Посланец небес Ахманов Михаил
– Только и дел вашему Братству тревожиться из-за отступника-рапсода! Да если хочешь знать… – Внезапно он прикусил язык и со всей силы ударил Тревельяна в челюсть. Раздался хруст, кровь затопила рот, и от болевого шока Тревельян чуть не потерял сознание. Но медицинский имплант тут же добавил успокоительного, позволив ему не выпасть из реальности. Он глядел в синее бездонное небо, терпел боль и слушал, как Важные Бакенбарды с кем-то говорит – должно быть, с местным начальством:
– Ну, Ти-Хор, наша работа закончена. Мы тебе его доставили, чтоб ему ока Таван-Геза не видать!
– И не увидит. – Короткий смешок. – Ни дневного не увидит, ни ночного. Мешок его где?
– Вот мешок, но кошель с деньгами я заберу. Нам, знаешь ли, досталось! Кому ребра сломал, кому зубы вышиб, а Пакса, вон, до сих пор промежность трет и стонет… Поосторожнее вы с ним. Силы, как у клыкача…
– С каменной стеной не повоюешь, – раздался ответ. – Тащите его!
Тревельяна подняли и понесли через двор к мрачному зданию. Последнее, что он увидел, было крылатой тенью, мелькнувшей над угловой башней. Страх и горечь Грея полоснули его как ножом.
Трещина в челюсти зажила через двое суток, и все это время Тревельян не мог жевать. Впрочем, жевать особо было нечего – спускали раз в день корзину с сухой лепешкой да кувшином затхлой воды. В эти считаные секунды в камере был полумрак, ибо стражники наверху являлись с факелами, а все остальное время царила непроглядная тьма. Но в свете он не очень нуждался, он и так уже исследовал свое узилище во всех подробностях.
Каменный мешок два с половиной на два метра. Пол – цельная скала, потолок – на высоте тройного человеческого роста, и в нем люк, в который едва прошла узкая деревянная лестница, когда его спускали вниз. Люк прикрывали железной крышкой, которая, судя по доносившемуся скрежету и лязгу, крепилась на нескольких засовах. Ни топчана, ни табурета, ни стола… Единственным предметом обстановки мог считаться нужник – дыра, пробитая в полу, от которой несло мерзким запахом. Дыра уходила глубоко, и Тревельян, напрягая слух, различал, как где-то внизу тихо плещет и журчит вода. Видимо, под скалой текли подземные воды, уносившие нечистоты – те, что не оседали на стенках вонючей трубы.
Этот далекий плеск был единственным звуком, который он слышал, вонь – единственным запахом, который обонял. Имелись и другие развлечения – можно было лежать на жестком холодном полу, сидеть, подпрыгивать и ходить, четыре шага в одну сторону и четыре в другую. Все точь-в-точь как на голограмме, присланной ему в шкатулке: камера-мешок, мрак и фигура узника, что скорчился в отчаянии у каменной стены. Отчаяния Тревельян еще не испытывал, но полагал, что вскоре будет с большой теплотой вспоминать хищные леса Селлы, плавучие джунгли Хаймора и пустыни Пта.
Его мешок забрали, отняли пояс с кинжалом, содрали новые ушные украшения, купленные в столице, но сапоги и одежду оставили и обыскать не удосужились. Как правило, обыскивают там, где в одежде есть карманы и где придумано множество маленьких полезных штучек, крохотные компьютеры и передатчики, миниатюрные капсулы со взрывчаткой или парализующим газом, голографические пугалки и тому подобное. На Осиере цивилизация до этого не дошла, и потому Тревельян сохранил свой лазерный хлыст, что позволяло тешиться иллюзиями. Например, он мог мечтать о ступеньках, которые вырежет в стене, и подсчитывать, на сколько хватит заряда, на две ступени или только на одну.
Кроме этой забавы да изучения стен и смрадной дыры в полу, он спал и провел во сне большую часть двух истекших суток. Сон в данном случае являлся полезным и даже необходимым, так как заживление ушибов и особенно трещины в нижней челюсти шло быстрее, а дергаться до обретения нужной физической формы было бессмысленно.
Наконец внутренние часы Тревельяна подсказали, что наступает утро третьего дня. Он откусил от лепешки, убедился, что с челюстью порядок, быстро проглотил двухдневный рацион, запил водой и поинтересовался:
«Ну, дед, что скажешь?»
«Что скажу? – пробурчал командор. – Попал ты, парень, как кур в ощип!»
«Это само собой, но я о другом: причина, причина! С чего хватать ничтожного рапсода и хоронить в каземате? Да еще по-тайному, по-тихому!»
«Может, птичка наша расстаралась? Приехала домой и учинила дядюшке скандал? Ну, а он…»
«Это вряд ли. Дядюшка – крепкий кадр, скандалом его не проймешь. К тому же были у него большие планы насчет меня и птички. Я вот думаю…»
«Да?» – поторопил его Советник.
«Помнишь, как этот важный хмырь меня назвал? Рапсод-отступник! И добавил, что Братство из-за меня тревожиться не будет. Даже больше – он что-то еще хотел добавить, но не решился. Подозрительно, а?»
«Подозрительно, – согласился командор. – Опять же, этот медальон с пророчеством… Знаешь, такие предсказания и мне под силу. Вот, например, когда я колонию дроми штурмовал у звезды Барнарда. У меня эскадра крейсеров, фрегаты и транспорты с десантным корпусом, а у них – три занюханных ствола с ракетами да силы самообороны. Я им тоже мог бы пару голограмм отправить! На одной все живые стоят, только руки вверх, а на другой – руины и обугленные трупы… Чем не пророчество?»
«Ну и как, отправил?» – спросил Тревельян.
«Нет. Скомандовал огонь из всех калибров и сбросил десантников. Что поделаешь! Жестокие были времена, суровые… – Испустив ментальный вздох, командор задумался на секунду, потом сказал: – Похоже все-таки, что Братство тебя продало, внучок. Ну, не Братство, так этот Аххи-Сек, наставничья задница! Ему ведь чего надо, раз ты с планеты не убрался? Надо фасон держать, то есть чтобы предсказание исполнилось! Вот он и стакнулся с кем-то, и тебя упрятали… может, заплатил или обещал услугой отдариться… скажем, возбуждающим бальзамчиком».
«Стакнулся с кем-то… – повторил Тревельян, не обращая внимания на подковырку деда. – А с кем? С кем, я спрашиваю? Это ведь непростые люди, особенно начальничек их, который щеки надувал. Ты ведь пойми: пока ехали, я над ним потешался, а он, значит, надо мной… Большой хитрости мужик! Профессионал! – Тут он пощупал челюсть и добавил: – И бьет крепко».
«Профессионал, хитрец и бьет крепко, – повторил Советник. – Ну, и что тебя удивляет? Во всех царствах-государствах есть служба с такими профессионалами, а тем более в империях».
«Служба, может, и есть, но у нас о ней никакой информации. Ни о службе, ни о возможных ее связях с Братством, ни о таких вот замках в лесу с тайными темницами… Полтора века наблюдали за автотронами, а об этом данных нет!»
«Как нет? Теперь есть! – возразил командор. – Данных теперь – выше крыши! И что будешь с ними делать, паренек? Что вообще ты намерен делать?»
«Песни петь», – буркнул Тревельян. Поднялся, встал посреди своей каморки, задрал голову вверх и запел. Голос у него был сильный, громкий, стены темницы резонировали, и пение наверняка было слышно в верхнем коридоре, а может, и по всей тюрьме. Он исполнил на русском «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», потом на английском «Правь, Британия, морями» и начал на французском «Марсельезу», но в этот момент люк лязгнул и приоткрылся.
– Эй, отродье паца! – рявкнул стражник. – Прекрати!
– Я рапсод, – с достоинством сказал Тревельян.
– И что с того?
– Рапсод должен упражняться в своем искусстве. Иначе как я буду петь на пирах и увеселять людей?
– Теперь ты никого не будешь увеселять, – сообщил стражник. – Никого и никогда.
– А разве вы, обитающие в этой крепости, не люди? – спросил Тревельян и, не дождавшись ответа, снова запел.
И пел, с перерывами на еду и сон, целых восемь дней. Пел, большей частью, древние земные песни, «Интернационал» и «Янки дудль», «Дубинушку» и «Долог путь до Типперери», «Очи черные» и «Боже, царя храни». Пел во весь голос, и от того стража не слышала, как он шаркает ногами, ползая по стенам, и иногда свергается вниз с шестиметровой высоты. Стены темницы сложили без раствора из плотно пригнанных друг к другу плит, но все же между ними были щели и трещины, где поменьше, а где и побольше. Большие Тревельян аккуратно расширял своим лазером, совсем чуть-чуть, чтобы только зацепиться пальцами. Влезть наверх по стенке не составляло для него труда, но дальше шел потолок, и из самой удобной позиции до люка оставалось около метра. План его был таков: в то мгновение, когда откинут крышку, уцепиться за стражника, рвануть наверх и, пользуясь всеобщим ошеломлением, вырубить охрану. Вряд ли пищу разносили целым взводом, а успокоить троих-четверых он смог бы в полной тишине и быстро. Дальше действовать по обстоятельствам, либо бежать, либо остаться и переловить тюремщиков. Ему казалось, что это тайное узилище в лесу невелико – может, сидят тут несколько особо ценных заключенных, а сторожат их ленивые мерзавцы числом десятка два. Повязать бы их, не пуская кровь, и добраться до лютни… Лютню с пугалкой и передатчиком он бросить не мог.
План был вполне реален за исключением единственной проблемы: он пока что не придумал, как закрепиться у потолка, чтобы пролезть в люк с необходимой быстротой. Нужна надежная опора, а где ее сыщешь на гладком потолке? Разорвать пончо и сделать петлю? Но как закрепить ее поосновательней?.. Тревельян размышлял на эти темы, распевая во весь голос: «Сижу я на нарах в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой». Однако песня древних террористов не подсказала выхода, и он перешел к классическим ариям, исполнив «Сатана там правит бал» и «Паду ли я, стрелой пронзенный». Затем ему вспомнились Чарейт-Дор и Лидочка, младший пилот-навигатор с «Пилигрима». Потянуло к любовной лирике, и Тревельян начал было «Я встретил вас», но тут наверху послышались странные шорохи. Он смолк, прислушался и, не услышав ничего, вжался в угол и приготовил на всякий случай свой лазерный хлыст.
Лязгнула крышка люка, и сверху свесился человек. В отблесках факелов Тревельян разглядел его лицо – широкоскулое, бледное, лишенное всяких следов растительности. Безволосый! Воин, несомненно… Убийца? С шести метров он не мог достать его хлыстом, но если солдат спрыгнет в камеру…
– Ивар? Ты где? Я ни черта не вижу, – раздался знакомый голос, а вслед за ним сверху упала веревка. – Вылезай! Быстрее!
К люку Тревельян взлетел как выпущенная из клетки птица. Там, в нешироком коридоре, валялись тела трех стражников, стояла корзинка с кувшином и сухой лепешкой и с пронзительным писком метался под каменными сводами Грей. Завидев хозяина, он тут же рухнул к нему на плечо, потерся о щеку мохнатой мордочкой и довольно заурчал. Безволосый солдат прикоснулся к браслету на предплечье, что-то щелкнуло, и перед Тревельяном возник Хьюго Тасман. Они обнялись.
– Не удивляйся, у меня проектор, – сказал Тасман, демонстрируя свой браслет. – Тут оказалось девять олухов, и каждый теперь присягнет, что на них напал какой-то бешеный дикарь. А Уго-Тасми сейчас на своем корабле, болтается у побережья и, очевидно, ловит рыбку… С ним верная команда, и парни точно знают, что хозяин никуда не отлучался. – Его зубы сверкнули в усмешке. – Так, на всякий случай…
– А эти что? Мертвы? – Тревельян покосился на стражей.
– Ну почему же? Как сказал один из местных властелинов, к исполняющим долг относись с почтением… – Приподняв край туники, Тасман показал кобуру с парализатором. – Придут в себя через пару часов и вспомнят безволосого бандита. А мы тем временем… – Он включил и тут же выключил браслет, превратившись на секунду в уроженца запада, по виду – богатого купца.
– Мнится мне, что ты не только КПЖ с генератором утащил, – заметил Тревельян. – И много у тебя таких забавных штучек?
– На мой век хватит. Пошли!
В конце коридора была крутая лестница, и, судя по ее длине, камеры располагались в глубоком подземелье. Поднявшись на несколько ступенек, Тревельян оглянулся и спросил:
– Тут кто-то еще есть? Другие узники?
– Никого, кроме тебя. – Лицо Тасмана стало задумчивым. – Слышал я о таких секретных апартаментах, но видеть не видел… Здесь обычно те сидят, кто не вписался в легальное правосудие. Вины как будто нет, вешать не за что и в Висельных Покоях тоже держать неудобно, а все же надо изолировать. К примеру, слишком любопытного рапсода.
– Люди, которые меня схватили… Ты что-нибудь о них знаешь? Может, они с Братством связаны?
– Может, и связаны, но об этом мне ничего не известно. А люди, думаю, из Ночного Ока, тайной имперской службы, что разрешает по-тихому всякие проблемы. Кое-кого я даже лично знаю… – Тасман поднимался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. – Я ведь, Ивар, почему забеспокоился? Есть у меня надежные помощники, плачу им золотом за каждую услугу, можно сказать, своя агентурная сеть в Семи Провинциях. Один за тобой присмотрел, когда ты в карету садился, и тех четверых описал, что были с тобой, другому я велел встречать тебя в Мад Дегги, о чем передали барабанами…
– Через сигнальные вышки? Разве такое возможно? – спросил удивленный Тревельян.
– Возможно, все возможно, если платишь. Ну, отбарабанили мне, что ты не прибыл. Очень подозрительно, учитывая вид твоих попутчиков… Ну, а потом зверюшка твоя прилетела, умница шерр! Яхту нашел, спустился прямо мне на плечи и как заверещит! Показал дорогу, и вот я здесь.
– Умница шерр… – повторил Тревельян благодарно, поглаживая мягкую шерстку. Грей пискнул – он был чуток к ласке.
Они поднялись в каземат с массивной, прочной дверью, сейчас распахнутой настежь. Тут, между лавкой и топчаном, лежали еще двое охранников, и на одном Тревельян обнаружил свой пояс с кинжалом, а на другом – наушные украшения. Мешок нашелся на полке, вделанной в каменную стену, но в нем были только лютня и принадлежности для разжигания огня. Плащ, шкатулка с медальонами, фляжка и даже пергамент с манускриптом С’Трелла Основателя исчезли, не говоря уж о деньгах, экспроприированных Важными Бакенбардами.
Тревельян наклонился, снял с бесчувственного стража пояс и кинжал.
– Я все пытаюсь сообразить, почему тебя схватили, – раздался за его спиной голос Тасмана. – Вроде ты никому не насолил, кроме капризной девицы. Конечно, Ниган-Таш, дядя ее, большой вельможа, но не самодур, и слывет человеком справедливым… Информация из первых рук, от Лат-Хора, моего приятеля. Они с Ниган-Ташем…
– Ниган-Таш здесь ни при чем, – сказал Тревельян, застегивая пояс. – Ты ведь в курсе, что я в Мад Дегги направлялся, к нашему Великому Наставнику… Так вот, кто-то не хочет, чтобы я туда попал.
– Кто? Есть гипотезы?
– Есть. Но пока, извини, я ими делиться не буду. – Он заглянул в мешок, недовольно хмыкнул и проворчал: – Тоже мне Ночное Око, имперская служба! Пацы вонючие! Грабители!
– Ты не нервничай, я тебе приготовил кой-чего в дорогу, – молвил Тасман. – Арбалет, еда, монеты, а еще… еще сюрприз! – Он загадочно усмехнулся.
– Какой сюрприз?
– Увидишь. Ты ведь в Мад Дегги собрался, так? Ну, не пешком же тебе туда идти!
Миновав мрачный холл и дворик с недвижимым телом стража у ворот, они углубились в лес по грунтовой дороге. Тревельян шагал и раздумывал, сказать ли коллеге про шкатулку с двумя медальонами или нет; посовещался с командором и решил, что не стоит. Не сейчас! Вот когда он разберется с Аххи-Секом и вызовет транспорт для возвращения на Базу, тогда, пожалуй, самое время поговорить… Кто бы ни прятался в тени Великого Наставника, его пророчества нельзя считать неотвратимыми: вот он, Тревельян, угодил в темницу, как предсказано, но все же выбрался оттуда! Значит, и крюк для Тасмана вещь гипотетическая; захочет, улетит с Тревельяном на Базу, дождется «Пилигрима» и…
Обогнув густые заросли бамбука, он замер в восхищении. Тут, на небольшой поляне у дороги, стояла колесница, запряженная серым рысаком, а к ее передку были привязаны поводья еще одной лошади. То был могучий жеребец, черный как ночь, с серебристой гривой и белой полосой вдоль хребта, с гибкой лебединой шеей, длинными ногами и широкими крепкими копытами. И он был под седлом! Старинная земная упряжь в полном сборе: седло, к которому приторочен арбалет, седельные сумки, уздечка, стремена, подпруга… Но главное – конь! Чудо как хорош!
Тасман, улыбаясь, наслаждался его изумлением.
– Кличка Даут, потому как любит иногда кусаться, – сказал он наконец. – Приучен ходить под седлом и в колесничной сбруе, но только в одиночку – партнеры ему не нравятся, грызет. В лесу ты на нем царь и бог, Ивар, никто не догонит! Лесом и поезжай, а на дорогу верхом не суйся – это вызовет ба-а-альшое удивление. К тому же искать тебя могут на дороге. Но если ночью… да, ночью можно рискнуть. Промчишься мимо постов, где не заметят, где примут за зверя или демона… А за ночь ты на Дауте двести километров одолеешь.
– Двести! – восхитился Тревельян. – Неужели двести?
– Это не земной конь, Ивар. Здесь лошади быстрей, выносливей и умней. – Тасман погладил бархатные ноздри жеребца, пошептал ему что-то в ухо. – Ну, садись и отправляйся лесом на север, а я на дорогу поеду. То есть не я, а купец Хуваравус из Тилима, который затем исчезнет, словно его и не было. – Он прикоснулся к браслету и стал смуглым, рыжеволосым и невысоким человеком запада.
– Спасибо тебе, – сказал Тревельян, поднимаясь в седло. – За то, что выручил, спасибо, и за этого коня тоже. Если захочешь улететь со мной, если решишь вернуться… Словом, не думай ты об этом проклятом крюке! Тут, Хьюго, есть варианты.
– Варианты есть всегда, – философски заметил Тасман и положил руку ему на колено. – Послушай, Ивар… тогда, на моем острове, я не все сказал… не все, ибо часть истории с моим неудавшимся плаванием – анализ сделанных ошибок. Сейчас я поступил бы иначе… Я полагаю, нельзя навязывать чужому миру то, что он не приемлет, к чему не готов, что идет вразрез с его традицией. Но Осиер велик, и где-то кто-то в нем желает странного. Кто-то недоволен, понимаешь? Не обижен более ловким и сильным соседом или имперским чиновником, не возмущен налогом или решением суда, не затевает бунт против правителя, желая большей власти, не потерпел фиаско в любви или поражение на дуэли… И в этих случаях люди будут недовольны, но по-иному, по-иному… Истинно же недовольные те, кто ощущает беспокойство без видимой причины и жаждет чего-то такого, чему нет места в повседневном бытии. Чего-то необычного, возвышенного…
– Ты говоришь о романтиках? – спросил Тревельян.
Тасман улыбнулся, и голограмма купца Хуваравуса послушно повторила улыбку.
– Я говорю о недовольных, но ты, коллега, можешь называть их романтиками. Я отыскал бы их, набрал бы экипаж и отплыл в заокеанские земли… Но поздно! Время мое ушло, Ивар. Теперь ты решаешь, что делать и делать ли что-то вообще.
Кивнув, Тревельян пожал его руку, тронул поводья и неторопливо направился в лес. Древесные ветви сомкнулись над ним, спрятали от неба, облаков и солнца, укрыли от чужого глаза, обволокли густыми тенями и негромким прерывистым шелестом. Даут шел легко, потряхивая серебряной гривой, переступая длинными, точеными ногами и изредка пофыркивая. Утренний воздух был свеж и прохладен, и в нем разливался терпкий запах смолы.
– Удачи! – долетело издалека. – Удачи тебе, Ивар! – Потом, совсем уже тихо: – Ищи! Ищи недовольных!
Глава 14
ПОД КОЛЬЦЕВЫМ ХРЕБТОМ
Две ночи Тревельян провел в лесу. Днем ехал вдоль дороги по просекам и полянам, перебирался через ручьи и мелкие речки, огибал утесы и нагромождения каменных глыб и слушал, что говорят барабаны и трубы на сигнальных вышках. В Империи и сопредельных странах был принят универсальный код для передачи сообщений, однако имелись и секретные, не все из которых расшифровали и описали эксперты Фонда. Но таких посланий Тревельян не уловил; все были понятны, все касались повседневных дел, и ни в одном не прозвучал приказ поймать сбежавшего рапсода. Видно, Тасман не ошибся: Ночное Око решало проблемы по-тихому, не сообщая о них всему миру грохотом барабанов.
На третий день, когда до Мад Дегги оставалось километров сто двадцать, Тревельян выехал к большому селению, окруженному полями, плантациями пряных трав и рыбными садками, целой системой водоемов, соединенных с довольно полноводной речкой. Дорога тут взбиралась на мост, за которым нашелся постоялый двор с харчевней, а поблизости – неизменная сигнальная вышка с двумя десятками солдат под командой туана. Решившись рискнуть, Тревельян снял со своего скакуна седло и упряжь, разыскал в седельной сумке плащ, сделал тючок и, набросив уздечку на шею Даута, вывел его на дорогу. Воины, наемники-безволосые в легких панцирях и шлемах, даже не поглядели на него, офицер покосился на коня, но не окликнул и не велел подойти. Миновав ворота постоялого двора, Тревельян оставил лошадь у коновязи и сел на лавку под полосатым тентом. Кроме него, тут ожидали трапезы два хмурых нобиля, ехавших, очевидно, по делам службы – оба при мечах и кинжалах; их колесница с каурым жеребчиком стояла неподалеку. Жеребчик был так себе. Даут покосился на него, раздул ноздри и презрительно фыркнул.
Не прошло и минуты, как появился хозяин с подносом, оделил нобилей яствами и кувшином пибальского и шагнул к Тревельяну:
– Чего желаешь, почтенный?
– Того же, что у тех господ. – Перед нобилями дымилась горка свежих пирожков. – Еще зерна для моей лошади, а мне – вина, только не пибальского, а торвальского. Да, и свежих фруктов моему шерру!
Последнее нобили, кажется, расслышали. Выглядевший постарше повернул голову, окинул Тревельяна пристальным взглядом, поглядел на Даута и раскрыл рот. Затем уставился на Грея, дремавшего на хозяйском плече.
«Похоже, тебя ожидали, малыш, и уже признали, – проинформировал командор. – Лошадка их смутила. Рапсод с лошадкой им не нужен, а нужен тот, который со зверюшкой».
«Думаешь, эти из Ночного Ока?»
«Не исключаю. Боевые ребята, и с оружием! На ликвидаторов похожи».
Обслуживали в харчевне с похвальной быстротой: не успел Тревельян и глазом моргнуть, как во двор выскочил парень с корытом зерна, миловидная девица подала фрукты, оранжевые паа, а хозяин притащил кувшин с вином, серебряную чашу и пирожки. Унюхав еду, Грей проснулся, перебрался с плеча на стол и сел там на задних лапках, поводя мохнатой мордочкой и, вероятно, решая, с чего начать, с пирожков или с фруктов. Нобили, не скрываясь, разглядывали Тревельяна с его зверьком и шептались. У того, что постарше, были резкие хищные черты и необычное ушное украшение – свернувшаяся кольцом змея из малахита.
Тревельян, оголодавший после лесной сухомятки, навалился на пирожки. Приготовили их отменно.
– У тебя, почтенный, хороший конь, – молвил хозяин. – Что же ты идешь пешком?
– Хороший, но с норовом. Озлился, понес, разбил возок! Пришлось бросить. Сам едва жив остался.
– С таким жеребцом не всякий справится, – кивнул хозяин, глядя, как Даут хрупает зерно.
– Не всякий, – согласился Тревельян. – А я возничий неопытный.
Он выпил вина из серебряной чаши и решил, что это все-таки торвальское, хотя не лучший сорт. Хозяин собрался что-то сказать, но тут его окликнул нобиль с малахитовой змеей:
– Ты, сын черепахи! Почему мы пьем из глиняных чаш, а этот рапсод – из серебряной?
– Потому, мой господин, что он заказал торвальское, которое втрое дороже пибальского.
Лицо нобиля налилось кровью.
– Ты уверен, что этот бродяга заплатит за вино?
Не говоря ни слова, Тревельян полез в кошелек, вытащил золотой, поглядел на него, бросил обратно и достал два серебряка. Царская плата! Бык в Семи Провинциях стоил восемь серебряных монет.
– Этого хватит, почтенный хозяин?
– О, ты щедр, мой господин! Клянусь богами!
Нобиль яростно дернул бакенбарду и сказал, обращаясь к приятелю:
– Мир рушится! Бродяга-рапсод пьет из серебряной чаши и золотом бренчит, а у знатных людей вино в глиняных кружках… Чтоб ему в бездну провалиться! Эй, потомок паца! Неси нам тоже серебряные кубки!
Хозяин подмигнул Тревельяну, затем с постной рожей повернулся к соседнему столу:
– Прости, благородный, но я бедный человек, и у меня одна серебряная чаша. Для тех, кто пьет торвальское.
«Сейчас они к тебе прицепятся, – заметил командор. – Из-за вина, из-за чаши или…»
У коновязи жалобно взвизгнул жеребчик. Он полез к корыту с зерном, но Даут не любил таких вольностей и цапнул его за холку. Потом добавил передним копытом. Хорошо добавил – каурый шарахнулся в сторону и дернул колесницу. Из нее посыпалось всякое имущество, арбалеты, связки стрел и небольшой сундучок.
Младший нобиль бросился успокаивать лошадь, старший медленно поднялся, положив ладонь на рукоять меча. Кажется, он был доволен – по его лицу блуждала улыбка.
– Эй, рапсод! Твоя кляча изуродовала моего коня! А еще я вижу, что мой сундук треснул!
– Ну, и чего ты хочешь? – спросил Тревельян, доедая пирожки.
– Ровным счетом ничего. Просто заберу твоего мерина, в компенсацию за убытки.
– Я заплачу. Сколько?
Он вытащил кошелек, который, заботами Тасмана, чуть не лопался от денег. Глаза нобиля жадно блеснули.
– Можешь заплатить, но мерина я все равно заберу.
– Тогда не получишь ничего. – Последний пирожок исчез во рту Тревельяна. Он глотнул вина и сказал хозяину: – Ты мудрый человек, раз держишь серебряную чашу для достойных людей, для тех, кто пьет торвальское и может за него платить. А нищим сгодятся глиняные кружки.
«Не круто ли берешь?» – полюбопытствовал командор.
«В самый раз. Хвост мне не нужен, и эти двое отсюда не уедут».
Нобиль с малахитовой змеей осмотрел Тревельяна, задержавшись взглядом на его кинжале. Затем презрительно сощурился, сбросил накидку и снял перевязь с мечом.
– Надо проучить наглого рапсода, – сказал он будто бы самому себе. – У тебя острый язык, страж справедливости, но не острее моего клинка. Хочешь потанцевать со мной?
Это было формальным вызовом. Здесь, на Осиере, дуэль не являлась прерогативой одного лишь благородного сословия; всякий мог защищать свою честь с оружием в руках. Но по правилам и при свидетелях.
– Не откажусь. – Тревельян поднялся. – Но я один, а у тебя есть спутник. Скажет потом, что я зарезал нобиля подло, из-за угла… – Он кивнул хозяину: – Пусть твой парень сбегает к солдатам и позовет туана. Чем больше свидетелей, тем лучше.
– Согласен. – Нобиль, разминаясь, покрутил правой кистью, потом левой. Его товарищ, успокоив лошадь, встал у ворот со скучающим видом. Но глаза у него бегали, осматривая площадку посреди двора, каждую выбоину на ней и каждый камешек. Тревельян не сомневался, что с этим типом тоже придется скрестить клинки.
Явился туан, мужчина средних лет в кожаном доспехе с имперским гербом. Осанкой и выражением лица он напоминал Альгейфа с его офицерами – та же привычка к власти читалась в глазах, и руки привычно лежали на рукоятях меча и кинжала.
– Из-за чего спор? – спросил он зычным голосом.
Противник Тревельяна ухмыльнулся:
– Мы не сошлись во мнениях, чья лошадь лучше.
– Это любой заднице понятно. – Офицер, повернувшись всем корпусом, оглядел Даута и каурого жеребчика. – Ну, дело ваше… кого помилует Заступница, тот и прав… Биться будете с кинжалами? Тогда клинки вон из ножен, и сходитесь!
Нобиль выхватил кинжал и, оказавшись в три шага рядом с Тревельяном, тут же ударил снизу, нацелившись в живот. Лязгнули клинки, на секунду оба дуэлянта замерли, пытаясь пересилить друг друга, потом отскочили, снова сошлись, и над двором поплыл звон и скрежет стали. Но продолжалось это недолго – после обмена дюжиной выпадов Тревельян отступил к столам и скамьям, а его противник – к коновязи.
Теперь они знали силу друг друга. Нобиль оказался настоящим мастером, и если он в самом деле был из Ночного Ока, то поручались ему задания особые, такие, где надо упокоить слишком прытких, которым не сидится в тихой камере. Фехтовал он в пейтахской манере, держа клинок острием к себе и перебрасывая его из руки в руку, но это могло быть обманом; наверняка такой искусник знал приемы многих школ, как западных, так и восточных. Но на легкую победу он уже не надеялся. Это выдавали глаза – презрение в них сменилось настороженностью.
«Ловкий головорез, – заметил командор. – Ты уж, мальчуган, поаккуратней… Глотку проткнет, имплант не поможет».
Сблизившись на пару шагов, они начали кружить по двору, слегка согнувшись и делая плавные жесты, то опуская клинки, то отводя их в сторону, то направляя с угрозой к противнику. Солнце играло на блестящих серебристых лезвиях. Зрители молчали, но каждый по-своему: нобиль у ворот как будто скучал, туан следил за поединком с видом знатока, а содержатель харчевни и его домашние, высыпавшие во двор, глядели на редкий спектакль со страхом и тайным ожиданием, когда же наконец прольется кровь.
Новая атака была внезапной, и, хотя Тревельян успел отпрыгнуть, лезвие полоснуло его чуть выше локтя. Царапина! Он толкнул противника плечом (правилами это дозволялось), и тот, не выдержав напора, покатился по земле. Но тут же стремительно вскочил, ощерился, заметив кровь, и стал мелкими шагами приближаться к Тревельяну. На лбу его выступила испарина, грудь вздымалась часто и неровно, бакенбарды слиплись от пота. Бойцы выглядели одинаково рослыми, с длинными руками и крепкими мышцами, но Тревельян был явно посильнее и более вынослив – его дыхание не сбилось, и утомления он не ощущал. В этой схватке время и жаркие лучи Ренура были ему верными союзниками.
Его враг был опытен и это понимал. Сделав несколько ложных выпадов, он снова ринулся в атаку, поднырнул у Тревельяна под рукой, зашел со спины и резко ударил кинжалом, целясь под лопатку, но пронзил лишь пустоту. Усмехнувшись, Тревельян отступил на шаг и, глядя в лицо соперника, буркнул: «Похоже, мой конь все-таки лучше!» Щеки нобиля побагровели. Со свистом выдохнув воздух, он двинулся направо, заставив Тревельяна развернуться – так, что ворота оказались теперь позади него, а солнце светило в затылок. Смысл этого маневра был непонятен; возможно, враг терял контроль и уверенность в собственных силах.
– Когда ты умрешь, – сказал Тревельян, – я сложу балладу об этом поединке и назову ее «Торвальское против пибальского». Или лучше «Серебро против глины»? Тебе как больше нравится?
Он стоял, спрятав кинжал за спиной, перебрасывая его из руки в руку и наблюдая за глазами противника. Когда в них вспыхнуло и разгорелось пламя ярости, он был готов. Нобиль рванулся в нему, грозя оружием, острие коснулось кожи у горла, и в ту же секунду клинок Тревельяна пронзил его сердце. Оттолкнув труп, он наклонился, потянул рукоять на себя, услышал, как что-то свистнуло у самого уха, почувствовал, как всколыхнулся воздух, и тут же приник к земле. Сзади раздалось отрывистое «Х-ха!». Тревельян вскочил, сжимая кинжал, обернулся и увидел, как обезглавленное тело второго нобиля валится вниз. Пронзительно, с ужасом, взвизгнула девушка – та, что подавала ему фрукты.
– Это отродье паца бросил в тебя нож, – сказал туан, вытирая лезвие меча о накидку убитого. Он осмотрел клинок, убедился, что на нем нет следов крови, и сунул его в ножны. Потом поднял руку: – Именем Светлого Дома! Я, Альдер, благородный туан, свидетельствую, что рапсод… как твое имя?… Тен-Урхи?… что рапсод Тен-Урхи убил нобиля, чье имя мне неизвестно, в честном поединке. Я забираю коня, тела убитых и все их имущество, дабы передать родичам покойных, если они появятся и докажут, как положено, родство. – Повернувшись затем к коновязи, офицер взглянул на жеребцов и ухмыльнулся: – Еще я свидетельствую, что конь рапсода могуч, как дракон нагу, и в сравнении с ним лошадь спорившего – жалкая кляча.
Тревельян поклонился:
– Благодарю тебя, мой господин. Ты спас мне жизнь.
– Благодари Заступницу. Если ты доплывешь до Оправы раньше меня, расскажи ей, как туан Альдер тебе помог, и пусть это зачтется во искупление моих грехов. Я пришлю солдат за телами, конем и повозкой.
С этими словами туан Альдер направился к воротам и вышел со двора.
– Достойный человек! – сказал хозяин харчевни. – Он тут уже три сезона и всегда платит за свое вино. А мог бы и не платить!
– Достойный, – согласился Тревельян, зачерпнул, не считая, монеты из кошеля и высыпал их в ладонь хозяина. – Наливай ему теперь только торвальское и купи для него самый красивый серебряный кубок.
Хозяин остолбенел, увидев пять или шесть золотых, потом начал благодарить и кланяться и, наконец, предложил:
– Твоя повозка разбита, так, может, возьмешь одну из моих? Я человек небогатый, но кое-что у меня найдется, и для тебя я выберу самую лучшую, мой щедрый господин! Она легка, как птичье перышко, колеса у нее большие, прочные, сиденье мягкое, передок украшен бронзой, и сбруя при ней из толстой бычьей кожи, выкрашенной пурпуром. Прошу тебя, окажи мне честь, приняв ее! Как иначе ты отправишься в дорогу? Пойдешь пешком, имея такого коня? Боги меня не простят, если я допущу такое! А ты человек божий, ибо им угодна щедрость!
– Я согласен, – сказал Тревельян. – Только объясни мне, откуда у человека небогатого такая роскошная колесница.
– От молодого знатного нобиля, который пропил в моей харчевне и колесницу, и пару лошадей, и меч свой, и все запасное платье.
– Это сколько надо выпить! – восхитился Тревельян. – Он что же, провел у тебя целый год?
– Нет, четыре дня, но пил не один, поил солдат и всех прохожих и проезжих. А потом… да будет милостива к нему Таванна-Шихи… – хозяин описал над сердцем круг, – потом забрался на сигнальную башню и спрыгнул вниз. Говорят, от несчастной любви.
– Хорошая история для песни, – молвил Тревельян, тоже рисуя круг. – Ну, выводи свою колесницу!
В этом возке он на следующий день добрался до окраины Мад Дегги. Возок и правда был отличный, так что Тревельян не раз помянул несчастного влюбленного добрым словом. Его история казалась романтичной и заставляла вспомнить земную старину, Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту, Лейлу и Меджнуна. Что-то искреннее, трогательное было в ней: все пропить, всех напоить и сигануть с высокой башни в любовном исступлении… Бесспорное свидетельство душевной широты! В текущую эпоху так на Земле не поступали, предпочитая ментотерапию, телепатическую чистку и другие методы, что избавляли от причинявшей горе страсти с полной гарантией. Впрочем, думал Тревельян, женщины тоже стали не в пример добрее, и теперь никто не гибнет от любви. Опять же, и наука не стоит на месте… Если совсем уж край и к недотроге никак не подобраться, можно компьютерную копию соорудить. Хоть в виртуальном пространстве, а все-таки любовь!
Когда такие размышления надоедали, он совершенствовал свое искусство колесничего. Азы были ему известны: щелкнешь бичом слева – левый поворот, щелкнешь справа – правый, огреешь по крупу – значит, жми, лошадка, побыстрей, а если поводья взять на себя, то это означает остановку. Но, кроме этих основных сигналов, имелись и другие, которые он знал в теории, а Даут – на практике. Лошади ценились здесь не только за красоту, выносливость и скорость бега, но также за ум; хорошо обученный конь понимал до тридцати сигналов, подаваемых голосом, щелканьем бича и натяжением поводьев. Похоже, Даут был с ними знаком и милостиво разрешал Тревельяну поудивляться его способностям.
Так час за часом они мчались вперед и вперед, обгоняя тяжелые, громоздкие, запряженные шестеркой фаэтоны, крестьянские телеги и торговые караваны с повозками, груженными тканью и бочками вина, посудой и амфорами с маслом для светильников, изделиями из бронзы и деревом ценных пород. Мимо проносились деревушки среди зелени полей, пилоны с древней мудростью, сигнальные башни, постоялые дворы с конюшнями, кузницами и водопоями; однажды попался большой воинский лагерь, окруженный высокими валами, рвами и площадками с утоптанной землей для тренировки солдат. Случалось, копыта Даута грохотали по мостам, переброшенным над реками и ручьями, многочисленными, но неширокими; по-настоящему крупные реки текли на западе и востоке, отделяя Полуденную Провинцию от соседних. Наконец впереди, между зеленой землей и синим небом, показалось что-то похожее на грозовую темную тучу. Вначале она выглядела узкой, размытой вдоль линии горизонта, но постепенно росла, тянулась к небесам, выбрасывала вверх остроконечные пики, подпиравшие облака. То был Кольцевой хребет, за которым лежали северные страны, обширный, дикий и лесистый Рингвар, простиравшийся до зоны полярных болот, и маленькая Пейтаха с ее железными рудниками и мастерскими, где делали лучшее в этом мире оружие.
Дорога пошла вверх, и вскоре показался город, стоявший на плоском отроге хребта – скопище белых, серых и розовых домиков, будто притулившихся на великаньей ладони. Над черепичными крышами возносились башенки дворца правителя, купол храма Трех Богов и еще какие-то башни и шпили, казавшиеся совсем крохотными на фоне величия гор. В среднем Кольцевой хребет достигал трех-четырех километров, но отдельные вершины дотягивались до пяти и даже шести, причем каких-либо дорог в горах, проходящих по ущельям и перевалам, не было ни сейчас, ни в древности. Возможно, их удалось бы построить, затратив на это столетия, но природа решила эту проблему: в гигантской стене хребта было шесть столь же гигантских разломов, каньонов, пробитых реками и тянувшихся из Семи Провинций к другим обитаемым территориям. Первый Разлом располагался на востоке, соединяя Провинцию Восхода с Нанди, Горру, Пибалом и дальше со странами Пятипалого моря; Второй, Третий и Четвертый лежали в северной части хребта, и через них можно было попасть в Анз, Рингвар, Пейтаху и Онинда-Ро; Пятый и Шестой вели к западным странам, Шии, Пятиречью, Сотаре, Тилиму и берегам Мерцающего моря. Каждый из имперских трактов, проложенных в разломах, был защищен крепостями и воинскими лагерями с многочисленными гарнизонами; остальная часть хребта считалась недоступной ни конному, ни пешему и потому не охранялась.
Мад Дегги стоял восточнее Третьего Разлома и реки Пантары, что отделяла Полуденную Провинцию от Дневной. С дороги город казался компактным и небольшим; вряд ли в нем насчитывалось больше пятнадцати тысяч жителей. Но обитель Братства в нем, разумеется, была; все же Мад Дегги служил торговым центром на пути к Пейтахе, а к тому же являлся местом, выбранным для постоянной резиденции Великого Наставника. Видимо, Аххи-Сек, как говорили Тревельяну, был неравнодушен к горным видам; и правда, тут открывались великолепные пейзажи.
В обитель Тревельян не поехал, а, миновав город, нашел на северной окраине постоялый двор с кабачком, выпил вина и осведомился у хозяина, как добраться до мудрейшего учителя. Оказалось, что к его жилищу ведет тропинка, по которой в колеснице не проедешь, а идти пешком придется половину времени Полудня, то есть около двух часов. Узнав об этом, Тревельян велел распрячь и покормить Даута и, оставив коня с возком на попечение трактирщика, взял мешок, посадил Грея на плечо и направился в горы. Полдень давно миновал, но он надеялся, что будет у мудрейшего еще до заката.
Так оно и вышло. Тропинка извивалась среди скал, но неизменно вела наверх, и, наконец, обогнув очередной утес, он увидел лощину с небольшим горным озером в кольце огромных сосен, холм на его берегу и уединенную усадьбу из белого камня, врезанную в склон возвышенности. Солнце плавало над хребтом еще довольно высоко, освещая эту идиллическую, полную тишины и покоя картину. С места, где стоял Тревельян, была видна ограда из каких-то каменных изваяний, за нею – небольшой, но пышный сад с прудом, а дальше – приземистое квадратное здание с внутренним двориком. Постройка была в том же старопибальском стиле, что и дворец Раббана в Этланде, только намного меньше. О людях, живших с Великим Наставником, Тревельяну не рассказывали ничего, но вряд ли их было больше трех-пяти человек. И вряд ли они представляли опасность.
Однако, глядя на мирный пейзаж у озера, он ощутил внезапный внутренний трепет и холодок под сердцем. Это тревожное ощущение тут же передалось Грею, зверек запищал, привстал на задних лапках, цепляясь передними за волосы Тревельяна, и расправил крылья, словно желая защитить хозяина от неприятностей и бед. А тот стоял и думал, что здесь, на тихом озерном берегу, на далеком Осиере, он встретится с чем-то еще неведомым землянам, с цивилизацией, не уступавшей им в могуществе, с расой, которая может стать союзником или врагом. Страшным врагом, если она способна предвидеть будущее! Правда, прогноз его судьбы не оправдался, но…
«…но твоя жизнь еще не закончилась, – напомнил командор. – Не обманывай себя, малыш, ты еще можешь угодить в ту самую яму, которую тебе нарисовали. Ты вылез из нее, но кто знает, что с тобой случится завтра или послезавтра? Возможно, тот первый случай был предостережением. Так сказать, пробой пера».
«Я знаю, – молвил Тревельян в ответ, – я знаю». Затем он вытер пот с висков и твердыми шагами направился к усадьбе.
Добравшись до ограды, он вздрогнул и остановился в изумлении. Барьер, отделявший усадьбу от внешнего мира, представлял собой стенку метровой высоты, сложенную из тесаных камней, на которой, точно на пьедестале, высились статуи пацев втрое больше натуральной величины. Тут были пацы стоящие и сидящие, хмурые, грустные и скалившие зубы в чем-то напоминавшем улыбку, пацы-самки, пацы-самцы и пацы-детеныши, пацы, жующие орехи или глядящие задумчиво вдаль; словом, тут были пацы в разнообразных видах, причем все они держались друг за друга верхними и нижними лапами, образуя, с одной стороны, единую композицию, а с другой – преграду, которую трудно одолеть. Кроме того, изваяния, высеченные из охристого и буроватого камня, являлись поразительно правдоподобными; искусство мастера – или, скорее, мастеров, – внушало искреннее восхищение.
Только зачем эти умельцы изваяли пацев? Повсюду на Осиере, как в восточных и западных странах, так и в Семи Провинциях и даже на юге, у безволосых дикарей, они считались животными нечистыми, тварями жадными, мерзкими, вонючими и безусловно враждебными людям. Они воровали мелкий скот и птицу, зерно и овощи из амбаров и фрукты из плодовых рощ, они могли загрызть ребенка или женщину, а стая пацев была опасна даже для вооруженного мужчины, в чем Тревельян убедился еще в лесах Хай-Та, в первый же день прибытия на материк. Иногда циркачи и фокусники, коллеги покойного Тинитаура, приручали пацев, учили их всяким забавным ужимкам – довольно редкий случай, ибо дрессировке поддавалось одно из ста животных; этим, да еще клеткой в Висельных Покоях, и ограничивалось их практическое использование. В местном фольклоре они всегда играли отрицательную роль глупых и хищных прощелыг, коими брезговал любой приличный зверь, от грозных драконов нагу до древесных кроликов. Словом, пацы были малодостойными созданиями.
– Пц-пц-пц, – сказал Тревельян, покачал головой и не спеша двинулся вдоль странной ограды. Она привела его к вратам, двум статуям совсем уж гигантской величины, протянутые лапы которых образовывали арку. Он вошел в сад и, стараясь превозмочь волнение, зашагал по засыпанной гравием дорожке. Если не считать скрипа камней под ногами, монотонного жужжания насекомых и шелеста листьев, вокруг царила тишина. Тишина и безлюдье – он не увидел ни женщины, ни мужчины, ни помощника-рапсода или пастуха, ни слуги или служанки. Никто не окликнул его, не пожелал разделить дыхание, не спросил, зачем он явился и по какому праву тревожит Великого Наставника.
Так, в тишине и молчании, Тревельян добрался до небольшого овального пруда перед входом в дом. В нем колыхались нежные кувшинки, ветер чуть рябил поверхность прозрачной воды, а на берегу, на зеленой траве, расположился сухонький старец в белой просторной хламиде. Судя по жидким седым бакенбардам и пигментным пятнам цвета зрелого каштана, было ему порядком за восемьдесят – возможно, все сто с хорошим гаком. Однако его маленькое личико казалось гладким, почти лишенным морщин, а безмятежный взгляд подсказывал, что свойственные старости недуги его не беспокоят. Ни ломота в костях, ни учащенное сердцебиение, ни неприятности с желудком и прочие хворобы.
«Ну и фокус!» – подумал Тревельян при виде этой благостной картины. Все было в точности так, как ему описали: бодрый старичок совершенных лет сидит у водоема с кувшинками и размышляет о судьбах мира. Наверно, десять дней уже не ест, не пьет и под кусты не бегает… К тому же на вид человек, а не пришелец. Не просто человек, а настоящий гуру! Мудрый, безобидный, добрый… Правда, может послать медальон, где получатель висит на крюке или гниет в темнице.
Он склонил голову.
– Моя кровь – твоя кровь, отец мой. Я рапсод Тен-Урхи. Извини за вторжение… Чтобы увидеть тебя, я прошел, проехал и проплыл половину мира.
– Моя кровь – твоя кровь, рапсод Тен-Урхи, – неторопливо произнес старик. – Тен-Урхи, странствующий с шерром на плече от берегов Жемчужного моря… Тен-Урхи, свершивший в Этланде суд справедливости… Тен-Урхи, похищенный в Манкане и побывавший на Дальнем Юге… Тен-Урхи, вернувшийся в Фейнланд и переплывший море Треш… Большое путешествие, много событий, клянусь Тремя! Ты в самом деле прошел, проехал и проплыл половину мира. Ну, садись! – Он хлопнул по траве изящной маленькой ладонью.
– Ты много обо мне знаешь, почтенный, – сказал Тревельян, опускаясь на землю.
– Меньше, чем хотелось бы, сын мой. Юноша таких достоинств давно прославился бы в нашем Братстве, а о тебе узнали лишь пару сезонов назад. Где ты был, Тен-Урхи, что ты делал, до того как появился в Хай-Та? Кажется, в Бенгоде? А потом в Рори, у дарующего кров Шуттарна? Прежде я о тебе не слыхал.
«Неплохо у него поставлена разведка, – заметил призрачный Советник Тревельяна. – Ну, как выкрутишься? Только не рассказывай ему про несчастную любовь или казненного прадедушку. Все равно не поверит».
– Конечно, ты не слышал обо мне, – молвил Тревельян. – В мире такое множество людей! А я прежде не был рапсодом. Я был… ээ… ловцом птиц.
– Для птицелова ты неплохо владеешь арбалетом и мечом.
– В лесах, где водятся птицы, много опасностей. Вдруг наскочишь на клыкача или дикую кошку…
Старик, усмехнувшись, покивал седовласой головой:
– Ну, ладно, ладно. Значит, ты ловил птичек, а потом стал рапсодом. Прорезался талант, я думаю?
– Вроде того, отец мой.
– И велик ли твой дар, юноша? Хорош ли голос? Проворны ли пальцы, скользящие по струнам?
– Об этом лучше судить тебе самому. – Тревельян раскрыл мешок, вытащил лютню, откашлялся и во все горло запел: – Бывали дни веселые, гулял я, молодец…
Великий Наставник слушал, склонив голову к плечу и закрыв глаза. Веки у него были точно из желтоватого пергамента.
– Прекрасный голос, чудная мелодия, – похвалил он, когда песня отзвучала. – Но я не понял ни слова. На каком языке ты пел? И что это за песнопение?
– Это песня южных дикарей, – пояснил Тревельян. – Поют ее во время пира, когда два бочонка с вином уже опустели, а два еще остались. Ну а язык… Это наречие племени, вождь которого носит имя Пьяные Глаза.
– Велик Таван-Гез! – Старец описал круг над сердцем. – Каких чудес не бывает на свете! Каких странных имен! Взять хотя бы тебя… Имя у тебя обычное для Семи Провинций, но в остальном ты чудо из чудес. Был птицеловом, стал рапсодом… А ведь рапсодов учат с детства! Чьим же ты был учеником? Кто твой наставник? Кто привел тебя в наше Братство и посвятил в рапсоды? Кто дал тебе в руки лютню, набросил на плечи голубой плащ и принял твои клятвы? Где это было?
Тревельян смущенно потупился:
– Сказать по правде, отец мой, я самоучка. Но учился я усердно и, кроме искусств пения и битв, копил все крохи мудрости, какие нашлись в пергаментах и речах людей достойных, вроде магистра Питханы из Помо. Так что теперь я умею не только петь, играть на лютне и сражаться. Я даже постиг законы С’Трелла Основателя.
– Вот как? – Старик прищурился. – Если ты так много знаешь, то зачем пришел сюда?
– Потому, что желаю знать больше. Почтенный магистр Питхана не смог ответить на все мои вопросы, но посоветовал…
Великий Наставник прервал его, махнув тонкой, изящной рукой.
– Я знаю, что посоветовал магистр Питхана, и знаю, какие вопросы ты задавал ему. Но почему ты думаешь, что я смогу на них ответить?
– Если не ты, то кто же? – Тревельян сделал жест почтения. – Тебе, отец мой, ведомы судьбы человеческие, желания богов и тайны этого мира. Ты все познал! Пути китов в океане и число небесных звезд в ночном глазу Таван-Геза, места, где таятся в земле рудные залежи, мысли владык, повелевающих людьми, и шепот деревьев и трав. Ты – мудрейший! Ты глава Братства Рапсодов, Великий Наставник Аххи-Сек…
«Так его, так! – язвительно поощрил командор. – Оближи как следует, мудрецы это любят! Спереди оближи и сзади!»
Старец усмехнулся с легкой насмешкой:
– Ну, познал я не все – ведь язык того племени, где вождем Пьяные Глаза, мне неизвестен. Но дело не в том, что я знаю и чего не знаю, совсем не в том, рапсод Тен-Урхи.
– А в чем же?
– С чего ты взял, что я – Великий Наставник Аххи-Сек?
Ночевал Тревельян в уютной небольшой опочивальне, окна которой выходили к озеру. Сразу уснуть не удалось; больше часа он ворочался на ложе, слушал, как плещет вода и шумят деревья, глядел на звездное небо за окном, на изумруд Ближней звезды и сапфир Дальней, думал и вспоминал, вспоминал…
Старец оказался гостеприимным хозяином: от пруда с кувшинками они перебрались во внутренний дворик, к столу с вечерней трапезой. В доме вдруг обнаружились люди, несколько крепких шустрых молодцов, то ли служители, то ли ученики. Но разговору они не мешали; подали отварную птицу с приправами, мед, сыр, вино, лепешки, а затем исчезли, словно их ветром сдуло. Престарелый хозяин, которого, как выяснилось, звали Орри-Шаном, пригубил из чаши, одобрительно причмокнул и сказал:
– Кажется, ты удивлен, Тен-Урхи.
– Да, – подтвердил Тревельян, – удивлен. И сильно!
– Но почему? Ты ведь рапсод, хоть не прошел посвящения! Ты настоящий рапсод, ибо долгие годы ученичества и положенные обряды не делают певца певцом, сказителя сказителем; для этого нужно иметь то, что есть у тебя – фантазию, дар играть словами, приятный голос и ловкие пальцы. И, будучи рапсодом, ты должен знать мощь легенд и силу слов. Люди обычно верят не тому, что существует на самом деле, а рассказанному и записанному, особенно если речь идет о событиях давних, соизмеримых сроком с жизнью поколений. Люди хотят, чтобы где-то – ну, например, в горах за Мад Дегги – сидел у пруда старый мудрец, смотрел на цветущие кувшинки и размышлял о вечном. Пусть! Раз хотят, пусть так и будет! Разве трудно пойти им навстречу и сделать так, чтобы маленький кусочек мира походил на сказку? – Орри-Шан сделал еще глоток из чаши и добавил: – Согласись, что это вдохновляет. А вдохновение так необходимо! И певцам-рапсодам, и пастухам-наставникам.
– Ну, и давно их вдохновляют такими сказками? – поинтересовался Тревельян.
– Ты видел деревья у озера? Им больше тысячи лет, и, думаю, этому дому не меньше. Сад, конечно, приходится обновлять.
Тревельян прожевал мясо, запил вином и задал следующий вопрос:
– Кто-нибудь знает правду?
Читать бесплатно другие книги:
