Право учить. Повторение пройденного Иванова Вероника

…Бледные пальцы осторожно подцепляют с блюда пирожное и плавно отправляют очередное произведение кулинарного искусства в рот. Тётушка блаженно щурится, катая на языке ягоды из начинки, а я терпеливо дожидаюсь своей очереди. Очереди заполучить внимание Тилирит.

Наконец ко мне снисходят:

— Что ещё ты хотел спросить?

— Расскажи о Нэмин’на-ари.

Рука, потянувшаяся за новой порцией лакомства, замирает в воздухе, некоторое время остаётся неподвижной, потом опускается на стол.

— Тебя интересует что-то конкретное?

— Меня интересует всё.

Самому кажется, что произношу последнюю фразу спокойно и бесстрастно, но Тилирит укоризненно поджимает губу: значит, не удержал чувства в узде. Что ж, в следующий раз постараюсь быть более достойным беседы.

— Всё? Это слишком много.

— У меня достаточно времени.

— Уверен?

Тёмная зелень глаз вспыхивает лукавыми искорками, но я не отступаю:

— Вполне!

— Хорошо, что уверен, хоть и не прав. Уверенность иногда бывает сильнее всего иного и побеждает даже в схватке с Истиной.

Слушать воркующий голос тётушки можно бесконечно, вот только меня мучает сейчас не философия поединка разумов и сердец, а вполне земная вещь.

— Расскажешь?

— Выбирай, о чём услышать прежде, — милостиво дозволяет Тилирит, откидываясь на спинку кухонного стула.

Трачу несколько вдохов на размышления, потому что уже успел понять: полнее и правдивее всего отвечают на самый первый вопрос, всё же прочие получают лишь малую толику от света знаний.

Что же я хочу узнать в первую очередь? Нет, не так. Что я должен узнать? Непозволительно долго тяну с принятием решения, но тётушка терпеливо ждёт, словно понимает, перед каким трудным выбором я поставил сам себя.

— Расскажи, из чего она сплетена.

— Ты полагаешь это важным? — Взгляд Тилирит холодеет. Так происходит всякий раз, когда она чем-то заинтересована или удивлена. Хотя на моей памяти не было ни одного случая, который заставил бы тётушку удивиться, — тут я полагаюсь только и исключительно на обрывочные сведения, полученные мной от её собственного сына в очень личной беседе. Кажется, Ксо был в очередной раз уязвлён или расстроен превосходством матушки в построении логических цепочек, а смятенное состояние духа как никакое другое располагает к откровениям.

— Да. Для меня это важно.

— Только не думай, что знание поможет тебе отыскать лазейку в законах мироздания.

— Я и не думаю… Я…

— Надеешься? — Тётушка снова на редкость точно угадывает подоплёку моих действий.

Именно. Надеюсь. Знаю, что невозможно, но хочу испробовать все способы, пройти все тропинки. Пусть мне придётся сделать не один лишний круг, всегда можно верить, что движешься по спирали, не удаляясь от центра, а приближаясь к нему.

— А если и так? Откажешь в ответе?

— Почему же? Не откажу. Иногда ответ способен убить быстрее и надёжнее, чем его поиски.

— Если ответ неверный.

— Если ответ дан.

Скрещиваем взгляды, как клинки, пытаясь увидеть, что прячется в тёмных омутах зрачков. Смотрим долго и совершенно бесполезно: меня тётушка и так знает наизусть, а мне с моим ничтожным жизненным опытом не под силу заставить её отвести взгляд или узреть в нём потаённый смысл.

— Не поступай так, Джерон. Особенно с другими, — смеживая веки, советует Тилирит.

— Почему?

— Создание, слабое духом, не выдержит такой напор, а сильное… Примет за вызов то, что по сути является дружеским предложением. И ты попадёшь в опасную ситуацию.

— Волнуешься за меня?

— Возможно. Было бы жаль потерять тебя сейчас, когда…

— Когда — что?

— Когда ты сидишь на цепи. По собственной воле.

Вздрагиваю, как от удара, а тётушка вновь дарит своё внимание пирожным.

В её словах нет лжи и издёвки не наблюдается: только бесстрастное изложение фактов. Но почему мне больно это слушать? Или — слышать? Ведь я на самом деле стал и узником, и тюремщиком в одном лице. В силу обстоятельств, потому что ни одна сила вне меня не способна сдержать голодную ярость Пустоты, наполняющей моё тело. Только я сам. И это больнее во сто крат, чем быть закованным в цепи и заточённым в глубокое подземелье: изо дня в день, при каждом вдохе и выдохе удерживаться от шага за черту. Оковы можно сбросить, стены — разрушить, но сбежать от самого себя… Не знаю, возможно, кому-то и когда-то удалось совершить подобное чудо, но я творить чудеса не пособен.

— Ты уходишь от ответа.

— Уходить, знаешь ли, тоже искусство. Особенно уходить красиво и в нужное время.

— Разумеется. Но я всё же хочу знать, как…

Тилирит с сожалением отставляет пирожное в сторону.

— Ты заглядывал на Изнанку и даже пытался слепить подобие, зачем же спрашиваешь о том, что можешь узнать сам, всего лишь присмотревшись повнимательнее?

— Я не хочу ПРИСМАТРИВАТЬСЯ к ней.

— О, как всё серьёзно… — Тётушка озабоченно качает головой. — Чем это нелепое создание так тебя покорило?

— Она не нелепое создание!

— А как ещё можно назвать сплав плохо обработанной стали и совершенно дикой души?

Растерянно хмурюсь:

— Плохо обработанной?

Хитрый прищур.

— Ты видел её… в изначальном виде?

— Н-нет.

Зелень глаз искрится смехом:

— Тогда незачем спорить. По давним временам и возможностям кайри[5] выбранная в качестве вместилища души, была неплоха. Очень неплоха. Но сейчас те же гномы стали куда искуснее в работе с металлом. Взять хотя бы твои парные клинки… Они почти идеальны. Если, разумеется, не принимать во внимание «начинку».

— Хочешь сказать, я их испортил?

— Вовсе нет. Ты предписал им один-единственный путь, вот и всё.

— Это плохо?

— Это, скажем так, несколько жестоко. Даже по отношению к неодушевлённому предмету.

Ну вот, теперь меня упрекнули в жестокости… Уже начинаю жалеть, что начал этот разговор: куда ещё заведёт кривая?

Поднимаюсь со стула:

— Вижу, сегодня мне не удастся узнать ничего нового… Посему позвольте откланяться, драгоценная.

— Сядь!

Недоумённо смотрю на мигом потяжелевшее лицо Тилирит.

— Не смею более отнимать время.

— Ты плохо слышишь?

Сажусь обратно, чтобы услышать слегка презрительное:

— Если просишь о чём-то, имей мужество дождаться просимого. Особенно если оно стало ненужно.

Приходится поддакивать, чтобы не злить тётушку ещё больше:

— Да, драгоценная.

— Если тебя заинтересуют конкретные детали воплощения, обратись к Танарит или к кому-нибудь из её Дома: не вижу надобности вникать в такие подробности. Тебя ведь волнуют основные принципы, не более того… Итак, любой предмет, равно живой и неживой, представлен на всех уровнях мироздания, с той лишь разницей, что материя, лишённая души в общем смысле понимания, на Изнанке ничем не отличается от свободных Прядей Пространства. Именно это свойство и позволяет «оживлять» то, что изначально живым быть не могло. Однако необходимо умение, чтобы сплести сосуд для души, не изменив непоправимо вид и свойства исходного предмета.

— Но ведь… артефакт и создаётся для того, чтобы обычный предмет обладал необычными свойствами.

— Не обладал, — поправляет Тилирит. — Наделял ими своего хозяина. Это разные действия.[6]

— Хочешь сказать, сам предмет не изменяется?

— В идеале, нет. Потому что любое изменение приводит к нарушению равновесия. Всё равно, что шарик на вершине холма: стоит его коснуться, и он непременно скатится вниз.

— Скатится. Но это может произойти разными путями и… Разве внизу равновесие не будет устойчивее? Ведь падать больше некуда.

Тётушка усмехается, проводя пальцами по тонкой шее.

— Некуда, в этом ты прав. Но беда в том, что и подняться наверх оттуда становится невозможно. Способ, предложенный тобой, действенен и требует меньших усилий, но приводит к необратимым нарушениям структур.[7] Без возможности самовосстановления. Это хорошо для единичных случаев, когда цель важнее средств, а в другое время… Излишне расточительно.

— Расточительно? Для кого?

— Для того, кто творит конечно же. Потому что артефакт получает способность сожалеть об ошибках только после наделения его душой. То есть когда основная и самая горькая ошибка уже совершена.

Да уж, «после наделения»! Насколько помню прощальный взгляд Мин, она сожалела, и прощаясь с жизнью, и рождаясь вновь.

— Значит, сочетание мёртвой материи и свободного духа…

Тилирит спешит подвести итог прениям:

— Не самый верный путь в жизни. Вмешательство в естественный порядок всегда было чревато осложнениями. Для каждой из сторон. Но в некоторые моменты существования можно пренебречь риском, тем более если он известен.

— Был именно такой момент?

Тётушка задумчиво касается узкого подбородка.

— Будем считать, да. Если тебе станет совсем уж невмоготу, я распоряжусь насчёт хроник, закрытых для свободного чтения. Но думаю, там нечего искать. Да и…

Взгляд становится не просто хитрым, а, я бы сказал, хитрющим.

— Твоя память способна рассказать больше, чем скупые отчёты очевидцев. Верно?

Способна: в этом я уже имел счастье убедиться. Но не жажду получить новый опыт возвращения к истокам. Наверное, моё лицо очень ясно отражает мои чувства, потому что Тилирит торжествующе улыбается. Впрочем, менее чем через вдох она вновь становится проникновенно серьёзна:

— Тебя учили основам магического искусства?

— Как будто не знаешь? Пытались.

— И совершенно зря.

— Почему? Я довольно неплохо разбираюсь в…

— В путанице чужих заблуждений? Позволь не поверить. К сожалению, Магрит слишком долго пребывала в нерешительности, однако… Не всё ещё потеряно.

— В каком это смысле?

Слова тётушки заставляют задуматься. И мне это не нравится.

— Ей бы следовало брать пример с того эльфа, что учил тебя обращению с оружием: вот кто — настоящий учитель! Помнишь его уроки? Чему он уделял большее внимание? Ну-ка назови основные принципы!

— Определить цель, оценить имеющиеся возможности и найти способ достижения.

— И какой именно способ?

— Свой. Только свой.

Бледная ладонь азартно хлопает по столу:

— Точно! А в твоём случае это вернее верного. Просто потому, что ты смотришь на мир иначе, чем любой из чародеев.

— И как же именно я смотрю на мир?

— С восхищением. А маг, даже неосознанно, ищет возможность подчинить мир своим желаниям. И за это, как правило, жестоко расплачивается.

Тётушка умолкает, чтобы отправить в рот кусочек воздушного теста.

Фыркаю:

— Расплачивается? Вот уж нет! Напротив, живёт припеваючи, обирая Источники. А мир это терпит.

Кончик бледно-розового языка слизывает с пальцев крошки.

— Терпит ли? Мне так не кажется. Запомни… Нет, затверди наизусть: мир беспощаден. Каждая рана, нанесённая ему, пройдёт насквозь через душу и плоть обидчика. И скорее рано, нежели поздно, потому что сейчас у мира есть заступник. Который, правда, пока не знает, с какой стороны и к чему подходить.

Заступник… Да уж.

— Это обвинение?

— Это текущее положение дел. Но поскольку дела хоть медленно, но всё же текут, есть шанс достичь желаемого результата.

— Желаемого для кого?

— Для всех, полагаю.

Тётушка с сожалением обозрела опустевшее блюдо и продолжила чтение лекции:

— Пожалуй, пора познакомить тебя с основным законом магии. Хотя, ты, наверное, и так его знаешь.

— Какой принцип? Из ничего может получиться только ничто?

— Верно. Но не смей слепо примерять его на себя! — Тилирит поспешила пресечь мои поползновения к нытью прямо на корню. — Сейчас мы рассматриваем другую сторону Зеркала, а именно: магия — насильственное изменение окружающего мира, но изменить можно лишь то, что подвластно изменению. Например, условно свободное Пространство.

— А Время?

Небрежный взмах рукой:

— О, со Временем всё гораздо сложнее и проще одновременно: оно всегда занято и не склонно к пустым развлечениям… Так вот, само по себе Пространство не может исчезнуть и появиться там, где его не было, зато способно изменить свои свойства, и в сей замечательной способности таятся величайшее могущество и величайшая опасность. Почему маги вынуждены черпать из Источников?

— Честно говоря, никогда не задумывался.

— И зря. Впрочем, для тебя тема Силы не столь важна. Вспомни свои шалости на Изнанке: как ты действовал?

— Просто взял несколько Прядей и сплёл из них… что получилось.

Испытующий взгляд:

— А почему ты смог их взять?

— Потому что… они свободно там болтались.

— Вот! Свобода сторон — первое условие взаимовыгодного сотрудничества. Есть Пряди связанные, а есть Пряди свободные, готовые принять тот или иной облик. Мы можем их чувствовать, другие расы не могут.

Беспечно пожимаю плечами:

— Ну и что? Магия доступна всем.

— Доступность не исключает платы за пользование, Джерон. Свободные Пряди Пространства можно сплести без особых затрат и даже высвободить при этом немножечко Силы. Но для того, чтобы создать нечто новое из Прядей уже некогда связанных, Силу нужно тратить, и в очень существенном количестве.

— Значит, действия любого мага — удар по равновесию мира?

— Не просто удар. Весьма болезненный удар.

— Но почему работать со свободными Прядями дозволено не всем?

— Потому что слишком велик соблазн перекроить мир по первому же капризу.

— Но ведь вы не спешите так поступать.

— Конечно, не спешим, — соглашается Тилирит. — Потому что не хотим, чтобы концы порванных Прядей ударили по нам. Не слишком приятные ощущения, знаешь ли.

— Это происходит, потому что вы…

— Мы стоим НАД Гобеленом. А ты можешь входить и выходить из него без ущерба для кого-либо, кроме себя самого. И за это, мой мальчик, тебя всегда будут ненавидеть…

Да, именно за это. За способность пропускать Нити Гобелена через себя и менять их направление, натяжение и окраску, не прибегая ни к магии, ни к пустой трате Силы. После того разговора я долго не мог отдышаться: сидел, судорожно глотая воздух и отчаянно вцепившись пальцами в край стола. Сидел до момента, пока потрясение не обернулось слезами понимания. Не думал, что когда-нибудь смогу заплакать, но снова ошибся. И был рад этой ошибке, потому что лучшего способа успокоиться нет: когда наплачешься вдоволь, ещё долгое время просто не будет хватать сил на страдания. Боль никуда не уйдёт, беды не станут меньше и незаметнее, но обессиленность поможет взглянуть на ситуацию с новой кочки зрения. Раз уж всё равно сделать ничего путного нельзя, есть шанс бесстрастно оценить самого себя и глубину той ямы, в которую свалился.

Получить в своё полное распоряжение безграничное могущество и быть при этом самым беспомощным существом на свете — какая ирония! Насмешка. Издевательство.

Воскрешая в памяти обрывки фраз и вспышки взглядов, я подолгу размышлял над тем, кем являюсь и кем должен бы являться. Размышлял, но не находил верного решения главной проблемы: как жить. Наверное, подобным вопросом хоть раз в жизни задаётся каждый, пришедший в этот мир. Может быть, в поисках ответа на него и состоит смысл рождения и смерти. Может быть. Мне бы ещё научиться летать…

Не для забавы или самоутверждения. Я хочу всего лишь взлететь над собой. Посмотреть на себя со стороны и желательно увидеть не просто одинокую точку на Гобелене мироздания, а понять, какому узору она принадлежит. Хотя… Если принять на веру слова Тилирит, я могу ворваться в любой узор. И не просто ворваться, а изменить его. Полностью или частично. И самое замечательное, что при этом я сам буду определять цену каждой нити утка!

Казалось бы, какая ерунда! О нет, это бесценный дар — иметь возможность заранее знать, сколько заплатишь. Могу представить, какую злобу вызывает у драконов моё существование, ведь одной мысли мне довольно, чтобы обрушить мир в пропасть и остаться, как говорится, «при своих». А называть родственников глупыми язык не поворачивается, потому что они достаточно сообразительны, чтобы высчитать и вымерять пределы моего могущества, вот только… Почему у них не хватает сил прочувствовать мою боль? Или недостаёт желания? Да, второе вернее.

Войти в Гобелен, выйти, заглянуть на Изнанку или нырнуть глубже, туда, где даже Нити не существуют — и отдать за это всего лишь частичку сердца. Только своего сердца. Заманчиво. Соблазнительно. Притягательно. Я могу изменить мир, как пожелаю, и этого мне не смогут простить. Потому что мир не станет противиться моей воле. И никто не хочет на мгновение пустить в себя Истину: да, для меня нет непреодолимых стен, но я никогда не стану ломать каменную кладку, если есть хоть малейший шанс отыскать дверь. А такой шанс есть почти всегда, и вечный выбор способен свести с ума… Почему ЭТОГО никто не хочет понять?

Труднее всего было перестать искать в глазах смотрящих на меня тень необоримой зависти. Но я справился. После того как встретил своего заклятого врага во взгляде Магрит, на миг забыв, как дышать. И вовсе не потому, что считаю сестру кем-то сродни божеству, хотя она вполне того заслуживает. Нет, я оцепенел, понимая: даже та, что всегда была выше борьбы за выгоды и блага, даже Хранительница Дома Дремлющих не может не завидовать. И кому? Своему ничтожному брату, который умеет изменять, но никогда не сможет измениться.

Самое болезненное ощущение — осознание ценности и красоты отрезанных путей. И с этим ничего не поделаешь: до самого Порога мне суждено сгорать от желания стать настоящим. Знать, что сие невозможно, мало: нужно ещё обрести смирение. А это так сложно, когда вокруг и около видишь чудеса, меняющие жизнь! Видишь, но даже не можешь к ним прикоснуться…

Тётушка так и не рассказала мне историю создания Мин. Ну и не надо: зная основы и представляя себе направление движения, я куда-нибудь и как-нибудь доплетусь. Да, мне придётся взглянуть на острокосую воительницу изнутри и для этого переступить через себя, потому что если вам что-то нравится или что-то вас восхищает, никогда не задумывайтесь, как оно родилось. Так же, как рождаемся мы: в поту и крови, а ни то, ни другое не украшает мечту. Хорошо, если не разбивает вдребезги.

Я смотрю на мир с восхищением? О нет, драгоценная, ты слегка ошиблась, выдала желаемое за действительное. Это не восхищение. Это смиренное признание собственной ничтожности перед чужим величием. Хотелось бы восхищаться искренне и чисто, но тень обиды никуда не исчезает. И если только злость на судьбу помогает мне оставаться в живых, из чистого упрямства и вредности не хочу, чтобы моя обида исчезла. Не допущу этого.

…Вот так, в беседах и обидах короталось время. Тётушка не позволяла мне расслабляться, подкидывая темы для размышлений и вовлекая в пространные споры, иногда очень даже горячие, с переходом на личности, с горящими взглядами и рукоприкладством, правда, лишь по отношению к мебели. Наверное, когда-нибудь, в тишине и покое, зимними вечерами у камина я напишу, о чём мы беседовали. Подробнейшим образом. С комментариями с обеих сторон. И назову эти записки… А как бы мне их назвать? «На кухне с моей тётушкой»? Нет, лучше так: «Рецепты моей тётушки». Могу утверждать уже сейчас: книга будет пользоваться успехом. По крайней мере, моё мнение по некоторым вопросам выдержало суровые испытания и претерпело изменения. Например, я чётко установил, что варенье из малины — совершенно чудная вещь на вкус и цвет, но выковыривать её мелкие косточки из зубов — то ещё развлечение!

М-да, уверения Магрит в том, что «уже не так холодно, как кажется», не имели под собой основания. Холодно, и ещё как. А может, меня просто знобит, потому что вчера долго сидел у окна, напротив открытой двери, из которой тянуло сквозняком. Пытаться отрезать себя от сырого дыхания коридора было бессмысленно: когда мимо носятся два зверя, ухитряющихся менять свой внешний облик почти при каждом прыжке, лучше, если перед ними не оказывается препятствий.

Я натянул край колючего шарфа на нос и хмуро проводил взглядом клок снега, упавший с ветки ближайшего ко мне дерева. Нет, в аллею не пойду. Вытряхивать замёрзшую воду из-за шиворота? Предпочитаю другие забавы. Значит, надо найти местечко, где буду избавлен от опасности погребения в сугробе. Хм… Есть такое на примете? Пожалуй, да: ожерелье прудов в Верхнем саду. Вот туда и направлю свои стопы. Знать бы ещё, как долго нужно шататься в ожидании, пока мьюры закончат домашнюю уборку.

Зимой всё выглядит одинаково — и дорожки, и лужайки, и водная гладь, потому что зимой правит бал один-единственный цвет. Абсолютная и величественная белизна, которая не может добраться разве что только до неба, хотя прикладывает к этому все мыслимые усилия.

Опираюсь на перила мостика, висящего над закованным в лёд водоёмом.

Хорошо, что день выдался не солнечным, иначе белые искры слепили бы глаза, а так мир кажется уснувшим, и столь глубоко, что кто-то поспешил укутать его в снежный саван.

Саван… Для кого-то это слово означает завершение пути, а для меня — передышку в безопасном месте. Именно погружаясь в Саван, я становлюсь почти таким, каким мог бы быть, но… Совершенно ничего не чувствую и не осознаю. Нагромождение Щитов, отделяющих мою Сущность от материального тела — надёжных, уютных и беспрекословно подчиняющихся командам Мантии, призванное оберегать, становится тюрьмой, из которой нет иного выхода, кроме как… в другую тюрьму. Смешно, если вдуматься. И вообще, мне есть над чем посмеяться. Совершенно неисчерпаемая тема для насмешек — я сам. Вот, например…

— Доброго дня!

Это ещё что такое?

Поворачиваю голову и с недоумением смотрю на фигуру у края пруда.

Неуклюжесть зимнего наряда скрадывает пропорции, но всё равно можно сказать: незнакомая мне персона высока и довольно стройна. Толстая вязаная фуфайка с роскошными полосами «снежинок» — так любят одеваться в Северном Шеме, на побережье незамерзающего моря. Сапожки из валяной шерсти, стёганые штаны, подбитая мехом безрукавка, а ни варежек, ни шарфа, ни даже шапки нет. Точно, из северных краёв пришелец: тамошние жители рождаются и умирают в холоде, а потому привычны к любым капризам природы. Пришелец… Или — пришелица? Внимательнее всматриваюсь в круглое скуластое личико, разрумяненное морозом.

Черты мелкие и очень мягкие, как у статуи, которую ваятель по каким-то причинам решил оставить недошлифованной. Россыпь веснушек на коротком прямом носу. Глаза настолько прозрачные, что и цвета не разобрать: то ли серый, то ли жёлтый, то ли ещё какой. Светлые, чуть рыжеватые пряди густых волос недостаточно длинны для девицы, но и не чрезмерно коротки. Неправильная длина, совершенно неправильная…

Почему я так подумал? Кто из известных мне Племён носит преимущественно длинные волосы? Людей в качестве ориентира брать бессмысленно: у них мода на определённый внешний вид меняется едва ли не чаще чем три раза в поколение. Мои родичи вообще не придают значения таким мелочам. Тогда… Оборотень? Скорее всего — кто ещё может свободно гулять в нашем саду? Но откуда взялось ощущение неправильности?

— Доброго… дня?

В повторённой фразе явственно чувствовался вопрос, и очень тревожный, словно от приятия или неприятия мной прозвучавшего приветствия зависит ни много и ни мало, а целая жизнь. Голос звонкий, гласные — тягучие. Точно, с Севера. И, похоже, девушка. Теперь совсем ничего не понимаю: по выражению лица ей лет четырнадцать, а если выпуклости под одеждой — не бред моего воображения, то телом незнакомка сойдёт за двадцатилетнюю. Но этот взгляд и растерянность припухших губ… Странно. Так мог бы вести себя ребёнок, но не половозрелая особь.

— Я говорю неправильно?

Ну вот, ещё чуть-чуть, и заплачет. А виноват будет грубый и нечуткий дядя Джерон, как обычно и случается.

— Всё правильно, маленькая. Всё хорошо.

Девушка доверчиво улыбнулась.

— Что ты здесь делаешь?

— Я жду. Брат велел мне ждать.

Так, чудо явилось не одно, а с родственником. Это хорошо: будет, кому сдать с рук на руки. В случае возникновения непредвиденной ситуации.

— Тебе здесь нравится?

Прозрачный взгляд потеплел:

— Да. Здесь всё белое и пушистое. Как в старом доме.

Пушистое? Брр! Снег — колючий, а лёд — ещё того хуже, но странной девушке зима по сердцу. Жаль, потому что я холодное время года не люблю, а вот это милое создание вызвало мою симпатию. Есть в незнакомке что-то близкое. Нет, даже не близкое, а понятное. Что-то давно пройденное и оставившее след в моём сердце. Вот только никак не могу припомнить какой.

— Хорошо. Тебе не скучно?

— Скучно? — Попытка изобразить задумчивость провалилась: гладкий лоб не захотел пустить в свои пределы ни одной морщинки.

Приходится пояснить свою мысль:

— Ты же здесь совсем одна.

— Одна? — Девушка забавно склонила голову набок. — Как ты?

Я открыл было рот, чтобы возразить или пошутить, но простота сродни истине — в самом деле ведь один.

Между мной и всеми домашними всегда была и всегда будет преграда, и неважно, чем она видится, высокой стеной или огромным расстоянием. Ненависть, злоба, зависть — все эти чувства питают отчуждение, и только любовь может соединить сердца. Но как заполучить в свои сети эту вольную птаху? Приманить? Загнать силой? Думаю, ни так, ни эдак. Если захочет, сама прилетит, сядет на плечо и будет нежно щебетать прямо в ухо. Пока не оглохнешь. Хм. Опять думаю о важных вещах, но не так, как нужно. Ну что за напасть?! Как только проходит первое упоение новым впечатлением, становлюсь занудным исследователем и начинаю погружаться всё глубже и глубже, как будто мне безумно интересно знать, что прячется с другой стороны события. Впрочем, определённый интерес всё же присутствует, однако он не настолько силён, чтобы стать движущей силой поступков. Зачем я копаюсь в себе и других? Не проще ли скользить по поверхности океана мироздания, получая удовольствие от лёгкости и беспечности бытия?

Кстати, о водных поверхностях:

— Хочешь увидеть кое-что интересное?

Радостный кивок.

— Иди сюда!

Опускаюсь на корточки и наклоняюсь над белой плошкой пруда. Ага, угадал — вот здесь совсем недавно была пробита лунка.

Ладонью сгребаю снег в сторону, обнажая ледяное стекло над тёмной водой. Девушка присаживается рядом. Проходит совсем немного времени, и мы видим спинки снующих подо льдом карпов — золотистые и багряные.

— Рыба! — Удивлённый возглас сменяется довольным. — Я люблю рыбу.

— Я тоже люблю, но эта не подходит для еды.

— Почему?

— Потому что красивая.

Взгляд девушки снова наполняется растерянностью:

— Красивая?

— Ну-у-у-у… Например, как ты. Ты очень красивая.

— И я… — Вывод не заставляет себя ждать, но вовсе не тот, на который я рассчитывал. — Я тоже… не подхожу?

— Для еды? — Невольно зажмуриваю и снова распахиваю глаза. — Не думаю, чтобы кто-то вознамерился тебя съесть.

— Нет… — Рыженькая головка вздрагивает. — Красивая, значит, бесполезная. Так?