с нежностью подумал Лев Поликарпович. – Ванечка. Кудеяр… Что бы мы без тебя делали…»
– К сожалению, связаться с самим академиком нам пока не удалось, – обворожительно улыбнулась телевизионная девушка. – Мы, однако, можем со всей определённостью заверить уважаемого учёного, что в данный момент его архивы находятся в Санкт-Петербурге, ими занимаются очень компетентные специалисты. Рукописи не горят!
Шихман издал дикарский боевой клич, обхватил Льва Поликарповича за плечи и пустился с ним в пляс.
Женя Корнецкая дочистила последнюю морковину, выкинула в ведро шелуху, ополоснула руки и выгрузила из кухонного шкафчика соковыжималку. «Демидовский экспресс» вёз её до Питера чуть более суток, лишь раз, и то ненадолго, застряв по дороге, и всё это время Женя раздумывала о телефонном номере, который продиктовала ей память. Был ли этот номер реальным? Или разошедшееся воображение подсунуло ей бессмысленный ряд цифр, дополненный питерским кодом?.. Оказалось – первое. Её только слегка удивило, что «шпионский пароль» на самом деле был никаким не паролем. Обладатель приятного молодого голоса на том конце провода действительно искал домработницу. И не более того.
Чем усерднее старалась Женя разобраться в своём прошлом, тем меньшее удовольствие получала от процесса.
Получалось, она, тихвинская уроженка, никогда в жизни своей не бывавшая за границей, летела откуда-то на сугубо импортном самолёте скандинавских авиалиний, проваливалась сквозь хрональную дыру аж в древнюю Грецию, выслушивала туманно-настораживающее пророчество оракула в Дельфах, приобретала способность читать мысли, производила мотоциклетный рейд, достойный хорошего боевика, наконец, собственноручно убила пять человек… И всё это затем, чтобы начать блистательную карьеру домработницы у юного гения, сына высокопоставленного генерала?..
Да уж, чудны дела Твои, Господи…
«Это моя мысль или кого-то из гостей?»
Честно говоря, в чужие головы Женя старалась заглядывать как можно реже. В основном потому, что там обнаруживалась если не грязь, то вселенское беспокойство, а ей хватало и своих проблем. Может, это было натуральное малодушие, но тихая жизнь на прекрасно оборудованной Эдиковой кухне, среди кастрюль и сковородок, её покамест устраивала как нельзя лучше. После всех приключений душа и тело требовали отдыха. У неё был ключ от квартиры, она жила в маленькой комнате, наводила порядок, ходила по магазинам, с удовольствием стряпала, подавала… А когда возвращались хозяева – принималась множить в уме трёхзначные числа или читать не забытое ещё со школы «Бородино». Что угодно, кроме подслушивания чужих мыслей!
Особенно это касалось мыслей человека, который мало-помалу становился ей дорог…
Хорошо ещё, дар срабатывал в основном при прямом визуальном контакте. Соответственно, кухня была местом, где ей удавалось достаточно надёжно укрыться.
Женя включила громко зажужжавшую соковыжималку и стала бросать в неё калиброванные морковки. Она ещё по голосу, прозвучавшему в динамике телефона, поняла, что «не надо отчества, Эдуард, просто Эдуард» окажется вряд ли похожим на Леонтиска. У неё ведь мелькала-таки крамольная мысль о втором шансе, который, быть может, намеревалась дать ей судьба… Нет, судьба оказалась, как ей и положено, то ли индейкой, то ли злодейкой, причём неизвестно, что хуже. Белокурый, узкоплечий, худенький Эдик ничем не напоминал богатыря и красавца философа. Но почему, когда два дня назад он случайно (случайно ли?) задержал её руку в своей, Женю ударило точно таким же электрическим током?
Она с радостью отдала бы и непрошеный дар, и все на свете пророчества, если в порядке расплаты ей предстояло узнать, что Эдик не чувствует к ней ничего, совсем ничего… что он любит другую…
«Ну вот. Пошли сопли и вопли!»
Женя намазала последний маленький бутерброд настоящим вологодским маслом для лучшего усвоения содержавшегося в соке полезного каротина, красиво расставила на подносе тарелочки и стаканы – и вышла в комнату к гостям.
Она подоспела как раз к тому моменту, когда по телевизору передали какое-то необыкновенно радостное сообщение. Во всяком случае, Эдик и двое пожилых учёных водили хоровод, в восторге распевая воинственно-победную «Марсельезу». В общем веселье не участвовал лишь глубокий старик, одиноко сидевший в инвалидном кресле возле окна. Когда Женя вошла, он медленно повернул кресло…
И у неё чуть не выпал из рук поднос с бутербродиками и только что выжатым соком.
– Дедушка! – не памятуя ни о каких приличиях, во всё горло завопила она. – Ганс Людвиг! Дедуленька!..
Вот теперь можно и в Рим!
Когда стало окончательно ясно, что в зоне действия дымки лучше перемещаться на дизельном ходу, а улицы полны неожиданностей, в среде состоятельных питерцев возникла стихийная мода на бронетехнику. Некоторые обзавелись настоящими военными агрегатами, но им требовалась чёртова прорва солярки, и по мере роста топливного дефицита всё большей популярностью в солидных бандитских кругах стали пользоваться КрАЗы с КамАЗами. Понятно, при стальных заглушках со смотровыми щелями вместо стёкол в кабинах.
В кабине 260-го КрАЗа противно воняло соляркой, в тесноте наваливался на плечо Чекист, но Семён Петрович Хомяков все неудобства переносил мужественно, хорошо понимая, что жизнь нынче настала такая – гундозная.
Трёхсотсильный дизель мерно урчал, огромные колеса дружно месили мартовскую слякоть бездорожья, бывшего некогда городской улицей с весьма подходящим названием – Броневая. День был опять же истинно мартовский, пронзительно-синий. Семён Петрович поискал глазами солнце, почему-то не сразу нашёл, а когда нашёл и сообразил, в какой стороне горизонта располагалось светило, ему захотелось перекреститься. «Что за тварь такая человек, ко всему приспосабливается…»
Кажется, ещё вчера ему на дело доводилось выходить раз в полгода, да и то только для поддержания авторитета, и ездить иначе как в «шестисотом» было западло… А вот припёрло – и стало не до понтов. Чтобы выйти в цезари, приходилось трудиться. Да как! Не покладая рук…
Тем временем впереди показалась железнодорожная станция, одноимённая с улицей. Поезда, впрочем, давно не ходили, рельсы покрывались ржавчиной, зато здесь располагался единственный КПП зоны, где удалось прикормить начальство «красноголовых». В буквальном смысле причём. Когда остановивший машину небритый сержант хрипло поинтересовался пропуском, Хомяков опустил стекло и коротко посоветовал:
– В кузове посмотри.
Было слышно, как грохнул открываемый задний борт. Сидевшие в кузове «быки» потащили по железу нечто тяжёлое, и в снежное месиво шмякнулась разделанная оленья полутуша.
– Петя, порядок, пропускай, – зычно крикнул страж ворот.
Двигатель натужно взревел, из выхлопной трубы вылетел густой дымный шлейф. Сидевший за рулём Макарон включил индикатор временных ям и медленно повёл машину вперёд.
Ошивавшиеся неподалеку крысятники – мелкая шушера, раздевавшая вольтанутых на тротуарах, – при виде КрАЗа мгновенно исчезли в ближайшем парадняке, да и правильно сделали. На местном Клондайке успела установиться своя иерархия. Внутри периметра переступать дорогу Хомякову не решался никто.
Это была третья ходка Семёна Петровича вместе с сябрами в зону. Первый блин едва не получился комом: Хомяков не пожелал начинать с малого и сразу надумал «взять» сокровищницу храма Соломона, но вышла промашка. Что поделаешь, везде нужен опыт. Несмотря на подробную карту, они всё-таки перепутали хрональный туннель, и какая-то конница – они даже как следует не разобрались чья – едва не растоптала их всмятку. Соответственно, пришлось срочно линять. Однако, не впав в уныние, Семён Петрович без передышки зашёл на вторую попытку, и она оказалась более чем удачна. Легионеры Тита как раз приступили к разграблению внутренней части святилища, и, применив на практике старый лозунг об экспроприации экспроприаторов, Семен Петрович затарил целый кузов золотой храмовой утварью, а уж сверкальцы они в буквальном смысле закидывали лопатами…
А вот прошлая вылазка не задалась, а всё из-за сантиментов. Семёну Петровичу ударила в голову детская блажь посетить знаменитый Шервудский лес. Ну, желательно попутно ободрать какого-нибудь рыцаря, возвращавшегося с добычей из крестового похода. Увы, увы. Целый день мотались по чащобе под нудным английским дождём, чуть не заблудились, и всё без толку. Не встретили никого и ничего, вообще ни души, только и развлеклись тем, что подстрелили несколько королевских оленей. Даже воспетые в балладах шерифы не примчались вешать браконьеров. К тому же и оленина оказалась далеко не такой вкусной, как следовало из книжек про весёлых стрелков… Ну да ничего. Нашли и ей применение.
Сегодняшний поход был выверен до мелочей. Учли, кажется, всё…
«Кажется? Или действительно всё?»
Макарон остановил грузовик неподалеку от красной светящейся вешки. Сверился с экраном индикатора и произнёс:
– Вроде здесь.
«Вроде…»
Шевельнув плечами, Чекист достал из офицерской сумки план зоны, деловито развернул его и, определившись по цветной хронологической шкале, подтвердил:
– Годится. Примерно тысяча восьмисотый год до нашей эры.
«Примерно… такую мать…»
Вчера недалеко от этого места был замечен меднокожий бритый человек, носивший шкуру пантеры, перекинутую через левое плечо, – древнеегипетский жрец. Будем надеяться, что прибыл он вправду по данному временному туннелю…
– Так, приготовились. – Хомяков спрыгнул с высокой подножки в размокший снег и, не обращая внимания на маячившего вдалеке полуголого бородача с дубиной в волосатых руках, принялся проверять снаряжение.
Спутники Хомякова не замешкались, из кузова полезла братва. Тут же раздались воинственные крики, и пущенный из пращи кусок гранита шарахнул в бронекуртку Макарона, едва не свалив амбала.
– Во падла, – свирепо прошептал тот и потянулся было за автоматом Калашникова, однако поднимать стрельбу из-за пустяка Папа не разрешил: лишний шум ни к чему.
Глушить двигатель не стали, ничего с ним не случится. Заперев кабину на ключ, Семён Петрович уже более-менее привычно скомандовал:
– Канайте на хвосте!
И неторопливо направился к устью временной дыры, отмеченной вешкой.
За ним вплотную, след в след, двинулась вся колода. Когда Хомяков поднял вверх руку с гайкой, на которой ярко зажглись красно-синими огнями сверкальцы, каждый взял соседа за локоть, – и сейчас же их подхватило бешеное коловращение радужного многоцветья. Бестелесно воспарив в пустоте, бандиты непроизвольно зажмуривали глаза, кто-то – руки заняты – держал во рту нательный крестик, вытащенный из-под рубахи… Всего через секунду неведомо откуда налетел удушливый ветер-решеф, и «братки» вповалку посыпались на раскаленный солнцем жёлто-серый песок.
Помните анекдот? Бредёт турист по Сахаре: «Ну и пляж отгрохали, блин…»
– Мама моя родная. – Макарон, прикрывая лицо рукой, в изумлении уставился на три ослепительно яркие звезды, в которые под отвесными лучами полуденного светила превратились одетые полированным камнем пирамиды. – Играют прямо как брюлики…
– Впрягайся в пахоту! – Не отрывая глаз от экрана портативного индикатора, Хомяков принялся осторожно отмечать границы хрональной дыры. Сделай сам – душа не будет болеть… Положив последний камень, он внимательно огляделся по сторонам.
Карта не подвела.
Совсем неподалёку просматривалась грандиозная фигура Сфинкса. Загадочное выражение каменного лица Хомякову очень не понравилось – слишком уж отмороженное. Вот сейчас раскроет рот и примется вслух выдавать нечто такое, о чём Семён Петрович даже думать-то избегал…
В паре сотен шагов от каменного монстра высилась пирамида Хеопса, за ней виднелась вторая – Хефрена, а самая дальняя – Микерина – была в тройке исполинских сооружений замыкающей.
Между гробницами и монолитом Сфинкса зеленела небольшая пальмовая рощица, и, повернувшись к Макарону, Хомяков указал на неё рукой:
– Пока там кости кинем.
Подтянувшись под сень деревьев, тяжеловесы-мокрушники живо сменили экипировку, прикинувшись по-летнему. Проверили вооружение и, кряхтя, взвалили на плечи тяжёлые рюкзаки со взрывчаткой. Дай-то Бог, чтобы на обратном пути рюкзаки, радикально поменявшие начинку, сделались ещё тяжелей…
– Все по железке, – осклабился Макарон, и команда под водительством Хомякова двинулась по направлению к Сфинксу.
Из-под лап каменного монстра были явственно различимы голоса – это заунывно пели жрецы в подземном храме Гора. «Я вам дам опиум для народа…» Будущий цезарь схватился за противотанковый гранатомет РПГ-7, прицелился и нажал на спуск.
Двухкилограммовая граната попала точно в цель, раздался страшный грохот, во все стороны полетели осколки камней, и Чекист, хохоча, восторженно заорал:
– Эко ты харю-то ему отрихтовал, Семён Петрович, прямо в нюх!
Пение оборвалось, и к подножию Сфинкса откуда-то выбежала группа бритых жрецов в белых одеждах. При виде обезображенного лица колосса они подняли было хай, но быки шмальнули по ним из «калашей», и жрецы, вытянувшись на раскалённом песке, успокоились навсегда.
Привычно обшмонав безжизненные тела, тяжеловесы надыбали пару перевесов из рыжья, а Папа лично содрал с шеи Верховного Мистика храма большой крест – наша эра, не наша, а крест был, оказывается, в ходу. Действительно, опиум.
– Босота, – охарактеризовал он добычу. И повернулся к Чекисту: – Далеко ещё?
– Если верить плану, от силы верст пять, а сколько в натуре, одному Аллаху ведомо, почти сорок веков прошло… – Хомяковский подельник развернул красочный рекламный проспект какой-то турфирмы и, с ненавистью глянув в безоблачное небо, пересохшими губами прошептал: – Ну, Ташкент.
Однако воду из фляги он глотать не стал, а, подержав во рту, сплюнул на песок – к немалому удивлению остальных, уже успевших залить в себя порядочно влаги. Потом взял направление по компасу и махнул рукой:
– Вон туда.
Довольно скоро двигавшиеся нестройной толпой «братки» уловили живительное дыхание прохладного ветерка, донёсся парфюмерный аромат цветущих роз, а безжизненный ландшафт стал меняться на глазах. Бандиты достигли конечной цели своего путешествия – оазиса с уютным, изюмно-финиковым названием: Фаюм.
Когда-то в этом месте была лишь пустынная котловина, окруженная со всех сторон прожаренными на солнце, мёртвыми скалами. Почти за двадцать веков до Рождества Христова фараон Аменемхет руками тысяч рабов отделил восточную часть котловины, воздвигнув плотину высотой с двухэтажный дом, толщиной у основания около ста шагов и длиной более сорока километров.
В результате разливы Нила образовали здесь порядочный водоём, называвшийся Меридовым озером и считавшийся одним из чудес света. Благодаря ему пустынная местность быстро превратилась в цветущий край – Фаюм, где двести тысяч человек жили в изобилии и достатке.
Однако Хомякова гидротехнические достижения древних египтян волновали менее всего. Пристальный интерес бизнесмена был нацелен на восточную границу оазиса. Туда, где находилось огромное здание в форме подковы, занимавшее участок земли в тысячу шагов длиной и шестьсот шириной. По привычным нам меркам – ничего особенного, так себе домик. По меркам сорокавековой давности – полноразмерная крепость.
Это был знаменитый Лабиринт, также построенный Аменемхетом. Величайшая сокровищница Египта, в которой за многие века поколениями жрецов были собраны поистине несметные богатства. В огромном здании было два яруса – наземный и подземный, а в каждом из них – по полторы тысячи комнат, снабженных хитроумными запорами, тайна которых была доверена лишь нескольким жрецам. Всех остальных ожидали ловушки в духе фильмов про Индиану Джонса.
Всех остальных – но не Семёна Петрович Хомякова. На Индиану Джонса он, может быть, и не тянул, зато у его людей были при себе отмычки. Самые универсальные, какие только бывают. И в количестве, вполне достаточном для предстоявшего дела…
Между тем, изумленно глазея по сторонам, бандиты углубились в тамариндовую рощу и, опустившись по команде Макарона в густую, пестревшую цветами траву, устроили недолгий привал. Разжигать огонь было не велено, а потому, слегка закусив отвратительно тёплой тушёнкой и не менее мерзкими «Сникерсами», потерявшими от жары всякое подобие, образ и вкус, «братки» снова двинулись в путь. Они обходили Меридово озеро по большой дуге, и лишь когда раскаленный диск солнца сделался медно-красным и начал исчезать за верхушками смоковниц, Чекист приложился к биноклю и задумчиво произнёс:
– Не обманул, сука.
Он имел в виду Геродота, назвавшего Лабиринт вторым чудом света.
…В условиях трёхмерного пространства и одномерного времени множественность существования невозможна. Однако в условиях шестимерного пространственно-временного континуума она становится совершенно естественной, поскольку при этих условиях каждая точка времени соприкасается с каждой точкой пространства, и всё существует везде и всегда. В континууме, который изображён Великим пантаклем Соломона, идея множественного существования подразумевается сама собой, то есть перемещение во времени становится привычным делом, лишённым какого-либо налёта мистики…
Из дневника Поликарпа Звягинцева.
Грандиозное здание сокровищницы, воздвигнутое неподалёку от берега Нила, вплотную примыкало к снежно-белой пирамиде, вдвое меньшей, чем мемфисские. В лучах заходящего светила Лабиринт казался гигантской серой подковой, в натуре приносящей изменчивый бандитский фарт.
Вскоре был объявлен привал, и после лёгкого перекуса всухомятку рядовым членам команды было разрешено «придавить харю». Сам же Хомяков и Чекист с Макароном принялись «лабать фидуцию» – вырабатывать план действий.
Между тем на землю опустилась непроницаемая темень южной ночи, луна была на исходе, а непривычно крупные звёзды хоть и ярко, точно в планетарии, сверкали на небесах, но при них поди чего разгляди. Непроизвольно вслушиваясь в утробный рёв крокодилов на болоте, главнокомандующие единодушно решили, что действовать следовало напористо и без промедления.
– Эй, братва, подъём! – Макарон живо растолкал своих сладко задремавших подчинённых и, подождав, пока вокруг зажгутся земные звёздочки сигарет, начал энергичный инструктаж. – Дятел с Макинтошем канают нюхать воздуха, остальные прикрывают им жопу. Шмелём цепляйте рацухи с намордниками, да без команды не шмалять, если что не так, урою.
Сказано было доходчиво, проникновенно, от самого сердца. Бандиты быстро проверили связь и, натянув ноктовизоры, крадучись направились к зданию Лабиринта.
– Дятел с Макинтошем, в пахоту… – нарушая девственный эфир древней эпохи, гнусаво прозвучал в наушниках голос Макарона.
Почти сразу кто-то из растянувшейся цепью братвы отозвался:
– У бокового прохода вижу двух вертухаев с пиками…
Семён Петрович отреагировал незамедлительно:
– Ну так сделай, чтобы больше их там не было видно.
Секундой позже в душном воздухе послышались еле различимые хлопки, и по связи прошло сообщение:
– Все чисто.
В руках «братков», ответственных за проведение поисковых работ, один за другим ожили заокеанские металлодетекторы, запрограммированные на поиск драгметаллов.
Не торопясь, кладоискатели двинулись вдоль здания Лабиринта навстречу друг другу, и ещё минут через сорок, когда Семён Петрович успел известись ожиданием и усомниться в правдивости допотопных легенд, голос Макинтоша в эфире радостно объявил:
– Есть контакт.
– Пошла мазута! – Подтянувшийся к более удачливому напарнику Дятел глянул на экран своего детектора. – Рыжья там в натуре немерено!
– Шептун, озадачься, – повернулся Хомяков к невысокому тощему малыге. Тот, бывший рабочий-подрывник, уже успевший прикинуть геометрию шурфов и необходимое количество взрывчатки, молча принялся доставать из своего рюкзака аккумуляторный перфоратор «Бош».
У Шептуна нашлось трое подручных, и скоро алмазные свёрла полезли в щели между каменными глыбами, державшимися в кладке только за счёт своего веса и точной подгонки поверхности.
Наконец Шептун поднял руку:
– Хорош…
И принялся закладывать в проделанные шурфы заряды с дистанционными взрывателями. Тщательно проверил проделанную работу и, скомандовав: «Атанда!» – вместе со всеми залёг в небольшой песчаной котловине неподалеку.
– Намордники не ушатайте! – предупредил Чекист. Налётчики дружно отвернулись от здания Лабиринта, а умелец-подрывник, сорвав фиксатор, щёлкнул тумблером. На небольшом пульте замигала красная лампочка.
– Атанда! – И палец нажал тугую кнопку.
Взрыва видно не было. И почти не было слышно. Упругая волна пронеслась над головами, прошелестела в листьях деревьев… В стене сокровищницы разверзлась дыра. Семён Петрович даже не стал ждать, пока она перестанет дымиться.
– Макинтош, понюхай воздуха.
Только тот исчез в недрах сокровищницы, как со стороны аллеи сфинксов, что вела к главному входу в Лабиринт, раздались громкие крики. С десяток воинов жреческого войска, каждый с горящим факелом в левой руке и с кхопеши – палашом из черной бронзы – в правой, устремились навстречу непрошеным гостям.
– Гвоздь, разберись, – тихо попросил Макарон.
Высокий, плотный бандюган, отяжелевший, но не растерявший сноровки мастер спорта по биатлону, неторопливо потянул из-за плеча старый, проверенный АКМ…
Шмалял он классно. Выставил переводчик на стрельбу одиночными – и из положения стоя, как когда-то на спортивном огневом рубеже, каждым выстрелом принялся укладывать по клиенту. Наградой ему был восторженный шёпот братвы:
– Во даёт жизнь.
В это время из отверстия в стене показался Макинтош:
– Сукой буду! Рыжья там за стеной – немерено!
– Лады, корефан, показывай. Макарон с Гвоздём, будьте на вассере… – И Семён Петрович первым шагнул через рваный край каменного провала.
Он оказался в небольшом, сплошь расписанном иероглифами зале, своды которого поддерживали невысокие колонны, покрытые рельефными изображениями в традиционном египетском стиле. Впрочем, мастерство древних зодчих бандитам было до фени…
Все их внимание было приковано к экрану детектора, показания которого однозначно говорили о наличии за восточной стеной зала больших количеств, прямо-таки масс драгметаллов. Хомяков поискал было глазами гранатомёт, но Шептун поднял руку:
– Не в жилу это, всю ховыру ушатать можно, «замазкой» брать надо…
Кого слушать, как не его? А он привычно вытащил из рюкзака что-то по виду напоминавшее толстую верёвку, прикинув на глаз, откромсал кусок нужной длины и, прилепив в виде кольца прямо поверх сине-бело-лилового настенного орнамента необычайной красоты, воткнул детонатор.
– Братва, отворачивай рыла…
По команде Шептуна все сгрудились в западной оконечности зала. Вновь щёлкнул тумблер, потом слегка дрогнул пол под ногами… И в восточной стене появился сквозной проход почти правильной формы.
– Макинтош, отвечай. – Хомяков указал подбородком на бандита, все еще сжимавшего в руках металлодетектор, и едва тот исчез в проломе, как в рациях прозвучал его сдавленный от изумления голос:
– Кореша, тут такое…
– Стоять! – Семён Петрович властно поднял руку, и бандиты, намеревавшиеся было устроить беспредел, замерли, а он скомандовал: – Чекист, со мной, – и в его сопровождении двинулся через пролом.
…Они стояли в середине большого квадратного зала, в котором хранились действительно сказочные богатства. Пещера Аладдина, клады Флинта и Моргана, сокровища инков, золото партии… Вдоль стен располагались бесчисленные глиняные бочки, ломившиеся от золотого песка, всевозможных перстней, серёг и подвесок, из слитков драгметаллов были возведены настоящие баррикады, а каменные сундуки в лучах фонарей переливались сиянием таких самоцветов, перед которыми спасовали бы все определители минералов.
– Ну-ка, отдай визит… – Никогда не терявший чувства реальности Хомяков поманил Макинтоша и, сразу врубившись, что тот успел заныкать горстку сверкальцев, без промедления выдал ему ума: – Воткни, где оно торчало, рвань дохлая, у своих, падла, крысятничаешь… – После чего, пинком под зад вышибив нерадивого подчинённого через проход в стене, скомандовал: – Братва, шевелись.
Вот и настала вожделенная пора набивать рюкзаки бесценными сокровищами… Когда все затарились под завязку и приготовились отчаливать, снаружи раздались автоматные очереди, и голос Макарона принёс тревожную весть:
– Папа, Гвоздю настала хана, пора болты рвать…
– Отлезаем! – Хомяков, точно капитан тонущего корабля, последним покинул сокровищницу – и, не удержавшись, швырнул туда на прощание гранату Ф-1, просто чтоб помнили.
Начавшаяся было около наружной стены Лабиринта пальба затихла быстро. Подтянувшееся бандитское подкрепление быстро разделалось с небольшим отрядом египетских лучников, выступивших на защиту своего национального достояния. Правда, «сухого счёта» не получилось. Семён Петрович с неудовольствием осмотрел побоище и склонился над Гвоздём.
Длинная, хорошо оперенная стрела с бронзовым наконечником вонзилась биатлонисту прямо в левый глаз и вышла наружу, пробив череп насквозь… Ох, весьма ошибается тот, кто считает, что древнее оружие по сравнению с современным – это по определению тьфу! Всё дело в умении им пользоваться. Доисторическая праща в руках мастера гораздо более смертоносна, чем помповый «Ремингтон» в руках неумехи. А тому, кто считает лук жалким оружием древнего человека, беспомощного перед природой, – тому показать бы череп Гвоздя, прошитый стрелой египетского снайпера…
Отчётливо понимая, что в светлое время суток оторваться от погони будет сложнее, а патроны не бесконечны, Хомяков ощупал в кармане ключи от кабины КрАЗа и скомандовал:
– Канаем не в хипеж, с Макароном на хвосте.
И первым, налегке, быстрым шагом двинулся в обратный путь.
Весь остаток ночи тащились следом за ним шатавшиеся от усталости бандюганы, а когда благодатные рощи оазиса Фаюм остались далеко позади, в лучах рассветного солнца заклубилось больше пыльное облако, двигавшееся со стороны Мемфиса – наперерез разбойникам.
– Колесницы… штук пятьдесят… – Чекист оторвал глаза от электронного бинокля.
– Братва, – устало скомандовал Хомяков, – надо их помножить на ноль, достали…
И сосредоточенно принялся заряжать гранатомёт.
Между тем хорошо обученные возничие начали принимать вправо, чтобы лучникам было сподручнее метать стрелы, и те уже потянулись к огромным колчанам, висевшим у наружных бортов… тут-то Макарон и нажал на спуск автомата Калашникова.
Снежно-белый конь головной колесницы точно споткнулся, рухнул в пыль и забился, колесницу занесло и опрокинуло, на неё налетели ехавшие следом… В общем, съёмки «Бен-Гура», только без специальной техники и каскадёров. Стрельба длинными очередями, изредка перемежаемая буханьем гранатомёта, тянулась не особенно долго.
«Какой цезарь не любит быстрой езды?» Семён Петрович и вправду задумался было о поездке на трофейной колеснице, – надо же, в самом деле, попрактиковаться перед римскими триумфами, – но по здравом разумении эту мысль отставил. Ни одной живой лошади в пределах видимости не наблюдалось. К тому же и колесницы вовсе не выглядели прогулочно-тренировочными, чтобы с ними управляться, явно требовалась сноровка… В общем, отложим до лучших времён.
Наконец впереди показалось путеводное созвездие Пирамид. И, ощущая на истерзанных плечах драгоценную тяжесть добытого, бандюганы из последних сил ускорили шаг.
Скоро об их пребывании напоминали только следы, обрывавшиеся внутри круга неизвестно кем выложенных камней, да несколько окурков на серо-жёлтом песке. Некому было даже увидеть, как исчезали в радужном вихре белые, удобные для пустыни кеды Чекиста…
Кто?
– Так я… Значит, я была распутницей и шпионкой?
Женя Корнецкая судорожно стискивала руку деда и в отчаянии переводила взгляд с одного лица на другое. История, которую ей сейчас рассказали, казалась просто чудовищной. Ещё чудовищней было то, что эти люди явно жалели её и высказывались предельно корректно, опуская подробности, но в мыслях у них звучало такое… Этот ужас не мог, не имел права быть её биографией. И тем не менее внутренний голос, особенно ясно звучащий у каждого человека в минуты напряжения духа, говорил ей, что дело обстояло именно так.
Достаточно было вспомнить, как мужественно бросился защищать её Леонтиск, – а в итоге всех троих андроподистов поубивала именно она. Незнакомым оружием и притом в ситуации, когда ей полагалось бы попросту впасть в ступор, на худой конец, беспомощно пытаться удрать. Ни кровь, ни разлетающиеся человеческие мозги не вывели её из душевного равновесия. А лесбийские игрища афинянок, а весь остальной эротический аспект её похождений? Почему ничто не могло вогнать её в шок, явно полагавшийся скромной тихвинской уроженке?..
Опять-таки и Ганс Людвиг… дедуля…
Могучий голос родственной крови преодолел всё – и дырявую искусственную память Жени Корнецкой, и стёртую хрональной дырой личность Ромуальды фон Трауберг. Не говоря уже о таких мелочах, как изменённая внешность. Женя мгновенно узнала деда и бросилась к единственному родному человеку на свете, чтобы обнять его и расплакаться, стоя на коленях перед его креслом. Она и теперь продолжала неконтролируемо реветь, чувствуя, как некрасиво опухают веки и нос, а выпустить руку деда её не заставила бы никакая сила на свете.
Свободной рукой Ганс Людвиг гладил её по голове.
– Деточка, – повторял он по-русски, успев уже уяснить, что родного немецкого бывшая Ромуальда не разумеет. – Дитя моё… Бедное моё дитя. Не думай об этом. Мы вместе. Всё будет хорошо.
Но что могло быть хорошо, что вообще могло теперь быть, если Эдик… Если она его… «Юбола Икс»… Боже, Боже, что делать?
Эдик подошёл к ней, опустился рядом и обнял Женю за плечи. Ему ли было не знать, что она чувствовала!
– Мало ли кто из нас кем был раньше, – тихо проговорил он. – Важно, кто мы сейчас. И кем станем…
Железная шпионская выучка косвенным образом подтвердилась часа два спустя, когда Женя более-менее пришла в себя, подобрала сопли и не только во всех беспощадных подробностях изложила свою одиссею, но и слово в слово воспроизвела предсказание «богоречивого» человека-змеи. Сперва в оригинале, потом в собственном переводе на русский. Эдик только поспевал стучать клавишами компьютера.
К тому времени было сделано несколько телефонных звонков, так что в квартиру девятизвёздочного генерала Владимира Зеноновича успели подтянуться практически все. И спецназовцы Скудина, и Кратаранга с Фросенькой, и неразлучная «катакомбная» троица. Самым последним прибыл Гринберг, невыспавшийся и злой, как цепной шелудивый кобель. Всю минувшую ночь он, томимый романтическим чувством, провёл под дверями у Виринеи – очень безрезультатно. Войдя, он выцелил взглядом фон Трауберга, буркнул что-то невежливое о мышах, которых не ловит фонд Симона Визенталя,[49] и подчёркнуто солидаризировался с Шихманом. Ганс Людвиг не обратил на него никакого внимания.
Кратаранга, по настоянию новых друзей, сменил свой наряд знатного всадника на менее приметный. Он приехал в спортивном костюме, зимних кроссовках и тёплой кожаной куртке. Даже серебристые волосы, прежде вольно раскинутые по плечам, были стянуты в хвост обыкновенной аптекарской резинкой. О происхождении Кратаранги напоминал только «перстень силы» на пальце да тусклый металлический пояс. Кое-кто из присутствовавших знал, что на самом деле этот пояс был страшным по силе оружием, а кто не знал, тем было и незачем.
Оглядевшись в комнате, хайратский царевич сразу подошёл к Жене. Молча, сосредоточенно хмурясь, приложил ладонь к её затылку. Затем придирчиво изучил рисунок линий на её левой ладони. И наконец велел:
– Обнажи тело своё.
Женя вздрогнула, но повиновалась беспрекословно. Всё взгляды обратились на её по-прежнему незагорелый живот, где, словно негатив астрономического снимка, красовались семь звёзд.