Особый отдел и око дьявола Чадович Николай

Кондаков, воспользовавшись удобным моментом, объявил со сцены:

– Призываю присутствующих к спокойствию! В связи с чрезвычайными обстоятельствами результаты выборов считаются аннулированными. Расходитесь по домам. О дате новых выборов вы будете извещены отдельно.

Люди постепенно приходили в себя, освобождаясь от власти очередного кошмара. Причитать продолжали лишь припадочные старухи, у которых вследствие долгой и трудной жизни связи души и тела успели изрядно ослабеть.

Интерес к выборам, и без того пустяшный, пропал окончательно. Бабам хотелось поскорее добраться до дому, а мужчинам – вдребезги напиться.

Совсем другого мнения придерживалась Валька Дерунова – несостоявшаяся староста.

– Нет, погодите! – запротестовала она, устремляясь к президиуму чуть ли не по головам присутствующих. – Да какое вы имеете право игнорировать народную волю! А ну оглашайте результаты, мать вашу через трамвай!

Не дожидаясь, когда председательствующий выполнит её требования, кстати сказать, вполне законные, Валька сама принялась считать бюллетени, уже рассортированные на столе. При этом она демонстрировала сноровку, свойственную, пожалуй, только банковским кассирам и базарным торговкам.

– Это Михеича! Это Кирюхи! Это Парамоновны! Это Пашки Гуськова! А вот и мои! Хорошенькая кучка. Столько за один присест не насеришь… Раз, два, три… десять… двадцать… сорок… шестьдесят… шестьдесят четыре. Моя победа!

– Ошибаетесь, – сухо произнёс Кондаков. – Победу в первом туре обеспечивают лишь пятьдесят процентов голосов плюс ещё один голос. Всего в Чарусе зарегистрировано сто тридцать выборщиков. Вот и получается, что у вас не плюс один, а, наоборот, минус один голос. Идите домой и готовьтесь ко второму туру.

Зинка Почечуева была настроена куда менее дипломатично.

– Съела? – с нескрываемым злорадством выкрикнула она. – Хрен тебе, а не победа!

Ещё неизвестно, чем бы завершилась эта перепалка, поскольку обе дамочки уже нацелили друг на друга острые коготки, у Зинки покрытые розовым лаком, а у Вальки чёрным, но отец Никита и сыродел Страшков хором заявили:

– Вы не учли наши голоса, поданные в поддержку Деруновой. Примите бюллетени.

Даже забыв поблагодарить своих благодетелей, Валька ощерилась на Зинку:

– Говоришь, хрен мне? А я от этого товара никогда и не отказывалась! Тебе же, сучонка, сырую морковку сосать придётся.

Дабы пресечь дальнейшую конфронтацию, грозившую оставить Чарусу либо без библиотекаря, либо без свежеиспечённой старосты, Кондаков стал энергично трясти левую руку Вальки, всегда считавшуюся у неё ударной, как и у олимпийского чемпиона Валерия Попенченко.

– Поздравляю вас с избранием на этот высокий общественный пост… Уверен, что вы оправдаете оказанное вам доверие.

Вырвав руку, Валька решительным тоном заявила:

– Чтобы завтра же мне была официальная бумага, подтверждающая всю эту сегодняшнюю бодягу. И соответствующее служебное удостоверение. Ясно?

Зинка, от греха подальше отступившая в зал, ехидно поинтересовалась:

– А торжественной инаугурации с фейерверками и шампанским ты не хочешь? Тогда я побегу звонить президенту России и канцлеру Германии!

– Не забудь ещё патриарха всея Руси и папу римского! – не осталась в долгу Валька.

Итоги собрания обсуждали по радиосвязи – после столь бурных событий в больничке ожидался наплыв пострадавших, а на опорном пункте жалобщиков.

– Давайте пока не будем о персоналиях, – сказала Людочка. – Определим для себя: что может означать это видение?

– Элементарно, леди Ватсон, – ответил Цимбаларь. – Не покидая деревню Чарусу, мы умудрились посетить космическое тело, скорее всего, не принадлежащее к Солнечной системе.

– Почему ты так решил?

– В небе отсутствовали знакомые созвездия. Да и условия на планете очень уж специфические. Атмосфера невероятной толщины и плотности. Бешеная геологическая активность. Металлы, находящиеся в жидком состоянии. Ну и всё такое прочее.

– Есть гипотеза, что сходные условия могут существовать на гигантских планетах типа Юпитера и Сатурна, где громадное давление придаёт веществам самые невероятные свойства… Впрочем, я имела в виду совсем другое. Сейчас меня интересует не само видение, в общем-то достаточно понятное, а его значение… Сейчас объясню. Тот, кто инициировал видение, как бы продемонстрировал нам, что для него не существует ничего невозможного. Никаких границ – ни во времени, ни в пространстве.

– Хочешь сказать, он угрожает нам?

– Это само собой. Оглашение смертного приговора в третий раз – случай, судя по всему, чрезвычайный. Многие, наверное, восприняли его как руководство к действию. Ведь недаром одна старуха опознала в тебе дьявола.

– Да и на меня многие смотрели волком, – сообщил Кондаков, до этого хранивший молчание. – Особенно в первые минуты.

– Вот я и подумала: а может, демонстрация далёких планет имеет какой-то завуалированный смысл? – продолжала Людочка. – Дескать, вы столкнулись с явлением космического масштаба, а потому лучше не путайтесь под ногами. Отойдите в сторонку, пока не поздно.

– Откуда вдруг такой гуманизм у тех, кто уже убил два десятка человек?

– Это не гуманизм, а прагматизм. Нас признали достойными противниками и предлагают – возможно, в последний раз – разойтись полюбовно… Тихонько дождаться весны и убраться отсюда, желательно навсегда.

– Если допустить, что это действительно так, то лучше прикинуться непонятливыми, – сказал Цимбаларь. – Сама знаешь, я не сторонник сделок. Ни с людьми, ни с призраками.

– Вы, Пётр Фомич, придерживаетесь сходного мнения? – поинтересовалась Людочка.

– Ещё бы! – ответил Кондаков. – Да и поздно уже идти на попятную. Столько набедокурили! Хотя чувствую, что скоро под нашими ногами начнёт гореть земля.

– Тогда будем считать, что с этим вопросом покончено, – сказала Людочка. – Поговорим сейчас о вероятных инициаторах видений или, как выражается Сашка, о людях-запалах. Подозрение в равной мере падает на двоих – священника и сыродела.

– Люди-то все какие уважаемые, – вздохнул Кондаков. – Мы от них, кроме добра, ничего не видели.

– Борька Ширяев тоже слыл милейшим человеком, – возразил Цимбаларь. – За исключением тех моментов, когда он терял над собой контроль и убивал, подчиняясь неизвестно чьей воле.

– Ты не допускаешь возможность того, что Ширяев был единственным здешним киллером? – с затаённой надеждой произнёс Кондаков.

– Вряд ли, – сказал Цимбаларь. – Он признался только в двух убийствах. Это десятая часть от зарегистрированных.

– А вдруг все жители Чарусы и в самом деле страдают какой-то редчайшей, ещё не известной науке болезнью. – Чувствовалось, что эта мысль уже давно занимает Людочку. – Отсюда все их беды и, соответственно, наши заботы.

– Мы не врачи, а сыщики, – сказал Цимбаларь. – Даже если Черенкова убили больные люди, это всё равно преступление… Кроме того, не забывай, что аналогичные эксцессы случаются и на другом конце света, в штате Юта. Вряд ли кто-нибудь из индейцев навахо мог заразиться от здешних жителей.

– И всё же я свяжусь с компетентными американскими органами, – промолвила Людочка. – Если в тех краях проводились серьёзные медицинские исследования, пусть поделятся с нами результатами. Возможно, это даст какую-нибудь зацепку.

– Свяжись, телефон-то казённый, – сказал Цимбаларь. – Но сейчас нам нужно решать другое: что делать со священником и сыроделом?

– У тебя есть на них улики? – спросила Людочка.

– Сама знаешь, что нет.

– Тогда остаётся только наблюдать, фиксировать и анализировать. Вряд ли местным жителям понравится, если мы возьмём в оборот столь уважаемых граждан… Будем надеяться, что человек, которого мы ищем, выдаст себя сам.

– Это то же самое, что ждать у моря погоды, – возмутился Цимбаларь. – Ты, Лопаткина, навязываешь нам чуждые методы. В конце концов, здесь не Америка. Нечего строить из себя правозащитницу.

– Лично я с Людмилой Савельевной согласен, – подал голос Кондаков. – На нашей шее и так уже висят два пожара и три трупа. Впредь надо поаккуратней действовать… А сейчас извините меня. Прибыл пациент. Похоже, придётся накладывать гипс.

После того как Пётр Фомич отключился, последовала тягостная пауза. Обсуждать, по сути, было нечего. Эксперимент, потребовавший столько хлопот, закончился практически ничем. Ведь, по большому счёту, всё случившееся в клубе могло быть лишь игрой случая. Для пользы дела ситуацию не мешало бы повторить, но предложить такое просто язык не поворачивался.

Первым молчание нарушил Цимбаларь. К теме закона и произвола он больше не возвращался.

– Как там Ваня?

– Рыскает где-то с ребятами. Иногда мне кажется, что он впал в детство. Одного боюсь: как бы под его влиянием школьники не приохотились к курению и пьянке. Вот позор-то будет!

– Тем не менее дети – единственные, кто целиком принял нашу сторону. Помнишь, как они колотили старух возле опорного пункта? Между прочим, своих бабушек. Это дорогого стоит.

– Относись к моим словам как угодно, но у тебя с Ваней много общего. Вы ни в чём не знаете удержу.

– Это хорошо или плохо?

– Зависит от ситуации. Но в общем-то это отличительный признак варварских народов, слабо затронутых цивилизацией.

– Спасибо за комплимент, хотя ты и не оригинальна. Гунном меня успела обозвать покойная Изольда Марковна… Передай Ване, чтобы соблюдал осторожность. Ведь в видениях фигурирует и он – багряный призрак-коротышка.

– Соблюдать осторожность нужно нам всем… Уж если раздразнил зверя, будь готов к тому, что он на тебя бросится.

– В этой скверной истории есть один положительный момент. Нам можно не опасаться отравлений, засад, выстрела из-за угла, то есть всего того, что называется умышленными преступлениями. В Чарусе убийства совершаются только вследствие внезапной вспышки неприязненных чувств. Иначе говоря, в состоянии аффекта. В таких условиях значение будет иметь постоянная готовность к отпору и хорошая реакция.

– Полагаешь, что чаша сия не минует нас?

– Надейся на лучшее, но готовься к худшему. Так, кажется, говорил Соломон.

– По-моему, он говорил несколько иначе: «Дабы злой умысел не застал тебя врасплох, всегда держи под рукой отточенную секиру». Ну всё, будем прощаться.

– До завтра. Если почуешь хоть намёк на опасность, немедленно радируй.

Утро ознаменовалось тем, что Парамоновна сунула ещё не до конца проснувшемуся Цимбаларю листок тетрадной бумаги, сложенный треугольником.

– Вот, под дверью нашла, – сообщила она. – Наверное, какая-нибудь сударушка послание подбросила.

– Нынешние сударушки посланий не пишут, а норовят сразу в постель шмыгнуть, – буркнул Цимбаларь, осторожно разворачивая треугольник (яда или, скажем, взрывного устройства он, разумеется, не опасался, но не хотел оставлять на бумаге лишних следов).

Текст, напечатанный на допотопной пишущей машинке, о чём свидетельствовали неотчётливые, кривые буквы странной конфигурации, состоял всего из трёх строчек. «Ребята, вы заигрались. Сами себе могилу роете. Не надо так больше рисковать, если, конечно, хотите остаться в живых».

Обратный адрес и подпись отсутствовали, но Цимбаларь и не надеялся найти их. Насколько он мог судить, сам текст был составлен грамотно, без орфографических и синтаксических ошибок. Если бумага и имела прежде какой-то специфический запах вроде дорогих духов, ладана или сыра «Рокфор», то на морозе он успел выветриться.

– Парамоновна! – позвал Цимбаларь. – Ты в молодости письма на фронт писала?

– А как же, – ответила старуха. – И батюшке, и брательникам, и племяшам. Чай, одна в доме грамотная была.

– Ты их треугольником складывала?

– Конечно. Конвертов в ту пору неоткуда было взять.

– Посмотри, правильно ли сложено это письмо? Только руками зря не лапай.

– Какое там! – сказала она, едва только глянув на бумажный треугольник. – Так ребятня самолётики складывает. Баловство одно.

Позавтракав парным молоком с ржаным хлебом, Цимбаларь покинул избу и словно в ледяную купель окунулся – в чёрную ледяную купель. От холода заняло дух. Ноздри слипались, на ресницах намерзал иней.

Время даже по деревенским меркам было раннее, но Вальку Дерунову, пока что поселившуюся у родственников, он дома не застал. Оказалось, что она уже успела посетить сыроварню, где от лица местных жителей добилась повышения цен на сдаваемое молоко, и урезонила на ферме подвыпившего сторожа. Похоже, что со старостой Чарусе повезло.

Обменявшись с участковым крепким мужским рукопожатием, Валька сказала:

– Кто старое помянет, тому глаз вон. Верно? Можешь теперь полагаться на меня, как на каменную стену. А надо будет, – она игриво подмигнула, – и на мягкую подстилку сгожусь. Вместе мы здесь порядок наведём.

– Буду весьма рад сотрудничать со столь энергичной и обворожительной особой, – Цимбаларь ответил любезностью на любезность. – Как раз и вопросик к тебе имеется. Сколько пишущих машинок в деревне?

– Три штуки. В конторе, в сыроварне, в клубе.

– Меня интересует очень старая, механического типа, со сбитыми литерами.

– Это в конторе. Ей, наверное, уже лет пятьдесят, если не больше. «Рейнметалл» называется. Уж и не помню, когда на ней в последний раз печатали.

– А как бы на неё взглянуть?

– Ничего нет проще, – Валька подхватила его под руку. – Пошли.

Взойдя на крыльцо конторы, не топленной, наверное, ещё с осени и потому, в отличие от соседних хат, глядевшей на улицу чистыми, незамёрзшими окнами, она не полезла за ключом в карман, как того следовало ожидать, а достала его из-за дверного наличника.

– Ключ всегда здесь хранится? – поинтересовался Цимбаларь.

– Сколько я помню – всегда. Кроме переходящего Красного знамени и почётных грамот, красть там нечего.

Забирая ключ, Цимбаларь со всей доступной ему вежливостью сказал:

– Спасибо за содействие. Ты мне, в общем-то, больше не нужна. Сам как-нибудь разберусь.

Пройдя тёмные сени и толчком отворив вторую дверь, он включил свет. За последние годы в бывшей колхозной конторе мало что изменилось. На стене – портрет Калинина, похожего на добренького бога Саваофа, забывшего нацепить свой нимб. В углу – свёрнутое знамя, под воздействием пыли превратившееся из красного в бурое. На столе – пишущая машинка, при виде которой возникали те же самые ассоциации, что и при знакомстве с фонографом Эдисона. На подоконнике три пустых стакана, ржавая консервная банка, полная окурков, и россыпи мышиного помёта.

Заложив в каретку заранее заготовленный лист бумаги, Цимбаларь настучал несколько случайно пришедших на память слов. Их графика имела те же самые отличительные признаки, что и текст подмётного письма.

Затем он по рации связался с Людочкой.

– Доброе утро. Ты уже встала?

– Ещё только собираюсь, – сонным голосом ответила девушка.

– Тогда извини за беспокойство. Дело, понимаешь ли, неотложное. Ночью мне сунули под дверь анонимное письмо.

– С угрозами?

– Нет, скорее с вежливым предупреждением. Похоже, что его автор находится в курсе некоторых наших проблем. Короче, с этим человеком не мешало бы познакомиться поближе. Пишущую машинку, на которой напечатано письмо, я уже нашёл. Она находится в бывшей колхозной конторе. Подойди сюда, если, конечно, не западло. Только не забудь захватить следственный чемоданчик.

– Через четверть часа буду, – ответила Людочка, расторопности которой мог бы позавидовать любой оперативник-мужчина.

– На улице старайся обходить людей стороной и ни с кем не заговаривай.

– Неужели мне и поздороваться нельзя?

– Здоровайся. Но с расстояния, оставляющего свободу для маневра.

– То есть возможность задать стрекача, – уточнила девушка. – Вот уж в деревне посмеются, если я стану удирать от первого встречного.

Обработав клавиши пишущей машинки графитовым порошком, Людочка сказала:

– Скорее всего, печатали в перчатках, что при такой температуре и не удивительно. Шерстяных ворсинок на клавишах не осталось, следовательно, перчатки были кожаные. На внешней стороне письма обнаружены отпечатки пальцев двух разных людей. Можно предположить, что они принадлежат тебе и старухе, нашедшей письмо… Текст вызывает определённый интерес. По своему недолгому учительскому опыту я знаю, как мало в Чарусе людей, способных излагать свои мысли так грамотно и связно. Тем более что обращение с пишущей машинкой требует некоторых навыков. Таким образом, найти автора будет в общем-то несложно… Другое дело, стоит ли этим заниматься. Ведь человек, написавший письмо, хотел нам добра.

– Тогда пусть он будет хотя бы последователен. Сказавший «а», должен сказать и «бэ».

– Возможно, он чего-то опасается. До нашего появления жизнь в Чарусе шла по своей накатанной колее, более или менее устраивавшей всех. Мы внесли в этот патриархальный быт раскол, а в перспективе можем вообще разрушить его. Автор желает сохранить статус-кво, но не хочет навлекать на нас беду.

– Он многое знает, вот в чём дело, – ответил Цимбаларь. – Зачем же упускать такого информатора?

Людочка, продолжая вертеть злополучное письмо в руках, сказала:

– Этот листок не из школьной тетради. Видишь, на линии сгиба нет следов от скрепок. И качество бумаги получше. Скорее всего, он взят из общей тетради большого формата, так называемой «амбарной книги». Не думаю, что в Чарусе их слишком много…

Теперь Цимбаларь нашёл Вальку Дерунову уже за околицей, где она наблюдала, как тракторист расчищает подходы к реке, из которой сельчане брали воду.

– Зачем же ходить по узенькой тропочке, цепляясь друг за друга коромыслами, если можно сделать нормальную дорогу, – пояснила она. – Я покойному свёкру сто раз об этом говорила… А на следующий год проложим водопровод от артезианской скважины, которая питает сыроварню.

– Благодарная общественность со временем поставит тебе памятник, – сказал Цимбаларь. – Возможно, даже конный. А я вот что хочу спросить. В вашем магазине продавали общие тетради большого формата, сделанные из хорошей глянцевой бумаги?

– Была летом пачка. Двенадцать штук. Одну я для учёта товаров использовала. А остальные по безналичному расчёту приобрёл клуб.

Уже рассвело, когда Цимбаларь, полюбовавшись увесистым замком, украшавшим двери клуба, направился к дому Зинки Почечуевой.

Утренний пейзаж был умопомрачительно прекрасен и за редким исключением состоял только из трёх красок – лазоревой, алой и белой. От всего, что было заметно теплее окружающей среды – от людей, от животных, из печных труб, – к небу восходил прозрачный сиреневый пар. Тень от церковной звонницы тянулась чуть ли не через всю деревню.

Именно в такие часы людей посещают мысли о том, что их жизнь, в общем-то, совсем не такая дрянь, как это казалось вчера вечером.

Навстречу Цимбаларю из-за поворота выехал возчик, возвращавшийся с сыроварни. Дорога здесь была такая узкая, что два человека ещё могли разминуться, а человек и сани – вряд ли.

Сплюнув с досады, Цимбаларь зашёл по колено в снег и сделал вознице энергичный жест рукой – проезжай, мол, поскорее. В этот момент он совершенно не думал об опасности, да и невозможно было бояться чего-то, видя простодушные и приветливые лица местных жителей.

К реальности Цимбаларя вернуло злобное ржание. Возница как бы специально горячил своего коня – молодого нехолощёного жеребца, – и без того обладавшего буйным нравом. На узкой дороге такое баловство грозило бедой.

– Эй, борода, поосторожней там! – крикнул Цимбаларь, но сани, стремительно набирая скорость и теряя пустые бидоны, неслись прямо на него.

Деваться было просто некуда. Соревноваться в скорости с жеребцом он не мог, а слева и справа возвышались снежные валы – не только крутые, но и сыпучие. Сани правой стороной уже взрывали снег, и соответствующая оглобля метила Цимбаларю прямо в грудь. Он ясно видел налитые кровью лошадиные глаза, клочья жёлтой пены, повисшие на удилах, и клубы пара, вырывавшиеся из чёрных ноздрей. Похоже было, что возчик сознательно правит на участкового, вжавшегося спиной в снежную стену.

Всё теперь решали доли секунды, что в его жизни случалось не так уж и редко. Человек уступает крупным травоядным в силе и скорости, но способен потягаться с ними в хладнокровии и проворстве, чем, собственно говоря, и занимаются участники боя быков.

Когда до конца оглобли, грозившей вот-вот превратиться в разящее копьё, осталось всего ничего, Цимбаларь метнулся на другую сторону снежной теснины.

Его зацепило левой оглоблей, но касательно, сбило с ног и поволокло по дороге. Возчик крыл Цимбаларя матом и стегал вожжами.

Валенки он потерял почти сразу. Очень мешал тяжёлый полушубок, а особенно – портупея, зацепившаяся за какой-то шпенёк. Тем не менее, совершив поистине титаническое усилие, Цимбаларь перевалился в сани.

– Пошёл прочь, сатана! – Возчик попытался сбросить незваного попутчика, но сани, заехав на снежный вал, перевернулись, увлекая за собой и коня.

Возчик, Цимбаларь, пара последних бидонов и охапка сена, служившая подстилкой, вывалились на дорогу. Конь, путаясь в постромках, встал и потащил лежавшие на боку сани дальше. Вывернутая оглобля торчала вверх, будто бы ствол зенитного орудия.

Это был как раз тот случай, когда первым делом следует убедиться в целостности своих костей. Всё тело Цимбаларя ныло, словно после доброй потасовки, но ноги, слава богу, держали, а руки слушались.

Зато возчик, наоборот, подниматься не спешил. Поборов желание закатить ему крепкую оплеуху, Цимбаларь внимательно наблюдал, как человеческое лицо, поначалу бессмысленное, точно лошадиная морда, постепенно приобретает осознанное выражение: сперва полнейшее недоумение, потом растерянность и напоследок – страх перед неминуемой карой.

Сбегав за валенками, столь же незаменимыми здесь, как и шляпа в тропиках, Цимбаларь вкрадчивым тоном поинтересовался:

– Ты зачем, гад, меня убить хотел? Кто тебя надоумил? Отвечай, пока хрюкало не начистили!

– А чего ты по дороге шляешься! – огрызнулся возчик. – Понаехали и шляются…

– Прикажешь по заборам бегать? Ах ты, мурло сиволапое! – Цимбаларь замахнулся, но больше для вида.

Возчик – широколицый бородатый мужик, судя по всему, отличавшийся прежде самым покладистым нравом, – забормотал что-то в своё оправдание.

– Конь понёс… Не совладал я с ним… Первый раз со мной такое…

– Врёшь! Видел я, как ты коня нахлеёстывал да на меня поворачивал. С чего бы это? Может, ты почувствовал ко мне внезапную неосознанную ненависть? – Схватив возчика за грудки, Цимбаларь приблизил его лицо к своему. – Признавайся!

– Ага… Нет… Прости меня… Морду набей, но прости. У меня детки малые. Не сироти их… Одурел я. Помутнение нашло. Глаза багровым туманом заволокло.

– Багровым туманом, говоришь? – Цимбаларь ещё раз встряхнул возчика. – И сколько всего людей ты убил в состоянии помутнения? Ну?

– Побойся бога! Я пальцем никого не тронул. Курицу боюсь зарубить.

Цимбаларь рывком поставил возчика на ноги – тот сразу захромал – и потащил к жеребцу, остановившемуся метрах в пятидесяти от этого места. При приближении людей он вздрогнул всей своей просторной, лоснящейся шкурой и испуганно фыркнул, словно ожидая взбучки.

Возчик уже схватил было деревянную стойку, отвалившуюся от саней, но Цимбаларь перехватил его руку.

– Не трожь скотину! Она тут ни сном ни духом не виновата. А с тобой на опорном пункте разбираться будем…