Год 1941, Священная война Маркова Юлия

– Конечно, мы победим, – кивнул Сталин, – хотя бы потому, что, как говорил Бисмарк, в России нет такого пункта, достигнув которого Германия могла бы праздновать победу. Но вы только подумайте о том, в какую цену обойдется нам подобная война, какие разрушения и людские жертвы нас ждут на этом пути – и все оттого, что перед войной кто-то неправильно оценивал международную обстановку. Но что сейчас толку критиковать одних только военных: тогда все были хороши. Одни увлеклись дипломатическими играми со злейшим врагом в «пакт о ненападении», считая, что началу войны будут предшествовать некие «провокации», а другие не углядели, что на важнейшем западном направлении в нашем командовании окопались предатели и вражеские агенты. Не так ли, Лаврентий?

– Да, товарищ Сталин, – сказал главный инквизитор Советского Союза, – чем больше отдельных групп бойцов и командиров из состава приграничных армий Западного и Северо-Западного фронтов выходит из окружения, тем больше неразрешимых в обычном порядке вопросов у нас накапливается к их командованию, приказы которого в последние предвоенные дни иначе как предательскими не назовешь. И ведь не было же раньше ни одного сигнала о том, что это пробравшиеся в руководство армии шпионы и вредители. А те, кого мы арестовали, но потом, разобравшись, отпустили, сейчас воюют честно, и к ним нет никаких нареканий.

– А, ладно! – хмыкнул вождь, между затяжками. – Что было, то прошло. Кто бежал – тот бежал, кто убит – тот убит. А что касается нынешних дел, то перестаньте уже стесняться и берите всех, начиная с Павлова[7], кто окажется причастен к возможнойизмене, вне зависимости от званий, должностей и количества наград. Но это так, слабое утешение, потому что, расстреляв этих мерзавцев, мы потерянных армий назад не вернем.

В последний раз пыхнув трубкой, Сталин положил ее в пепельницу и добавил:

– И вот еще что, Лаврентий: распространи по своему наркомату циркуляр немедленно сообщать сюда обо все непонятных явлениях – как на линии фронта, так и в нашем тылу. Есть мнение, что эти таинственные незнакомцы, так громко проявившие себя под Борисовом, еще могут выступить перед нами на бис или попытаться сразу вступить в контакт, чтобы, как это водится в капиталистическом мире, по тройной цене предложить свои услуги людям, находящимся в почти безвыходном положении. И вы, товарищ Жуков и товарищ Кузнецов, тоже имейте в виду, что все соглашения о взаимодействии с этими вроде бы дружественными чужаками должны заключаться только на уровне Ставки Верховного Главнокомандования и Государственного Комитета Обороны, а на местах не должно быть никакой художественной самодеятельности. Впрочем, если эти неизвестные помощники еще где-то ударят по врагу и, как под Борисовом, улетят, не выдвигая никаких требований, то разрешаю пользоваться подобной возможностью, не зевать и брать с врага столько, сколько получится. Иначе, товарищи, мы будем выглядеть полными дураками, а этого очень не хочется.

На доразведку к Бресту я вылетел не на штурмоносце Елизаветы Дмитриевны, а на шаттле темных эйджел «Игла Мрака». Там, в мире сорок первого года, только что зашла луна, и ночную тьму рассеивало только сияние звезд. Но для галактической цивилизации, даже такой социально примитивной, как у эйджел, темнота не помеха. Видимость с высоты в пять километров великолепная – и в термоконтрастном режиме, и в режиме фотоумножения, и в режиме психосканирования. Правда, сейчас большинство наших будущих клиентов спят и видят сны – кто-то хорошие, кто-то не очень. А шаттл бесшумно кружит над ними в высоте, обещая немцам ужасы Гулага, а советским пленным – свободу и борьбу. Одного без другого не бывает. Вчера, готовясь к этой экспедиции, я решил вдруг посмотреть, а чего поделывает в настоящий момент товарищ Сталин, красный император, Вождь и Учитель, лучший друг советских физкультурников и прочая, прочая, прочая. А то как бы с его подозрительностью все не пошло потом вкривь и вкось.

Первым делом я проверил дачу в Кунцево, но там было пусто. То есть персонал и охрана присутствовали на своем месте и бдели, но вот Хозяин дома отсутствовал. Пришлось перемещать окно в Кремль, где довольно скоро я нащупал главный кабинет страны, битком набитый самым отборным советским бомондом. У товарища Сталина шло совещание. Хотя, если честно, половину присутствующих я бы отправил в Аквилонию проходить Путь Искупления, парочку прогнивших насквозь персонажей сразу бы расстрелял, и только с остальными делал бы дело. И еще в большей степени это мнение касается деятелей, отсутствовавших на том совещании: Хрущевых, Тимошенок, Мехлисов да полоумных Лысенков. Впрочем, на данный момент это было неважно. Наиболее ценным уловом этого прослушивания стало мнение товарища Сталина по поводу нашей Борисовской эскапады. Предположить, что я за свою помощь потребую у него денег – это, по меньшей мере, пошло. Долю от общей победы – это еще вполне возможно…

– Слушай, Серегин, – сказала мне энергооболочка, – бери от Германии в качестве временного эксклава административный округ Данциг, и этого тебе будет достаточно. Главное, что в глубоководной части Пуцкого залива, прикрытого от штормов косой Хель, можно будет базировать «Неумолимый» с тем же комфортом, что и в Ахтиарской бухте. Пора тебе подтягивать наверх свою главную ударную силу, тем более что большую часть расходников для его восстановления тут можно не добывать на Меркурии, а получать от местной промышленности.

Вот это совет! Впрочем, до победы над Германией еще нужно дожить, а сейчас советский вождь ждет от меня следующего хода. Ну что ж, теперь я знаю, куда девать пленных из сорок пятой пехотной дивизии. Ход будет что надо. Пятнадцать тысяч голых геев – ой, простите, немцев – на Красную площадь в подарок советскому вождю. Лето – чай, не замерзнут. И в придачу на рабочий стол в кабинет Сталина во время его отсутствия неплохо бы подкинуть шеститомник «История Великой Отечественной войны» шестьдесят пятого года издания и мое личное послание с вложенным в него «портретом». Сделаем это, и посмотрим на реакцию клиента.

В шаттле у темных эйджел все не как у людей: красноватый полумрак, низкие сиденья, явно приспособленные не для человеческих фигур, и вместо переговорных гарнитур – обручи индукционных линков внутренней ментальной системы, иначе называемой «упряжкой». Раньше подобные ощущения я испытывал, только погружаясь в Единство, и вот теперь на расстоянии вытянутой руки от меня – разумы одного человека и трех темных эйджел, не являющихся моими Верными.

– Приветствую тебя, о великий предводитель хумансов Серегин, на борту челнока нашего клана «Игла Мрака», – услышал я голос внутри своей головы.

– Приветствую тебя, леди Азалиэн, мать клана «Игла Мрака», – мысленно ответил я, – пусть потомство твое всегда будет благополучно, и пусть пребудет с ним благословение Великого Духа Вселенной.

– Благодарю тебя на добром слове, могущественный слуга Великого Духа, – ответила матрона темных эйджел, чрезвычайно довольная. – Мне хочется надеяться, что, когда ты повстречаешь других моих диких сестер, то будешь к ним также добр, как и к нашему клану.

– Не беспокойся, леди Азалиэн, – подумал я, – если твои сестры будут мне враждебны, то я стану воевать с ними не на полное уничтожение, а всего лишь до капитуляции и предложения Присоединения. Мне нравится, что твой народ всегда чтит свои клятвы, ибо я такой же.

– Мне этого вполне достаточно, – ответила моя собеседница, и на этом обмен мнениями по политическим вопросам был закончен.

Детальное психосканирование с использованием аппаратуры высокого разрешения не только уточнило первоначальные данные, но и позволило определить места расположения двух полковых штабов, а также городской и железнодорожной комендатур, места размещения городских управлений ГФП и фельджандармерии. Этим объектам следует уделить особое внимание, и обитающая там публика после завершения операции переместится не на Красную площадь изображать собой нудистскую массовку, а в ведомство товарища Бергман для детального разбора, кто есть кто. Кроме всего прочего, нагрудные бляхи фельджандармов – весьма ценные аксессуары, при помощи которых бойцы спецбатальона гауптмана Вернера фон Баха впоследствии смогут совершить множество головокружительных по дерзости операций. Герр Канарис еще не знает, что в игру «Бранденбург-800» можно играть вдвоем.

А вот дивизионного и одного из полковых штабов в Бресте обнаружить не получилось, да и общая численность германского поголовья оказалась несколько меньше ожидаемой, что может означать только то, что после подавления последних очагов активного сопротивления дивизия уже получила приказ на передислокацию, и штабы первыми начали движение в сторону фронта. Запрашиваю данные орбитального сканирования в окрестностях Бреста в радиусе пятидесяти километров – и обнаруживаю в Кобрине необычайно высокую концентрацию германских войск: больше тысячи двухсот рыл, хотя для оккупационного гарнизона хватило бы и сотни солдат старших возрастов. Еще пара тысяч германских солдат, рассыпанные на подразделения, находились в лесах южнее Бреста, предположительно, проводя прочесывание местности на предмет поиска мелких групп советских окруженцев, по каким-то причинам еще не отступивших на восток.

И тут же, совсем рядом, в тридцати километрах на запад от Брестской крепости, в польском городе Бяла-Подляска обнаружилось еще одно место компактного размещения большого количества советских военнопленных. Энергооболочка подсказывает, что, вероятно, это еще один смешанный лагерь для пленных, только уже постоянный (то есть Шталаг), а при нем – госпиталь для раненых командиров. Медицинский персонал в госпитале тоже пленный советский из состава разгромленного армейского госпиталя. Тогда я подумал, что немцы, успевшие уйти из Бреста на восток и на юг, пусть себе пока гуляют, сейчас мне просто не до них, а вот госпиталь и лагерь военнопленных надо обязательно брать, ведь там мучаются наши, советские люди. Очень нехорошо получится, если из пересыльного лагеря в Бресте мы пленных освободим, а тех, что находятся в Бяла-Подляске, оставим во власти врага.

Но сначала требовалось глянуть на этот лагерь своими глазами. Для меня тридцать километров не крюк: один переход через локальный портал (пилот-лейтенант Динал Аз, управлявшая шаттлом, только мысленно ойкнула) – и мы уже кружим над предполагаемым местом расположения лагеря военнопленных. А лагеря как такового-то и нет, а есть кусок картофельного поля у дороги, расчерченный колючей проволокой на квадраты, с пулеметными вышками по периметру. В одном конце лагеря (со стороны дороги), за пределами периметра – сборные домики казарм охраны и лагерной администрации, рядом квадрат с палатками, отведенными под госпиталь военнопленных, и сборный домик кухни, а на остальной территории тысяч пятьдесят советских бойцов и командиров лежат прямо на голой земле. А совсем недалеко – рвы, уже начавшие заполняться умершими и казненными узниками этого импровизированного лагеря смерти. Энергооболочка доносит мне снизу волны боли, ужаса и безысходности, и тут же под влиянием чувства благородной ярости из меня начинает лезть разъяренный архангел. В основном там от голода и ран умирают мальчишки восемнадцати-двадцати лет от роду, военнослужащие срочной службы – первое по-настоящему советское поколение, рожденное не только после революции, но и после гражданской войны. Я чувствую этих людей как своих, и после того, как они услышат Призыв, мы с ними возьмем штурмом даже Врата Ада.

И в то же время я понимаю, что для освобождения лагеря в Бяла-Подляске требуется планировать отдельную операцию, параллельную Брестской, для которой не будут пригодны ни головорезы Велизария, ни даже солдаты и офицеры армии Багратиона. Тут нужны такие же советские люди, как и те, что сидят сейчас за колючей проволокой, чтобы они отнеслись к заданию со всей пролетарской серьезностью и ответственностью… У каждого из нас кто-то сражался и погиб на этой войне. У выходцев из восемьдесят девятого года – отцы и деды, а у нас, уроженцев двадцать первого века – деды и прадеды. Впрочем, нужный контингент в моем воинском единстве имеется. Весь танковый полк было бы использовать слишком жирно, а вот один батальон для представительности – это в самый раз. В качестве пехотного наполнения можно использовать одну из уланских дивизий кавалерийского корпуса. Мои милые бойцовые остроухие в прошлом тоже прошли через тяжелую неволю, а потому отнесутся к этой операции как к делу личной чести, а к охране лагеря – как к псам и волкодавам.

Командовать парадом, то есть операцией, следует назначить подполковника Седова, а его заместителями станут полковник Половцев, майор Тахтаев и капитан Юрченко. И поднимать по тревоге задействованные части и подразделения необходимо уже сейчас. Самый большой труд предстоит майору Тахтаеву и его сводному батальону тылового обеспечения, по большей части укомплектованному рабочими остроухими, которым в самые кратчайшие сроки предстоит многократно расширить масштабы своей деятельности и развернуть полевой карантинный лагерь не на десять, а на шестьдесят тысяч человек. Полковник Половцев при этом будет работать с освобожденными военнопленными, а капитан Юрченко – окучивать их по политической части (замполит он у нас или нет?).

Итак, решено: указанным подразделениям следует объявить боевую тревогу, и через пять минут вызвать подполковника Седова и прочий командный состав на экстренную мысленную связь для последующей постановки задачи. Операция в Бяла-Подляске нужно проводить со сдвигом в два часа относительно операции в Бресте, то есть уже после восхода солнца. Так будет даже лучше. Пусть освобождаемые видят красные звезды на «Шершнях» прикрытия и священные алые боевые знамена над кавалерийскими полками и эскадронами. И, пожалуй, мне тоже надо будет там присутствовать с самого начала – чтобы попробовать взять этих людей на Призыв. И те, что сразу откликнутся на этот зов, станут в нашем воинстве элитой элит, ибо злее их к врагу будут только «волчицы».

В последнюю очередь, уже после Бяла-Подляски, леди Азалиэн особо тщательно просканировала территорию Брестской крепости, где удалось выявить укрытия последних защитников. Единственную группу (двенадцать человек) удалось обнаружить в подземных казематах полуразрушенного Восточного форта. Еще двадцать шесть одиночек оказались разбросанными по всей территории крепости. Всем им предстояло или погибнуть, или попасть в плен в бессознательном состоянии, как, например, майору Гаврилову, скорее всего, возглавляющему сейчас остатки сопротивления в Восточном форте.

С горечью приходится признать, что широко разрекламированная оборона Брестской крепости по большому счету таковой не была, ибо на ее территории не имелось заблаговременно изготовленного к обороне гарнизона с централизованным командованием, запасами, укрытыми в глубоких казематах, средствами ПВО и дальнобойной артиллерией для контрбатарейной борьбы: тогда тут застрял бы корпус, а не дивизия, и не на десять дней, а как минимум на месяц, а то и на два. Даже гарнизон Порт-Артура, оборона которого считалась образчиком дезорганизованности и внутреннего предательства, сумел сковать пятикратно превосходящие силы японцев как минимум на пять месяцев, уничтожив при отражении штурмов почти треть осаждающей армии.

Но вместо крепко спаянного гарнизона в Брестской крепости имелся набор частей и подразделений, принадлежавших 42-й и 6-й стрелковым дивизиям, гаубичный артполк корпусного подчинения, армейский госпиталь, части конвойного батальона НКВД и пограничного отряда. И каждая часть была сама по себе. Для девяти с лишним тысяч бойцов и командиров это был пункт дислокации, а не оборонительная позиция, которую следует защищать от атакующего врага до последней капли крови. В организованном сопротивлении принимала участие лишь незначительная часть военнослужащих; остальные, лишенные руководства своих командиров, либо пытались неорганизованно покинуть крепость сразу после нападения и по большей части попали в плен за ее пределами, либо большими группами сдались врагу в первые дни обороны. И этот факт мне еще придется иметь в виду при работе с бывшими советскими военнопленными. Проявившие слабость должны искупить ее в бою, сознательно предавшие – понести заслуженное наказание.

Фиксирую положение последних защитников на тактическом планшете Воинского Единства, после чего мысленно отдаю последние указания командирам участвующих в операции частей и подразделений. Первый эскадрон флаеров огневой поддержки атакует ослабленным парализующим излучением место дислокации сорок пятой пехотной дивизии. Второй эскадрон действует отдельными звеньями. Первые два звена в ударном обвесе поддерживают штурм лагеря военнопленных севернее Бреста, где пока в одной куче содержатся рядовые бойцы, сержанты и старшины, командиры и члены семей военнослужащих, женщины и дети. Еще три звена в полицейском обвесе, выставленном на полную мощность, обрабатывают цели в самом Бресте. Третий эскадрон: три звена в ударном, два в ослабленном полицейском обвесе – готовится поддержать операцию по освобождению лагеря в Бяла-Подляске. Четвертый эскадрон в ударном обвесе находится в резерве на случай осложнения обстановки.

Дивизия генерала Воронцова получила приказ действовать побригадно. Первая бригада высадится на Тереспольском укреплении, где располагаются все артиллерийские подразделения и один из пехотных полков. Второй бригаде я нарезал участок к востоку от крепости, третьей – в самом городе, поставив задачу на захват железнодорожного узла и складов трофейного имущества. Капитан Коломийцев, как и предусматривал первоначальный план, получил задачу по освобождению лагеря военнопленных Дулаг-314 севернее Брестской крепости.

Когда я объяснял генералу Воронцову, что следует сделать с пленными немцами, тот только мысленно хмыкнул и подумал:

– Шутить, значит, Сергей Сергеевич, изволите над господином Сталиным? Ну что же, так будет даже интереснее. Выполним все в лучшем виде; для нас хоть германцы, хоть французы – на русской земле они все одно пакость!

А потом время ожидания вышло, и внизу началась веселуха. Вырвавшиеся из портала «Шершни» принялись поливать места дислокации немецкой пехоты потоками ослабленного депрессионно-парализующего излучения, и одновременно на севере за линией железной дороги приступил к действиям мой бедовый советско-амазонский разведбат капитана Коломийцева со своей воздушной группой поддержки. В полной тьме рубиновые трассы магнитоимпульсных пушек напоминали новогоднюю иллюминацию.

«Красные казармы» построили перед Первой Мировой Войной для размещения частей 38-й пехотной дивизии, входившей в состав 19-го армейского корпуса. Но этот период был недолгим. В 1913 году дивизия въехала в новенькие казармы, а в 1914-м убыла в состав действующей армии. Потом двадцать лет (с 1919-го по 1939-й год) в Брест-Литовске обитали поляки, а после них в течение двух лет казармы занимал 18-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон Брестского укрепленного района. На рассвете 22 июня бойцы и командиры этого батальона под огнем врага все же сумели добраться до своих частично построенных и не полностью вооруженных ДОТов, и сражались там до полного исчерпания боезапаса.

А примерно с полудня первого дня войны в «Красных казармах» угнездился Дулаг-314, личный состав которого в полной готовности ожидал начала войны с польской стороны границы. В настоящий момент этот лагерь использовался германской армией как транзитный. На сборных пунктах в местах уже стихших ожесточенных сражений командование германских полков и дивизий собирало наловленных по лесам и полям советских военнопленных, после чего их пешими этапами по дорогам местного значения гнали на запад, от одного такого лагеря до другого. По пути германские конвоиры беспощадно пристреливали всех, кто ослабел настолько, что не мог идти дальше. Свидетельства о том оставили самые разные люди, в том числе и те, что отнюдь не пылали любовью к советской власти. Среди них был и Сергей Николаевич Сверчков (1898–1955). До войны этот человек служил артистом и режиссером в различных московских театрах. Сдался в плен сразу после начала войны, а с августа 1942 года работал на германское Министерство Пропаганды. После войны остался на Западе, под чужим именем жил в Германии, потом в США, затем вернулся в ФРГ работать на радиостанции "Освобождение" (будущее радио «Свобода»), где стал одним из первых дикторов.

Вот что этот предатель собственного народа писал в своих мемуарах об этапировании советских военнопленных из сборного лагеря под Минском:

«Наконец нас собралось около полутора тысячи офицеров, и рано утром немецкие солдаты построили нас в колонну по четыре и повели через Минск на юго-запад. Первый день был неутомительным, часто давали отдохнуть, а ночевать привели в какую-то тюрьму, где мы были первыми после освобожденных заключенных. Мы находили наспех брошенные лохмотья, газеты, записки. Стены пестрели разными надписями и подписями. Главным образом просьбы передать на волю, что такой-то осужден на пять, на семь, на десять лет и отправляется туда-то и туда-то. Не знаю, доходила ли когда-нибудь такая почта до близких, думаю, что нет, однако люди, видимо, хватались за соломинку. Почувствовав тюремный воздух, наше офицерство стало молчаливее, и всякие политические споры прекратились. Следующие дни переходов делались все труднее, кормили плохо, воду давали редко. Потертые ноги и общая усталость давали себя знать, и появились отстающие, которые больше не догоняли. Я долго не мог поверить, что больных офицеров, которые отстают от общей колонны, пристреливали. Не верил до тех пор, пока сам не стал сдавать и не очутился в хвосте, здесь я видел своими глазами, как немецкий солдат несколько раз ударил прикладом упавшего офицера, а потом приложился… выстрел и солдат спокойно подходит к следующему. Следующий был я, я вскочил. Минуту тому назад, казалось, не было сил совсем, а теперь я зашагал, хотя в глазах были круги… Я шел механически, совсем не замечая, что ноги у меня передвигаются, было такое впечатление, что я плыву по воздуху, но плыву медленнее, чем хотелось бы. Около одной деревни, мимо которой мы проходили, у околицы стояла женщина. Когда я поравнялся с ней, она замахнулась и бросила что-то в нас. Меня по лицу что-то больно ударило, я инстинктивно схватил это что-то и это оказался громадный, с кулак, кусок сахара! Этот случай спас мне жизнь. В минуту я разгрыз этот кусок и сразу же пришли силы продолжать наш путь».

Впрочем, пленные, которым повезло выжить на этом пути и дойти до этого места, еще не ведали, как и чем окончится их трудный путь, и что только один из десяти доживет до первой военной зимы. «Красные казармы» обещали им отдых, для командиров ночевку под крышей, для рядовых и сержантов – на голой земле, скудный ужин, а потом возможность хоть на какое-то время забыться мертвым сном.

Но сегодня со сном и отдыхом вышла незадача. Ровно полтретьего ночи через раскрывшиеся порталы, как чертики из табакерки, выпрыгнули разъяренные «Шершни», принявшись выписывать вокруг лагеря вытянутые восьмерки. С резким звуком «пиу-пиу-пиу», непривычным уху аборигена середины двадцатого века, во тьме протянулись стремительные рубиновые трассы очередей из магнитоимпульсных пушек, в щепу, древесную пыль и кровавый фарш разнося дощатые будочки пулеметчиков на вышках периметра, попутно гася освещающие местность прожектора. Причем стреляли странные летающие пришельцы почти от земли, немного снизу вверх, ибо, если сверхскоростные снаряды попадут во что-нибудь, не подлежащее уничтожению по плану операции, то не миновать непоправимой беды, ибо фактически вся территория, свободная от зданий и руин, была плотно заполнена сидящими и лежащими на земле военнопленными.

А вот и одно из зданий, которое великоповажные германские господа заняли себе под лагерную администрацию. На втором этаже распахивается окно – и какой-то смельчак, как бы не сам оберст-лейтенант (подполковник) фон Геллер, со знанием дела принимается поливать злобных пришельцев короткими очередями из пулемета МГ-34. «Музыка играла» секунд тридцать. Очередной «Шершень», заходя в атаку, обнаружил приоритетную цель типа «огневая точка» и поразил ее минимальной очередью в двадцать снарядов. Гол! Стена в два кирпича под оконным проемом выгрызена на полметра ниже подоконника, во внутренней перегородке позади отважного стрелка появилась неровная дыра, сам же он превратился в кровавые брызги на стенах, полу и потолке. Все что от него осталось – только пара ног, отчекрыженных выше колен.

Одновременно с окончательным подавлением активного сопротивления охраны через раскрывшиеся наземные порталы в дело вступил разведывательный батальон капитана Коломийцева. Бронетехника (БМП и БРМ с десантом на броне) появляются восточнее лагеря, справа и слева от подходящей к нему железной дороги, а цепочка кавалеристов охватывает это место скорби с трех остальных сторон. Впрочем, солдаты охраны, выскочившие из караульного помещения, этого не видят, так как бывший военный городок по периметру окружает высокая кирпичная стена, по верхнему краю которой злобно курчавится колючая спираль Бруно. Опасность замечает только наряд на КПП у ворот. Звучат насколько винтовочных выстрелов, гремит короткая пулеметная очередь (скорее наугад, чем по конкретной цели, ибо в кромешном мраке стрелять можно только на звук тихо урчащих моторов). Но «Шершни» не вмешиваются: в данном случае обойдутся и без них. Грохочут пушечные очереди с двух БМП (что не так эффектно, как магнитоимпульсное вооружение «Шершней», но не менее эффективно), от КПП во все стороны летят мелкие обломки, пулемет замолкает, а через некоторое время одна из боевых машин своим клиновидным носом напрочь выносит железные ворота. Периметр прорван. Одновременно с этим внутрь лагеря десантируются бойцовые остроухие из состава бортового десанта «Шершней», чтобы ударами двуручников наотмашь и короткими очередями пистолетов-пулеметов быстро привести охранников лагеря к положению «никто никуда не идет». И тут же в небе над «Красными казармами» бело-желтым светом вспыхивает осветительный шар, яркий, как второе солнце. Все. Лагерь военнопленных Дулаг-314 захвачен, сопротивление охраны подавлено, пришло время реализовать плоды победы.

И на все это с ужасом и недоумением, щурясь от неожиданного яркого света, смотрят внезапно разбуженные и ошеломленные военнопленные. Люди, внезапно захватившие их узилище, вроде бы общаются между собой на чистом русском языке со специфическими армейскими оборотами, но по внешнему виду и манерам ничуть не смахивают на типичных красноармейцев. Впрочем, не похожи они и на кадровых военнослужащих старой царской армии, и на немцев, на которых пленные уже успели насмотреться. Впрочем, на этом еще ничего не кончается: безжалостные пришельцы приказывают пленным построиться в колонну по четыре и покинуть территорию лагеря через выбитые ворота. Быстрее, быстрее, быстрее! И те подчинятся, ибо немцы уже вбили в них рефлекс беспрекословно выполнять команды вооруженного конвоя. Однако идти им недалеко. Сразу за воротами этих людей ждет тускло светящаяся арка портала, а за ней – другой мир и новая жизнь. Тех, кто не имеет сил идти, потом соберут и отправят в госпиталь на носилках, а единичных персонажей, считающих, что в немецком плену им будет лучше, чем среди своих, а потому прячущихся по разным темным углам, найдут и прикончат как собак.

На востоке уже разгорается багровая полоса зари нового дня, а тут, на территории крепости, стоит звенящая тишина. Не слышно даже обычного в предутренние часы отдаленного лая собак и кукареканья петухов, потому что Тузиков и Шариков немцы стреляют просто с фанатическим исступлением, а всех петухов они съели еще в первые дни войны. Впрочем, сейчас вчерашние покорители Европы из состава 45-й пехотной дивизии уже приведены к общему знаменателю и скидывают с себя последние портки, чтобы вскоре отправиться на Красную площадь изображать собой первый в истории этого мира гей-парад.

Трофеи, надо сказать, просто эпические. Помимо дивизионного артполка на конной тяге, нашей добычей стали двенадцать восьмидюймовых мортир вместе с тягачами, артиллерия двух пехотных полков, двенадцать тысяч винтовок Маузера, больше тысячи пулеметов МГ, а также боеприпасы ко всему этому богатству. Вдобавок к этому в городе на трофейных складах обнаружилось пятнадцать тысяч винтовок Мосина, тысяча двести пулеметов (из которых две трети – это пехотные «дегтяри»), пятнадцать трехдюймовок, двадцать семь восьмидесятимиллиметровых минометов, тринадцать шестидюймовых гаубиц модели 1910 дробь тридцатого годов, пять 37-мм автоматических зениток и сорок шесть «сорокапяток». К сожалению, боеприпасов ко всему этому стреляющему добру имелся только самый мизер, ибо их высокоумный генерал Павлов и его штабные распорядились хранить подальше от войск, на армейских и окружных складах.

Гораздо полезнее были сто семь полевых кухонь, пятьдесят обозных телег, около восьмисот голов коней, а также значительные запасы продовольствия и фуража: горох, лапша, пшено, мука, ячмень и пшеница. Самым ценным приобретением можно признать десять тонн мыла и две тонны чая (ибо все это нам приходится приобретать в мире русско-японской войны за звонкую монету), а самым бесполезным – семьсот пятьдесят тонн спирта и водки, которые следует либо уничтожить, либо раздать местному населению. Впрочем, как доложил капитан Трегубов, из цистерны спирта, обнаруженной на станции, с некоторыми желирующими добавками может получиться неплохой огненный фугас-ловушка. Но таких добавок у нас нет, и морочиться с их изготовлением некогда. Еще до полудня мы должны отступить отсюда на исходные позиции, а потому все, что в самые кратчайшие сроки нельзя перетащить через порталы, стоит бросить без всякой пощады, ибо овчинка не стоит выделки. Люди – все, а материальные ценности по сравнению с ними – ничто.

При этом самые ценные люди у нас те, что до сих пор не прекратили сопротивления даже в руинах того, что они пытались защитить. Их тоже немного достало депрессионным излучением, но, несмотря на это, моя сущность бога священной оборонительной войны ощущает их решимость драться до конца, хотя и драться им уже не с кем. От мысли открывать порталы в казематы и лично лезть знакомиться я уже отказался; появилась идея получше, навеянная нашим первым магическим опытом во время Битвы у Дороги в мире Содома. И вот я открываю портал в Тридесятое царство, и оттуда на руины Брестской крепости ко мне приходит вся наша магическая пятерка, а рядом мелко семенит суставчатыми ножками механический генератор магии. А вслед за ними появляются наши первопризывные амазонки под командой Змея, а также Агния, которая держит в руках священное знамя 119-го стрелкового полка, вернувшееся к своему истоку.

Никто из нашей пятерки, даже Анастасия, не чувствует себя чужим в этом месте боли и неистового героизма нашего народа. По моей просьбе Колдун составил заклинание Мобилизации, в котором мой Призыв смешан с Поддержкой, чувством локтя со стороны неистовой Кобры, материнской любовью и нежностью Птицы, одобрением Анастасии и благодарностью грядущих поколений со стороны Димы-Колдуна. Все встали в круг и взяли друг друга за руки, я мысленно поворачиваю ключ – и мы все вместе, хором, начинаем петь «Священную Войну», призывая к себе всех тех, кто не сдался и намерен бороться до конца. Если все получится, то в будущем, при соответствующем уровне мотивации большого количества поющих людей и накачки магией, это будет просто страшное оружие, способное изменять судьбы целых миров.