Перстень Тамерлана Посняков Андрей
Светлое лазурное небо расстилалось над лесами, над рекой и голубыми степными травами, отражалось в озерах и в глазах собиравших цветы девушек. Девы – босые, в одних рубашках, побросали грабли и, отдыхая, сидели на берегу реки, свесив ноги в воду, плели венки из васильков и ромашек да пели звонкие песни.
- Девки, бабы —
- На Купалу!
- Ладу-Ладу
- На Купалу.
На том берегу проскакали вдруг всадники. Девушки бросили песню, встрепенулись было – бежать, да узнали своих – червлены щиты, серебристые кольчуги да выбившиеся из-под шлемов русые кудри.
– Хорошо поете, девы, – бросил им старший – с бородою черной, смешной, похожей на древесный гриб-чогу. – Возов не видали ли, с глиной аль с каменьями?
Девушки расхохотались:
– Видали один, с сеном.
– С сеном?! А куда поехал?
– Да во град, верно.
– Слыхали? – Воевода обернулся в седле, и по его знаку воины разом повернули обратно. Поскакали – заливными лугами, березовыми перелесками да горькой ковыльной степью. Пронзительно синело небо, весело сияло желтое солнце, а на лугах, под копытами коней вминались в землю цветы – васильки, колокольчики, анютины глазки.
– Войско! – крикнул вдруг кто-то из воинов. Воевода напрягся в седле, поднес руку к глазам. И правда – из березовой рощицы галопом выскочили всадники на лихих конях, в рыжих лисьих шапках и стеганых панцирях. В руках – кривые сабли да маленькие круглые щиты, за спинами луки со стрелами, кое-кто уже натягивал тетиву на скаку. Впереди, на гнедом коне, несся красавец в золотистых чешуйчатых латах, без шлема, брови вразлет, развевались на ветру черные как смоль кудри, и глаза лучились ожиданием битвы.
– Эй, соколы! – обернулся он. – А не посрамим нашу былую славу?
– Улла! Улла-Гу! – заорали всадники, закрутили над головами сабли и с дикими криками бросились вперед. – Улла-Гу! Улла!
– Стойте-ка, парни, – услыхав их крик – родовой клич одного из ордынских нойонов – придержал коня воевода. – Похоже, свои. – Присмотревшись, он узнал скачущего впереди всадника. Заорал: – Хэй, Тайгай! Хэй!
Тот прислушался. И тоже узнал, улыбнулся. Велел своим убрать луки, хлестнул коня:
– Эй, Панфил, как жизнь?
– Как наш гость? – тут же переспросил воевода.
– С гостем все хорошо, – на миг посерьезнев, тихо сообщил Тайгай. – Я проводил его до самой Сары. – Он снова улыбнулся: – Что, саранча эмира Османа еще не разрушила ваш славный городок?
– Покуда Бог миловал.
– Ну это покуда… Что ж, будем сражаться вместе! Я рад, воевода!
– Я тоже рад, бек, и знаю твое мужество и мужество твоих славных воинов.
– Улла-Гу! Улла!!!
Они понеслись к городу вместе – русские и татары, вернее, кыпчаки – дружина воеводы Панфила Чоги и отборная сотня ордынского бека Тайгая, сибарита, красавца и весельчака, по которому сохло не одно девичье сердце. С ходу пронесясь по мосту, они осадили коней у самых ворот. Отбросив улыбку, воевода хмуро смотрел, как тянутся в город возы с сеном. Знал уже – вон там, на переднем, двое. Монастырские служки – Иванко с Олехой Сбитнем везли на владычный епископский двор свежее сено. Сено! Не глину и не камни. А это значило, что о пути бегства Тохтамыша хорошо осведомлен Тимур. По крайней мере, так считал воевода, основываясь на письме, подброшенном нынче утром на наместничий двор. Почти на том же – на цвете печати – основывался и епископ Феофан, вызвавший в свою келью сразу двоих – писца Авраамку и ката. Палач уже подвесил несчастного писаря к стенке, разложил принадлежности и приступил к делу, ударив вполсилы кнутом.
Страшно заверещав, писарь признался во всем.
– А не врешь? – изумленно переспросил его Феофан. – Скоморох тебя прельстил? Ну и скоморохи-потешники. Вот уж, правду говорят – скоморошья потеха Сатане в утеху. Пора, пора разобраться со скоморохами… Отойди-ка прочь, кат… Вот что, Аврааме, спасти тебя хочу я.
– Что надобно, отче? Только скажи, все исполню. – Авраамка заплакал, роняя на каменный пол кельи крупные тяжелые слезы. – Только не вели кату…
– Не велю… – усмехнулся епископ. – Пойдешь сейчас, снесешь скоморохам еды да пития. Токмо… Сперва посыплешь вот этим. – Феофан достал из сундучка небольшую склянку.
Писец скривился:
– Так это ж… Душу не погуби, отче!
– Что? – сурово сдвинул брови епископ. – Снова к кату захотел? Ин ладно. Мне-то что? Пущай запытает до смерти. Кат!
– Нет! Нет, отче! Я согласен, согласен…
– Ну вот так-то лучше… Эх, поговорить бы с тем скоморохом как следует, да времени нету… Не ровен час – начнется…
Вздохнув, епископ посмотрел в окно, словно намеревался пронзить взглядом суровые городские стены. Времени у него, и в самом деле, не было. И ни у кого в городе не было: эмир Осман, лучший полководец Тимура, получив грамотку от Аксена, уже выстраивал в боевые порядки своих верных гулямов.
Они появились к вечеру, окружая обреченный город подковой. Полки лучших военачальников – Энвер-бека, Саим-ходжи, Бекши-оглана – рвались в бой, несмотря на близившуюся ночь; сам эмир Осман, чья ставка гордо возвышалась на холме с вырубленными остатками рощи, по обычаю, отдавал город на три дня своим воинам. Золото, серебро, богатые вещи, хорошая еда, рабы, женщины. Все это лежало перед войском эмира – протяни руку. Его надо было только взять. И что такое крепостные стены? Что такое рвы, башни, ворота? Разве сдерживали они хоть когда-нибудь ярость неистовых гулямов Тимура? Тем более сейчас, когда все слабые места обороны благодаря предателям стали известны эмиру?
На вершине холма, сидя на белом коне, покрытом украшенным золотом чепраком цвета человеческой крови, эмир Осман три раза поднял и опустил саблю:
– Вперед, воины! И да пребудет с вами благословение Аллаха.
С воинственным криком латники Энвер-бека бросились через реку, на ходу выпуская стрелы. Зеленое знамя с бунчуком из конских хвостов реяло над ними, как символ близкой победы. Отдохнувшие, пощипавшие свежей травы кони, воины – статные, хорошо обученные молодцы, гордость Мавераннагра, один к одному, и каждый – четко знает свою задачу. Никогда не было в войске Тимура простых земледельцев-общинников. Дело крестьян – собирать урожай и платить налоги, война – дело воинов, предначертанное священной Ясой славного Чингисхана. И воины знали, за что воюют: весь окружавший их почет, богатство – средь них не было бедняков, – славу, все нужно было подтверждать кровью, чужой… и своей, если надо. Кто противостоял им на стенах Угрюмова? Опытная – но весьма малочисленная дружина во главе с воеводой, стальные ратники – ополченцы: торговые люди, ремесленники, смерды… Да, им было не занимать мужества, но ведь к мужеству хорошо б и умение! А кто сказал, что защищать город – простая работа?
Воевода Панфил Чога с наместником, боярином Евсеем Ольбековичем, оба в двойных панцирях – верхнем – из грубых плоских колец и нижнем – из колечек поменьше, в алых плащах и блестящих шлемах стояли на воротной башне, разглядывая неисчислимые полчища, с криками несущиеся к стенам. Рядом с ними, плечом к плечу, радостно скалил зубы ордынский князь Тайгай – гуляка и вертопрах, но отважный и преданный воин.
– Ничего, – ободряюще кричал он вниз, идущим на стены воинам. – Выстоим! А не выстоим – так погибнем с честью, ух и повеселимся же напоследок!
Один из воинов проворно забрался на башню. Бросился к воеводе, оттесняя охрану, шепнул:
– Что с Феофаном делать, батюшка?
Панфил перевел взгляд на наместника. Тот кивнул:
– Хватать да в поруб его. Некогда сейчас разбираться, победим – победа все спишет, а нет – так не на кого будет и жалиться! Долго только там не задерживайтесь, эвон, вражины-то, так и прут!
И в самом деле, особый инженерный отряд Саима-ходжи под прикрытием воинов Энвер-бека уже тащил к воротам таран, а на берегу реки разворачивал тяжелые камнеметные машины. Миг – и засыпан хворостом ров, полетели на стены лестницы.
– Ва, Алла!
– Эх, постоим за родных, робята!
На головы проворно взбирающихся по лестницам воинов посыпались камни. Полилась вниз горячая смола из специально разогретых на стенах чанов. В ответ в осажденных полетели стрелы, тысячи, сотни тысяч, многие из которых, пропитанные специальным составом, горели ярким желтовато-оранжевым пламенем.
Таким же пламенем внезапно взорвались на холме тюфяки-пушки. Маломощные, небезопасные еще и для самих пушкарей, стрелявшие большей частью – куда бог пошлет, они все ж вызывали невольное уважение огнем, пламенем, громом! В войске эмира их насчитывалось около трех десятков. В шесть раз больше, чем было на стенах Угрюмова. Да что пушки… Собранные баллисты с воем выпустили первую партию зажигательных ядер. Повсюду в городе запылали пожары, черный дым поднялся в небо, а стрелы все летели тучей, и неясно уже было, где дым, а где стрелы.
– Ва, Алла! Алла!
Отстреливая защитников, упорно лезли на стены воины Энвер-бека. Совсем обнаглев, приставили целых три лестницы к воротной башне. Одну откинули, другую – перебили камнями; вместо них тут же появились еще. Вот уже и вылез кто-то с чумазой рожей, замахнулся саблей:
– Ва, Алла!
– Улла-Гу!!! – закричал в ответ Тайгай, беспутный ордынский княжич, метнулся всесокрушающей молнией, взмахнул саблей… Окровавленной капустой полетела вниз, под стены, голова первого воина, покатился с лестницы и второй, и третий. Воевода Панфил с наместником не отставали – рубили врагов так, что скоро вся башня оказалась забрызгана кровью.
На подмогу снизу поднимались воины. Сменить начальников – не дело командования на башне драться, у них другие заботы.
– Пойдем с нами, Тайгай, – спускаясь, позвал Панфил Чога. Куда там!
Дорвавшийся до битвы княжич его и не слышал. Лишь скрипел зубами, улыбался, да махал саблей:
– Улла-Гу!
Наместник с воеводой быстро удалились на угловую, более безопасную башню. Эх, надо было строить новую, внутри города, возвести Кремль-детинец, как раз на такой случай, да ведь и хотели же, начали, но вот не успели. На пути командования то и дело попадались отряды городских ополченцев – кузнецов (этих можно было узнать по тщательно выкованным доспехам), суконников, гончаров, скобарей, лотошников. Кто в чем – кроме кузнецов, уж те-то могли себе позволить – вооружены кто рогатиной, кто дубиной, а кто и вовсе ничем, окромя обычного топора, оружия, впрочем, довольно дельного, особенно если уметь пользоваться да насадить на шест подлиннее. Черный, удушающий дым поднимался со всех концов города, закрывая синеву вечернего неба. Продержаться бы до ночи. А потом? Придет подмога от князя? Вряд ли – Тимур только того и дожидается, отправив к Угрюмову эмира Османа. Да и что ночь? Прекратится штурм? А может, нет, ведь всякое бывало…
– Батюшка воевода, не вели казнить! – Из клубов дыма, словно черт, возник легковооруженный воин. – Убег Феофан, как и не было! А человечка его, Авраамку-писца, изловили с ядовитым зельем. Скоморохов, грит, владыко-епископ приказал извести, врет, наверное… И что с ним делать велишь?
– Убег – и черт с ним, – отмахнулся Панфил. – Не до него теперь. А писца… Писца тащите на стены. Пусть град защищает, ярыжкино отродье!
– Понял, воевода-батюшка! – заулыбался воин – черный от копоти, он и в самом деле напоминал черта. – Эй, робяты! Тащите писца следом.
– Да… – что-то вспомнив, остановил его воевода. – Со двора церковного да с посадского поруба выпускайте всех недоимщиков да скоморохов – чтоб на стену шли, нам теперь ни один не лишний.
Воин махнул рукой… И в этот момент страшнейшей силы взрыв вдруг потряс землю! Почва под воротами встрепенулась, словно живая, и, на миг вздыбившись, разлетелась по сторонам, а башня, медленно разрушаясь, с грохотом ухнула вниз, подняв тучу пыли.
– К пролому все! К пролому! – глухо закричал воевода и, выхватив меч, бросился сам.
– Здорово, – услыхав взрыв, пожал плечами Раничев. – Началось, значит. Похоже, епископу теперь не до нас станет.
В тот же миг снаружи лязгнул засов.
– Кто тут есть христианская братия, выходи! Ты кто? За недоимки аль скоморох?
Русобородый воин в кольчуге и бармице подозрительно воззрился на узника.
– Скоморох, – честно признался тот. – Чего это там так грохнуло?
– А пес его… – Воин отмахнулся. – Есть тут еще кто из ваших?
– Да есть…
– Всех велено выпускать – да на стены.
– Что, так плохо?
– Куда уж хуже! Вот-вот вражины лютые в город ворвутся. – Воин перекрестился.
На улице, вдыхая удушливый дым пожарищ, Раничев увидал своих: Ефима с Салимом, бледных, похудевших, растрепанных.
– Ну что, отомстим гулямам? – вопросил он отрока, и тот кивнул с самым серьезным видом. Попросил воинов:
– Оружие какое-нибудь дайте!
– На стене подберешь, – ухмыльнулся русобородый. – Или – под ней, если не повезет.
Остальные воины рассмеялись. Они вышли из ворот и, свернув на ведущую к ближним воротам улицу, в замешательстве остановились. Весь город был затянут дымом, по улицам, стеная, бегали какието испуганные насмерть люди: женщины, старики, дети. Где-то, непонятно, в какой стороне, слышались дикие вопли, свист стрел и оружейный звон.
– По-моему – нам туда. – Раничев показал рукой на целую кучу народа, клокочущую у самых ворот, точнее, у того, что от них осталось. Переглянувшись, воины быстро побежали туда. А бой разгорался нешуточный – гулямы во что бы то ни стало хотели проникнуть через разрушенные ворота, и их можно было понять – зря, что ли, взрывали? Распоряжался битвой сам воевода и еще какой-то растрепанный кудрявый парень с окровавленной рожей – присмотревшись, Раничев узнал в нем ордынского бека Тайгая. Умышленно подбежал сразу к нему – с воеводой почему-то неохота было встречаться даже в этой пиковой ситуации.
– На подмогу мы…
– На подмогу? – оглянувшись, Тайгай с усмешкой оглядел пришедших. – Саблей владеет кто?
– Я! – вышел вперед Салим. – Дай саблю – не пожалеешь!
– Гм… дай… – Бек оглянулся на ворота. – Сейчас полезут, возьмешь сам, если сумеешь.
– Возьму, – упрямо пообещал Салим и еще прибавил что-то, непонятно на каком языке, впрочем Тайгай его не слышал. Он повернулся к воротам, что-то прикинул, потом бросил быстрый взгляд на скоморохов; куда и акцент пропал?
– С тюфяками обращаться сможете?
– С чем?
– С огненным боем.
Раничев заколебался, потом махнул рукой:
– Сможем.
Тайгай обрадовался.
– Тогда бегите на ту стену, – он показал, – снимайте тюфяк и тащите сюда. Там им, похоже, пользоваться совсем некому, а здесь… здесь – пригодится. – Бек снова взглянул на ворота.
Иван пожал плечами – делать нечего – и, переглянувшись с Ефимом, бегом бросился к стене. Пушка оказалась тяжелой, даром что маленькая. Этакая трубка, большой пугач-самострел, которые Раничев, случалось, мастерил с ребятами в детстве. И обслуживалась примерно так же: заряд с дула, затем, кажется, пыж, после – ядро…
Вдвоем с Ефимом они еле приволокли пушку, пришлось еще просить одного парня со стены принести припасы и ядра.
– Ух и умаялся, – признался тот, поставив на землю тяжелый ящик. Уселся сверху сам, вытирая пот. В парне этом Раничев, к удивлению своему, признал писца Авраамку. Тот тоже его узнал, пожал плечами да улыбнулся жалостливо – мол, чего уж теперь-то. Иван тоже улыбнулся в ответ, похлопал писца по плечу, кивул на ящик:
– Давай-ко, парень, тащи еще, одного-то, чай, маловато будет.
Понятливо кивнув, Авраамка сорвался с места.
– Наводите на разбитые ворота, – с удовлетворением наблюдая за процессом зарядки орудия, сказал подошедший Тайгай. – Как полезут – стреляйте.
– Не учи отца… – начал было Раничев, но не закончил, некогда было. Не такое это оказалось простое дело – заряжать допотопную пушку. Подняв ствол, сперва насыпали порох – зелье, как его тут называли. Пока Иван искал в ящике пыж, Ефим уронил ствол на землю. Сколько зелья высыпалось и сколько там его еще осталось – точно сказать было нельзя, да Раничеву и не нужна была точность, поскольку о том, каким количеством зелья нужно заряжать пушку, он имел самые смутные, чисто умозрительные представления. Тем не менее – заряжал. Деловито засыпал порох, забил обломком копья пыж, закатил каменное ядро. Так… Теперь, похоже, где-то здесь должна быть полочка для затравки. Туда тоже следует насыпать порох, но не тот, который в стволе, а более мелкий. Интересно, есть таковой в ящике? Нет. Так и полки же нет? Как же стрелять? А, вон дырка. Туда, следовательно, суют что-то горячее, порох внутри воспламеняется, и… О! Молодцы! Авраам с Салимом тащили со стены вторую пушку. Пушечку. Небольшую – два человека несли, – но тоже требующую умения.
– Заряжайте, – скомандовал Иван.
– Да мы не умеем как.
– Не умеют они… – нагнувшись к зарядному ящику, передразнил Раничев. – Учитесь, пока я жив!
Он ловко – куда как быстрее первой – зарядил пушку, установил, направив в сторону ворот, подложил под лафет палочки. Одну, другую, третью… Как заправский пушкарь, послюнявив палец, попробовал ветер. Третью палочку вынул.
– Ну где там ваши сволочи?
И как раз в этот момент Тайгай, отпрянув от ворот, махнул рукой – видно, «сволочи» наконец полезли.
– Стреляй, стреляй, Ваня! – завопил Ефим Гудок, увидев показавшихся в проломе черных от копоти гулямов. Салим заскрипел зубами.
– Стреляй… А фитиля-то нет! Огня… Головню, быстро… Нет, и она не подойдет. Шкворень надо, шкворень. И костер, чтоб калить.
Салим стрелой метнулся к горящему дому, вытащил откуда-то большой гвоздь, сунул Раничеву. Остальные устроили костер, благо огня вокруг хватало. Иван тщательно обмотал часть шкворня тряпицей. А враги уже толпами лезли в ворота. Тайгай с перекошенным лицом обернулся…
– Раз, два, три – огонь-пали! – со смехом произнес Иван и по очереди ткнул раскаленным шкворнем в затравочные отверстия пушек. Те, почти разом рявкнув, выплюнули узкую струну пламени, и ворвавшиеся в гущу врагов ядра буквально смели их, как могучий ураган сметает жалкие крестьянские хижины.
Раничев почти оглох от выстрелов и ничего не слышал. Не слышал, как с яростным воплем кинулся в атаку Салим, схватив выпавшую у кого-то саблю, как, обернувшись, что-то радостно крикнул Тайгай, как снова поползли к прорехе гулямы, черные, потные и злые, как все черти ада.
Теперь уже Раничев действовал хитрее – стрелял по очереди, сначала с одной пушечки, потом, тщательно прицелившись, с другой.
А вокруг стоял жуткий шум боя. Орали нападавшие и обороняющиеся, стонали раненые, с треском рушились куски стен, а бушевавшее в городе грозное всепожирающее пламя вот-вот грозило погубить его весь.
Обошедшие город конники Бекши-оглана, опрокинув жидкий отпор ополченцев, ворвались с другой стороны, там, где никто не ждал, где узкая дорожка вилась к воротам меж болотных топей, таких, что ни конному, ни пешему не пройти. А Бекши-оглан прошел! Значит, знал. Еще бы не знать, коли с ним, в первых рядах, скакал на мышастом коньке красавчик Аксен, сын боярина Колбяты Собакина.
– Гулямы в городе! – пробиваясь к Раничеву и Ефиму, прокричал им в ухо Салим, окровавленный, страшный, с побелевшими от ненависти глазами. – Прорвались от южных ворот.
И правда, со стороны пылавших городских кварталов, к воротам, защищавшимся так успешно и, как оказалось вдруг, так ненужно, с саблями наголо, ощетинясь копьями, катилась лавина конников Бекши-оглана.
– Ва, алла! Слава амеру Тамиру!
Они прорвались к воротам с воем, Иван едва успел перенацелить пушки… Правда, вот пороха хватило только лишь на одну. Зато много – уж не выстрел будет, а сказка, можно и два ядра зарядить – мало не покажется. Раничев прицелился, схватил гвоздь… и ошалело хлопнул глазами, увидев, как покатился по залитой кровью земле раскаленный шкворень, выбитый меткой стрелою. Умеют же стрелять, сволочи! А враги были уже здесь, рядом, вопили, крушили, жгли. Иван обернулся, поискал глазами своих – все смешалось уже, и не разобрать было в этой кровавившейся орущей куче, где свои, где чужие. Бросив бесполезные пушки, Раничев нагнулся к валяющейся на земле рогатине…
И тут шею ему туго сдавила наброшенная петля аркана. Иван захрипел, схватился за петлю руками… А его уже подтянули к старой, с обгоревшими ветками липе, привязали к стволу, один из гулямов – огромный, зверовидный, чем-то похожий на вставшего на дыбы гризли – с хохотом навел прямо в грудь Раничеву заряженную пушку. Накалил на огне гвоздь – собравшиеся вокруг враги глумливо захохотали, – медленно, словно желая продлить садистское удовольствие, опустил раскаленный шкворень… Страшный грохот прокатился вокруг, и…
Глава 12
Угрюмов. Июль 1395 г. Вороны
Озарила поля роковые
Кровяная луна с высоты,
Заглянула в глаза неживые,
На шеломы, колчаны, щиты…
Александр Ширяевец«После побоища»
…осколки не выдержавшего слишком мощного заряда ствола пушки разлетелись во все стороны, поражая стоявших рядом гулямов. Того, что был ближе всех – огромного, похожего на гризли, – буквально разорвало на куски. Отрубленная осколком рука его упала на землю прямо под ноги Раничеву. Она до сих пор еще судорожно сжимала шкворень. Иван почувствовал вдруг, что связывающие его путы ослабли. Он шевельнул затекшими руками, осмотрелся…
– Бежим, Иване! – С ножом в руках сзади стоял Ефим Гудок – грязный, в разорванной на груди рубахе, с обожженными волосами. – Бежим, – повторил он, помогая приятелю освободиться.
Вокруг – везде, насколько хватало глаз – ветер разносил черный дым пожарищ. Огонь пожирал город, и, кажется, словно жадная саранча заполнившим истерзанные улицы гулямам эмира Османа вовсе не осталось поживы. Однако это так только казалось. Кто-то из вражеских воинов уже тащил на аркане упиравшуюся корову, кто-то нахватал мальчишек – рабов и теперь вязал их прочной веревкой. Где-то неподалеку насиловали женщин, те поначалу страшно кричали, а потом уже не издавали ни звука, лежали, словно колоды, с помертвевшими, уставившимися в затянутое черным дымом небо глазами.
– Похоже, там пожарищами можно пройти, – зашептал Ефим, когда друзья, чуть отбежав от воротной площади, укрылись за кустами сирени. Неподалеку от них, на чудом избежавшей огня крыше дома, сидел ворон, черный, нахохлившийся, страшный, и громко каркал, время от времени трепеща крылами.
– Вот гад, – выругался Ефим. – Камнем в него запустить, что ли?
– Не стоит, – покачал Раничев, увидев, как в обреченное жилище ворвался десяток вражеских воинов с алчными, жаждущими добычи глазами. Изнутри донесся женский визг, ругань… потом все стихло. Довольные гулямы вытаскивали из избы нехитрую утварь – посуду, бочонки, сундуки с зимней меховой одежкой, вели связанных по парам детей – аж четверых, неплохая добыча. Воин, покинувший избу последним – атлет с окровавленной саблей, – нес за волосы отрубленную женскую голову с округлившимися от ужаса глазами. И алая кровь падала на землю большими тягучими каплями, а дети, увидев голову матери, обреченно завыли. Гулям рыкнул на них и, со смехом показав голову приятелям, выбросил ее прямо на капустные грядки. Дождавшись ухода воинов, сидевший на краю крыши ворон встрепенулся и, расправив крылья, подлетел к грядке. Довольно каркнув, внимательно осмотрел голову и, подскочив ближе, ловко выклевал оба глаза. Раничева чуть не вырвало.
– Ну сволочь. – Он схватил попавшийся под руку камень, метнул. Конечно же, не попал, и ворон улетел прочь, издевательски каркая.
Дальше они пошли через старое кладбище, Иван даже взгрустнул, вспомнив, как ловко он напугал здесь когда-то корчемного парня… как же его звали? Кажется, Прошка. И сколько времени прошло с того? Меньше двух месяцев.
За кладбищенской оградой вдруг показался небольшой отряд гулямов. Друзья затаились, из любопытства чуть высунув головы из густой, уже успевшей покрыться серым пеплом травы. Раничев вдруг тихо присвистнул, увидев во главе отряда… боярского сына Аксена Собакина! Красивое лицо Аксена выражало странную смесь радости, чванства и страха. Небольшие светлые усики и кончик носа были покрыты копотью, волосы – сальные и давно немытые, слипшиеся – взлетали грязными прядями на ветру, словно вороньи крылья.
– Там! – Придержав коня, Аксен обернулся к гулямам, показал куда-то вперед. Иван вдруг похолодел: предатель указывал прямо на усадьбу наместника.
– Ты как хочешь, а я за ними, Ефиме, – ныряя в траву, прошептал Раничев, нащупывая за поясом подобранный в схватке нож.
– И я с тобой. – Скоморох улыбнулся. – Ужо бог не выдаст, свинья не съест.
Оглядевшись по сторонам, они быстро перемахнули ограду и, таясь за кустами и обгоревшими заборами, бросились вслед за врагами.
Они уже почти достигли усадьбы, как вдруг услыхали чей-то приглушенный стон. Оба затихли, переглянулись. Ефим пожал плечами. Показалось? Нет! Стон повторился. Прислушавшись, Раничев кивнул на остатки овина посреди разграбленного двора с угольками вместо избы и амбара. Сразу за овином густо разросся малинник. Ефим осторожно раздвинул кусты… И едва не получил в глаз сверкающим острием рогатины! Хорошо, Иван вовремя отдернул приятеля, и рогатина пронеслась мимо.
– Хватит кидаться-то, – тихо сказал он. – Свои мы.
Из-за кустов показалась… закопченная рожа Салима.
– Вот не ожидал! Е-мое… – Раничев хлопнул его по плечу. – Ты, что ль, стонал-то?
Салим отрицательно качнул головой:
– Тайгай.
Ордынский княжич, неумело перевязанный Салимом, лежал под кустами малины с побледневшим лицом и закрытыми глазами. Перевязывавшие его тряпицы обильно пропитались кровью.
– Там, в овраге, еще один, – сказал Салим, поправив под головой Тайгая свернутый в несколько раз плащ. – Мне не перетащить их сразу.
– Мы сходим, – кивнул Раничев. – А кто там?
– Авраамка, писец.
– Ну, Авраамку не стоит спасать, – пошутил Иван. – Он потом в летописях про крокодилов напишет.
– Про каких… – Салим хотел бы спросить, но опоздал – оба приятеля, пригнувшись, помчались к оврагу.
Авраам сидел на дне оврага, притянув к подбородку колени, и, похоже, был ранен в ногу, туго перевязанную рукавами его же рубахи. Он напрягся, услыхав наверху шаги, схватился за нож… и слабо улыбнулся, узнавая своих.
– А чего они в овражке-то не пересидят? – тихо спросил Раничева Ефим.
– А чего пересиживать-то? – в тон ему ответил тот. – Высиди-ка без воды, без пищи – вон ручей-то совсем пересох. К пожарищам надо пробираться, там и этих нет, и, думаю, не все сгорело. Можно будет, как ты говоришь, пересидеть…
Подхватив Авраамку – тот был весу легчайшего, – друзья выбрались из оврага и быстро побежали к малиннику.
– В усадьбу-то пойдешь со мной? – на ходу поинтересовался Иван. Ефим кивнул, тут же предложив не брать с собою Салима – тот тоже был ранен, да и Тайгай с Авраамкой нуждались в надежном присмотре.
– Ништо, – вымолвил вдруг писец. – За Тайгаем и язм послежу, берите Салима, коли нужно, он воин знатный… только возвращайтесь.
– А как же? Чай, не на смерть идем, – натужно хохотнул Раничев. – Посмотреть только…
Да, Салим бы им не помешал, в самом деле. Пусть и ранен, да нетяжело – левая рука, да голова слегка поцарапана, если что, саблей махать сможет, а с ней он неплохо управляется, где и научился? А там же, где и по шестам лазить.
– Да, я с вами, – согласно кивнул Салим. – Авраам, мы ненадолго. Посмотришь тут, ладно?
Писец молча кивнул, и все трое исчезли за кустами.
– Значит так, ребята, – на ходу инструктировал Раничев. – При любом исходе один из нас должен обязательно вернуться, иначе они там пропадут оба.
Кивнув, Салим предложил кинуть жребий. Кто-то из них должен был остаться лишь наблюдателем. Нырнули за деревья – переждать гулямский разъезд. Салим поднял с земли прут, разломал на три неравные части. Короткая выпала Ивану. Тот нахмурился, но согласился со вздохом – договорились так договорились.
– Вы и сами там особо не шуршите. Просто посмотрите, и назад… Ну ежели что… в общем, действуйте по обстоятельствам.
Усадьбу наместника тоже не пощадило пламя. Сгорели все амбары, овин, коровник – обезумевшие от страха животные метались по двору, гулямы ловили их и привязывали к частоколу. Левая часть дома наместника, высоченного, с резным крыльцом и щегольскими маковками, была объята пламенем, правая же казалась целой, правда уже дымились галереи, ясно было: еще чуть-чуть – и огонь перекинется сюда.
Затаившийся средь ветвей росшей на дворе липы, Иван проводил глазами исчезнувших в доме напарников. Их никто не заметил – те, не убоявшись пламени, залезли с черного хода, уже пылающего, да и гулямы были больше заняты грабежом, нежели охраной усадьбы. Человек пять выбрасывали с крыльца во двор сундуки, дорогую посуду, одежду и прочее. Остальные воины деловито раскладывали все это добро в аккуратные кучи: посуду к посуде, одежду к одежде, книги к книгам. И этих, и тех, кто орудовал в доме и на крыльце, вряд ли бы набралось больше двух десятков. Ну для троих и того было много. Раничев вздохнул. Он пристально искал глазами Аксена, но не находил, значит, тот шарился где-то в доме, видно искал Евдоксю. Впрочем, чего ее искать? Не дура же она, в конце-то концов, чтобы сидеть в такой час дома, давно, поди, убежала и прячется сейчас в каком-нибудь безопасном месте. Если успела. И если есть здесь где-нибудь такое безопасное место. И почему именно здесь? Может, где-нибудь в городе или даже за ним? Что-то долго ходят… Иван опасливо посмотрел на пламя – огонь перекинулся уже и на правую часть дома, запылала крыша; разбрасывая вокруг красные искры, с треском рухнула верхняя галерея… Похоже, и в самом деле нет там никого. Однако Аксен-то ищет, куда ж он иначе делся? Значит, хочет найти, значит, никуда не уехала боярышня, здесь, здесь где-то. И супруга наместника тоже тут, и верные слуги – неверные-то все давно разбежались. Раничев осторожно забрался повыше и пристально осмотрел двор. Ну и где здесь можно укрыться? Амбары – ни одного целого, одни головешки, то же самое – овин, коровник… Развалины одни кругом да уголья. Даже колодец – и тот дымился. Колодец… Иван вдруг отчетливо вспомнил, как они с Ефимом Гудком бежали из усадьбы Собакина. Через колодец – именно там начинался подземный ход. Так почему бы и здесь… Интересно, куда он может вести? Если есть, конечно. Раничев посмотрел на пустынную улицу, перевел взгляд дальше – несколько уцелевших от пожара курных избенок, покосившийся забор, огороды, вяло текущий ручей с коричневой непрозрачной водою. Рядом с ручьем – баньки, серые, замшелые, согбенные, видно от роду им лет по сто, не меньше. Баньки… А заглянут ли туда гулямы? Покуда есть целые избы – вряд ли. Если только потом, денька через два, пока-то у них добычи хватает. А что, если…
Да, проверить не помешает. Своих бы позвать, да несподручно. Может, знак какой оставить? А почему б нет? Вряд ли гулямы читают по-русски, а Аксену не до этой чертовой липы будет. Станет он тут, на заднем дворе, расхаживать, как же! Иван ухмыльнулся, слез с дерева и, отломив ветку, быстро написал: «Я в банях. Иван». Подумав, тут же стер написанное, мало ли, вдруг кто и умеет по-русски, зачем по-глупому рисковать? Оглянувшись, в меру способностей изобразил на земле ручей, маленькие домики и голого человечка с веником. Вот так. Типа – детишки когда-то баловались, рисовали. Салим с Ефимом не дураки – разберутся. С удовлетворением полюбовавшись на дело своих рук, Раничев юркнул в кусты и, перебежав улицу, огородами направился к банькам. По пути чуть было не столкнулся с гулямами, со смехом волокущими целую связку коров и детей. Вовремя заметил, нырнул брюхом в крапиву – ух и жгучая, да нечего делать, затаился. Переждав, выскочил, бросился к ручью, заглянул в первую баню – трое ребятишек, совсем маленьких, полуголых, прикрываясь деревянными шайками, испуганно жались к каменке. Пересидят, интересно? Если еда есть – могут. Жалко, конечно, да только тащить их с собой – дело гиблое. Ну куда с ними? И с ранеными забот хватит. Так что, малыши, пересидите врагов – ваше счастье, нет… что ж, се ля ви, как говорят французы, – такова жизнь. Подмигнув детям, Раничев осторожно прикрыл за собой дверь.
Следующая баня оказалось пустой, только какие-то жуки шустро ползали между гнилых досок, смешно шевеля усами. Осторожно подходя к очередной баньке – тут, у ручья, их было с полдесятка, – Иван заметил вдруг, как в лопухах прямо под его ногами что-то блеснуло. Наклонился: серебряная фибула – застежка для сарафана. Подняв глаза, осторожно осмотрел баню. Та была чуть попросторней других и, по-видимому, более новая. Дернулся в дверь – не тут то было! Банька оказалась запертой изнутри на засовец. Иван осторожно постучал:
– Откройте, свои.
Тишина. Даже мыши не пищали. Можно подумать, что внутри совсем никого нет. Но ведь кто-то же все-таки запер дверь?
– Не хотите, как хотите, – пожал плечами Иван. – Однако враги и сюда доберутся.
Он спрятался за угол, выглянул осторожненько. В баньке зашевелились, слышно было, как скрипнул засовец, дверь чуть приоткрылась.
– А ну, подойди-ка поближе, мил человече. Посмотрю на тебя, – тихо попросили из-за двери. Усмехнувшись, Раничев подошел ближе, наклонившись, заглянул в дверь… И приземлился на заднее место, получив по башке поленом. Нет, сознания он не потерял, только перед глазами весело летали яркие зеленые искры. Иван хорошо разглядел выскочившего из баньки старика – это был угрюмовский епископ Феофан. Вот он, гад, где от ворогов прятался, это вместо того, чтоб воодушевлять защитников добрым словом. Мерзко засмеявшись, Феофан пнул его в бок и, по-козлиному вскидывая ноги, резво побежал прочь.
– Куда ты, дурень? Там же гулямы! – крикнул ему вослед еле пришедший в себя Раничев, но епископ уже был далеко.
– Ну и черт с тобой. – Держась за голову и пошатываясь, Иван поднялся на ноги. Вот гад, и угостил же поленом! Голова теперь гудит, ровно колокол. И поделом – осторожней надобно быть, мало ли кто там, в баньках, прячется.
Вздохнув, Раничев пошел вдоль ручья, к пойме, там, шагах в полусотне, за густыми кустами орешника тоже виднелись бани. Не рискнув сунуться в раскинувшееся у самой поймы болотце, Иван обошел гиблое место орешником и, резко свернув, оказался как раз перед баньками. И услыхал голоса. Вернее, голос, громкий и словно бы уговаривающий кого-то. Раничев осторожно подобрался поближе. Мать честная! Аксен Собакин! Старый приятель, давненько не видались, то есть это он, Аксен, Ивана не видал, а вот Ивану как раз недавно довелось-таки лицезреть боярского сына. Во главе отряда гулямов! Так этот предатель оказался вовсе не глуп – быстро сообразил про подземный ход и про бани. А с чего б ему быть глупым? Ведь и там, на усадьбе его отца, боярина Колбяты, тоже имелся подземный ход, и вход в него тоже располагался в колодце! Раничев увидел, как Аксен припал щекой к самой двери:
– Отвори, Евдокеюшка, ты ведь здесь, я знаю. То ж я, Аксен.
Дверь почти сразу же отворилась, и выскочившая из бани боярышня, заливаясь слезами, бросилась Аксену на шею.
– Не плачь, не плачь, люба… – гладя девушку по голове, ласково утешал тот. Раничеву даже стало на миг как-то завидно чужому счастью. Может, и хорошо то для Евдокси, что Аксен – предатель, стало быть, спасется.
– Выходи, бабушка Пелагея, выходите, ребятушки, – обернулась к баньке Евдокся. – Аксен сказал, победили наши, только несколько вражьих шаек по граду рыскают – прорвались.
– Как же это победили – коли прорвались? – недоверчиво прошамкала выбравшаяся наружу бабка. За нею кубарем выкатились на улицу две простоволосые девицы – сенные девки – и маленькие, совсем еще несмышленые дети.
Не удостоив бабку ответом, Аксен подозрительно осмотрелся и широко улыбнулся Евдоксе. Девушка смотрела на него восхищенными, широко открытыми глазами, как на истинного героя. Раничев в кустах сплюнул.
– Шагайте прямо! – наконец, оторвавшись от девушки, крикнул Аксен остальным. – Там вас холоп мой встретит, Никитка. Проведет.
– Жив ли боярин-батюшка? – счастливо улыбаясь, принялась за расспросы Евдокся.
– Жив, жив, все живы.
Боярышня рассмеялась. Ивана в кустах аж перекосило всего от этого смеха. И вроде бы – неглупая девка, а вот поди ж ты, верит всему… Недаром говорят, что любовь зла.
– А мы что же за ними не пойдем? – Евдокся подняла глаза на Аксена. Тот усмехнулся:
– За нами Никитка придет… Дай хоть нагляжусь на тебя, люба! – Он неожиданно сильно обнял боярышню и крепко поцеловал в губы. Та посопротивлялась для виду, потом замерла, замлела… Руки предателя похотливо скользнули по ее талии, по плечам, спустив лямки сарафана, принялись медленно вытаскивать рубашку, задирая ее все выше, выше… вот уже оголилась нежная полоска кожи, и левая рука Аксена шустро скользнула выше…
– Нет, нет… – Боярышня едва вырвалась из объятий. – Давай пождем до свадьбы!
– Любая моя! – Аксен вновь повторил попытку, на этот раз добрался уже и до груди, но получил достойный отпор – Евдокся лягнула его ногой с такой силой, что боярский сын вскрикнул и ошарашенно уставился на нее, словно впервые увидел.
– Так-то ты меня любишь, – укоризненно произнес он, шаря вокруг глазами. – Так-то…
– Только после свадьбы, – гневно сверкнув глазами, ответила девушка и, тяжело дыша, принялась поправлять рубаху. – Ужо засылай сватов… А там посмотрим.
Аксен вдруг посмотрел вдаль, будто увидел кого-то. Взглянул на девчонку уже совсем другими глазами. Чуть приподнялся:
– Хорош выкобениваться, тварь! – злобно выпалил он и ударил Евдоксю по щеке ладонью. От полученного удара девушка повалилась на траву, предатель прыгнул на нее, словно алчущий добычи тигр. Привалив к земле, обернулся: – Поспешай, холоп!
– Тут я, батюшка. – С горки к ручью уже спускался грязно одетый мужик с рыжеватой, косо подстриженной бородою – Никитка Хват, верный холоп Аксена.
– Держи ту руку, – кивнув на пытавшуюся отбиться девушку, приказал предатель, и холоп поспешно исполнил, навалившись всем телом.
– Распластывай ее, распластывай… – тяжело дыша, выкрикивал Аксен. – Ну, сучка, долго же я этого ждал! – С этими словами он разорвал рубаху и сарафан, оголив несчастную девчонку до пояса. Затрепыхалась в бесстыдной руке его упругая девичья грудь, вторая рука скользнула к пупку и ниже…
Евдокся закричала.
– Кричишь, тварь? Кричи, кричи, сука… – спуская штаны, яростно шептал Аксен. – Отдалась бы добром – другая песня была бы, а так… отдам, отдам тебя гулямам… Кричи, тварь… Ой!
Евдокся почувствовала вдруг, как напряженное тело Аксена, вытянувшись, обмякло. Глаза красавчика закатились, голова бессильно упала.
– Ай, батюшки! – возопив, метнулся в орешник холоп, быстро исчез там, петляя, как заяц.
– Ну вот, – опуская камень, задумчиво произнес Раничев. – Один есть, другой убег. А ты чего разлеглась, дева?
Евдокся, плача, запахнула рубаху.
– Ну не реви, не реви, не надо, – усевшись рядом, утешил ее Иван. – Нам бы уходить отсюда надо. Идти-то можешь?
Девчонка кивнула. Она необыкновенно красива сейчас, вот такая, плачущая, с рассыпавшимися по плечам густыми темно-русыми волосами, с глазами, зелеными, как у русалки, с волнительно вздымавшейся грудью… кстати, снова обнажившейся.
Читать бесплатно другие книги:
