Каин еще не родился Чадович Николай

Пролог

«Журналист» и «ученый»

Отыскал я, значит, нужный кабинет, постучал вежливо и вхожу. В приемной никого: седьмой час, секретарша, понятное дело, уже отбыла. В полном соответствии с трудовым законодательством. Тогда я по ковровой дорожке прямиком к следующей двери. Опять стучу, опять вхожу.

— Здравствуйте, — говорю с порога. — Журнал «Эврика». Заведующий отделом горизонтов и проблем науки Авдей Сычев.

На самом деле по паспорту я Саша Анохин. Александр Васильевич, если хотите. Для своих — просто Саня. В редакции я всего вторую неделю. Самое ответственное дело, которое мне там пока доверяют, — это откупорить тюбик с клеем. Даже при галстуке и в очках «Сенатор» вид у меня не очень импозантный. Об этом, кстати, мне и Авдей Кузьмич на инструктаже говорил. А еще он сказал: «Ты, Санька, главное, не тушуйся. Внешность — дело второстепенное. Самый толковый журналист, которого я знал, больше всего был похож на грузчика из бакалейной базы».

И точно! Хозяин кабинета (судя по табличке на дверях — член-корреспондент, доктор физико-математических наук и профессор), услыхав фамилию автора знаменитой статьи «Мои встречи со снежным человеком», чуть не подпрыгнул в своем кресле.

— Рад, очень рад! — воскликнул он с таким энтузиазмом, словно перед ним предстал, по крайней мере, директор универсама «Центральный». — Давно мечтаю познакомиться!.. Хотя, признаться, я представлял вас себе несколько иным…

Ну вот, начинается! Со слегка обиженным видом я полез во внутренний карман пиджака, где у меня кроме проездного билета на автобус, газовой зажигалки «Ронсон» (взятой, как и очки, для солидности) да всяких бумажек ничего не имелось. Прием, конечно, наивный. На милицию и персонал детских учреждений давно не действует. Но с научной и творческой интеллигенцией иногда проходит.

Так и есть — профессор вскочил, руками замахал:

— Ну что вы, что вы! Садитесь, прошу вас!

Я присел, и хотя волнение, вкупе с чужими линзами, мешало мне сосредоточить взор на чем-либо определенном, все же отметил про себя, что профессор удивительно молод. Ну от силы лет на десять старше меня. А может, и того не будет. Интересно, когда же это он все успел? Ведь говорил же я себе тысячу раз — брось без дела шататься по улицам и в выходные спать до обеда, берись за ум… Тоже мог бы уже профессором стать. Или, в крайнем случае, завотделом горизонтов и проблем… Как Авдей Кузьмич.

— Если не возражаете, приступим к делу, — эту фразу я заранее отрепетировал дома перед зеркалом.

Профессор кивнул и для чего-то приподнял лежащую перед ним папочку. В кресле он сидел как-то странно — боком. То ли еще не привык к нему, то ли уже успел заработать в нем геморрой.

Я тем временем небрежным жестом раскрыл блокнот. Все вопросы, которые настоящий Авдей Сычев собирался задать профессору, были записаны там в столбик. Под каждым вопросом оставались три чистых строки для ответа. Профессор славился своим лаконизмом не менее, чем любовью к парадоксам. Глядя поверх очков, я прочел первый вопрос: «Ваша точка зрения на истинное положение человечества во Вселенной?»

Профессор отодвинул папочку еще дальше, и я увидел, что под ней лежит какая-то бумага. Ученый посмотрел сначала в эту бумагу, потом в потолок, потом снова в бумагу и, наконец, глубокомысленно изрек:

— Наука — попытка человека внести некий порядок в хаос природы. Поскольку никакого хаоса не существует, а имеется высший, недоступный нам пока порядок — наука является не чем иным, как самообманом.

По мере того как профессор говорил, голос его становился все менее и менее уверенным. Закончив, он выжидательно посмотрел на меня и уже совсем растерянно спросил:

— Ну что — не то?

— Не то… — не менее растерянно пробормотал я. — Про науку у меня вопросы в конце.

Вот так да! Вот так профессор! Попал, как говорится, пальцем в небо.

— Тогда попробуем что-нибудь другое… — он снова уткнулся в свою бумажку. — Может быть это: «В настоящее время человек представляет собой основной дестабилизирующий фактор среды»? «Человека» можно заменить на «человечество», а «среду» — на «Вселенную». Подходит?

— Подходит. Одну минуточку… Записываю… Так, следующий вопрос: «Расскажите коротко о главных направлениях ваших исследований?»

— Сейчас, сейчас… — вся его шпаргалка была покрыта размашистыми неразборчивыми строчками, и профессор, кривясь и морщась, пытался разобраться в них. — Ага! Вот: «Следует уяснить, что с точки зрения многомерного мироздания наша Вселенная не что иное, как сверхтонкий блин, один из бесконечного множества точно таких же или почти таких блинов. Причем каждая мини-Вселенная как бы свернута по отношению к любой другой, что полностью исключает какие бы то ни было взаимные влияния. Цель нашей работы — заглянуть, а если удастся, то и проникнуть за естественную границу нашего мира, проще говоря — в иное пространство».

— Подтверждаются ли ваши идеи практически?

— Безусловно! — профессор оторвался наконец от бумажки. — Установка для исследования сопредельных пространств уже действует.

— Тогда еще вопрос: «Что означает в философском плане…»

— Подождите, пожалуйста! — взмолился вдруг мой собеседник. — Вот тут все написано. Ответы на любой ваш вопрос. Только очень уж неразборчиво. Можете пользоваться.

— Так значит, вы не профессор? — дошло, наконец, до меня.

— Нет, я здесь лаборантом работаю, — сознался парень, и кончики ушей у него при этом покраснели. — Профессор час назад улетел на симпозиум в Сидней. Уж извините, товарищ Сычев, что так получилось.

Ага, подумал я. С тобой все ясно! Видать, в юные годы тоже по улицам любил шататься, науку игнорировал — так и остался у серьезных людей на побегушках. Нечего теперь расстраиваться, сам виноват.

— Анохин моя фамилия, — сказал я. — А зовут Саней. И я под чужого дядю сегодня работаю. Авдей Кузьмич тоже улетел. Правда, не в Сидней, а поближе. Свидание у него с любимой женщиной. В редакции он никому, кроме меня, не доверяет. Говорит: «Один только ты, Санька, под меня еще не копаешь».

— Володя, — представился лаборант. — Насчет Сиднея, я, конечно, пошутил. Профессор дома спит. Сутки напролет работал. Знаете ведь, как у них со временем.

Тут нам обоим сразу полегчало. Я узел на галстуке расслабил и очки снял. А он в кресле развалился и ноги на журнальный столик положил.

— Что же тогда получается? — чуть не хохочу я. — Ты не настоящий! Я не настоящий! Может, и установка ваша не настоящая?

— Ну нет! — успокоил он меня. — Тут все как надо. Испытано, одобрено и защищено патентами. У шефа, считай, уже Нобелевка в кармане. Было бы желание, можно хоть сейчас — ф-ф-р-р — и улететь в сопредельное пространство.

— И был там уже кто-нибудь?

— Ты что! Мы же о нем почти ничего не знаем. Так черт знает куда можно попасть. Ведь там все иное может оказаться: и гравитация, и время, и даже структура материи.

— Может, хоть кота или собаку запускали?

— Исключено! А вдруг в том пространстве люди всего с палец величиной? Представляешь, что наш кот может натворить?

— Выходит, изобрели машинку, а она ни туда ни сюда?

— Почему же? — парень, вроде, даже обиделся. — Эксперименты идут полным ходом. Строго по плану. Из сопредельного пространства уже получена одна молекула газа. Изучается.

— А глянуть на нее можно?

— На молекулу?

— Нет, на вашу установку.

— А мы, считай, прямо в ней и находимся. Тут на каждом этаже ее узлы. Но все основное, конечно, под землей… Ключи от главного зала я могу взять… Да только посторонних туда водить не положено.

— Какой я посторонний? Я же пресса! Нас даже в роддом без халатов пускают.

— Ну если так… Только чур — об этом никому!

— Что за вопрос, коллега!

Лифт оказался прямо в профессорском кабинете. В смежной комнате. Очень удобно. Через пару минут мы были там, где нужно. Гляжу — коридор бетонный, как в бомбоубежище, а в самом его конце одна-единственная дверь. Мой парень прямо к ней подошел и сначала какие-то кнопочки потыкал. В окошечке над дверью шестизначный номер загорелся. Понятно — сенсор. У меня в телевизоре такой есть. Только уже давно не работает.

После этого лаборант ключ достал и в замочную скважину вставил. Я такого ключа отродясь не видал — обыкновенная гладкая пластинка длиной с палец. Ясно сразу — с большим секретом замок. А парень, видно, молодец, раз профессор ему не только свои каракули доверяет, но и ключи тоже.

В общем, заходим мы в этот самый главный зал. Холодно. И пахнет как-то странно — не то горелой изоляцией, не то канифолью. А может, озоном. Я, правда, сам этого газа никогда не нюхал, но моя родная жена как только в лес хотя бы на полметра зайдет, так сразу и вещает: «Ох, чудненько! Оз-зон!»

Верхний свет не горит. Но не очень темно. Глазки зеленые на приборах мигают, всякие экраны от потолка до пола светятся. Когда-то я в этом хозяйстве неплохо разбирался. Как-никак почти три года в кружок радиолюбителей ходил. Любой телевизор мог разобрать. Теперь, правда, подзабыл многое. Хотя резистор от транзистора отличу.

— Ну вот, любуйся! — сказал лаборант и по залу гордо так прошелся. Вроде как петух по курятнику. Рисуется. Профессором себя воображает. — Это центральный пост управления. Здесь регистрационно-следящий комплекс. А там — контактная площадка. Оси пересечения пространств как раз на ней и находятся.

Смотрю — в дальнем конце зала на толстенных пружинах какая-то платформа установлена. Никелированная вся. Сразу видно, без халтуры сделана. А на ней чего только нет! Какие-то баллоны, аппараты, кабели, штучки всякие непонятные. Глаза разбегаются!

— А поближе посмотреть можно? — спрашиваю я почему-то шепотом. Понимаю, что никуда он от меня, голубок, уже не денется. Как говорится: «Влез по пояс — полезай по грудь».

— Если только посмотреть… — замямлил он.

Ломается. Можно подумать, что он девица, а я хахаль.

— Но только руками ничего не трогать! Обещаешь?

— Что за вопрос! Обещаю!

И вот я уже на площадке. Жаль, фотоаппарата нет. Запечатлел бы кадр для потомства: «Александр Анохин лично осматривает первую модель установки для исследования сопредельных пространств!»

Постоял я немного на площадке, и вдруг такая тоска меня разобрала. Ведь глупости все это. Детство. Как сейчас помню, было тогда мне лет пять или шесть, залезешь, бывало, в кабину машины, руль покрутишь, побибикаешь — удовольствие! А потом придет шофер, сгонит тебя с сидения, заведет мотор и укатит куда-то в светлые дали. А ты останешься — маленький, сопливый, со всеми своими детскими неприятностями на душе. Вот так и здесь! Придет время, и встанет на это место кто-то вышколенный, натренированный, щелкнет вот этим тумблерочком, нажмет вот эту кнопочку, а еще лучше — эту… такая она красивая, красненькая, отрапортует четко: «К выполнению государственного задания готов!» — и сиганет в другое измерение. А пока он там прохлаждается, ему одних командировочных по триста рублей в день начислять будут. Семье дачу двухэтажную дадут, а каждому родственнику по новой квартире. А если он еще и живым оттуда вернется, тогда все — будущее обеспечено! Банкеты, ордена, звания, цветы и женщины. А я, если, конечно, выпускающий разрешит, буду лепить его цветные портреты на макет журнальной обложки. И все только потому, что не мне, а ему эту кнопочку нажать доверили… Ну и тугая же она, аж палец занемел!

Вздохнул я горько и полез с платформы. Да не тут-то было! С размаху лбом во что-то твердое ударился, как-будто передо мной вдруг стена стеклянная оказалась. Сунулся я в другую сторону — то же самое. Только уже не лбом, а вытянутыми руками уперся. Вот тебе и на! Попался, как сом в вершу.

— Але! — закричал я лаборанту. — Эй! Брось шутить! Выпусти!

У парня сразу рот раскрылся. Симпатичный парень, ничего не скажешь, только уж очень у него нижняя челюсть здорова — ну прямо галоша. Пол-лица занимает.

— Ты трогал что-нибудь? — спросил он, чуть не плача.

— Ничего я не трогал! Очень нужно… А что это такое красное у тебя за спиной мигает?

Обернулся он, а потом снова на меня уставился. Молчит. Только совсем белым стал. Это даже при свете красной мигалки заметно.

— Ты только, пожалуйста, не шевелись, — жалобно сказал он. — Стой как стоишь. Я сейчас что-нибудь придумаю.

— Да ты хоть объясни, что случилось? — заорал я с платформы. — Что мне тут, до самой пенсии быть?

— Нет, всего пятьдесят секунд осталось. Потом ты в сопредельное пространство переместишься.

Поплелся он к самому большому пульту, но что-то-очень уж неуверенно. Подошел и встал. Смотрит на него, как тюлень на сноповязалку. Руку к какому-то рычагу потянул, потом отдернул. Надписи на пульте стал читать. Ну, это уже полный завал! Наверное, не лаборант он совсем! Вахтер какой-нибудь или, вообще, дежурный сантехник!

Идут, значит, эти последние секундочки, а я, как дурак, на одной ноге стою, руки в стороны раскинув. Ну что твоя балерина! «Танец умирающего козла!» И вдруг все — потухли красные лампы. Темнота наступила. И даже не темнота вовсе, а какие-то желтые сумерки. Как-будто я в бассейне с подсолнечным маслом оказался. Опустил я осторожно ногу, руками вокруг пошарил — вроде бы уже нет стеклянной стены. Может, все же сумел меня этот недотепа выручить?

Постепенно желтая муть стала редеть. Прямо над головой у меня висело горячее яркое пятно. Лампа? Нет… Скорее — Солнце. Сквозь золотистый, прозрачный, как платьице из кисеи, туман я уже различал голубое небо и пышную зелень деревьев. А ведь, когда я шел в институт, на улицах горели фонари и валил мокрый снег. Пальто и шапка мои в гардеробе остались. Где теперь этот гардероб? Где улица Академическая, дом два, корпус четыре?..

Я стоял по колено в траве, а вокруг был лес, хоть и густой, но не очень высокий. Только одно-единственное дерево, росшее особняком, казалось, доставало до самого неба. Среди цветов, похожих на тарелки из антикварного сервиза, порхали бабочки, похожие на разноцветные абажуры. Где же это я?.. Непривычно огромное, янтарного цвета солнце почти не слепило глаза. Я без труда различал его зернистую структуру, которая бурлила и перемешивалась, словно закипающая гречневая каша. Так где же я? Это не Земля? Это…

Вот, значит, какое оно — сопредельное пространство!

1. В рай с чёрного хода!

Если моя покойная бабушка была права, и где-то все же существует рай, то это именно то место, в котором я очутился.

Относительно рая болтают много всякого. Считается, что являться туда положено голышом и без багажа. За этим, якобы, внимательно следят специально назначенные апостолы, денно и нощно несущие вахту у райских врат. Все наше прошлое, настоящее и будущее у них как на ладони. Им начхать на земные регалии, деньги и блат.

Со мной дело обстояло несколько иначе. Проник я в рай не совсем обычным путем — то ли через черный ход, то ли вообще через дырку в заборе. Поэтому никто не взвешивал мою душу на безмене и не тыкал в мое тело огненным мечом. Ничего хорошего от этого, думаю, не получилось бы.

Да и экипирован я был внушительно. Не в пример другим соискателям райского блаженства. При мне и на мне, кроме уже указанных очков, зажигалки и галстука, имелось еще: шерстяной костюм, сорочка, зимние полусапожки, некоторые другие предметы туалета, связка ключей, носовой платок и семь рублей денег мелкими купюрами.

Видимый мне участок рая был совершенно безлюден, чего, впрочем, и следовало ожидать. Очевидно, поток праведников, достаточно жидкий уже во времена поэта Данте, в наш просвещенный век иссяк окончательно.

Однако все прочие атрибуты рая, как то: теплый душистый воздух, мягкая изумрудная трава, чистое голубое небо, звенящие хрустальные ручьи — имелись. Кусты росли правильными шарами. На одних и тех же ветках распускались цветы, зеленели завязи и наливались соком крупные красные ягоды. Примерно в сотне метров от меня, за неширокой рекой возвышалось огромное дерево, чем-то отдаленно напоминавшее наш дуб. Его ствол, лишенный дуплистых язв и заскорузлой коры, блестел на солнце, как гранитная колонна. На нижних ветках гроздьями висели плоды, похожие на ананасы.

В общем, все было в точности, как и положено в раю. Уж в этом вопросе я разбираюсь. Спросите — откуда? Конечно же, не от бабушки. Она, бедная, рай чем-то вроде санатория для ветеранов сцены представляла. Дескать, ходят там все в белых халатах и под арфу целый день хором псалмы поют. Ясно, что в такой рай нормального человека не заманишь. Идея райской жизни может иметь успех только в том случае, если в ней будут представлены именно те блага, которых не хватало в земной юдоли. К примеру та же бабушка, коротавшая свои последние годы на восьмом этаже блочного дома, страстно мечтала иметь корову. Следовательно, в раю ей обязаны выдать в безвозмездное пользование буренку-рекордистку, сорок соток сенокоса, сарайчик и все остальное, включая электросепаратор и маслобойку. Список того, чего не хватает в этой жизни мне, значительно обширнее, и я не хотел бы сейчас на этом останавливаться.

Это я к тому рассказываю, чтобы все поняли — райскую обстановку я не понаслышке знаю. Имеется у меня картина, «Сад Эдема» называется. Говорят, голландской школы. Не знаю, на какой свалке ее один забулдыга из нашего двора нашел. С меня он сначала бутылку потребовал, но потом и за так отдал. Лильке, жене своей, я сказал, что это подлинник, в 1812 году французскими мародерами из Кремля украден и до сих пор Интерполом разыскивается. Поверить она мне, может, и не поверила, но за недостачу пятерки с аванса не очень корила. Поскольку на картине мелкие повреждения имелись, да и вообще, моя квартира не музей, мы этот «Сад Эдема» на даче пристроили. Так что в последнее время я райскими пейзажами по три-четыре раза в неделю любуюсь, а в случае скандалов с женой — даже чаще.

И что интересно — почти все на той картине в точности, как здесь. И дерево высокое имеется, и кустики подстриженные, и ручейки, и прочая оранжерейная природа. Но кое в чем и разница есть. На полотне всякая живность изображена, от индюка до тигра. А тут наблюдается почти полное отсутствие фауны. Были бабочки, да и те куда-то улетели. Даже комары не кусают. Хотя они в раю, возможно, и не предусмотрены. Но я достаточно твердо стою на позициях материализма, дарвинизма и эволюции, привитых мне в средней школе, и поэтому понимаю — там, где есть ягодки, будет и тот, кто ими лакомится. А на каждую дюжину вегетарианцев обязательно найдется один любитель мясного. Круговорот веществ в природе. Ягодка — птичка — лисичка — потом жучок-червячок — и снова ягодка.

И не исключено, что какая-нибудь не очень крупная, обделенная силой и проворством тварь уже успела пораскинуть скудными мозгами о своей невеселой доле, встала с горя на задние лапы, в передние взяла палку покрепче и начала подгонять природу под свое понимание жизни.

Короче, не может быть, чтобы в таком приятном местечке не завелись уже люди. Даже на моей картине Адам с Евой изображены. Под деревом. В полном неглиже. Поскольку на полотне в том самом месте дырка имеется, понять, чем конкретно занимаются наши прародители, совершенно невозможно. То ли они еще пребывают в чистоте и невинности, то ли уже вкусили запретный плод и предаются первородному греху.

Ну в общем, все это, конечно, так, болтовня. Сначала я, если честно сказать, здорово испугался. В чужой стране одному оказаться и то не сладко. А тут — чужое измерение! Это же от родной Земли дальше, чем любая звезда. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Однако немного успокоившись, я понял, что все не так уж и плохо. Людей в беде у нас не положено бросать. За то, что невинного человека в другое измерение упекли, никто по головке не погладит. Придет профессор утром в институт, быстренько во всем разберется, придурковатого лаборанта (а может, сантехника) с работы турнет и направит все научные силы на организацию спасательной экспедиции. Так что, думаю, ждать мне осталось недолго. Денька два-три. Ну, от силы неделю. Воды здесь хватает. А кормиться можно и ягодами. Да и ананасы на дубе выглядят весьма аппетитно.

Я сорвал горсть ягод и осторожно пожевал их. Они оказались очень сочными, но жгучими, как перец. Ничего, сварим. Из крапивы суп делают. Я похлопал по карману, проверяя, на месте ли зажигалка. Жаль, что сигареты в пальто оставил, на профессорские понадеялся.

Повесив пиджак на куст и разувшись, я прилег на траву. Ягодки определенно были какими-то хмельными. Голова приятно кружилась, мысли приходили легкие и радостные. Как тут ни крути, а все же я первый путешественник в сопредельное пространство. Такое не скоро забудется. По крайней мере, не при моей жизни. «Сенсация! Репортаж нашего сотрудника Александра Анохина из потустороннего мира!» Короче, хочешь не хочешь, а придется меня после возвращения назначить никак не ниже, чем завотделом. А что? Не глупей я того же Авдея Кузьмича. Хоть и четвертый курс заочного никак не могу закончить. Впрочем, начхать мне теперь на журнал. Я лучше докторскую тискану. «Некоторые аспекты вкусового и обонятельного восприятия многомерного мира». Институт или кафедру я, конечно, не потяну. А вот на зама по общим вопросам, пожалуй, соглашусь. Только как с Лилькой быть? Не может она соответствовать моему новому положению. Вульгарна и языкаста. Может, развестись? Нет, неудобно. Скомпрометируюсь. Ладно, так и быть — пусть живет при мне. Греется, так сказать, в лучах чужой славы. А я себе на каждом континенте, кроме Антарктиды, конечно, по любовнице заведу… Вот в таких сладких мечтаниях я и уснул.

2. Волк — он и в раю волк

Проснулся я, как после грандиозной попойки, с жуткой головной болью и невыносимой жаждой. Еще не открыв глаза, я понял, что резкие движения мне сейчас противопоказаны. Мои насквозь отравленные внутренние органы за время сна кое-как приспособились к горизонтальному положению тела, и все попытки шевельнуться, а тем более встать, мгновенно вывели бы их из равновесия. Со стоном я разлепил веки и очень долго тупо рассматривал окружающий пейзаж, пытаясь понять, где я и что со мной случилось.

В конце концов до меня все же дошло, что место, в котором я оказался, не имеет ничего общего ни с моей квартирой, ни с комнатой Таньки (есть у меня одна такая знакомая), ни с палатой вытрезвителя. Может, я подрался с кем-нибудь, получил по мозгам и сейчас брежу в реанимации? А может, я уже умер и пребываю в загробном мире? Нет, это исключено. Для ада здесь чересчур светло, а рай мне давно не грозит… Лет этак с пятнадцати.

Едва я подумал про рай, как кое-какие разорванные цепочки в моей голове стали соединяться. Сначала я вспомнил красные ягодки. Потом — дуб. Потом — желтый туман. А немного погодя и все остальное: недоумка-лаборанта, платформу на пружинах, стеклянную стену.

Жгучий привкус перца все еще драл мне язык и нёбо. Вот тебе и ягодки! У-у, проклятые!.. Ведь всего штучек пять съел, а по башке шибануло, как от бутылки спирта.

С великими трудами и муками я все же дотащился до ручья. Вода была холодной, чистой и вкусной, как газировка. Слегка притушив пылавший в моей утробе пожар, я несколько раз обмакнул голову в ледяную искристую струю. После этого полегчало. В черепке еще шумело, но мысли стали ясными и какими-то отрешенно-жестокими.

Самому мне отсюда ни за что не выбраться. Это ясно. Легче вон тот дуб голыми руками вырвать. Вопрос — смогут ли меня отсюда вытащить другие? Трудно сказать. Наука, конечно, сильна, но не всесильна. Попробуйте выпущенный из пушки снаряд вернуть обратно в казенник с полдороги. Не получится! Вот так и я — лечу сейчас на манер этого снаряда сквозь миры и пространства, все дальше и дальше от Земли, от своего родного измерения. И с каждой минутой мои шансы на возвращение уменьшаются.

Что же я буду здесь делать — совершенно один, без оружия, без инструментов, без теплой одежды? Ведь я ничего не знаю об этом мире. Бывает ли здесь зима? Водятся ли крупные хищники?

Нет, я не Робинзон Крузо. Уж себя-то я знаю. Долго в одиночку не протяну. Разучусь говорить, сойду с ума, стану животным. Чем так — лучше вниз головой с дуба! А еще лучше — нажрусь пьяных ягод. Пары горстей, наверное, вполне хватит… Хочу домой! Хочу к Лильке! Не надо мне никакого рая!.. У, гадина лаборант, попался бы ты мне сейчас!..

Чувствуя себя несчастным и раздавленным, я побрел к реке, куда впадал ручей. Даже про пиджак и полусапожки забыл. Трава была мягкой, как пуховое одеяло, теплый воздух благоухал дезодорантом «Фиджи». Но все это я ощущал как бы со стороны. Я был совершенно чужим здесь. И все вокруг было чуждо мне.

Прямо в зените, почти не шевеля крыльями, парило несколько огромных птиц. Яркий солнечный свет мешал рассмотреть их. Мне они казались черными крестами, распластанными в жаркой голубизне неба. Птицы, наверное, уже заметили меня и поняли, что я не жилец на этом свете. Точно так же стервятники в пустыне кружат над отбившимся от стада беспомощным ягненком.

Слева хрустнула ветка. Верхушка одного из деревьев дрогнула, словно кто-то осторожно тряхнул ее. Подойдя поближе, я увидел двух красивых миниатюрных козочек. Встав на задние ножки, они щипали с дерева листья. Заметив меня, козочки мгновенно оцепенели, потом дружно пискнули и высокими прыжками помчались прочь.

Шашлык побежал, вяло подумал я. Да только поймай его попробуй. А чего они такие пугливые? Не должны они людей бояться. Как это у классика: «Там на нехоженых дорожках следы непуганых зверей…» А эти, выходит, пуганые? Кем? Надо разобраться…

Кстати, а почему я вдруг решил, что здешний край дик и безлюден? Только потому, что мне сразу не отдавили ногу в толпе? Представляю, какое впечатление сложилось бы о Земле у какого-нибудь инопланетянина (или, скажем, — инопространственника), окажись он в пустыне Сахара. Кусал бы, наверное, в тоске свои щупальца и клял, как и я, свою пропащую жизнь. Мир этот огромен, а я практически ничего здесь не видел. Может быть, по опушке леса проходит десятирядная автострада, а с вершины дуба открывается вид на огромный город? Пусть в нем живут даже не люди, а разумные пауки — как-нибудь столкуемся. Главное — город, центр цивилизации. Там обязательно разберутся, что к чему. Уж где-где, а в городе я не пропаду! Кстати, многие сейчас вовсю клянут городскую жизнь. Дескать, и тесно, и шумно, и воздух не тот. Я этим крикунам ни на грош не верю. По крайней мере, ни один из них город на деревню еще не поменял. Мотнется на дачу или в турпоход — и обратно в шум и тесноту. Я вот уже скоро тридцать лет живу в неблагоприятных городских условиях — и ничего. Даже в весе регулярно прибавляю. Или с другой стороны к этому вопросу подойти. Помню, послали нас лет пять назад на картошку. Деревня — двадцать дворов. Глушь — дальше некуда. Радио туда подвели, а электричество еще нет. Раз в неделю подъезжает автолавка. Спички, соль, хлеб. Кино — в среду и субботу от дизельного генератора. Баня — кто как сумеет. Туалет — в любом ближайшем леске. Зато тишина! Воздух! Оз-зон! Нет, я лучше хлором буду дышать, только подавайте заодно и другие достижения цивилизации.

Итак, вперед! На поиски городов! Вот только обуюсь и пиджачок прихвачу.

Но не успел я сделать и пяти шагов, как какой-то очень крупный зверь вышел из кустов и встал прямо на моем пути. Несомненно, это был волк. Серый матерый волчище, с совершенно седым загривком, весь в клочковатой свалявшейся шерсти. Я узнал его сразу, хотя никогда раньше волков не видел. На воле их не очень-то встретишь, а в зоопарке я сразу бежал к клеткам с более экзотичными зверями. Конечно, он был похож на собаку. Но не более, чем чемпион мира по боксу в полутяжелом весе похож на какого-нибудь замухрышку-бухгалтера.

Не знаю почему, но у меня сложилось впечатление, что волк оказался здесь не случайно. Его бока ходили, как кузнечные мехи, язык свешивался наружу. Волк смотрел на меня безжалостно и мудро. Такие, как я, всегда были его врагами. Он ненавидел меня и всю мою родню уже очень давно, может быть, тысячи лет. Ему не нужно было угрожающе рычать, скалить клыки и рыть лапами землю, то есть готовиться к схватке. Смертельная схватка была его стихией, нормальным образом жизни.

И сейчас он медлил не потому, что боялся. Он просто ждал моих действий, прекрасно зная, что контрприем бывает результативнее любого приема. Поняв, что я не собираюсь нападать первым, он молча и стремительно бросился на меня.

Совершенно инстинктивно я попятился, зацепился за что-то и упал, задрав ноги. Тяжелое, деревянно-твердое тело ударило меня, как таран. Я вдохнул смрадный звериный запах. Где-то возле самого лица щелкнули челюсти. Не знаю, как мне удалось встать, откуда вдруг взялись быстрота и сила. Видимо, в каждом человеке до поры до времени тоже дремлет зверь. Волк прыгнул снова, без всякого труда сбил меня с ног, но вцепился почему-то не в горло, а в штаны, благо они были модные, с большим запасом на бедрах и ягодицах. Я кое-как выкарабкался, вскочил, изо всей силы рванулся и, оставив почти всю нижнюю часть своего туалета в волчьих зубах, полетел с берега в речку.

Первое ощущение было такое, как-будто я с головой окунулся в кипяток. Ледяная вода на мгновение ослепила и оглушила меня, но я тут же ногами нащупал дно. Волк не последовал за мной, и нетрудно было догадаться, почему именно. Холод пронзил мой мозг, проник буквально до селезенок, резанул по кишкам.

Зверюга оскалил желтые влажные клыки и коротко пролаял. Кусты у меня за спиной затрещали. Я оглянулся и увидел еще одного волка — чуть помельче первого, с черной спиной и надорванным ухом. Ловушка захлопнулась.

Да, теперь мне уже никуда отсюда не деться. Выбор не очень велик — утонуть в речке или попасть на обед к волкам. В качестве главного блюда. Ни то ни другое, меня, конечно, не устраивало. Эх, ружьишко бы сейчас. Или хотя бы самый обыкновенный кол. Доконали вы меня, сволочи! Ну и черт с вами. Грызите меня волки, жрите рыбы, клюйте вороны! Вольемся в круговорот природы. Дадим жизнь цветкам и мошкам. Только бы скорее! Только бы не мучиться!

Со стороны дуба раздался низкий глухой вой. Ага, волкам подходит подмога! Жалко мне вас, серые! На всех меня не хватит. По кусочку только и достанется.

И тут метрах в десяти выше меня по течению из кустов вышел человек. Загорелый, с длинной бородой и еще более длинными волосами.

Как и положено Адаму, он был совершенно гол.

3. Райская семейка

Стоя у самой воды, человек снова завыл. Интересно, что он хочет — напугать волков или, наоборот, приободрить? Появление нового действующего лица вроде бы не произвело на хищников особого впечатления. Молодой, опустив морду к самой земле, продолжал, как маятник, мотаться по берегу. Старый зло и отрывисто рявкнул на волосатика: отцепись, мол, не до тебя сейчас.

Человек отступил в кусты, так что осталась видна только его голова, и выдал целую арию на волчьем языке. Тут были и вой, и визг, и шипение, и фырканье. Мой седой недоброжелатель вскочил, шерсть на его загривке встала дыбом. Яростно рыча, он несколько раз крутнулся на одном месте, словно хотел поймать себя за хвост, а потом быстро, не оглядываясь, пошел прочь. Второй волк, не мешкая, последовал его примеру.

Человек вылез из кустов и неторопливо приблизился ко мне. С вину это был ничем не примечательный мужичок средних лет. Только очень уж нестриженный. Это придавало ему сходство не то с монахом, не то со знаменитым бас-гитаристом из популярного рок-ансамбля «Керогаз».

Остановившись напротив меня, райский житель задумчиво почесал за ухом, словно решая, стоит ли мараться, спасая меня, а потом заговорил. Речь его была немного сиплой, но внятной и убедительной, слова короткими и звучными. Каждую фразу он сопровождал быстрыми, очень выразительными жестами. Нетрудно было догадаться, что меня приглашают выйти на берег.

Я и рад бы — но уже ни рук, ни ног не чувствую. Впечатление такое, что у меня осталась только одна голова, а в этой голове медленно-медленно ворочаются какие-то неясные, тягучие мыслишки да тупо ноют все зубы одновременно.

Адам голосом и руками изобразил раздражение, буркнул в мой адрес что-то не совсем лестное и, ойкая от холода, полез в воду. Держась одной рукой за куст, он другой ухватил меня за волосы и отбуксировал на мелкое место. До травки я кое-как дополз сам, но уж тут-то мои силы исчерпались полностью и окончательно.

Адам на своем языке продолжал меня о чем-то выспрашивать, не забывая при этом время от времени ворочать мое почти бездыханное тело с боку на бок. Что б я, значит, на солнышке обсох. Со стороны глянуть — смешная картина! Я, цивилизованный человек, валяюсь в унизительной позе перед голым дикарем.

Вскоре Адаму надоело надрывать голосовые связки. Поднатужившись, он взвалил меня на спину и потащил в сторону, противоположную той, куда ушли волки. Тут мне стало совсем худо. Адам был мужик хоть и крепкий, но ростом не очень. Мой подбородок колотился о его лохматую макушку, а ступни волочились по земле. И вообще, неприятное это дело, когда тебя, словно мороженую свиную тушу, волокут куда-то в неизвестном направлении. А тут еще ноги стали отходить. Ощущение такое, как будто по тебе от пяток до поясницы пьяные ежики катаются!

Неважные мои дела. Если и останусь жив, двухстороннее воспаление легких обеспечено. На местную медицину надежды мало. Судя по внешнему виду Адама, тут не то что пенициллина, даже дегтя еще не изобрели. Да и спасатель мой особого доверия не внушает. Попробуй разберись, что у него на уме. Может, он собирается меня своим идолам в жертву принести? Или вообще на фарш пустить. Не исключено, что он с волками на паях работает. Те случайных прохожих в ледяную воду загоняют, а тонкий кулинарный труд возложен на представителей местного населения.

— Эй, дядя, — пробормотал я. — Куда ты хоть меня тащишь?

Он только фыркнул и еще быстрее попер. Не человек, а трактор «Беларусь». Я хоть и нахожусь почти в полной отключке, но по сторонам озираться не забываю — дорогу стараюсь запомнить. С Адама какой спрос — дитя природы! А мне пиджак и полусапожки совсем не лишние.

Скоро дуб из моего поля зрения скрылся, но другие ориентиры стали попадаться: пенек, из которого сразу три тоненьких деревца растут, узкий овражек, огромный замшелый валун.

Наконец Адам меня со спины сбросил. Приехали, значит. Котла с кипящей водой не видно. Идола, человеческой кровью измазанного, тоже. И на том спасибо!

Посреди чистенькой зеленой поляны (этот бы газон да на наше футбольное поле!) стоит домик не домик, а так — шалаш. Из лозы очень аккуратно сплетен. Поблизости ни забора, ни туалета, ни свинарника. Только всякие живописные коряги — вроде тех, что на выставке «Природа и фантазия» демонстрируют. И птиц кругом видимо-невидимо. Маленькие, как наши шмели. Красные, фиолетовые, белые — в глазах рябит. И все чирикают, чтоб им неладно было. Не видят разве, что человек кончается?

Тут занавески на дверях шалаша раздвинулись. Вышла оттуда женщина цветущего вида с волосами до пояса, а за ней безусый паренек допризывного возраста. Само собой, оба голые. Только шею женщины украшает ожерелье из сушеных ягод. Ева, значит. Кстати, я ее так себе и представлял. А вот паренек кто? Каин или Авель? Лучше, конечно, если Авель.

Стал Адам им что-то рассказывать. Про меня, как видно. Мальчишка явно перетрусил и обратно в шалаш залез. А Ева стоит в непринужденной позе, руки в крутые бедра уперла, локон покусывает, на меня то ли с жалостью, то ли с отвращением поглядывает. Конечно, зрелище я представляю малопривлекательное. Валяюсь перед дамой весь мокрый, в разорванной сорочке и почти без штанов.

Наконец она какое-то решение приняла, волосы за спину забросила, супругу сказала что-то и тут же свои слова жестом продублировала. Не то шкуру с меня содрать велела, не то на прежнее место отнести и там утопить. Уж очень у нее решительный жест получился.

Но здесь Адам свой характер показал. Голос повысил и бородой затряс. Рукой куда-то назад показывает, вроде как на чей-то авторитет ссылается. Они бы еще долго так спорили, но тут я чихать начал. Не сильно, но, наверное, очень жалобно. Ева ко мне наклонилась, лоб пощупала, вздохнула. Сказала что-то, но уже совсем другим тоном. Адам головой согласно закивал, схватил меня за микитки и прислонил к стенке шалаша. И давай они с меня последнюю одежду срывать. Минуты не прошло, как я остался в чем мать родила. Стою, шатаясь, бледный, волосатый, с вдавленной грудью и синим шрамом от вырезанного аппендикса на брюхе. Словом, совсем не Аполлон, а скорее полудохлая обезьяна из передвижного зоопарка.

Но хозяева мои очень довольны остались. Заулыбались даже, словно богатого родственника встретили. Адам меня по плечу похлопал, а Ева вытащила из кучи мокрого тряпья галстук и повязала мне на шею бантиком. Как собачонке.

И тут я вдруг такое облегчение почувствовал, как-будто всю жизнь о том только и мечтал, чтобы голышом по чужому измерению прогуляться.

4. Нектар и амброзия на ужин

Вскоре на меня навалился новый приступ чиханья. Из носа потекло. Ева вынесла из шалаша горшок с каким-то пойлом и подала мне. Теплое и почти безвкусное, оно вязало рот, как сок хурмы. Затем она стала растирать мои грудь и спину пучками жестких буроватых листьев. Через пару минут все мое тело горело, словно меня намазали скипидаром. Но постепенно зуд прошел, и я задремал на солнышке.

Проснулся уже на закате, совершенно здоровым. О купании напоминало только першение в горле. В мою честь на свежем воздухе был устроен скромный ужин. Состоял он из одного-единственного блюда — тех самых ананасов, которые я видел на дубе. Кроме того, перед каждым участником трапезы стоял небольшой горшок с питьем. Ни ложек, ни вилок, естественно, не было. Бедно живут мои хозяева. Где-то на уровне каменного века. Хотя на дикарей совсем не похожи. Особенно Ева. Ее хоть сейчас в кино снимай. Графиня или иностранная шпионка из нее, может, и не получится — личико простовато, зато на роль передового агронома, своей любовью перевоспитывающего отсталого председателя, лучшей фактуры не найти. Уж я-то в этих делах разбираюсь! Год на киностудии пожарником по совместительству работал. Да, что тут ни говори — лакомый кусочек достался Адаму.

О принятом здесь застольном этикете я не имел ни малейшего представления, поэтому наваливаться на ананасы не спешил. Дьявол знает, как их тут едят. Подожду Адама. Уж он-то не промахнется. Сразу видно — не дурак пожрать.

Однако начали почему-то не с еды, а с питья. Все у них не как у людей! Но зато напиточек — первый класс! Куда там нашему пиву или пепси-коле. Из чего они его, интересно, делают? Жаль только — посуда маловата.

Тут только я рассмотрел, что горшок вовсе не горшок, а просто-напросто плетеная корзина, обмазанная глиной. Сделано все, конечно, красиво, я бы сказал — по-авангардистски. Такой горшок и в музей не стыдно поставить. Но ведь супа в нем не сваришь! Ну неужели они, бедняги, даже огня не знают?

А тем временем Адам принялся за ананас. Выбрал самый крупный, очень ловко очистил и стал уплетать за обе щеки. Я, следуя его примеру, с помощью ногтей и зубов кое-как ободрал кожуру со своего плода, но первая же попытка отведать кусочек нежной светло-розовой мякоти закончилась плачевно. Брызги густого сока залепили мне все лицо. И не мне одному. Однако хозяева отнеслись к моей неловкости с милым равнодушием хорошо воспитанных людей. Адам тут же принялся обучать меня приемам обращения с ананасами. Правда, при этом он умял добрую половину моей порции, но ведь за всякую науку положено платить.

Сидим мы себе кружком и хрумкаем экзотические плоды. Адам бородой утирается, Ева пучком травы, я — пятерней. Конечно, с ананасом этот плод ничего общего не имеет. Он даже и не сладкий. Но вкуснее я еще ничего в жизни не пробовал. Ощущение такое, как-будто одновременно ешь копченого угря, шашлык по-карски, пирог с грибами и спелый персик. Говорите, не бывает такого? Я тоже так думал, пока сам не попробовал.

Вот кому жизнь, подумал я. Никаких проблем. Тепло, светло и мухи не кусают. Свободного времени уйма. Никто над душой не стоит. Еды навалом. Под каждым дубом буфет. И главное — какая еда! Сказка! Нектар и амброзия! А в наших краях какой нектар? Разве что — «Нектар Полесья», рубль девяносто пять бутылка. Чуть получше политуры, чуть похуже одеколона. А про амброзию я и не слыхал. Ее, наверное, еще древние греки умяли. А что осталось, только космонавтам дают. От удовольствия я даже икнул. Потом погладил живот и говорю Адаму (шутя, конечно):

— Ну спасибочки. Накормил.

— Спасибочки, — кивнул головой Адам.

У меня аж глаза на лоб полезли. Полиглот! Сразу усек, что к чему. Да как чисто произнес, чертяка! Молодец, говорю, и большой палец показываю. Он довольно так осклабился и снова на ананас налег. На этом обмен мнениями завершился.

После ужина Ева принялась прямо с рук кормить своих пташек, а мы с Адамом залезли в шалаш. Все его стены изнутри были завешаны пучками сухой травы, какими-то стручками и гроздьями подвяленных ягод. На длинной полке стояли горшки с разными настойками. Настоящая аптека.

Уже перед сном, когда стемнело, я из шалаша наружу вылез. Кое-какие свои делишки обделать да заодно на ночное небо глянуть. Сориентироваться, так сказать, по небосводу. Теплилась во мне еще слабая надежда, что я не очень далеко залетел. Может, это всего лишь Гавайские острова или какое-нибудь Таити.

Однако надежда моя очень быстро рассеялась. Звезд на небе было — кот наплакал. Да и те все крупные, как пятаки. Луна отсутствовала. Так же, как и Млечный Путь. В общем, не наше я увидел небо. Чужое.

И опять мне немного взгрустнулось. Эх, куда занесло! Не подбил бы меня Авдей вместо себя в институт сходить, не нарвался бы я на лжепрофессора, не полез бы сдуру на контактную площадку — сидел бы сейчас с Лилькой возле телевизора и попивал чаек со сдобой. Вот ведь какая судьба! А теперь ничего не попишешь. Надо жить. Найду себе какую-нибудь Еву. Построю шалаш. Буду ананасы есть да волкам хвосты крутить.

Пока я отсутствовал, Ева уже приготовила постель — навалила на пол свежей душистой травы. И получилась не постель, а чудо! Даже сравнить не с чем. Таких постелей даже у генеральских дочек нет.

Адам как залег, так сразу и начал выводить носом всякие трели. То как унитаз забулькает, то как пожарная сирена заверещит. Можно подумать, храпит не один человек, а целый взвод. Ева тоже заснула быстро, но спала тихо. Только все время ворочалась и закидывала на меня горячую мягкую руку. Авель ночевать почему-то не пришел, и о нем вроде бы никто не беспокоился.

В траве за стеной шалаша что-то шуршало. Вдалеке заунывно провыл волк. Только сейчас я ощутил усталость этого так бурно прожитого дня. Очень скоро и мой храп присоединился к могучим руладам Адама.

5. Прогулка при звёздах

Проснулся я оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво дергал меня за ногу. Как благодарен был бы я судьбе, если бы это вдруг оказалась Ева! Но она по-прежнему тихо посапывала у стенки. Зато совсем не было слышно молодцеватых всхрапываний Адама. Выходило, что разбудил меня именно он. Надо вставать, ничего не поделаешь. Хозяев положено слушаться. Может, здесь обычай такой — будить гостей среди ночи.

На четвереньках я выполз из шалаша. Ночной пейзаж был глух и неясен. Света звезд хватало только на то, чтобы не спутать яму с бугром.

Адам, бесшумно ступая, удалялся в сторону леса. Смутные ночные тени придавали его фигуре фантастические очертания. Глаза, в те моменты, когда он оборачивался ко мне, вспыхивали зеленым фосфоресцирующим светом, а лицо казалось отчужденным и загадочным. Через его плечо было перекинуто что-то похожее на большое свернутое одеяло. Пахло почему-то тиной и рыбьей чешуей.

Мы миновали валун, который я заприметил накануне, затем спустились в низину, воздух в которой был заметно холоднее, чем наверху. Я понял, что мы идем к реке.

Мой проводник, как бестелесный призрак, скользил во мраке. Когда мы оказывались на открытом месте, бесчисленные капельки росы, покрывавшие его волосы и бороду, начинали тускло светиться. От всего происходящего веяло какой-то древней языческой тайной. Реалии дня оборачивались жуткой и величавой мистерией ночи.

И тут только до меня дошло, что люди, волки, деревья, которые я видел здесь, на самом деле вовсе не люди, не волки, и не деревья, а нечто совсем-совсем другое, более чуждое мне, чем свет далеких звезд, росчерк метеорита в небе, сполохи северного сияния. В мире, где на дубах растут ананасы, где солнце петляет по небосклону, словно путающий свои следы заяц, где время тянется невыносимо медленно, все должно быть совершенно другим, не таким, как на Земле. И то, что это другое имеет привычные, знакомые мне формы, вовсе не значит, что в них заключена привычная сущность. По крайней мере, я ничуть не удивлюсь, если Адам превратится вдруг в ночного зверя, а деревья заговорят со мной человеческим голосом.

Кто знает, пойму ли я когда-нибудь этот мир, научусь ли жить по его законам, примут ли меня люди, поверят ли мне волки.

Река шумела где-то уже совсем рядом, и через несколько десятков шагов я увидел звезды у себя под ногами. Как желтые и красные фонарики, они дрожали, отражаясь в воде.

Сверток, который нес Адам, оказался обыкновенной рыболовной сетью. Даже странно, что я не догадался об этом раньше. Адам аккуратно расправлял сеть, встряхивая ее так, что грузила звякали, ударяясь друг о друга. Закончив эту работу, он похлопал себя ладонью по лбу. Учись, дескать, пока я жив! В ответ я кивнул головой — дело знакомое. Не в первый раз.

Адам привязал один конец сети к кусту, а второй вручил мне, красноречиво указав при этом на противоположный берег. Хорош гусь! Сам в воду лезть не хочет, так батрака нашел. Но спорить я не стал. Не время еще. Сцепил зубы и полез в воду. То ли снадобья Евы помогли, то ли солнечное тепло, которого я за день впитал более чем достаточно, а может, какая другая причина подействовала, но на этот раз я перенес купание значительно легче. Не прошло и пяти минут, как речка была перегорожена сетью. Течение сразу натянуло ее, выгнув дугой белую цепочку поплавков.

Адам жестом поманил меня за собой, и мы пошли вверх по течению — он по своему берегу, я по своему. Невдалеке от того места, где я сражался с волками, Адам остановился и выломал из кустов две довольно длинные гибкие ветки, одну из которых оставил себе, а другую, на манер копья, перебросил мне.

По-прежнему все было тихо вокруг, только едва слышно шумела река, да шелестели листья. Адам слегка помахал своей веткой, словно примериваясь к ней, потом резко размахнулся и стеганул по воде. Удар получился таким звучным и неожиданным, что я подскочил на месте. Отражения звезд задрожали и рассыпались. Где-то рядом плесканула большая рыба.

Замысел Адама сразу стал ясен. Мы неторопливо пошли по бережку, время от времени шлепая прутьями по воде, а впереди нас, ничего не ведая о поджидавшем ее сюрпризе, быстро скатывалась вниз по течению осторожная рыба.

Когда мы подошли к тому месту, где стояла сеть, я сразу заметил, что ее поплавки притоплены. Неплохо! Значит, поедим утром ушицы. Выходит, тут не одними ананасами питаются. Мною овладел азарт, знакомый только рыбакам, охотникам и донжуанам. Я мигом развязал узел. Мои пальцы при этом ощутили резкие, беспорядочные рывки застрявшей в ячеях рыбы. Адам ловко выбирал сеть, и скоро в звездном свете блеснула серебристая, судорожно дергающаяся плаха. Килограмма два, не меньше, определил я на глаз. Плоские и широкие, чем-то похожие на наших лещей, рыбины густо сидели в сети. Некоторые были неподвижны, другие отчаянно бились, запутываясь от этого еще больше. Я вновь форсировал реку и принялся вместе с Адамом выпутывать из сети рыбу, мелких черных рачков и длинные пряди водорослей. Рыбешек, размер которых не превышал ладони, Адам сразу же выбрасывал обратно в реку. Зря, подумал я. Посолить, высушить, лучшей закуски к пиву не найти. Хотя какое к черту пиво! Тут соли, наверное, не раздобудешь, не то что пива! Пора забывать старые привычки.

Вскоре на траве валялась с дюжина рыбин, размером от сковороды и больше. Интересно, а как мы их потащим? Ведь никакого мешка нет. Нанизать на ветку? Так никакая ветка не выдержит. Здесь же больше двадцати килограммов.

Вдоволь налюбовавшись добычей, Адам выбрал три самые крупные рыбины и тоже отправил в реку. На племя, значит. Хозяин! О будущем заботится. Ну ничего, нам и того, что осталось, хватит.

Поблизости от нас завыл волк. Сначала послышалось глухое утробное клокотание, которое, быстро забирая силу, перешло в вопль, резко оборвавшийся на высокой и яростной ноте. Адам вздрогнул и принялся быстро швырять рыбу куда-то в темноту, за кусты. Меня даже оторопь взяла. Я уже и рот раскрыл, чтобы запротестовать, но вовремя сдержался. Что я ему скажу и на каком языке? Наверное, они все здесь чокнутые. Больно было слышать, как наша законная добыча плюхается в траву и колотит там хвостом. Вот и поели ушицы!

Адам тем временем собрал сеть и знаком показал мне — неси! Тащить на себе холодную мокрую сеть занятие не из самых приятных. Вода лила по мне ручьями. Приспособленные под грузила камни при каждом шаге больно хлестали по ляжкам. Я шагал вслед за Адамом и все ощупывал сеть, пытаясь определить, из чего она сделана.

Не знаю, из какого материала плели свои неводы, вентери и ставки дикари на Земле, но эта рыболовная снасть сработана была явно из нейлона. Заявляю вполне компетентно. У меня самого такая когда-то имелась. Шурин из загранки привез.

6. К дубу на поклон

С речки мы вернулись уже со светом. Ева убирала внутри шалаша. Авель сидел в углу и клевал носом. Вид у него был усталый и удрученный.

Завтрак ничем не отличался от ужина. Вновь были поданы три неизменных ананаса. Адам и Авель преспокойно слопали свои порции и улеглись на солнышке переваривать пищу. Я с независимым видом отошел в сторонку. Дескать, не надо мне ничего, я и так по горло сыт. А сам слюнки глотаю. Как говорила одна моя знакомая буфетчица: «Хорош квас, да не про вас!» Однако Ева меня обратно поманила и пальцем вокруг оставшегося ананаса круг описала. Можешь съесть, значит, половину. Все же и женщины способны на благородные поступки. Или это только здесь, в сопредельном пространстве?

Ночная рыбалка отняла у меня порядочно энергии, и половинка ананаса, конечно же, не смогла возместить ее. Облизываясь, я оглянулся по сторонам, но ничего в достаточной мере съедобного не обнаружил. Да, мисочка ухи сейчас не помешала бы. С картошечкой, лавровым листом и перцем! Впрочем — что уха! Дали бы сырого ерша, и то, кажется, сожрал бы за милую душу.

Адам, пребывавший после завтрака в хорошем расположении духа, жестами объяснил мне, что дуб выдает ананасы строго по количеству едоков, каковым для него я — увы — пока еще не являюсь. Выглядело это объяснение примерно так: руки Адама очень точно изображают контуры дуба, при этом пальцы трепещут наподобие листьев, затем щелчок по своей энергично жующей челюсти, три поднятых вверх пальца и, наконец, тычок в мою грудь и недоуменно разведенные в стороны руки.

Выходит, на довольствие я еще не поставлен. Обидно. А вообще-то логика у Адама странная. Я бы сказал — иждивенческая. Что же, он всю жизнь подачками дуба собирается питаться? Даст — не даст? У нас, к примеру, что делают, если яблоня плодов не дает? Под топор ее! А на это место сажают новую, молодую. Может быть, просто обленился Адам? Зажрался? Лень ему лишний раз по солнцепеку к дубу прогуляться? Попробую к нему в помощники напроситься.

— Дерево! — сказал я, указывая в ту сторону, где рос дуб. — Сходим?

— Сходим! — охотно согласился Адам.

Ничего не скажу, мужик он одаренный. Все на лету схватывает и почти ничего не забывает. Любой звук может в точности повторить. Почти как Владимир Винокур. И вообще с ним легко. Человек он хоть и себе на уме, лишнего на пуп не возьмет, зато весьма общителен. Ева все время чем-то занята. То воду таскает, то плетет что-то, то в шалаше подметает, то своих пичуг кормит и обхаживает. Авель с открытыми глазами спит. Довольно угрюмый подросток.

Ближе к полудню, если судить по длине тени от шалаша, мы отправились к дубу. По пути я узнавал те места, где вчера сражался с волками, а ночью под чутким руководством Адама ловил рыбку. С любопытством осмотрел куст, под которым остался наш улов. Ничего! Ни плавничка, ни хвостика. Как подмели.

Еще издали я стал приглядываться к дубу. Спорить не буду — зрелище величественное. Ничего похожего я даже в сочинском дендрарии не видел. Если бы не голод, буквально выворачивавший мне требуху, я, возможно, даже залюбовался бы им. Стоял дуб посреди огромной поляны, отдельно от остальных деревьев. Ананасы висели на его ветках сотнями, но о том, чтобы подобраться к ним, не могло быть и речи. Тут только пожарная лестница могла помочь или, в крайнем случае, бита, которой шабашники в Сибири кедры околачивают. Земля под дубом была тщательно очищена от всякой растительности и, кажется, даже разрыхлена. Не иначе — работа Евы. Три ананаса, каждый величиной с мою голову, валялись между корней дерева.

Адам первым делом тщательно осмотрел ствол, обобрал с него каких-то червячков, отнес подальше и выпустил в траву. Я даже сплюнул от отвращения. Человека голодом морят, а тле всякой — такое уважение. Закончив свои агротехнические мероприятия, Адам в просительной позе застыл под дубом. Губы его беззвучно шевелились, но руки, как всегда, мотались наподобие мельничных крыльев. Несколько раз он делал мелодраматические жесты в мою сторону, чертил в воздухе какие-то контуры — легко было узнать символы человека, волка и шалаша — колотил себя в грудь, хватался за голову, тряс бородой. В общем, изо всех сил валял ваньку. Артист, ничего не скажешь!

Закончив «беседу» с деревом, Адам сел на землю и устало вытер лоб. При этом он имел такой вид, как будто только что сделал большое и важное дело.

— Ну как? — спросил я с сарказмом. — Уговорил?

— Подождем, — флегматично ответил Адам, внимательно рассматривая свою собственную пятку.

Следующие минут тридцать — сорок прошли почти в полном молчании. Скоро мне стало как-то не по себе. Прямые лучи солнца не могли пробить плотную завесу ветвей, и под дубом царил зеленый полумрак. Мало того — или это был только мираж — освещение плавно менялось, словно вокруг скользили, не перемешиваясь друг с другом, какие-то бесплотные эфирные создания, насквозь пронизанные еле заметной паутиной сумеречного света. Монотонный шум листвы завораживал. Мне уже казалось, что это не ветер шелестит в кроне дерева, а рокочет невидимый орган. Что-то вечное, умиротворяющее было в глухом шепоте дуба. Он навевал покой и сладкую грусть, смирял злые мысли и рассеивал суетные желания. Даже чувство голода почему-то исчезло.

Еще никогда в жизни у меня не было таких странных ощущений. Зеленая сень над головой вдруг стала небом моего родного мира. Мошка, ползущая куда-то по своим делам, была размером чуть ли не с меня самого. Я чувствовал, как корни трав и деревьев упорно расталкивают частички почвы, слышал, как в этих корнях пульсирует сок, как бьется дикая пчела, запутавшаяся в паутине, как радуются теплу, свету и пище птенцы, живущие в ветвях дуба. Я понял, как громаден даже этот крохотный мирок, какие сложные взаимоотношения существуют между грибами и деревьями, кустами и мошками, бабочками и птицами.

Да, этот мир был гармоничен, но в нем присутствовал и страх, вернее, полузабытые воспоминания о страхе, древние отзвуки неотвратимых бед и разрушительных катаклизмов…

…Вдруг вверху что-то хлопнуло, словно откупорили бутылку с шампанским. Ветка над моей головой дрогнула, зашуршала листва. Здоровенный ананас, просвистев в воздухе, как авиационная бомба, шлепнулся на землю. И наваждение, овладевшее мной, сразу рассеялось. Привидится же такая чепуха!

Мы подобрали ананасы и, не торопясь, пошли обратно к шалашу. Адам ничем не выражал своих эмоций. Я — тем более. Можно подумать, если бы не его обезьяньи ужимки, плоды так и остались бы висеть на дубе. Ничего подобного! Закон природы: созрел — падай!

По дороге Адам с серьезным видом стал объяснять мне, что дуб согласился некоторое время кормить меня, но окончательно этот вопрос пока не решен. Я для дуба пока загадка. Но во всяком случае я не… (тут он изобразил нечто лезущее из-под земли — не то растение, не то живое существо).

Спорить я, конечно не стал. Не скажу, что мои хозяева люди совершенно глупые. Но есть в них какая-то дремучесть. Сплошные пережитки и суеверия. Извращенный анимализм, как говорил наш редактор про тех, кто собак и кошек больше себя самого любит.

Что ж, было такое дело — и наши предки когда-то деревьям поклонялись. И деревьям, и зверью, и ветру, и даже яме. Греки по птичьим потрохам судьбы народов предсказывали (впрочем, кажется, не греки, а римляне). Но всему свой срок. Подождите, будет и на нашей улице праздник. Скоро и здесь людишки разберутся, что к чему. Придет время — волки только с тоски выть будут! И дуб на что-нибудь полезное сгодится. Ведь как ни крути, а прогресс неизбежен. Разум нам не для мелочных дел дан, а для полного преобразования мира. Только дождусь ли я этого светлого времечка? Как бы все это дело ускорить? Я ведь жизнь не понаслышке знаю. Топор каменный или колесо запросто изобрету. И огоньком поделюсь. Помогу человеку занять подобающее ему в природе место. А то очень уж тут со всякими жучками-червячками носятся.

Сам я, конечно, природе не враг. Я даже ее любитель и за экологию двумя руками. Что ни говори, а приятно зайти в лесок, где до тебя еще никто не топтался и костров не жег. А то сейчас под деревом скорее пустую бутылку найдешь, чем гриб. Ведь без природы какой отдых? В городе так не расслабишься. Да только и у природы много всяких излишеств. Ну, грибы, ягоды, соловьи нужны. Никто не спорит. Даже против лосей и кабанов я ничего лично не имею. Пусть себе живут. Волкам, слава богу, их место указали. Но вот всякие комары, мошка, крапива, колючки — это уже совсем ни к чему. Все кругом должно быть для пользы человека. И если каждому дубу в пояс кланяться, ничего путного из этого не выйдет. Пусть они сами нам кланяются. Как это уже имеет место во всех цивилизованных странах на моей планете.