Меч и ятаган Болл Дэвид
Добрая, умная и веселая, к тому же первый человек, который отнесся к Марии как к другу. А сегодня Елена вообще спасла ей жизнь! Про других обитателей пещеры Мария ничего не знала, но как можно донести на такую, как Елена?
Но ведь они – евреи!
Как она могла забыть все истории, которые слышала с рождения? Мало того что евреи убили Иисуса, рассказывала ей мать, иногда они заживо варили христианских детей или расчленяли мелких животных и съедали их, пока те еще дергались. Изольда говорила, что обо всем этом написано где-то в Новом Завете. Мария вспомнила все темные закоулки пещеры, где вполне могло бы происходить нечто подобное.
Она не раз слышала жуткие истории о том, что будет с поклоняющимися дьяволу, с протестантами и евреями, а в детстве видела такое и сама. Она помнила огромный костер на площади, где сожгли их приходского священника отца Иезуальда. Она не могла даже помыслить о том, чтобы подвергнуть такому риску других людей, и все же понимала, что Бог не придумал бы подобного наказания, если бы не было людей, которые его заслуживают. И раз она знает о грехе, но молчит, не ждет ли ее такое же наказание, как и самих грешников? А вдруг инквизиторы в черных сутанах, вершившие правосудие в темницах под дворцом епископа, сожгут и ее вместе со всеми остальными? Но откуда они узнают? Ведь все были уверены, что настоящих евреев на Мальте нет уже шестьдесят лет, остались одни рабы. Никто из знакомых Марии людей никогда даже не говорил о маранах. Так что, похоже, их тайна надежно охраняется.
Если она, конечно, никому не расскажет. А если расскажет, то Фенсу наверняка сдержит свое слово. Ее мать и отец погибнут, потому что она решила рассказать секрет, о котором и знать-то не хотела.
Мария принялась молиться Богу и спрашивать у Него совета. Шли часы, близился рассвет, а Бог так и не заговорил с ней, не послал ей знак. Мария была девочкой практичного склада и решила, что это и есть ответ. Раз Он молчит, значит пока не нужно принимать решение. Она может снова увидеться с Еленой и остальными обитателями пещеры. Подожду неделю или месяц, а потом, если они и правда окажутся такими злыми, буду действовать, решила Мария.
Довольная найденным решением, она провела утро с Еленой, лазая по прибрежным пещерам в поисках гуано летучих мышей. Иногда им приходилось проползать по узким проходам, но зато там находились целые кучи гуано, затвердевшего и почерневшего по прошествии многих веков. Елена прихватила железную лопатку, и им удалось накопать приличное количество. Когда дело было сделано, Елена пригласила ее в гости в Мекор-Хаким. Мария было отказалось, но Елена взяла ее за руку:
– Волноваться не о чем! Виллано работает разносчиком воды в Мдине. Его сегодня не будет весь день. И других мужчин тоже. Остались только женщины и дети. Если боишься идти домой одна, я тебя потом провожу, – настаивала она, и Мария поддалась на уговоры подруги.
Они вернулись к одинокому рожковому дереву, росшему у входа в пещеру и каким-то образом пережившему и засуху, и человека. Эта пещера ничем не отличалась от сотен ей подобных, прятавшихся в известняковых горах Мальты. В одни можно было попасть только с моря, в другие – если залезть на скалы. Девочки спустились по крутому склону, оказались у входа примерно в двадцати футах над водой, и Мария поняла, насколько хорошо пещера спрятана от посторонних глаз.
Мекор-Хаким формировалась на протяжении многих тысячелетий, ее украшали люди, обитавшие в пещере бесчисленные поколения. Общая кухня занимала центр основной пещеры – большого зала, который Елена нзывала бальным. Здесь был высокий сводчатый потолок, уходивший во тьму, отчего создавалось ощущение, что находишься в огромном соборе. Сталактиты и гроздья летучих мышей заменяли люстры. Закопченные кострами и очагами известняковые стены были покрыты буквами и знаками, чье значение уже давно было забыто. Выходившая на море стена зияла естественными и рукотворными отверстиями. Через них поступал свежий воздух, а утром пещеру рассекали потоки солнечного света, освещавшие стены и пол. Ночью в нишах плясали отсветы факелов, поэтому в большом зале никогда не бывало совсем темно. Здесь круглый год бил источник пресной воды, образуя маленькое озерцо.
По периметру главного зала располагались небольшие лестницы, по которым можно было забраться в альковы и укромные уголки, служившие спальнями. Были там и крохотные ниши, в которых помещалась только одна соломенная подстилка, а были и более просторные, в которых жили целые семьи. Свою нишу Елена украсила самодельными свечами, наполнявшими пространство теплом и светом.
Всего в пещере обитало около двадцати человек, рассказала ей Елена. Кроме Фенсу и Виллано, здесь жил ювелир, кузнец, сапожник, а также множество женщин и маленьких детей, чьи радостные крики эхом отражались от стен, когда они играли в прятки в бесконечном лабиринте верхних проходов пещеры. Питались они в основном орехами, выращивали скромные грядки с овощами и охотились на мелкую дичь, а зерно покупали в складчину.
Как и говорила Елена, все мужчины ушли на работу в Мдину или Биргу. Женщины хлопотали по хозяйству, благо дел у них было предостаточно, и тепло поприветствовали Марию. Элли ворочала угли в каменной печи, а Леонора, жена кузнеца, посадила Елену с Марией резать угрей на рагу. Потом Виоланте, жена сапожника, попросила Марию помочь ей варить мыло, а Империа бездельничала, болтала, сплетничала и задавала вопросы о том, как Марии живется в Биргу.
Марию больше всего поразило, что в этих женщинах не было ни капли стеснения. Они говорили открыто и искренне, много смеялись. Элли постоянно шутила: шутила по поводу того, какие звуки ее муж издает во сне, шутила о седом волоске, выросшем в носу у Империа, шутила даже по поводу собственной внушительной комплекции. Мария знала, что ее мать осудила бы такое поведение, сочла бы его дерзким и скверным. Однако Елена оказалась права, и это совершенно сбивало Марию с толку. Здесь она чувствовала себя как дома. Она даже сама попробовала пошутить по поводу неаппетитного содержимого котла с едой, и, когда остальные рассмеялись, внутри у нее разлилось приятное и непривычное тепло.
Они разделили трапезу. На обед все ели вкуснейшее овощное рагу, макая в него огромные ломти горячего хлеба. После обеда все уселись вокруг очага отдохнуть, и Елена принесла цимбалы, удивительно красивый инструмент из темно-вишневого дерева, раньше принадлежавший хозяину ее отца на Гоцо. Играла она просто замечательно, и обтянутые войлоком молоточки нежно касались струн, создавая чудесную лиричную мелодию – по словам Елены, персидскую. Даже малыши перестали бегать и играть, присев рядом послушать музыку.
Ближе к вечеру Елена проводила Марию в Биргу. По дороге они задержались на холмах, возвышавшихся рядом с деревней, около монастыря Святой Маргариты. На холме росло несколько деревьев, и девочки присели отдохнуть в тени и подкрепиться сыром и водой из источника. Отсюда открывался потрясающий вид на бухту – на полуострова Биргу и Сенглеа и на гору Шиберрас на дальнем конце полуострова.
– Сегодня красиво, – сказала Мария, глядя на величественную крепость Сант-Анджело, почти законченные форты Сант-Эльмо и Сант-Мишель и строящиеся вокруг них хибарки.
– Не так красиво, как в Барселоне или Марселе.
– Ты уже говорила об этом. Откуда ты только знаешь такие места?
– Мне рассказывают.
– Кто рассказывает? Мне вот такого никто не рассказывает. Большинство людей, которых я знаю, вообще никогда не были за пределами Биргу.
– Мужчины. Моряки.
– Отец избил бы меня, если бы увидел, что я говорю с моряком…
– Значит, надо сделать так, чтобы не увидел.
– Да уж, – хихикнула Мария от такой крамольной мысли и с уважением посмотрела на Елену. – Ты говоришь вещи, о которых я часто думаю. Мне это нравится.
– Ну, ты первый человек после Фенсу, который не смеется надо мной, когда я говорю, что поеду на север, где люди могут жить так, как хотят, – отозвалась Елена, глядя на выходившую из гавани галеру. – Смотрю на этот корабль и не могу не думать, куда же он направляется. Я могла бы сойти на берег на второй – нет, на третьей! – остановке и посмотреть, как там. Однажды я обязательно узнаю!
– Я бы тоже так хотела, – задумчиво произнесла Мария. – Я бы могла поискать Нико. Он где-то там…
– Где-то там целый мир… Может быть, мы когда-нибудь придумаем, как отправиться туда вместе.
Девочки подняли за это тост, выпив ключевой воды.
Марии не хотелось расставаться с Еленой. Казалось, это был лучший день в ее жизни.
Домой она вернулась с тяжелой корзиной гуано. Елена оказалась права: от него было больше тепла, да и горело оно дольше, чем ветки ежевики. Отец устало посмотрел на ее добычу, но не стал спрашивать, где она все это достала.
– Смотри не попадись на глаза жандармам, – сказал Лука, склонившись над огнем, распространявшим по дому приятное тепло.
Добывать гуано оказалось проще и быстрее, чем собирать хворост, и теперь Мария могла проводить все свободное время с Еленой. Она оставалась у нее всего на несколько часов, чтобы избежать лишних вопросов дома. С каждым днем ей становилось все приятнее приходить в пещеру, хотя она до сих пор побаивалась встретить Виллано. На дороге они вряд ли бы столкнулись, потому что Мдина находилась к западу от пещеры, а Мария жила на севере, но она все равно старалась уйти задолго до его возвращения. Остальные как будто бы вообще забыли о происшествии, из-за которого она узнала о существовании Мекор-Хаким. Словно все это ей просто приснилось.
У Элли и Фенсу детей не было, и они приняли ее как родную. Фенсу даже сделал ей подарок – кожаные ножны для ножа, который Мария носила за поясом. Умение работать с кожей было лишь одним из его многочисленных талантов. Вообще-то, он был плотником, но казалось, руками может сотворить что угодно. Он умел работать с железом и мог подковать лошадь, поставить капкан на куницу, починить свою одежду или сделать детям деревянный волчок. Иногда он работал на ремонте галер у рыцарей или промышлял мелкими работами у знати в Мдине. Тогда ему приходилось надевать на голову желтую повязку, которая показывала, что он еврей по рождению. Бльшую часть времени работы не было вообще, а если и была, то не для евреев, пусть даже и принявших христианство.
Фенсу сооружал ловушки для крабов и развешивал их на веревках прямо на скалах у пещеры. Дважды в неделю он доставал их из воды, и в сетях мелькали красные клешни. Фенсу отвозил крабов в Биргу и менял на сардины и треску. Когда Мария спросила его, почему он меняет такую изысканную еду на обычную рыбу, он объяснил ей, что бльшая часть его улова – крабы, ежи и кролики – относилась к существам, которых в Библии есть запрещено. Однако Фенсу довольно практично относился не только к религии, но и к еде. При угрозе голодной смерти, сказал он, библейскими ограничениями можно было бы и пренебречь, например, если бы у них на хвосте были жандармы. «Я бы скормил своей семье целую свинью, от пятачка до хвоста, но не дал бы им умереть с голоду, и Бог бы меня не осудил. Он любит, чтобы евреи оставались в живых». Образ мышления Фенсу казался Марии удивительно практичным, хотя и богохульным.
Пещера идеально подходила для защиты от корсаров, к тому же Фенсу много всего делал для того, чтобы еще лучше спрятать их от посторонних глаз. Со стороны холма вход прикрывал крутой склон, а со стороны моря – скалы необычной формы, которые Мария видела, когда пришла сюда в первый раз. Вход в пещеру был довольно маленький – туда едва мог протиснуться взрослый человек. Два выхода, выдолбленные в скале и находившиеся в задней части пещеры, обеспечивали хорошо скрытые пути отступления, которые вели в ущелье. Примрно раз в месяц Фенсу проводил в пещере учебную тревогу, и тогда все обитатели пещеры тренировались заряжать и стрелять из старинных пистолей и арбалетов, имевшихся в их арсенале. С пистолями тренировались понарошку, чтобы не тратить зря драгоценный порох. Женщин и детей учили метать камни и ножи, в караул по очереди ходили все. Пушек и рыцарей у жителей Мекор-Хаким не было, но чувствовали они себя в безопасности. «Биргу защищает лишь хлипкая крепостная стена, – хвастался Фенсу, – а мы под охраной самого острова и его скал!»
Однажды Мария попала на один из таких учебных дней, и Фенсу обрадовался, увидев ее.
– Отлично! Детям как раз надо поупражняться, и им нужна мишень! – заявил он, вручая ей деревянный меч. – Захвати этот остров, будь добра, – спокойно попросил он.
Мария двинулась в сторону пещеры от линии прибоя и вышла на берег, храбро размахивая мечом. Тридцать восемь раз дети подстрелили ее из разнообразнейшего воображаемого оружия, но она не сдавалась. Фенсу и Элли захлопали в ладоши, увидев ее несгибаемость и храбрость. Мария сдалась, только когда Елена с детьми схватили ее и бросили обратно в море, а потом вытащили. Остаток дня провели на каменистом берегу и ели только что пойманную и запеченную на углях рыбу. После обеда снова была практика с оружием, а потом принесли скрипку и цимбалы, что означало танцы до наступления ночи.
Елена сказала Марии, что название пещеры Мекор-Хаким означает «источник жизни», но Мария про себя решила, что на самом деле это означает «источник бесконечных тайн». Как только ей открывалась одна, за ней тут же следовала другая. Как-то раз Мария играла с детьми в прятки и в одном из верхних коридоров за кучей камней нашла какой-то мешок из рогожи и заглянула в него.
– Это шофар, – объяснила ей Елена. – Фенсу сделал его из бараньего рога. Он играет на нем на Рош ха-Шана и Йом-Кипур.
Елена попробовала поиграть на нем, но ей удалось произвести лишь слабый писк. У Марии получилось чуть лучше – похоже на блеянье голодной овцы, и девочки расхохотались.
Однажды они долго шли по одному из верхних коридоров, а потом Елена остановилась, запустила руку в узкую расщелину и осторожно вытащила оттуда какой-то сверток. Она бережно развернула его, и Мария ахнула от восхищения. Голуби порхали над галерами, все двигались в какую-то далекую страну с ласковыми зелеными холмами и широкой рекой.
– Это называется мизрах, – сказала Елена. – Элли нарисовала. Мы вешаем ее на стене, указывающей в сторону Иерусалима, чтобы знать, в каком направлении молиться.
Самой ценной реликвией была «Мегилла» – свиток, который передавался из поколения в поколение в семье Элли. Он был покрыт письменами на иврите. Никто из обитателей пещеры не умел читать на этом языке, но мать Элли однажды рассказала ей отрывок из Книги Руфь. Потом у них дома случился пожар, в котором свиток выжил, а вот родители Элли – нет. Теперь свиток бережно хранился завернутым в пропитанную маслом ткань в нише над менорой.
В другом мешке был изысканный серебряный ларец, украшенный филигранно исполненными ветками мирта и ивы.
– А это – этрог… – начала Елена, и тут у них за спиной появился Фенсу!
– Раньше это был уродливый подсвечник, принадлежавший Ингуанесам.
Эта фамилия была знакома Марии – знатная семья из Мдины, одна из самых влиятельных на острове.
– Они тебе его подарили? – спросила она.
– Да они даже не знали, что он у них есть, – рассмеялся Фенсу. – Пылился где-то в сарае за конюшней вместе с сотней подобных вещиц. Я вынес его из тьмы и превратил в то, что помогает славить Господа.
Наконец до Марии дошло, что имелось в виду, и Фенсу ухмыльнулся, заметив выражение ее лица. У знати в Мдине было и так слишком много богатств, поэтому Фенсу время от времени, работая в их роскошных домах, не отказывал себе в удовольствии позаимствовать хрусталь, серебро, медь или латунь. А потом при помощи ювелира Коула Фенсу переплавлял металл в более практичные и менее узнаваемые формы. Этрог оказался лишь одним примером. Из набора латунных блюдец Фенсу смог сделать потрясающую менору, а хрусталь перепродавали или пользовались им сами.
– Мы единственные на всем острове, у кого есть хрустальная ночная ваза, – хвастался Фенсу.
На заработанные деньги он покупал все самое необходимое, но всегда что-то отдавал нуждающимся семьям. «Даже настоящим язычникам», – сказал ей он.
Снова Мария всю ночь пролежала без сна, беспокойно ворочаясь.
Они – евреи и воры.
Ее трясло от страха. А вдруг адский огонь в два раза горячее, если ты согрешил дважды?
Несмотря на все ее молитвы, Бог хранил молчание и не спешил высказывать свою волю по данному делу. К утру Марии после долгих размышлений удалось самостоятельно уменьшить тяжесть совершенных евреями преступлений до мелких и незначительных. Она, конечно, испытывала благоговение перед знатью Мдины, но особого дела до них ей не было. Каменщика, который работал вместе с отцом, переехал на экипаже один из сыновей Ингуанесов, и несчастного разорвало пополам в буквальном смысле этого слова. Отец сказал, что жертве выплатили сумму достаточную, чтобы прокормить крысу. И как после подобного поступка осуждать Фенсу? Во всем этом даже была какая-то своеобразная справедливость, которая нравилось Марии. Как будто Фенсу просто немного перераспределил богатства, почему-то скопившиеся в руках лишь одной семьи на всем острове.
Мария не была ни глупой, ни совсем уж наивной и понимала, что просто ищет оправдания. Да, она готова делать это, говорила она себе, но сама никогда не станет совершать ничего действительно плохого. Поэтому в тот день, когда она вернулась в Мекор-Хаким, и на следующий день, и на следующий она всегда следила за всем, что могло бы указывать на Люцифера. Каждый день Елена, Фенсу и все остальные поражали ее своей обыкновенностью. Ей нравилось их приподнятое настроение и горячий хлеб, игры и смех. Иногда у нее возникало смутное ощущение, что все словно перевернуто с ног на голову, что во тьме на самом деле живут жители солнечного Биргу, а обитатели пещеры Мекор-Хаким купаются в свете. И прежде всего Елена.
Однажды вечером Лука заметил кожаные ножны, которые Фенсу подарил Марии:
– А это у тебя откуда?
– Выменяла на гуано, – не моргнув глазом соврала она.
– Гуано тебе не принадлежит! С сегодняшнего дня все неси домой! – грубо отрезал он, забрал у нее ножны и оставил себе.
Елена была права, подумала Мария. Он ничего не должен знать.
Мария надеялась, что ей и дальше будет удаваться избегать встреч с Виллано, но долго так продолжаться, конечно, не могло. Однажды, выходя из пещеры, она столкнулась с ним на том самом месте, где когда-то он застал ее врасплох. Заметив приближение огромной фигуры, она отпрыгнула в сторону, но Виллано усмехнулся, показав полный рот темных зубов. Мария поняла, что бежать ей некуда, разве что прыгать в море. Она схватила камень, готовясь защищаться. Виллано посмотрел на нее долгим взглядом, а потом улыбнулся и расхохотался.
– Вот ведь хитрый хорек! – покачал он головой, залез в карман, что-то достал оттуда и бросил ей.
Марии пришлось выпустить из руки камень, чтобы поймать. Когда она поняла, что оказалось у нее в руках, ее глаза округлились от восторга.
– Апи! – прошептала она.
– А что, паписты не едят апи? Только евреи и дьяволисты?
Мария проглотила драгоценную медовую сладость в один присест. Виллано снова рассмеялся, прошел мимо нее и исчез в пещере.
Несколько недель спустя у Марии выдалась ужасная ночь – она решила, что умирает.
Последние пару дней она как-то странно себя чувствовала, и тут ночью у нее заболел живот, внутри все крутило, от боли она едва могла дышать. До груди, которая, впрочем, еще не успела особенно вырасти, было не дотронуться. Она ощупала грудь и подмышки в полной уверенности, что найдет там страшный бубон, означавший, что за ней пришла чума.
Когда приходила чума, все знали, что это кара Божия за грехи человеческие. Мария стала припоминать все свои недавние прегрешения. Только за прошлую неделю она успела возжелать шелковый платок, соврать отцу и взять кусок хлеба с подноса у рынка. Все дети брали там хлеб, и продавец не возражал, но все-таки она за него не заплатила. Ну и конечно, у нее был грех пострашнее прочих: она укрывала евреев и воров из пещеры Мекор-Хаким.
Смертные грехи, простительные грехи – все это могло стать причиной обрушившейся на нее кары.
Мария беспокойно ворочалась. Она свернулась в клубочек, пытаясь бороться с невидимой рукой, которая так больно сжимала ее внутренности. Ближе к рассвету она ощутила, что между ног мокро. Вскоре стало достаточно светло, и она с ужасом увидела, что истекает кровью. Даже солома под ней стала темно-красного цвета в том месте, где кровь протекла сквозь штаны. Теперь Марию окончательно охватил ужас. Отцу и матери рассказывать нельзя, но не лежать же тут и не ждать, пока она истечет кровью до смерти. Елена ей поможет. Она говорила, что знает лекаря в Мдине. Мария подтерлась соломой, застегнула штаны и бегом бросилась прочь из дому.
По дороге она столкнулась с мясником, выходившим из лавки. В одной руке он держал топор, а в другой – овечью голову. Передник весь был залит кровью. Взяв себя в руки, Мария заметила, что он смотрит на нее, на штаны. Она поняла, что он заметил пятна, и сначала на его лице появился гнев, быстро сменившийся отвращением. Ей было неприятно, что он как будто бы понимал, что с ней происходит, а она сама – нет.
Никогда еще путь до пещеры не казался ей таким долгим. Задыхаясь и размазывая по лицу слезы, она бросилась к Елене, но та, к ее удивлению, ни чуточки не испугалась.
– Ты не умираешь! – Она засмеялась и обняла Марию. – Ты стала женщиной!
Елена рассказала ей все, что знала о женских кровотечениях, дала Марии несколько чистых тряпочек, показала, как ими пользоваться, и напоила специальным чаем, чтобы облегчить спазмы. Марии это все не понравилось. С одной стороны, она вроде как гордилась, что стала женщиной, но спазмы и кровь раз в месяц казались больше похожими на наказание, чем на благословение. Ей было сложно поверить в то, что так происходит у всех женщин. Ни одна из женщин, которых Мария знала, ни словом не обмолвилась ни о чем подобном. И тут у нее появилась новая причина для тревоги.
– Я не готова иметь ребенка, – испуганно сказала она.
– Тебе не о чем беспокоиться, такое может случиться, только если ты была с мужчиной, а потом кровь не пришла, – объяснила ей Елена. – Но нельзя спать с мужчиной во время кровотечений, а то ребенок родится прокаженным, а мужчина отупеет!
– Спать с мужчиной? – с непониманием посмотрела на нее Мария.
Она завороженно слушала, как Елена описывает сами действия и что они каким-то образом приводят к зачатию.
Марии было очень сложно поверить, что ее саму могли зачать таким образом. Ни разу она не видела, чтобы отец с матерью целовались или хотя бы просто проявляли друг к другу какое-то подобие нежности. Она не могла даже представить Луку Борга без штанов, или Изольду с задранными юбками, или как они обнимаются со страстью, достаточной для производства потомства.
– Любовь и scopare никак не связаны между собой, – объяснила ей Елена.
Она называла это scopare, то есть соитие. Слово было приятным. Мария все повторяла и повторяла его вслух, а потом они обе начали хихикать так, что чуть с ног не попадали, а Мария чуть не описалась.
– Но откуда ты все это знаешь? – спросила Мария.
– Потому что я куртизанка.
– Кто-кто?
– Ну, это вроде как сказочник. Мужчины платят мне за удовольствие, за то, что я помогаю им попасть туда, куда они хотят попасть. Они начинают верить в то, во что им хочется верить, вот и все. – Елена улыбнулась, увидев озадаченное лицо Марии. – Я блудница, Мария, – добавила она.
Это слово Мария слышала в церкви. Когда она спросила у матери, что оно значит, Изольда ударила ее по уху палкой и приказала молиться о прощении.
– Но тебя же могут арестовать! – заволновалась она. – Блуд запрещен законом!
– Голодная смерть должна быть запрещена законом, – отозвалась Елена.
Покинув Гоцо после смерти родителей, Елена отправилась на Мальту, поведала она подруге, и не сразу нашла Фенсу. У нее не было еды и денег. Для сиротского приюта в Рабате она была уже слишком большой. Работы было мало, да и то только для мужчин. Она пошла в Мдину, город за крепостными стенами в центре острова, где в своих роскошных домах жила мальтийская знать, отгородившись от всех: и от рыцарей, и от простолюдинов, и от корсаров. Девочка украла буханку хлеба, и ее поймали. Торговец уже тащил Елену в суд, чтобы ее высекли и заключили в колодки. Их заметил какой-то дворянин и вмешался. Он заплатил торговцу за хлеб и пригласил Елену сесть в его экипаж. Выслушав ее историю, он тут же предложил ей работать у него судомойкой. В ту же ночь он затащил ее в кладовую и показал, чего хотел на самом деле. Елена ненавидела, когда он трогал ее, но ей очень хотелось есть, и она боялась отказать ему. Господин хорошо с ней обращался, дарил украшения и давал деньги. Впервые в жизни у нее всегда была еда. Но однажды его жена застукала их в кладовой и вонзила нож в задницу мужу, а Елену выкинула на улицу.
Вскоре Елена нашла себе другого покровителя, судью из Университ, из того самого суда, который судил женщин за блуд. Как-то раз в порыве страсти он ударил Елену, и оказалось, что это приносит ему доселе неведанные высоты наслаждения. Он ударил ее снова, на сей раз сильнее. Елена сбежала из его дома и больше туда не вернулась. Следующим был рыцарь ордена Святого Иоанна, молодой красавец из Арагона, у которого она ходила в любовницах, пока великий магистр не приказал всем рыцарям принести обет целомудрия. Следующим был священник.
– Никто не сравнится в лицемерии с рыцарями, кроме священников, – сказала Елена. – По ночам он делил со мной постель, а днем все повторял мне, что я шлюха и буду гореть в аду! Все, что мне задолжал, он оставил себе и сказал, что отдаст деньги служению Христу от имени моей заблудшей души!
С тех пор Елена решила, что лучше заниматься этим с разными мужчинами за определенную плату, причем деньги брать вперед: никаких сложностей, никаких проповедей, никаких разъяренных жен. Она спала с образованными людьми, которые повидали мир, и в ее голове зародились мечты о том, что где-то ее ждет жизнь получше, чем на Мальте. Она продолжила свое занятие даже после того, как нашла Фенсу. Никто в Мекор-Хаким не знал, чем она зарабатывает на жизнь, но никто и не спрашивал. В Мекор-Хаким было не принято слишком сильно лезть в дела других людей.
Домой Мария плыла на мягком приятном облаке знания: она избежала чумы, стала женщиной и узнала тайны мужчин и женщин – и все это в один день.
Тем не менее ту ночь она тоже провела без сна.
Теперь она хранила три умопомрачительные тайны, приятные и развратные одновременно.
Евреи, воры, а теперь еще и блудница.
Три греха, а значит, в три раза более жаркое адское пламя.
Она не молилась и не просила у Бога наставить ее на путь истинный. Это было уже не важно. Все это было не важно.
Что касается евреев, главное – не присоединяться к их субботней трапезе или другим службам. Надо просто всегда уходить до того, как это все начинается, чтобы сохранить свою бессмертную душу. Ну так, на всякий случай.
Воровство ее вообще не смущало.
Что же до блудницы, то они связаны навеки. Елена была идеалом. Мария понимала, что если бы была мужчиной, то влюбилась бы в нее.
Мария и Елена не сходились в своих взглядах на мир лишь в одном – в новообретенной мечте Марии научиться читать.
– Да ты скорее полетишь на луну на соколе, чем научишься читать, – говорила Елена. – Ну кто станет тебя учить? В школы берут только дворянских сыновей, а ты девчонка, к тому же из бедных. И даже если кто-то и научит тебя читать, что ты будешь читать? Украдешь книгу?
– Куплю.
– На что?
– Я могу стать блудницей, как ты!
– Ты слишком юна, – иронично взглянула на Марию подруга.
– Мне уже тринадцать! А тебе самой всего пятнадцать!
– Дело не в том, сколько тебе лет, а какая у ебя грудь! Пусть сначала вырастет, а то ты пока как доска. Еще год-другой подожди.
– Ну тогда я могла бы научиться читать вашу «Мегиллу»!
– Глупенькая! – рассмеялась Елена. – Она же на иврите! Тебя сожгут на костре за одну мысль об этом!
Мария покраснела от стыда за собственное невежество. Она даже не могла отличить иврит от итальянского. Идея была совершенно безумная. Ни у кого из ее знакомых не было ни одной книги. Никто из ее знакомых не умел читать, кроме некоторых строительных дел мастеров, ну и, конечно, отца Сальваго, к тому же она не знала, умеет ли он читать на настоящих языках – на языках, на которых люди говорят по-настоящему. Он читал только великую Библию, а Мария знала, что там все написано на латыни, но латынь никто не знает, даже ее мать, которая могла повторять наизусть целые пассажи, понимала из них всего три-четыре слова, а остальное ей казалось сущей бессмыслицей. У рыцарей, конечно, были книги, но они держали их для себя и с простолюдинами дел не имели. Некоторые мальтийские дворяне умели читать, даже женщины, но они были такими же высокомерными, как и рыцари, и никогда бы не снизошли до такой простушки, как Мария. А у знавших ее людей книги встречались еще реже, чем деньги.
Мария была просто одержима этой идеей, но не могла объяснить, почему для нее это так важно. Даже мужчина, умеющий читать, мало где мог применить свои умения, хотя ее отец, вдруг поняла она, мог бы стать исключением, если бы захотел. У него был талант к работе с камнем, но ему не суждено было стать кем-то поважнее обычного каменщика, потому что он не умел читать план. Он был не глуп, просто не хотел пытаться. Когда Лука смотрел на листы, которые исписывали инженеры, его глаза округлялись от страха, как будто в словах содержалась какая-то жуткая тайна. Поэтому выходцы с Родоса и греки, умевшие читать, всегда руководили строительными работами, а такие, как Лука Борг, были у них в услужении или выполняли простую работу, например возводили обычные стены, для которых план был не нужен.
Однако если мужчине чтение могло в чем-то помочь, то женщине – нет, по крайней мере не на острове Мальта. И все равно Мария не могла оставить эту идею. Закрыв глаза, она тут же видела таинственные письмена в итальянской книге. Раз она научилась считать до ста – а она и правда научилась! – то почему бы ей и не научиться читать?
Наконец она решила спросить у отца Сальваго. Мария догнала его после службы, когда он уже направлялся в свой домик за церковью, и пошла рядом. Они обменялись любезностями, и наконец святой отец понял, что она чего-то от него хочет.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь, Мария? С твоими родителями все в порядке?
– Я… да, благодарю, дон Сальваго, у них все хорошо… Мне нужна ваша помощь, вот! – выпалила она. – Научите меня читать!
– Читать?! – изумленно переспросил священник, поначалу решив, что ослышался.
– Да, читать! – храбро улыбнулась она и кивнула.
Сальваго молчал, ожидая, что Мария скажет, что это все шутка. Но она смотрела на него с искренней надеждой.
– Ты серьезно?
– Да, святой отец! Пожалуйста, научите меня!
– Ты глупа и дерзка! – презрительно произнес священник и зашагал дальше. – Я не учитель, Мария, а священник. Ступай домой! – бросил он через плечо.
По дороге из церкви Святой Агаты Мария проходила мимо обержа Франции, общежития, где жили многие франкоязычные рыцари. Она заглянула в окно и увидела длинные полки, на которых стояли ряды томов в кожаных переплетах. Раньше она не обращала на них внимания, но сейчас они вдруг показались ей кораблями, покидающими Великую гавань и уносящими ее неведомо куда, в те страны, где девочкам не запрещено мечтать.
Наверное, именно поэтому она и хотела научиться читать – потому что ей это было запрещено. Она и сама толком не понимала, почему это так важно, – просто знала, что это так.
Глава 8
Каждое утро Нико вставал до зари и ложился спать в ночи. Он уже привык проводить бльшую часть времени на верфях с Леонардусом. Каждое утро он проводил час-другой с Амирой, которая учила его искусству ведения хозяйства и обычаям этого дома. Самой большой пыткой для него оказалось то, что раз в две недели ему нужно было мыться. Он пытался протестовать, но тщетно. Раз в две недели купание для прислуги было обязательным.
Нико научился менять постельное белье и стирать одежду.
– Разве женщины не лучше подходят для такой работы, госпожа? – спросил он у Амиры, пока тер щеткой халат.
– Хозяин никогда не путешествует в компании женщин, – ответила она. – Ты должен научиться удовлетворять все его потребности.
Его научили выбирать специи на рынке, оценивать жирность и свежесть цыплят, а также качество сторакса, используемого для приготовления духов, которые Фарук дарил своим женам. Нико научился солить рыбу и считать деньги. Амира отправляла его к сказочнику на базар, а потом он пересказывал ей услышанные там сказки. Она жадно слушала его и уверяла, что хозяину очень нравятся такие развлечения и он будет доволен. Нико подавал ей закуски и прохладительные напитки и старался не показывать виду, что его очень беспокоит растущий интерес госпожи к его скромной персоне. Она научила Нико кормить ее пальцами, сказав, что то же самое ему предстоит делать для хозяина. Он расчесывал ей волосы венецианской щеткой, украшенной драгоценными камнями. Иногда она переодевалась прямо при нем, не заботясь о том, чтобы полностью скрыться за ширмой из персидского шелка. Он видел ее обнаженную спину, когда она снимала халат и надевала платье для молитв. Амира будто бы не замечала его присутствия, но он отворачивался, чтобы не смущать ее. Других жен он видел только за ужином. Однажды он вдруг понял, что, пока находится в покоях Амиры, другим вход туда воспрещен, потому что в дверях стоит грозный Аббас. Уходя, Нико всегда замечал, что где-то неподалеку с мрачным выражением лица крутится Мехмед.
По вечерам Нико и Иби уходили в город на поиски пропитания, и мальчик продолжал учиться у садовника искусству воровства и мошенничества. Они проникали в лавки, а однажды даже залезли на склад, где нашли столько фруктов, что объелись и потом два дня мучились животом. Нико забирался по решеткам на террасы на крышах домов, где многие ужинали в летний зной. Как-то раз ему удалось украсть целый ужин, прямо в горшках. Опаснее всего было проникать в частные дома, поскольку они в основном принадлежали арабам и туркам, а некоторые даже янычарам, элитной гвардии самого султана. Им почти всегда удавалось раздобыть какое-то пропитание, но наесться досыта удавалось редко. Чем сильнее был их голод, тем более дерзко и отчаянно они себя вели. Нико уже и без Иби прекрасно понимал, что с ними будет, если их поймают.
Однажды вечером на рынке Нико остановился посмотреть выступление фокусника. Он показывал удивительные трюки с огнем, со змеей и веревкой. Некоторые бросали фокуснику под ноги монеты. Рядом другой мужчина играл с прохожими в игру, пряча камешек под ракушки и предлагая угадать, где тот сейчас находится. Никто не угадывал, и все ставки доставались мошеннику. И тут Нико в голову пришла замечательная идея.
На следующий день вечером Иби ходил по людной площади и принимал ставки, что мальчик в ярко-красном тюрбане, тот самый мальчик, который выступал перед светлыми очами бейлербея в Каире и самим султаном – да будет благословенно имя его! – в Константинополе, сможет запомнить любой стих, или сложную последовательность имен либо чисел, или что угодно на выбор любого из сомневающихся в его искусстве.
Вскоре вокруг них собралась толпа скептически настроенных зевак, и один из них поставил двести мараведи на то, что Нико не сможет повторить имена его двадцати семи дядей и их отцов. Ставка была принята. Мужчина принялся перечислять бесконечные имена, и с каждым следующим именем толпа все более уверялась в том, что у Нико ничего не получится. Ни одному смертному не под силу запомнить такую литанию. Нико прошептал что-то Иби на ухо, и тот во всеуслышание заявил, что список недостаточно сложный. Нико примет предложение, только если этот человек добавит в спиок имена своих братьев, кузенов и племянников, а также клички лошадей, если таковые у него имеются. Ставки взлетели до четырехсот мараведи, а потом и до шестисот. На эти деньги Нико и Иби могли бы целый месяц питаться по-королевски. Когда Нико под ноги бросили последнюю монету, он без запинки повторил все имена. Пораженная толпа зааплодировала, Нико скромно улыбнулся, предвкушая победу. Однако он забыл одну важную мелочь: имена никто не записал. Иби уже потянулся к монетам, но сделавший ставку наступил ему на руку кожаной сандалией.
– Он ошибся! – прорычал проигравший.
– Я никогда не ошибаюсь! – воскликнул Нико. – Если хотите, могу повторить еще раз, если надо – в обратном порядке!
– Поздно! Это моя семья, и ты ошибся, говорю тебе! Деньги остаются у меня, а с тебя еще двести!
– А мне – пятьдесят! – крикнул другой и выхватил из-за пояса меч.
Засверкали ножи, толпа почуяла кровь. Нико и Иби с трудом удалось сбежать и спастись.
– Думаю, о колдовстве нам лучше забыть, – сказал мальчику Иби. – Воровать проще…
Прибытие нового корабля в гавань всегда встречали выстрелом из пушки – количество залпов зависело от типа корабля, – и тогда Нико со всех ног бежал на пристань, чтобы посмотреть на новых рабов. Он расспрашивал всех, кто был готов разговаривать с ним, сам без промедления отвечал на их вопросы, но никого с Мальты не привозили. Нико не падал духом. Это просто вопрос времени, думал он, не оставляя мыслей о побеге и не отрекаясь от веры в солдат Божьих на земле.
Нико все чаще думал о рыцарях, проводил в размышлениях о них все больше и больше времени. Их доспехи сияли, как благодать Господа, а с мечей капала кровь неверных. Нико дал себе слово, что однажды присоединится к ним и клинком изгонит корсаров из их логова в Северной Африке. С глубокого детства он мечтал вступить в орден, но отец всегда говорил ему оставить эти глупые мечты. Он был мальтийцем, к тому же простолюдином, и рыцари никогда не запятнают честь ордена, к которому в основном принадлежали европейцы благородного происхождения. Нико поклялся самому себе, что все-таки найдет способ. Однажды он бродил по Бедестену, предаваясь своим дерзким мечтам, и вдруг увидел Баб – того самого мальчика, который украл у него деньги в первый день в Алжире. Нико смело зашагал к нему, Баб обернулся и заметил старого знакомого. Сжав кулаки, Нико бросился на обидчика. Они упали на землю и долго катались в пыли. Нико пришел в такую ярость, что набросился на старшего по возрасту Баб с неожиданной силой. Баб удалось разбить Нико нос и скулу, но потом он быстро вскочил на ноги и убежал. С поля боя Нико ушел весь в крови, но с ощущением победы.
Каждую ночь перед сном он крутил в руках подаренную Марией монету, словно четки, и молился вслух. Он просил Господа вспомнить о его спасении и направить его руку против врагов: мучителя Мехмеда, палача Юсуфа и капитана галеры Али-аги, продавшего его в безбожный ад Алжира. Когда Нико закончил молиться, из темноты раздался голос Иби:
– Если станешь мстить за все причиненные тебе несправедливости, всю жизнь проведешь в погоне за местью.
– Да, – задумчиво ответил Нико и добавил без тени сожаления: – Думаю, так оно и будет.
– Тогда тебе лучше обращаться к другому Богу, – посоветовал Иби. – Если перейдешь в ислам, то уже никогда не станешь рабом на галерах или в карьерах. Надень тюрбан, и тогда тебя могут даже освободить.
– Моя душа будет гореть в аду! – возмутился Нико. – И если ты так думаешь, то почему не перейдешь в ислам сам?
– Бог давно забыл меня, а я забыл Его. В детстве я как-то молился Ему целый месяц. Потом месяц не молился. И никакой разницы не заметил.
– Твоя вера слаба!
– Не слаба, мой юный друг. Ее просто нет. И если твоя цель – возмездие, то тебе не стоит понапрасну волноваться, кому ты служишь. Я попал в рабство в детстве, сначала жил на Сицилии, потом меня увезли в Алжир. Христианская страна, потом – мусульманская. Я видел, что берберийский Аллах любит мстить, как и Бог твоих отцов. Но в этих краях Аллах окажется тебе куда полезнее. Мехмед тоже отступник. Он перешел в ислам, а теперь посмотри, какой властью он обладает!
– Мехмед вообще ни во что не верит! Он не следует зову муэдзина! Я видел, как он пьет вино!
– Все правоверные, пока стоят в мечети, – рассмеялся Иби. – А стоит им выйти оттуда, как они забывают о вере. В доме Фарука истинно верующий только Юсуф. Хозяин сам пьет много вина, ну разве что не в священный месяц Рамадан, тогда он пьет в два раза больше. И все же он совершил паломничество в Мекку. Так делают все мужчины на пути в райские кущи: одной ногой стоят в пороке, а второй – в добродетели. Тебе нужно выбрать путь, который даст тебе больше шансов выбраться из той жизни, которая тебя ждет. Перейди в другую веру, мой юный друг.
– Никогда! – горячо воскликнул Нико, повернулся к богохульнику спиной и попытался уснуть.
Позже он поговорил об этом с Леонардусом. Корабельных дел мастер сказал, что и сам бы сделал именно так, но его талант слишком высоко ценится в этих краях.
– Лучше перейди в ислам, пока еще мало знаешь, да и то если тебе позволят, – сказал мастер. – Почти все корсары – отступники, которых когда-то похитили у родителей и обратили в ислам или воспитали мусульманами с детства. Даже Тургут, лучший среди всех.
– Но я хочу быть рыцарем! – возразил Нико.
– А кто такие рыцари? – сплюнул на пол Леонардус. – Те же корсары, только с крестами! Какая разница, во имя кого грабить и убивать?
– Богу есть разница! – выпалил Нико. – Это всем известно!
Леонардус мрачно рассмеялся и сделал глоток из фляги.
Как бы ни старался Нико, что бы он ни делал, у него никак не получалось угодить Мехмеду. Старший раб продолжал искать способы заманить его в ловушку и никогда не упускал возможности выставить его в дурном свете перед Юсуфом, регулярно получавшим отчеты о его бесполезности. Нико обвиняли в том, что разбилась посуда, из кладовой пропал сахар, зерно отсырело после грозы. Повар научил Нико готовить маколик – особо любимый хозяином деликатес. Нико с гордостью подал свое творение женщинам, но те плевались от горечи. Мехмед испортил блюдо, подсыпав туда квасцов, но в дураках остался Нико. Каждый день случалось что-то новенькое, какой-нибудь небольшой скандал, и Мехмед всегда обставлял все так, будто виноват в произошедшем Нико, и никто другой. Такая несправедливость мучила мальчика, но протестовать не имело смысла. Его слово против слова Мехмеда не значило ровным счетом ничего.
Разумеется, Нико куда больше нравилось свободное существование на верфях, чем бесконечные интриги в доме. В гавани ему никогда не приходилось заниматься работой, а вот посмотреть всегда было на что. Со стоявшего у горна кузнеца сходило семь потов, пока он делал гвозди и скобы или точил и чинил инструмент. Неподалеку сшивали латинские паруса, а рядом закручивали конопляные волокна сначала в одну сторону, превращая их в пряжу, потом в противоположном направлении в более толстые пучки, а затем сплетали канаты. В другом месте длинными скобелями стругали мачты из увесистых деревянных брусьев, а плотники и столяры изготавливали шпангоуты и обшивку корпуса, а затем скрепляли доски деревянными нагелями. Такелажники готовили сети для абордажного боя и защиты команды корабля в бою, на случай если упадет мачта. Нико бывал повсюду, залезал на катушки канатов, сидел на крышах бараков, наблюдал за полетом чаек в ярко-голубом небе, слушал мерный шум прибоя и ощущал, как морской бриз ерошит ему волосы.
Больше всего ему нравилось быть рядом с Леонардусом. С ним он чувствовал себя как дома, потому что они говорили на одном языке и потеряли одну родину. Леонардус был остер на язык, но иногда хвалил Нико, когда тот хорошо выполнял какое-нибудь поручение, а порой даже улыбался ему. Такой привилегии мало кто удостаивался.
Леонардус мог рассказать обо всем на свете, дополняя свои рассказы воспоминаниями о проведенном в море времени и сказками о корсарах, бороздивших его просторы. Он знал все на свете о течениях и ветрах, странах и портах, казалось, у него есть история на любой случай. Нио не всегда понимал, где заканчиваются факты и начинается вымысел, но это было и не важно, ведь ему было очень интересно и то и другое. Он узнал о племени, использовавшем какое-то таинственное растение, вызывавшее грезы, чтобы совратить спутников Одиссея.
– Их звали лотофагами, – рассказывал Леонардус. – Жили они на Джербе. Теперь этот остров принадлежит Тургуту. Умная он сволочь, этот Тургут! Его называют Мечом Ислама. Однажды флот генуэзского адмирала Андреа Дориа, который превосходил противника по количеству и вооружению, столкнулся с малочисленной эскадрой Тургута и запер их в бухте на Джербе. Любой смертный смирился бы с поражением, но только не Тургут! Он приказал построить дорогу через остров и погрузить галеры на колесную тягу. Островитяне работали на него в поте лица и перетащили корабли на противоположный берег. Тургут ушел от врагов, целый и невредимый, как сиськи монахини! Великий Дориа только через два дня понял, что осаждает пустую гавань! Над ним смеялся весь свет, от Геркулесовых столпов до Золотого Рога. Готов побиться об заклад, после этого он и сам сожрал лотос!
Леонардус болтал без умолку, перемежал рассказы о том, какой должна быть хорошая мачта, легендами о сиренах, указывал на неаккуратные швы на латинских парусах и тут же предавался воспоминаниям о венецианских гильдиях. Он учил Нико завязывать узлы, считать до ста по-турецки, определять по цвету воды в заливе, что происходит с течениями. Нико понимал, что природа наделила его умом, но перед Леонардусом мальчик просто преклонялся, поскольку, казалось, мастер знает все на свете. Как зачарованный, Нико ловил каждое его слово.
Замечательнее всего было то, что, находясь вдалеке от Мехмеда, Нико мог поесть. Работников верфей кормили лучше, чем всех остальных рабов Алжира, а Леонардуса еще лучше, чем кого бы то ни было. В полдень работники усаживались в тени и ели лепешки, а один из рабов подавал Леонардусу и его новому помощнику Нико жареных цыплят, варенные в шафране яйца и нектарины. Леонардус делал вид, что не замечает, как Нико заворачивал фрукт или кусок цыпленка в тряпицу и засовывал за пазуху, чтобы потом отнести Иби.
Как-то раз Леонардус начал строить киль нового корабля. Это, объяснил он Нико, самая сложная часть строительства корабля, именно по ней можно отличить корабельных дел мастера от любителя. Киль определяет размеры и пропорции корабля, закладывает структуру корпуса.
– Все зависит от этого шага, – сказал он. – Ошибись – и лучшая из галер станет лишь второсортной посудиной, если вообще поплывет. Сделай все верно – и она заскользит по волнам, как молодой член в старой шлюхе!
С лесного двора мастер отбирал длинные кедровые доски и выкладывал их на стапель. Им предстояло стать фальшкилем, который можно будет заменить, когда он износится от многочисленных швартовок. Поверх кедровых Леонардус выкладывал еловые доски, а потом соединял их. Это все было довольно просто, а вот дальше он начал делать нечто удивительное, на что Нико смотрел во все глаза, хотя и ничего не понимая.
Работа у Леонардуса спорилась. Нико старался не отставать, подносил мастеру штыри, веревки, бумаги и резцы. Леонардус носился туда-сюда, выкладывал доски, проводил мелом линии, направлял линии распила. Работники натягивали веревки и передвигали их под его руководством.
– Вот, это наша точка отсчета, – сказал мастер Нико. – Эй, ты! Держи вот так! – крикнул он, перелез через веревки и пометил нужную точку, вбив туда гвоздь. – Вот продольный изгиб! – воскликнул он, чертя рукой линии, видные ему одному. – Веревки на деревянных планках помогут разместить несущие элементы корпуса… нужно поделить эту длину на три абсолютно равные части и исходя из этого сделать новую отметку…
Нико ошеломленно кивнул, глядя, как веревки и доски взмыли в воздух над килем, отмечая места, где необходимо разместить постоянные элементы. Трое плотников помогли отмерить точки отсчета на киле. Двое работали на шпангоутах, а третий выкрикивал результаты Леонардусу, который записывал получившиеся цифры на бумагу.
Леонардус почесал затылок и, поморщившись, сказал:
– Вот это самое сложное. Доски корпуса должны сужаться от носа к корме – вот так, понимаешь? Если сужение слишком резкое, галера будет вихлять, как пьянчужка, выходящий из таверны! Если сужение слишком плавное, она будет барахтаться в море, как свинья в луже. А вот теперь пойдем-ка поколдуем!
Развернувшись, он зашагал к плазу, где надо было разложить, распилить и соединить изогнутые футоксы – нижние шпангоуты корпуса. Туда Леонардус не пустил никого, кроме своего нового помощника Нико.
– Это я всегда делаю только сам, – объяснил ему Леонардус. – Никто никогда не видел, как я это делаю, и – Христом клянусь! – не увидит. Ты здесь только по настоянию Юсуфа, но это не важно. Тебе надо сто раз увидеть, как я это делаю, прежде чем ты поймешь, что происходит, но я все равно сдохну раньше, чем сделаю это еще сто раз!
Нико заглянул Леонардусу через плечо: тот нарисовал на бумаге полумесяц.
– За радиус берем то, насколько кормовой шпангоут уже в основании, чем мидель-шпангоут, – бормотал он, привычными движениями перемещая компас по бумаге. – Потом рисуем восемь параллельных линий внутри, вот так… Каждая линия – это каждый пятый шпангоут, и под конец я смогу рассчитать размеры каждого шпангоута. – Через несколько минут он с довольным видом разогнулся и посмотрел на свое детище. – Боже, только глянь на эту линию! Это же изгиб женского бедра изнутри, там, где соединяется… – Покосившись на Нико, мастер улыбнулся. – Ну, ты про это пока еще ничего не знаешь, да, парень? Вот так все выглядит правильно, а больше тебе пока знать и не надо. У меня стояк от одного вида! Сегодня вечером позову шлюху, клянусь отсутствующими причиндалами Иисуса!
Он начал переносить на чертеж мерки, которые записал со слов плотников, читал вслух и переписывал:
– Пятнадцать, четырнадцать и три, тринадцать и восемь, тринадцать и два…
– Прошу прощения, – вдруг перебил его Нико. – Вы сказали «тринадцать и восемь»?
– Да, а что?
– Тринадцать и шесть. Я слышал, что крикнул вам плотник.
– Что за чушь, парень?! Я же записал, вот смотри! – нахмурился Леонардус и показал бумагу Нико, но тот даже не понял, куда смотреть. – Да чего я тебе показываю-то?! Ты же даже читать не умеешь!
– Не умею, господин, – ответил Нико. – Но это не важно. Он сказал «тринадцать и шесть». Вы просто неверно записали, вот и все.
– Кровь Христова, парень… – Леонардус собрался было вернуться к работе, но все-таки отвлекся. – Что ж, хорошо, проверим!
Они вышли на улицу, и Леонардус собственноручно переснял мерки.
– Тринадцать и шесть, и правда, – покачал он головой.
Зайдя внутрь, Леонардус снова склонился над чертежом и внес нужные поправки. На лице появилось любопытство, и мальтиец медленно выпрямился.
– Как ты это сделал? – спросил он.
– Что?
– Запомнил одно число из сотни и понял, что я ошибся. Как ты это сделал?
– Точно не знаю. Просто я это умею, – пожал плечами Нико.
Некоторое время Леонардус молча смотрел на мальчика. От его взгляда Нико стало не по себе, потому что в глазах мастера внезапно промелькнул холод.