Александровские Кадеты. Смута. Том 1 Перумов Ник

Взгляд назад – 1

Гатчино, январь 1909 года

Кадет Фёдор Солонов (первое отделение, седьмая рота Александровского кадетского корпуса) сидел на жёсткой госпитальной скамье. Сидеть было неудобно, и он всеми силами заставлял себя думать только и исключительно об этом. Сидеть неудобно, неудобно сидеть. Жёстко. Почему нельзя поставить в коридоре корпусного лазарета нормальные мягкие банкетки?

Стояла глухая ночь. Корпус спал, спал в своей постели верный друг Петя Ниткин, и только он, Фёдор – в форме и при полном параде – явился сюда, в госпиталь, под предлогом того, что «услыхал, как несли раненого».

Скрипнула дверь. Нет, не та, которую он ждал с ужасом и надеждой, входная, слева от него. Торопливые шаги, перестук каблучков.

– Федя! Фёдор, зачем ты здесь?!

И сразу же через порог шагнули подбитые железом офицерские сапоги:

– Да, Фёдор, что ты тут сидишь? В такое-то время!.. Как ты здесь вообще оказался?..

Ирина Ивановна Шульц, преподавательница русской словесности, и подполковник Константин Сергеевич Аристов, начальник седьмой роты, а заодно – и командир первого отделения. Ну, и преподаватель военного дела. Он же – Две Мишени, поскольку на щеках у него после плена у диких афганцев остались вытатуированы две аккуратные мишени, ну хоть сейчас в тир.

– Илья Андреевич… – выдавил кадет, сейчас совершенно не бравый, а более походящий на мокрого и несчастного котёнка. – Илью Андреевича… у… у…

– Господина Положинцева сейчас оперируют, – мягко сказал Две Мишени, кладя Фёдору руку на плечо. – Слава Богу, полиция и доктора успели вовремя. Спасибо государю, устроившему в Гатчино эту станцию для немедленной подачи скорой помощи. И спасибо нашим попечителям, великому князю Сергию, что лазарет у нас получше любой градской больницы.

– Он… он… он у… у…

Кажется, кадет собирался самым постыдным образом разреветься.

– Всё в руце Божьей, – серьёзно сказала Ирина Ивановна. – И наших докторов. Илью Андреевича оперируют. Мы сейчас можем только молиться, Феденька.

– Но я рад, что жизнь человеческая, жизнь учителя для тебя так значима, Фёдор, – добавил подполковник. – Я знаю Илью Андреевича не так давно, как, скажем, капитанов Коссарта с Ромашкевичем – с ними мы ещё в Маньчжурии воевали, – но человек он хороший и отличный учитель. Был у нас такой кадет, ныне уже поручик, по фамилии Зубрович – Илья Андреевич ему такую любовь к физике внушил, что занимается теперь этот поручик ни много ни мало, а налаживанием армейской беспроводной связи. Так, так, кадет, отставить! Господин Положинцев сего света не покидал и, верю, долго ещё не покинет!.. Но как ты узнал?..

Фёдор застыл, опустив голову и упрямо разглядывая собственные руки. Нормальные руки, мальчишеские, в ссадинах и царапинах, как положено. Но царапины заживут, а вот Илья Андреевич…

И нельзя, нельзя никому ничего говорить! Нельзя говорить, где носило их с Бобровским, что они делали в Приоратском дворце, что они там видели и слышали. Все должны думать, что он, Фёдор, печалится и тревожится за судьбу одного из любимых учителей, хотя на самом деле это не так. Нет, конечно, Фёдор и тревожился, и печалился, но, признавался он себе честно, страх за себя его тоже глодал. Что, если всё вскроется? Что, если прислуга из Приората проболтается полиции?..

От одних этих мыслей всё леденело внутри; и за этот холод Федя себя ненавидел тоже. Как можно так за себя бояться?! Разве папа в Маньчжурии или Две Мишени до этого в Туркестане тряслись так, как он сейчас? Какой же из него кадет, какой офицер?..

Госпожа Шульц, кажется, понимала, что с ним сейчас что-то очень неладно, но, конечно, не могла определить, что именно. Сидела рядом, положив руку ему на плечо, покачивала головой.

– Оставьте мальчика в покое, Константин Сергеевич, сейчас не время выяснений… Не надо отчаиваться, Федя, – говорила она, и в голосе её звучала непоколебимая уверенность. – Илья Андреевич ранен, и ранен опасно; однако на нём были и толстая шуба, и ватная куртка…

Фёдор слушал и не слышал. Толстая шуба… ватная куртка… если стреляли из «маузера», то его пуля в упор пробивает десять дюймовых досок. Шансов нет.

И всё потому, что он, Фёдор, не сказал Илье Андреевичу вовремя о том, что знает его тайну, что был в его мире и вернулся обратно – вот только не ведает, что случилось с самой машиной, куда она исчезла из подземной галереи. Может, тогда бы Илья Андреевич не рисковал бы, строил бы новый аппарат с их – Фёдора и Пети Ниткина – помощью…

От этого стало совсем скверно. Федя Солонов свернулся на скамье в какое-то подобие шара, скорчился, сжался на жёстких лакированных досках.

Если бы он только сказал!..

Если бы только он сознался, что они с Бобровским лазали в потерну!..

Едва слышно приотворилась тщательно смазанная дверь. Шаги совсем рядом, тяжёлый вздох.

– Простите, господа, вы – родственники пострадавшего?..

Профессор Военно-медицинской академии Николай Александрович Вельяминов[1], знаменитый хирург, по счастью находившийся со студентами на практике в дворцовом госпитале Гатчино.

– Мы его коллеги, ваше превосходительство, – подполковник Аристов, казалось, едва выговаривает слова. – А этот кадет – его ученик. У Ильи Андреевича не было ни родных, ни близких…

– Сделано всё, что в человеческих силах, – перебил Вельяминов. – Три пули. Стреляли из револьвера – система «нагана». По счастью, ни один жизненно важный орган не задет. Но ранения всё равно тяжёлые, возможен сепсис.

Две Мишени с Ириной Ивановной заговорили разом, но Федя уже не слышал. Илья Андреевич жив!.. Жив, хоть и ранен, и тяжело!..

– Ну вот видите, кадет Солонов, – раздался над самым ухом голос Константина Сергеевича. – Всё будет хорошо. Николай Александрович, кстати, упомянул некоего доктора Тартаковского[2], который якобы разрабатывал новое средство от заражений… Но это уже совсем иное дело, а теперь поведайте мне, Фёдор, как вы оказались в корпусном лазарете?..

– Не могу знать, господин подполковник!

Кажется, он сумел удивить даже Двух Мишеней.

– То есть как «не могу знать», кадет?

– Проснулся, господин полковник! Глянул в окно – а там огни, суматоха!.. Ну я и того… тревожно стало… оделся… чую, не могу сиднем сидеть… вышел… фельдфебель-то мне как раз и сказал, что Илью Андреевича привезли…

Последняя часть – с фельдфебелем – была чистой правдой.

– Ну я и побежал, спать уж не смог…

– Константин Сергеевич, ну что вы, в самом деле, – укоризненно заметила Ирина Ивановна. – Дети отличаются особой чувствительностью, которую мы зачастую не понимаем…

– Спросите у фельдфебеля, господин подполковник! – приободрился Фёдор. – У Фаддея Лукича!

Две Мишени кивнул.

– Фаддей Лукич, значит…

– Господин подполковник, – уже резче перебила госпожа Шульц. – Ну что же вы, не видите, что ли, – Фёдор не лжёт? Он же знает, что у дядьки мы всегда справиться можем!

– Да вижу, вижу, – проворчал Константин Сергеевич. – Ладно, кадет. Ступайте спать. Завтрашние… то есть уже сегодняшние занятия никто отменять не станет.

– Так точно! – вытянулся Фёдор.

– Ступайте, ступайте, – махнул рукою Две Мишени. – Вы тоже, Ирина Ивановна… ступайте. А я пойду, надо посмотреть, кого поставим на замену Илье Андреевичу…

К себе в комнатку Фёдор доплёлся в буквальном смысле на заплетающихся ногах. Механически разделся, лёг, уставился в тёмный потолок. Нет, сна не было, как говорится, ни в одном глазу.

Кто, кто покусился на Илью Андреевича? Конечно, это могли быть и простые грабители – но, если верить книжке «Гений русского сыска», обычно такого не случается, уличные воры и даже громилы избегают стрельбы и вообще шума. К тому же место выбрано было крайне неудачно – рядом с Приоратским дворцом, а там – прислуга, люди, телефон, в конце концов. Нет, хотели именно убить. Правда, тоже не лучшим образом. Но Илья Андреевич никуда особенно не ходил, в последнее время и подавно – сидел в кабинете, ладил свою диковинную машину; Фёдор почти не сомневался, что этот аппарат – на замену исчезнувшему. Видно, эти двое убийц следили за корпусом и решили, что момента упускать нельзя.

Но почему?.. Кому потребовалось убивать Илью Андреевича? Эх, Петя спит, он-то бы мигом вспомнил, случалось ли учителям кадетских корпусов погибать от рук бомбистов или им подобных.

В общем, кадет Солонов только даром проворочался до самой побудки. На завтраке было ещё ничего, а вот на первом же занятии Фёдор принялся неудержимо клевать носом.

По счастью, это оказался Закон Божий, и отец Корнилий в класс вошёл с видом весьма озабоченным.

Лев Бобровский – вот уж с кого всё как с гуся вода! Свеж, как огурчик, будто ничего и не случилось вчера! Бойко и чётко доложил, что «кадет всего в наличии двадцать», прочёл молитву, однако священник лишь вздохнул и стал рассказывать о приключившейся с «наставником вашим Ильёй Андреевичем» беде, вспомнил Феофана Затворника[3], слова святителя, что «Бог внимает молитве, когда молятся болящею о чём-либо душою. Если никто не воздохнёт от души, то молебны протрещат, а молитвы о болящей не будет» – и вскоре класс дружно читал молитвы о здравии раба Божьего Илии.

Во всяком случае, никого не спрашивали и оценок никаких не ставили.

Само собой, кадеты зашумели и зажужжали, стоило отцу Корнилию, благословив их на прощание, выйти из класса. Петя Ниткин так вовсе остался сидеть, пригорюнившись, и, кажется, с трудом удерживался, чтобы не расплакаться; это позволило Фёдору немедля взять за пуговицу Лёву Бобровского.

– Тихо, Слон, тихо! – зашипел в ответ тот. – Ну, чего ты с ума сходишь?! Нам молчать надо, никому ни слова! Ниткину в особенности!

– Сам знаю, что тихо надо! – огрызнулся Фёдор. И рассказал, что просидел ночью в лазарете, что на него натолкнулись там Две Мишени с госпожой Шульц, что он, конечно, отговорился, но…

– Вот балда! – Бобровский весь аж ощетинился, словно разозлившийся кот. – Надо ж такое было удумать!.. Да ещё и попался! Думаешь, Двух Мишеней обмануть сможешь?! Ха, чёрта с два! Аристов – он умный! Догадается, что не мог ты сам об этом прознать!

– Я фельдфебеля встретил… спросил…

– Ну тогда ещё ладно, – проворчал Лев. – Ну вот как так, Слон? Ну что ж ты вечно голову в улей суёшь?

– Моя голова – куда хочу, туда и сую! – обозлился Фёдор. Обозлился от того ещё больше, что понимал – Бобровский, как ни крути, во многом прав.

– Суй! Если б ещё мою голову с собой бы не поволок!..

– Эй, вы тут о чём? – рядом с ними возник Петя Ниткин. Глаза успели покраснеть. – Илья Андреевич при смерти, а они тут…

– Нитка! Отвяжись, – грубовато бросил Бобровский. – Не до тебя, плакальщик. Мы тут думаем, кто на Положинцева покуситься мог. Хочешь, давай с нами думать. А реветь – не, это к тальминкам.

– А я и не думал плакать! – покраснел Петя.

– Бабушке своей это расскажи, – пренебрежительно бросил Лев. – Ладно, Слон, бывай.

– Странный он, Бобёр, – Петя вздохнул. – Умный, но злой. Злой, но умный.

– Да забудь ты про него, – нетерпеливо оборвал его Фёдор. – Вот что, слушай меня внимательно…

…До начала следующего урока Солонов успел кратко пересказать Пете случившееся. Пересказал – и отнюдь не чувствовал себя предателем. Разобраться в случившемся мог только Ниткин – вернее, разобраться без него вышло бы куда дольше и труднее, если вообще получилось бы.

К чести Петра, выслушал он Фёдора с поистине спартанским хладнокровием. И никаких замечаний, что более подошли бы его, Фединой, маме, не делал. Сосредоточенно кивнул, положил другу руку на плечо и сказал:

– Спасибо, Федь. Я понимаю. Умру, но не пикну. А вечером думать будем. Хотя, сдаётся мне, кой-чего уже сейчас предположить можно… не, не спрашивай. Это всё гипотезы, – важно закончил он.

День тянулся томительно и натужно. У Фёдора всё валилось из рук. Схлопотал выговор от Иоганна Иоганновича, на физике, где Илью Андреевича заменял штабс-капитан Шубников, нарвался на замечание («Кадет Солонов, вне зависимости от чего бы то ни было, долг ваш – овладевать знаниями!») с записью, в общем – сплошные неприятности!

Петя Ниткин, выслушав друга, держался молодцом. Со стороны ничего и не заметишь, разве что чуть больше задумчив, чем обычно.

Уроки до самого конца дня шли своим чередом, потом пришли Ирина Ивановна с подполковником, повели седьмую роту на снежную полосу препятствий – раньше она служила излюбленным местом яростных перестрелок на снежках, в которых Фёдор принимал самое живое участие; сейчас же, пару раз получив комками в плечо и бок, он не завёлся, как обычно, не кинулся с удвоенной энергией отвечать сопернику – нет, угрюмо закончил дистанцию, далеко не первым и даже не вторым, в середине, и мрачно, ни на кого не глядя, вернулся к ожидающим.

Ирина Ивановна зорко на него взглянула, подошла.

– С Ильёй Андреевичем всё будет в порядке, – сказала вполголоса, но с непреклонной убеждённостью. – Мы все молимся за его здравие… и врачи стараются. Я слышала, профессор Вельяминов и в самом деле решил использовать то средство доктора Тартаковского, сегодня за ним послали… Всё будет хорошо, Федя.

«Может, и будет, – мрачно думал кадет Солонов, тащась обратно в главное здание корпуса на ужин. – Может, и будет, да только убийцы эти – они вернутся. Упорные, упрямые, видать. И рисковые».

Но кто?! Кто они такие? Кому и чем мог помешать Илья Андреевич?

Конечно, если он, Фёдор, прав и на самом деле господин Положинцев пришёл из того же потока времени, где в 1972 году живут и здравствуют профессор Онуфриев, его внук Игорёк, девчонка по имени Юлька Маслакова и другие, – то не мог ли кто-то ещё догадаться об этом? Или… а что, если дружки того самого Никанорова, что привёл полицию на дачу профессора, – что, если дружки добрались и до его, Фёдора, времени? И хозяйничают тут?

Мысль, которой надлежало немедля поделиться с Петей. Однако Ниткин, выслушав взахлёб выданную ему теорию, только пожал плечами.

– Что ж тут удивительного? Я сам про это только и думаю. Никаноров тот – такие не шутят.

– А что же нам делать?

Ниткин помолчал, потом вздохнул:

– Ничего не поделаешь, придётся Илье Андреевичу всё рассказать, как только можно будет. Сказать, что мы у него были, там. И что на него охотятся – те, из его времени.

– А ты уже так уверен? А что, если это неправда?

– Да кто ж ещё мог такую машину прямо в корпусе построить? Федь, ну ты что, в самом деле?

– Да я ничего, – уныло ответил тот. И в самом деле, чего он? Сам ведь уже почти убедил себя, что не может быть Илья Андреевич человеком их времени, что явился он в него извне – а теперь чего-то вдруг заколебался. – Но всё-таки, Петь, нужно доказательство, настоящее, железное…

– Мы ему скажем, – убеждённо заявил Ниткин. – Это и будет доказательство, настоящее, железное, какое хочешь.

– Ага, а он скажет – ничего не знаю, ничего не ведаю, о чём вы, кадеты, надо вам в душ этого, как его, Шор… Шур…

– Шарко. Состоит в обливании подверженного истерии пациента…

– Да хватит тебе, всезнайка! Зине это рассказывай! – Федя даже обиделся, и Петя, покраснев, сразу же принялся извиняться и каяться.

– В общем, а если откажется?

– Не откажется, – подумав, сказал Петя. – Мы ж там были. Он же поговорить наверняка захочет.

Федю это, надо признаться, ничуть не убедило, но аргументы кончились и у него.

Лёвка Бобровский кидал на них взгляды, в коих, по витиеватому выражению Пети, «подозрительность только что по щекам не стекала», но ничего не говорил.

Илья Андреевич Положинцев остался лежать в лазарете, своим чередом шли уроки и катились дни, а Фёдор, раз уж поговорить с учителем физики всё равно было невозможно, решил «взяться», как порой выражалась мама, за сестру Веру.

После их городского приключения старшая из детей Солоновых изрядно напугала и маму, и нянюшку, погрузившись в беспричинную меланхолию. Меланхолия эта весьма тревожила Анну Степановну, но традиционным средствам – походу по модным лавкам – отчего-то не поддавалась.

В ближайший же отпуск Фёдор загнал сестру в угол – пока мама с няней и Надей хлопотали в столовой, накрывая на стол. За окнами стоял студёный февраль, близилось Сретенье, а сама Вера во всём чёрном, будто вдова, похудевшая и осунувшаяся, вяло отбивалась от Фединых наскоков.

– Да не вижу я их никого!.. Да, совсем-совсем никого! Ни там ни там!

– Вот что, – вполголоса сказал сестре Фёдор, – я тут подумал, подумал… надо этим твоим эсдекам побег постараться устроить. Ну чтобы у них сомнений на твой счёт бы не возникло.

– Ух ты! – искренне изумилась Вера. – Побег!.. Это как же?

– Ну, как… – Если бравый кадет и смутился, то лишь самую малость; Ник Картер с Натом Пинкертоном выручили и тут. – Отбить при перевозке! Или с фальшивым ордером в Дом предварительного заключения явиться!

– Умён ты, братец, не по годам, – фыркнула сестра. – Придумаешь же такое! Отбить!.. Кто отбивать-то станет? Или где мы тебе этот «фальшивый ордер» добудем?

– Где бы ни добыли, – упрямо сказал Федя, – а только, если достану – пойдёшь их освобождать? Ну чтобы они бы в тебе не сомневались?

– Так побег, значит, не должен удаться?

– А ты как думаешь?

– Ну конечно, не должен! – выпалила Вера. – Они ж бунтовщики!.. Куда хуже тех же бомбистов!.. Бомбисты в худшем случае один эшелон семёновский подорвут – а эти всю Россию под откос пустят!..

Это были верные слова. Иных Вера бы сейчас сказать и не могла.

– А отчего же ты своим в Охранное отделение знать не дашь? – самым невинным тоном закинул наживку Фёдор. – Глядишь, они бы тебе и с ордером помогли! А потом оставшихся на свободе смутьянов бы переловили!..

– Д-да, – голос у сестры дрогнул. – П-переловили бы…

– Ну вот! Их всех – в Сибирь, и никто тебя не тронет. Ты-то чиста!.. Рисковала ради них всем!..

– Да погоди, погоди, – кое-как отговаривалась Вера, – экий ты быстрый! Всё уже решил и всех по сибирям распихал…

– Я б их вообще… – мрачно сказал Федя. – Чтоб никто из них мою б сестру не пугал!

Вера слабо улыбнулась.

– Что б я без тебя делала, защитник…

И – словно закончила разговор.

А Фёдор Солонов пошёл думать. И спросить себя – а что бы сказал Илья Андреевич?

Да, вот что бы сказал?.. Сказал бы, что Вера просто притворяется и никого в Охранном она знать не знает, а просто пытается усыпить его, Фёдора, подозрения. Играть сестра и впрямь может, а он, её брат… он бы и сам рад обмануться. Так хочется, чтобы Вера и впрямь не имела бы никакого отношения к смутьянам, а служила бы, как подобает Солоновым, России и Государю, верная присяге…

Ох, сомнения, сомнения, скребут на душе кошки, и даже котёнок Черномор, уж на что неразумный, а и то чует что-то, беспокоится, ходит кругом да около, мяучит… что-то будет? Вывезет ли кривая?..

Миновала Родительская суббота, настало Сретенье. Январь уступил место февралю, Илья Андреевич Положинцев поправлялся медленно и трудно. Сперва боялись его тронуть и лежал он в корпусной больничке, но затем с величайшими предосторожностями раненого перевезли в Военно-медицинскую академию. Физику стал преподавать штабс-капитан Шубников, но его кадеты не любили. Был он молод, нервен, цеплялся в классе ко всякой мелочи и однажды даже ухитрился поставить Пете Ниткину «шесть» вместо неизменных «двенадцати» – «за слабую дисциплину и пререкания со старшим по званию».

Петя после этого шёл, глядя на свой «Дневникъ успваемости» глазами, полными слёз. Чтобы он ненароком не свалился с лестницы, Фёдору пришлось даже поддерживать друга под руку. Севка Воротников не преминул погыгыкать, однако Лёвка Бобровский на него прикрикнул – и Севка тотчас же прекратил.

Стрелявших в Илью Андреевича так и не нашли. Жандармские офицеры приезжали, крутились вокруг Приората, да так ни с чем и убрались восвояси, лишь изронив глубокомысленно, что, дескать, скорее всего, дело рук террористов БОСРа, однако от заявлений этих, понятно, никому не было ни жарко ни холодно.

Корпус, однако, продолжал готовиться – наставал государев смотр. В Гатчино пришла тишина, но армейские и казачьи патрули так никуда и не исчезли.

Лиза Корабельникова исправно слала Фёдору письма в розоватых конвертиках, а Зина Рябчикова – Пете Ниткину в лимонных.

После Сретенья настала пора Сырной седмицы, Масленицы, и именно на ней, почти перед самым смотром, Фёдору Солонову пришло ещё одно письмо, с клеймом Военно-медицинской академии.

Илья Андреевич Положинцев писал неразборчиво и нетвёрдо, но, верно, не хотел никому диктовать.

«Дорогой ёдоръ, обстоятельства поистин чрезвычайныя вынуждаютъ меня обратиться къ Вамъ. Я уже имлъ случай убдиться въ Вашей смекалк, храбрости и умніи держать слово.

Въ теченіи многихъ мсяцевъ Вашъ покорный слуга пытался разобраться въ загадочныхъ явленіяхъ, имвшихъ мсто въ подвалахъ корпуса, равно какъ и въ иныхъ подземныхъ ходахъ Гатчины. Имю вс основанія подозрвать, что эти ходы используются инсургентами, злоумышляющими противъ мира и спокойствія, а также противъ самой особы Государя Императора. Не имя строгихъ доказательствъ, а также принимая во вниманіе, какую тнь даже слухи объ этомъ могутъ бросить на славное имя Александровскаго кадетскаго корпуса, я не рискнулъ обращаться съ этимъ въ Охранное отдленіе. Но послдніе событія, увы, вынуждаютъ меня къ ршительному дйствію.

Какъ ни стремительно было совершённое на меня нападеніе, я сумлъ разглядть одного изъ нападавшихъ. Это былъ подростокъ, развитый для своихъ лтъ; одтъ въ полушубокъ и красный шарфъ. Курчавый, горбоносый. На переднемъ зуб золотая коронка. Сейчасъ, лежа въ постели и имя массу свободнаго времени, я, посл нкоторыхъ усилій, смогъ припомнить, что примрно подобнымъ образомъ Вы, ёдоръ, описывали своего недруга Іосифа Бешанова. Если это и въ самомъ дл онъ, то, скоре всего, мы имемъ дло съ акціей соціалъ-демократовъ, тхъ самыхъ эсъ-дековъ, съ коими имла несчастіе связаться Ваша сестра.

А это говоритъ о несомннной связи производящихъ разысканія въ нашихъ подземельяхъ и подвалахъ лицъ съ этимъ крайне опаснымъ крыломъ инсургентовъ.

Разумется, о своихъ подозрняхъ въ отношеніи Бешанова я повдалъ полиціи; однако, учитывая его крайнюю ловкость и удачливость, а также неуклюжесть нашихъ бдолагъ-жандармовъ, увренъ, что отъ поимки онъ ускользнетъ. Это длаетъ крайне необходимымъ использованіе Вашей сестры для того, чтобы взять съ поличнымъ всю эту шайку. Попытайтесь еще разъ поговорить съ Врой. Отвтъ пошлите мн не почтой, но черезъ надёжныя руки: напримръ, посредствомъ Вашего друга Петра Ниткина, чья семья иметъ жительство въ столиц и часто привозитъ его туда…»

Над письмом Ильи Андреевича Фёдор просидел весь вечер. Вернее, просидели они с Ниткиным. Петя, со свойственной ему рассудительностью, тут же заявил, что поездку в Петербург он организует, ибо и мама, и тётя Арабелла, и даже Петин дядя-опекун, генерал-лейтенант Сергей Владимирович Ковалевский, – все считали, что кадета Солонова настоятельно требуется пригласить в гости. А уж там они сообразят, как передать письмо Илье Андреевичу.

– Выходит, и он считал, что инсургенты у нас там шалят…

– Как и Бобровский, – буркнул Фёдор. Признавать правоту Лёвки не шибко приятно, но что поделать.

– Но про машину молчок.

– Ясное дело, Петь, что молчок! Я б тоже на его месте молчал.

– Конечно, он её там ладил-ладил, а потом…

– Да может, ещё и не он!

– А кто же?

– Профессор нам про Илью Андреевича ничего не говорил! Только и сказал, что, мол, с трудом нашли место!

– А как бы они её туда засунули? – возразил здравомыслящий Петя. – Ясно, что кто-то из корпуса только это и мог сделать! Нет, Федь, ты как хочешь, а Илья Андреевич – он оттуда.

Спорить Фёдору не хотелось. Может, оно и так, может, и нет – что это меняет в главном? В главном – что инсургенты-эсдеки, встревоженные, насколько понял Федя, разысканиями Ильи Андреевича в подземельях, решили его застрелить? Хотя…

– Погоди, что-то не складывается, Петь.

– Да чего ж не складывается-то?

– Ты послушай! – Федя даже слегка хлопнул друга подушкой, и у бравых кадет едва не завязалась благородная подушечная дуэль, но оба они вовремя вспомнили про письмо. – Послушай! Если эсдеки всё знали про эти ходы, да так, что решили – Илья Андреевич для них угроза, то почему ж они их раньше не использовали? Прошли бы тихонечко к самому дворцу, постреляли б государев конвой… Особенно когда тот штурм-то был? Под шумок бы всё и сделали!

Петя ответил не сразу, задумался, видать, Федины доводы оказались убедительны.

– Думаю, не всё у них готово было, – изрёк он наконец. – Ещё думаю – к самому дворцу, наверное, не подойти. Мы ж так ту потерну и не прошли до конца. Может, там тупик или ещё что.

– А может, – вдруг осенило Фёдора, – они как раз тот приоратский ход тоже нашли, и он-то как раз куда надо и ведёт? Может, потому они в Илью Андреевича и стреляли?

– О! – Петя поднял палец. Помолчал, подумал и снова изрёк: – О!

Одобрив сей достойной царя спартиатов тирадой догадку друга, Петя с энтузиазмом принялся развивать теорию дальше.

И выходило, что таки да, инсургенты, скорее всего, потерпев неудачу в зимних выступлениях, решили действовать хитрее. Ведь удалось же им взорвать эшелон Семёновского полка? Так отчего бы не повторить, только поднять на воздух теперь уже весь императорский дворец с августейшим семейством!

И значит, они выследили Илью Андреевича, а дальнейшее было уже «делом техники», как выразился Петя. Зима, вечер, темно, выскочить, выстрелить – и бежать. План, увы, удался. И это значило, что инсургенты очень близки к исполнению своей миссии.

– Это почему?

– Потому, что без Ильи Андреевича они нужного хода найти не могли. А теперь нашли, значит. И стал он им не нужен.

Фёдор задумался.

– А зачем вообще в него стрелять?

– Как зачем? Злодеи ведь…

– Злодеи, верно. Но что бы им сделал один преподаватель физики, что навёл их на требуемый ход? Вот они в Илью Андреевича выстрелили, и все теперь на ногах – и полиция, и жандармы, и мы. Что ж они, совсем глупые? Если хотели государев дворец подвзорвать – чем бы Положинцев им помешал?

– Ну, как сказать, – задумался Петя. – Они ж не знают, что Илье Андреевичу известно. Потащат они взрывчатку этими ходами да на него и наткнутся. А ну как он не один случится? Вот и решили – мол, проще убить будет. Слышал же, жандармы всё равно на БОСР списывают? На эсеров? И верно – скольких они уже убили, и чиновников, и полицейских, и офицеров…

Приходилось признать, что Петя тоже прав.

– Так что надо Веру просить.

– Просить?! – вдруг возмутился тихий и кроткий обычно Петя. – Требовать! Человека мало что не убили, а ты – «просить»?! Довольно, хватит, напросились!

И вновь приходилось признавать правоту друга.

В ближайший же отпуск, в субботу, Федя явился домой преисполненный решимости, аки Перикл перед Ареопагом.

Вера была дома. Она вообще почти никуда не ходила последнее время. Гимназистки-тальминки старшего, выпускного класса, конечно, уже начали готовиться к последним экзаменам, но при этом не забывали веселиться: вечеринки с танцами, любительские спектакли и концерты, каток и прочее следовали одни за другими.

Неизменными и верными рыцарями прекрасных юных тальминок постоянно являлись кадеты старшей, первой роты Александровского корпуса. Они уже все давным-давно перезнакомились – корпусные и гимназические балы, коньки, частные праздники: собирались на именины, на Святки, на Масленицу; тётушки, помнившие времена блаженной памяти государя Александра Освободителя, качали головами на нынешние свободные нравы, но и только.

Надя, средняя сестра Фёдора хоть и не обрела ещё все права и привилегии выпускного класса, но тоже время даром не теряла: после всех зимних потрясений так хорошо было вернуться к обычным забавам!..

А вот Вера – нет.

Сиднем сидела дома, обложившись толстенными томами. Папа только крякал, глядя на счета, присылаемые милейшим Юлием Борисовичем Ремке, что держал книжную лавку «Ремке и сыновья».

И это были не какие-нибудь там французские романы или модные журналы. Солидные труды по медицине, истории и политэкономии, дозволенные цензурой. Что сестра с ними делала, Фёдор не знал, да и знать не хотел до поры до времени.

И сейчас, едва взглянув на сведённые вместе брови кадета, его старшая сестра вздохнула, откладывая книгу.

– Ну, чего тебе?

– Много чего. – Федя закрыл дверь в комнату сестёр. – Эсдеки твои нужны, вот чего.

Вера, против его ожиданий, не стала ни фыркать, ни отнекиваться, ни даже раздражаться, как в прошлые разы.

– Ты опять про эту выдумку с побегом?

– Нет. – Федя покраснел, но смутить себя не дал. Сейчас это уже казалось и впрямь не столь гениальной мыслью. – Побеги побегами, но есть дело поважнее.

Что-то всё-таки, видать, изменилось в нём самом.

– Рассказывай.

– В Илью Андреевича Положинцева стрелял Йоська Бешанов, – выпалил Фёдор самое главное. – А Бешанов – это твои эсдеки.

И не услыхал даже ожидаемого им и возмущённого «Да какие они мои?!».

– Ты уверен? Разве твой Илья Андреевич знает, кто такой Йоська Бешеный? Видел его где-то?

– Не видел. Но описал очень подробно. Даже удивительно, что успел разглядеть.

– Видимо, они хотели наверняка… вот и потеряли осторожность, подошли слишком близко… и фонарь, наверное, там был…

– Наверное. Конечно, может, Илья Андреевич и ошибся…

– Да не ошибся он, – с досадой сказала сестра. – Йоська – он… он на всё способен. Ярость и обида в нём небывалые. Почему одним всё, а таким, как он, – ничего?

– Учился – и было б ему всё, – буркнул Федя.

– Дорогой мой! – восхитилась сестра. – Тебе сколько лет? Заговорил, ну словно нянюшка или наша mre. Сам-то этому правилу следуешь?

– Ну следую… как могу…

– Ладно, не дуйся, – махнула рукой Вера. – Я только говорю, что Йоська – он и впрямь может. Стрелял уже, и без малейших колебаний, не зря его на стражу ставили… Так чего ж ты хочешь? Что я должна сделать?

Федя как мог подробно, а с другой стороны, кратко изложил их с Ниткиным теорию.

– Проберутся и подвзорвут, как семёновцев! – закончил он.

Верамолча кивнула.

– Что, ты согласна? – несколько опешил бравый кадет. – Не будешь говорить, что всё чепуха и ерунда?

– Не буду, – сказала сестра. – Потому что от них всего можно ждать. Только всё равно неясно, чем мы можем помочь?

– Нужно, чтобы Охранное отделение проверило бы все подземелья. Чтобы следили.

– Ну, а я что?

– А вот ты теперь уже должна их там предупредить! И без отговорок!..