Шарм Вульф Трейси

Глава 7

Сжечь вошку дотла

Я уже переношусь на несколько футов влево, когда Грейс открывает рот, чтобы закричать.

Я хватаю ее уже во второй раз за сегодняшний вечер и прижимаю к себе, когда этот чертов дракон пробивает окно и просовывает внутрь свою огромную голову. Стекло со звоном разбивается вдребезги, его осколки летят во все стороны, но я остаюсь на месте, стараясь преградить им путь.

Само собой, вместо благодарности Грейс истошно вопит прямо мне в ухо. Чего и следовало ожидать.

Мои сверхъестественно чувствительные барабанные перепонки пронзает боль, и я снова начинаю подумывать о том, не лучше ли мне будет предоставить ее самой себе. Ведь это из-за нее мы оказались в такой жопе. Но за осколками стекла следуют несколько струй огня, и я не могу просто перенестись и оставить ее во власти этого дракона.

Когда мы убегаем от него, он ревет так громко, что заглушает вопли Грейс – и на том спасибо, – но ненадолго. У этой девицы определенно на редкость здоровые легкие.

К несчастью.

– Потише, – говорю я, перенесшись вместе с ней к небольшой ванной, находящейся на другом конце комнаты. Возможно, она считает, что ее вопли помогут ей как-то защититься от огня, грозящего поджарить нас, но я хорошо знаю, что это не так. Скорее наоборот, они только сделают этого дракона еще злее.

Мы, вампиры, не единственные, у кого сверхчувствительный слух. И, похоже, этот дракон немного чувствительнее, чем большинство.

Мимо нас пролетает поток огня, и мы вбегаем в узкую дверь ванной, после чего слышится оглушительный грохот. Комната опять сотрясается.

Я быстро оглядываюсь, пытаясь понять, что задумала эта чертова тварь. Я жду, что мне опять придется уворачиваться от огня, но его нет.

Как и самого дракона. Не потому, что он так решил, а потому, что окно, через которое он проник внутрь, тоже исчезло. Его место заняли кирпичи, выкрашенные в тот же цвет, что и стена вокруг них.

– Ни хрена себе. Это сделал не я, – фыркаю я, посадив Грейс на столешницу в ванной. Окна не могут замуровывать себя сами. Кто-то должен это сделать. И в этом случае это сделала Грейс.

Захочет она это признать или нет – передо мной или перед самой собой, – покажет только время.

Хорошо, что она хотя бы перестала вопить. Возможно, мне придется пробыть здесь вместе с ней еще долго, но я все равно считаю это победой. Особенно если она помолчит дольше чем пять минут.

– Как ты смог его остановить? – спрашивает она почти сразу, так что плакали мои пять минут. Но она хотя бы не вопит, так что можно считать это успехом.

– Это не я. – Я кивком показываю на замурованное окно. – Это сделала ты.

– Не может быть. – Но она смотрит на глухую стену, широко раскрыв глаза. – Стены не возникают из воздуха.

– Да нет, похоже, очень даже возникают. – Мою спину жжет адская боль – вот что бывает, когда тебя обжигает драконий огонь. Я сбрасываю с себя то, что осталось от моей рубашки, чтобы оценить нанесенный ущерб и чтобы не давать ткани тереться о рану.

– Что ты делаешь? – орет Грейс слишком близко от моей барабанной перепонки.

Да, ожидать, что она помолчит пять минут, определенно было проявлением чрезмерного оптимизма. Хотя обычно мне не свойственно смотреть на вещи сквозь розовые очки.

– Тебе обязательно так кричать? – ворчу я, отойдя от нее. – Я же здесь, рядом.

– А тебе обязательно раздеваться? – передразнивает она меня, и в ее тоне слышится отвращение: – Я же здесь, рядом.

Я еще никогда не видел, чтобы человек, не имеющий сверхъестественных способностей, был таким надоедливым.

Я стискиваю зубы, чтобы не вонзить их в нее – и совсем не для того, чтобы сделать ей приятное. Я еще никогда никого не убивал, выпивая всю кровь, но ведь все когда-нибудь случается в первый раз. И сейчас Грейс Фостер кажется мне отличной кандидаткой для того, чтобы начать.

Разумеется, если я сделаю это, мне придется остаться заточенным здесь навсегда, но это мне не в новинку. Ведь большую часть жизни я провел в заточении. По крайней мере, тогда здесь снова станет тихо.

– В следующий раз я не стану мешать этому дракону сожрать тебя. – Я поворачиваюсь, пытаясь определить, какой ущерб нанесло комнате это чертово летающее чудище. Но что бы там ни говорилось в безумных байках о сверхъестественных существах, вампиры не обладают способностью поворачивать голову на 180 градусов.

А жаль. Сейчас такая способность была бы очень кстати, ведь я как-никак не могу посмотреть на себя в зеркало. Но мне доводилось бывать и в худших переделках, и я всегда справлялся. Так почему сейчас должно быть иначе?

– Что ты делаешь? – опять спрашивает Грейс – на сей раз с нормальным количеством децибел. Слава богу.

Может быть, поэтому я говорю ей правду:

– Дракон обжег меня.

– Что? – потрясенно выдыхает она. – Дай я посмотрю.

– Это необязат…

– Не тебе говорить мне, что обязательно, а что – нет, – отвечает она, схватив меня за плечи прежде, чем я успеваю договорить.

Я так удивлен, что не противлюсь, когда она поворачивает меня, как виниловый диск на моем любимом проигрывателе.

– О боже!

Она опять вопит. Честное слово, когда она не говорит нормально, она неизменно вопит так, что это причиняет мне боль.

Это чудо, что Джексон терпит такое.

Хотя, если у тебя есть кто-то, кому ты небезразличен настолько, чтобы поднимать такой шум, это, вероятно, облегчает боль в барабанных перепонках. Не говоря уже обо всех остальных видах боли.

– Это сделал с тобой дракон? – спрашивает она так громко, что у меня болят уши.

На сей раз я не сдерживаюсь и морщусь – может быть, теперь она наконец сообразит, что к чему, и умерит количество децибел – и одновременно отодвигаюсь в сторону.

– Определенно это сделал не я сам.

– Да, конечно, но мне казалось, что на вампирах все заживает быстро, разве нет? Разве это не один из плюсов вашего вида?

– Если честно, в нем вообщем нет минусов, – ухмыляюсь я.

Теперь я стою лицом к зеркалу, и, хотя я не могу видеть в нем собственное отражение, зато вижу, как она картинно закатывает глаза:

– Ладно, понятно. Наверное, так оно и есть. Но ты не ответил на мой вопрос. Разве среди твоих особых способностей нет такой, которая позволила бы избавиться от большей части этих ожогов?

– Я вампир, а не супергерой, – сухо отвечаю я.

Она смеется:

– Ты же знаешь, что я имею в виду.

Вообще-то да, знаю. Наверное, именно поэтому я уступаю и пускаюсь в объяснения, хотя и взял себе за правило никогда ничего не объяснять о себе самом.

– Если бы меня обжег обычный огонь, это причинило бы мне боль, но ожог зажил бы за пару минут. Однако эти ожоги от драконьего огня, поэтому они болят намного больше, чем обычные. И дольше заживают.

– Насколько дольше? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами и тут же жалею об этом, поскольку из-за этого движения мою спину опять пронзает жгучая боль.

– Это займет пару дней или около того.

– Это жесть, – шепчет она и на сей раз смотрит на мою спину без прежней жесткости во взгляде. Теперь этот взгляд мягче, и в нем появилось что-то похожее на участие – или на жалость.

Как бы то ни было, мне от этого не по себе. А тут она еще и протягивает руку и кладет ее на мою горящую спину.

Я напрягаюсь, готовый к новому приступу боли, но нет – ее прикосновение не причиняет мне боли. Это даже приятно. Куда приятнее, чем должно бы быть.

Вот черт. Черт.

Потому что эта ситуация только становится все хуже.

Глава 8

Ешь, пей и гляди в оба

Хадсон дрожит, когда я провожу пальцем по краям ожога.

– Прости. – Я отдергиваю руку, чувствуя себя чудовищем. – Я старалась делать это мягко. Больно?

– Нет. – Его ответ короток, но теперь в тоне нет брюзжания. Он просто бесцветен. Не знаю почему, но от этого хуже.

Он стоит ко мне спиной, и я смотрю в зеркало, чтобы увидеть выражение его лица. Однако в зеркале отражаюсь я одна. Там определенно не видно вампира с каменным лицом и темпераментом посаженного в клетку тигра, вампира, имеющего самые выразительные глаза, которые я когда-либо видела.

Потому что вампиры не отражаются в зеркалах.

Осознание захлестывает меня, и я снова ошарашенно думаю о том, насколько моя теперешняя жизнь отличается от той, какой она была всего пару недель назад. И не только из-за гибели моих родителей, появления Кэтмира и Джексона, а из-за того, что я в самом деле живу среди чудовищ.

Хотя сейчас речь идет только об одном чудовище, вот об этом, – думаю я, глядя на Хадсона. И это не просто чудовище, не абы какое. Я застряла здесь с таким чудовищем, перед которым другие чудовища испытывают страх.

С тем единственным чудовищем, которое ухитрилось уничтожить многих из них силой мысли. С помощью простого шепота.

Это осознание вселяет страх. Или должно вселять страх. Сейчас, когда я смотрю на обожженную спину Хадсона, он кажется мне совсем не таким страшным, как мне о нем рассказывали. Сейчас он кажется мне обычным парнем.

И к тому же весьма привлекательным.

Эта мысль приходит мне на ум сама собой, но, когда это происходит, я не могу не признать, что это правда. Если не принимать в расчет его социопатические и психопатические склонности, Хадсон очень привлекательный парень.

Конечно, он не такой привлекательный, как Джексон – таких, как Джексон, просто не бывает, – но он определенно красив. Разумеется, если рассматривать его отстраненно, не испытывая к нему интереса. Как я вообще могу испытывать к нему интерес, если в школе меня ждет самый сексуальный, самый лучший парень на свете?

Ждет и, вероятно, психует, потому что не знает, что со мной произошло.

При этой мысли на глаза наворачиваются слезы.

Мне нехорошо от мысли, что Джексон беспокоится обо мне. Как, вероятно, и Мэйси, и дядя Финн. За то недолгое время, что я провела в Кэтмире, я успела очень их полюбить, и мне невыносимо сознавать, что мое отсутствие причиняет им боль. И особенно невыносимо, что это причиняет боль Джексону, который для меня не просто бойфренд. Он моя пара.

Я все еще не до конца понимаю, что это значит – иметь пару, но знаю, что Джексон мой, что он принадлежит мне. Мне больно от того, что его нет рядом, но я хотя бы знаю, что он цел и что ему ничего не угрожает. И я даже не представляю себе, насколько ему сейчас хуже, чем мне, ведь он не знает, где я и все ли со мной в порядке. Особенно если учесть, что последним человеком, с которым он меня видел, был Хадсон.

– Бедный малыш Джекси. Должно быть, он так страдает. – Мне не нужно смотреть на Хадсона, чтобы догадаться, что сейчас он картинно закатывает глаза.

Я раздраженно бросаю:

– Если ты не способен понять, что он сейчас переживает, это еще не значит, что нужно насмехаться над ним.

– Ты что, боишься, что его хрупкое эго этого не выдержит? – парирует он.

– Скорее, я боюсь, что не выдержу и придушу тебя, если будешь вести себя как придурок.

– Сделай одолжение. – Хадсон сгибает колени, чтобы я могла достать до его шеи. – Давай.

Части меня хочется принять его предложение, показать ему, что ему стоило бы опасаться меня, хотя совершенно очевидно, что он ничуть меня не боится. Однако другая часть меня слишком напугана, чтобы даже пытаться это сделать. Пусть я и сумела выбраться из западни, которую приготовила для меня Лия, но очевидно, что я не смогла бы справиться с вампиром. Особенно с таким сильным, как Хадсон.

В этом мире определенно невыгодно быть обыкновенным человеком. Впрочем, это недостаток в любом мире. Достаточно посмотреть на моих родителей.

На мгновение перед мной встает лицо моей матери. Но я захлопываю дверь перед этим образом – перед ней, – чтобы не дать себе впасть в уныние. Чтобы не дать себе погрузиться в боль от ее утраты, тем более теперь, когда я оказалась заперта в этом месте вместе с…

– Прости, что я прерываю твой праздник жалости к себе, пока он не стал совсем уже слезливым, – говорит Хадсон. – Но сначала мне надо задать тебе один вопрос. Если ты собираешься провести этот вечер, жалея себя, не могла бы ты сначала дать мне десять минут, чтобы помыться? Мне хотелось бы принять душ до того, как ты окончательно меня усыпишь.

Его слова доходят до меня не сразу, а когда доходят, меня охватывает негодование. Руки трясутся, сводит живот, и меня так и подмывает наброситься на него. Но я не доставлю ему удовольствия думать, что он смог задеть меня. Он этого недостоин.

– Мне жаль сообщать тебе это, принцесса, но я нахожусь в твоей голове, а значит, уже знаю, что задел тебя.

Если такое вообще возможно, сейчас у него сделался еще более скучающий тон.

Это злит меня еще больше. Скверно уже и то, что мне приходится мириться с присутствием этого парня в моей голове, но от сознания того, что он может читать каждую мою мысль, у меня вообще срывает крышу.

Но, хотя я понимаю его намек, я не могу не огрызнуться:

– Я презираю тебя.

– Надо же, а я-то думал, что скоро мы с тобой станем лучшими друзьями, – невозмутимо иронизирует он. – Все ждал, когда мы начнем плести друг другу фенечки и обмениваться советами о том, где лучше заводить романтические знакомства.

– Боже. – Мои руки сжимаются в кулаки, и меня так и подмывает врезать по его самодовольному лицу со слишком уж правильным носом. – Неужели тебе никогда не надоедает быть козлом?

– Пока что этого не произошло. – Он делает паузу, будто раздумывая, затем пожимает плечами: – Быть может, если ты продержишь нас здесь достаточно долго, то мы оба узнаем ответ на этот вопрос.

– Мы что, опять вернулись к этой теме? – спрашиваю я, обреченно вздохнув.

Я устала и нахожусь на грани нервного срыва – кто в такой ситуации чувствовал бы себя иначе? – и от споров с Хадсоном мне только становится хуже.

– Ты похож на заевшую пластинку.

– А ты похожа на наивную девочку.

– Наивную? – повторяю я, оскорбившись.

Он вскидывает бровь:

– Это либо наивность, либо невежество. Что из этого ты предпочтешь?

– То, что поможет быстрее избавиться от тебя, – парирую я.

Я горжусь этим язвительным ответом – вернее, гордилась бы, если бы в это мгновение у меня опять не заурчало в животе. И притом громко.

От смущения у меня вспыхивают щеки, особенно когда Хадсон ухмыляется.

– Знаешь, – задумчиво говорит он, потирая затылок, – есть способ решить этот спор раз и навсегда.

– И какой же?

Он выходит из ванной и направляется к крошечной кухне, находящейся в углу комнаты.

– Мы посмотрим, какой здесь запас еды.

– И что это докажет? – спрашиваю я, следуя за ним.

Он бросает на меня взгляд, будто спрашивая, не придуриваюсь ли я. Но в конце концов все-таки отвечает:

– Я же вампир.

Он произносит это так, будто это все объясняет – и, видимо, так и есть, поскольку он явно говорит о крови, – и открывает полку кухонного буфета.

– Если бы это было моих рук дело, то я наверняка не наполнил бы этот шкаф… – Он достает с полки синюю коробку. – Вишневым печеньем «Поп-Тартс».

Глава 9

Клыки у шеи

– Я даже не знаю, что собой представляют эти самые «Поп-Тартс», – продолжает он, вертя коробку в руках, как будто, глядя на нее, он сможет понять, что это такое.

Судя по пустоте в глазах, он действительно этого не знает, и я впервые начинаю думать, что он говорит правду. Это идет вразрез со всем тем, что я знаю о нем, со всем, во что я хочу верить, но, открыв еще пару полок, я понимаю, что вряд ли тому, что здесь происходит, есть другое объяснение.

Потому что эти полки забиты моими любимыми снеками. Крекерами с арахисовым маслом. Попкорном. Чипсами с солью и уксусом. И здесь же стоят банки «Доктор Пеппер». Это кажется мне странным, но ровно до тех пор, пока я не открываю маленький холодильник рядом с плитой и не обнаруживаю в двери еще десять банок «Доктора Пеппера», газировку Liquid Death – разумеется, со вкусом лайма – и несколько банок моей любимой содовой со вкусом грейпфрута Pamplemousse La Croix.

Здесь также есть ящик яблок, гроздь красного винограда, несколько груш и ингредиенты для нескольких горячих тостов с сыром.

Так что либо тот, кто выбирал продукты для этой кухни, имел вкусы, удивительно похожие на мои, либо каким-то образом все это действительно сделала я сама. Если учесть, что я обыкновенный человек, не имеющий абсолютно никаких сверхъестественных способностей, то это кажется невозможным. Однако мы имеем то, что имеем.

Но поскольку всего две недели назад нынешняя реальность вообще казалась мне невозможной – особенно моя любовь к вампиру и родственные связи с ведьмой и ведьмаком, – я решаю воздержаться от комментариев. Во всяком случае, пока.

Взяв из холодильника яблоко и банку La Croix, я поворачиваюсь к Хадсону, который вернулся на кухню, одетый в новую рубашку. Слава богу.

Я ожидаю, что он будет злорадствовать, но вместо этого он просто стоит, опустив голову и опираясь руками на рабочую поверхность с таким видом, будто это единственное, что не дает ему упасть.

Больше того, он дрожит. Это едва различимая дрожь, которой я бы, возможно, и не заметила, если бы не наблюдала за ним так пристально. Но я наблюдаю за ним и не могу этого не видеть. Его лицо бесстрастно, выразительные глаза опущены, но за эти последние несколько недель я научилась распознавать боль.

И хотя кое-кто сказал бы, что Хадсон заслужил эту боль, поскольку он столько всего натворил, я не могу не вспоминать, что драконий огонь обжег его, когда он спасал меня. А значит, я должна помочь ему, нравится мне это или нет.

И, не дав себе времени подумать – а также не дав ему времени сказать что-то, что заставило бы меня передумать, – я возвращаюсь в ванную и достаю из-под раковины коробку с лекарствами. Я не даю себе возможности задаться вопросом о том, откуда я знаю, что аптечка хранится именно здесь, включая пузырек перекиси водорода, ибупрофен и крем с антибиотиком, притупляющий боль. Вместо этого я просто беру все это плюс марлю и бинты и иду обратно на кухню.

К Хадсону.

– Сними рубашку, – строго командую я, открутив крышку с пузырька с перекисью водорода.

Он не сдвигается с места. Хотя его губы изгибаются в саркастической усмешке:

– Не хочу тебя обидеть, кудряшка, но ты совсем не в моем вкусе.

– Послушай, Хадсон, я знаю, что эти ожоги болят. Я предлагаю тебе помощь. И на сей раз не передумаю.

– Не бери в голову. – Он выпрямляется и засовывает руки в карманы, явно желая напустить на себя беззаботный вид. Это, вероятно, удалось бы ему лучше, если бы его не продолжала бить дрожь. – Я могу о себе позаботиться.

– А по-моему, если бы это было так, ты бы уже это сделал, – отвечаю я. – Так что не мог бы ты просто перестать болтать и снять рубашку, чтобы мы покончили с этим?

Он выгибает одну бровь:

– Ну как я могу отказаться от столь заманчивого предложения? – Он смотрит на лекарства в моих руках. – Но, хотя я ценю твою заботу, ничто из этого не сработает.

– Ах, вот как. – Об этом я не подумала. – А что, вампиры невосприимчивы к человеческим лекарствам?

– Ну почему же. Но мы невосприимчивы почти ко всему, что лечат лекарства, предназначенные для людей. – Он кивком показывает на крем в моей руке. – Например, к бактериям, которые должен убивать этот крем с антибиотиком. Мне он не нужен, потому что бактерии не могут причинить мне вред.

– Понятно. – Я киваю. – Но я выбрала этот крем не потому, что он убивает микробы, а потому, что он притупляет боль. И, думаю, нам стоит попытаться воспользоваться им. Если ты, конечно, не думаешь, что этот крем может усилить действие драконьего огня.

Он начинает пожимать плечами и тут же спохватывается, морщась:

– Не знаю, работает эта штука или нет. Оставь ее здесь, я попробую проверить.

– Ты попробуешь проверить? – Я с сомнением смотрю на него. – Я знаю, что вампиры могут почти все – во всяком случае, они так говорят, – но я уверена, что тебе понадобится помощь, чтобы добраться до своей спины.

– Я привык делать все сам. Мне не нужна никакая…

– Помощь, – договариваю я, стараясь не обращать внимания на жалость, охватившую меня при мысли, что кто-то – даже Хадсон – может быть так одинок, что ему приходится все делать самому. – Бла-бла-бла. Оставь это, мальчик-красавчик, мне уже приходилось слушать все эти отмазки.

– Мальчик-красавчик? – повторяет он с еще больше выраженным британским акцентом. Я знаю его всего несколько часов, но почему-то уверена, что он никогда еще не был так оскорблен.

Вот и хорошо. Мне совсем не хочется заводить дружбу с гнусным старшим братом Джексона. Но я не могу спокойно смотреть, как он страдает, если в моих силах ему помочь. Я бы сделала это для кого угодно.

К тому же, если он лжет и все это его рук дело, думаю, будет лучше, если он останется жив. Потому что я не представляю, как мне выбраться отсюда без его помощи.

– Не смотри на меня такими удивленными глазами, – говорю я, открыв пакетики с марлей. – Ты пьешь кровь, а эта штука впитывает ее.

– Это не одно и то же, – ворчит он.

Я откручиваю крышку тюбика с кремом.

– Ты говоришь это, потому что не знаешь, каково это, когда кто-то питается тобой.

– А ты это знаешь? – В его глазах появляется новое выражение, от которого меня охватывает страх.

Но я ему этого не покажу. Если дать такому парню, как он, палец, он откусит всю руку.

– Просто повернись, – командую я своим самым скучающим тоном и беру перекись.

К счастью, странное выражение в его глазах уже пропало. И он просто складывает руки на груди и с досадой смотрит на меня. Он все еще выглядит чертовски устрашающе, хотя в его взгляде и таится боль.

Но этот вид меня не пугает. Как-никак большую часть моей первой недели в Кэтмире Джексон смотрел на меня точно так же, так что теперь я к этому уже не восприимчива.

– Тебе придется обнажить свои клыки куда больше, если ты хочешь меня напугать, – говорю я, опять прибегнув к самому скучающему своему тону.