1924 год. Наследница Тюрин Виктор

Глава 2

Дом был большой, старой постройки, солидный и величественный, с красивыми фигурными балкончиками. После вчерашнего дня, который полностью посвятил прогулке по Москве, я уже стал немного разбираться в местной архитектуре, поэтому определил его как бывший доходный дом для среднего класса. Теперь он был отдан под коммунальные квартиры трудовому пролетариату, который сначала разделил квартиры на отдельные комнаты фанерными перегородками, а затем и комнаты были разбиты на ущербные кусочки пространства, которые вошли в историю как коммуналки. Я поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Пахло кислой капустой и мокрым бельем. Найдя нужный мне номер квартиры, я обнаружил рядом с дверью кнопку звонка, а под ней прикрепленную картонку с шестью фамилиями и сколько раз им нужно звонить. Найдя нужную фамилию в списке, я быстро четыре раза нажал кнопку звонка и, услышав слабое дребезжанье за дверью, стал ждать. Спустя пару минут дверь распахнулась, и на пороге показался мужчина лет пятидесяти, с животом и приличной лысиной. Почесывая живот, он близоруко прищурился и недоуменно спросил:

– Вы кто?

– Я к Гришутиной.

Лениво-сонное выражение лица мужчины мгновенно изменилось. Оно стало злым.

– Вы что, гражданин, ослепли, что ли?! К Машке четыре звонка, а не три.

– Это вы глухой! Я звонил четыре раза.

– Черт вас разберет, сколько вы звоните! – выкрикнул он и вдруг неожиданно захлопнул перед моим носом дверь.

«Ну, хамло! Ты у меня схлопочешь!»

Только я успел нажать один раз на звонок, как дверь сама неожиданно распахнулась. На пороге стояла молодая женщина, державшая за руку девочку лет пяти. На малышке было нарядное желтое платьице, а на голове большой желтый бант. Она подняла на меня глаза:

– Здравствуйте, дяденька.

– Здравствуй, красавица, – ответил я, затем спросил у ее матери: – Не подскажете, где мне найти Гришутину?

– Проходите дальше, ее комната в самом конце коридора. Хотя нет, погодите, она же сейчас на работе.

– А где находится…

– Извините, не знаю, – перебила меня женщина. – Что-то с музеем связано. Идем, Танечка.

Когда они прошли мимо меня, я перешагнул порог и вошел в коммунальную квартиру. Коридор пах мокрым бельем и жареной картошкой. На его облупившихся стенах в произвольном порядке висели тазы, стиральные доски и детские велосипеды. Где-то плакал ребенок, рядом, за фанерной дверью, ругались муж с женой, по коридору, мимо меня, перекрикиваясь и смеясь, пробежала стайка детей. В голову сами собой пришли слова из песни В. Высоцкого: «…Все жили вровень, скромно так: система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Неожиданно одна из дверей открылась, и на пороге показался уже знакомый мне урод. Не знаю, что он увидел на моем лице, но исчез обратно так быстро, как словно бы мышь юркнула в нору, спасаясь от кошки. Вдруг неожиданно потянуло чем-то горелым. Запах услышал не только я, так как почти над моим ухом раздался злобный женский вопль из-за фанерной стенки:

– Фроська, ты что творишь, паскуда! Дом сожжёшь!

Я уже собрался постучаться в ближайшую дверь, как входная дверь снова открылась, и я увидел на пороге сухонькую старушку в детской панамке и с бидончиком в руке.

– Здравствуйте, уважаемая. Не подскажете, где мне найти Гришутину?

Старушка остановилась, окинула меня внимательным взглядом с ног до головы, видно оценивая, стоит ли говорить, и только потом ответила:

– Здравствуй, милок. Где ж ей сейчас быть, как не на работе, в музее. Он тут, недалече. Выйдешь от нас и пойдешь… – и она обстоятельно, даже с излишними подробностями, рассказала, как добраться до музея.

Поблагодарив ее, я отправился по указанному мне маршруту. Благодаря обстоятельной старушке я сравнительно быстро вышел к зданию-дворцу с табличкой «Цветковская галерея. Музей художественного искусства». Поднявшись по широким ступеням и войдя в широкий и прохладный вестибюль, я огляделся. Ни одного человека. Справа, по случаю лета, пустовала вешалка, а слева стояла будка с окошечком и надписью наверху «Касса». Подойдя к кассе, я только открыл рот, как сидевшая там сухопарая дама неопределенных лет опередила меня неожиданным вопросом:

– Вы сам по себе, гражданин?

– Гм. Ну да.

– Тогда с вас двадцать пять копеек.

– Я пришел сюда не любоваться картинами. Мне просто надо поговорить с Гришутиной Анастасией Васильевной.

– Купите билет и можете идти разговаривать, – сказала, как отрезала, кассир.

Я отдал ей двадцать пять копеек, получил билет, но при этом, не удержавшись, спросил:

– А если бы я не был сам по себе?

– Тогда бы вы были в составе экскурсии, и билет вам стоил десять копеек.

Пройдя в первый зал, откуда начиналась экспозиция, я сразу подошел к женщине – смотрительнице, лет тридцати пяти. Строгое темно-синее платье с кружевным воротничком подчеркивало стройность ее фигуры, а густые волосы, уложенные узлом на голове, демонстрировали изящность шеи. Взгляд синих глаз мягкий и доброжелательный.

«Приятная женщина», – отметил про себя я.

– Здравствуйте. Не подскажете, где я могу увидеть гражданку Гришутину?

– Здравствуйте. Это я, но вас, извините, не знаю.

– Меня зовут Александр Станиславович. Можно просто звать Сашей. Я приехал из Красноярска и привез вам письмо от Натальи Алексеевны.

Женщина сначала обрадовалась, но в следующее мгновение на ее лице появилась тревога.

– Господи. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

– Пока ничего. А это вам. Держите, Анастасия Васильевна, – я достал из кармана письмо и протянул женщине.

Та взяла письмо в руки, какое-то время смотрела на него, потом подняла глаза, полные слез, и тихо спросила:

– Как она… себя чувствует?

– Обрадовать нечем, но, когда я уезжал, была жива. Если вы знаете, у нее плохо с сердцем.

– Да. Да, я знаю, – женщина достала платочек и приложила к глазам. – Извините.

– Ничего.

– У меня до обеденного перерыва полчаса осталось. Вы не могли бы меня у входа подождать? Или здесь, по залам, походите.

– Подожду у входа.

Дождавшись, когда она выйдет, я спросил ее:

– Анастасия Васильевна, где будем разговаривать?

– Тут в трех минутах бульвар. Идемте туда.

Мы сели на лавочку.

– Я прочитала письмо. Вы знаете его содержание?

Я невольно напрягся.

– Нет.

– Наталья Алексеевна пишет о вас, как о хорошем, приличном человеке.

– Не может быть. Я человек, склонный к риску, и она об этом знает.

– Кстати, она и об этом упоминает. Вы знаете, она пишет так, словно говорит с тобой, поэтому я уже много чего о вас знаю.

– У вас с Натальей Алексеевной, мне так кажется, были близкие и доверительные отношения.

– Это действительно так. Я ей очень благодарна за то, что она на многое открыла мне глаза, помогла, когда мне было плохо… Впрочем, это мое личное и останется только при мне. Да что это я о себе говорю. Вы давно приехали? Как устроились?

– Два дня назад и уже устроился.

– Могу я вам чем-то помочь, Александр Станиславович?

– Ничего не надо. Я пришел к вам только для того, чтобы письмо передать.

– Мне очень хотелось бы принять вас как положено, поэтому вы, может, зайдете ко мне как-нибудь в гости. Мне хочется побольше узнать о Наталье Алексеевне. Я так давно ее не видела.

– У меня есть дела, но как только выберу время, постараюсь вас навестить.

– Я была бы очень рада.

– Анастасия Васильевна, я вас не узнаю. Вы кокетничаете с молодым человеком? – неожиданно раздался голос мужчины лет сорока, аккуратно одетого, даже с претензией на моду. Его я сразу отметил среди гуляющих по бульвару людей, уж больно внимательно он на нас смотрел, идя в нашу сторону. Чуть недовольное выражение довольно приятного лица, пушистые усы, настороженность в глазах.

– Петр Сергеевич, как вы могли подумать такое? – женщина улыбнулась краешками губ. – Только как вы меня нашли?

Я отметил для себя, что женщина рада его видеть, а это могло означать только одно, он ей небезразличен.

– Все очень просто, дорогая Анастасия Васильевна. Я шел к вам, чтобы сказать, что взял билеты в театр, но мне сказали, что вы ушли. Я почему-то сразу подумал, что вы пошли на свою любимую лавочку, где любите сидеть, когда хотите уединиться. Вот вы здесь, но при этом с молодым человеком, что мне кажется довольно странным. Вот я и подумал: не замешан ли здесь амур?

Сказано это было вроде шутливо, но взгляд мужчины при этом был холодный и цепкий.

– Петр Сергеевич, побойтесь бога! – возмущение женщины было явно наигранным. – Какие в моем возрасте амуры, да еще с молодыми людьми!

Я поднялся со скамейки.

– Чтобы разрешить двойственность создавшегося положения, я для начала представлюсь. Александр.

– Петр Сергеевич Зворыкин, – мужчина чуть-чуть приподнял шляпу. – Приятно познакомиться.

– В Москву приехал недавно, а наша встреча с Анастасией Васильевной состоялась благодаря письму, которое я привез от ее хорошей знакомой.

– Так и есть, – женщина встала со скамейки. – Александр привез мне письмо от Натальи Алексеевны. Вы должны помнить, я вам про нее рассказывала.

– Прекрасно помню, так как слышал о ней не один раз. Значит, если я все правильно понимаю, вы, молодой человек, прибыли к нам из Сибири?

– Оттуда. Теперь не буду вам мешать. Разрешите откланяться.

– Александр, я надеюсь на нашу новую встречу, – еще раз напомнила мне женщина.

– Хорошо, Анастасия Васильевна. В ближайшие дни я постараюсь вас найти. Или дома, или на работе. Хорошо?

– Это было бы замечательно.

– Извините меня за назойливость, Александр, – неожиданно снова вступил в разговор Зворыкин. – Вы приехали из Красноярска?

– Да.

– У меня есть очень хороший знакомый, который долго служил в тех краях. Жену себе там нашел. Мне неудобно вас просить… – мужчина неожиданно замялся.

– Вы о Власове, Петр Сергеевич? – неожиданно спросила его женщина.

– Да, о Владимире! Уж и не знаю, что с ним делать. Того и гляди, учудит над собой что-нибудь смертельное.

Еще по пути в Москву я думал о том, что надо найти подходящих людей, на которых можно будет положиться. Так ту операцию, что я задумал, в одиночку было не провернуть, а связываться с ворами у меня не было ни малейшего желания. По горло был сыт их подлостью. Я прикинул, что мне надо искать соратников среди бывших офицеров, вот только они умело прятались под чужими личинами, но при этом не хотел иметь никаких дел с боевыми офицерскими группами или с белогвардейским подпольем, чтобы не оказаться под прицелом ОГПУ, так как с методами их работы я был знаком не понаслышке. Судя по выправке и манере держаться, Зворыкин как раз был «бывшим», как и его приятель Власов. Даже если они не подойдут, у меня появится шанс выйти на их круг общения и уже из них подобрать нужные мне кандидатуры. Это и стало причиной, по которой я не стал бесповоротно отказываться.

– Излагайте вашу просьбу, Петр Сергеевич, а я вам скажу: да или нет.

– Есть у меня старый друг. В свое время жизнь нас раскидала в разные стороны и вот свела снова, совершенно случайно, здесь, в Москве. Понимаете, Александр, он человек деятельный, можно сказать, боевой по характеру, а так случилось, что оказался без дела и захандрил. Я уже по-всякому пробовал, только у меня не получилось. Вот я и подумал, что разговор с вами, общие воспоминания о Сибири встряхнут его, вырвут его из этого состояния.

– Он что, запойный?

– Нет. Я же говорю, хандра у него.

В качестве лекарства от депрессии мне выступать еще не приходилось, но раз другого варианта у меня пока не было, я дал свое согласие:

– У меня есть время. Можем поехать прямо сейчас.

– Буду вам очень благодарен. Анастасия Васильевна, извините меня, ради бога, но сейчас я вынужден откланяться. Еще раз напоминаю, что мы сегодня идем в театр. Буду у вас в половине седьмого, – сказал Зворыкин.

– До свидания, – попрощался в свою очередь я с женщиной. – На днях загляну.

– Непременно буду ждать.

Извозчика мы нашли быстро. По дороге я попытался разговорить Зворыкина, но тот явно не хотел вдаваться в подробности, как своей жизни, так и его хорошего друга, отделываясь короткими, односложными ответами.

Власов оказался мужчиной видным. Крупный телом, широкоплечий, с классическим профилем лица, которое сейчас портили ввалившиеся глаза, щетина и пустота в глазах. Петр Сергеевич оказался частично прав, стоило ему узнать, что гость приехал из Сибири, он поднялся с кровати и даже попытался привести себя в порядок. Правда, я так и не понял, это он проявил простое уважение к гостю или все же его заинтересовало то, что я приехал из Красноярска. Мы пили чай и вели тягучую, с остановками, когда не знаешь, что сказать, беседу. Спустя полчаса мне это надоело, и я сказал:

– Извините, господа, но наш разговор, похоже, зашел в тупик. Я не доктор и не лечу душевных болезней, зато могу предложить вам настоящее дело. Если вы, господин Власов, решите снова вернуться в реальную жизнь, дайте знать. Вас это тоже касается, Петр Сергеевич. Ведь вы вряд ли довольны своим нынешним положением? Или я ошибаюсь?

– Настоящее дело? – повторил Власов, и мне показалось, что в его глазах сейчас мелькнуло что-то живое.

За время нашей беседы Зворыкин больше молчал, прихлебывая чай, и только иногда дополнял Власова, но после моих слов он с некоторым удивлением посмотрел на меня. Видимо, он уже успел составить обо мне свое мнение, но мои последние слова, похоже, заставили его пересмотреть.

– Как и другой любой человек, – сейчас он смотрел на меня задумчиво, пытаясь понять, что я собой, на самом деле представляю. – Человек существо несовершенное, ему всегда что-то нужно. Вот только есть у меня определенные сомнения по поводу вашего предложения. Вы, если я все правильно понимаю, приехали два дня назад, а уже сегодня хотите предложить дело двум совершенно незнакомым вам людям. Это как понять?

– Ваш вопрос с подтекстом, Петр Сергеевич. На самом деле вы хотите знать: не провокатор ли я? К сожалению, прямо сейчас развеять ваши опасения я не в силах, но, если у нас состоится новая встреча, думаю, что смогу найти подходящие аргументы.

– Это опасно? – неожиданно спросил Власов, который стал оживать прямо на глазах.

– В определенной мере. Если мои слова вас заинтересовали, господа, то мы можем в ближайшие дни встретиться и поговорить на эту тему более подробно. Сейчас извините меня. Дела. Вынужден откланяться.

Выйдя на улицу, я решил прогуляться, а заодно попробовать составить впечатление об этих двух людях. Бывшие военные, крепкие, подтянутые, лет сорока, с военным опытом, при этом без особых политических пристрастий. По крайней мере, Власов, который, в отличие от своего друга, оказался более разговорчивым, не горевал о царе-батюшке и не проклинал большевиков. Впрочем, открывать мне свою душу он не стал, и единственный реальный факт, который мне удалось узнать, так это то, что его жена и сын погибли пару лет тому назад. Даже при этом Власов показался мне более открытым человеком, в отличие от его друга, тот оказался в соответствии с известным выражением «застегнут на все пуговицы». Впрочем, в дальнейшем они могли оказаться людьми совсем другого толка, а сейчас я видел лишь маски, которые те привыкли носить.

«Пока однозначно можно сказать только одно, что эти мужчины сами по себе, а это значит, что хвоста в виде контрреволюционного подполья или ГПУ у них нет».

Несмотря на определенную уверенность, я пару раз проверился по дороге, а когда убедился, что явной слежки за мной нет, решил зайти куда-нибудь пообедать. Заглянул в первый попавшийся мне по дороге ресторан, после чего поехал к себе.

У забора дома, где я снимал комнату, в тени дерева сидел Живчик. Увидев меня, вскочил на ноги и бросился ко мне.

– Дядя, а я тебя ждал. Девочку увезли.

– Кто? Куда?

– Опять та тетенька увезла. Девочка вместе с ней села в пролетку, и они уехали.

– А Лука? Пожилой человек, вместе с ними поехал?

– Не, но мы его видели. Он в лавку за продуктами ходил.

Я задумался. Поводов для такой поездки может быть много. Они могли и просто по магазинам поездить или в ателье, чтобы пошить девочке платье.

– Извозчик их опять ждал? – снова спросил я.

– Он как приехал, так сразу на часы посмотрел.

– Извозчик один и тот же человек?

– Ага!

– Долго ждешь?

– Долго.

В это слово Живчик мог вложить как двадцать минут, так и два часа. Уточнять было бесполезно.

«Чего я, собственно, беспокоюсь? – подумал я. – До места довел, с рук на руки передал. Только это, похоже, не наемники, а спецслужба какого-то государства. По-любому задачу, считай, выполнил. Еще пару дней понаблюдаем, и гуд бай, милая Сашенька!»

– О чем они говорили? – снова спросил я.

– Степка ближе был, может, он слышал. Он еще потом за ними побежал. Я сюда, а Васька там, у дома, остался.

– Ты беги, я за тобой, но на улице ко мне не подходите, будто мы не знакомы. Степке скажешь, пусть потом подойдет. Все понятно?

Живчик кивнул, затем сорвавшись с места, пулей понесся по улице.

Выйдя на улицу, где стоял нужный мне дом, огляделся. Летний день. Время рабочее, на улице, залитой солнечным светом, никого не было. Навестить Луку или нет? Если сейчас кто-то наблюдает за домом, то меня сразу вычислят. Постояв с минуту, решил, что овчинка выделки не стоит, и повернул обратно домой, а спустя пятнадцать минут прибежал Степка с новостями.

– Уф! Совсем замаялся, дядя, но так и не догнал.

– Бог с ними. Что-то слышал?

– Извозчик ее назвал… вроде как… паной.

– Пани.

– Точно! Пани Ядвига и еще что-то сказал, только не по-нашему.

«Поляки? – слегка удивился я. – Польская разведка? А почему бы и нет? Да и какая мне разница!»

Несмотря на это мысленное заверение, мысль о девочке все равно сидела во мне занозой. Залез в карман, отсчитал полтора рубля и отдал парнишке.

– Благодарствую, дядя.

– Давай, беги отсюда, племянничек.

Зайдя в свою комнату, проверил сохранность своего саквояжа и понял, что здесь мне делать нечего.

«А не навестить ли мне Таню? – сразу возникла мысль. – В ресторан сходим, погуляем. А там видно будет».

Адрес девушка мне дала, когда мы расставались на вокзале, а вот по поводу фамилии своей родственницы ничего не сказала, а я этот момент как-то упустил. Сейчас я стоял перед дверью, где на фанерке, висящей рядом со звонком, было написано восемь фамилий. Ради эксперимента решил на этот раз не звонить, а потянул за ручку двери, которая, к моему немалому удивлению, открылась. Не успел я войти, как из ближайшей двери вышла женщина в неопрятном домашнем халате, лет сорока пяти, с увядшим лицом. Она удивленно посмотрела на меня, потом спросила:

– Вы к кому, мужчина?

– Сюда девушка недавно приехала. Зовут Таня. Я к ней.

– Вы не вовремя пришли, – женщина как-то нехорошо усмехнулась. – Но раз пришли, проходите. В самый конец коридора.

«Что значит не вовремя?» – подумал я, но уточнять не стал.

– Спасибо, – сказал я и пошел в указанном направлении.

Проходя мимо ряда дверей, из которых одна была открыта, невольно бросил взгляд внутрь комнаты. Треть помещения занимала железная кровать с одеялом из разноцветных треугольников и множеством подушек, сложенных горкой. В двух шагах от нее стоял комод с гипсовыми фигурками животных, а рядом, на стене, висела увеличенная супружеская фотография, засиженная мухами.

В конце коридора, у дверей одной из комнат, собралась небольшая толпа из дюжины человек и тихо шумела, видно, таким образом реагируя на громкий и резкий женский голос:

– Граждане, вы знаете, что в центральных городах нашей страны сейчас проводится чистка от тех элементов, которые тормозят и затрудняют жизнь нашей страны и трудящегося пролетариата. Органы рабоче-крестьянской власти не могут терпеть такого положения! Поэтому всем социально вредным элементам громко сказано, что им не место в нашем социалистическом обществе! Как вы знаете, дорогие граждане, домовым комитетам даны права по выявлению таких элементов. И вот такой вредный элемент живет рядом с вами! Я всегда утверждала и дальше буду говорить, что Булиткина – не трудовой человек. Мало того что она была в экономках и путалась со всякой дворянской сволочью, так и теперь занимает непомерно большую площадь, когда в нашем городе тысячи пролетарских семей ютятся в сырых и холодных подвалах. Товарищи, предлагаю создать прямо сейчас пролетарскую комиссию! И на основании ее решения, мы будем определять, что делать с жилплощадью гражданки Булиткиной! Кто хочет высказаться?!

– Да чего тут говорить?! – раздался хриплый мужской голос. – Выкинуть ее на улицу, а вместо нее поселить настоящих пролетариев, которые кровь проливали за советскую власть!

– Сенька, ты, что ли, пролетарий? Да ты пропойца! – раздался из толпы задорный женский голос. – Тебе бы только зенки твои поганые залить!

– Заткнись, Машка! Не тебе, шалаве, за мои подвиги говорить!

– Ты про какие свои подвиги говоришь?! Когда свою Маруську колотишь?! – снова раздался тот же женский голос.

В толпе засмеялись, потом раздался мужской голос:

– Товарищи! Я считаю, что это как-то неправильно! Где представители власти? Где представитель домкома? Получается просто самосуд какой-то! Почему…

Но договорить ему не дала командная дама:

– Товарищи! Товарищи! Призываю вас всех к порядку! Сначала мы выберем комиссию из жильцов, потом составим акт, а после предоставим наше решение председателю домового комитета. Я предлагаю начать голосование…

– Слушай, Колотова! Ты чего здесь раскомандовалась?! – снова раздался тот же женский голос, как я определил для себя, местной активистки. – Тебя завмаг Синюшкин, что ли, купил?! Для него стараешься?!

– Ты, Осокина, свои провокаторские замашки брось! Опять лезешь, куда не надо! Николай Игнатьевич, наведите порядок!

– А ну всем молчать! Следующий, кто пасть раскроет, рыло начищу! Вы меня знаете!

Толпа сразу примолкла.

«О как! Интересно…» – и я, расталкивая недовольный народ, стал протискиваться вперед. Оказавшись на пороге комнаты, быстро оббежал взглядом помещение. За столом сидела пожилая полная женщина с бледным лицом и страдальческими глазами. В них читалось отчаяние. Рядом с ней, прислонившись спиной к шкафу, стояла поникшая Татьяна, но стоило ей меня увидеть, как девушка сразу взбодрилась. В двух шагах от них стояла перезревшая женщина, лет пятидесяти, в ярко-желтом платье, по раскраске походившая на индейца в боевом походе, только головного убора из перьев не хватало. Чуть сбоку от нее стояли двое мужчин, которые, как я понял, изображали силовую поддержку. Один из них, с отечным лицом алкоголика, был одет в вытянутую майку и заношенные галифе. Второй, дюжий мужик, был в мятых, неопределенного цвета, брюках и рубашке навыпуск. Я сделал еще шаг вперед и оказался в комнате.

– Вы кто, гражданин? – тут же потребовала от меня ответа крашеная дама.

Я окинул сначала ее пренебрежительным взглядом, потом двух стоящих рядом с ней мужиков и только после этого ответил:

– Кто-кто. Конь в пальто. Лягну, и не встанешь, сучка крашеная.

Несколько секунд она смотрела на меня недоумевающим взглядом, пока до нее дошло, что ее только что оскорбили.

– Я не позволю…

– Пасть захлопни, воняет, – я развернулся к толпе. – Люди, а что тут за сборище?

На мой вопрос сразу откликнулась миловидная женщина лет тридцати, в длинном домашнем халатике с пояском, который подчеркивал ее точеную фигурку:

– Да Лизка Колотова хочет отобрать квартиру у Марь Иванны.

– Николай Игнатьевич, восстановите порядок! – раздался командный голос наконец пришедшей в себя крашеной дамы.

– Да я тебя, паскуда, щас тебя…

Угроза была так себе, да и удар с замахом дюжему мужику видно в деревне ставили. Легко уйдя в сторону, я ударил сам, в печень. Когда он утробно взвыл, согнувшись напополам, его выставленная челюсть очень хорошо подошла для быстро выброшенного вверх колена. Он хрюкнул, после чего завалился на пол, как подрубленное дерево.

– Ты, как тебя там, ветеран, ходь сюды, – я сделал жест, подзывая его к себе второго мужика в майке-алкоголичке.