Ловцы книг Фрай Макс
Теперь, конечно, все хотят выйти на улицу, чтобы тоже никого не увидеть. И выходят по очереди. Отдельно приятно, что об охранниках, которые, теоретически, должны дежурить у входа, за всё это время не вспомнил вообще никто. Остальные стоят у окон, изображая толпу, каковой мы собственно и являемся. Которую невозможно снаружи не разглядеть!
Можно сказать, занятия сорваны. То есть, были бы сорваны, если бы моей настоящей целью было заставить группу махать руками, топать ногами и задницами крутить. Но руки-ноги и задницы это просто предлог собираться вместе для разных удивительных дел. Чтобы, к примеру, стать невидимками. И убедиться в этом своими глазами. Собственно, стать невидимками тоже не то чтобы цель, а просто один из побочных эффектов наших занятий. Приятный, чего уж, эффект.
Второе занятие в шесть в парке Кудрю; за час как раз можно неторопливо дойти самой дальней и красивой дорогой, купив по дороге кофе – например, в Италале. Или в Цирке. Или в Капруме, благо ещё не поздно свернуть.
Ради одних кофеен имеет смысл продолжаться, – думаю я, спускаясь по лестнице, ведущей к улице Пилимо. – Хорошие получились. Избыточные, как музеи и храмы, столь же необязательные для существования, зато для жизни – необходимые. И как храмы с музеями, они – приоткрытые двери в иную реальность. Не в научно-фантастическое четвёртое измерение, а в живой и весёлый, добрый по умолчанию к каждому, то есть просто нормальный человеческий мир.
Группа, которая ждёт меня в парке Кудрю, самая старшая. Не по возрасту, просто заниматься начали раньше всех. Они со мной с весны восемнадцатого, когда мне окончательно осточертело сидеть без дела, ощущая себя кем-то вроде механика, который бродит по свалке автомобилей и видит намётанным глазом, что добрую половину можно ещё починить, а часть достаточно просто заправить, и поедут как миленькие. Далеко-далеко.
Любому нормальному мастеру больно смотреть, как добро превращается в ржавый хлам. Ему тут конечно ничего чинить не положено, у свалки свои хозяева, а он просто мимо шёл. Но всё равно охота попробовать, – думает автомеханик. – Руки чешутся. Ладно, парочку точно можно. В этом хаосе даже не заметит никто.
Вот и у меня тогда руки чесались. Так сильно, что почему бы и нет. Может ещё ничего не получится, – так мои руки торговались с моим же рассудком. – Может мне только кажется, что это просто. Было бы просто, справились бы и без меня. Но вреда-то всяко не будет. От меня вреда не бывает, это технически невозможно, даже если кого-нибудь по башке дубиной огрею, у него от удара, к примеру, пройдёт мигрень.
Так и появилась моя первая группа. Двадцать семь девчонок, желающих похудеть. Да, мне тоже смешно, но это отлично работает. Толстухи – самая благодарная публика, «похудеть» – идефикс текущей эпохи, коллективная мания, священная общая цель. По большому счёту, хорошего мало, зато ради возможности похудеть без мучительных голодовок девчонки пойдут на всё. Даже установленный по умолчанию в каждом человеческом существе барьер между тревожным смертным умом и спящим бессмертным сознанием одной левой как миленькие сметут.
Оказалось, возиться с девчонками – чистое счастье. Весело и легко. Летом у меня уже было четыре группы – вот настолько мне это дело зашло. А год спустя мне пришло в голову, что к толстухам логично добавить и стариков. Тоже благодарная публика, ещё и покруче девчонок, желающих похудеть. И мотивация у них ничего так – уже совсем близко маячит мучительный неотвратимый конец. Здесь очень страшно стареют, натурально разлагаются заживо. С учётом того, как они распоряжаются своей жизнью, это как минимум закономерно. Но «закономерно» не означает, что мне это нравится. Нет.
А в двадцатом году ко мне записываются на занятия для укрепления иммунитета. Что тоже правда (небольшая, малозначительная часть правды). Плюс соблазнительная приманка, модный тренд.
Мне всегда не хватало умения вовремя остановиться, поэтому теперь у меня одиннадцать групп. То есть уже двенадцать – если новички прямо сегодня вечером с воплями от меня не сбегут. До сих пор не сбегали, но всегда должна оставаться надежда, надежда умирает последней. С воплями убегает последней, – думаю я и смеюсь.
Ладно, как-нибудь разберусь. С новичками, конечно, надо встречаться часто, в идеале – вообще через день, зато с теми, кто со мной уже долго, достаточно раз в неделю, а то и в две. С девчонками, которые ждут меня сейчас в парке Кудрю, – просто для радости, практической необходимости в этом больше нет. Они и сами отлично справляются, одно удовольствие на них смотреть. Рядом с ними я ликую, как Мефистофель, у которого Фауст взялся за ум, превратился в толковую старую ведьму и заквасил на зиму полезный алхимический элексир, так что можно забить на работу, снова стать беспечным чёрным пуделем, гоняться за белками и метить вековые дубы.
И им на меня смотреть одно удовольствие, – весело думаю я, пока девчонки наперегонки бегут мне навстречу. У нас договор: кто раньше всех успеет, может меня обнять и повиснуть на шее. Я – приз.
(Самое смешное, что они у меня действительно похудели, ничего специально не делая, это просто побочный эффект. Радость сжигает калории. И вдохновение их сжигает. И ликование. И восторг. Другое дело, что насильно, по предписанию диетолога не сядешь и не обрадуешься. Сначала придётся заново разжечь в себе угасший – давным-давно, у большинства в раннем детстве – внутренний огонь. А у меня, по удачному совпадению, всегда с собой зажигалка. И руки чешутся. И скучно без дела сидеть.)
Пока я обо всём этом думаю, на мне повисает Зося.
– Я первая, эгегей!
От былого центнера в ней осталось примерно восемьдесят кило; при её росте и телосложении это нормально, о проблеме можно забыть, но для меня такая ноша тяжеловата, я не настолько великий атлет. Однако по ощущениям на мне повисла, максимум, первоклассница. Это Зосенька молодец. Пришла в рабочую форму, не дожидаясь начала занятий, ещё по дороге сюда. Невесомость, собственно, тоже не цель, просто на каком-то этапе она почти неизбежна: когда люди в хорошей рабочей форме, небо их носит за шкирку, как кошка своих котят. Вот мои старики охренеют, когда с ними это случится! А ведь случится, – торжествующе думаю я.
– Так нечестно! Ты просто была ближе всех! – смеётся Рута, и повисает на Зосе. И заодно на мне.
И Люся на мне повисает. И Ада. И все остальные, причём эти уже ни на ком не виснут, а просто сверху наваливаются, потому что мы с Зосей, Рутой и Люсей лежим в траве под грудой счастливых от своей идиотской выходки хохочущих учениц. Вечно так! Сколько с ними ни договаривайся, а начало наших занятий – вот такая куча-мала. Что на самом деле отлично: во-первых, я сразу наглядно убеждаюсь, что в хорошей рабочей форме не только Зося, а практически все. А во-вторых, девчонкам очень полезно делать что хочется, не дожидаясь, пока разрешат.
Раскидав их, встаю и отряхиваюсь. Говорю:
– Ну трындец. Уронили, защекотали, спасибо, не придушили. Засранки. Лучше всех на земле.
Новички собрались на берегу Нерис, наискосок от Центрального универмага, где раньше была одна из площадок для взлёта воздушных шаров. Летом тут толпы народа валяются, загорают, а поздней осенью – никого. Впрочем, этой осенью всюду пустынно. Людей у нас не заперли по домам под угрозой арестов и штрафов, как в большинстве условно цивилизованных стран, так они сами заперлись, запуганные интернетом и телевизором до утраты последних остатков разума. Худший тюремщик для человека – его страх.
Но эти-то вон пришли. Топчутся на поляне, не соблюдают рекомендованную дистанцию, добрая половина с открытыми лицами, озираются, ждут, чего будет – уже молодцы.
– Привет! – говорю я, появляясь из тьмы. – Кто ещё не снял маску, снимайте немедленно. И разувайтесь; да, носки тоже надо снять. Сегодня мы будем учиться твёрдо стоять на земле и спокойно дышать. Это – база, без неё не получится вообще ничего. Спорить со мной бесполезно, зато можно прямо сейчас уйти, – говорю я, почувствовав сопротивление (навскидку, четырёх человек, и это прекрасно, не группа – подарок, сомневаются всего четверо из почти тридцати). – Вы сами хотели у меня заниматься. Писали, просили начать поскорей. Вам надо, не мне. У меня и так всё в порядке. И у вас тоже будет. Не сразу, но скоро. Для начала, никто не простудится. И полиция не приедет, чтобы нас заковать в кандалы. Бояться не надо. Вообще никогда не надо бояться, а особенно – рядом со мной.
Никто не уходит, конечно. Поди от меня уйди.
Пока они расшнуровывают кроссовки и стягивают башмаки, я говорю:
– Не переживайте, ходить босиком круглый год я вас не заставлю. Только сегодня. По случаю знакомства. Со мной и всем миром. Мы начинаем учиться быть.
Вильнюс,
Ноябрь 2020
В полночь, натурально в ноль часов, ноль минут, под колокольный звон, доносящийся от Иакова и Филиппа[4], и дальним эхом вторящий ему с Кафедрала, я захожу в «Крепость», открыв дверь ногой. Но не потому, что подражаю персонажам художественных кинофильмов про вооружённых дурно воспитанных говнюков, просто у меня сейчас до нелепости мало рук, всего две, обе заняты, в них я несу просекко, в правой обычное, в левой – розе. Я желаю кутить. Это так редко со мной случается, что можно сказать, вообще никогда. Но нынче всё так удачно совпало: полнолуние, старики-невидимки, отличная новая группа, Зосенька молодец. И кстати, Хэллоуин же! Буквально только что был. Последний день октября секунду назад закончился. И как нельзя более вовремя начался День Всех Святых.
– Поздравляю с профессиональным праздником, – говорю я, размахивая бутылками.
– С профессиональным? – переспрашивает Данка.
Она обычно с лёту меня понимает, но в конце дня иногда тупит.
– Естественно, – киваю, откупоривая розе. – Давай бокалы, отметим. Других знакомых святых у меня в этом городе нет.
– Приносить и распивать спиртные напитки! – восхищённо декламирует Данка. – Настоятельно рекомендуется! Строго разрешено! Глазам не верю: ты – и с бутылкой. Вот это поворот!
– С двумя бутылками, – встревает Артур.
Раусфомштранд, лежащий у него на коленях, в подтверждение мяукает дважды: «Мя-мя!»
Педанты хреновы. Оба, – думаю я. А вслух говорю: «И кто такой самый прекрасный в мире пришёл со мной поздороваться?» – потому что мне в штанину вцепился Артемий, встал столбиком, смотрит умильно. Перед Артемием я устоять не могу. Он и сам перед собой устоять не может, всякий раз, когда видит своё отражение в зеркале, останавливается, любуется, поворачивается, разглядывая себя со всех сторон, и даже урчит призывно, как куницам, по идее, положено только в брачный сезон. Повторил бы судьбу Нарцисса, но для этого Артемий чересчур неусидчив и любопытен. А в мире кроме его отражений полно других интересных вещей. Особенно с точки зрения куницы Артемия, которого регулярно привозят из дома, милого дома в ужасный человечий притон. В смысле, прекрасный. Но я-то сейчас не куница, мне легко притоны хвалить.
Куница Артемий глядит на меня оценивающе, пытаясь определить, достаточно ли сильно я обрадуюсь, если залезть на меня, как на дерево, цепляясь когтями за мой костюм. Быстро приходит к выводу (верному), что я обрадуюсь недостаточно сильно, запрыгивает на стол, а уже оттуда – мне на плечо.
– У тебя, дорогой, – говорю я, касаясь пальцем макушки Артемия, – выдающийся стратегический ум. – И Данке: – Давай же скорее бокалы! Сколько нас тут?
Вопрос риторический. И так вижу, что со мной всего шестеро: Данка с Артуром, Борджиа, молчаливый Поэт и Труп. Плюс кот и куница. Но звери просекко не пьют.
Данка ставит на стол бокалы, а Борджиа говорит:
– Я не буду. Спасибо! И так голова тяжёлая. Я вообще собирался идти.
Наш Борджиа, если что, не Чезаре, тем более не Лукреция и не папа Александр Шестой, мы тут не настолько продвинутые некроманты (может быть, кстати, зря). Он просто Данкин бывший сокурсник, Йонас Каралис, Борджиа – его прозвище с тех самых институтских времён. Данка говорит, он носился с идеей подсыпать слабительное кому-то из преподов в чай, то ли просто для смеху, то ли чтобы зачёт не сдавать. Дальше болтовни дело, понятно, не двинулось, но прозвище Борджиа прилипло к Каралису навсегда.
– Ничего не поделаешь, надо, – говорю я, вручая ему бокал. – Придётся, раз так влип. Оказался в инфернальном притоне в ночь с Хэллоуина на День Всех Святых! Роковое стечение обстоятельств, злодейка судьба. И я тоже злодейка. От меня не сбежишь.
– Эй, не серди нам Юратичку! – хохочет Данка. – Делай, как она говорит.
Всё правильно она понимает. Не надо меня сердить.
– Да слушай, когда я был против выпить, – вздыхает Борджиа. – Просто сегодня – никак! В последнее время давление скачет…
– …как зайчик, – подхватываю. – Заинька серенький, заинька беленький, некуда заиньке выскочить, некуда серому выпрыгнуть.
– Чего?! – переспрашивает Борджиа. И одновременно хватается за сердце. Чисто на всякий случай. Смешной.
– А ничего, – говорю. – Уже – ничего. Но в хорошем смысле. Некуда заиньке прыгать, сам слышал. Нормально всё теперь будет. Пей давай.
Борджиа смотрит на меня, как смотрел Арвидас с улицы на наше отсутствие в зале. Наконец улыбается, берёт бокал, говорит:
– Из твоих рук – что угодно. Спасибо. Прости, я сперва как-то не сообразил.
– Это счастье! – резюмирует Труп.
У него, как всегда, вместо «счастье» получается «шайзе». Могу спорить, он уже давным-давно научился выговаривать правильно и теперь нарочно так произносит, чтобы нас насмешить.
Фано,
Ноябрь 2020
На окраине города Фано[5], известного также (теперь уже только историкам) как Храм Фортуны, Fanum Fortunae, между Сассонией и Баньи Торретте[6] есть маленький общественный пляж, галечный, но всё-таки отчасти песчаный, то есть среди неприветливой серой гальки раскидано несколько островков мелкого, мягкого золотого песка. Несмотря на довольно удобное расположение, этот пляж даже в сезон остаётся пустым, туда не ходят ни местные, ни туристы. Этому нет ни единого рационального объяснения, зато есть правдивое: так хотят Ловцы книг. Они выбрали город Фано для встреч, вечеринок и пикников – довольно давно, примерно в середине пятидесятых прошлого века, и с тех пор собираются на этом пляже. Не все одновременно, конечно, а компаниями, иногда большими, иногда не особо. Вот и прямо сейчас тут сидят двое – развалившись в шезлонгах, вытянув ноги; отдельный вопрос (он останется без ответа), откуда эти шезлонги на пляже взялись. Тот, что моложе, выглядит как подросток, загорелый, тощий, отчаянно длинноногий, и волосы на солнце выгорели добела. Тот, что постарше, так бледен, словно только вылез из подземелья, где провёл свои лучшие годы, и так широк в плечах, словно в том подземелье не было никаких развлечений, кроме тренажёрного зала; и то, и другое – неправда, да и младший давно не подросток, но на то и первое впечатление, чтобы с толку сбивать.
Младшего сейчас зовут Тим, а дома – Та Ола. Старший здесь Самуил, в Лейне он – Шала Хан. С именами у Ловцов книг очень строго. Не в том смысле, что кто-то следит, где какое имя они используют, а в том, что, оказавшись в другой реальности, Ловец помнит своё местное имя, а домашнее – нет. Только теоретически знает, что дома оно другое и что, вернувшись, здешнее имя не вспомнит, и в записях, если их делал, оно изменится в тот же момент. Знает, потому что в университете предмет «Практические искажения в ходе Перемещений» когда-то учил и сдал зачёт с какой-то попытки (с первой этот ужас вселенский, по-моему, вообще никто не сдаёт).
Знания, умения, житейский опыт, привычки, убеждения, цели, идеалы, мечты, последние сплетни и всё остальное, включая планы на будущий отпуск и номера телефонов друзей, при Переходе в памяти Ловцов сохраняются, а имена, что своё, что чужие – почему-то нет. Учёные выдвинули гипотезу, будто таким причудливым способом чужая реальность справляется с невозможной для неё ситуацией – вдруг из ниоткуда появляется человек, который здесь никогда не рождался. Чтобы от такого парадокса не чокнуться, реальность обманывает себя: и вовсе это не чужой, непонятный, никем никогда не рождённый Та Ола, а наш местный Тим. Не то чтобы эта гипотеза хоть что-нибудь объясняла, но нервы она успокаивает – и учёным, и самим Ловцам книг.
Короче, двое сидят в шезлонгах на безымянном пляже на окраине Фано, бывшего Храма Фортуны, а теперь просто курортного городка. Они с прошлой весны не виделись и страшно соскучились; они вместе шатались по барам в Лейне всего неделю назад. Просто это абсолютно разные вещи – видеться дома и здесь. Одно не заменяет другое, вот натурально, сидишь рядом с другом и одновременно продолжаешь без него тосковать, настолько в разных реальностях всё по-разному ощущается. Поэтому в пятом по счёту баре – тогда, неделю назад – Та Ола спросил: «Какого чёрта мы больше не собираемся в Фано?» Шала Хан напомнил: «Так там сейчас сплошные карантины, локдауны, фиговый получится отпуск, мне кажется, – всё закрыто, заперто, запрещено». А Та Ола пожал плечами: «Нас это не касается. Мы это всё-таки мы. Где закрыто – откроем, что запрещено – разрешим».
• Что мы знаем о Ловцах книг?
Что впервые услышав о существовании этой профессии, люди обычно насмешливо спрашивают: «А что, книги от них убегают?» Но книги, конечно, не убегают. Нет.
С книгами другая проблема: в Сообществе Девяноста Иллюзий нет художественной литературы. С научно-технической всё в порядке, учебники, справочники, энциклопедии, документальные хроники – всё это есть. Но сочинять истории о том, чего не было, жители Сообщества не способны. Не потому, что все они напрочь лишены воображения и фантазии, дело в самом языке. Природа его такова, что невозможно говорить и писать о том, чего не случилось. Каждое слово этого языка тождественно делу, поэтому всякая произнесённая вслух или записанная на бумаге ложь будет пытаться стать правдой. И непременно станет, если у солгавшего достаточно сил. А если нет, бедняга свалится замертво, и привет.
На самом деле, соврать по мелочи (и слегка изменить своей выдумкой мир) в момент вдохновения может почти любой; другое дело, что каждый сто раз подумает и скорее всего не станет, поскольку всегда есть риск, что изменение тебе не по силам, а умирать раньше времени нет дураков.
• Что мы знаем о Ловцах книг?
Что иногда в Сообществе Девяноста Иллюзий (в Лейне, видимо по причине высокой степени его достоверности, это случается чаще, чем в других городах) рождаются люди исключительной силы, способные словом изменять окружающий мир. Их называют «адрэле»; при официальном общении принято прибавлять это слово к имени, не из какой-то особой почтительности, а просто чтобы сразу становилось понятно, с кем имеешь дело. Адрэле не имеют никаких привилегий, кроме естественной привилегии любого таланта развивать и применять свои способности, но по вполне понятным причинам окружающие стараются беречь их нервы, и сами адрэле тоже стараются беречь от своего всемогущества окружающих и весь остальной мир.
Но сочинять истории о том, чего не было, даже они не возьмутся. Слишком много пришлось бы создать с нуля или до неузнаваемости изменить. Пишешь: «Жили-были дед и баба», и в этот момент где-то в мире действительно появляются прежде не существовавшие бабка и дед, дом, в котором они жили-были, улица, на которой их дом стоит, и соседи, которые помнят, как с ними ежедневно здоровались. А также предки деда и бабы до чёрт знает какого колена и последствия их бесчисленных дел.
Попытки сочинять истории всё равно, конечно же, были, нет такого невозможного дела, которое не попытается совершить наперекор его невозможности какой-нибудь человек. Но ни одна из попыток добром не закончилась. Причём неизбежная на каком-то этапе сочинительства смерть автора от переутомления – ещё наименьшая из сопровождающих творческий процесс катастроф.
• Что мы знаем о Ловцах книг?
Что эта профессия возникла примерно восемьсот лет назад, вскоре после того как профессор Перемещений Тио Орли Ай из Лейна экспериментально доказал, что вымысел, сочинённый в другой реальности, может быть переведён и воспроизведён в письменном виде без каких-либо последствий. Главное, чтобы переводчик начал работу с обязательного вступления: «В этой книге написано, что…» – а потом не отклонялся от оригинала и ничего от себя не добавлял.
Первую книгу – «Мы сегодня вместо заката», бесхитростный любовный роман, как этот жанр себе представляют д-гоххи из Хой-Брохха, Мира Четвёртой Радости (положа руку на сердце, редкий современный любитель чтения, избалованный шедеврами из разных реальностей, станет такое читать, там герои на первых трёхстах страницах мечтают спать вместе, то есть именно спать и смотреть сны друг друга, а потом примерно ещё на трёхстах действительно спят и смотрят свои чёртовы сны) – так вот, эту книгу профессор сам притащил из бесплатной книжной лавки в Хахханье, глухой хой-броххской провинции, где любил отдыхать. Сам её перевёл и давал почитать всем желающим, сначала ради эксперимента, а после – потому, что не видел причин отказать. Желающих оказалось так много, что небольшое издательство «Ахрас» (приблизительный перевод названия «Сила»), специализировавшееся на издании популярных иллюстрированных книг про изобразительное искусство, попросило разрешения напечатать хой-броххский роман; темпы продаж потрясли издателей, так что роман немедленно переиздали стотысячным тиражом, а профессор Тио Орли Ай притащил из внеочередного отпуска целый чемодан хой-броххских романов и усадил студентов-лингвистов их переводить.
Ну и дальше понятно, что было. Мастеров Перемещений в Сообществе Девяноста Иллюзий не сказать чтобы очень много – примерно как выдающихся музыкантов, или певцов. Довольно редкий талант, но всё-таки не уникальный. А интересные книги есть во многих мирах. Как ни странно, разные формы сознания на определённом этапе развития непременно приходят к идее сочинять истории о том, чего не было, в стремлении (чаще неосознанном, чем намеренном) подражать непознаваемому Творцу. Уже через пару лет одно за другим стали появляться издательства, специализирующиеся только на художественной литературе. А ещё лет через двадцать наступило такое книжное изобилие, что издательства перестали переводить всё подряд, и Ловцам книг пришлось спешно учиться (на своих и чужих ошибках) не просто таскать из других реальностей книги, но и правильно их выбирать.
• Что мы знаем о Ловцах книг?
Что примерно полвека спустя после первых экспериментов с романами стало окончательно ясно (то есть было научно доказано то, что все уже понимали и так): для жителей Сообщества Девяноста Иллюзий чтение вымышленных историй – гораздо больше, чем просто развлечение на досуге, оно изменило качество бытия.
Во-первых, чтение существенно продлевает жизнь – собственно на проведённые за чтением годы. То есть пока человек увлечённо читает, он как бы исключает себя из реальности, время над ним не властно, он не становится старше на потраченные на чтение часы. Заметили этот эффект почти сразу – на детях. Те, кто много читали, почти перестали взрослеть. Сперва испугались, но быстро поняли, что с детьми всё в порядке, учатся и умнеют, как прежде, просто физически дольше остаются детьми. Теперь-то уже все привыкли, что детство в норме растягивается на два-три десятилетия, и студентов-старшекурсников с виду от школьников не отличить. И стареть стали медленно, даже пятисотлетним юбилеем никого особо не удивишь. При этом чтение неинтересной книги время не останавливает, работает только полное погружение, организм не обманешь, он точно знает, захватила тебя изложенная в книге история или нет.
А во-вторых, чтение повлияло на качество сновидений, и это оказалось даже важнее, чем долгая жизнь. Раньше жителям Сообщества Девяноста Иллюзий снились обычные, запутанные, не особо интересные сны, которые сразу забывают, проснувшись, потому что вспоминать толком нечего, бессвязная, бессмысленная ерунда. Исключения из этого правила (как из любого другого), естественно, были всегда, но общей картины эти единичные случаи не меняли, разве что породили общую несбыточную, как тогда всем казалось, мечту о дополнительной интересной, ни на что не похожей жизни, прожить которую любой был бы рад, даже если совершенно доволен той, что есть у него наяву. И вдруг выяснилось, что естественным следствием регулярного чтения становится качественное изменение характера сновидений, словно бы под влиянием чужих интересных историй человеческий мозг обучается сочинять их сам; собственно, не «словно», а именно так и есть. Другое дело, что это не единственная причина, но кратко и внятно объяснить остальные гораздо трудней.
• Что мы знаем о Ловцах книг?
Что в силу всего вышесказанного их профессия считается очень важной, почётной, полезной обществу, и что ещё обычно в таких случаях говорят (а ещё профессии переводчиков и издателей, но Ловцы в книжном бизнесе главные, без их добычи ничего не будет, это понятно всем). К тому же профессия Ловца книг окружена романтическим ореолом; собственно, и не зря: они же действительно постоянно посещают чужие реальности и вовсю развлекаются там.
Естественно, почти каждый житель Сообщества Девяноста Иллюзий в детстве мечтает стать Ловцом книг, но удаётся это очень немногим. Потому что, во-первых, перемещаться в иные реальности способны только адрэле, да и то не все, а самые талантливые из них. Понятно же, что оказаться в другой реальности невозможно. Для нормального человека, даже если он уроженец Сообщества Девяноста Иллюзий, никаких «иных реальностей» как бы и нет, только рассказы о них и принесённые оттуда предметы, но по сравнению с личным опытом это совершенно не то. А всё невозможное осуществляется только силой слова адрэле. Скажет: «я сейчас там-то», – и если силы достаточно, оказывается в названном месте. Ну или падает замертво, если нет. Но таких несчастий уже давно не случается, потому что на старте проводят очень строгий отбор, с многократными тщательными проверками возможностей каждого, а те немногие, кому удалось пройти испытания, получают отличную подготовку; короче, эпоха, когда Перемещения считались делом рискованным, закончилась задолго до появления профессии Ловцов книг.
• Что мы знаем о Ловцах книг?
Вы – ничего (вы в них вообще не верите, мало ли что в книжке написано, наш-то язык позволяет сколько угодно врать), а я – очень много. Но для начала, я считаю, достаточно. Потом может быть, если к слову придётся, расскажу что-нибудь ещё.
Фано,
Ноябрь 2020
Сидели в шезлонгах у самой кромки прибоя, зарывшись босыми ногами во влажный песок. Тёплый в этом году ноябрь, море ещё не остыло, можно наверное искупаться, – время от времени думал им. Но было лень. Так за последние дни набегался – домой и обратно, по здешним делам, по тамошним, а напоследок квест «доберись до Фано из Вены, когда перекрыты дороги и отменены автобусы и поезда» – что теперь хотелось только неподвижно сидеть в шезлонге, смотреть в густую винно-красную темноту под закрытыми веками и бессмысленно, сладко молчать. Сам не заметил, как задремал, и то ли сквозь сон, то ли всё-таки прямо во сне услышал, что Самуил говорит: «Как же я это люблю». И спросил, тоже то ли сквозь сон, то ли собственный голос ему приснился: «Что именно? Море?» Самуил ответил: «И море тоже. Его и тебя, и нашу работу, и своё дурацкое настроение, которое скачет, как мяч на резинке, и круассаны, которые были на завтрак, и кофе в термосе, за которым мне сейчас лень тянуться, и…»
– Ещё котят и бабушку, – добавил Тим. На этом месте он точно проснулся, потому что цитата, как ни крути, часть работы, а работа не может быть сном.
– Рад, что помнишь, – улыбнулся Самуил; Тим не видел его лица, но чувствовал, что тот улыбается. – Сколько лет прошло, сколько я с тех пор сделал, а радуюсь, когда кто-то эту книгу цитирует. Каждый раз, до сих пор.
Детская книжка, из которой Тим вспомнил цитату[7], лет сорок назад была очень модной, так что все – и дети, и взрослые – говорили цитатами из неё; впрочем, любят её до сих пор, переиздают чуть ли не ежегодно, с новыми иллюстрациями, и расхватывают быстрее любой новинки, вечный неумирающий хит. Это Самуил её когда-то нашёл и сам перевёл, никому не доверил; правильно сделал, он лучший в профессии, как он не перевёл бы никто.
– Ты был прав, – вдруг сказал Самуил.
– В чём именно? Я, знаешь, часто бываю прав.
– Вот же наглая морда! – фыркнул тот и потянулся за термосом с кофе. Видимо от возмущения лень как рукой сняло.
– Мне оставь, – попросил Тим. – Я сегодня бедняжка без термоса. Где-то его пролюбил.
– Ещё чего.
Но, конечно, налил кофе в крышку и протянул ему. Сказал:
– Правда твоя, на моей памяти ты был прав, как минимум, трижды.
– Трижды? Ого. Когда?
– Когда говорил, что мне не идёт синий цвет; я с тобой, конечно, не соглашался, но посмотрелся в зеркало повнимательней, понял, что рожа действительно приобретает оттенок здешней антитабачной рекламы, и носить его перестал. Это раз. Второе – когда предложил встретиться в Фано, как прежде, а что сейчас здесь устроиться сложно – так именно ради таких приключений мы все когда-то пришли в профессию, а остальные смыслы обрели или просто сочинили потом. И самое главное – когда ещё во время учёбы сделал ставку на интернет, где сейчас всё самое интересное. Непризнанные гении и весь этот их самиздат. Лично я искать в интернете так и не научился. У меня чутьё включается, когда я вижу отпечатанные в типографии книги, могу их потрогать, взять в руки, запах вдохнуть. Сразу становится ясно, что хватать, не раздумывая, они меня натурально зовут. А от текстов на экране компьютера только настроение портится и трещит голова. Закономерно, что ничего интересного я до сих пор там не отыскал, только груды такой унылой графомании, что хоть из профессии уходи. Но я слежу за твоими находками. Завидую тебе. Очень. Как никому из коллег не завидовал. Вот так обстоят дела.
Тим не стал говорить, что это просто дело привычки. Ещё бы я не научился искать в интернете, если занимаюсь этим со студенческих лет. А в магазинах, кстати, теряюсь среди пёстрых обложек, которые редко хоть как-то соответствуют содержанию, и с полок особо никто меня не зовёт. Чутьё Ловцов книг, о котором секретарши издательств слагают мистические легенды, в большой степени следствие опыта. Я почти двадцать лет рыскаю в интернете, ты полвека ходишь по книжным лавкам, ясно, кто в чём сильней. Всё это Самуил и так знает. Сто раз уже обсуждали. Поэтому он сразу спросил:
– Хочешь, помогу тебе освоиться с интернетом? Чтобы стало легко искать? Там на самом деле есть и метод, и логика, и ориентиры, не надо тыкаться наугад. Я же только первые пару лет выезжал на чистом везении, как собственно все новички выезжают, а потом…
– Да ну, – отмахнулся Самуил. – Хотел бы как следует разобраться, давным-давно попросил бы. Но я не люблю компьютеры. Говорю же, у меня от них болит голова. А если от работы не получать удовольствие, зачем она, скажи на милость, нужна?
Тоже верно. Настолько, что смысла нет возражать: «а ты попробуй», «а вдруг понравится». Чего зря воду в ступе толочь.
– У меня другая просьба, – сказал Самуил. – Поищи там что-нибудь для меня. Чтобы я прочитал и ахнул. И захотел сам перевести. Языки, в идеале, славянской группы. Я их лучше чувствую. Как, кстати, и ты.
– Чтобы ты ахнул, значит, – повторил Тим. – Не представляю, что это может быть. Но если увижу, сразу пойму… наверное. Ну или не пойму. Ужас, конечно!
– Да почему сразу «ужас»?
– Потому что тебя ничем не проймёшь. Такая уж у тебя репутация. Стрёмно для тебя выбирать!
– Ладно тебе, – улыбнулся Самуил. – Меня ещё как проймёшь. Просто морда невозмутимая. Это считалось модным, когда я был молодым.
– Серьёзно? Была специальная мода на выражения лиц?
– Да чего только не было. Мода такое дело. Никогда не знаешь, как она завтра взбрыкнёт. А я был шикарный парень. Что умел, то умел. Однажды пальто обшил зеркалами. В смысле, осколками. Дырки в них сам сверлил, а потом пришивал. Неделю на это угрохал, пальто было длинное, почти до пят. И весило со всеми этими зеркалами восемь с половиной кило. Как вспомню, так вздрогну. Но я не сдавался. Почти до лета в нём стойко гулял. А с лицом ещё проще. Даже дырки сверлить не надо. И, тем более, пришивать.
– Убедительно у тебя получилось.
– И потом не раз пригодилось. В любых обстоятельствах делаешь морду тяпкой, и все сразу думают, ты серьёзный чувак.
– И я тоже так думаю, – признался Тим. – Столько лет тебя знаю, а всё равно уверен, что ты очень серьёзный. И трепещу, прикинь.
– Ладно, облегчу тебе задачу. Я знаю, чего мне в последнее время не хватает в объективно хороших книгах. Смысла, который оправдывает существование этой цивилизации, делает здешнюю жизнь священной. Непостижимого и неопределённого, как у Линдгрена[8] – помнишь? Не помнишь? Неважно… то есть как раз очень важно, перечитай. Когда-то я хорошо понимал, как, почему, в силу каких особенностей эта искажённая ложью реальность смогла стать причиной нашего воплощения. Больше не понимаю. То есть, теоретически знаю, я не дурак, ничего не забыл, но сердцем не чувствую. А так нельзя. Культуру, создающую книги, которые мы приносим читателям, недостаточно уважать, её надо любить.
– Ясно, – вздохнул Тим. Да так тяжко, словно заранее переживал грядущий провал.
– Я же не наобум кого попало прошу, – сказал Самуил. – А тебя. Потому что читал все твои находки. Они не в точности то, что мне надо, но примерно в ту сторону. Собственно из-за них я и понял, чего на самом деле мне не хватает. Почувствовал в них тень высокого смысла. Надежду на этот смысл.
– А. Ладно. Так уже легче. Если в главном мы с тобой совпадаем, есть от чего плясать.
– Вот и пляши, пожалуйста, – попросил Самуил. – И не стесняйся показывать всё подряд, что отыщешь. Никогда не знаешь, что тебя в книге зацепит. Я уже, вроде, опытный. А всё равно – никогда!
Какое-то время они умиротворённо молчали, пока не услышали шум мотора приближающегося автомобиля и обернулись к шоссе. Естественно полиция, другие машины сейчас почти не ездят, в стране карантин, все сидят взаперти. А эти рыскают с утра до ночи, ищут, кого бы оштрафовать за незаконное пребывание на свежем воздухе. Хотя в таком крошечном городе плохи должны быть их дела.
– Проедут мимо, – уверенно сказал Самуил на их общем родном языке, который делает любое утверждение правдой; так-то Ловцы, оказавшись в чужой реальности, стараются без особой нужды его не использовать, даже друг с другом говорят на каком-нибудь местном наречии, не ради конспирации, а потому что чертовски приятно безответственно болтать что попало, не обдумывая каждую формулировку, не подбирая аккуратно слова.
– Спасибо, – улыбнулся Тим. – Я сегодня по дороге сюда уже раз десять от них избавлялся. Устал ужасно. Хотя вроде бы не слабак.
– Ты совсем не слабак, – согласился с ним Самуил, снова на родном языке.
(Долг адрэле – ободрять и хвалить других при всякой возможности, дополнительно утверждая, усиливая их достоинства. И, конечно, ни в коем случае не ругать. Единственное оскорбление, которое адрэле могут себе позволить: «не хочу о тебе говорить».)
– И ещё раз спасибо.
– Да не за что. Ты же действительно не слабак. Говорить правду легко и приятно. Не то что полицейских гонять… Ты лучше скажи, где ночуешь сегодня?
– Пока понятия не имею.
– Эх, молодёжь. В твои годы я на такие вопросы отвечал: «естественно у тебя!»
– Серьёзно? А можно?
– Нет. Но сегодня – да. Здесь сейчас навалом пустого жилья, но снять ничего не получится, люди боятся полиции, им нельзя приезжих пускать. А я вчера занял отличный просторный дом. Хозяева не приедут, пока карантин не закончится, и соседей поблизости нет.
– Так я тоже могу. Сам говоришь, пустого жилья полный город.
– Конечно ты можешь. Но сперва отдохни с дороги. Хватит пока с тебя. Завтра ещё наши приедут, станет гораздо проще захватывать территорию. Можно будет легко занять хоть целый квартал. Ты вообще когда уезжать планируешь?
– Я пока вообще ничего не планирую. Если уж в кои-то веки добрался до моря, глупо сразу же уезжать.
– Да, – кивнул Самуил. – Я сюда с другими мыслями шёл. Думал, повидаюсь с тобой, раз уж договорились, и сразу домой. Здесь атмосфера стала тяжёлая. Не только в Фано, в целом в ТХ-19. Ну её. А сейчас сижу здесь с тобой и думаю: как же тут хорошо! Осталось понять, дело в море, или всё-таки в тебе? Как считаешь? Может быть мне просто всюду таскать тебя за собой?
– А может быть дело в доме? – в тон ему ответил Тим. – Что ты его самовольно взломал? Может ты бандит по призванию? И для хорошего самочувствия должен периодически занимать чужие дома?
– Тема, – хмыкнул Самуил. – Надо будет попробовать. До сих пор я жильё только за деньги снимал.
– И я. Скучно жили. Но теперь-то мы развернёмся.
– Это да, – зевнул Самуил. И мечтательно повторил: – Это да.
Вильнюс,
Ноябрь 2020
Я иду по улице Швенто Игното, сворачиваю на Тоторю и сразу же за углом вижу объявление на фонарном столбе – от руки, на страничке, вырванной из ежедневника, старательным школьным почерком. Интернет интернетом, а такие у нас ещё иногда встречаются: «Сниму квартиру в этом районе», «Репетитор – литовский язык, история», «Отдам в хорошие руки котят».
Но тут не объявление, а записка. «Съездили на море, всю неделю провели на пустом пляже», – написано там. И всё, больше никакой информации – кто, зачем, для кого это написал? Только в левом верхнем углу отпечатана дата: «27 июня 2023 года». С учётом того, что сейчас на дворе ноябрь двадцатого, совсем хорошо.
Ясно, что эта записка – послание для меня. По большому счёту, всё всегда для меня, но «всё» – это слишком много. У меня вполне обычная человеческая голова с двумя глазами, двумя ушами и – что там ещё положено? – ну, предположим, носом, но непонятно, чем тут поможет нос. Короче, моя голова, при всём уважении к её несомненным достоинствам, так себе инструмент восприятия и обработки сразу всего. Чтобы не чокнуться от обилия необработанной информации, мы с головой решили: самое странное, что я замечу в городе, будет считаться посланием для меня, а всё остальное пока перебьётся, я подумаю о нём завтра, или не подумаю никогда.
Что конкретно это послание означает, что именно следует из его содержания, кто, с кем, где, когда, и чем успокоится сердце, я конечно же знаю. Но это знание не конвертируется в слова. Мне, собственно, и не надо. Достаточно видеть, чувствовать, осязать, как на горячем луче судьбы, исходящем из точки, в которой я вот прямо сейчас стою у столба, завязываются новые, необычной, удивительной формы, красивые, как звёзды и розы, узлы.
• Что мы знаем обо мне?
Вот прямо сейчас даже я – почти ничего.
Вильнюс,
Ноябрь 2020
Я говорю:
– Наша с вами задача-минимум – справиться с навязчивым страхом, который чем дальше, тем больше сгущается в атмосфере, спасибо средствам массовой информации и соцсетям. Невозможно не ощущать страх, который разлит повсюду, будь ты сам хоть сто раз герой.
Группа молчит, но все согласно кивают, одни – просто так, головами, другие – внутренне, как бы всеми собой. Ух, какие крутые! У нас всего второе занятие, а они уже научились правильно мне отвечать.
Я говорю:
– Испытывать страх нормально. Стыдиться его не надо. Вы не какие-то исключительные слабаки. Этот страх – естественное следствие жизни человека в человеческом мире, утратившем утешительный миф о бессмертии если не тела, то хотя бы души. Современному человеку страшно находиться в собственном теле, оно кажется хлипким неисправным скафандром, за пределами которого нас поджидает ледяной ужас небытия. Страх перед неизбежностью выхода в этот космос лишает нас радости, сил, способности рассуждать, понуждает к нелепым поступкам. Страх, извините за излишнюю точность, недоброкачественная опухоль бессмертной души. Которая, кстати, всё-таки существует. Вне зависимости от того, верите вы в неё, или нет.
В этот момент раздаётся шипение, переходящее в свист, и над набережной Нерис с грохотом расцветает огромный, в полнеба ослепительный зелёно-малиновый фейерверк. По уму, для фейерверка нет никаких причин: день сегодня не праздничный; собственно, в городе вообще карантин, любые зрелища и увеселения строго запрещены. Словом, здесь и сейчас фейерверк невозможен, поэтому он выглядит подтверждением сказанного, этакой сияющей небесной печатью, заверившей мои слова. Лично мне и без печатей неплохо живётся, но группе отличный вышел подарок. Везёт новичкам! Вон как уставились в небо. И на каждом лице написано: «Так получается, действительно есть душа».
Я говорю:
– Ослабить влияние страха помогают усилия его сформулировать. Рассказать себе простыми словами, чего именно мы боимся. И с какой стати решили, что будет так? С собой вообще имеет смысл почаще разговаривать. Желательно – вслух. Так лучше доходит. Но пожалуйста, без свидетелей, наедине с собой. Не надо давать окружающим лишний повод думать, будто мы психи. Мы-то, может, и психи, но это – наша личная тайна. Не касается никого.
Группа дружно смеётся. И это отлично. Тем, кто вместе смеялся, легче быть во всём заодно.
Я говорю:
– Чётко сформулировать, чего именно мы боимся, и понять, почему, это – ну, как демона назвать по имени и получить власть над ним. Но если не получается быстро докопаться до настоящего источника страха, вполне достаточно говорить себе вслух: «нет, я не такая крутая цаца и не настолько чудовищное ничтожество, что весь мир только и хочет меня убить». Потому что мир ничего такого не хочет. Он обычно вообще не в курсе, что мы у него, такие красивые, есть. Мир знает только о тех, с кем у него установились личные отношения. Но им-то подобные глупости в голову уже не придут. Каждый, кто лично познакомился с этим миром, знает, насколько он удивительно, даже обескураживающе добр.
Одна женщина, невысокая, кругленькая, из-за ярко-алой куртки похожая на помидор, молча, но страстно кивает. Вот кто на первом зантии с пользой постоял босиком! Причём я же помню, как она не хотела. Разулась последней, а потом ещё полчаса не решалась стянуть носки. Обычное дело. У самых способных самое сильное внутреннее сопротивление. Не всегда, но почти всегда.
Я говорю:
Чтобы перестать ощущать своё тело неисправным скафандром, а мир за его пределами – пространством небытия, первым делом надо научиться нормально дышать и ходить. Этого почти никто не умеет. Зря! Дыхание и движение это база, фундамент, они и есть сама жизнь. Поэтому соберитесь. Для хорошего старта надо ощущать своё тело – макушку, ладони, пятки. Ну, это просто. С этим обычно нормально у всех.
На самом деле я знаю, что вряд ли хоть у кого-то нормально. Но выдавать желаемое за действительное – мой метод. При всякой возможности делаю так. Потому что очарованное моим оптимизмом действительное само начинает принимать себя за желаемое. И окрылённое собственным заблуждением приближается к идеалу хотя бы на шаг.
Когда объясняешь, звучит не особенно убедительно. Но на практике этот метод срабатывает всегда. Вот и сейчас моя группа дружно кивает: «Конечно мы всё ощущаем. Ещё как ощущаем!» Только четверо озадаченно переминаются с ноги на ногу. Ничего, они ещё всем нам покажут, если не сбегут раньше времени. Великое дело – трудный, медленный старт.
Поэтому я говорю:
– На первом этапе для остроты ощущений можно хлопать себя по макушке, растирать ладони, разуваться и стоять босиком, или приносить на занятия массажные тапки, от которых пятки горят. Главное, не стесняйтесь. Мы здесь собрались не демонстрировать сверхспособности, а учиться себе помогать.
Я разуваюсь и начинаю демонстративно массировать собственную макушку. Типа это не стыдно. Слова словами, а эффективно работает только личный пример.
Я говорю:
Вдыхаем через макушку. Да, я в курсе, что на макушке нет ни носа, ни рта. «Вдох через макушку» означает, что вдыхая, мы концентрируем внимание на макушке. И от этого нам начинает казаться, что мы действительно вдохнули через неё. У всех получилось? Ладно, будем считать, получилось. В любом случае, вам предстоит повторить ещё примерно сто миллиардов раз. Теперь выдыхаем через ладони. То есть при выдохе концентрируем внимание на ладонях. У кого получилось, почувствует лёгкую щекотку, как будто воздух реально выходит через них. После этого следует вдох – тоже через ладони. Продолжаем держать внимание. Вдохнули? Выдохните через ступни. Представьте, что воздух выходит из них прямо в землю. Кому трудно сосредоточиться на ступнях, разувайтесь и стойте босиком. Теперь всё то же самое в обратном порядке. Вдох через ступни, выдох через ладони. Вдох через ладони, выдох через макушку. Как будто выпускаем фонтан. Мы – киты.
– Киты! – изумлённо повторяет женщина-помидорчик. И хохочет, как я, как все наши – от избытка энергии, а не потому что действительно так уж смешно.
Вместе с ней смеются ещё двое, трое, четверо. Да уже почти все. И сквозь смех говорят: «Да, щекотно!» «Ногам не холодно!» «Какая крутая штука!» «У меня получается!» «Мы – киты, мы – киты!»
Фано,
Ноябрь 2020
– Ну деньги-то мы им оставим, – сказала Дилани Ана; нет, Надя сказала, она же не в Лейне сейчас. И сама себя перебила: – Не мы оставим, а я оставлю! У меня представительские расходы, желаю кутить. Страшно соскучилась, так здорово будет всех вас угостить! Дура я была, что так надолго засела в издательстве. Это называется «жопа прилипла к креслу», грёбаный стыд!.. А представляете, как хозяева удивятся? Сидят сейчас дома, рыдают, подсчитывая убытки, потом придут в свой заколоченный бар, а у них тут лежит куча денег. И минус сто бутылок бухла.
– Да ладно тебе, минус сто! – рассмеялся Тим. – Нас тут всего одиннадцать…
– Целых одиннадцать алчных глоток! И куча времени. Лично у меня нет задачи как можно быстрее отсюда свалить. Я такую виллу сняла… заняла, ты же видел? Такую шикарную виллу! Огромную, с садом. В жизни в такой не жила.
– И кто, интересно, тебе не давал? – хмыкнул Саймон. – Ты, дорогая, богаче всех нас.
– Так мне же на самом деле не надо, – пожала плечами Надя. – Роскошь хорошая штука, когда ты в отпуске, например. Или в командировке. А дома у меня куча дел. И все интересней, чем дворцы обживать. Три комнаты – и то многовато, в кабинете я хорошо если раз в полгода сижу. Ты лучше давай наливай! Я твою руку помню. Такое не забывается. Самая лёгкая во Вселенной рука!
– Ещё у Миши такая, – подсказал Самуил. – А где он, кстати?
– Где-то, – сердито ответила Надя. – Никто не знает. Телефоны не отвечают ни дома, ни здесь. Ну, это нормально, Миша есть Миша. Небось опять начитался эзотерических книжек и решил в порядке эксперимента познать какой-нибудь местный дзен.
– Да когда это было, – улыбнулась Анита. – По-моему, лет пятьдесят назад. Когда он прочитал Кастанеду и на три года завеялся проверять, работает описанная там система, или это всё-таки просто такой странный авангардный роман.
Все рассмеялись, вспомнив эту историю. И как издатели спорили, является ли Мишина находка художественной литературой, и как тот подорвался в Сонору для проведения экспертизы и с концами там сгинул. Его безуспешно пытались искать, а три с лишним года спустя Миша сам нашёлся в столице Монголии Улан-Баторе, тощий, дочерна загорелый, с документами на имя бухгалтера Казимира Танатоса из советской тогда ещё республики Беларусь, причём не мог объяснить ни наличие этого странного паспорта, ни как тут оказался, ни чем занимался три года, а на вопрос, как прошла экспертиза, переспрашивал: «Экспертиза чего? Какой Кастанеда? Что за роман?!» Позже вспомнил, но только сам факт наличия спорной книги, а не о том, где три года гулял. Настолько полная утрата памяти о пребывании в потусторонней реальности для Ловцов огромная редкость, у них очень хорошая подготовка, но всё-таки изредка с некоторыми случается, причём даже без участия странных эзотерических книг. Короче, после истории с Мишей (в Лейне он носит имя Анн Хари и популярен, как рок-звезда, реально поклонники на улицах останавливают, чтобы сказать спасибо за Стивена Кинга, которого он когда-то раньше всех притащил) Кастанеду на всякий случай печатать не стали, решив, что это не совсем беллетристика, зато его книги до сих пор пользуются тайной бешеной популярностью среди инсайдеров – издателей, переводчиков и Ловцов.
Расходились под утро; собственно, утром, небо над горизонтом уже пошло лимонными полосами, а воздух начал синеть. Тим всегда на таких вечеринках оставался практически трезвым – от волнения и восторга, что он теперь вместе с этими взрослыми, знаменитыми, самыми отчаянными и, чего уж, богатыми из Ловцов, живыми легендами, экспертами в области литературы ТХ-19, хотя сам уже почти двадцать лет был одним из них, давно пора бы привыкнуть; с другой стороны, тогда счастья стало бы меньше, не надо ни к чему привыкать, – думал Тим, допивая остатки коктейля, чёрт его знает, какого по счёту, после четвёртого или пятого сбился и считать перестал.
Когда Надя ухватила его под локоть: «Проводишь меня», – Тим растерялся, потому что, ну, Надя есть Надя, она крутая, настоящая суперзвезда, ещё и безбожно красивая; дома все кажутся друг другу красивыми, это не считается важным, но на всех одинаково приятно смотреть, а в чужих реальностях искажается восприятие, особенно в ТХ-19, об этом все знают и своим впечатлениям особого значения не придают, однако совсем игнорировать не получается, не хочешь, а поневоле всё равно отмечаешь глубокие морщины Аниты, пугающе бледную кожу Самуила, лысину Саймона, скошенный подбородок Лары, и сам ты тощий, как пугало, и у тебя, как положено пугалу, слишком большая соломенная голова. Однако Надя, смуглая, тонкая, с пышными пепельными волосами и бездонными черешневыми глазищами в пол-лица, даже здесь выглядит сногсшибательно; собственно, особенно – здесь.
Но Самуил, – думал Тим, – Самуил же! Мой самый любимый друг. Они же?.. С другой стороны, когда это было. Очень давно. Лет пятнадцать назад.
Самуил обернулся с порога, помахал им рукой и улыбнулся так тепло, что считай, вслух сказал: «Всё в порядке!» – а потом ещё раз восемь повторил для особо тупых.
Когда свернули за угол, Надя его отпустила. Сказала:
– Извини, дорогой. В этом сюжете нет романтической линии. Ты в меня не влюблён, поэтому не особо расстроишься. Просто мне было надо не одной, а с кем-то вот так напоказ уйти.
– Так ты Самуила дразнила? – сообразил Тим.
– Самуила. Но не дразнила. Наоборот, успокоила. Показала, что он совершенно точно не должен со мной идти. А то он, знаешь, не был уверен. Не особо хотел, но боялся меня огорчить. Я это видела, он понимал, что я вижу, и это создавало между нами особое напряжение, такую звенящую нить. Самуил его чувствовал, а как интерпретировать, не понимал. Я бы на его месте наверное тоже не понимала. Все мы такие, умные-умные, а как начинается «любит – не любит», сразу удивительные дураки.
Тим не знал, что на это сказать. Да и надо ли. И если надо, то что и кому. И наверное глупо сейчас идти ночевать к Самуилу, у которого так отлично прижился, что поискать себе дом или комнату третий день откладывал на потом.
– Спать-то я тебя уложу, – улыбнулась Надя. – Пошли, поместимся как-нибудь. Там же правда здоровенный домище. Шесть спален, а может и больше, не уверена, что всё обошла.
По дороге – все две минуты дороги, её дом был совсем близко – Надя молчала, думая о чём-то своём. Уже на пороге спросила:
– Ты случайно кофе на ночь не пьёшь?
Тим кивнул:
– Угадала. С молоком или сливками. И сплю как убитый после него.
– Я тоже. Здесь есть машина для кофе. С дурацкими капсулами. С утра разберёмся, сварим нормальный, а сейчас и такой сойдёт.
Пришли в огромную кухню-гостиную, в которой вполне разместился бы какой-нибудь камерный театр, и сцена, и зрительный зал. Надя застыла у кофейного аппарата, с возрастающим интересом разглядывая множество кнопок. Наконец сказала:
– Вот ты мне и пригодился. Давай разбирайся с этой бандурой. У меня сегодня днём получилось, а сейчас опять ни черта не понятно. Не помню, что я куда вставляла, и где потом нажимала. Как школьница напилась!
Тим разобрался мгновенно, благо за свою жизнь перевидал сотни разных кофейных машин. Аппарат зафыркал, Надя удовлетворённо кивнула:
– Гения сразу видно. Всегда говорила, что новое поколение сделает нас.
– Вот потому и гений, что ты всегда говорила, – улыбнулся Тим. – Великую силу имеют твои слова.
– И поэтому тоже. Но ты и сам по себе вполне ничего.
Читать бесплатно другие книги:
