Наследие Сорокин Владимир

© В. Сорокин, 2024

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2024

© ООО “Издательство ACT”, 2024

Издательство CORPUS ®

Часть I

Транссибирский экспресс № 4

Ты что, гнида, нам мороженых навалил? – прорычал густоусый коренастый машинист, отбрасывая заиндевевший брезент с контейнера, полного посиневших обрубков человеческих тел.

– То ж ведь, других на складе не було. – Бородатый мужик в форме вспомогательных войск ДР[1]развёл руками.

– Ладно, я тебе покажу “не було”… – Машинист достал тревожную елду, сжал.

Сигнал тревоги разнёсся в промозглом, влажном воздухе вокзала. Толпа провожающих, три оркестра, оцепление слегка приумолкли. Но тут же снова загалдели.

Из окна второго этажа третьего вагона высунулся начальник поезда, капитан железнодорожных войск УР[2] Пак с лицом совершенно лишённым восточных черт.

– Господин капитан, нам поднесли говна на лопате! – крикнул машинист своим глухим, но сильным и злобным голосом.

– Мороженые? – сощурился Пак.

– Так точно! Так нас господин Хэ Бао уважает! На мерзляке не поедем, а поползём!

Пак молчал пару секунд, исчез. И тут же с вагона на заваленный мокрым, истоптанным снегом перрон спустился здоровенный краснорожий подпоручик Кривошеин в обшитой серым каракулем синей куртке и такой же серой кубанке с чёрно-голубой полосой. Сжимая в руках неразлучную плетку, он подошёл к паровозу.

– Полюбуйтесь, товарищ подпоручик. – Машинист кивнул на контейнер.

Тот глянул на кучу мороженых обрубков. Вечно расслабленно-сосредоточенное, мясистое лицо его не изменилось.

– Он? – спросил подпоручик, не глядя на мужика.

– Он! – кивнул машинист и сплюнул на обрубки.

Мужик втянул голову в ватные плечи.

Плётка свистнула, но мужик успел закрыть рукавицами лицо. Подпоручик занёс руку дая нового удара, но сквозь рукавицы выдавилось:

– Виноват! Не секите!

Рука с плёткой зависла в пасмурном воздухе.

– Чтоб контейнер парных. Живо! – произнёс подпоручик высоким, почти женским голосом.

– Так де ж мы парных найдём? – взмолился мужик, держа засаленные рукавицы у своей заросшей бородой физиономии. – Тюрма пуста, лагерь пуст!

– Где хошь.

– Так тюрма ж пуста, говорю! А лагерёк весь повыгребли.

Подпоручик задумался на мгновенье. Сунул в детские розовые губы свисток, свистнул, раздувая розовые щёки. Вскоре из окна второго этажа второго вагона высунулся старшина Миллер в форме ЖДВ УР.

– Старшина, обеспечьте свежее топливо для паровоза! – громко, на весь перрон прокричал подпоручик.

– Слушаюсь!

Старшина скрылся, и вскоре из вагона высыпал наряд с автоматами. Подбежав к прапорщику, семеро солдат в серо-жёлтых шинелях выстроились шеренгой. Подошёл старшина – приземистый, средних лет, в такой же шинели, с мятым лицом и светлыми обвислыми усами.

– Кузьмич, возьми у этих гадов сетки, шокеры, пилу. И обеспечь! – приказал подпоручик.

– Слушаюсь! – Старшина быстро коснулся двумя пальцами виска. – Наряд, кру-гом!

– Веди, вредитель! – Подпоручик пнул мужика хорошо начищенным сапогом.

Мужик косолапо побежал к пакгаузам.

– Наряд, за-мной! – враскачку, по-матросски двинулся старшина.

Солдаты зашагали за ним.

– Фартуки хоть есть у тебя, муддо? – крикнул старшина в спину бегущему.

– Сыщутся, а как… – откликнулся тот.

Через час электропогрузчик подвёз к паровозу другой контейнер, полный порезанных на крупные куски человеческих тел.

– Другое дело! – усмехнулся машинист.

– Свежатина, – сумрачно подтвердил старшина.

От кусков человечины шёл пар. С утра не прекращающийся, крупный и влажный дальневосточный снег падал на них.

– Как там? – высунулся Пак.

– Парныя, господин капитан! – крикнул машинист.

– Грузитесь быстрее! Из-за вас стоим!

Пак недовольно захлопнул окно.

Контейнер принялись грузить.

– Из-за вас… Не из-за нас. Навалили синевы, понимаешь… – проворчал машинист, достал папиросу, сунул в усы.

– Им, чертям, токмо воли дай. – Старшина достал свои сигареты, щёлкнул зажигалкой.

– Крысы тыловые, – прикурил у него машинист.

Несмотря на снегопад, солнце кратко глянуло в прореху клочковатых низких туч и сверкнуло искрой в двух каплях человеческой крови на рукаве старшины.

– Нефти достаточно? – вяло спросил он.

– Этого добра во Владике хоть жопой соси, – пробормотал машинист, выпуская дым сквозь усы. – Нефтью хайшеньвэйские[3] залились надолго. А вот с ломтями тут – третий месяц дефицит.

– Мир. Чего ж не ясно…

– Это точно. Мир.

Едва контейнер загрузили, машинист поднялся в паровозную будку, потянул жалейку. Паровоз дал протяжный гудок.

Слегка подуставшая, не очень густая толпа провожающих зашумела, задвигалась, не нарушая оцепления. Появились женские платочки. Ими замахали. За окнами тринадцати вагонов повставали с мест, замахали руками. И сразу же грянули три оркестра: военный ДР, военный РБ[4]и китайский вокзальный.

– Так и не договорились, мудаки… – пробормотал стоящий на подножке Пак и приложил руку в чёрной перчатке к серой кубанке.

И правда: командиры оркестров так и не смогли договориться, кому играть первым. Машинист продул цилиндры, повернул мальчика, и паровоз двинулся с места.

Но вдруг, под какофонию трёх прощальных маршей, раздался тревожный сигнал – вызов в балаболе, висящем слева на куртке у Пака.

– Начальник ТСЭ-4 капитан Пак! – проговорил он.

– Товарищ капитан, полковник госбезопасности Хэй Тао, – заговорил балабол по-русски с китайским акцентом. – Приказываю срочно прицепить к поезду спецвагон.

– Есть прицепить спецвагон! – ответил Пак на отличном китайском.

– В Ачинске его у вас примут. Ясно? – продолжил по-китайски Хэй Тао.

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Пак.

Пак переключил балабол на будку паровоза:

– Стоп-машина!

Машинист остановил поезд.

– Подцепить спецвагон!

В будке машинист резко повернулся к старшему помощнику:

– Цепляют нам iron maiden, понял, а?

– Четырнадцатым?

– А то как! Суки! Там ещё тонн восемь!

– Вспотеем, Михалыч! – усмехнулся один из кочегаров.

– Придётся в Бикине заправляться, – осторожно пробормотал младший помощник.

– Трепанги ёбаные! – Машинист злобно сплюнул на жирный от нефти пол. – Каждый раз навесят в последний момент.

– Суки, ясное дело, – согласился старпом.

– Может, там парных ломтей подкинут? – пожал плечом младпом.

Дознавательный спецвагон, в народе именуемый iron maiden, а по-китайски – Ши-Хо[5], быстро подогнали и подцепили к тринадцатому, последнему вагону транссибирского экспресса № 4. Этот вагон был серый, без окон, с большим красным стандартным номером 21, с тремя дверями, одна из которых – низкая, квадратная – была сзади, в торце вагона и предназначалась для выбрасывания трупов по ходу поезда.

Машинист снова повернул мальчика. Паровоз пошёл. Два оркестра уже отыграли свои марши, трубачи вытряхивали слюну из мундштуков, и лишь упорный забайкальский, руководимый молодым и честолюбивым прапорщиком Терентьевым, всё дудел и дудел “Прощание славянки”. Терентьев яростно, как перед расстрелом, дирижировал. – Кувалда! – произнёс машинист, подводя пыхтящий паровоз ко второму семафору.

Прощальный ритуал, узаконенный Верховным Советом ДР, требовал исполнения. Возле семафора к бетонному столбу был привязан очередной враг дальневосточного народа. Голова его была выбрита. В этот раз это был полный остроносый молодой человек, чем-то похожий на снеговика из детских мультфильмов. Кочегар Жека, также бритоголовый, средних лет, с тяжёлым подбородком, глазами навыкат и вечно озабоченно полуоткрытым маленьким ртом, поднял кувалду, высунулся в дверь, размахнулся. “Снеговик” закричал по-заячьи пронзительно.

Кувалда обрушилась на его череп, кровь и мозг брызнули в стороны.

Семафор со щелчком дал зелёный свет.

Дверь закрыли, и машинист прибавил ходу.

– Поехали, – пробормотал Жека, поставил кувалду в угол и смахнул со щеки кусочек мозга.

Едва поезд тронулся и стал набирать ход, в спец-вагоне № 21 закипела работа. Делопроизводством в iron maiden руководили двое: есаул Гузь в форме ротмистра СБ ДР и капитан ГБ КНР Лю Жень Ши. Шестеро подручных из подземной тюрьмы на улице имени Ду Фу были разных национальностей: двое китайцев, трое алтайцев и белорус. Опыт работы у них был огромным. После Трёхлетней сибирской войны, охватившей просторы УР, РБ, АР[6], империи Саха, часть Казахстана и саму ДР, шли многочисленные процессы по выявлению скрывающихся дезертиров, военных и государственных преступников, а между КНР, ДР и РБ был договор о совместных следственных действиях. Сразу после подписания шестистороннего мира на озере Иссык-Куль спец-вагоны стали активно применяться на восточносибирских железных дорогах. Ши-Хо цепляли к поездам, пополняя преступниками на остановках. Это ускорило очистительные процессы в измученных войною шести государствах и способствовало упрочению мира на всём сибирско-азиатском континенте.

В решетчатой раколовке спецвагона сидели, прижавшись друг к дружке, задержанные. Это были люди разного пола, возраста и социального положения. Их объединяло одно: оцепенение в ожидании ужаса допроса. Это состояние делало людей совсем неподвижными, слипшимися в одну массу. Дознаватели называли их переваренными пельменями. Поэтому из клетки их приходилось выволакивать стальными крюками.

Первой вытащили семью, задержанную в Хабаровске: полного бородатого мужчину, его жену и двоих детей десяти и шести лет.

Есаул Гузь задавал всем один и тот же первый вопрос:

– Социальный статут?

Капитан Лю Жень Ши тоже озвучивал всегда один вопрос, по-китайски, по-русски и по-алтайски:

– Сопротивленец?

– Я свинками занимался на Ханко, ферма была, двести голов, поставлял свинину нашей доблестной армии, собачки были, валяли пояски из собачьей шерсти, всё на фронт, всё ради победы, чтоб радикулиту у солдатиков наших не завелось, патриот Дальнего Востока, в партии Хургала состоял, пока якуты не разогнали, – забормотал толстяк.

– Раздеть!

Подручные быстро содрали с толстяка одежду. На левом плече у толстяка был вытатуирован круг с полярным волком.

– Ты такой же фермер, как я банкир! – зло рассмеялся Гузь. – На дыбу. Горелку.

Не обращая внимания на оправдательные возгласы толстяка, его вздёрнули на дыбу. Он закричал. Завизжала его жена и заплакали дети. Толстяку стали поджаривать гениталии газовой горелкой. Он заревел медведем.

Гузь схватил жену толстяка за волосы:

– Сожжём муде твоему хряку, говори, кто он!

– Фермер, фермер, фермер!! – вопила жена.

– Парни, на тройные вилы её! – скомандовал есаул, швыряя женщину подручным.

И двух минут не прошло, как два белоруса и алтаец содрали с женщины одежду и стали насиловать.

– А вы смотрите глазёнками. – Гузь схватил воющих детей за шкирки и поднёс поближе. – Видите, что с вашей мамкой делают?

– Кто ваш отец? – повторял Лю с непроницаемым лицом. – Сопротивленец?

– Видеофаг… – прохныкал дрожащий от ужаса мальчик.

– Устами младенца, бля! – рассмеялся Гузь. – А говорил, фермер? Стоп, горелка, стоп, дыба.

Толстяка опустили на пол. Рухнув, он сжался на полу, выставив жирную спину. Жену его продолжали насиловать.

– Какой спутник? – спросил Гузь, пнув спину сапогом.

– Астра… 129… – простонал толстяк.

– Опять казахи, – покачал головой есаул. – Сколько же их внедрили, мать твою?!

– Много! – усмехнулся Лю, засветив голограмму протокола и быстро заполняя её.

– Сколько на нас и вас злобы накопили, а? – Есаул подписал протокол.

– На нас больше, – поправил Лю.

Голограмма исчезла.

– Всех на ломти! – приказал Гузь.

Толстяк завопил и забился на полу:

– Золото есть, господа, товарищи, ксяншенмен, семь кило, под Барнаулом в лесу закопано!!

– Мы бессребреники.

– Знаю, где жидкие комплекса залиты!!

– На хер нам сдались твои комплекса.

В руках у двух подручных возникли бластеры, сверкнули напряжённо гудящим бело-голубым пламенем. Лучи с громким треском разрезали тело толстяка на части. Подручные теми же крюками подцепили дымящиеся куски и забросили человечину в контейнер.

Подручный алтаец занёс гудящий луч бластера над мальчиком:

– Кого любишь больше – папу или маму?

– Ма-м-му… – пролепетал тот, рыдая.

– Это правильно.

Луч с треском перерезал спину насилуемой.

– Ёб твою, Амат! – Насильники повалились на пол вместе с половинами женщины.

Её тоже разделали и закинули в контейнер.

– Парня к предкам! – скомандовал есаул.

– Встать! – заорал узколицый, тонкогубый и ушастый беларус. – Смирно!

Мальчик выпрямился перед ним, дрожа.

Бластер белоруса развалил мальчика с макушки на две половины. Половины не успели упасть, как их подцепили крюками и зашвырнули в контейнер.

Девочка сидела на полу, дрожа мелкой дрожью.

– А эта пусть от волков побегает.

Один из подручных привычно распахнул квадратную дверь.

– Марадона! – скомандовал Гузь.

Здоровенный и высокий алтаец отступил назад, размахнулся и дал девочке такого пинка, что та, как кукла, вылетела в квадратное пространство двери.

– Один – ноль! – произнёс алтаец мясистыми губищами и смачно харкнул на пол.

Следующими были братья из Хабаровска – полурусские-полукитайцы. Как их ни подвешивали на дыбу, как ни жгли, они кричали одно:

– Коммивояжёры!

Лю собственноручно стал отрезать им ноги по кускам, но следствию это не помогло. Исходя кровавой пеной, братья вопили от боли, но стояли на своём:

– Коммивояжёры!!!

Тела их были татуированы агрессивными живыми татуировками, которые о многом говорили.

Лю плюнул им в лица.

– На ломти… – недовольно зевнул есаул, достал фляжку с коньяком и сделал глоток.

Братьев покромсали.

Ядерные китайские бластеры работали чисто – ни капли крови на полу, резаные части обугливались под режущими лучами тут же. Вытяжка, работающая в вагоне № 21 на полную мощь, удаляла горький дым.

Следующей из клетки выволокли очень полную женщину. Она так вопила и хваталась за других задержанных, что понадобилось три крюка. Алтайка. Хозяйка горной гостиницы.

– Кто жил у тебя во время войны?

– Крестьяне мои! У них дома все посгорали, авианалёт казахский, всех приютила, всех спасла, всех кормила, всех молоком своим, как мать, вспоила, а теперь терплю за доброту свою!

Но едва её грузное, мучнистое тело стали поднимать на дыбу, она завопила другое:

– ПВО! Казахи!! Муж сбежал! Сыночка в жаяу эскер забрали, потом якуты пришли, штабные, штаб, штаб, шта-а-а-аб!! эве корганиси, номер двенадцать, я не виновата!

– Имена штабных! Память! Лица!

Память у толстухи оказалась прекрасной. Лю надел ей на голову голограмму, и все лица казахских военных возникли, со званиями, био-сомой, кустами. 12, 26, 35 имён.

– Осиное гнездо! – заключил довольный Лю.

– Куда её? – спросил Гузь.

– За правду – свобода.

– Побегай от волков, пухлая!

Открылся квадрат с заснеженным железнодорожным полотном, уходящим в зимний невысокий лес. Женщину толкнули в проём, но белый, красивый, гладкокожий зад её застрял. Он оказался больше квадратной двери.

– Нефритовая жопа! – усмехнулся Лю.

– Марадона! – скомандовал есаул.

Удар. Полное белое тело закувыркалось на рельсах.

Следующим вытянули старика-алтайца.

– Где твой сын, полковник ВДВ, дезертир и предатель?

Старик бормотал непонятное.

– Где он прячется?

Старый тряс головой по-козлиному и что-то блеял. На дыбе он тут же потерял сознание.

– Вколите ему йоку женчан! – приказал Лю.

Вкололи весёлую правду. С вывернутыми, порванными плечами, худой как жердь старикан вдруг вскочил и расхохотался.

– Сел медведь-медведь на лося-лося, да и поехал к волку-волку на свадебку-свадебку, чтобы от пуза-пуза натрескаться барсучьего сала-сала-сала, – заговорил он громко, нараспев по-алтайски. – А умный волк-волк сальце-то припрятал в тайном местечке-местечке, в дупле-дупле у совы-совы, сова-сова сидит-сидит, на всех глядит-глядит, улетать не хочет-хочет!

– Что мешает сове улететь? – спросил Лю.

– Яйцо-яйцо! – расхохотался дед.

– Ченсе ку[7], – расшифровал Лю и тут же скинул своим инфу.

Деда рассекли.

Крюк в раколовке зацепил длинноволосого парня.

– Я сам пойду, не надо, – спокойно произнёс он.

Вылез из клетки, встал перед дознавателями.

– Ты поэт-вредитель, – глянул Гузь его протокольную голограмму.

– И горжусь этим, – с достоинством ответил парень.

– Пацифист?

– И горжусь этим.

– Дезертир?

– И горжусь этим.

– Сопротивленец?

– И горжусь этим.

– Что писал?

Парень тряхнул волосами и задекламировал:

  • Озадачили меня
  • Военкомы из района:
  • – Потроха на толь менять,
  • Мозг – на прелую солому.
  • И не вякай поперёк,
  • Одного тебя не хватит,
  • Колотухин заберёт
  • На муку сестёр и братьев.

Гузь и Лю переглянулись.

– Сообщники есть? – спросил Лю.

– У поэта не бывает сообщников. Поэт всегда один в этом мире! – гордо ответил парень.

– Герой-одиночка, значит? Это хорошо! – заключил Гузь и вдруг выпустил газы. – Во бля… пердение – золото. Слыхал поговорку, поэт?

Парень молчал.

– Героев уважаем, – продолжил Гузь. – Войны на героях держатся. Ты, Анзор Семёнов, от резака не помрёшь.

Есаул выхватил из кобуры кольт и профессионально выстрелил парню в лоб. Сверкнули бластеры, ещё агонизирующее тело поэта с треском развалилось на дымящиеся куски.

– На поэте хорошо покатим! Следующий!

Крюк завис над девочкой лет двенадцати, но она сама схватилась за него. Её вытащили, поставили перед следователями. Её голопротокол свидетельствовал: дочь расстрелянного врага народа атаманши Матрёны Пехтеревой, имеет брата.

– Где брат?

– Нигдя, – спокойно ответила девочка.

– Ты дебилка?

Страницы: 12345678 ... »»