Меч и ятаган Болл Дэвид
Мария бежала быстро, но местность была такой каменистой и изрытой глубокими оврагами, что на дорогу ушел почти час. Устав, она начала чаще спотыкаться и падать, но тут же поднималась, движимая ужасом, адреналином и упрямой решимостью. Она добежала до скалистого полуострова, где возвышалась гора Шиберрас, больше напоминавшая холм. На ее склонах паслись козы, пощипывая опунцию. Мария побежала на восток вдоль мыса, разделявшего залив на две бухты. На самом окончании мыса, где еще со времен финикийцев стоял маяк, рыцари строили новый форт под названием Сант-Эльмо.
Она посмотрела на противоположный берег бухты – там находилась старая норманнская крепость Сант-Анджело, служившая штаб-квартирой ордена Святого Иоанна. За фортом спрятался рыбацкий город Биргу, где жила Мария, а рядом с ним в глубокой бухте разместились склады, арсеналы и причалы, обслуживающие галерный флот рыцарей. Мария воспрянула духом, увидев там галеру, на которую поднимались рабы. Вот они-то и помогут вернуть Нико!
И на суше, и на земле рядом с новым фортом бурлила жизнь. Лодки всех размеров подвозили сюда из Биргу людей и провиант. Ослы топали по каменистым дорожкам вокруг бухты и послушно тянули груженые повозки. Рабы и заключенные трудились плечом к плечу с ремесленниками и рабочими с Сицилии. Они копали огромные траншеи, разбивали и расчищали скалы, резали камень, возводили стены, добывали песок и гравий, чтобы заваливать пустоты между внутренними и внешними стенами. Скрипели лебедки, молотки стучали по долотам. Мужчины выкрикивали приказания на дюжине разных языков.
– Я ищу отца! – бросилась Мария в гущу толпы. – Его зовут Лука Борг! Вы не знаете, где он? – кричала она то по-мальтийски, то по-итальянски.
На Мальте можно было услышать не менее дюжины языков.
Рабочие удивленно смотрели на нее и пожимали плечами. Она металась от одной рабочей площадки к другой и нашла отца только через полчаса.
– Отец! Отец!
Лука Борг был обладателем бычьей шеи и красного лица, побитого ветрами и тяготами нелегкой жизни. Всю свою жизнь он был здоровяком и отличался крутым нравом. Голод лишил его сил и норова, превратил в обтянутый кожей скелет с загнанным, испуганным взглядом. Во время голода ему пришлось обменять весь свой инструмент на еду. Но и этого оказалось мало. Пока он сидел дома без работы, на его глазах умерли двое младших детей. С тех пор он время от времени устраивался разнорабочим, пока рыцари не начали строить форт Сант-Эльмо. Лука одолжил денег на новые инструменты и наконец снова строился работать каменщиком.
Он обтесывал широким топором блок известняка и явно не обрадовался, увидев дочь.
– Мария? Что ты здесь делаешь? Ты почему не дома?
– Отец, они забрали его! – не успев отдышаться и вытереть грязь с окровавленного лица, прокричала она. – Они забрали Нико!
– Забрали?! Кто? Куда?
– Корсары, отец! Африканцы, торговцы рабами!
– Сейчас? Из нашего дома? – выпрямился он и уже двинулся в сторону города.
– Нет, отец! На руинах! Мы искали сокровища!
– На руинах?! Каких еще руинах?!
– На южном побережье, – набрав в легкие воздуха, затараторила Мария, – рядом с башней! Они и меня поймали! Я пыталась помочь Нико, но не смогла! Они забрали его на корабль и уплыли! Отец, я пыталась, правда пыталась, но не смогла помочь ему! Я видела Бартоломео. Они убили его, там повсюду кровь!
– Матерь Божья! – повысил голос Лука, и его глаза затуманились. – Но что вы делали на южном побережье? Вы же должны были чис… – Осекшись на полуслове, он бросил камень, над которым работал, и ударил дочь наотмашь по лицу.
Пощечина сбила ее с ног, на глаза навернулись слезы, но Мария взяла себя в руки и встала, потирая щеку и твердо решив не плакать от боли.
– Прости меня, отец! Я знаю, что была не права, но мы должны помочь ему! Мы должны остановить их!
Лука собрал инструмент и поспешил на вершину холма. Капумастру, мастер с Родоса, склонился над столом из тонких каменных плит и рассматривал чертежи, аккуратно делая пометки в книге и давая указания подручным. Сосредоточившись на работе, он не заметил появления Луки. Каменщик неуверенно остановился, крутя молоток в больших руках, откашлялся. Мастер взглянул на него, недовольный тем, что его отвлекают от важного дела, и спросил:
– Что случилось? Что надо?
Лука сдернул шапку и второпях объяснил, что случилось. И хотя Лука был намного выше мастера, он явно боялся его и говорил извиняющимся тоном.
– Значит, забрали его? – перебил мастер, даже не дослушав. – Увезли?
– Да, мастер, – кивнул Лука.
– Значит, все кончено. Теперь его уже не спасти. Тут ничего не поделаешь. Ты понапрасну тратишь свое и мое время. Первый день вышел на работу, и уже от тебя одни неприятности! Мне надо строить форт! Живо за работу!
– Мастер, прошу вас, я должен сообщить, – неуверенно сказал он.
– Прекрасно, сообщи. Вон там, на пристани, ходит брат из ордена. И пошевеливайся, иначе можешь не возвращаться! Пока просто лишаю тебя платы за этот день. А теперь оставь меня в покое. Я занят важными делами.
На пристани разгружали корабль под надзором брата из ордена Святого Иоанна. Он еще не был рыцарем, а только солдатом. Однако его, словно плащом, окутывало высокомерие, свойственное членам ордена, как будто он был самим великим магистром. Когда Лука и Мария подошли к нему, он о чем-то совещался с капитаном корабля и не обратил на крестьян внимания.
– Прошу прощения, глубокоуважаемый… – робко окликнул его Лука, но рыцарь величественным взмахом руки приказал ему убираться.
Мария беспокойно переминалась с ноги на ногу. Она не понимала, что за удивительные метаморфозы происходят с ее отцом, когда он говорит с властями предержащими. Дома он вел себя как настоящий лев, а тут сразу превращался в ягненка. Мария сама была настоящей львицей и не собиралась дожидаться конца разговоров о грузе.
– Синьор, выслушайте нас! – резко сказала она по-итальянски. – Вы тратите время впустую! Вы должны кое-что сделать!
– Тише! – попытался утихомирить ее Лука.
Кроме отца, Мария не боялась никого, да и то она боялась порки, а не слов и понимала, что отец не станет бить ее на глазах у рыцаря, поэтому как ни в чем не бывало продолжила:
– Вы должны немедленно выслушать нас!
К удивлению Луки Борга и капитана корабля, рыцарь с веселым видом повернулся, чтобы узнать, чего хочет этот властный ребенок.
– Должен выслушать вас, молодой хозяин? – с усмешкой спросил он.
– Да, – кивнула Мария.
Разговаривать придется ей. Рыцарь, как и большинство его собратьев, по-мальтийски не говорил, а Мария, в отличие от отца, знала итальянский, потому что на нем дома говорила мать. Рыцарь выслушал ее историю с бльшим интересом, чем капумастру, и обрушил на нее целый шквал вопросов. На что был похож флаг на галере? Сколько весел? Одна мачта или две? Какой формы паруса? Потом рыцарь послал пажа в замок, чтобы предупредить остальных, и приказал Марии и Луке следовать за ним.
– Вас расспросят поподробнее.
Мария побежала за пажом, но, заметив, что отец колеблется, обернулась:
– Отец? Ты идешь?
Лука Борг понимал, что сына спасать уже поздно, а вот работу еще пока спасти можно, а значит, обеспечить пропитанием оставшихся членов семьи.
– Зачем? Николо не вернуть. Я не смогу поплыть за ним. Я даже не смогу говорить с этими людьми. Ты все видела, вот и расскажи им. Потом придешь и расскажешь, что они решили. – С этими словами Лука взвалил на плечи свой инструмент и побрел обратно на холм.
Паж отвел Марию в форт Сант-Анджело. У ворот он передал ее другому пажу, который провел Марию во двор и приказал ждать, а сам поспешил в замок. Вскоре она повторила всю историю другому рыцарю, энергичному испанцу в полудоспехе. Через пять минут из Биргу выдвинулся патрульный отряд. Марии они казались сияющими грозными ангелами, которые обязательно найдут способ спасти ее брата. Она ждала, сидя на скамейке и болтая ногами, еще не достававшими до земли. Прошел час, другой. Рыцари приходили и уходили, не обращая на нее внимания. Они никогда не замечали мальтийцев, это Мария знала, потому что рыцари в открытую презирали местных жителей. Она ждала, смотрела, кусала губу. Через два часа патруль вернулся. Застывшее в трупном оцепенении тело корсара было перекинуто через круп одной лошади, тело Бартоломео болталось на другой.
Мужчины ушли внутрь, и все затихло. Она подумала, что они собираются идти на галеру, но никому до нее не было дела. Наконец снова появился испанский рыцарь:
– Иди домой, дитя. Теперь уже ничего не поделаешь.
– Вы что, не пошлете в погоню корабль? – пораженно прошептала Мария.
– Догнать их можно разве что на галере с крыльями. И даже если бы она была у меня, куда бы я ее отправил? Где их искать? Может, они тебе сказали?
– Но вы должны хотя бы попытаться!
– У великого магистра есть дела поважнее, дитя, он не будет посылать галеру из-за такой ерунды.
– Ерунды?! Это мой брат! – Мария едва сдерживала слезы.
Все, абсолютно все, от капумастру и рыцаря на пристани до этого человека, приводили ее в ярость. Высокомерные господа не понимали, как это важно, им было все равно!
– Я должна поговорить с великим магистром! – не сдавалась она.
– Иди домой! – повторил рыцарь, теряя терпение. – Жискар, убери отсюда этого мальчишку!
Паж грубо схватил ее за плечо и потащил к воротам. Ворота с грохотом захлопнулись, и Мария оказалась на улице.
– Вы должны послать корабль! – кричала она, колотя кулаками в ворота. – Слышите меня?
– Уходи! – раздался из-за ворот сердитый голос Жискара. – А то я тебе нос отрежу!
– Черта с два! – вопила Мария. – Я не уйду, пока не встречусь с великим магистром!
Схватив с земли камень, она начала стучать им по воротам. Паж распахнул ворота и толкнул ее. Мария попыталась удержаться на ногах, но снова упала в грязь, уже который раз за этот день.
– Я не хочу делать тебе больно, – прошипел Жискар, – но следующий раз придется!
Ворота снова захлопнулись. Мария тщетно пыталась найти какой-нибудь другой вход, но крепость была неприступной.
Еле живая от усталости, она снова побрела на пристань. Подошла к рыбаку и пообещала, что будет работать на него бесплатно до конца жизни, если он хотя бы попытается найти Нико. Тот рассмеялся ей в лицо и сплюнул себе под ноги. Мария была поражена тем, насколько все были равнодушны. Никто не собирался ничего делать. Всем было наплевать. Сплошные трусы!
Отца она видеть не хотела, да и что проку от ее новостей. Она бесцельно бродила по улочкам Биргу, лабиринт которых почти не изменися со Средневековья. Узкие улочки пересекались под странными углами, за каждым поворотом оказывался еще один поворот. Такой принцип градостроительства защищал города от нападений. Большинство главных улиц выходило на городскую площадь, куда можно было загнать неприятеля и окружить его. Со всех сторон возвышались стены, словно Мария шла по каньону, только с узкими высокими окнами и балконами. В некоторых местах солнце появлялось всего на несколько минут в день, а в некоторые вообще не заходило. Мария даже не заметила, как оказалась на площади, посреди которой возвышалась одинокая башня с часами. Вечерело, тени становились все длиннее. Этот ужасный, долгий день подходил к концу. Она зашла в церковь и постояла посреди нефа, потом зажгла свечку, встала на колени перед алтарем и начала молиться. Заставь их выслушать меня, Господи! Заставь их помочь Нико! Скажи мне, что делать!
Через десять минут, выходя из церкви, Мария увидела процессию. Двое рыцарей шли в центре, их окружали пажи, оруженосцы, братья ордена и тяжеловооруженные всадники – всего, наверное, человек двадцать. Процессия ордена следовала в церковь Святого Лаврентия при монастыре на вечернюю молитву. Мария узнала обоих рыцарей. Первый – испанец де Омедес, одноглазый великий магистр суверенного ордена Святого Иоанна. В этом мире выше его был только папа римский. Обычно Мария видела великого магистра только по праздникам, когда он проезжал через город на своем великолепном коне. В такие дни на нем были шлем с пером и серебряные доспехи, покрытые алой мантией с крестом ордена спереди. Сейчас великий магистр был в строгом черном одеянии, а о его высоком положении говорил только восьмиконечный золотой крест на цепочке.
Во втором рыцаре Мария узнала француза по фамилии де ла Валетт. Величественный и красивый, гордый и холодный, суровый мужчина, державшийся с достоинством, которое приобретается лишь теми, кто всю жизнь провел на поле брани.
Именно он приказал снести дом, в котором родилась Мария. Ей тогда было всего девять, но она хорошо помнила, как он вошел в дом, передававшийся в семье Борг из поколения в поколение, зашел как король. Тогда он занимался строительством фортификационных сооружений. Рыцарь сказал отцу, что их дом нужно снести, чтобы вырыть ров для усиления защиты форта Сант-Анджело. Рыцари выплатили Луке Боргу компенсацию за его собственность, но денег оказалось куда меньше, чем стоили дома, и отцу пришлось купить жилище намного меньше, причем в одном из самых бедных районов. Там они жили и по сей день. Дом строили в несколько этапов: первую комнату в буквальном смысле этого слова вырубили в скале. Это была своего рода рукотворная пещера, к которой позднее пристроили остальные комнаты. Наклонные стены крошились, а крыша напоминала решето. Мать Марии сокрушалась, что Лука не пожаловался на несправедливое обращение, но Лука не хотел неприятностей.
Процессия двигалась в сторону Марии, впереди шел мальчик со штандартом в руках. Она тут же поняла, что это Жискар, тот самый паж, который толкнул ее в грязь. Заметив Марию, паж помрачнел:
– Снова ты!
– Мне нужно поговорить с великим магистром, – с достоинством сказала она, вытянувшись во весь рост, но даже так она была на две головы ниже пажа.
– Прочь с дороги!
Он снова оттолкнул ее, и процессия проследовала мимо, сапоги равнодушно стучали по мостовой.
– Великий магистр! – завопила Мария. – Великий магистр!
Она сбежала по склону холма к церкви. Набрав пригоршню камешков, она забралась на спинку скамьи. На площади было много народу, шумно и пыльно. Собаки гоняли кур, подпрыгивая на ухабах, громыхали тележки с овощами. Несколько крестьян, собравшихся посплетничать, неохотно уступили дорогу процессии. Когда рыцари проходили мимо Марии, она бросила в них камень, потом еще один и еще, прежде чем паж заметил ее. Первые два камня пролетели мимо, но третий попал в цель – не в великого магистра, как она намеревалась, а во второго рыцаря, де ла Валетта. Камень ударил его в щеку и оцарапал до крови.
– Трусы! – визжала она. – Рыцари ордена Святого Иоанна – трусы! – крикнула она сначала по-итальянски, потом по-мальтийски, чтобы уж наверняка поняли все.
Сплетничающие тут же затихли, крестьяне обомлели от ее поведения. Паж бросился к ней, стащил со скамейки и приставил кинжал к горлу, но Мария отчаянно вырывалась.
– Жискар! – строго окликнул его великий магистр де Омедес. – Оставь паренька в покое! Приведи его ко мне.
– Я знаю его, ваше высочество! – отозвался Жискар. – Он приходил сегодня в Сант-Анджело. Его брата забрали на алжирскую галеру этим утром. Он совсем ума лишился, его следует выпороть!
– Никакой я не «он»! – крикнула Мария, вырываясь из хватки Жискара.
Паж отпустил ее, она выпрямилась и бесстрашно посмотрела на рыцарей – грязная девчонка, сорняк среди могучих дубов.
– Меня зовут Мария Борг, – произнесла она с большим достоинством. – И вовсе я не лишилась ума. – Она сердито посмотрела на Жискара.
– Очевидно, что ты не в себе, дитя, – строго, но добродушно сказал ей де Омедес. – Ты пролила кровь моего спутника. Из тех, кто мог этим похвастаться, мало кто остался в живых.
– Легко пролить кровь мужчин, которые не хотят сражаться! Что толку от этого вашего ордена!
В толпе зевак заахали, крестьяне придвинулись поближе, чтобы рассмотреть этого дерзкого ребенка. Никто, даже высочайшие государственные чиновники не смели так разговаривать с рыцарями. Ненависть к ордену разделяли все, но держали себя в руках. Острова Мальта и Гоцо достались рыцарям ордена Святого Иоанна двадцать лет назад, в 1530 году, от Карла V, императора Священной Римской империи и короля Испании. В благодарность за дар орден выплачивал императору ежегодную ренту – одного сокола. У мальтийцев уже давно было свое правительство, Университ, но теперь истинными правителями островов стали рыцари, цвет европейской аристократии. Они имели право сажать граждан в тюрьму за мелкие преступления, вешать за святотатство или подвергать публичной порке за проявление крутого нрава, которым Мария, бесспорно, обладала.
– Я знаю, что твой брат попал в руки неверных, – с печалью в голосе произнес великий магистр. – Я хотел бы помочь ему.
– Так помогите! У вас же есть корабли, есть люди! Он христианин! Разве вы не воины Христа, разве вы не поклялись защищать Его? Там были и другие пленники, я видела! Ваш долг освободить их!
– Не тебе учить меня исполнению долга! – холодно отрезал магистр. – Возблагодари Господа, что ты в безопасности. Твой брат теперь в руках Господа. А твое возмутительное поведение мне уже изрядно надоело, – закончил он свою речь и пошел дальше; свита последовала за ним.
Задержался только де ла Валетт. Он был человеком практичного склада. Потеря мальчика, конечно, достойна сожаления, но не более того. А вот рабы были местной валютой. Один ребенок особой ценности не представлял, хотя, если бы де ла Валетту представился шанс, он бы сто крат отомстил за него. Но не в этот раз. Сегодня были дела поважнее, к тому же мальчика все равно было уже не спасти. Однако ему стало жаль Марию, да и храбрость девочки внушала восхищение. Он бы не стал наказывать ее за то, что она сказала.
– Тебе нужно научиться держать язык за зубами, – посоветовал ей де ла Валетт. – Кто-нибудь из наших менее сдержанных юношей может попробовать вырвать его у тебя.
– А я ваших людей не боюсь! – фыркнула Мария. – Чего их бояться, если они бегут от драки! И вас я помню! Вы разрушили наш дом! Сказали, что это все для защиты, но ничего вы не защищаете! Теперь мне кажется, что вы укрепляете Сант-Анджело и строите Сант-Эльмо, просто чтобы вам было где сидеть и трястись от страха!
Слова Марии ранили де ла Валетта куда больнее, чем она догадывалась. Он был живым символом ордена и посвятил всю жизнь служению. Хладнокровный человек с горячим сердцем, сын благородной семьи из Прованса, чьи предки сражались с Людовиком Святым в Крестовых походах. Не только воин, но и интеллектуал, он говорил на семи языках, любил поэзию и убивал неверных.
Вся жизнь де ла Валетта была посвящена исключительно борьбе с исламом. Он комановал галерой, сражался с вражескими османскими судами и их союзниками из Северной Африки, корсарами. Ходил в дерзкие рейды, его смелость не подвергалась сомнению. Однажды сам попал в плен и провел целый год прикованным к веслу на турецком судне, пока орден не заплатил за него выкуп. Какое-то время был наместником ордена в Триполи, христианском форпосте на мусульманских берегах, которые Карл V приказал рыцарям защищать, когда подарил им дом на Мальте.
На счету де ла Валетта было множество славных побед, но в последние годы удача отвернулась от ордена. Унизительная потеря населения острова Гоцо после набега Тургут-реиса в прошлом году, потом – падение Триполи. Затем войска ордена попали в засаду в Зуваре, где рыцари безуспешно пытались захватить этот прибрежный форпост, надеясь оттуда затем собрать силы для возврата Триполи, но им это не удалось. Султан Османской империи Сулейман казался непобедимым и быстро завоевывал все больше и больше земель на берегах Средиземного моря. Европейские королевские семьи, занятые междоусобными войнами и религиозными дрязгами, были не способны противостоять султану, как, впрочем, и орден. Боевой дух упал, и даже сейчас рыцари, готовые ринуться в бой, вместо этого строили фортификационные сооружения на собственном острове, чтобы защитить его от турецкого вторжения. Уход в оборону доказал, что это враг идет на них войной, а не наоборот. И теперь эта простушка называет его трусом, обвиняя в том, что он прячется под надежной защитой крепостных стен. Поразительно, но ей удалось заставить его почувствовать себя неловко.
– Я не ожидаю, что ты поймешь, – коротко ответил де ла Валетт.
– А чего тут понимать? Если вы не попытаетесь найти моего брата, он пропадет навсегда! Если вам духа не хватает, дайте мне галеру! Я все сама сделаю!
– Не сомневаюсь, – произнес де ла Валетт, – но сейчас тебе нужно найти утешение в вере. Господь защитит его.
– То есть вы этого делать не собираетесь! – сверкая глазами, крикнула Мария.
– То есть я этого сделать не могу. А теперь мне пора. Да хранит тебя Бог, дитя! – произнес рыцарь и ушел.
Мария наконец смирилась с тем, что все бесполезно, и опустилась на скамью. Домой в ту ночь она не пошла – не знала, как посмотреть в глаза матери, да и взбучку от отца получить не хотелось. Мария вернулась на южное побережье.
Ночь она провела на скалах, вглядываясь в море и шепча, что обязательно спасет Нико.
Варварийское побережье Северной Африки населяла гремучая смесь мавров и иудеев, берберов и арабов, а также изгоев из всех христианских земель. И по сей день среди них есть корсары, чьи галеры делают вылазки в порты, заливы и бухты по всему побережью в поисках добычи. Их набеги оплачивают либо местные правители, либо частные лица, которые требуют справедливого вознаграждения за взятый на себя риск. Вполне естественно, что основными жертвами корсаров-мусульман становятся корабли и люди христианского мира, а на них, в свою очередь, нападают корсары-христиане. Это вечный ритуал, в котором удача сопутствует то одним, то другим: сегодня ты – господин, а завтра – раб. Они бороздят суровое море – море, где ни одна из сторон не имеет монополии на жестокость, не просит пощады и не дарует ее.
Варварийские корсары всегда были союзниками султана Османской империи и его морскими союзниками, почти что подданными. Какой бы властью ни обладал султан, даже ему было сложно контролировать таких людей, как Хайреддин, известный в Европе как Барбаросса, и Тургут, который пришел на смену Барбароссе и которому посвящено много страниц этого труда. Однако полный контроль и не требовался, ведь мечи корсаров добровольно служили целям султана. Их цели совпадали и в том, что касалось католической Испании.
С помощью предоставленных султаном и укомплектованных изгнанными из Испании маврами судов Барбаросса захватил Алжир и весь Тунис. Он стал адмиралом османского флота и счел Тунис идеальной базой для набегов на Италию и Сицилию. Императору Священной Римской империи и королю Испании Карлу V удалось вернуть Тунис, но очень скоро его флот, а также венецианский флот, представлявший собой самую влиятельную морскую силу в этом регионе, потерпели поражение в сражении у Превезы в 1538 году, и восточные воды моря перешли под контроль османов.
В те годы Алжиром правил бей, наместник султана. Султан доверял бею, однако в городе был расквартирован элитный полк янычар на тот случай, если бей начнет забываться. Богатство бея и султана росло благодаря усилиям корсаров, плативших им дань. Бльшую часть богатств составляли шелка и специи, но самым ценным грузом, самым крепким платежным средством всегда являлись рабы. В зависимости от их веры, а вовсе не расы или национальности их захватывали тысячами с других кораблей или в ходе набегов на прибрежные города, которые иногда разом лишались всего своего населения. Мужчин, женщин и детей пожинали, словно урожай: собирали, продавали, убивали, если на то было желание. Такая судьба не миновала ни один народ из всех, кто населял побережье Средиземного моря. Сейчас, как и тогда, для защиты христианских и мусульманских гаваней строят волнорезы, занимаются земледелием, чтобы прокормить голодающие города и почаще стирать красивые одежды господ. Галеры Средиземного моря ненасытны, они жаждут все новых и новых тел, которые будут двигать их вперед, люди на галерах быстро сгорают, как хворост в костре. Самые красивые рабыни становятся украшением гаремов Топкапы – сераля султана в Стамбуле, но и гаремы Алжира заполнены плененными дочерями европейской знати. Мальтийские тюрьмы кишат мусульманами, которые строят защитные сооружения рыцарей, а на кораблях Ватикана полно последователей пророка, которые не признают власть папы на земле.
Десятки тысяч безымянных рабов на всех берегах и кораблях молятся о спасении.
Спасение – единственное, чего им не стоит ждать, если им не улыбнется удача и они не умрут или их не выкупят из рабства.
Из тома III. Корсары и беи Берберии
Глава 3
Его разбудил запах.
Запах накатывал волнами. С закрытыми глазами он наблюдал за волнами разложения и смерти, экскрементов и пота, мочи, крови и соли, а потом снова экскрементов. Воздух был напитан этой вонью, от которой не спасал даже морской бриз.
Поначалу он не понял, где находится. Просто слушал скрип весел и звон цепей, хлопанье паруса, медленный ровный ритм барабанного боя, под который галера поднималась и опускалась, покачиваясь на волнах. И тут он все вспомнил.
Он понял, что лежит в воде. Лежит на спине на слегка наклонной поверхности. Вода плескалась у его живота в такт ритмичным покачиваниям корабля. Открыв глаза, он увидел лоскуток синего неба. Над кормой парила одинокая чайка, играя с ветром в безоблачном лазурном небе. Отсюда ему были видны ноги, руки и плечи галерных рабов, которые трудились на веслах на верхней палубе. Он сел, осмотрелся и понял, что находится в трюме, в самом низу кормовой части галеры. Рядом, среди тюков с грузом, теснились другие пленники. Они перешептывались на разных языках: кажется, на арабском и испанском. Эти языки он слышал в гавани Биргу и поэтому узнал, но не понял ни слова из того, о чем переговаривались пленники.
Вытерев рот, Нико посмотрел на свою ладонь – вся в крови. Значит, запах исходил от него самого. Губа распухла. Он опустил руку в воду и вытер ею рот, но тут же сплюнул от отвращения – это оказалась не вода, а смесь сточных вод и мочи, которая стекала с верхней палубы, где к веслам были прикованы обнаженные рабы; сюда же справляли нужду и его товарищи по несчастью, жавшиеся друг к другу в трюме. Он перевернулся на четвереньки, сработал рвотный рефлекс, но желудок был пуст, поэтому Нико не вырвало. Он кашлял, давился и тяжело дышал. Пополз вперед, чтобы выбраться отсюда, но идти было некуда – он наткнулся на толщу из человеческих тел и ног.
Остановившись, Нико ппытался вдохнуть поглубже, чтобы поймать глоток свежего воздуха, но тщетно. Здесь пахло куда хуже, чем в выгребной яме за его домом. Там источник жуткой вони хотя бы иногда засыпали известью. Впервые в жизни он мечтал очутиться в этой яме и выгребать оттуда дерьмо, как приказал отец. Он бы мог изваляться в нем или даже съесть, только бы снова оказаться там. Нико попытался сглотнуть, но во рту пересохло, а язык распух, приклеившись к гортани. Он снова закашлялся.
Рядом с ним сидела женщина. Платка она не носила, возраста примерно такого же, как его мать. Он поймал ее взгляд, но она отвернулась, и тогда он потянул ее за рукав.
– Пожалуйста, – прошептал он, – у вас есть вода?
Она дернулась от его прикосновения и молча отвернулась.
– Пожалуйста! – повторил он громче, не обращаясь ни к кому конкретно. – Кто-нибудь может дать мне воды? – Никто не ответил, и Нико решил, что его не понимают. – Пожалуйста, – повторил он по-итальянски, как дома разговаривала с ними мать, – кто-нибудь может дать мне воды?
– Подожди, вот пописаю, и тебе достанется, как и всем нам, – отозвался кто-то.
Раздались горькие, безрадостные смешки.
У Нико была тысяча вопросов. Он переводил взгляд с одного лица на другое, пытаясь найти кого-нибудь подобрее. Темные глаза глядели на него из полумрака: одни с безразличием, другие враждебно.
Подтянув колени к подбородку, Нико обхватил их руками. Подумал, что мог бы обойтись и без воды, только бы пропал этот запах, но чем выше солнце поднималось над горизонтом, тем сильнее нагревался трюм, и вонь усиливалась с каждой минутой, словно неумолимый прилив. Запах был осязаемым, он окутывал собой все, его присутствие ощущалось так же явственно, как будто в трюме сидел еще один, особый пленник. Запах проникал в поры кожи, щипал глаза и обжигал легкие. Нико ощущал его вкус во рту. К любым запахам, даже самым отвратительным, со временем привыкаешь, но этот был исключением. Им пропах весь корабль, каждая доска с годами пропиталась грязью, горем и отчаянием. Уткнувшись носом в колени, Нико слушал плеск весел о воду при погружении, стук капель о воду, когда весла взмывали вверх, слушал успокаивающее шуршание моря о борта корабля. С каждым взмахом весел корабль уносил его все дальше от Марии, все дальше от дома. Несмотря на удушающую жару, он задрожал, а потом заплакал – беззвучно, чтобы никто не услышал.
Вечером Али-ага приказал надсмотрщику раздать воду и пищу команде корабля. Несмотря на заход на Мальту, на корабле не оказалось достаточно ящиков для хранения всего необходимого. Рацион было необходимо распределять крайне тщательно. Первым дали воды галерным рабам, потому что именно от их силы зависела жизнь всех находившихся на корабле, будь то при нападении или бегстве.
В воду добавляли уксус, затем смачивали получившимся раствором губки и подносили к губам рабов, пока те гребли. Затем раздавали черствые галеты, уже начавшие плесневеть после шторма. Следующими получали свой паек солдаты и матросы. Их паек был в два раза меньше, чем у галерных рабов. Под конец доходила очередь и до пленных в трюме. Из люка опустили небольшую деревянную лестницу, и в трюм спустился надсмотрщик. Он наступил Нико на ногу и пинком отбросил его в сторону. Нико отполз подальше, не сводя глаз с сокровища, которое спустили в ведре на веревке через люк.
Вода!
Воды на всех, разумеется, не хватало. Нико попытался пробиться поближе к ведру, вокруг которого столпились жаждущие. Дюжина рук грубо отталкивала его в дальний угол трюма. Люди в отчаянии пытались пить прямо из ведра, но их тут же отпихивали другие и занимали их место. Мужчины покрепче смогли подойти к ведру даже два раза, но и им не удалось полностью утолить жажду. Как только кто-то начинал напирать слишком сильно, надсмотрщик щелкал кожаным кнутом, и все тут же притихали. Стоя по щиколотку в грязи, рабы напоминали животных в борьбе за выживание в хаотических водоворотах локтей и ярости.
– Пожалуйста! Пустите меня! – яростно пробивался вперед Нико. – Прошу вас!
Но все его усилия были тщетны. За исключением двух младенцев, он был самым младшим из пленников, и шансов у него не было. В отчаянии он стал пихаться сильнее. Кто-то ударил его локтем в переносицу с такой силой, что из глаз искры полетели. Он упал на колени, и его едва не затоптали в давке. Кто-то встал ему на руку, потом на колено. Нико упал ничком. Страх вдруг пересилил жажду. Нико попытался встать, снова упал и на четвереньках отполз к стене. Он качал покалеченную руку, пальцы гудели, из носа шла кровь.
После того как пленники опустошили четыре ведра, надсмотрщик что-то крикнул матросам, и те подняли ведро наверх. Надсмотрщик ушел, а вслед ему неслись крики и мольбы дать еще воды. Затем наверх подняли и лестницу.
По трюму вновь разлились уныние и обреченность, пленники боролись за лучшие места, где можно было сесть или лечь. Нико сидел у левого борта. Встать из-за низкого потолка было невозможно, потянуться тоже не хватало места. Он сидел на корточках между рослым мужчиной и деревянной балкой. Так было лучше, чем лежать в луже испражнений, но теперь ему вряд ли удастся добыть воды.
Он посмотрел на своего соседа, одного из тех, кому удалось сделать из ведра целых два глотка. Бычья шея, мускулистые руки, огромные мозолистые ладони, покрытые шрамами от ожогов. Нико сразу понял, что это кузнец. Мужчина склонился над лежавшими рядом с ним женой и младенцем. Теперь Нико увидел, что вторую порцию воды кузнец не проглотил. Он прижался губами ко рту малыша, пытаясь напоить его, но бльшая часть драгоценной влаги стекла по щеке ребенка. Малыш был болен, не двигался и не открывал глаз. Мужчина повернулся к жене, которая, видимо, было ранена. Малейшее движение заставляло ее стонать от боли. С огромной нежностью кузнец положил ее голову себе на колени и как будто поцеловал. Она застонала, закашлялась, и скудные капли воды тоже пропали даром.
Близился закат, барабан боцмана замедлял темп, а вместе с ним замедлялись и взмахи весел. В какой-то момент наступила тишина, весла были подняты на борт. Ночью галера встала на якорь посреди полного штиля. Галерные рабы устраивались на отдых, гремя цепями. С палубы доносились молитвы на арабском, а потом негромкие разговоры и смех.
В трюме тихие перешептывания сменились другими молитвами – христианскими. Затем наступила тишина. Время тянулось бесконечно долго. Кто-то кашлял, кто-то плакал. Из темноты до Нико донеслось странное мычание. Он уже слышал такой звук раньше, но его производил скот. То, что эти звуки издает человек, Нико понял лишь потому, что знал: на борту коров нет. Наконец смолкло и мычание. Никогда за всю свою жизнь Нико не чувствовал себя таким одиноким. Сумерки превратились в ночь, в трюме наступила кромешная тьма, и его единственными спутниками остались жуткий запах и тихое отчаяние. Нико очень хотелось облегчиться. Он терпел уже два мучительно долгих часа, и внизу у него все болело. Наконец он смирился с тем, что эти попытки тщетны. Отойти тут некуда и ждать нечего. Здесь не было даже отхожего ведра. Не в силах больше терпеть, Нико поступил так же, как и все, – сходил под себя.
А потом попытался уснуть.
За полчаса до рассвета галера снова отправилась в путь, весла мерно ударялись о поверхность воды. Если наверху и дул бриз, наполнявший паруса, то до нижних палуб он все равно не долетал, и пленные мучились от гнетущей жары, словно горшки в печи.
Когда утром принесли воду, Нико снова попытался добраться до ведра, но заработал лишь очередные синяки и ушибы. Он видел, как кузнец вернулся с полным ртом воды для своей семьи, но на этот раз не склонился над ребенком, а сразу прикоснулся губами ко рту жены, пытаясь заставить ее проглотить воду. Она застонала и замотала головой, а потом, собрав остатки сил, пихнула мужу ребенка. Кузнец откинул тряпку, прикрывавшую лицо ребенка, – малыш умер. Отец долго смотрел на свое дитя, а потом вернул тряпку на место и снова склонился над женой, капая водой на ее рот, но она не разжала губ. Наконец кузнец сдался и отодвинулся от нее. Поймав на себе жадный взгляд Нико, великан тут же отвел глаза и проглотил остаок воды.
Еды не было, и у Нико привычно сводило желудок. Однажды, когда в деревне был голод, он ничего не ел пять дней подряд, поэтому знал, что без еды какое-то время продержится, а вот без воды он не оказывался никогда. С каждым часом во рту становилось все суше, язык прилипал к нёбу, распухал и отказывался шевелиться. Нико знал, что ему придется драться, чтобы добраться до ведра. В тот вечер он сражался за свою жизнь, яростно брыкаясь, толкаясь и кусаясь. Протискиваясь между грязными телами, ползком пробираясь по скользкому от нечистот настилу, он врезался в женщину, та поскользнулась и упала, а Нико случайно заехал ей коленом в лицо. От удара женщина выронила из рук корку хлеба, Нико увидел это, тут же схватил ее и засунул в рот. Хлеб оказался еще суше, чем язык. Нико разжевал корку, но не смог проглотить, выплюнул в руку и убрал кашицу в карман. Он уже собирался двинуться дальше, но остановился. Никогда в жизни он ничего не крал. Ощутив укол вины, он повернулся, чтобы помочь женщине подняться, но она остановила его злобным, ледяным взглядом голубых глаз. Мать Нико вечно предостерегала его от сглаза, и мальчик испугался, что взгляд этой женщины навлечет на него болезнь или вообще свалит замертво.
Через лес больших ног Нико увидел лестницу, но дальше ему добраться не удалось. Попытавшись подняться, он тут же упал – кто-то свалил его сильным ударом. Нико завыл от боли, но его никто не слышал. В страхе, потеряв всякую надежду, он пополз обратно в свой угол и снова увидел ту женщину. На этот раз он смог лучше ее рассмотреть: она была больна, лицо покрыто мертвенной бледностью. Женщина открыла глаза, увидела его и улыбнулась, но улыбнулась с такой издевкой, что у Нико по спине побежали мурашки и он быстро отвернулся.
В ту ночь ему никак не удавалось заснуть. Ужасно болела голова, сплюнуть не получалось, язык прилип к зубам. Несмотря на жару, его трясло. Он приподнял голову посмотреть, что делает женщина. Она сидела с опущенной головой. Нико не видел ее лица, но чувствовал, что сглаз проникает во все поры его души.
Вытащив из кармана пожеванную корочку, украденную у женщины, он стал отламывать крошечные кусочки, размягчать их во рту и пытаться проглотить, но тщетно. Крошки только царапали горло, и ему мало что удавалось проглотить.
Он нащупал в кармане что-то еще и вытащил ту самую монетку, которую Мария подарила ему перед тем, как его взяли в плен. На ощупь она была больше похожа на камешек, но Нико начал ее тереть, продолжая жевать крошки и не сводя глаз с женщины. Он знал, что его мать бросила бы в огонь лавровый лист, или сварила бы кошачий хвост, или повесила бы ему на шею ракушку каури, чтобы защитить его от сглаза этой ведьмы. Монетка все еще была покрыта плотным слоем налета, но он продолжал тереть ее в надежде, что такой талисман станет надежной защитой. Царапая ногтями ржавчину, он шептал себе под нос: «Боже, защити меня от дьявольского сглаза! Боже, храни меня от дьявола и его происков!» Он повторял и повторял эти слова, но при этом не мог решить, кого же он боится больше: Бога или сглаза, поэтому еще несколько раз помолился, прося у Бога прощения за то, что украл хлеб. Потом он услышал голос матери, которая сказала ему, что Бог может читать его мысли, особенно плохие. Бог всегда знает истинные причины его молитвы и сейчас тоже поймет, что он просто боится наказания. Нико не знал, как все исправить, но знал, что хлеб он не отдаст. В конце концов он решил, что слишком много думает об этом, и заснул, презирая себя, в полной уверенности, что если и проснется, то, скорее всего, в языках адского пламени.
Однако на следующее утро он проснулся оттого, что в трюм снова спустили веревку, но на этот раз не для того, чтобы дать им воды, а для того, чтобы забрать безжизненные тела умерших. Всего он насчитал семь трупов. Когда вытаскивали первое тело, он с неприятным облегчением понял, что это та самая ведьма. Нико нащупал в кармане монетку, уверенный, что именно он стал причиной ее смерти. Пока тело женщины поднимали на палубу, Нико тер монетку и изо всех сил молился, чтобы вместе с ее телом ушло и зло из его души.
Следующей поднимали жену кузнеца. Ночью он завернул ее тело в тряпки и сидел рядом с ней до утра. Когда ее хрупкая фигура исчезла, кузнец привязал к веревке ребенка, и сверток взмыл в воздух легко, словно перышко. Потом послышался плеск воды.
Кто-то начал молиться. Другие пленники присоединились, шепча слова поминовения.
Кузнец вернулся на свое место. Нико увидел ужас в его глазах и прошептал: «Мне жаль». Прошептал чуть слышно, потому что голосовые связки едва работали. Кузнец посмотрел на него невидящим взглядом, но почти незаметно кивнул, лег на бок, подложив под голову свои огромные ручищи вместо подушки. Глаз он не сомкнул, продолжая смотреть на Нико или, точнее, сквозь него.
Вечер принес небольшое волнение на море и робкую надежду. С палубы доносились встревоженные крики. Боцман пронзительно свистел, барабан бил все быстрее и быстрее, весла сохраняли темп двадцать шесть ударов в минуту, рабы встали на свои скамьи и изо всех сил налегали на весла, увеличивая скорость корабля. Звенели цепи, галера практически летела над водой. Люди в трюме услышали громкий всплеск, потом раздался отдаленный звук выстрела. Пленники как будто вышли из ступора, приподнялись, завертели головой, пытаясь понять, что происходит.
– Хвала Господу, это флот императора! – закричал кто-то.
– Это орден! – добавил кто-то еще.
Нико воспрянул духом. Ну конечно! Так и должно было быть! Галера ордена Святого Иоанна пустилась в погоню, вот ответ на его молитвы! Он сотни раз видел, как их огромные галеры выходят из гавани у подножия крепости. Видел капитанов в яркой рыцарской форме. Они сидели на палубе, словно боги, мужчины из стали и чести, и отдавали тысячам мечей приказ изрубить неверных. С самого раннего детства он слышал об их легендарных подвигах на море, рассказы о великих битвах, выигранных великолепными крестоносцами у этих жалких крыс, о том, как они вырезали безбожные сердца из тел корсаров, не знавших ничего, кроме грабежей и убийств. Да, даже сейчас стоило Нико прикрыть глаза, и он сквозь борта корабля мог видеть, как их корабль приближается, как спешит на выручку, как развеваются на ветру белые стяги с алыми крестами.
Послышалась короткая перестрелка, выстрелы аркебуз заглушали шум в трюме. Все почувствовали, как корабль резко сменил курс, и на секунду показалось, что они столкнутся с невидимым преследователем. Радость Нико тут же сменилась ужасом, когда он представил себе, как нос другого корабль пронзит борт галеры и тогда на дно морское пойдут все: и хозяева, и их пленники. Сотня пар глаз уставилась в отверстие в потолке, как будто так можно было что-то разглядеть или что-то сделать силой надежды и молитвы.
Раздался еще один пушечный выстрел, но Нико показалось, что расстояние увеличилось, к тому же всплеска не последовало. Аркебузы замолчали.
Минут через двадцать боцман перестал бить в барабан с такой убийственной скоростью, но сохранял быстрый ритм еще около часа, заставляя галерных рабов выкладываться по полной. Тщетно Нико пытался снова расслышать звуки выстрелов, но сюда доносились лишь щелканье кнута надсмотрщика, раздиравшего плоть галерных рабов, и редкие приказы реиса. Вскоре корабль снова сбавил ход до обычного, а потом прозвучал свисток, и тогда половина рабов упала без сил, а вторая половина продолжила грести в более спокойном ритме.
С палубы донесся смех. Ни один корабль на свете не был настолько быстрым, чтобы догнать алжирскую галеру на полном ходу. Она была орлом, а остальные – ястребами. Пленникам в трюме оставалось лишь гадать, кого обошла галера, какой шанс на спасение они потеряли навсегда. Вспыхнувшая было в трюме надежда вновь померкла, и пленники погрузились в привычный мрак отчаяния.
Когда вечером принесли воду, кузнец даже не пошевелился и не попытался подойти к ведру. Он продолжал лежать на боку в той же позе, в которой провел весь день. Как обычно, вокруг ведер с водой началась привычная суета, но кузнец лишь приоткрыл глаза и тут же закрыл. Нико был слишком слаб, чтобы даже попытаться подобраться к ведрам. Он лежал рядом с кузнецом, и борьба за воду разворачивалась без их участия.
На четвертый день плена Нико проснулся, заморгал и поморщился от боли. В глаза словно песка насыпали, моргать было больно, будто на нежную поверхность глаза натягивали грубую рогожу. Он понимал, что если в ближайшее время не попьет, то скоро умрет. С трудом он перекатился на другой бок и оказался лицом к лицу с кузнецом. Они долго смотрели друг на друга.
Вскоре началась ставшая уже привычной суета, предшествовавшая появлению в трюме воды: зазвенели ведра, измученные жаждой пленники старались пробраться поближе к люку. Умоляюще посмотрев на кузнеца, Нико прошептал охрипшим голосом:
– Пожалуйста… помогите мне попить…
Ведро с водой спустили в трюм, и оно оказалось за спиной у надсмотрщика, стоявшего на второй ступеньке лестницы, чтобы не вставать в лужи на дне трюма. Ведро стремительно опустело и так же стремительно исчезло. Кузнец не пошевелился.
Спустили второе ведро, вскоре забрали и его. Сосед Нико так и не пошевелился. Мальчик угрюмо подумал, что, может быть, тот вообще не собирается вставать даже для того, чтобы напиться самому, но все-таки попробовал еще раз:
– Пожалуйста!
Он вообще его слышит? Кузнец лежал с открытыми глазами, но взгляд был затуманенный и пустой. Ни один мускул на лице не дернулся.
В жадно тянущиеся руки спустили третье ведро. Часть воды пролилась под разъяренные крики пленников. Потом и это ведро подняли наверх. Собрав остатки сил, Нико перевернулся и встал на четвереньки. Значит, придется попытаться самому.
Кузнец пошевелился. Приподнялся на локте, потом встал на колени. Нико было собрался снова молить о помощи, но мужчина уже сделал свой выбор. Он достал из кармана штанов маленький сверток и, не говоря ни слова, пихнул его в руки Нико. Мальчик развернул тряпицу: там оказалось шесть золотых венецианских дукатов. Нико ахнул от изумления. Никогда в жизни он не держал в руках такого богатства. Он озадаченно посмотрел на соседа, но тот быстро забрал у него монеты, завернул их в тряпицу и засунул Нико в карман. Потом схватил Нико за плечо стальной хваткой и быстро двинулся к лестнице, таща мальчика за собой. Кузнец был самым рослым и сильным из всех пленных; сгрудившиеся вокруг ведра люди расступились перед ним, словно волны перед носом корабля.
Нико и глазом не успел моргнуть, как они оказались впереди, у самой лестницы, и прямо перед ним возникло ведро. Он быстро глотал воду, сначала давился и кашлял, но потом ему удалось сделать несколько нормальных глотков. Вода на вкус была солоноватой, но просто великолепной. Казалось, она так быстро впитывается в его пересохшие губы, что он даже не успевает проглотить. Надсмотрщик стал отталкивать его, но кузнец заслонил собой дорогу и надсмотрщику, и пленникам, боровшимся за свою порцию. Нико продолжал жадно пить. И тут ведро забрали.
Нико с благодарностью посмотрел на своего заступника. «Спасибо», – произнес он, ожидая, что теперь кузнец подойдет к ведру сам, но тот ничего не ответил, пристально глядя на надсмотрщика. С поразительной скоростью кузнец бросился вперед и схватил надсмотрщика за горло, оттолкнув Нико в сторону с такой силой, что тот упал в лужу. Глаза надсмотрщика вспыхнули удивлением и яростью. Он попытался вырваться, но у кузнеца была стальная хватка, выработанная за долгие годы труда в кузнице. Он сохранял ледяное спокойствие и шел к своей цели: пальцы с огромной силой сдавливали гортань надсмотрщика все сильнее и сильнее. Кузнец поднял его в воздух, продолжая держать за горло. Глаза жертвы выкатились, задыхаясь, он судорожно замахал руками, выпустив кнут. В трюме раздался хор непокорных голосов.
В следующую секунду по лестнице спустились стражники с алебардами наперевес; их похожие на топоры лезвия вонзались прямо в обращенные наверх лица, а зазубренные стальные острия вспарывали мягкую плоть. Расчистив себе дорогу, шестеро охранников спрыгнули в образовавшийся хаос. Двое из них набросились на кузнеца, а остальные рубили обезумевших пленников без разбора.
Нико отполз подальше, не сводя глаз с битвы не на жизнь, а на смерть, которая развернулась у подножия лестницы. Лицо надсмотрщика сначала пошло багровыми пятнами, потом посинело, но даже когда он обмяк и перестал сопротивляться, кузнец не ослабил хватку. В тесном трюме охранники не могли пользоваться алебардами. Нико увидел, как блеснуло лезвие ножа, вонзаясь в бок кузнеца, но тот даже не поморщился, скорее наоборот – ранение придало ему сил. Он использовал безжизненное тело надсмотрщика как таран, бросился на нападавшего и сшиб того с ног. На упавшего надсмотрщика тут же накинулись двое рабов, прижали его к днищу и держали там, пока он тонул в луже нечистот. Падая, он выпустил из рук нож, и тот упал прямо под ноги Нико. Мальчик завороженно смотрел на нож, боясь пошевелиться.
Кузнец все еще сражался с алжирцами, используя тело надсмотрщика в качестве щита. Стражники кидались на него с ножами, но попадали в мертвое тело. Какое-то время казалось, что кузнец невероятным образом может одержать над ними верх. Казалось, он не чувствует боли, что этим мелким людишкам его не остановить. Стражники падали один за другим, когда кузнец сбивал их с ног, орудуя телом надсмотрщика. Он действительно был очень силен, однако проигрывал в скорости. Сначала его достал один нож, потом другой, и Нико окатил фонтан крови. В трюм спустились еще стражники. Умело и безжалостно работая ножами, они быстро подавили оставшееся сопротивление. Минуту спустя недолго продолжавшийся мятеж закончился.
На этот раз Нико насчитал двенадцать тел, поднятых наверх на веревке: четверо стражников и восемь рабов, двое из которых были еще живы. Последним подняли тело кузнеца, обвязав щиколотки веревкой. Притихнув, Нико смотрел, как в воздух поднялись ноги мужчины, потом тело, а затем голова. Как и в последний день жизни, открытые глаза смотрели в никуда. Тело исчезло, и вскоре Нико снова услышал уже знакомые всплески.
Он неподвижно замер в оцепенении и не сразу понял, что его трясет. Он хорошо знал, как выглядит смерть, но смерть от болезни или голода. Никогда раньше он не видел, как люди убивают друг друга.
Однако вскоре он не мог думать ни о чем, кроме того, как добраться до воды в следующий раз.
Кое-кто из пленников перешептывался о том, что на их головы обязательно падет возмездие. Однако капитана на мостике утреннее происшествие не особенно встревожило. Он, как всегда, сохранял спокойствие, вверяя себя в руки Аллаха. Его судьба, как и судьба корабля и всех находившихся на борту, была написана задолго до того, как началось это путешествие. Воля Аллаха навлекла на них шторм, по воле Его многие выжили. А теперь, в момент нужды, если Аллах захочет, чтобы они напились, то пошлет им воду. Если же нет – малеш, мактуб. Не важно; так предначертано Аллахом.
Действительно, к вечеру галера вошла в небольшой залив на острове Лампедуза, расположенном в проливе между Сицилией и Северной Африкой. С корабля спустили шлюпку, и вскоре она вернулась с бочками пресной воды, едой и провиантом взамен утраченного во время шторма. Капитан проследил за тем, чтобы всем на борту выдали порцию воды. Затем всем раздали заплесневелые корабельные галеты, черствые, но сытные. Нико жадно съел и выпил все, что ему дали, но, к своему удивлению, обнаружил, что не наелся.
Палубы помыли морской водой, сточные воды из трюма вычерпали ведрами, передавая их одно за другим по цепочке. Запах никуда не делся, но находиться в трюме стало уже не так невыносимо.
На следующий день на рассвете раздался барабанный бой. Новый надсмотрщик шел по проходу между скамьями галерных рабов, усердно трудившихся на длинных деревянных веслах. Галера отправлялась в следующий этап путешествия. Восточный ветер еще не окреп и не наполнял паруса, поэтому продвижение вперед зависело исключительно от человеческой силы, которая вырабатывалась ударами кнута надсмотрщика. Оставалось еще двенадцать дней. Обогнув мыс Кап-Бон, они взяли курс на запад, не теряя из виду побережье Африки. Еще шесть раз за долгий путь галера останавливалась пополнить запасы пресной воды и провианта.
Нико давали воду дважды в день, и драться за нее уже не приходилось, а с наступлением сумерек приносили еду, хотя он все равно оставался голодным. Он до сих пор плохо спал по ночам, грезил о доме и о любимой сестре. Дни превратились в кошмар из вины, гнева и самобичевания. Раз за разом он повторял себе, как ему влетит, когда отец догонит их и спасет его. Ни на секунду Нико не сомневался, что вернется домой. Если за ним никто не придет, он сбежит сам. Нико пощупал лежавший в кармане сверток. Кузнец подарил ему целое состояние. Этого точно хватит, убеждал себя Нико, чтобы купить свободу.
Не понимая, куда его везут и какая судьба ему уготована, Нико жевал черствые галеты и потирал монетку Марии. Внезапно он замер. Посчитав про себя дни, он поразился результату и пересчитал еще раз. Точно дату определить не удавалось, ведь дни сливались воедино. Но то ли сегодня, то ли вчера, то ли позавчера было двадцать четвертое мая.
Ему исполнилось десять лет.
То было время великих религиозных катаклизмов не только на Мальте, но и по всему миру вокруг Средиземного моря. Мартин Лютер не просто приколотил тезисы к дверям замковой часовни, но вбил гвоздь прямо в сердце самой Церкви, чьи нечистые на руку служители наблюдали за тем, как его ересь распространилась из Германии дальше и угрожала захватить весь мир. Возможно, только разразившийся в Персии конфликт между еретиками-шиитами и ортодоксами-суннитами мог соперничать с войной католиков и протестантов по широте, страсти и огню. Однако между ними было и одно крайне важное различие. В исламе насильственная смена веры была запрещена, а вот в ортодоксальном католическом мире принуждение и страх считались такими же привычными средствами, как и сила убеждения, и они пользовались уникальным инструментом, порожденным христианством, – инквизицией, которой не было равных во всем мире.
Инквизицию создали в XIII веке для борьбы с колдовством и ересью. Отсюда и выросли зверства испанской инквизиции, рассчитанной на то, чтобы помочь монархии истребить иудеев и мусульман, которые притворялись обращенными в христианство и занимали высокое положение в гражданских властях. Под руководством великого инквизитора, монаха-доминиканца Торквемады, чья ненависть к иудеям не знала границ, она стала не только религиозным, но и политическим рычагом, но очень быстро вышла из-под контроля. Даже сам папа, создатель инквизиции, уже не мог держать ее в узде.
Полвека спустя, в 1542 году, отчаянно стремясь обезвредить новую угрозу вере в лице протестантизма, папа Павел III одел волка в овечью шкуру и окрестил свое детище Святая конгрегация римской инквизиции, отдав власть над ее отделениями в руки конгрегации кардиналов. В основе организации оставалось подавление лжеучений, однако крайности, которые позволяла себе испанская инквизиция, не допускались. Обвинительные приговоры нужно было готовить тщательно и внимательно, потому что Церковь уже узнала на своем опыте, что множество людей не способны устоять перед искушением предать ближнего своего по причинам, не имеющим к вере ровным счетом никакого отношения. Предпочтение отныне отдавалось менее радикальным наказаниям, чем раньше, – актам покаяния, штрафам и даже изгнанию.
Однако при необходимости инквизитор мог прибегнуть и к старым инструментам: время от времени в мире все еще пылали костры.
Из тома I. Религиозные конфликты. Инквизиция
Глава 4
Отец Джулио Сальваго прибыл на Мальту в 1546 году в тот самый день, когда его предшественника сожгли на костре.
Сойдя с корабля, Сальваго пошел от пристани вверх по лестнице, которая вела в Биргу, старинный рыбацкий городок, приютившийся на небольшом полуострове за фортом Сант-Анджело, гнездом рыцарей ордена Святого Иоанна. Никто не вышел его встречать, но он понимал, что прибыл в момент эпохального события. На верху лестницы он тут же попал в пеструю толпу, которая понесла его на главную площадь. Лаяли собаки, дети залезали на плечи к отцам, чтобы разглядеть, что происходит. Мужчины плакали и били себя в грудь, женщины рвали на себе волосы и впадали в религиозный экстаз. Монахи шествовали через толпу, громко вознося молитвы Господу. Стоячие места продавались направо и налево теми, кто занял их еще до рассвета, тем, кто хотел ощутить жар святого огня на своем лице. Изо всех окон, со всех крыш на площадь смотрели зеваки. До Сальваго доносились обрывки разговоров и молитв: «Ересь… Лютер… Иезуальд…» Сердце монаха застучало громче.
Он знал, что его предшественника звали Иезуальд.
В центре площади уже сложили костер. У основания лежали вязанки дров и терновника. Под медленный бой барабанов на площадь вывезли человека. Он ехал в повозке, запряженной ослом, который тащил ее по главной улице от тюрьмы под дворцом епископа. На узнике была изорванная рубаха. Сальваго замер как громом пораженный, разглядев, что это вовсе не рубаха, а вывернутая наизнанку казула, на которой красовался крест Святого Андрея – знак вынесенного приговора. Скорее всего, после долгого заключения скрытое под казулой тело было покрыто шрамами и синяками. Так этой свинье и надо. Он не раскаялся…
Перекрестившись, Сальваго стал пробиваться вперед вместе с теми, кто хотел посмотреть на казнь вблизи.
Иезуальд бился в цепях, пытаясь что-то кричать, но кляп надежно затыкал ему рот, не давая извергать богохульства, которые могли заразить кающихся грешников, загипнотизированно наблюдавших за ритмичной процессией смерти. Он бешено вращал глазами, но не от ужаса, а от ярости. Его вытащили из повозки, руки были связаны за спиной, и тут кляп вывалился у него изо рта.
– Только вера спасет всех вас! – закричал он. – Не церковь! Церковь – храм человеческий, а не Божий! Только вера, надежда и любовь… – Закончить он не успел, потому что стражник сбил его с ног и грубо воткнул кляп обратно.
Братья медленно шли через толпу с мерцающими свечами в руках и нараспев повторяли:
– Молитесь за заблудшую душу Иезуальда, ибо сегодня он встретится с Творцом…
Иезуальд попытался встать, но споткнулся и упал. Стражники поймали его под руки и поставили на ноги. В этой части процедуры никто из членов Церкви участия не принимал. Дело Иезуальда слушали в церковном суде, но выносили и приводили приговор в исполнение миряне. Церковь не намеревалась пятнать руки кровью.
– Молитесь за заблудшую душу Иезуальда…
Узника подвели к костру, привязали к столбу толстыми веревками, вымоченными в воде, чтобы замедлить горение. Железного ошейника – гарроты – на столбе не было. Поскольку Иезуальд отказался покаяться и отречься от ереси, ему не была дарована милосердная смерть от удушения перед восхождением на костер, как это бывало чаще всего.
Его должны были сжечь заживо.
Пока затягивали узлы на веревках, Иезуальд снова умудрился выплюнуть кляп.
– Священники должны получить право жениться! – закричал он. – Целибат – завет не идеального Господа, а неидеальных людей! Церковь преследует свои цели…
– Богохульство! – взревел один из монахов и швырнул в Иезуальда камнем, попав ему в висок; его голова дернулась, он заморгал, пытаясь прийти в себя.
Облаченный в фиолетовую рясу епископ Мальты сидел на помосте, залитом полуденным солнцем. Вокруг столпились священники, приоры, архидьякон Мдины и местная аристократия. Епископ пытался не обращать внимания на то, что происходит у костра, и жестом призвал толпу к тишине. Все зашикали друг на друга, капитан делла верга развернул пергаментный свиток и быстро зачитал приговор.
Закончив, капитан сделал шаг назад, поклонился епископу, перекрестился и кивнул палачу. К хворосту у ног Иезуальда поднесли соломенный факел. Завороженно следившая за происходящим толпа затаила дыхание. Огонь вспыхнул, но тут же погас. Раздались крики разочарования. Палач подошел к костру, факел в его руках снова вспыхнул. И снова пламя быстро лизнуло дрова у самых ног осужденного и так же быстро погасло, оставив после себя лишь струйки дыма, поднимавшиеся в небо. По толпе прошел шепоток: неужели это предзнаменование? Люди отчаянно крестились, задние ряды напирали на передние, чтобы разглядеть, что происходит. Палач сделал новый факел, зажег его от старого, опустился на колени и опять принялся за дело. Огонь у ног Иезуальда все никак не разгорался. Дыма было куда больше, чем жара, и прорвавшиеся в первые ряды зеваки начали кашлять.
Читать бесплатно другие книги:
