Красношейка Несбё Ю

Эпизод 11

Окрестности Ленинграда, 1 января 1943 года

Когда Даниеля оттаскивали, его лицо уже успело покрыться инеем: под носом, в уголках глаз и рта. Иногда убитых просто оставляли на морозе, чтобы они окоченели – так было проще их уносить. Но Даниель лежал поперек дороги, мешая тому, кто должен был сменить пулеметный расчет. Поэтому двое солдат оттащили его в сторону и положили на два пустых ящика из-под боеприпасов, отложенных для костра. Халлгрим Дале повязал мешок ему на голову, чтобы не видеть маску смерти с этой ужасной улыбкой. Эдвард уже связался с теми, кто занимался братскими могилами на участке «Север», и объяснил, где лежит Даниель. Ему обещали этой же ночью прислать двух солдат похоронной команды. По приказу командира отделения больной Синдре покинул постель, чтобы остаток смены дежурить вместе с Гюдбранном. И перво-наперво им нужно было очистить испачканный пулемет.

– Кёльн разбомбили в порошок, – сказал Синдре.

Они лежали бок о бок на краю окопа, в узкой яме, откуда им было хорошо видно ничейную полосу. Гюдбранн вдруг осознал, до чего ему неприятно находиться так близко к Синдре.

– И Сталинград – к чертям, – продолжал Синдре.

От холода Гюдбранн ничего не чувствовал: его голова и тело стали будто ватными, все происходящее вокруг уже не имело к нему никакого отношения. Единственное, что еще регистрировало сознание, – это обжигающий руки заледенелый металл и то, что пальцы никак не хотят слушаться. Он попробовал снова. Рядом на снегу, на шерстяном одеяле, уже лежали ложа и спусковой механизм пулемета, а вот с затвором было хуже. В Зеннхайме их учили брать друг у друга детали пулемета и собирать их с завязанными глазами. В Зеннхайме, в прекрасном, теплом немецком Эльзасе. Теперь все было не так, и он не чувствовал, что делают его пальцы.

– Ты слышишь? – говорил Синдре. – Русские придут и убьют нас. Как они убили Гюдесона.

Гюдбранн помнил немца, капитана вермахта, которого очень позабавил Синдре, когда сказал ему, что родом из далекого хутора под названием Тотен.

– Toten? Wieim Totenreich?[9] – смеялся капитан.

Наконец крышка затвора подалась.

– Черт! – Голос Гюдбранна дрожал. – Здесь везде кровь, от нее тут все намертво смерзлось!

Он снял рукавицы, взял масленку с ружейным маслом и прижал ее к затвору. Из-за холода желтоватая жидкость стала вязкой и густой, но он знал, что маслом можно растворить кровь. Он закапывал его себе в ухо, когда у него бывал отит.

Синдре вдруг прислонился к Гюдбранну и начал ковыряться ногтем в патроне.

– Вот те на! – Он посмотрел на Гюдбранна и оскалил свои гнилые зубы. Его бледное небритое лицо было так близко, что Гюдбранн почувствовал отвратительный гнилостный запах, впрочем, все они здесь так пахнут. Синдре поднес палец к лицу. – Кто бы мог подумать, что у этого Даниеля столько мозгов, а?

Гюдбранн отвернулся.

Синдре с интересом рассматривал кончик пальца:

– Но он их не особо использовал. А то бы той ночью он не вернулся назад с ничейной полосы. Я слышал, вы хотели дать деру. Ну да, вы же были это… хорошими друзьями.

Сначала Гюдбранн не расслышал: слова будто доносились издалека. Но, когда их отзвуки достигли его, он внезапно ощутил, как по телу снова разливается тепло.

– Немцы и не думают дать нам отступить, – продолжал Синдре. – Мы здесь все передохнем, все до последнего черта. Нет, вам надо было драпать. Большевики, по крайней мере, обошлись бы не так, как Гитлер, с такими парнями, как ты и Даниель. В смысле, с такими хорошими друзьями.

Гюдбранн не отвечал. Тепло уже достигло кончиков пальцев.

– Мы решили удрать туда этой ночью, – сказал Синдре. – Халлгрим Дале и я. Пока не поздно.

Он извернулся в снегу и посмотрел на Гюдбранна.

– Чего ты боишься, Юхансен? – сказал он и снова оскалился. – На кой, по-твоему, мы сказались больными?

Гюдбранн сжал пальцы ног в сапогах. Теперь он их уже практически чувствовал. Стало тепло и хорошо. Но вместе с этим ощущалось еще кое-что.

– Ты с нами, Юхансен? – спросил Синдре.

Вши! Да, ему стало тепло, но он не чувствовал вшей! Прекратился даже свист ветра под каской.

– Так это ты распускал те слухи, – сказал Гюдбранн.

– Чего? Какие еще слухи?

– Мы с Даниелем говорили о том, чтобы уехать в Америку, а не бежать к русским. И не сейчас, а когда война закончится.

Синдре пожал плечами, посмотрел на часы и поднялся на колени.

– Попробуй только, я пристрелю тебя, – сказал Гюдбранн.

– Из чего? – спросил Синдре и кивнул на детали пулемета, разложенные на одеяле.

Их винтовки были в укрытии, и они оба прекрасно понимали, что, прежде чем Гюдбранн успеет сбегать туда и обратно, Синдре будет уже далеко.

– Оставайся тут, Юхансен, и подыхай, если охота. Передавай привет Дале и скажи, что пришла его очередь.

Гюдбранн сунул руку под куртку и достал штык. Свет луны сверкнул на потускневшем стальном лезвии. Синдре покачал головой:

– Парни вроде вас с Гюдесоном – фантазеры. Убери нож, пойдем лучше со мной. Сейчас русским по озеру подвезут провизию. Свежее мясо.

– Я не предатель, – ответил Гюдбранн.

Синдре встал.

– Если ты попытаешься заколоть меня штыком, голландцы на посту прослушивания услышат нас и поднимут тревогу. Подумай башкой. Кому из нас они скорее поверят, что он пытался предотвратить побег другого? Тебе, о ком уже ходят слухи, что ты намылился удрать, или мне, члену партии?

– Сядь обратно, Синдре Фёуке.

Синдре рассмеялся:

– Дрянной из тебя убийца, Гюдбранн. Ну, я побежал. Дай отбежать метров на пятьдесят, а уж потом поднимай тревогу, и всем будет хорошо.

Они посмотрели друг на друга. Между ними начали падать пушистые хлопья снега. Синдре ухмыльнулся:

– Снегопад и лунный свет одновременно – редкое зрелище, а?

Эпизод 12

Окрестности Ленинграда, 2 января 1943 года

Окоп, в котором стояли четыре человека, находился в двух километрах севернее их участка фронта, как раз там, где траншея поворачивала назад и почти делала петлю. Человек с капитанскими знаками различия стоял перед Гюдбранном, переминаясь с ноги на ногу. Был снегопад, и на фуражке у капитана уже лежал приличный слой снега. Эдвард Мускен стоял рядом с капитаном и смотрел на Гюдбранна одним широко открытым глазом, другой опять был наполовину прикрыт.

– So, – сказал капитан. – Er ist hinber zu den Russen geflohen?[10]

– Ja[11], – повторил Гюдбранн.

– Warum?[12]

– Das weiss ich nicht[13].

Капитан посмотрел в небо, цыкнул зубами и топнул ногой. Потом кивнул Эдварду и, буркнув что-то роттенфюреру, немецкому ефрейтору, бывшему при нем, попрощался. Снег захрустел у них под ногами.

– Вот так вот, – сказал Эдвард. Он по-прежнему смотрел на Гюдбранна.

– Да-а, – протянул Гюдбранн.

– Расследовать тут особо нечего.

– Да уж.

– Но кто бы мог подумать! – Его открытый глаз продолжал пристально и неподвижно смотреть на Гюдбранна.

– Тут постоянно дезертируют, – сказал Гюдбранн. – Если бы они расследовали каждый случай…

– Я говорю, кто бы мог подумать такое о Синдре! О том, что он выкинет что-нибудь подобное.

– Нет, но ты же видишь, – сказал Гюдбранн.

– Да, не слишком замысловато. Вот так встал и убежал.

– Конечно.

– Потом, с пулеметом промашка вышла. – Голос Эдварда был полон холодной насмешки.

– Да.

– И ты даже не смог докричаться до голландцев.

– Я кричал, но было уже слишком поздно. Было темно.

– Была луна, – сказал Эдвард.

Они посмотрели друг на друга.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Эдвард.

– Нет.

– Нет, знаешь, по тебе же видать. За что, Гюдбранн?

– Я не убивал его, – взгляд Гюдбранна был прикован к огромному глазу Эдварда. – Я пытался отговорить его. Но он даже слушать меня не стал. Просто убежал. Что я мог поделать?

Они стояли, наклонившись друг к другу, тяжело дыша, и пар от их дыхания тут же уносил ветер.

– Я помню, когда в последний раз ты так выглядел, Гюдбранн. Той ночью, когда ты убил того русского у нас в блиндаже.

Гюдбранн пожал плечами. Эдвард положил ему на плечо руку в обледеневшей рукавице:

– Послушай. Синдре не был хорошим солдатом. Пожалуй, даже хорошим человеком. Но мы-то приличные люди, нам надо пытаться при всем при этом соблюдать какие-то нормы и ценности, понимаешь?

– Теперь мне можно идти?

Эдвард посмотрел на Гюдбранна. Слухи о том, что Гитлер одерживает победу далеко не на всех направлениях, стали доходить и сюда. Соответственно, увеличилось и число норвежских добровольцев, и на смену Даниелю и Синдре пришли двое мальчишек из Тюнсета. Все время новые, молодые лица. Кто-то запоминался, кого-то быстро забывали, когда он погибал. Даниеля Эдвард запомнит, он знал это наверняка. Точно так же, как и то, что очень скоро лицо Синдре сотрется из его памяти. Сотрется…. Через несколько дней Эдварду-младшему исполнится два годика… Эту мысль он не стал додумывать.

– Да, ступай, – ответил он. – И береги голову.

– Конечно, – сказал Гюдбранн. – Даже спину согну.

– Помнишь, как говорил Даниель? – спросил Эдвард со странной улыбкой. – Если мы будем тут ходить согнувшись, то вернемся в Норвегию горбатыми.

Вдали раздался трескучий хохот пулемета.

Эпизод 13

Окрестности Ленинграда, 3 января 1943 года

Гюдбранн внезапно проснулся. В темноте он несколько раз сморгнул, но увидел лишь очертания досок кровати над собой. Пахло сырым деревом и землей. Он что, опять кричал во сне? Другие парни говорили, что больше не просыпаются от его криков. Он лежал, чувствуя, как постепенно успокаивается пульс. Он почесал бок: вши, наверное, никогда не спят!

Его разбудил тот же самый сон: он и сейчас еще чувствова лапы на груди, видел в темноте желтые глаза, белые зубы хищника, с которых стекали кровь и слюна. И слышал, как кто-то тяжело дышит, будто перепуганный насмерть. Кто – он или зверь? Такой уж был этот сон: он спал, каждый раз просыпался и не мог пошевелиться. Зверь уже готовился перегрызть ему глотку, когда треск пулемета снаружи разбудил его, и он успел лишь увидеть, как зверь поднялся с одеяла и отпрыгнул к земляной стене блиндажа, но пули разорвали его в клочья. И он осел на пол, превратившись в кровавую, бесформенную, меховую массу. Хорек. А в дверной проем вошел человек: он шагнул из темноты в тонкую полоску лунного света, настолько тонкую, что она освещала лишь половину его лица. Но нынешней ночью в этом сне что-то изменилось. Дуло винтовки, как всегда, дымилось, человек, как обычно, улыбался, но посреди лба у него зияла огромная, черная воронка. Так что когда он поворачивался к Гюдбранну, сквозь дырку в голове виднелась луна.

Едва Гюдбранн почувствовал, что из открытой двери тянет холодом, он повернул голову и оцепенел, увидев у входа черный силуэт. Неужели он все еще спит? Силуэт шагнул внутрь, но было слишком темно, и Гюдбранн не мог разглядеть, кто это.

Вдруг фигура остановилась.

– Ты не спишь, Гюдбранн? – Голос был громкий и отчетливый. Говорил Эдвард Мускен. С соседних коек послышалось недовольное бормотание. Эдвард подошел вплотную к постели Гюдбранна. – Поднимайся, – сказал он.

Гюдбранн вздохнул:

– У тебя там ошибка в графике. Я только отдежурил. Сейчас должен Дале…

– Его вернули.

– Чего?

– Дале только что пришел и разбудил меня. Даниеля вернули.

– Что ты такое говоришь?

Гюдбранн видел в темноте только белесое дыхание Эдварда. Он свесил ноги с кровати и достал сапоги из-под одеяла. Он обычно клал их туда, когда спал, чтобы мокрые подошвы не обледенели. Надев куртку, которой укрывался поверх тонкого шерстяного одеяла, он встал и вышел вслед за Эдвардом. Звезды подмигивали им с высоты, но на востоке ночное небо начинало светлеть. Если не считать доносившихся откуда-то всхлипываний, вокруг было очень тихо.

– Голландские новобранцы, – объяснил Эдвард. – Только вчера прибыли, а сейчас вернулись со своей первой вылазки на ничейную полосу.

Дале стоял посреди окопа в какой-то странной позе: голова – набок, руки – растопырены. Шарф он повязал под подбородком, а исхудалое лицо и полуприкрытые, запавшие глаза делали его похожим на бездомного бродягу.

– Дале! – крикнул Эдвард. Тот очнулся. – Покажи-ка нам.

Дале шел впереди. Гюдбранн почувствовал, что сердце застучало быстрее. Мороз кусал щеки, но не мог заморозить то горячее, какое-то нереальное ощущение, оставшееся от сна. Траншея была настолько узкой, что приходилось идти друг за другом, и он чувствовал на своей спине взгляд Эдварда.

– Тут, – показал Дале.

Ветер хрипло завывал под шлемом. На ящиках с боеприпасами лежал мертвец. Руки и ноги торчали в разные стороны. Снег, который намело в окоп, белым одеялом лежал на униформе. Вокруг головы был повязан мешок.

– Дьявольщина просто. – Дале тряхнул головой и начал переминаться с ноги на ногу.

Эдвард молчал. Гюдбранн знал, что он ждет, что скажет он, Гюдбранн.

– Почему похоронщики не унесли его? – спросил наконец Гюдбранн.

– Они его унесли, – сказал Эдвард. – Они приходили вчера вечером.

– А зачем тогда они принесли его обратно? – Гюдбранн заметил, что Эдвард пристально смотрит на него.

– В штабе никто не приказывал приносить его обратно.

– Может быть, недоразумение? – спросил Гюдбранн.

– Может быть. – Эдвард достал из кармана тонкую недокуренную сигарету, отвернулся от ветра и осторожно зажег ее. Сделав пару затяжек, он послал ее по кругу и продолжал: – Те, кто уносил его, утверждают, что его положили в братскую могилу на участке «Север».

– Раз так, его должны были закопать?

Эдвард покачал головой:

– Их не закапывают сразу, их сначала сжигают. А сжигают днем, чтобы ночью русские не увидели огонь. К тому же ночью эти новые братские могилы открыты и не охраняются. Кто-то, верно, вытащил оттуда Даниеля ночью.

– Дьявольщина просто, – повторил Дале, взял сигарету и жадно затянулся.

– Так, значит, они сжигают трупы? – спросил Гюдбранн. – Зачем, в такой холод?

– Я знаю, – сказал Дале. – Из-за мерзлоты. Когда весной температура резко повышается, земля оттаивает и мертвецы вылезают из земли. – Он нехотя отдал сигарету. – Прошлой зимой мы похоронили Форпенеса прямо за линией обороны. А весной снова наткнулись на него. А может, лисы выкопали. Вот так вот.

– Вопрос-то не в этом, – сказал Эдвард. – Как Даниель попал сюда?

Гюдбранн пожал плечами.

– В прошлый раз дозор нес ты, Гюдбранн. – Эдвард закрыл один глаз, а другим, своим циклоповым глазом, уставился на него. Гюдбранн глубоко затянулся, медля с ответом. Дале закашлялся.

– Я четыре раза проходил мимо этого места, – ответил Гюдбранн, отдавая сигарету. – Но его тогда здесь еще не было.

– Эти следы идут поверх последних следов сапог. А ты говоришь, что проходил мимо этого места четыре раза…

– Какого черта, Эдвард! Ты и сам видишь, что Даниель лежит там! – оборвал его Гюдбранн. – Разумеется, кто-то приволок его сюда, и, скорее всего, на салазках. Но если ты послушаешь, что я тебе говорю, то поймешь, что этот кто-то притащился сюда уже после того, как я был здесь в последний раз.

Эдвард ничего не ответил, вместо этого он с явным раздражением выдернул оставшийся окурок сигареты из поджатых губ Дале и с сожалением посмотрел на мокрые отметины на папиросной бумаге. Дале снял с языка приставший табак и исподлобья посмотрел на него.

– Ну скажи мне ради бога, для чего мне делать что-нибудь подобное? – спросил Гюдбранн. – И как бы я умудрился утащить труп с участка «Север» и притащить его сюда, да еще так, чтоб меня не заметили караульные?

– Ты мог идти через ничейную полосу.

Гюдбранн скептически покачал головой:

– Эдвард, ты думаешь, я больной? На кой мне труп Даниеля?

Эдвард еще два раза затянулся сигаретой, бросил окурок на землю и наступил на него сапогом. Он делал так всегда, хотя не знал зачем, – просто видеть не мог догорающие окурки. Снег заскрипел, будто застонал, когда Мускен поворачивал пятку.

– Нет, я не думаю, что ты приволок Даниеля сюда, – сказал Эдвард. – Потому что я не думаю, что это Даниель.

При этих словах Дале и Гюдбранн вздрогнули.

– Ну конечно, это Даниель, – сказал Гюдбранн.

– Или кто-то с таким же телосложением, – сказал Эдвард. – И такими же нашивками на форме.

– Мешок… – начал Дале.

– Ага, значит, ты видишь, что это не тот мешок, да? – с издевкой спросил Эдвард, но посмотрел при этом на Гюдбранна.

– Это Даниель. – Гюдбранн сглотнул. – Я узнал его сапоги.

– И ты предлагаешь нам попросить похоронную команду просто взять и снова унести его? – спросил Эдвард. – Даже не рассмотрев его поближе. На это ты и рассчитывал, не так ли?

– Иди ты к черту, Эдвард!

– После этого случая я не уверен, кто из нас двоих к нему раньше отправится, Гюдбранн. Сними с него мешок, Дале.

Дале недоуменно уставился на товарищей, глядевших друг на друга, будто два быка.

– Ты слышал?! – крикнул Эдвард. – Разрежь мешок!

– Я бы лучше не стал этого…

– Это приказ. Давай!

Дале продолжал колебаться, в нерешительности переводя взгляд с одного на другого. Потом он посмотрел на окоченевшую фигуру на ящиках с боеприпасами, пожал плечами, расстегнул камуфляжную куртку и сунул под нее руку.

– Погоди! – сказал Эдвард. – Попроси Гюдбранна одолжить тебе штык.

Теперь Дале окончательно растерялся. Он вопросительно посмотрел на Гюдбранна, но тот покачал головой.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Эдвард, по-прежнему стоя лицом к Гюдбранну. – По уставу положено носить штык, а он у тебя сегодня, что ли, не при себе?

Гюдбранн молчал.

– Ты же управляешься с этим штыком как заправский убийца, Гюдбранн, не мог же ты просто-напросто потерять его, а?

Гюдбранн по-прежнему молчал.

– Похоже на то. Ну да ладно, доставай свой, Дале.

Больше всего Гюдбранну сейчас хотелось вырвать этот огромный, буравящий глаз из глазницы командира. Как он был похож на ту крысу роттенфюрера! Крысу, с крысиными глазами и крысиными мозгами. Неужели он ничего не понимает?

Сзади был слышен треск – трещит разрезаемая штыком мешковина – и тяжелое дыхание Дале. Они обернулись одновременно. Там, в красных лучах нового дня, отвратительно ухмыляясь, на них смотрело бледное лицо с третьим черным, зияющим глазом посреди лба. Это был Даниель, без всякого сомнения.

Эпизод 14

МИД Норвегии, 4 ноября 1999 года

Бернт Браннхёуг взглянул на часы и нахмурил лоб. Восемьдесят две секунды, он на семь секунд отстал от графика. Итак, он перешагнул порог зала заседаний, пропел бодрое северное «добрыйдень» и улыбнулся своей знаменитой белоснежной улыбкой четырем лицам, повернувшимся ему навстречу.

С одной стороны стола сидел Курт Мейрик из СБП и Ракель – у нее была та же нелепая заколка, претенциозный костюм и строгое выражение лица. Его поразило, что костюм выглядел дороговато для секретаря. Он по-прежнему полагался на свою интуицию, которая говорила ему, что она разведена, но, возможно, она была раньше замужем за состоятельным человеком. Или у нее богатые родители? То, что она вдруг снова появилась здесь, на заседании, которое, как предупредил в прошлый раз Браннхёуг, должно проходить в строжайшей секретности, указывало на то, что в СБП она занимала более значимое положение, чем ему показалось на первый взгляд. Надо разузнать о ней побольше.

С другой стороны стола сидела Анна Стёрксен вместе с этим длинным, тощим начальником отделения полиции. Как бишь его? Сначала он потратил больше восьмидесяти секунд на путь до зала заседаний, а теперь не может вспомнить имя – неужели стареет?

У него раньше и мыслей таких не появлялось, все началось прошлым вечером, а вот теперь опять! В тот раз он пригласил Лизу, молодую практикантку, на то, что он называл «сверхурочным обедом». Потом он пригласил ее на бокал вина в отель «Континенталь», где для работников МИДа была забронирована комната для встреч, требующих особой секретности. Лизу долго просить не пришлось, она была амбициозной девушкой. Но сеанс не удался. Стареет? Нет, случайность, а может, лишний бокал вина, но не старость. Браннхёуг прогнал эту мысль обратно в подсознание и сел.

– Благодарю вас за то, что вы все так быстро откликнулись и пришли сюда, – начал он. – Разумеется, незачем лишний раз подчеркивать конфиденциальный характер этой встречи, но я считаю нужным все же сделать это, так как, возможно, не у всех присутствующих здесь достаточно опыта в подобного рода делах.

Он скользнул взглядом по всем, кроме Ракели, тем самым намекая, что последнее замечание относилось именно к ней. Потом повернулся к Анне Стёрксен:

– Ну, как там этот ваш человек?

Начальник полиции посмотрела на него с легким недоумением.

– Этот ваш полицейский? – поспешил исправиться Браннхёуг. – Кажется, его зовут Холе?

Она кивнула Мёллеру, которому пришлось пару раз откашляться, прежде чем начать говорить.

– Вообще, все вроде как в порядке. То есть он, конечно, испытал потрясение. Но… да, – он пожал плечами, будто показывая, что ничего более существенного к сказанному не прибавишь.

Браннхёуг поднял недавно начесанную бровь:

– Я надеюсь, из-за этого его потрясения не произойдет утечка информации?

– Ну, – сказал Мёллер. Боковым зрением он увидел, как начальник полиции быстро повернулась к нему. – Я бы не стал так думать. Он понимает всю деликатность дела. И конечно, его проинструктировали по поводу неразглашения.

– То же самое касается и других сотрудников полиции, которые тогда были там, – поспешила добавить Анна Стёрксен.

– Тогда будем надеяться, что все под контролем, – сказал Браннхёуг. – А теперь позвольте мне сообщить вам последние новости касательно этой ситуации. Я только что говорил по этому поводу с американским послом и думаю, что могу с уверенностью сказать: мы сошлись во мнениях по поводу самых главных пунктов по этому трагическому делу.

Он окинул взглядом всех присутствующих. Те смотрели на него в напряженном ожидании, – ждали, что скажет им он, Бернт Браннхёуг. От прежнего уныния не осталось и следа.

– Посол сказал мне, что состояние того агента Службы безопасности американского президента, которого ваш человек, – он кивнул Мёллеру и начальнику полиции, – подстрелил у переезда, стабильное и сейчас не вызывает никаких опасений за его жизнь. У него поврежден позвоночник, есть внутреннее кровотечение, но его спас бронежилет. Сожалею, что нам не удалось выяснить это раньше, но по понятным причинам обмен информацией по данному вопросу сведен к минимуму. Допустимы лишь необходимые разъяснения в пределах узкого круга вовлеченных лиц.

– А где он? – задал вопрос НОП.

– А это вам вовсе незачем знать, Мёллер.

Он посмотрел на Мёллера, тот изменился в лице. На секунду в комнате повисла гнетущая тишина. Всегда неприятно, когда кому-то приходится напоминать, что тебе не следует знать больше, чем требуется для работы. Браннхёуг улыбнулся и сочувственно развел руками, будто хотел сказать: «Я понимаю, вам любопытно, но такова жизнь». Мёллер кивнул и уставился в стол.

– О’кей, – сказал Браннхёуг. – Я могу только добавить, что после операции его перевезут самолетом в госпиталь в Германии.

– Ясно. – Мёллер почесал затылок. – Э-э…

Браннхёуг молчал.

– Я имею в виду, ведь хорошо было бы, если бы Холе узнал об этом? В смысле, что секретный агент выжил. Это сделало бы положение… э-э… легче для него.

Браннхёуг посмотрел на Мёллера. Не совсем понятно, к чему тот клонит.

– Было бы хорошо, – согласился он.

– А о чем вы там сошлись во мнениях с американским послом? – вдруг спросила Ракель.

– Я как раз собираюсь к этому перейти, – поспешно ответил Браннхёуг. Это действительно был следующий пункт, но ему не нравилось, когда его так обрывают. – Но прежде я хотел бы отметить оперативность Мёллера и полиции Осло. Если верить отчетам, агента доставили в больницу за каких-то двенадцать минут.

– Холе и его коллега, Эллен Йельтен, отвезли его в акерскую поликлинику, – сказала Анна Стёрксен.

– Они сработали на удивление быстро, – заметил Браннхёуг. – Это мнение разделяет и американский посол.

Мёллер и Стёрксен обменялись взглядами.

– Посол также переговорил со Службой охраны президента: американская сторона не будет возбуждать уголовного дела. Разумеется.

– Разумеется, – согласился Мёллер.

– Мы также сошлись во мнении о том, что вина в основном лежит на американской стороне. Этот агент вообще не должен был находиться в билетной кассе. То есть он должен был – но об этом, разумеется, нужно было сообщить норвежскому офицеру связи. Норвежский полицейский, который держал пост на том участке, куда проник этот агент, и который должен был – простите, мог – передать об этом офицеру связи, вел себя в соответствии с тем, что агент предъявил ему удостоверение. В приказе сказано, что секретные агенты имеют доступ ко всем участкам безопасности, поэтому полицейский не счел нужным сообщать об этом дальше по цепочке. Сейчас мы видим, что ему все же следовало это сделать.

Он посмотрел на Анну Стёрксен – она не выказала никаких возражений.

– Хорошая новость заключается в том, что, судя по всему, инцидент не повлек за собой никаких серьезных последствий. Между тем я собрал вас не для того, чтобы обсуждать, что мы должны делать, если события пойдут по наилучшему сценарию. Это немногим лучше, чем сидеть сложа руки. Поэтому давайте отвлечемся от наилучшего сценария. Потому что наивно было бы полагать, что об этом досадном случае не узнают – рано или поздно.

Он рубил ладонями воздух, будто разбивая предложения на удобоваримые куски.

– Кроме двадцати человек в СБП, МИДе и координационной группе, об этом деле знают также около пятнадцати полицейских, которые были свидетелями происшедшего у переезда. Я не хочу говорить ничего плохого о них – они, конечно, соблюдают свои обязательства по неразглашению. В общем. Но они простые полицейские, у них нет опыта поддержания той степени секретности, которая требуется в данном случае. Кроме того, в курсе этого происшествия сотрудники Главного госпиталя, Службы воздушного сообщения, компании «Фьеллиньен» и отеля «Плаза» – и все они в той или иной степени могли что-то заподозрить. У нас также нет никакой гарантии, что никто не наблюдал за кортежем в подзорную трубу из окна какого-нибудь расположенного поблизости здания. Достаточно кому-нибудь из тех, кто хоть как-то со всем этим связан, сказать хоть слово, и…

Он надул щеки и с шумом выдохнул, изображая взрыв.

За столом стало тихо, потом Мёллер откашлялся:

– А почему это так… э-э… опасно, если все всплывет наружу?

Браннхёуг кивнул, будто показывая, что это не самый идиотский вопрос, который он слышал в своей жизни, но Мёллера это сразу же убедило в обратном.

– Соединенные Штаты Америки для нас – несколько больше, чем просто союзник, – начал Браннхёуг с едва заметной улыбкой. Он сказал это с такой интонацией, с какой иностранцам объясняют, что в Норвегии правит король, а столица называется Осло. – В 1920 году Норвегия была одной из беднейших стран Европы. Такой бы она, очевидно, и оставалась, если бы не помощь США. Забудьте всю болтовню, которую мы слышим от политиков. Эмиграция, помощь по плану Маршалла, Элвис и финансирование всей этой авантюры с нефтью сделали Норвегию, пожалуй, самой проамериканской страной в мире. Каждый из здесь присутствующих долго работал, чтобы достичь нынешних карьерных высот. Но если случится, что кто-нибудь из наших политиков узнает, что кто-то из людей в этой комнате допустил, чтобы жизнь американского президента подвергалась опасности…